Однажды в Смоленске (джен)

❝ Последнее время мне стало жить тяжело. Я вижу, я стал понимать слишком много ❞.

Л. Н. Толстой. Война и мир. (Андрей Болконский)

Антон Городецкий почти налегке загружался в поезд до Смоленска. Если вообще можно выразиться таким образом, учитывая, что перед этим его, точно новогоднюю ёлку, обвешали защитными артефактами заботливые жена и дочь.

Заботливые жена и дочь — Иные. Высшая и Абсолютная Светлая. Которые не жили с ним с момента победы над Двуединым.

Внутри снова разлилась противная горечь. Столько лет прошло. И вроде бы всё хорошо: мир устоял, как он, Городецкий, того и хотел, но всё-таки... Не того хотел. Думал, умрёт, пожертвует собой, упокоится на Шестом слое Сумрака или вовсе в Пустоту уйдёт — и не будет ни боли, ни страдания, а карта неожиданно сыграла. Выжил. Но не целиком. Городецкий-Иной и правда погиб, а вот человек, коим он, оказывается, не перестал быть, выжил.

Только проку с этого было чуть. Его семья, друзья и знакомые — все были Иными. Жизнь протекала именно в этой Сумеречной плоскости. И оказаться враз выброшенным из этого привычного круга — больно. Да, болото, да, прогнили все — и Светлые тоже, — но родное. Своё. А люди хоть и тоже свои, но знал он много больше их. И как прежде жить было невозможно. Совсем.

Любимые девочки отдалились. Их угнетала его уязвимость, его смертность и, разумеется, его аномальность. Они с Наденькой теперь были как два полюса: она — Абсолютная Иная, он — Абсолютный человек, ходячая батарейка покруче любого санатория для Иных: подходи, заряжайся, только не взорвись от перенапряжения.

Вот его-то девчонки и не выдерживали. Городецкий вздохнул. Да, жизнь сделала неприятный вираж, но он всё ещё был жив и даже не уволен из Дозора. Внештатный сотрудник. Привлекался для решения особо запутанных дел. Всё-таки чего Антон не лишился, так это своего аналитического ума. Но обычно его командировали с кем-то для поддержки.

Он всё понимал, но порой так хотелось как раньше — одному распутать сложное дело. Может, Гесер наконец его услышал, потому в Смоленск распутывать кровавый вампирский след он ехал один. Да, Борис Игнатьевич уверил его жену, что в самом городе сильный Ночной Дозор и они окажут всю необходимую поддержку, но... Даже так Антон решил считать это за самостоятельное дело, поскольку местные дозоры — это одно, а вот со спецполномочиями только он командирован, и на нём стоят визы: Ночного, Дневного дозоров и даже инквизитория. Никто в Смоленске, завидев такие горящие печати на его следе, не посмеет чинить препятствий.

А дело было щепетильным.

А каким ему быть, если оно связано со старейшим вампиром России?

«Это тебе, Антон, не Костя Саушкин! — предостерегал его Гесер, инструктируя. — Я со Славой познакомился на восьмой год монгольского нашествия».

Вот и считай, Городецкий, уж на это-то силы Иного не надо...

Да, Костю Антон знал почти с пелёнок. Сильный — спору нет. Такого угомонить одна лишь Наденька по чистой силе могла: и то кто кого — неизвестно. Или же выдумка нестандартного аналитического ума Городецкого, как тогда, с запуском вампира-мечтателя на орбиту, где нет людей, нет и пищи для Иных… И жизни им тоже нет. Хотя если б сейчас Саушкин такое задумал (представим, что книгу всё же вернули бы с орбиты), то ему одного Городецкого хватило бы с запасом. Он ведь теперь как супер-батарейка. Если делать аналогию с массовой культурой — он как аккумулятор Тони Старка.

Но вот старейший вампир — это внушало осторожность куда как сильнее знакомого и ещё толком не обтёртого жизнью Костика. Да, это и не Пётр-неандерталец, но… Иной фактически ровесник Гесера и Завулона, а этих двоих Городецкий опасался. Да-да, и шефа тоже. Слишком хорошо знал: будет выгодно делу Света, пожертвует и им, и Светой, и Надей — любым. Только, в отличие от Завулона, испытает потом сожаление. Хотя и Всетемнейший… За годы, что знал его, Городецкий убедился в наличии у того не совести, конечно, но воспоминаний о ней. Завулон тоже был знакомым злом, разумным и не стремящимся к уничтожению, с некоторыми понятиями — пусть и извращёнными — о чести. А вот новое лицо того же уровня — это волнительно. Городецкому нужно было быть осторожнее.

Старейший вампир России, глава Смоленского Дневного Дозора, Святослав Вернидубович. Гесер отзывался о нём с уважением. Перед тем, как Городецкий получил это дело, в наушниках у бесцельно гуляющего по парку Антона играла «Исповедь Вампира». Магия случайного воспроизведения — единственная, оставшаяся ему доступной, — предвосхитила просьбу зайти и получить задание:

Вся жизнь вампира — сущий ад!

Мое время...

Вы рады жизни — я смерти рад!

Моё бремя⁽¹⁾...

Да уж. Антон поморщился. Нет-нет, да поступали ему предложения: укусить. Чаще от оборотней — там ты хотя бы не живой мертвец, — но и от вампиров тоже. Многие хотели исправить несправедливость. И сами вампиры, оборотни подходили, и свои Светлые иногда заговаривали, когда он в Дозор с чем-нибудь помочь приходил. Даже Завулон однажды лично предложил. Но он-то знал, какие это муки. Даже у оборотней. Нет. Не после того, как он был Высшим Светлым, становиться Низшим Тёмным… Буквально пить кровь, есть плоть, чтобы жить. Он не имел ничего принципиально против вампиров и оборотней — ситуации разные, да и все Иные по сути своей вампиры, только остальные пьют жизненную энергию, но сам он быть таковым не хотел. Хотя это и лицемерие. Свои силы Светлого Мага Антон бы с радостью вернул, а вот оборотнем становиться — нет, в то время как суть одна. Ну что ж, да. Он это признаёт. Не совершенен… И как только Двуединый пощадил? Или никакая это не пощада, а издёвка с целью доказать, что он, Городецкий, ничем не лучше, такой же, как все Иные? Может быть.

В любом случае, было дело. И дело важное. Неизвестный вампир высосал досуха уже шестерых. И у Ночного, и у Дневного Дозоров кончились идеи. Местная инквизиция тоже была в тупике. Возглавляла ту, по словам Бориса Игнатьевича, ведьма вне категорий Ирина Витальевна. Умная, хваткая, деловитая, но имевшая единственного сыночка, амбициозного молодого человека, возглавлявшего департамент администрации Смоленска, но именно что человека. И в этом, как утверждал Гесер, опасность и кралась. Сначала ведьма Ирина, прослышав об Фуаране, лоббировала, чтоб ту вернули. Не получилось. Затем она инициировала исследования, как воссоздать книгу… Больше всего о той знал Костя Саушкин… Следовательно, инквизиторша была лицом, явно контактирующим с вампирами теснее, чем того требовал долг инквизитора. А если подключить личную заинтересованность… По словам Гесера, головной офис Инквизиции подозревал, что в тех исчезновениях, может быть, замешана и она.

Так что ехал сейчас Городецкий аккурат туда, где ничего непонятно, зато подозревались Старейший вампир России и инквизитор-ведьма с рангом вне категорий. Ему бы радоваться: такое дело… Но отчего-то волнение пробирало. Вот и в поезде уже, аккурат на исходе песни «На службе силы зла», поступил звонок от Завулона.

Только в одно

Веровал ты:

Кто правит Злом,

Может спасти.

Думал душой

Выплатить дань.

Вьется змеёй

Путь в никуда⁽²⁾...

Антон вздрогнул, взвесил тяжелый текст песни, собственные предчувствия и имя на табло, но всё же снял звонок. Он не трус. Завулон был немногословен:

— Скажу прямо, Антон: твоя смерть сейчас не нужна никому. Только осложнит всё. Я не горю желанием воевать сейчас со светом. Твоё будущее туманно — думаю, это и твоя жена видела. Это может означать что угодно. Поэтому имей в виду. Любая помощь. Если потребуется, звони мне. — И, не дождавшись ответа, Всетемнейший отключился, заставив Городецкого коротко выругаться и от души произнести в полумрак одинокого купе (ну не было у него сегодня соседа в этом СВ):

— Тоже мне, заботливый дед!

Послание, кажется, дошло до адресата, потому что приглушённая лампочка с треском разбилась. Антон ещё раз хмыкнул и пошёл искать проводницу. Надо же, какой обидчивый. Впрочем, Городецкий улыбался: такая почти детская несдержанность древнего Тёмного его веселила. Может, и этот их Святослав Вернидубович сохранил какие-то человеческие слабости. И с этим можно работать.

Остаток пути прошёл без приключений: лампочку не смогли заменить, зато Городецкого, постоянно извиняясь, отправили в соседнее купе СВ. Уже там Антон обнаружил попутчика и чуть успокоился. Веселее оно так, да.

Впрочем, уже очень скоро стало ясно, что Жан Иванович весьма непростой… и не человек. Стареете, Антон Сергеевич. Аж три минуты понадобилось, чтобы определить вампира в интеллигенте. Надо же, как интересно! А ведь Жан Иванович не солгал: он и правда врач и сейчас возвращался домой с конференции в Москве, где делился наработками. Не просто практикующий врач, а ещё и исследователь.

Городецкий хмыкнул, вспоминая про «Сумерки». Да уж, подобное место работы открывало дополнительные возможности для питания, нежели установленный Договором паёк. Но и соблазнов было больше. Этот Жан Иванович имел железный контроль.

И, в целом, расположил Городецкого не только приятным общением, но и тем, что не стал дальше таиться. Сразу понял, что Антон догадался, и едва заметно улыбнулся, представился:

— Жан Иванович Дешам, доктор, вампир и, как вы уже поняли, француз, — сделал он акцент на последнее, добавив немного картавых ноток в свой идеальный до сего момента русский.

— Антон Городецкий, человек, — улыбнулся Антон. — Вы не Дозорный, я верно понял?

— Нет, — оценил его «скромность» Жан. — У меня и без Дневного много работы. Мне нравится моя работа. Я был врачом до того, как стал вампиром. Но я знаю, кто вы. И с Дозором я в тесных отношениях. Это неизбежно при моей работе. Можете считать меня внештатным сотрудником.

— Это... Вам повезло, — нашёлся наконец с ответом Городецкий. Сам он тоже, в сущности, свою профессию не до конца предал. Да, программист из него теперь был никакущий, но вот аналитик данных... Это с ним до конца. — Но сомневаюсь, что мы случайно встретились. Это личная просьба Святослава Вернидубовича? Раз так, рассказывайте, что там у вас происходит. Что за шесть обескровленных тел? Как вампир и врач скажите, это похоже на сорвавшихся новообращённых?

— Иногда случайности — просто случайности, — ответил Жан. — Но раз уж, я вижу, вы едете расследовать, то вам надо знать: тел уже десять. Мы нашли ещё четыре в гаражном кооперативе. И нет, это не похоже на сорвавшихся новообращённых. Они делают ошибки и попадаются. Это нечто иное. На нашу общину не похоже. Среди нас нет хладнокровных убийц. Можете не верить, но это правда.

— А как же инцидент с Ольгой Воронцовой? — Антон удержал лицо. Уже десять жертв. До Геннадия Саушкина далеко, но... Кто знает! — Преподаватель едва не обескровила ученика и любовника на... дополнительном занятии.

— Не обескровила же ведь! — От Антона не укрылось, как сжалась челюсть Жана. — Ольга не так глупа. Мы думаем, это гастролёр. Не местный.

— А что ваши новообращённые? — Городецкий припомнил материалы. — Мальчишка... Совсем юный. И случайно обращённый, лишь великими чаяниями Святослава Вернидубовича узаконенный. Он не мог?

— Женёк — дурак, но безобидный. И слишком человек. Всё ещё. Нет, точно не он, — мотнул головой Дешам. — Ищите не среди местных.

— Но и гастролёру... пора бы сменить город. Уже десять жертв. Неразумно, не находите? Может, это личное? Месть?

Да, Городецкий ощущал себя в своей стезе. Как же он по этому скучал.

