Ассистент профессора Доуэля (джен)

Брике слышала их разговор. Она не запаниковала, не закричала, не заплакала — она вообще довольно сильно изменилась после операции. Лицо ее, хоть и ожившее и помолодевшее, по-прежнему было исхудалым, тени вокруг глаз не спешили исчезать, но в ней появилась какая-то новая одухотворенность и особая еле уловимая красота. Она тихо вздохнула и натянула одеяло на живот, будто защищаясь от чего-то.

— Все будет хорошо, — встревоженно начала Мари. Брике, глядя в окно, провела ладонью по груди и животу и сказала:

— Да, я надеюсь, я здорова... она была здорова.

Мари молча сжала ее руку. Штирнер вернулся так же внезапно, как ушел, и бросил на кровать записную книжку.

— Гляньте там адрес Жюля Буше. Это хороший гинеколог, не знаю, захочет ли он со мной разговаривать после того, как вы меня ославили. Хотя, наверное, и он не возьмется за операцию. Слишком большой срок.

— Какую операцию? — спросила Мари. Штирнер посмотрел на нее,

— Вы же понимаете, что она не может рожать?

— Я хотела бы, — неожиданно прошептала Брике.

— Что хотели бы?

— Родить, — Брике втянула голову в плечи. Штирнер навис над ней, как скала. Чеканя каждое слово, он произнес:

— Вы уже, кажется, хотели? Уехать, путешествовать, вести вольную жизнь? И чем кончилось, помните? И в этот раз вы можете умереть.

Бедная пациентка зажмурилась. Ей было, отчего испугаться, да и после операции она сильно изменилась. Мари часто задумывалась, кем была погибшая девушка, чье тело досталось Брике. В любом случае хозяйка тела, скорее всего, обладала очень робким характером.

Но и упрямства своего Брике не растеряла. Когда Штирнер замолчал, она тихо прошептала:

— Но ведь ребенок не мой. Я не могу им распоряжаться.

— А чей же?

— Ее, — Брике указала на свое тело. — Что она скажет, если узнает, что я убила ее ребенка, чтобы жить самой?

Штирнер открыл рот и не нашелся, что ответить, просто буркнул:

— Фантазии у вас! — поднял с одеяла книжку, сунул Мари в руки и вышел.

Жюль Буше оказался сухощавым человеком без возраста, с приятной внешностью и манерами. Против ожидания, он отнесся к Штирнеру приветливо, хоть и знал, что тот под следствием, и присутствовал на демонстрации головы. Штирнер долго думал, сказать ли доктору сразу же о том, какая необычная у него пациентка, или повременить. В итоге он все же попросил Мари сначала молчать, что беременность Брике пришили вместе с телом.

Свою пациентку Буше не узнал, хоть и видел ее во время демонстрации. Трудно было сопоставить отрезанную человеческую голову и лицо, покрытое густым слоем косметики с этой вполне живой молодой женщиной.

Доктор осмотрел пациентку, ощупал живот, попытался прослушать сердце плода, спросил о сроке.

— Не знаю, — просипела Брике. Буше удивленно поднял брови:

— Не знаете, ну, милая моя. Неужели вы не помните, когда к вам пришли последние месячные?

— Нет, — у Брике задрожали губы. Мари пришла ей на помощь.

— Совершенно точно до рождества, а уже март, значит, у нее не меньше трех месяцев.

— Я бы сказал, не меньше четырех, — уточнил доктор. — Сердце уже прослушивается. Ну, в чем тогда проблема?

Штирнер и Мари переглянулись. Штирнер досадливо сжал губы, вздохнул и наконец решился:

— Поднимите голову, мадемуазель Брике.

Буше еле заметно хмыкнул, услышав слово "мадемуазель". Но при виде шеи пациентки он мгновенно забыл все пришедшие на ум фривольности и переменился в лице. Страшный извилистый шрам пересекал горло Брике. Он потерял свой багровый цвет, и все же выделялся на бледной коже, как воронка взрыва на ровной дороге. Сечение было сделано высоко, рубец проходил выше щитовидной железы, потому стоило Брике наклонить голову, как шрам становился незаметен для собеседника. Сзади он легко закрывался волосами или воротником.

— Такая травма... — ахнул Буше. — Чудо, что вы спасли ей жизнь. Но лучше ей наблюдаться у хирурга,

— Травма серьезней, чем вы полагаете, — невесело усмехнулся Штирнер. — Вы видели эту даму, вспомните демонстрацию, на которой...

— Это она подняла шум... — Буше снова осекся. Он глядел на Брике, что-то припоминая, а та опустила голову на скрещенные руки и тихо всхлипнула.

— Не может быть, — прошептал Буше еще более хриплым голосом, чем Брике с ее перерезанными связками. — Не может быть...

Штирнер взял его за рукав.

— Может. — Пойдемте в мой кабинет, переговорим в спокойной обстановке, а потом вернемся к больной. Ей тоже не стоит нервничать.

Оба вышли. Брике тревожно посмотрела им вслед.

— Они заставят меня избавиться от ребенка? — спросила она тоскливо. Мари сама была ни в чем не уверена, но с привычкой профессиональной сиделки поспешила успокоить бедную женщину:

— Нет, нет! Не думаю. С чего бы им делать это?

— Они рассуждают по-своему, эти ученые люди, — вздохнула Брике. Протянув руку к Мари, она просипела, как всегда, когда из-за волнения ей отказывал голос:

— Послушайте... если я умру, вы не позволите им снова оживить мою голову? Вы обещаете?

Сердце у Мари остановилось. Она еле смогла помотать головой и выдавить из себя.

— Никогда. Только, если вы боитесь, может, лучше согласиться на операцию? Вам спасут жизнь...

— Это тело, — Брике села в постели, обхватив себя руками за плечи. — Знаете, иногда мне кажется, что это мое тело, которое было у меня в юности. У меня мог бы быть ребенок, ему было бы уже... ох, не буду говорить, сколько. Мне даже страшно. Я тогда была очень молода, только пробовала петь и танцевать. Куда мне было ребенка? Мне помогли... была одна старуха, которая умела...

— Это же противозаконно, — сказала Мари.

— А что мне было делать? Опять пойти работать посудомойкой? Да с ребенком меня и не взяли бы. Я пошла к той старухе, я знала девушек, которые у нее умирали, но выхода не было. Мне повезло, я долго болела, но не умерла.

— С этой девушкой, наверное, случилось то же самое, — прошептала Мари. — Только старухи не нашлось.

Брике не ответила. Она дрожала в ознобе, хотя в комнате было жарко. Мари накапала в стакан с водой успокоительных капель, у Брике долго стучали зубы о стакан, прежде, чем она сделала глоток. Лоран молча села рядом. Мир — не самое дружелюбное место, даже если у тебя есть туловище, руки и ноги. У профессора Доуэля даже в положении головы без тела смыслом жизни была его работа, что останется у Брике, которой не суждено больше петь и, скорее всего, танцевать? Тело Анжелики Гай было спортивным, грациозным, тренированным, а что умела простая нищая девчонка?

Словно услышав ее мысли, Брике просипела:

— Но я боюсь, что не смогу теперь зарабатывать... никак. Доктор ведь не может вечно содержать меня и малыша.

Несомненно, сейчас в Брике говорила юная фабричная работница. Прежняя певичка из бара вообще не задумывалась, насколько прилично жить за чужой счет.

— Не тревожьтесь, — попыталась успокоить больную Мари. — Доктор Штирнер просто обязан позаботиться о вас и о ребенке. Вы же не просили проводить над вами опыты. Кстати, вот они и возвращаются. Улыбнитесь! Я не дам вас в обиду.

Буше переварил известие о новой невесте Франкенштейна легче, чем ожидалось. Через пятнадцать минут он вернулся к постели больной вместе со Штирнером, и вид у него был уже не как у человека, только что услышавшего чудовищное известие. Он был собран, бодр и профессионален.

— Понимаете, в чем дело, — продолжал он обращенный к Штирнеру монолог. — Срок у нее уже очень большой, все сроки для обычного аборта упущены. Неизвестно, как скажется операция на ее здоровье. Поэтому лучше дождаться родов... конечно, только через кесарево сечение.

— Естественно, — перебил его Штирнер. — Ей ни в коем случае нельзя тужиться. Но как можно быть уверенным, что ребенок развивается нормально?

— Никак! — Буше поднял палец вверх. — Как и во всех остальных случаях. Если бы я знал, сколько минут он был лишен нормального кровоснабжения...

— Совсем недолго, — подала голос Мари. Все это время она молча сжимала дрожащую руку Брике. У больной в глазах остекленел ужас. За последний год ее слишком часто против ее воли тащили на операционный стол. Мари пришла на помощь.

— У искательниц жемчуга на южных островах рождаются крупные и здоровые дети, а ведь при нырянии они задерживают дыхание на несколько минут, — сказала Мари как можно спокойнее и убедительнее.

Штирнер засмеялся дребезжащим нехорошим смехом:

— Вы сейчас нас еще убедите, что ложиться беременной под поезд очень полезно для ребенка!

— Дамы всегда защищают детей, — примиряюще заметил Буше, — это мы, мужчины, очерствели. Но в чем-то наша прелестная сиделка права. Чем моложе организм, тем лучше он восстанавливается. Рискнем дождаться родов, звоните мне в любое время, и я сам проведу кесарево.

Штирнер проводил гостя до дверей. Они долго еще совещались о чем-то вполголоса, наконец, Буше вышел, оставив хозяина в мрачных размышлениях.

Мари в тот день долго металась возле Брике, у которой от волнений поднялась небольшая температура. Только когда Брике уснула, Мари решилась постучать в кабинет своего патрона.

Штирнер сидел за столом с разложенными бумагами и что-то усиленно перелистывал, но у Мари сложилось впечатление, что все эти записи были сдвинуты к центру стола только что, а до ее прихода Штирнер предавался неконструктивному унынию.