— Кому? — Жан хмыкнул. — Святославу Вернидубовичу? Его враги давно уж упокоились. Подставить Женю? Это смешно. Он их ещё не нажил. Ольгу... Она сложная женщина, но настолько никому дороги не переходила. Андрею Николаевичу? Возможно. Он, как и я, третье столетие разменял. Возможно, кто-то ещё не упокоился из врагов. Но это скорее провокация против Тёмных, не Светлых.

— Мнение Тёмного вампира, — прикрыл глаза Городецкий. — Спасибо... Я учту.

Он снова поднял взгляд. Вот как — этот вампир тоже весьма древний. И глава Ночного, Гесер, говорил, что тот Высший и опытен, но что настолько... Это интересно.

— Пожалуйста. Но, может, мы и Тёмные, низшие Иные, а я и вовсе француз, но мы любим Смоленск. Мы бы не стали на родной стороне разводить такую гнусность. Святослав Вернидубович больше для защиты Смоленска сделал, чем большая часть Светлых. Я тому живой свидетель. Я сюда пришёл как завоеватель. С Наполеоном.

Жан незаметно протолкнул Городецкому стопочку, выцеживая в свою из фляжки кровь. И ведь не боится водки. Хотя... Он ведь врач. Приходится работать со спиртом. Давно выработал осторожность и отсутствие страха. Антон отказываться не стал, предпочитая не думать, откуда у вампира приличная водка. Но та и правда была приличной.

— Но как-то остались... до сих пор. Несмотря ни на что? — Городецкому и правда было любопытно.

— Я обязан своей... нежизнью Святославу Вернидубовичу. Вернуться я не мог: командир видел, как я погиб. И здесь я обрёл новую семью. Таких же вампиров. Поэтому нет — никто из нас бы не стал, — покачал головой Дешам.

— Я вас услышал, — качнул головой Антон. Поражал его этот... И вампиром-то непросто назвать: пусть будет француз. И правда ведь выглядел обрусевшим и на хрестоматийного вампира... не походил. Хоть и интеллигент, а нос не вздёрнут. — Вы дворянин? — влекомый каким-то странным порывом, спросил Городецкий. Отчего-то голова дурная уже нарисовала мушкетёров короля.

— Да, Ольга Воронцова — графиня, Андрей Николаевич — князь. У нас тут специфичный городок. Древние не только стены, но и Иные. В столице для нас слишком суетно.

— Понятно... — Антон загрузился. Интересная у него командировка вырисовывалась. Последний раз он вот так с вампирами в командировку ехал много лет назад. С Костей от Дневного (искал сам себя Саушкин!) и с инквизитором Витязславом (мир его праху, да) — оба погибли, правда, один воскрес... А Городецкий всё так же живёт. Правда, недолго ему, как человеку, осталось, но это пока неважно.

Главное, что сегодня Городецкий не боялся засыпать в одном купе с вампиром. Весьма приятным вампиром, с которым они разложили карты и неплохо провели время. Попутно Антон выяснил, что Жан целиком и полностью вампир Святослава Вернидубовича. Редкая преданность. Редкая.

Когда подъезжали к Смоленску, наушники выдали совсем уж неожиданное:

Прорвёмся, прорвёмся, прорвёмся,

Мой друг, с тобой,

Вернёмся, вернёмся, вернёмся

В Париж домой.⁽¹⁾

И снова на что намекала единственная доступная ему магия? Чтоб присмотрелся к Жану? Или к кому? Автор строк Князев был Иным, Светлым причём, но и что? Попался он сегодня дважды, Марго Пушкина однажды... А она Тёмная была. Счёт пока в пользу Светлых, на них обратить внимание? Но ведь преступник — вампир! И это точно. Не снова же ведь инсценировка... Но трупы надо осмотреть. С Жаном Городецкий уже договорился на этот счёт. У того был прямой доступ.

И всё-таки не понимал Антон. Не брался и расшифровать. Ещё и Завулон туману напустил своим «будущее твоё неясно». Как же его с этими вводными Светлана отпустила? Или жена всё же больше Тёмного разглядела? Одни вопросы. И никаких ответов.

Сразу с поезда Антон, как истинный трудоголик, лишь немного поспав, поехал с Жаном в больницу — осматривать в морге новых жертв.

* * *

Такая мысль возникла не только у них. В морге сегодня было многолюдно. В плотной женщине с лицом председателя профкома (почему-то именно эта характеристика просилась) Городецкий намётанным глазом опознал инквизиторшу. В невысоком же мужчине, судя по виду, тех же лет, что и Жан, и того же неизбывного оттенка интеллигентности, он опознал Андрея Николаевича. По тому, как тот держался уверенно и даже снисходительно. Это к Ирине Витальевне-то! Любопытно. А глаза выразительные — вспыхнули, заметив Антона и Жана, но своей спутнице из вышестоящего ведомства ничем он не выдал того, что заметил сам. Продолжил обсуждение.

Не хватало тут только главы Дневного Дозора, но, видимо, за него сейчас тут поработает Жан... И Городецкий прибыл. Независимый. Из Москвы. Человек. Представитель обиженной стороны — ни больше ни меньше.

— Я говорил, Ирина Витальевна, что раскаявшихся оступившихся надо простить, но не говорил, что сам смогу. А тут и раскаяния нет. Только вероломные убийства, которым не видно конца. И ваша бесстыдная халатность, прикрываемая невозмутимостью. Страдают люди, вы знаете, что виноваты вампиры, но не делаете ровным счетом ничего. Не призываете к ответственности нашего Святослава Вернидубовича, который не только возглавляет Дневной Дозор, но и лично отвечает за всех Смоленских вампиров. Где он, Ирина Витальевна, ваш старый Тёмный приятель? Послал своего прикормленного француза, а сам спрятался! Я это терпеть не намерен. Я напишу письмо в ваш головной офис.

— Повремените, Андрей Николаевич... Право, будто вы заразились спешкой от своих молодых кадров. Мы же с вами понимаем, что в нашем деле нельзя. Безусловно, ситуация удручает, но это не худший кризис, который мы проходили.

— Не худший, — согласился Светлый. — Но в предыдущие шла война. А сейчас... Это вопиюще. Мы не Москва. У нас нет Саушкиных. На нас не сошлись копья Тьмы и света, мы жили мирно Дозорами и Инквизицией, а текущий случай... Выглядит провокаций, плевком во всех нас. Это нужно срочно решать. Мы подрываем доверие среди всех тех Иных, что нашли надёжный и тихий приют в Смоленске. Я не намерен больше терпеть.

— Но к нам уже прибыл специалист из Москвы! — Ирина Витальевна посмотрела прямо на Городецкого. — И какой... Сам...

— Я знаю и не умоляю достижений Антона Сергеевича, — спокойно перебил Светлый, — но в нашем случае этого недостаточно. Я считаю, Гесеру следовало прислать опергруппу, а не одного лишь аналитика, пусть и столь высококлассного.

— Кхм! — Городецкий подошёл ближе. — Разве у вас проблема в нехватке оперативников? Вы не можете найти преступника. Тут силы не важны. Я справлюсь, — уверенно заявил он.

— Антон Сергеевич, — по Андрею Николаевичу видно было, как ему хотелось сказать «молодой человек», но он сдержался, и не только в этом, коротко мазнув по осматривавшему труп Жану, проговорил примиряюще что-то философское: — Люди вечно заблуждаются и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым. И мы, Иные, не так уж далеко от них ушли. Так что полно, хорошо, вы убедили... Работайте... Я предоставлю вам все материалы и подожду три дня. Потом я обращусь в Прагу. Жан, dites-moi, le tueur... — повернулся он к вампиру и запоздало вернулся на русский: — Мы верно разглядели с Ириной Витальевной, убийца тот же?

— Тот же, — кивнул француз, пока Антон Городецкий никак не мог отделаться от ощущения, что этот Андрей Николаевич кого-то ему напоминал, хотя он мог поклясться, что никогда не видел его. — Но на сей раз с четвёртой жертвой тот спешил. Очень. Видите — наклон иной. И кровь... Он выпил не всю.

— Возможно, есть свидетели. Где их обнаружили? Я хочу увидеть место, — кашлянул Антон.

— Я покажу, — с готовностью отозвался Андрей Николаевич. Да, в этом специфика маленьких Дозоров: глава сам везде катается по местам преступлений.

— Я вас провожу, — не отстала инквизиторша.

— А мне надо поработать, — хмыкнул Жан. — Был рад познакомиться, Антон.

И они выдвинулись...

Какой же тогда, интересно, Святослав Вернидубович?

* * *

Место преступления оказалось грязным. В смысле гигиены. Гараж в масле, пропылённый, с возведения не мытый, а это годов этак с семидесятых. Наверняка мох там цвёл и пах сумеречный. Но Антон не видел. Он тщательно всё осмотрел, но ничего не нашёл. Зато там они столкнулись с женщиной. «Вампирша!» — сразу понял Городецкий. Более того — оперативница... И, как и Жан, она мимикрировала в людские службы. Полицейская. Она тоже пыталась наскрести хоть что-то, используя — тут Антон заинтерисованно вгляделся — да, достижения человеческой криминалистики.

Смоленск удивлял. Несмотря на свою уютность, сохранность традиций и привлекательность для старейших Иных, Дозорные шли в ногу со временем. Не считали ниже своего достоинства. Интегрировались. Впрочем, то были Тёмные. Светлые пока особо ничем себя не проявили. Кроме того, что у Андрея Николаевича был айфон последней модели, что тоже показатель, потому что пользовался тот им с лёгкостью. Их водитель, молодой парнишка, глядевший на Антона как на седьмое чудо Света, особо ничем не запомнился.

После того, как стало ясно, что собирать больше нечего, они распрощались с Тёмными. Впрочем, напряжение от этого только усилилось. Городецкий чувствовал, что в него не особо верят. Но вот за вверенный ему город искренне переживают. Впрочем, сегодня сил уже не осталось. Антон не вампир, ему отдых нужен.

— Остановитесь у меня, — прочитал его мысли Андрей Николаевич. — У меня большой дом. Много комнат. У нас редко бывают командированные, но, когда бывают, никто не жалуется. Завтра проедем в Дозор, покажу вам всё, что удалось отыскать моим сотрудникам. Потом провожу вас к Святославу Вернидубовичу, вам нужно встретиться, может, вы сумеете понять, известно ли ему что-то.

— С Ириной Витальевной тоже было бы неплохо поговорить наедине, — чувствовал Городецкий, что ответы надо искать меж этих троих.

— Не волнуйтесь, я договорюсь. Завтра у вас будет много встреч, Антон Сергеевич, отдыхайте сегодня получше, — голос у Андрея Николаевича чуть смягчился.

Городецкий кивнул. Ну да, своеобразный местный глава... но не плохой. Сработаются, наверное.

— А вы жалеете, что стали человеком за всех нас? — а вот и парнишка — Рома, кажется — все же воспользовался своим шансом и спросил Городецкого прямо.

Пока тот завис, думая, как бы получше ответить, того осадил Андрей Николаевич:

— Нельзя, mon cher, везде говорить, что только думаешь.

И вот тут-то чувство, что где-то Антон это уже слышал; засвербело внутри ещё сильнее. Впрочем, пока он поспешил ответить:

— Не жалею. Немного, конечно, себя жаль, но... В целом нет. Я уже мог погибнуть сотни раз, но остался жив. Я благодарен судьбе. У меня хорошая жизнь.

Парнишка, пристыженный, ничего не сказал, только смущённо кивнул, заруливая к очень красивому старинному дому, пока с Городецкого не сводил внимательного взгляда глава Ночного Дозора. Молча. Этим тот, право, немного пугал.

Впрочем, вступив следом за ним (а у главы идеально ровная осанка. Будто палку съел или вон ту саблю — или что это у него висит на стене? О, а она не одна тут висит... Ещё и ружья, надо же!) в дом, Антон точно перенёсся во времени. Другая эпоха... Другая. Только вот электричество антураж портило, а так — мебель, резные стены, картины, всякие занятные вещицы... Всё годов этак с века девятнадцатого, не позже. Будто в музей попал. Или в Княжеское поместье. А, кстати... Жан же оговорился, Ольга — графиня, глава Дозора — Князь. Значит, так и было. Уж Иной-то от Советов сумел спрятать домину.