— У нее наконец-то появилась цель, — сказала Мари без предисловий. — Может, это и не самая достойная цель в ваших глазах, но другой у нее и не может быть. Она простая певичка без образования и научных работ.Потом, вы же знаете, она религиозна и суеверна. Если она избавится от ребенка и получит проблемы со здоровьем, она будет уверена, что ее постигла небесная кара..

— Вы ошиблись поприщем, мадемуазель, — глухо ответил Штирнер, упершись лбом в подставленные кулаки. — Вам следовало пойти по части юриспруденции. Вы всегда берете на себя роль то прокурора, то адвоката. Сейчас вы защищаете эту попрыгунью. Только ваша беда в том, что вы не задумываетесь далеко. Что она будет делать с ребенком, который к тому же по крови ей никто?

— Почему же никто? Она его мать, от шеи и ниже.

— Да не мать она, — фыркнул Штирнер, поднимая голову. — Она певичка, такие люди порхают по жизни, как мотыльки. Они никого не любят и ни к кому не привязываются...

— Но она уже не прежняя, даже если была легкомысленной пустышкой. Тело принадлежит другой женщине, неужели она ничего не решает?

— У той женщины голоса нет — решать.

— Я знаю, что врачи циничны, но не настолько! — сердито сказала Мари.

— А я знаю, что женщины сентиментальны. Вы уверены, что она полюбит этого ребенка — ребенка донора? А если он будет нездоров?

— Вот и посмотрите. А еще я уверена, если она избавится от ребенка, она себе этого не простит.

— Наша-то Брике?

— Она не только Брике, она новый человек, которого вы создали своим скальпелем хирурга.

— Вот уж послушал вас и дал ей тело! — воскликнул Штирнер, поднимаясь со стула. — Знал бы я, сколько обязанностей вы теперь на меня навешаете!

— Неужели для вас это будет не триумф?

— Слишком хорошо вы меня знаете, голубушка. Конечно, триумф, если все пройдет хорошо. Только вот пройдет ли... Может и зря я звал Буше. Такую тайну нельзя выпускать из дома.

Через несколько дней Мари показалось, что на нее как-то странно смотрят в продуктовой лавке. Она пробовала успокоить себя тем, что ей почудилось, но на следующий день ситуация повторилась, да еще и очередь из трех дам неопределенного возраста как-то шустро разошлась. Мари стала ходить в другой магазин, расположенный довольно далеко от дома, где ее никто не знал.

Это решило проблему только частично. Перед домом Мари все чаще замечала группки людей, преимущественно — женщин. Они останавливались ненадолго, со страхом и любопытством глядя на окна. Мари наблюдала за ними из-за плотных занавесей. Чувство, что она находится в зверинце, причем внутри клетки, не покидало ее несколько дней подряд.

Как-то несколько пожилых дам остановились прямо у порога, переговариваясь и подталкивая друг друга локтями. Видимо, они хотели позвонить в дверь. Что же привело их сюда, демонстрация головы Брике? Но это было так давно, теперь в доме нет бестелесных голов, еще, чего доброго, они захотят убедиться в этом! Мари с досадой подумала, что старухи могут оказаться назойливыми и не захотят принимать отказ.

Выручил Джон. Он подмигнул Мари и вышел, не выглянул поверх цепочки, а распахнул широко дверь и остановился на пороге, освещенный солнцем, — высокий, широкоплечий, с лицом, будто покрытым черным лаком, с блестящей на солнце кудрявой шевелюрой, сверкнул белками глаз и великолепной белоснежной улыбкой:

— Чего вам угодно, почтенные дамы?

Почтенные дамы все как одна попятились, наступая друг другу на ноги, и быстро засеменили за угол. Лишь одна, самая решительная, напоследок приостановилась и прокричала тонким голосом:

— Антихрист!

Джон вернулся в дом, заметив походу:

— К неграм тут не привыкли.

Вечером Мари решилась заговорить о случившемся со Штирнером. Тот выслушал с обычным выражение недовольного равнодушия и буркнул:

— А чего еще вы ждали? После скандала на демонстрации?

— Это ведь было давно, — оправдывалась Мари. — Это стало известно только в научном мире!

— Научный мир не на Луне живет, у них есть семьи, друзья, прислуга, каждый мог проболтаться, — огрызнулся Штирнер.

— Но были же статьи в газетах.... — начала Мари и смолкла. Ее л идея.

— Ваша подопечная звонит уже минуту, — Штирнер кивнул в сторону комнаты, в которой разместили Брике. — Сами взвалили на себя эту капризную мадемуазель, теперь не отлынивайте. А я в лабораторию.

На следующее утро Мари собралась за свежими газетами. После обнаружения донорского тела она просматривала прессу регулярно, но никаких заметок об исчезновении молодой женщины, похожей на погибшую, ей не попадалось. Скорей всего, несчастная девушка была слишком незаметной личностью, чтобы о ней упоминать, и Мари газеты забросила.

— Вы надолго, Мари? — тревожно спросила Брике. Ей было очень не по себе, когда приходилось оставаться в одиночестве.

— За газетами, всего лишь за газетами. Может, быть, придется подождать свежий номер, — ответила Мари, не желая рассказывать про дальний киоск.

Брике оживилась.

— О! Вы знаете, я же давно не видела модных журналов, — и сразу опять сникла, обхватив себя руками за плечи. Этот жест повторялся у нее часто, то ли он принадлежал погибшей девушке, то ли Брике так защищала свое тело.

Мари тоже сникла. Модные журналы напомнили ей прошлое, когда жив был несчастный профессор, пусть только от шеи и выше, и сама Мари надеялась убедить Штирнера сделать Доуэля опять полноценным человеком.

— Я подумала, — почти неслышно прошелестела Брике, — журналы ведь бывают и о детской моде, верно? Раньше я немного умела вязать, но давно бросила. А теперь, наверное, и вовсе не смогу.

— А вы попробуйте, — предложила Мари. — Ведь этот тело раньше принадлежало небогатой девушке, им часто приходится шить и вязать, чтобы хоть немного наряжаться. Доктор говорил, что тело сохраняет мышечную память. Попробуйте! Хотите, я куплю спицы и моток шерсти?

Брови Брике сдвинулись к переносице, она приподняла руки, слегка согнув в кистях, сжала пальцы, будто держала в них спицы. Лицо ее прояснилось.

— Купите... Мне кажется, должно получиться!

Мари отсутствовала совсем недолго, но Брике успела понервничать. Раньше она непременно принялась бы упрекать свою сиделку, но сейчас, увидев все вязальные принадлежности, обрадовалась настолько, что мигом забыла время, проведенное в ожидании. Мари неожиданно для себя прониклась очарованием пушистых облачков ярких расцветок и купила сразу несколько мотков. Сама она вязать не любила и занималась этим только в нищие годы своей ранней юности, по суровой необходимости.

Брике взяла спицы в руки осторожно, будто они были хрустальными, медленно, набрала несколько петель, прикрыла глаза, очень осторожно провязала ряд.

— Странно, — сказала она, обернувшись к Мари. — Когда я не смотрю на то, что делаю, все получается будто само собой, а когда смотрю, становлюсь неловкой...

— Это как раз не странно, — заверила ее Мари. — Это мышечная память, руки работают сами по себе. Со временем вы привыкнете.

Брике кивнула. Спицы смелее замелькали в ее руках.

Мари присела на стул рядом и начала быстро просматривать газеты. Она очень быстро наткнулась на статью под названием "Доктор Смерть", и интуиция подсказала ей — это то, что она искала. Мари читала быстро, выхватывая из каждого абзаца буквально по паре слов. Дичайший замысел... новый Антихрист... составленное из трупов чудовище Франкенштейна... посягательство на основы миропорядка... любого из нас могут обезглавить по прихоти сумасшедших ученых... дитя из мертвой утробы... доколе, христиане, доколе?"

Мари отбросила газету, будто та была пропитана ядом. Да, желтая и второсортная газетенка, не солидное и уважаемое издание, но какое это имеет значение? Наивные и доверчивые парижане падки на подобные истории. Бедный Штирнер! Сейчас его могло защитить разве только авторитет научного сообщества, но после всех обвинений вряд ли за него кто-то вступится. И главное, откуда поползли эти мерзкие слухи?

Штирнер вернулся вечером. Мари встретила его с виноватым видом и молча протянула газету, сложенную нужной статьей вверх. Он проглядел ее по диагонали и вернул со словами:

— Что-то я такое уже видел.

— Клянусь вам, это не я! — сказала Мари с жаром.

— Я знаю. Вы честны до глупости.

— Поему же до глупости?

— Ну ладно — я, я стерплю. А если начнется война, например? Если вы будете военной медсестрой и попадетесь врагу? Вы и тогда будете говорить правду и только правду?

— Это совсем другое дело! — возмутилась Мари. — Ну хотя бы мне вы верите... Только кто тогда? Глупо подозревать Джона!

— Буше, — быстро бросил Штирнер, словно вытолкнул слово наружу. — Дамский врач, и язык тоже без костей.

— Но он же врач! Он же не имеет права разглашать тайну пациента!

— Вы еще верите, что кто-то хранит тайну пациента? Разве что тайны эти никому не интересны. А тут такая возможность...

— Сенсация?

— Нет, не сенсация. Возможность потоптаться по конкуренту, который уже и так идет на дно. А в научном мире мы все конкуренты, Буше ведь писал статьи и имеет звания. И знаете, что? Его работа действительно сохраняет жизнь, а не мучительное подобие жизни. Вы были правы, моя научная деятельность счастья не принесла никому. Только вот и Доуэль работал над тем же самым... ну-ну, не надувайтесь. Я знаю, что вы хотите сказать — что открытие принадлежит ему. Значит, это открытие, как делать людей несчастными. Так-то!

Спустя пару дней за Штирнером внезапно прибыл черный автомобиль, Мари в марках не разбиралась, только Джон, глянув в окно, заметил:

— Рено.

Штирнер вышел сам, бросив на ходу, что ему предварительно позвонили. Одет он был тщательнее обычного, Мари поняла, что явились за ним не из полиции. Она дорого бы дала, чтобы знать наверняка, куда же пригласили Штирнера, но догадаться было нельзя, а спросить напрямую она не посмела.