Смоленск, конечно, встретил неоднозначно, но интересно. Жаль только, уже ближе к закату дня: вот успел всего ничего, а уже ночь. Нет уж, по опыту знал Городецкий, что лучше всего приезжать в чужой город под утро. На поезде, самолёте — всё равно. День начинается будто с чистого листа... А сегодня — не так.

Может, потому разумом Антон догнал только сейчас. Совпало всё. И имя-отчество, и манера речи, и примерная дата рождения, и даже... светлый знак инициации. Дом лишь убедил.

— Вы родственник Льва Николаевича Толстого? — прямо спросил Городецкий, глядя на лежащий под стеклом высушенный листик дуба.

— А вы и в самом деле хороший аналитик, — слабо улыбнулся тот. — Официально у Марии, матери Льва, старшего брата не было. Но то... работа Ночного Дозора.

— Но он вас явно знал. И описал в романе. Какой же обман для многих поколений впечатлительных девиц, что проливали слёзы над вашей кончиной! — Антон отчего-то развеселился. Не каждый день общаешься с ожившим классическим персонажем. Ох, не каждый... Надо Наденьке шепнуть. Та тоже, помнится, вздыхала.

— Не лично. И я всё же не Болконский, а Волконский... Многое верно, но и вымысла хватило. К тому же обман не вполне верен. Сначала я просто умер, став Иным... Для всех. Моя набожная сестра — моя смерть разбила ей сердце, но оно зажило. А вот правда — она бы разрушила её веру, а это много хуже. Я не посмел бы, — в голос проникла боль, Антону жестом отодвинули стул и откуда-то дастали вина, кажется, из прошлой эпохи. Появилась быстро и нарезка, и только тогда князь продолжил: — А так Гесер убедил меня, что в столь сложное для России время я нужен в Дозоре, что как дворянин, помещик, проживая до конца смертную жизнь, я поступлю эгоистично. Он ведь и сам меня отчасти убил, инициировав. Я вполне мог умереть тогда человеком. Я был готов к смерти. Я... познал тогда Бога, но, как потом объяснил Гесер, он давно за мной наблюдал и ждал именно этого «просветления», потому что до... Я мог быть инициирован Тёмным. Он рисковал моей жизнью. Но я давно это простил.

— Но не забыли Марию, — Городецкий нахмурился. Тот был жив, а его оплакивали... Это было... Скверно это было. Но что Гесер помог это устроить, вполне в его стиле. Шеф — он такой. Да и время и правда сложное было. — А сын у вас был?

— Нет, это вымысел. Ну, а потом, после окончания войны и обучения у Гесера, я принял дозор в Смоленске. Так как были ещё те, кто мог меня узнать в лицо, то воспоминания обо мне потихоньку подчистили. Даже у Марии, Наташи и Пьёра. Но у этих троих сохранилось смутное воспоминание. Сестра думала, что я её воображаемый друг, возникший из-за сурового детства рядом с нашим отцом. У Пьёра — тоже: от одиночества, а у Наташи я полусон, не более. Так лучше для всех. Они не страдали, память — это лишь моё проклятие. Мария же восприняла как благословение и рассказала сыну, а тот воплотил... весьма похоже, — он снова чуть улыбнулся.

— Не могу не согласиться, — Антон отпил вина. Превосходное. В отличие от бедняги Жана, что больше не мог оценить вкус, князь явно был ценителем и коллекционером. — Я польщён таким знакомством. Значит, вы с Жаном и тогда, и теперь воюете друг против друга?

— Я бы так не сказал... Слишком громкое слово. Да и неправда. — Андрей Николаевич откинулся на резную спинку кресла. — Я говорил на французском едва ли не лучше, чем на русском. А кто-то из моих знакомых и лучше. Мы не считали всех французов своими врагами. Лишь Наполеона. А став Иным, я... Все видится иначе. Люди... Большая часть лишь жертвы обстоятельств, переплетений чужих интересов, за них сражается Тьма и Свет — это всё волнующе, томко и редко понятно. Я не идеализирую свет. Вовсе нет. Я для этого живу слишком долго. Поэтому нет, я не считаю Жана врагом. Да и Святослава Вернидубовича тоже, но я чувствую, что они что-то скрывают. А это уже скверно. Я не хочу, чтобы безобразия на моей земле продолжались. Я хочу поймать этого вампира и упокоить. Вот и всё.

— Раньше я был идеалистом. Сейчас нет, — Городецкий вздохнул. — И всё же часть меня ещё верит. Например, в то, что в грязь нельзя столкнуть, что, какими бы ни были обстоятельства, это всё же выбор каждого. Что у подлости не может быть достойного оправдания... И что низшие Иные хоть и угнетаемые за саму возможность причинить вред, наказанные без вины, превентивно, и им тяжко, но... и им можно жить достойно, а не брать на знамя слова «Они нас презирают» и мстить всем цивилизованным Низшим Иным, Свету, Тьме, Людям... Инквизиторам. Тот, кто орудует у вас, перешёл черту. Дёрнул за усы всех, что или безумно, или дерзко.

— Или и то, и другое. Честно скажу, Антон... можно называть вас без отчества? — дождавшись кивка, князь продолжил: — В последнее время странно ведут себа оба. И Ирина Витальевна, и Святослав Вернидубович... Вы знаете, какое у него прозвище?

— Нет, — подался вперёд, заслышав интересное, Городецкий.

— Дед Слава. Если у Завулона пафосный офис, насколько я слышал, если б ему не было лень, он бы в Москва-Сити переехал, то у местных всё иначе... Тут Светлые, по моей милости, нагоняют пафоса. Да, традиционно горсвет! Но здание, какое я нам выбил... загляденье! Завтра, голубчик, посмотрите. А вот Святослав Вернидубович — он ближе к народу. Офис обустроил в крепкой сталинке, сам живёт... скромно. И среди своих тоже развивает семейственность. Не только вампиров, но и всех Тёмных. Потери личного состава Дневного Дозора почти нулевые, не скажу, что и у меня страшный счёт, но Завулону на заметку. Кадры тот сберегает. Текучки никакой. И обычно старик думает, кого и как обратить... И тут буквально месяц как обращён тот паренёк. Обычный. Не чей-то родственник, потомок, не отличник какой, не спортсмен, артист. Вот откуда ни возьмись обычнее не придумаешь.

— Может, эксперимент? — пожал плечами Городецкий. Всё же притянута эта странность, но он уже отложил мысленно этого Женю. — А у Ирины Витальевны?

— Нервная она стала. Обычно женщина-танк. Прёт уверенно и без тени сомнений. Сейчас нервничает. Не похоже на неё, — князь долил им вина.

— Но и ситуация не типичная, — нашёл и тут оправдание Городецкий.

— Она, Жан и его бывшая жена графиня Ольга стали часто пересекаться. Поверьте... я знал Ольгу человеком. Ветреная, капризная особа. Такой тяжело держать себя в руках. Я не думаю, что это она осушила людей, но поведение этих троих не даёт мне покоя. Ладно, Жан и Ольга — они, кажется, повязаны какой-то старой общей тайной, но впутанная инквизитор — это компрометирующе. Поэтому я хочу отправить письмо в Прагу.

— Дайте мне три дня, как обещали, — Антон глубоко задумался. — Я пообщаюсь со всеми и, возможно, выясню, в чем дело.

— Верю в ваш талант! — отсалютовал ему, перед тем как допить, Андрей Николаевич.

* * *

А на следующее утро Городецкий отправился в гости к старейшему вампиру России.

Сказали ему, что претемный славного города Смоленска не в офисе находится. Ну, Антон себя гордым человек не считал, домой поехал. А уже там из-за хлипкой двери услышал фееричное:

— Да что нового в этом мире... Всё старое обговняли — вот тебе и новое! Ишь, чё нового! Вот так им в своём блоге, Жень, и скажи, понял! Вот это новость — правдивая! А то как же оно бывает: садим цветочки — вырастают херочки. И об этом скажи, скажи, милок... А погоди! Гость к нам пришёл! Останови пока свою шарманку-камеру.

Раздались шаги, и вскоре Антону открыл старик. Этакий типичный дедушка, такие в поликлинику, собес ругаться ходят. И не скажешь никак, что вампир это могучий!

Городецкий хоть и видел досье, но всё ж едва удержал лицо. Своими глазами — это всё же своими!

— Проходи, горемыка, — поприветствовал Городецкого оригинально этот... дед Слава.

Упрямиться не стал. Вошёл. И сразу окунулся... в СССР: если Князь Андрей ностальгировал по своей человеческой молодости, то Святослав Вернидубович явно прикипел сердцем к годам этак шестидесятым-восьмидесятым.

— Рад знакомству. Вы знаете, кто я и зачем прибыл, — кивнул Антон.

— Знаю, знаю... Жень, чего уши развесил? Метнись на кухню. Держим же для таких гостей чай. Завари, ты-то ещё помнишь как. Печенье достань... Будешь же ведь, дозорный?

— Буду, — улыбнулся такой непосредственности Городецкий. Вот что за Смоленск... Очень странный. Вызывают ведь симпатию товарищи Тёмные, и даже некоторой душевностью заражают клыкастые товарищи. Аномальная средняя полоса — не иначе. Хотя он и сам-то... весьма толерантен к вампирам, оборотням. Ну, для экс-Светлого Иного.

И тем же ведь любопытством веяло от Женька как от Ромки Светлого вчерашнего. Только у Жени недоумения больше. Вскоре понял Антон почему. Тот ведь ляпнул, спрашивая у «деда Славы»:

— А чего этот человек так... светится? Будто прожектор! Энергии столько... Никогда таких не видел.

— Балда! Это Антон Городецкий. Чему тебя учат остолопы мои? Даже этого не знаешь... Эх, молодёжь! — цокнул тот языком. — Ну, рассказывайте, Антон, с чем пожаловали... Какие мысли, подозрения? Буду отвечать. Мне скрывать нечего.

— Да я, собственно, так... оглядеться, — макнув печенье, заявил Городецкий.

— Знаю я ваши методы. Я о вас много знаю. И как наблюдательны, и как в простом разговоре-следствии видеть умеете Иных насквозь. Хорошо, что приехали. В замешательстве я, право... Вам бы с Ирочкой Витальевной переговорить. Женщина она хорошая, даром, что ведьма. Дело своё знает. Но сынок её... человек! Слабость её. Большая слабость. Вот и не на месте у меня моё мертвое сердце, совсем не на месте! Странно себя вести начала.

— А Жан и Ольга не странно? — ухватился за это Антон, припоминая слова Бол... Волконского.

— Жанчик-то? Нет... Как обычно все, а Ольга... Ну, графинюшка всегда у нас птица особенная. Но это для неё нормально. А вот с Ирочкой поговорить вам надо... Из новообращённых у нас Женя только. Поди, полудурочек, сюда. Во, глядите! Остолоп! Но не убийца — могу собой поклясться, — покивал дед.

— Я верю, — кивнул Антон, допивая чай. Странное чувство — будто пригрели, но и в то же время очень уклончиво на всё ответили... Очень. — И, пожалуй, пойду встречусь с Ириной Витальевной. Андрей Николаевич тоже советовал, — зачем-то сдал он главу Ночного. А впрочем, реакцию надо проверить.

— Князь-то? Ну да, он башковитый. Порой заносит его в тонкие материи, но в целом — да. Иди, голубчик, может, хоть ты поймешь, что происходит. Скверное дело это. Болит у меня всё, что болеть не должно. Людей жалко, ты не думай. Мы здесь лицензии не используем, если и пьем людей, то без вреда здоровью, кормимся.

— А как выросли до Высшего? — ну не мог Городецкий не спросить. Ясно же... Великим без жертв не стать.

— А то война, сынок, была. Страшная вещь. Там и вырос. Набрался Сил.

— Понятно, — мотнул головой Городецкий и, коротко распрощавшись, вышел в город. Красивый город. Старая часть, хоть и вышел из советской застройки. А колоритно... Так и шел, не спеша, ожидая... и правильно ожидая. Ирина Витальевна сама позвонила и машину за ним отправила.

Только вот не успел Антон в неё сесть.

Разом его амулеты защитные сработали, но насмерть нападавшего не поразили. Как же так? Городецкий ведь был увешан... Зачаровали Великая и Абсолютная Светлая! Но огромная схватившая его летучая мышь хоть и пищала от боли, но тащила упрямо куда-то, взмахивая крыльями как у птеродактиля... И всё закрутилось.