Вернулся он очень поздно, на следующий день был более не в духе, чем обычно. Он даже ни разу не зашел в комнату Брике, чему и больная, и сиделка были только рады. Ближе к вечеру раздался телефонный звонок. Обитатели дома весь день боялись и слово лишнее произнести, так что от треньканья телефона Брике и Мари разом обернулись в сторону коридора.

На звонок ответил Джон. Слышно было, как он подозвал к телефону хозяина, Штирнер взял трубку и после пары односложных ответов опустил ее на рычаг. Через секунду у двери Брике послышались его шаги. Он распахнул дверь, остановился на пороге, тяжело дыша, будто после бега.

— Слушайте... начал он, задумался, потом быстро спросил: — У вас осталась косметика?

— Что? — удивилась Мари.

— Да быстрее вы! Косметика, пудра, их же были тут просто залежи! Не хлопайте глазами, мадемуазель, ваша косметика, ваша! — он угрожающе вытянул палец в сторону Брике, а та втянула голову в плечи и, казалось, готова была расплакаться. Фабричная девчонка в этот момент полностью взяла верх над взбалмошной бесстрашной певичкой.

— Она должна хорошо выглядеть? — спросила Мари, открывая боковой шкафчик. Слава небесам, там сохранились все тюбики, коробочки, кисти и карандаши, купленные по требованию Брике.

— Нет, она должна выглядеть плохо.

Мари чуть не выронила пудреницу. Брике тоже с изумлением уставилась на Штирнера.

— Плохо? Зачем?

— Так надо. Ну, что вы как муха сонная? Есть синие тени? Сделайте ей круги под глазами!

— Я не позволю себя уродовать! — не очень уверенно запротестовала Брике, Штирнер, не слушая ее, подошел к шкафчику, нагнулся и сам начал искать нужные баночки.

— У вас есть белая пудра? — Штирнер неловко задел полочку, тюбики помады и флакончики духов посыпались на пол стеклянным дождем. Одна из коробочек распахнулась, на колени Штирнера высыпалось душистое розовое облачко. Он выругался (Брике укоризненно ахнула) и принялся чистить брюки, метнув уничтожающий взгляд на Мари.

— Что? Белой нет?

— Зубной порошок! — осенило Мари. Она метнулась в ванную и вернулась с коробкой порошка.

— Только чтоб было естественно! — предупредил Штирнер. Он сам взял было пуховку, но Брике отвела его руку:

— Нет! Уродовать меня вы не будете!

— Вы, голубушка, сами себя изуродовали, сперва подставившись под пулю, а потом сбежав с недолеченной ногой, — огрызнулся тот. — Поверьте мне на слово, если вы сейчас будете выглядеть розоволицей куколкой, неприятности будут у многих, но в первую очередь — у вас. А будете похожи на бледную тень, может, и пронесет. Ну?

— Просто отдайте мне пуховку, — сердито сказала Брике. — Будто я сама не сумею напудриться.

— Только побыстрее! — предупредил Штирнер, всем видом демонстрируя, что ни в какое "побыстрее" со стороны Брике он не верит.

Торопиться было для чего — уже через несколько минут у дома остановился тот же автомобиль. Из него в сопровождении секретаря и охранников вышла дама, кутающаяся в манто. На голове у дамы красовалась шляпка со столь густой вуалью, что лица было не видать.

Мари, наблюдавшая за визитерами в окно через щелочку в жалюзи, села на свой стул у кровати. Брике взяла в руки вязание и быстро набирала петли.

У дверей послышался шум шагов, Штирнер коротко сказал:

— Прошу!

Вся процессия — дама в шляпе, секретарь и охрана, — прошли внутрь. Дама остановилась напротив кровати, остальные деликатно замерли по сторонам, словно статуи.

Незнакомка не стала откидывать вуаль. все же даже сквозь плотную ткань чувствовалось, что она вперила взгляд в Брике. Мари встала, неловко поклонилась, — на нее не обратили внимания. А бедная Брике совсем растерялась, она даже не отложила спицы, так и продолжала бессмысленно крутить их в руках.

— О, — приглушенно пробормотали из-под вуали. — Это результат ваших трудов?

— Да, мадам, — кивнул Штирнер.

Брике глядела то на даму, то на него. Штирнер сделал суровое лицо и сдвинул брови. Дама не видела этого. Она сделала пару шагов к кровати:

— Что же, она лежит все время? Вы же говорили, она ходит?

— Мари, подайте костыли, — приказал Штирнер. Мари послушно вытащила их из шкафа. Хотя Брике по комнате передвигалась нормально и пользовалась разными дополнительными приспособлениями только на лестнице или в салду, Штирнеру сейчас лучше было не возражать.