* * *

Во-первых, его всё-таки затащили на какой-то заброшенный склад, что был очень близко. А во-вторых, говорить с ним незнакомый угрюмого вида вампир не стал, хоть Городецкий и пытался. В-третьих, он тоже был Высшим, раз сумел сломать его защиту, пусть и ценой израненной рожи и рук.

Так что теперь из Антона пили кровь, а он ничего не мог сделать. Вот уж точно — расслабился. Надо было вспомнить молодость, приготовить за пазухой хоть бутылку водки, а лучше спирту... Дельное средство от вампиров любого уровня. Но нет... Теперь вот станет одиннадцатой жертвой... Или? Антон вгляделся — вот рядом обескровленная девица лежит. Двенадцатым. Коктейль Саушкина. Утёк... в народ. Да чтоб! Зачем он этому уже напившемуся до Высшего ранга вампира? Или думает, съест абсолютного человека — и станет Абсолютным? А ведь может и получиться...

Впрочем, сделать это тому не дало эпичное появление Ирины Витальевны:

— Стой, ирод, мы так не договаривались! Отпусти Городецкого! За него с нас три шкуры спустят, идиот! Хочешь мстить Славе — мсти! Но не так же!

— А что не так? — отпустил, капая кровью, но недалеко от себя, вампир. — Я не одному Славе мщу! Он сдал мою любимую во имя договора. Пожертвовал! Но вы, инквизиторы, казните нам подобных. Вы отвратительны, чтоб тебя и сыночку твоего развоплотили! Я вас всех и договор ваш ненавижу! И разрушу его... Что твоя книжица! Вот он, Абсолютный человек: испью его — и стану Абсолютным. И тогда разрушу систему!

— Клим... — попятилась ведьма... — Зачем я тебя откопала, зачем, дура я старая?!

— Затем, что я знавал создательницу Фуаран! — рассмеялся тот холодно. — А теперь пожинай плоды. Я был голоден, я провел много сотен лет во тьме, под землей, почти мёртвый, страдая... Теперь ваш черед страдать. И ничего ты не сделаешь, тебе не справиться со мной, ведьма! — и, мерзко хохоча, он снова придвинул к себе Городецкого, который, кажется, всё понял, но уже ничего не мог сделать... Хотя... кое-что он смог: набрал, но не Наденьку: та могла, сминая Сумрак, примчаться, но отчего-то очень не хотелось Городецкому впутывать в эту мерзкую историю дочь. Или же просто показывать, как он теперь беспомощен. Отвратительно. Совершенно. Ежели чего... они с Костей и потом безумца упокоят. А он попробует разобраться сам, потому и набрал Жана. Почему его, а не князя или деда Славу, объяснить не мог. Рука сама так решила. И Антон доверился, как и много раз до, чутью.

— Значит, ты мстишь, а ты хотела сделать сына Иным. Но почему не сдала его, когда тот уже рассказал секреты? Не упокоила? Не сигнализировала инквизиции? — отчаянно прохрипел Антон, пока к нему снова не приложились. Тянуть время — вот что сейчас важно.

— О, она испугалась! Сначала не смогла со мной справиться, потому что изначально пыталась, а потом испугалась сигнализировать. Вот так, да, ведьма!

— Я хотела... хотела сперва сделать сына Иным, а уже потом сдаться! — у женщины блеснули злые слёзы. — Жан почти закончил всё, что нужно. Мы и правда воссоздали.

— А Жан-то зачем помогает? — удивился Городецкий.

— Про Клима он не знал. А помогал... потому что Ольга снова чуть не убила человека. Ещё немного... И она попалась. Мне. Поэтому он помогает, — тяжело выдохнула Ирина Витальевна.

— Чего не сделаешь ради любви, да? — проревел Клим. — Я вот тоже любил, а её у меня отняли! Будь ты проклят, Святослав, пусть тебя тут раскатают Светлые за то, что не уследил за Городецким, пусть! И деток твоих, выкормышей, всех развоплотят, да!

— Клим, вы как будто бы недавно к нам из прошлого нагрянули, а повторяете ошибки всех киношных злодеев! — тонкий, приятный женский голос рассмеялся, и из Сумрака вышла миловидная блондинка.

«Ольга!» — понял Антон, которого внезапно потянул на себя уже другой вампир, знакомый. И ведь у Жана получилось. Потому что Клим бесславно отвлёкся на эту эффектную женщину — хватило секунды. Ирина Витальевна запустила что-то из арсенала инквизиторов, крайне неприятное и то, что могло ранее задеть Городецкого. Клим взвыл.

В это время Жан зашевелил губами, держа какую-то книгу. Антон понял, какую и что именно тот делает, но мешать не стал. В конце концов, если он перестанет быть абсолютным человеком, то и Клим перестанет рваться осушить его? Жан повторил чтение, по меньшей мере, четырежды, когда взбешённый вампир смёл инквизитора: бедная женщина аж несколько раз от стены отскочила, жива ли осталась, а графиня не стала ввязываться в бой... Хитрая и юркая сте... Клыкастая проблема неслась на них с Жаном, который всего лишь третий уровень.

Впрочем, Городецкий на сей раз сумел разглядеть приветливо приоткрытую для него дверку в собственной тени. Несмотря на льющийся по спине холодный пот — это было очевидно, — Сумрак был рад его снова встретить.

Антон был инициирован. Снова. Рядом разочарованно ревел Клим. Надо было этим пользоваться: может, у Городецкого сейчас и не было прежних сил Высшего Светлого, но хороший первый уровень он в себе нащупал... И он был опытен и знал много неприятных заклинаний. Потому решительно встал перед Жаном и выбросил шаровую Молнию, почерпнутую у Завулона. Почему именно её? Серый молебен опасно. Рядом друг-вампир. Остальное — долго. Что первое пришло, то и навесил. На уже и без того потрепанного легло идеально...

Подоспевшим деду Славе и Князю Андрею оставалось только запаковать готовенького. Только первый побежал не к Климу, что сквозь боль проклинал именно его, а к Ирине Витальевне... Занялся вампиром Светлый.

— Жива! Но едва. Жанчик! — позвал врача Святослав Вернидубович.

А тот не шевелился. Внезапно Городецкий понял отчего. Воссозданный Фуаран превратился в пепел.

— Ты точно был абсолютным человеком... Этот клочок, найденный Ириной, что по подсказке безумца, видимо, стал основной книги, не выдержал.

— И хорошо... — то негромко откликнулся Князь Андрей. — Меньше соблазнов у всех Иных. Инквизиторы тоже не идеальны, — он с жалостью покосился на Ирину Витальевну.

Тем временем Жан очнулся и поспешил к ней.

Антон тоже двинулся туда. Выглядела женщина плохо. Верно сказал Андрей Николаевич: и инквизиторы имеют слабости. Та поступила как мать. Гесер и Ольга тоже, помнится, все сделали, но превратили своего сына в Иного безо всякого на то укуса. Отчего провинциальному инквизитору не желать подобного? Вот и сейчас та цеплялась за Жана и слабо, но упрямо вопрошала:

— Ты успел? Успел?

— Да, — неожиданно улыбнулся тот, и все переглянулись.

«Это будет ей утешением... Но люди... не один лишь Клим виноват». Городецкий сжал кулаки, когда внезапно до его плеча дотронулся князь. Антон обернулся, потому что от Андрея Николаевича веяло какой-то несвойственной неловкостью.

— Вас, Антон, никто не должен винить. Только проявить полное понимание. Вы единственный из нас, кто был инициирован дважды, но второй раз вы делали это в стрессе, покусанный вампиром... Неудивительно, что знак... Вы сами ещё не заметили, но, Антон, вы больше не Светлый Иной.

Вот на этих словах голова у Городецкого окончательно закружилась, видимо, от потери крови, и он пал во тьму. Последней мыслью его было: «Завулон что-то предвидел! Проклятый...»

А когда очнулся в доме князя Андрея, то, прислушавшись к себе, понял: нет, не дурной сон. На удачу попробовал призвать тьму — на ладони появилась тёмная, лижущая искорка... От отчаяния он вспомнил старые чувства и обратился к свету... белесый родной огонёк также зажёгся. Дышать стало чуть легче.

«Без паники, Городецкий... Основной знак — тёмный, но свет всё ещё тебе доступен. Ты как инквизитор можешь использовать оба. И ты сам знаешь: тёмный не равен злу, как и свет — добру».

И всё-таки легко не будет. Но к этому Антону не привыкать. Возможно, в этом его миссия. Быть между. Везде чужим... Сердце кольнуло болью. А если извернуться, сильно постараться и стать везде своим, примирить? Вдруг получится. Уж лучше Антон будет стремиться к этому и верить, чем поставит на себе жирный крест. Такие шансы — это неспроста. Он не упустит своего, как бы сложно ни было.

---

1) Король и Шут

Вернуться к тексту

2) Ария

Вернуться к тексту

3) Король и Шут

Вернуться к тексту

❝ У каждого своя судьба.

У кого-то — править чужие жизни или ломать империи.

У кого-то — просто жить❞.

С. Лукьяненко. Ночной Дозор. (Гесер)

Старый дом наконец-то скрипнул спокойно. Уехали! Ура. Часть Волконского была с этим согласна. Понаехали столичные опера, понаделали шуму... Уехали восвояси — и славно. От клыкастой проблемы избавили — замечательно: можно снова погрузиться в вечную полудрёму. Правящие силы Тьмы в Смоленске знакомы до последней черточки, ожидать подвоха от них всё равно что выстрела от незаряженного ружья. Но другая часть, представьте себе, голубчики, тосковала.

Уехали. Опять. И захлестнувшее его было оживление снова сошло на нет. Уехали. Всё по-старому. Кровь улеглась в прежний мирный ритм. Глаза потухли. Полно, и снова родная скука!

Андрей едва слышно вздохнул и плавно переместился в погреб. Немного побродил среди стройных рядов хранящихся там бутылок. Вот они, его коллекция. Один прожитый Иным Волконским год — несколько бутылок. В некоторых годах, увы, экземпляров осталось всего по одному. Они-то и были заперты заклинаниями в отдельные ячейки.

Как раз то, что помогало ему ощущать себя живым. Всё ещё.

Иногда ему казалось, что в тот день (или вечер — Андрей, право, не помнил) он всё же умер, а всё это — безумно долгое приключение уставшего разума, который поманил своим светом Господь, но отказался принимать. Возможно, оттого, что князь утратил волю к жизни, а это тоже грех. Возможно, всё это — его Иная жизнь, долгие старания по поддержанию спокойствия внутреннего и внешнего — это и есть его путь. Путь к тому, чтобы отыскать что-то настоящее. Вечное, важное...

А пока казалось, что вечно тут только небо и сам Волконский. Неожиданно, да. Не то чтобы он не видел, как умирают Иные. Увы, и это довелось лицезреть. Но самого Андрея это точно не касалось. Его будто заговорили или, может, работал образок милой Мари, но... Он всё ещё был жив. Выживал там, где другие не сумели, хоть и не особо старался это сделать.

Воля к жизни? Волконский почти забыл, что это. Возможно, именно поэтому он всё ещё был тут. В почти неге и спокойствии, которое мог дать ему провинциальный Ночной дозор. И всё же он не отгораживался полностью от мира, не уходил в медитацию, Сумрак или долгое путешествие в поисках смыслов — он всё ещё был рабочей лошадкой. Прикрывал тылы — так говорил Гесер.

Ему была знакома роль адъютанта. Первоначально, когда Борис Игнатьевич вытащил его из того эвакуационного дома, пропахшего кровью, немного гнилью от ран и слезами молитв княжны Марьи, князь им и стал. При этом Великом Светлом Ином. Подстроился. Он снова был при деле, как в первую французскую кампанию при Кутузове.

Но большую часть своей очень долгой жизни Андрей Николаевич всё же провёл именно Андреем Николаевичем, главой Светлых Смоленска. Крепким полковником, если делать параллель с человеческой частью его жизни.

Только вот ядро не спешило его поражать.

Спокойный город. Даже слишком. Но и сил перебираться в столицу, суетиться, участвовать в крысиных бегах не было.

Нынешняя клыкастая проблема — исключение. Не правило. Но исключение, вдохнувшее разнообразие в жизнь. Принесшее свежее дуновение. Новое знакомство. Антон Городецкий был интересным во всех отношениях и человеком, и Иным. Необыкновенным. Они пообщались всего ничего, а Волконский поджимал губы, припоминая Пьера.

Это было больно, ломко и вместе с тем лакомо. Та живость, что он ценил в глазах друга, та непосредственность, искреннее биение жизни, что полюбил в Наташе, и тот Свет, что горел в милом, пусть и некрасивом личике Марьи — всё это уже не повторится. Он утратил это. Навсегда. Но в жизни Иного тоже были волнительные и интересные моменты — мелькали необыкновенные люди и Иные... Чаще всего именно люди.

Они горели ярчи, жили заметнее. Иные же не торопились, почти не отбрасывали тени и были в большинстве своем скучны. Антон Городецкий таковым не был — это точно.

Даже немного жаль, что дело закрыли и тот уехал. Уехал в почётном сопровождении таких именитых Иных, как сам Гесер и Завулон, которых сюда подкинула Абсолютная Светлая волшебница, по совместительству дочь Городецкого.

Все они были шокированы. Даже Всетемнейший. А ведь Антон ему внук... Родной. Забавно всё же жизнь раздает, а потом перемешивает карты. Только вот жизнь — это главный шулер. Иначе отчего Городецкий дважды сменил масть и величину?

Князь усмехнулся, наконец остановив свой выбор на 1861 году (хороший был год, но некоторые его знакомые по человеческой жизни не согласились бы ни за что!), и отправился, сжимая бутылку, пропахшую чаяниями свободы (а не горьким дымом отечества, как в 1812 году), наверх, в гостиную.

Не Волконскому удивляться подобным каверзам судьбы. Став Иным, он многое узнал. Даже слишком. Например, что император Павел был потенциально сильным Светлым Иным, но, по мнению Дозоров и Инквизиции, нельзя было допустить воцарения Светлого. Тёмным того сделать тоже не смогли. И тогда... Александр взял грех, хотя подстроена вся операция была Дозорами.

Злая ирония судьбы — сын, предавший отца... тоже был Иным. И это предательство как раз и склонило того к Тьме при инициации. Только вот Волконский жил долго, видел разное... И он совершенно не переживал за ставшего теперь Тёмным Городецкого.

Знак инициации не решающее зерно на весах судьбы. Император Александр Первый это доказал. Совесть! У Тёмного... она не отступала. В результате тот исчез, используя способности Иного, подстроил смерть... Свою, потом и супруги. Тихо дожил до её конца. Так же тихо растворился в Сумраке и сам. Печальная история. Андрей знал: он помогал Гесеру обставить всё это.

Это знание и позволило улыбнуться Городецкому на прощание. Иные происходят из людей. А людей не определяют какие-то условности, если те сами им не позволяют.

Конечно, суматошная выдалась неделя! Двенадцать выпитых... Люди. Они самые пострадавшие в этой истории. А ведь самое обидное — вампирам для жизни давно не нужно было убивать. Семья «деда Славы» никому не чинила хлопот. Даже самые-самые молодые и рьяные не брались гоняться за теми с метафорическими копьями.

И всё же это часть семьи Святослава Вернидубовича заварила эту кашу. Клим... Прямой потомок. Обращённый из жалости, спасённый от верной смерти. Он не оценил. Обратил возлюбленную. Та не справилась с собой. Убила. И не одного человека. Её развоплотила Инквизиция.

Тогда Святослав разобрался. Сам. Инквизиция безмерно уважала старейшину и потому позволила. А тот... не смог убить. Пожалел кровинушку. Или нет. Наказал-то, получается, много хуже смерти.

Волконский, хоть и был в тепле, поёжился и, плеснув в бокал багряного, как кровь, вина, дал тому «подышать». Сам он и представить страшился, как это — быть сотни лет запертым в одиночестве, чувствуя постоянный зверский голод... и не иметь возможности умереть. Это хуже смерти.

Дед Слава смалодушничал. А расплата... оказалась сурова. Не Андрею, конечно, того осуждать. Он до сих пор следил за своими потомками. Точнее, за потомками Марьи. Но считал своими, за неимением собственных. Сам он проходить через пытку — наблюдать за смертью близких — отказался. Только не снова. Потому более не женился, не завёл детей. Даже с Иными. Были романы... но... вероятность, что общий ребёнок будет человеком, — девяносто девять процентов. Редко кому везло в этой даже не русской рулетке. Там шанс больше. Намного.

А так он следил... С любопытством и неявной, очень редко проявлявшейся небольшой отеческой заботой. Отстраненно, что позволяло сохранять сердце живым. Слава же со своим человечным — даром, что древний вампир, — отношением, конечно, близко воспринял случившееся с Климом.

Понять было можно. Попрекать его этим князь не собирался. Как? И лишиться своего лучшего собеседника за все эти годы? Да и с кем ему дозор вести? С Жаном? Нет уж... У них сегодня еженедельная игра в шахматы. И философский диспут. Интересно, придёт? Или со всем этим сегодня выпадет из их календаря встреч?

Андрей осудить не сможет. Никак.

Всё же ударило это, больно ударило. Хоть и виновато стечение обстоятельств, а не только это сомнительное милосердие Святослава. Кто знал, что Ирина Витальевна настолько отчается, что отыщет ветхие записи в архиве местного инквизитория? Отыщет и сличит имя закопанного заживо с одним из прислужников легендарной ведьмы Фуаран. А ведь в деле не было точного места захоронения. Святослав Вернидубович эту информацию не доверил никому. И был прав... Но Ирина Витальевна всегда умела искать. А уж для ведьмы опытной найти, зная примерный радиус — старый Смоленск, труда не составило. Приметы в виде отсутствия растений верные были.

А дальше точно снежный ком наслоилось: и недостаток силы самой инквизиторши, и недооценка её Клима, страх... Нежелание отступать. Решимость во что бы то ни стало сделать сына Иным.

И ведь сделала же!

Взяв бокал, Андрей проскользнул к окну. Там у самого фундамента рос старый дуб. Он был старым, ещё когда он только занял эту резиденцию. Сейчас же и вовсе... Сколько ему лет? Четыреста? Пятьсот?! Не меньше. Он видел больше Ирины Витальевны, относительно молодой, и самого Волконского. Точный возраст, наверное, мог назвать дед Слава. Но спрашивать его об этом князь избегал. Должна же в его жизни быть хоть какая-то загадка? Тайна?!

Тайна, впрочем, была не только в такой простейшей вещи, как жизнь этого неповоротливого старого дерева, что плотно вцепилось корнями и переживало всё, оставаясь неизменным. И засуха, и заморозки, и страшные пожары, бомбёжки — всё тому было нипочем. Как и самому Волконскому.

Впрочем, пока жизнь виляла столь причудливо, что обращённый ценою жизни двенадцати людей и, скорее всего, и самой инквизиторши (казнят её свои же. За нарушение договора казнят, как подсказывал опыт князя. Зря только Жан спас, вылечил... Обидно. Жаль ведьму, хоть и сама виновата!) стал Светлым Иным. Ещё и неслабым. Теперь Андрей Николаевич перед выбором стоял. Можно притвориться, что такого нового Иного на вверенной ему территории нет, спихнуть его Гесеру, сказав, что тот стал Иным нестандартно, потому и должен пройти специальное обучение в Москве. А можно не убояться. Обучить самому. Как полагалось. Может, и в дозор привлечь... Чтоб на виду был и не вздумал дурить, за мать мстить. Или развоплощаться, того гляди, от совести семейной. Нет уж. Хватит крови. Борис Игнатьевич присмотрит... Знал Андрей, как у того оперативники мрут. Почти что мухи. На заданиях. Как герои. Но... Князь жалел ведьму, что себя и людей не пожалела. Может, неправильно это, но как уж есть. Сам. Всё сам.

Он пригубил вина. Сохранилось... превосходно. Он помнил этот вкус, и сейчас дающий почувствовать эхо той эпохи.

Нет, всё-таки волны от брошенного камня ещё не улеглись. Рано о скуке говорить.

— Чего скучаешь, княже? — окликнул его знакомый голос.

Андрей, не оборачиваясь, улыбнулся. Пришёл-таки... старый.

— Да вот наблюдаю... как этот дуб стоит всем ветрам, смертям на зло, столько лет стоит, сколько себя помню, — не спеша ответил, отпивая ещё немного вина и смакуя его вкус.

— Всё суетишься? — по-доброму рассмеялся дед Слава.

На сей раз Князь обернулся. Удивительно, что тот находил в себе силы смеяться и шутить невпопад. Ведь дружил же... И с Ириной Витальевной, и людей ему жалко... И даже Городецкого, что Тёмным стал.

— Старый, ты голову-то, часом, не застудил? — да, очень вольно проявил своё беспокойство Андрей. Но... высокий штиль дед Слава не принимал и не признавал. Мог и обиду затаить. Великую. Так что лучше так... по-простому!

— Не переживай, голубчик, понапраслину... Мне Завулон, подлюга этакая, Всехитрейшая, принёс дары на радостях! — хлопнул Святослав себя по карману, где что-то забулькало. — Кровь! Монаха буддийского, отданная добровольно! Вот и захмелел, признаться, от этой чистоты малость.

— О как! Кому горе, кому радость... И Антон — желанный приз. Только вот он не так прост, — блеснул глазами Андрей Николаевич, возвращаясь к столу и делая знак гостю своему сесть.

— Разумеется, хлебнёт ещё с ним горюшка Артур наш Завулон, ох, хлебнет... Впрочем, не дурак он. Знает. А всё равно радуется. Поди, тёмную душу разгляди, а, княже? — дед Слава сел и привычным движением накапал во второй бокал крови. — Ну, будем, Андрюша, будем хоть мы в мире с тобой... Пока Великие там меж собой лаются, грызутся!

— Конечно, будем... Как там, кстати? Ирину Витальевну, дело ясное, не спасти, голубку. Сама, ведьма, виновата, хоть и жалко. Бес её попутал. А вы? — поинтересовался коротко князь. Хоть и знал, что Клима, чтоб глыбу эту свернуть, недостаточно, но всё ж поинтересоваться обязан был проформы для.

— Не бес то был... Не бес, княже! Любовь. Великая и опасная. Сильнее её ничего нет, знаешь али нет? — хитро блеснули глаза Вернидубовича.

— Знаю, — угрюмо ответил Андрей. Не это он услышать хотел. — Просто услышать хотел от тебя, дед Слава, лично, что не предстоит мне в ближайшее время тут с Жаном уживаться...

— А ежели и так? — Святослав снова улыбнулся. — Я ж старый совсем. Устал я. Устал от всего этого! Веришь или нет... с удовольствием б всё Жанчику отдал! Тот бы справился, я уверен, но не могу я... Душа болит. За город, за людей. После случившегося особенно. Моя вина. А мне и выговора не сделали. Зато Ирочку... казнят. Несправедливо... Ох. А делать что? Только дальше колесами скрипеть и работать. Пока жив.

— Вы ещё нас всех переживете, — хмыкнул князь. — А вот с Жаном меня лучше не оставляйте... Вспомним ещё и реконструируем Первую Отечественную!

— А вот это, Андрюш, совсем не обязательно. Тяжко мне в последнее время. А ты... Ты как тот дуб. Только простоишь дольше. Много. Надежный, приземлённый, но не забываешь кроной в небо устремляться и верить... И это хорошо. Хорошо с тобой работать! И с Жанчиком ничего вы, дети, не устроите. Верю я в вас и знаю обоих хорошо, — Вернидубович прищурился. — Даже слишком. Ты ведь помнишь, князь, как мы познакомились?

— Такое не забудешь, — опрокинул в себя ещё бокал Андрей (будучи человеком, он бы пригубил тихонько, но с годами и камни точатся. А он не каменный. Его давно перестало трогать и хмельное вино, и большая часть мирских утех: всё одно: сверху и снизу — дно!) и погрузился в воспоминания.

* * *

Окунуться, впрочем, пришлось ещё глубже. Поскольку началось всё со смерти. Смерть — это пробуждение. Именно так решил князь Андрей, когда умер во сне и проснулся, перестав бояться и цепляться за жизнь. Только вот в его случае то оказалась всё же не смерть, а спровоцированные её близостью видения Иного. Да, не инициированного, но у него был высокий потенциал, и это наложило свой отпечаток.