Общее волнение передалось Брике. Она выронила вязание, с помощью Мари села на кровати, свесив ноги, вцепилась дрожащими руками в костыли. Дама поднесла руки к вуали, будто собираясь откинуть ее, но передумала. Мари неожиданно обратила внимание на руки посетительницы. их, словно вторая кожа, обхватывали шелковые черные перчатки, на пальцах блестела россыпь колец. Костюм дамы тоже был облегающим, что ей не слишком-то шло. Дама обернулась к Штирнеру, глазам Мари предстала худая спина, на которой — тонкая ткань обрисовывала выпирающий позвоночник.

— Пусть она пройдет, — потребовала дама, говоря о Брике в третьем лице, как о собачке.

Брике вздрогнула то ли от обиды, то ли от страха, гордо вздернула голову, но жест вышел не очень. Рваный шрам мелькнул в вырезе воротника. По контрасту с изжелта-бледными лицом и шеей он казался багровым. Вокруг испуганных глаз Брике пролегли темные круги, она прикусила бледные, лишенные помады губы. На лицо спадали тусклые гладкие волосы (это была идея Штирнера — он тщательно пригладил густые, несмотря на все испытания, локоны пациентки и разлохматил пару прядей, чтобы волосы смотрелись жидкими).

Брике сделала пару шагов на подламывающихся ногах и остановилась, ухватившись за костыли. Мари поспешила на помощь, гадая про себя, притворяется ли Брике или вправду ослабела из-за нервозности. Дама разочарованно вздохнула, отступая назад.

— Я думала... — начала она и не договорила. — Право, я думала...

Голос звучал приглушенно из-за вуали, но все же Мари казалось, что он и без преграды он был хрипловатым, слабым, дребезжащим.

— Я же предупреждал вас, — мягко сказал Штирнер. — Мадемуазель пала жертвой несчастного случая и, если бы не мои опыты, сейчас была бы мертва, а когда человек жив и здоров, право, жестоко подвергать его таким экспериментам. Можно погибнуть при операции, а можно пролежать всю жизнь в параличе.

— О, — сказала дама, поправляя вуаль. — Жаль, что ваши опыты не позволяют...

— Мои опыты просто были изначально направлены на другое, мадам. На продление жизни и на сохранение ее при гибели от несчастных случаев. Вот по поводу омоложения... очень интересные и гораздо менее травматичные операции проводит в Москве некий профессор Преображенский.

— Москва! — с ужасом вскричала дама. — Но там же коммунисты.

— Должность вашего супруга дает определенные преимущества, — заметил Штирнер. Дама очень сухо сказала:

— Прошу вас.

Охранник откашлялся. Штирнер виновато замолчал. Дама сообщила из-под вуали, что ей пора, и вся компания удалилась.

Штирнер вышел их провожать. Мари и Брике вначале не решились вообще двинуться с места, потом Брике, отбросив костыли, решительно и почти не хромая дошагала до кровати.

— Хотела бы я знать, зачем был нужен этот спектакль, — возмущенно сказала она. — Мари, дайте мне кольдкрем и вату, стереть это безобразие. Все-таки замечательно иметь собственные руки.

Объяснений в тот день они так и не получили. Штирнер выглядел довольным, насколько это было для него возможно, но на вопрос, кто же их посетил, отвечать не стал.

— Зато завтра нас посетит нотариус, — сказал он. — Мари, будьте готовы и держите паспорт при себе. Он человек занятой.

— Кто занятой? — закричала Мари, ожидая чего угодно.

— Тише! Не шумите так. Да нотариус же. Меня могут отправить под арест, и лучше всех моим имуществом сможете распорядиться вы и Джон.

Мари оторвалась от воспоминаний, чувствуя вину — слишком надолго она отвлеклась от пациентки. Но Брике, к счастью, ничего не заметила, она честно исполняла предписания двигаться как можно больше и бродила по дорожке взад-вперед, переставляя ходунки.

Надо бы увести ее в дом и дать отдохнуть, мелькнула мысль у Мари, но тут глаз совершенно случайно зацепился за заметку в самом низу уже складываемой газеты. Мари вздрогнула, поднесла газету ближе к глазам, хоть и не нуждалась в этом — зрение у нее было великолепное — и начала читать.

"Родственники пропавшей работницы швейной фабрики настаивают на расследовании".

Мари опустила газету, глянула, все ли в порядке с Брике, будто неведомые родственники могли прямо сейчас явиться через забор за телом той, кого ни не слишком-то ценили при жизни, иначе она не выбрала бы самоубийство.

Итак, Шарлотта Савар, восемнадцати лет, работала швеей, проживала после смерти родителей у двоюродной сестры отца. Не имела подруг и не была особенно близка с теткой, потому для той полной неожиданностью оказалась найденная записка Шарлотты, в которой девушка предупреждала, что собирается свести счеты с жизнью. Но трупа Шарлотты не оказалось нигде, ни дома, ни поблизости. Полиция расследовала дело без энтузиазма — девушка могла уехать далеко от Парижа и там выполнить свою ужасную угрозу, либо передумать и скрыться. После недолгих поисков полицейские пришли ко второму выводу и посоветовали тетке Шарлотты ждать, пока племянница объявится сама. Но племянница не объявилась и не могла объявиться, хоть и была большей частью жива и здорова...