То, что он принял за свет истины и миг истинного пробуждения, на деле оказалось стиранием грани человек-Иной. А дверь в Смерть — всего лишь дверью в Сумрак.

Сумрак, который оказался изнанкой их бытия, но не давал окончательного ответа.

Сумрак — не конец. Это они узнали благодаря всё тому же Городецкому. Шестой слой — временное место пребывания, своеобразное Чистилище. Мир всё ещё был полон тайн, и это было... изумительно.

Только вот сначала так не казалось.

Горькое разочарование въелось в душу. Вместо Господа он узрел его. Нет, не дьявола, хотя, будь Андрей Тёмным Иным и приди по его инициацию некто вроде Завулона, то он не сильно бы ошибся. Ведь, как известно, Великий Тёмный в Сумеречном облике имел вид наага. Впрочем, Завулон возглавил Дневной Дозор России лишь в начале двадцатого века, что, впрочем, не мешало ему всплывать то там, то тут по всему земному шару и до этого примечательного события.

В конце концов явившийся по душу Волконского Гесер тогда тоже не был назначен на сей пост. Хотя и отирался в Европе из-за любви, начиная с XV века, покинув родную Азию, где стал уже слишком известным. Даже более того — легендарным. Просто так совпали обстоятельства.

Ольга всегда была вольнодумной, с активной жизненной позицией и не желала покидать Родину. Чтобы её защитить, Великий Светлый пошёл в Дозор... Разумеется, сразу стать главой он не мог. И Москва не сразу строилась, верно?

Будучи одним из сильнейших оперативников, Борис Игнатьевич и был послан проконтролировать «прибавление сил Света».

Так что да — князю повезло. Его в Сумраке встретил не демон-змей, а выглядевший человеком Гесер. Да, восточной внешности, невысокого роста, но не дающий повода назвать себя бесом.

Хотя именно такие мысли о происходящем появились у Волконского в первую очередь. Да, он до этого ни разу не умирал, но что за чертовщина вокруг? Мир посерел, со стен дома свисал какой-то жуткого вида мох... Люди тоже выглядели по-другому! Вон, над кем-то какие-то воронки небольшие летали, угрожающе раскачиваясь. Что это?

В общем-то, поверить, что это не ад, а его новая реальность, оказалось весьма непросто. Сверхъестественное, на которое князь Андрей кривил губы и считал снисходительно «бабьей придурью» — всякие гадания там, мистицизм и прочие бредни в салонах, на которые велись и некоторые вполне разумные мужчины (типа Пьера, что так навязчиво считал себя мессией), внезапно убедило в своём существовании.

Сложно не поверить, когда на твоих глазах ожившая монгольская легенда являет меч, полный света, из ничего, из пустоты в руке! А потом ещё и подрезает им один из последних листьев, что ещё держался на почти голых деревьях.

— Идём со мной, и, возможно, найдёшь ответы, — услышал он от Бориса Игнатьевича, которого наверняка при рождении звали совсем-совсем иначе.

Князь Андрей был поражен и оглушён случившимся. Естественно, он пошёл. А что оставалось? Гесер ловко всё обставил: для близких он уже мёртв, ушёл с миром... Наверное, так лучше. Потому что открывшаяся собственная новая сущность пугала Андрея Николаевича. «Лучше их в эту дьявольщину не вмешивать!»

Вопреки ожиданиям, они с Гесером покинули Ярославль вовсе не с помощью сверхъестественных сил. Обычный экипаж, только на месте кучера — Иной. Отличать людей от Иных оказалось интуитивно просто. Только если Гесер выглядел ярким светилом, то кучер Макар был скорее светом отражённым, точно планета. Так, объяснил ему Борис Игнатьевич, выглядят слабые Иные.

Впечатлений было много. Даже слишком. Особенно от того, что и люди все по-разному выглядели в Сумраке. В этом одновременно пьющем тебя жадно пространстве, но и одновременно дающем видеть то, что скрыто от остальных. Кто-то, как Марья, светился, кто-то, как Наташа, горел ярко и переливчато. Не один лишь свет — ещё тонкие язычки тёмного пламени проскальзывали в её узоре жизни, а над старым графом... нависло недоброе.

Когда Волконский спросил, Борис Игнатьевич ответил, что это верный признак, что жить тому осталось недолго. Вот так. Иные... знали многие печали. Но какой прок, если отвести не можешь?

Гесер популярно объяснил, что, согласно Договору, каждому Иному сообразно его уровню полагалось определенное количество вмешательств на промежуток времени. И что это привилегия, которую можно потерять... Несколько свободнее в этом, но одновременно ограниченнее во всем остальном выступали дозорные. Они не принадлежали себе, но могли больше, они влиятельнее, но злоупотреблять также чревато. Договор писан кровью. Людской и Иных. И если слить всю эту кровь в один резервуар, получится наполнить Великий Байкал. По крайней мере, так сказал Гесер, произведший впечатление того, кто размениваться на ложь не станет. По крайней мере, на бесполезную.

Андрей уже понял, что в нём заинтересованы. Что отсидеться в стороне не выйдет. Что судьба щедро одарила его... И что путь его — и дальше служить. Только уже не императору и Отечеству: всё куда пафоснее — свету.

Хотя Гесер особо и не выделял это. Не идеализировал Свет и Ночной Дозор. Это тоже подкупало. Нет, тот прямо сказал, что любая система неидеальна, Договор — не исключение, однако лучшего нет. А из нескольких зол выбирают меньшее. Это было мудро.

И то, что Волконского не пытались обмануть, показать себя в лучшем свете, а изначально общались как с потенциально равным, правда, подчеркивая опыт нескольких человеческих жизней Гесера, — это внушало Андрею оптимизм.

Сердце болело, душа была в смятении, но перед ним — огромный неизведанный мир и приоткрытая завеса тайны. Как тут было устоять? Пьер бы его не понял. Бедняга... Жив ли? Вопросы эти всё ещё мучили его.

И ведь был шанс выяснить. Они с Борисом Игнатьевичем как раз ехали в те края, где ещё недавно своим размашистым шагом прошёлся сапог Наполеона. Сапог, которым теперь последнего и гнали в Париж, домой!

— Научишься по ходу. Будь рядом, смотри, излишнюю инициативу не проявляй... А то много вас было — потенциально Великих, кто взлетел высоко, но быстро, не подумав, что Солнце палит немилосердно и воск тает. Ишь, разлетались, Икары... Но ты-то, князь, поумнее будешь, верно же?

Волконский лишь фыркнул. В душе. Внешне он вежливо кивнул, но был уверен — Борис Игнатьевич без труда его прочёл. Вот бы и самому так научиться... Что вполне реально. Уж терпением он обделён не был.

Что до его самоубийственного выпада в решении напроситься в действующую армию полевым командиром... Это в прошлом. В том, где сердце немыслимо страдало от любви. Наташа больше ему не снилась. Память о ней всё ещё была дорога, но вот чувства улеглись, умирая: он отпустил и её, отказался от этого земного чувства в надежде получить нечто большее.

Большее настало. Но, что не удивительно, сильнее он тосковал по тому, что более не сможет предаться душевным разговорам с сестрой. Марья теперь для него была доступна лишь как объект для наблюдения и защиты.

Отвлечься от этого помогло то, что они заехали в его родовое имение. Разорённое, опустошённое, но... целое. Вполне могущее снова наполниться жизнью и даже смехом. Явлением немыслимым при старом князе, который здесь и похоронен. Гесер дал ему побыть около наспех выротой могилы. Ни памятника воздвичь не успели — ничего. Но он безошибочно нашёл место, что-то привело его. То явно выбрала сестра, только она могла. Хорошее тихое место... Тоска перемешалась с чувством завершенности и даже некой правильности. Всё же для отца было лучше умереть здесь, в родных местах, а не в вынужденном изгнании.

Постоял он и у могилы жены, ангел на памятнике не вызывал у него прежнего укоряющего чувства. Наверное... это было хорошо. Постояв ещё немного и тихо порадовавшись, что поместье почти не тронули — видимо, здесь был их штаб, который не успели сжечь при отступлении, — он отправился дальше. Как бы ни рвалось на части сердце. Если все сложится удачно, то Марья вскоре вернётся сюда. Не затворницей подле отца, а полноправной хозяйкой. И это справедливо. Она как никто заслужила счастья в родных краях. А уж Андрей проследит, чтобы так и было. Чтобы никакой прохиндей не обидел. Это супротив отца он мало мог, но теперь... Пусть скрыто, но может больше.

Так, покрытыми пепелищем недавних сражений, изрытыми картечью дорогами они добрались до Смоленска, где, забегая чуть вперёд, они и познакомились с дедом Славой...

Ну, а пока они всё ещё тряслись по ужасной дороге, благо раны Волконского уже полностью зажили благодаря регенерации Иного. Белесые шрамы — и то, по уверениям Гесера, недолгое напоминание. И тогда возник необычный разговор.

— Вот вы, Иные... Светлые: разве, видя все эти страдания, вы можете быть спокойны? Оставаться в стороне?

— А кто сказал, что мы в стороне? — изумился Борис Игнатьевич, да так уверенно, что князь Андрей едва не смутился, но вовремя опомнился, вместо того снова перейдя в нападение:

— Ну как же? Вот вы… Великий Светлый, наверняка могли и один разбить все войска Наполеона!

— Я? — Гесер по-доброму рассмеялся. — Ты, князь, преувеличиваешь мои возможности — это раз. Два — а как же принцип свободной воли? Не буду лгать, что Дозоры не вмешиваются в дела людей — это не так. Но вмешательства эти контролируемы и осуществляются по правилам: за тем и следит Инквизиция. Такую санкцию, как остановить войну или же помочь одной из сторон… Никто никогда на это не пойдёт. Как можем мы, Светлые? А вот так. Нелегкая у нас доля. Постоянно рискуем развоплотиться от мук совести, потому и надо тренировать и сознание, и волю. Иначе в условиях договора не выжить. Думаешь, мне не больно?

— А вы… — Волконский скользнул на опасную тропу, — не из России, верно?

— Верно, — мигнул взглядом Борис Игнатьевич. — Но это не значит, что я ничего не чувствую. И что места эти и ваша культура мне не близки. Сами-то вы, князь, и окружение ваше прежнее сильно русские? Скажите, не тянет перейти в разговоре на французский?

— Ваша правда, — недовольно поджал губы Андрей. — Но всё же вы не ответили. Что вы сделали, чтобы помочь — в рамках договора, разумеется?

— О… — только и выговорил Гесер, а потом внезапно его сподвигло на огромную речь: — Мы следим за тем, чтобы Тёмные больше ничего не сделали. Наполеон — их проект и их же эксперимент, совершенно санкционированный инквизицией. Сразу оговорюсь — Свету тоже порой разрешают подобное, а последствия временами и того хуже. Для людей. Увы, просчитать всё даже Великие не способны, задействуя все линии вероятностей. Но сейчас — другое дело. Право вмешиваться они потеряли, мы не приобрели, поэтому следим друг за другом. Чем мы и займемся, Андрей, здесь и сейчас — твоё первое дело! Поступила наводка… что местный глава Дневного Дозора нарушил Договор. Надо проверить. Лично. Потому Ночной Дозор здесь пострадал сильнее, чем можно было ожидать. Не эвакуировались. Многие погибли, включая главу.

— Понятно, — Волконский нахмурился, потому что понятно на самом деле было немного. — Но хоть что-то мы можем? Может, неявно? Например, не знаю… усилить морозы? Французы сейчас измотаны, у них проблемы со снабжением: если уменьшить градус хоть на пять делений… это ускорит изгнание неприятеля!

— Предлагаешь призвать генерала Мороза? — грустно улыбнулся Борис Игнатьевич. — А не думаешь, что тогда вся слава достанется ему, а не народу-победителю?

— Но спасённые жизни… — Андрей потупил взгляд. В большой игре репутация значила больше, чем несколько сотен и даже тысяч жизней. Он скрипнул зубами. — Я понял.

— На самом деле, князь, ты правильно начал рассуждать. Видел я линии вероятностей. В этом году морозы совершенно среднестатистические, но побежденные всегда ищут причину не в собственных промахах, а в тех факторах, повлиять на которые были бессильны. А победители любят подчеркнуть, что с ними высшие силы, поэтому генерал Мороз неизбежно впишется в историю. Но… пожалуй, кое-что мы с тобой по мелочи провернуть сможем. Впереди у Наполеона отступление через реки. Если случится небольшая и неожиданная оттепель… — Борис Игнатьевич подмигнул ему. — Так что выше нос, князь. Подъезжаем! Скоро ты познакомишься со Святославом… Сразу скажу: обвиняемый — мой старинный друг. Да не удивляйся ты так. Тёмный он, да. У каждого свои недостатки… Поэтому расследование наше будет носить не вполне чистый характер. Но лишь во благо самих людей. Насколько знаю я этого вампира, он договор только по этой причине нарушить и мог. И чхал он на эксперимент! Ладно, везёт ему, окаянному… Инквизиторы сейчас все занятые, меня отправили как представителя, возможно, ущемлённой стороны, толком не вникнув ни в нашу совместную историю, ни в то, а в чём его, собственно, обвиняют. Запомни, князь: идиотов везде хватает. Даже среди Иных!

Интересное было замечание... Очень. Заставляло задуматься. Противоречивый выходил клубок, чтоб его распутать и уложить внутри, Волконскому не одна бессонная ночь потребуется. А меж тем он всё ж таки не вампир, к коему они приехали в этот сожжённый, сильно пострадавший славный город... спать-то надо! Хоть иногда. Но после того, как он стал Иным, у него это стало получаться ещё дряннее, чем когда был человеком.

Вампир... Оборотень. Ведьмы. Ни с кем из них Волконский пока не сталкивался, только слышал от Гесера, что такие есть, и кратко — кто из себя что представляет. И вот сейчас доведётся познакомиться... Волнительно!

Даже несколько перешибило то давящее, болезненное чувство, которое окружало его, пока они ехали по недавно оставленным захватчиком сожжённым деревням. Гесер говорил, что это нормальная реакция Светлого Иного. Что он научится отгораживаться, но пока... отголоски недавнего горя и пролитой крови вышибали его из колеи, заставляли глаза перманентно слезиться, а ладони — трястись.

На въезде же в Смоленск Андрею совсем поплохело — даже сполз, не в силах более держаться, ниже по сидению в карете, почти на пол. Всё-таки крупный город... И концентрация горя тут была выше, как и число погибших с обеих сторон, что устлали окрестности и улицы.

— Эх, так дело не пойдет... Всё ж не на таком учиться, — услышал он над собой бормотание Гесера, а потом он надел ему на шею какой-то амулет в форме колеса, и внезапно стало легче. Будто добрую половину ужаса от него отрезали.

— Спасибо, — прохрипел Волконский, садясь прямо и утирая платком лоб.

— Не благодари... Это я не предусмотрел. Без защиты тебя сразу в пекло повёз, — Борис Игнатьевич вздохнул. А потом внезапно встрепенулся и, уже хитро улыбнувшись, произнёс: — О, чует старый: как быстро пожаловал!

В этот самый момент на карету приземлилось что-то тяжелое, будто ядро из пушки, но взрыва не последовало. Кучер остановился, сжимая зачем-то кинжал, Андрей высыпал наружу, чтобы обомлеть от ужаса и осесть прямо где стоял.

На крыше кареты сидела огромная летучая мышь. Хотя нет, не так. Крышу кареты прогибала своей тяжестью летучая мышь размером со здоровенную свинью! Вот с кого европейские скульпторы лепили в полную величину горгулий... и ведь тварь спокойно сидела, почти чинно, с достоинством, и не мигая, с явным любопытством разглядывала сидящего прямо на подмерзшей грязи Андрея.

— Слава, повеселился — и полно! Хватит мне ученика пугать! — не спеша вышел Гесер, обращаясь к мышу, который медленно перевел взгляд на него, фыркнул и слетел на землю прямо к шуганувшемуся было в сторону Волконскому... который, увидев, как в полёте летучая мышь начинает принимать очертания человека, резко обратно к земле прирос.

— Святослав Вернидубович, Дневной Дозор, ваше благородие, — явно съёрничав, отрекомендовавшись, протянул ему морщинистую ладонь невысокенький, но крепенький старичок, одетый как... зажиточный крестьянин.

— Слава у нас к народу близок... А ещё имеет своеобразное чувство юмора. Пойми это, Андрей, и прекращай морозить свою княжескую... — окончание речи Гесера потонуло в гомерическом хохоте Святослава, который не стал ждать, пока Волконский отойдёт от шока или застудится — просто схватил его за камзол и потянул на себя.

— Андрей Николаевич Волконский, титулы, пожалуй, лучше оставить человеку, которым я был, — всё же нашёлся он с ответом. Как-то глупо козырять происхождением перед фактически живыми легендами, которые ещё его предков без княжеских фамилий наверняка видали... Все рода ведь с кого-то начинались. Удачливого и выдающегося.

— А вот это по-нашенски! Уважаю, — хлопнул его по плечи, хохотнув, Святослав. — Так и быть, тебе тоже разрешу звать меня как моим остолопам! Дед Слава я, понял?

— Понял, — кивнул Волконский. — Дед Слава.

— Только учти... Всё равно княжичем останешься. Приклеится это к тебе. Среди древних Иных признак это отличительный. Запомни. Знати у нас тут немного, вот потому и не избавишься ты... и от воспитания своего, и титула, что прозвищем станет с десятилетиями, — поделился этот словоохотливый глава Дневного.

— Станет или нет, решит время, а не мы. Слава, — серьёзно произнёс Гесер, — мы же не просто так здесь... Давай, веди нас в зимовье своё. Знаю ведь, что уцелело точно. Там и расскажешь, как ты на сей раз вляпался!

— Я-то? — всплеснул руками старик. — Поклёп! Ничего я не делал супротив договора их. Так, временно сложил обязанности главы Дневного и использовал все полагающиеся мне по рангу вмешательства! Я же не дурак подставляться, Берл! — он посмотрел прямо на Гесера, пока Андрей откладывал в памяти это вырванное имя, явно принадлежавшее его наставнику.

— Не только... Доложили мне, что обратил ты без спросу французского доктора талантливого. А после его же и заставил наших раненых спасать. Не ты, скажешь, был? И не повлияло это ль сильно на количество погибших? Отметили, что Жан этот талантлив и умен, а уж силу Иного обретя... многих почти с того света вытащил! Будешь отрицать? — вот не дождался Гесер до зимовья.

— Не буду, — проворчал недовольно Святослав. — Но не тебе, Светлому, меня, Темного, за подобное попрекать! Пользу я сослужил люду простому, ясно? Кому от этого дурно? Разве что экспериментаторам этим окаянным! И понимаешь это ты, и я понимаю... и княжич, да?

— Да, — согласился Волконский, подумав. Ну, вампиров стало больше. Те кровь людскую пьют... Но для того убивать необязательно — так Гесер сказал. И, глядя на этого старичка, он почему-то верил ему. И Андрей сам жизнью полевому доктору обязан. Так что спасённый француз — это скорее благо. Пусть и француз. В конце концов... Волконский лично знал: среди них было полно приличных людей. А ещё добрых и милосердных, что важнее. Он вздохнул.

— Но ведь так дела не делаются! И более того... Сам ведь сказал, что был ты тогда не главой Дозора, а временно сложившим обязанности. Какое право имел? Без санкции Ночного и Инквизитория? — все ж, вздыхая, допытывался Борис Игнатьевич.

— Что ж, тут признаю. Некогда с челобитными возиться было. Не извольте гневаться! Умирал французик... Жалко мне стало. Видел я, что кудесник он безо всякой магии — до того людей спасал ловко. Вот и обратил. Готов понести дисциплинарное взыскание — или что там вы мне выпишите... Но Жанчика не трогайте! Он тут не при чём, — в голосе Святослава на последнем предложении зазвенела сталь, а сила, что вырвалась при этом, заставила Андрея вздрогнуть. Вот тебе и старик. Внешность очень обманчива.

— Будет тебе... — махнул рукой Гесер. — Найду, что в докладной отразить. Но и ты... не будь ханжой — приветь, обогрей, угости... Знаю ведь, что припасливый ты и на случаи такие не только кровь имеешь, Слав, — миролюбиво заявил он.

— Всё-то ты знаешь, сын Неба, — снова припомнил Святослав, видимо, древнее прозвище Бориса Игнатьевича. — Пошли, угощу вас наливочкой сливовой. Как раз для таких случаев схоронил. Да и с Жанчиком познакомитесь. Только, чур, — мазнул он взглядом по Волконскому, — недавнее не вспоминать. Он теперь мой сотрудник. Российский. Ему во Францию путь закрыт, умер он для своих... Как и ты, князь, верно?

— Верно, — мрачно кивнул Андрей, понимая, что хоть и параллель явная, но всё же ему не особо хотелось сейчас знакомиться с «Жанчиком».

Только кто его спрашивал?

Зимовье оказалось весьма ладным и просторным. Но всё ж таки зимовьем. Но Волконский после двух военных походов особо притязателен не был. Так что зашёл следом за Гесером, не колеблясь, но все же осматриваясь, мало ли какая крокозяка ещё спикирует с потолка. Вдруг Жан этот — летучая мышка пострашнее? Или и не мышка, а какой-нибудь циклоп. Надо потом Гесера порасспрашивать поподробнее о клыкасто-шерстистой братии Тёмных. Может, и русалки какие есть, и суккубы-инкубы-обольстители. Отчего-то Элен вспомнилась и братец её треклятый. Как ловко вокруг пальчика Пьера окрутили, ещё и его сестрицу хотели. Ладно, что у князя старого, по всей видимости, на чары их иммунитет. Надо выяснить, часом, не Иные ли в самом деле Курагины!

В зимовье в специальном закуточке корпел над записями под светом магического светильника (свечи, видимо, дефицитом были — так-то не заметил Князь, чтоб Гесер в быту силами злоупотреблял) мужчина возраста приблизительно Андреевого. Сразу видно — француз, даром что его Святослав от беды переодел. Видно было, что неуютно тому в зипуне и вообще к иному привык. Не к крови алой, а к вину — уж точно. Вон как тоскливо наливочку их взглядом проводил.

К слову, о последней...

— Чего смотришь, князь? — усмехнулся дед Слава, ловя удивлённый взгляд Андрея, направленный на извлеченную мутноватую жидкость в огромном бутыле. — Свойская наливочка — это тебе не французское вино или коньяк. Это своё, родное... Завидую я вам, магам... Нам-то, вампирам, погибель верная. Только и остается, что удовольствие в делании продукта находить. В запахе. Ну, снимайте пробу! — потребовал тот, разлив им в кристально чистые стаканы «продукт», а себе с французиком цедя крови из фляжки в такие же.

Вот те на. Не видел раньше князь трапезы вампирской. Не привычное то зрелище, прямо скажем. На с виду человеческих лицах проступили в миг от запаха одного хищнические черты, показались и животные клыки, выступающие как у волков каких почти... Миг — те опустошили стаканы, и зубы вернулись в прежний вид, будто и не было ничего. Втянулись. Одно напоминание — две капельки крови на подбородке у француза, но и те тот непривычно, совершенно не аристократично, но с аппетитом слизал.

Князь Андрей все ещё смотрел на наливку. Можно ли пробовать сей сомнительный продукт, если его автор лишен вкуса и вообще пьёт людскую кровь? Желание прибавить «чур меня и свят» было велико, но он сдержался.

Под требовательным взглядом Бориса Игнатьевича даже пригубил и... внезапно распробовал. Необычно, очень крепко, но пилось легко. Да, не было богатого букета или тонкого вкуса, но нечто иное заставило князя вместе с Гесером ополовинить огромный бутыль. Что ж, тот, кто её приготовил, знал толк в наливочках. Вот он, секрет долгожителя — многие знания, даже те, которые сам лично оценить полностью не можешь... Но приготовлено, как сказал потом дед Слава, с заботой о возможных гостях. Это было ценно.

Да и разговор пошёл. Новообращённый вампир тоже постепенно прекратил зажиматься и настороженно глядеть на Андрея. Разговорились. Нормальный мужик, даром что с Наполеоном пришел и вообще теперь вампир. Остаться планировал. И дальше врачом работать. Людей лечить. Уже в восстанавливающемся Смоленске. А уж легенду ему дед Слава отстряпает — о переметнувшемся французском докторе. Язык постепенно подучит. Пока же ни для кого из присутствующих не было проблемой поддерживать беседу на французском, только дед Слава иногда позволял себе непереводимые каламбуры и реплики.