Глядя на переставлявшую ходунки фигуру в ярком халате, Мари гадала, сколько же в этой новой личности от Брике и сколько — от Шарлотты. Они были уверены, что душу, если так можно выразиться, наследует голова, но Брике все меньше напоминала себя прежнюю.

Рядом остановился Джон. Ярким и светлым днем даже он не казался черным. Сверкнул белыми зубами, — не улыбнулся, просто помедлил, прежде чем начал говорить:

— Простите, мадемуазель Лоран. Может быть, мне не следовало его пускать, но...

Чуть поодаль в тени сиреневых кустов замер с виноватым видом держащий шляпу в руках Арман Ларе.

Мари приподнялась, роняя с колен газеты. Она не видела Ларе уже давно и была уверена, что он уехал из Парижа, чтобы попытаться забыть о своих душевных ранах. Она симпатизировала Ларе, как другу Артура, и пыталась оправдать художника — тот любил Анжелику Гай, Брике была ему чужой... Да и кто бы на его месте повел себя по-другому?

Брике тоже заметила Ларе. Она остановилась, одной рукой крепко держась за свою тележку, другой рукой пригладила было челку, потом сжала ворот халата. Губы у нее дрожали, глаза стали огромными и прозрачными. Она казалась одновременно и совсем молодой, и изможденной, как после тяжелой болезни.

— Это я, — просто сказал Ларе. Он шагнул сперва к Мари, потом к Брике, обернувшись и кивнув на ходу Мари. Брике молча стояла и смотрела, как он подходил, — стояла, держась за тележку для равновесия, коротко остриженная, бледная, с запавшими глазами и отчетливо округлившимся животом, который не мог скрыть объемный халат.

Ларе остановился в двух шагах и неловко сказал:

— Здравствуйте.

Брике просто кивнула.

— Я виноват, простите. Анжелика никогда не поняла бы, как я мог отвернуться, когда вам нужна была помощь...

Брике слегка пожала плечами. Ларе смотрел на нее, ожидая ответа.

— Во мне больше нет ничего от Анжелики Гай, — от волнения голос Брике упал до сиплого шепота.

— Я знаю.

— Петь я больше не смогу, и вряд ли когда-нибудь смогу танцевать...

— Это неважно.

— Нет, еще кое-что... Я беременна.

Она уронила руки вдоль тела, халат распахнулся, открыв выпирающий живот под тонкой тканью домашнего платья. Ларе улыбнулся, совсем чуть-чуть, но искренне, взял Брике за руку, положил ее ладонь на поручень ходунков и накрыл своей.

— Я из многодетной семьи, кое-какой опыт ухода за детишками у меня есть. Справимся...

Мари отвернулась, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Счастье настолько хрупкая вещь, и у этих двоих так мал шанс на него, но... Она мельком подумала, что совсем не расстраивается из-за Артура, который, обиженный на ее предательство, так ни разу ее и не навестил. Ну что же! У него благородная душа, как и у его отца, он должен понять...

Раскрылась дверь дома, выходящая в сад. По ступенькам спустился полицейский, за ним Штирнер, замыкал шествие еще один полицейский. Следом за ними появился Джон, выглядевший совершенно больным.

— Что-то случилось? — начала Мари и поняла. Штирнер приподнял руки, между запястьями протянулась блестящая цепочка наручников.

— Не волнуйтесь, — сказал он абсолютно спокойным голосом. — К тому шло.

— Подождите! — воскликнула Мари, кидаясь к полицейским. — Постойте, сейчас вы не можете его арестовать!

— Можем, мадемуазель, — идущий первым страж порядка поднял руку, отстраняя Мари. — Обстоятельства изменились.

— Но почему? Он не сделал ничего плохого! Он не оживлял больше ничьих голов!

— Ничего, лучше сейчас, чем когда-либо еще, — заметил Штирнер. Он и вправду выглядел так, будто у него упал камень с плеч.

— Господин Штирнер обвиняется еще в одном преступлении, — заявил полицейский. — А именно, похищении человека, беременной женщины. Мы предполагаем, что похищенная... Вот эта молодая женщина — кто?

Полицейский выставил вперед и без того более чем выдающийся подбородок, указывая на Брике.

— Моя невеста, — вызывающе сказал Ларе, сделав шаг и оказавшись между Брике и полицейским. — В чем дело? Она здесь на излечении.

— Да? — недоверчиво протянул полицейский. — Но в отделе лежит заявление от отца предполагаемого ребенка и...

— Этого не может быть, отец ребенка — я. А я не оставлял вам никаких заявлений.

— Эм... — задумался первый полицейский. Его напарник принял одновременно деловой и скучающий вид:

— Наша задача — доставить обвиняемого в участок.

— Простите, так мы идем? — спросил Штирнер. Первый полицейский недовольно посмотрел на него и буркул:

— Идем.

— Без вещей? — Мари встала на их пути, но ее опять бесцеремонно отодвинули.

— Вещи соберет Джон, — крикнул Штирнер, обернувшись. Троица подошла к дверце, ведущей из сада на улицу.