А ещё почуял Волконский, что чего-то тут безмолвно, без их с Жаном участия, двое Великих обсудили. И даже договорились. Потому что обмолвился ближе к концу визита их Святослав Вернидубович:

— Да уж... городу досталось, увы. Но выстоит тот, как и Россия. Уж тут будьте покойны... Жаль, конечно, что попали и Дневного, и Ночного Дозоров здания под артиллерию. Но всё течет, всё меняется, иногда вот так, с грустью. Я ж тут и зданьице новое себе присмотрел устоявшее, и для соседушек с ночного тоже, вы не думайте! И даже особнячок тут есть для главы Светлых сил, на продажу выставленный... Но деньги — пустое и легко наживное для Иного. Вот кого пришлют на место, с тем и поговорим, — уверенно заявил, да, а сам глазами на Андрея — зырк.

«Странно, — подумал князь. — Никак намекает? На меня? Но ведь я только стал Иным, какой мне целый дозор в управление?» Об этом он чуть позже, трясясь в Москву, спросит Гесера, а тот ответит прямо:

— У Славы чутье есть. Оно, конечно, у любого Иного имеется, но у этого старика оно особенное. Верное. Как он приметил, так, наверное, и будет... Что до места этого, то не думай: сейчас не готов — через пару лет будешь.

— Через пару лет... — князь прищурился. Смоленск был близок к родному имению. Это был шанс оберегать Марью, пусть и скрыто. — И что, нет других желающих?

— Не то чтобы нет... Просто не задерживается тут никто надолго, а не дело это, чтоб вечно менялся глава. Раз тебя Слава приметил, значит, есть у тебя такое свойство, что ужиться даст и тут осесть на долгие лета. — Подумав немного, Гесер прибавил: — Смотри, князь, думай хорошенько да не обманывайся попусту насчёт Тёмных. Слава — это исключение. Не правило. Запомни. Обычно Тёмные, особенно вампиры да оборотни, не такие, но вот он такой один блаженный, неправильный вампир. Пропитан любовью к земле смоленской, к людям, он другой. Не все его выкормленные и выращенные с заботой вампиры-детки, как он их по-отечески называет, становятся хоть в половину такими же, как он, блаженными. Но и они крепко отличаются от прочих. Заповедное место тут... Подумай. Крепко. Скучно тут было главам Ночного, развернуться негде да и росту карьерного не сделаешь, силу не прокачаешь. Тихо, спокойно. Редко что бывает. А если и бывает — нет в том Дневного Дозора вины. Просили все через пару лет перевода слезно. А предыдущий глава и вовсе почти сбежал, оставил город, на который враг подступал. После неги не выдержал надвигающегося горя великого. Не сдюжил... Думай, Андрей, никто тебя не торопит. Может, и кажется, что место тихое, заповедное, а всё ж ключ это и от Москвы, и для Иных — всегда тихая гавань, убежище. Хранить этот мир тоже важно.

— Я понял, — серьёзно ответил Волконский. — Я подумаю.

Он и в самом деле подумал и уже в 1820, переняв от Бориса Игнатьевича разные премудрости (а ещё отыскав и убедившись в живучести Пьера), занял оговоренный раннее Святославом особняк.

На новоселье и назначение тот принёс ему большой бутыль с наливкой. Князь лишь пригубил, а остальное схоронил в погребе. Так началась его коллекция, на которую он смог достать и более поздние экземпляры, вплоть до 1812 года, мог и более ранние найти, но не стал. Провёл тем самым черту невидимую между своими двумя жизнями.

Андрей медленно очнулся от воспоминаний. Да, знакомство он помнил. А вот кое-что не прояснил до сих пор, потому и спросил Святослава сейчас:

— Скажи, дед Слава, а ты тогда зачем меня напугал так? Знал же, что я только-только Иным стал, зачем шокировал?

— А это, князь, я специально сделал. Уж прости дурака старого, не удержался. Время смутное было, тяжелое. Никаких тебе особо поводов для радости. А даже Иному тяжело так жить. Тут ещё и просвет наметился — гнать Наполеона начали, вот и позволил себе шутку. Как услыхал, что Гесер с моложавеньким князем едет. Только-только завесу Сумрака преступило благородие-то ваше-с! Как тут, право, удержаться... Видел бы ты, Андрей, свою рожу в тот момент... — и вампир рассмеялся. — Жаль, фотоаппараты позже придумали! Я ж и не знал, что настолько страшный!

— Просто это было... неожиданно, — попытался оправдаться Волконский.

— Ладно тебе... Штаны не испортил — и то хорошо! Я ж тогда почти сразу понял по тому, как ты держал себя — сработаемся. О чём и Гесеру сообщил, чтоб выпестовал тебя получше... Так и вышло. Так что, князь, живы будем и работать дальше. Судьба у нас такая.

— Судьба, — согласился Андрей, тоже чуть улыбнувшись. — Только лучше бы поменьше таких инцидентов, как этот...

— Это, увы, не мы решаем, — помрачнел дед Слава.

* * *

А спустя всего полгода к Волконскому заявился гость куда более необычный, чем имевший туда протоптанную дорогу глава Ночного Дозора. То был стоявший на пороге, несколько смущенный, ещё и с бутылкой старинного вина Городецкий.

Со словами «Знаю, что коллекционируете, а вот... мне такие изыски ни к чему... вот, подарили на назначение коллеги. С Праги» Антон заметно помрачнел. И тут князь пригляделся к Городецкому получше... А так и есть.

— Значит, всё же инквизитор? — вздохнул Андрей, пропуская гостя.

— Ну не к Завулону же в дозор? — так же невесело ответил Городецкий, опускаясь в предложенное кресло.

— Почему нет? — коротко осведомился Волконский, который допускал и такой поворот в судьбе этого поистине удивительного Иного. — Дед все-таки... — он поймал тяжелый взгляд Антона и поправился: — Я имею в виду, а почему бы просто не жить и радоваться долгой жизни?

Ответ он, однако, тоже знал и сейчас вот в честь особого расположения цедил Городецкому рюмашечку той самой наливочки. И ведь не испортилась! Изумительное дело.

— Я так не умею — в стороне... и спокойно жить. Долгая счастливая жизнь — что это вообще? — слабо улыбнулся Антон, принимая рюмочку и настороженно принюхиваясь. Не знал, но чувствовал, что продукт особый. — Поэтому меня и догнала все же карьера в инквизиции! Ещё ведь много лет назад предлагали. А теперь и деваться некуда. Так что будем снова знакомы, Инквизитор я, причём Московского офиса. Заместитель главы.

— Скоро сами станете главным, — отсалютовал Антону князь. — Не сомневайтесь.

— Да не дай... — Городецкий замялся с определением Высшей Сущности, — кто уж там есть. Сумрак, наверное, — пожал он плечами. — Мне это ни к чему, — и он пригубил наливочку. — Удивительный напиток...

— Дед Слава изготовил. Ещё в 1820. Подарил мне на назначение. Так что да — с историей... Но, Антон, зря вы так. С вами шанс на мир между тьмой и светом возрастает, — качнул головой Андрей.

— Если только с этой стороны... — Городецкий задумался, ещё более уважительно зыркнув на графинчик с наливкой. А потом снова погрустнел: — Но вы же знаете, с чем я сегодня пожаловал? — и Антон поджал губы.

Увы, Андрей Николаевич знал.

— Полагаю, сопроводить в головной офис в Праге моего ученика на казнь его матери? — всё-таки он произнёс это вслух. Произноси — не произноси: реальность от этого менее гадкой не станет. Ирину Витальевну всё ещё было жаль, Костик и вовсе был не при делах, но что поделать?

— Всё вы знаете... — пробормотал Городецкий. — Тогда поможете его забрать?

— Помогу. Более того, — Волконский качнул головой, — я с вами отправлюсь... И дед Слава тоже. И это не обсуждается. Мы с ним давно так решили. Мы с ней полвека бок о бок отработали. Надобно поприсутствовать, проводить в Шестой слой.

— А не опасно оставлять Смоленск без вас обоих? — засомневался Антон. Впрочем, часть его, кажется, обрадовалась такому решению.

— Жан справится... — махнул рукой Андрей. — Он ради своей графини весьма кротким умеет быть. Слышал я, что дело её замяли в обмен на его полнотекстовые записи о Фуаран?

— Да, — кивнул Городецкий, — так и было, но могу уверить: инквизиции не светит воссоздать книгу хотя бы без клочка изначальной рукописи.

— Хоть это радует, — качнул головой Волконский, после чего они допивали наливку из порционного графина молча, пока внезапно Андрей не решился задать один каверзный, но несерьёзный вопрос, который занимал их со Святославом умы вот уже полвека с лишним. — Что ж, Антон, идем за Костей. Только вот сначала один, возможно, странноватый вопрос. У нас по нему со Славой давний спор... — дождавшись кивка от Антона, он продолжил: — Вот ты экранизацию Бондарчука «Войны и мира» видел?

Городецкий кивнул настороженно.

— Тогда скажи, похож Тихонов на меня или нет? — обрадовался князь.

— Похож, — кивнул Городецкий не раздумывая.

— Что ты брешешь? — как чёртик из табакерки посреди залы появился дед Слава, тряся кулаком. — Так же похож, как Хабенский — на тебя, а Меньшов — на Гесера!

— Твои линии вероятности из параллельной вселенной не считаются, сколько говорить тебе, дед Слава! — закатил глаза Волконский. — Вот тебе Великий Тёмный сказал: похож. И я так считаю. А ты все вредничаешь. Не пора ли признать, что мы правы, а?

— Не пора: вы оба видите то, что хотите увидеть. Дураки. Молодые ещё шибко... Какое тут сходство, ещё скажите, что Безруков Есенина похоже сыграл... — махнул на них рукой Святослав Вернидубович.

* * *

Так, дружески переругиваясь, они и добрались до сына Ирины Витальевны, ныне оперативника Ночного Дозора и ученика Андрея. Чего они предвидеть всем своим могучим составом Великих Иных не смогли, так это того, что Костик не смог, как потом дед Слава выразился, мамку отпустить.

А так как парнишка юркий был да талантливый, умел лбом нужные стены прошибать, то и нашел пострел такой способ отмотать стрелки часов: за ним в прошлое пролезли и, разумеется, те, «кому всегда больше надо» — Городецкий, дед Слава и Волконский.

А там уж как завертелось! Перестарался Костик, или они своим появлением ему сбили заклинание. Ажно отнесло их во времена, когда и Смоленска-то никакого в помине не звали... Так — место, одно из обитаний кривичей.

— Ой, батюшки... — присел дед Слава, внезапно трясущейся рукой указывая на хулиганистого вида парнишку, который самозабвенно кидал камешки в реку. — Это ж я!

— Твою мать! — совсем не по-светлому и не по-княжески ругнулся Волконский, цепляя ученичка Костика за шкирку. — Ты, дурак, чего наделал?

— Не трогай ты его, Андрей Николаевич, — вступился Городецкий, осматриваясь вокруг этой очень-очень чистой, незагаженной человеком красоты природной. — Нам сейчас не ругаться надо, а думать, как выбираться, не наделав ничего, никаких бабочек не раздавив: цена ошибки может быть катастрофична. А этот... смог сюда отправить, сможет и назад, верно? — с надеждой крутанулся он, уставившись на более опытно Святослава Вернидубовича.

— Верно, — тоскливо откликнулся дед Слава, глядя на себя юного, не обезображенного вампирской сутью и долгими летами и страданиями. — Верно...

— Даже не думайте! — Волконский переключился на печально застывшего вампира, пока Костик сдавленно извинялся, бормоча, что не хотел. — Если вы не станете вампиром и проживете короткую, но счастливую человеческую жизнь... это будет эффект не бабочки — птеродактиля.

— Знаю я, Андрюш, знаю... Но судьба-злодейка искушает. — Святослав вздохнул, а потом собрался, разом потяжелев взором. — Тогда давайте поразмыслим, как вернуться нам, ребятушки...

Разумеется, столько могучих и неглупых Иных нашли способ, а вот случился ли эффект бабочки... и как они это сделали — это уже совсем другая история, дорогой читатель.