Брике прильнула к Ларе в поисках утешения. Тот обнял ее за плечи, больше не думая о том, кого же он теперь оберегает. Мари ущипнула себя за локоть. Если бы все после прихода Ларе оказалось сном!

Позади с совершенно потерянным видом стоял бедняга Джон.

— Господин Штирнер взял всю вину на себя, — сказал он очень мрачно.

— То есть так взял? Суда же еще не было? — Мари ущипнула себя снова, на этот раз, чтобы собраться с мыслями и с волей. Раскисать нельзя!

— Они спрашивали у него про сообщников, — Джон никогда не был особо разговорчив, и слова приходилось тянуть из него клещами.

— Они не должны были, — возразила Мари. — Они просто полицейские, вы не так поняли.

— Я все так понял. Хозяин сказал, что вина только на нем. И что ему все равно, пусть дают любого адвоката.

Мари тяжело вздохнула. Поздно же в Штирнере проснулось благородство.

— Вы бы уехали, Джон. Если вам не будут чинить препятствий, уезжайте. Еще начнут придираться к вам из-за вашего цвета кожи.

Джон яростно сверкнул белками глаз:

— Я никуда не уеду, пока не станет ясно, что с господином Штирнером.

— Ох, я надеюсь, ничего ужасного. Похищение тела это не убийство. Та девушка оставила записку, да и свидетели ее самоубийства есть. Здесь все будет в порядке, — сказала Мари самым бодрым голосом, на который была способна.

Как показали дальнейшие события, она здорово ошибалась.

Целый месяц дом и его обитатели существовали без хозяина. В полицию один раз вызывали Мари, дважды — Джона. Мари ожидала новых расспросов о смерти Доуэля, но у нее только поинтересовались, видела ли она последний труп, привезенный Штирнером, и могла бы его опознать. О том, помогала ли она Штирнеру при операции, ее не спросили. Видимо, Штирнер действительно сказал, что проводил операцию без помощников.

Мари ответила, что у погибшей даже лица не осталось, и опознать ее она никак не могла. После этого к ней потеряли интерес и отпустили, не пожелав разговаривать.

— А увидеть обвиняемого можно? — спросила Мари. Следователь был недоволен:

— Если только перед судом, мадемуазель. А теперь позвольте, у меня много работы.

Больше всего они нервничали из-за Брике. Следствие не интересовалось ею, хотя она была одновременно и уликой, и свидетелем.

Роковые сорок недель понемногу приближались. Буше планировал провести операцию в начале лета. Робкие предложения Мари сделать кесарево сечение раньше, до приближения естественных родов, он категорически отвергал.

— Ребенок должен родиться зрелым, — заявлял врач. — Вы, мадемуазель Лоран, акушерка? Нет? Вот и позвольте, пожалуйста, компетентным людям самим судить... — тут обычно голос его прерывался и врач замолкал с оскорблённые выражением лица.

Мари сильно подозревала, что дело не только в этом. Буше, как и все они, боялся встречи с неведомым. Каким появится на свет дитя, мать которого составлена, как мозаика, из двух погибших людей?

Это было страшнее даже воскресения человеческих голов. Прежние жертвы эксперимента были, по крайней мере, люди взрослые и могли уразуметь случившееся с ними несчастье, могли хотя бы высказать упрёки.

Мари давно разучилась быть сентиментальной, но у нее не получалось спокойно думать о ребенке, который почти наверняка будет тяжёлым инвалидом...и даже не поймет своей трагедии. А Брике? Либо в ней восторжествует певичка из бара, которая упорхнет при первых трудностях, либо несчастная Шарлотта, смирившись, будет тянуть свой утяжелившийся крест. А даже рождения ребенка предстояло ждать ещё так долго!

Ларе, теперь проводивший в доме целые дни, постоянно был рядом с Брике. Иногда он рисовал цветущий сад (вообще сначала он старался запечатлеть на своих набросках Брике, но она смущалась, а узнав, что он планирует превратить свои рисунки в изображение Мадонны, и вовсе пришла в ужас).

— Нет-нет. Это совершенно невозможно, это навлечет на нас божий гнев. Не вздумайте, Арман, прошу вас!

И Ларе на удивление легко смирился, заметив:

— Что ж, придется стать пейзажистом!

Мари наблюдала за этой идиллией с чувством человека, сидящего на бомбе с часовым механизмом. Помимо прочего, она нервничала из-за свалившегося на нее богатства — имущества Штирнера, которым теперь распоряжалась. Ей все время казалось, что она может забыть заплатить налог или потерять важный документ, и Штирнер, выйдя из тюрьмы, по ее вине окажется на паперти. На помощь пришел Джон, которому и раньше приходилось разбираться со счетами, и Мари немного успокоилась. Она заранее выделила сумму на оплату работы Буше и пребывание пациентки в клинике. Мари предпочла бы, чтобы Брике оставалась в доме Штирнера, но тут заартачился гинеколог, заявивший, что может работать только в собственной операционной. Мари потребовала своего присутствия на операции, и доктор снова упёрся, как бык:

— Мне не нужно, чтобы вы за мной подсматривали!

Мари поначалу пыталась доказать, что она тоже дипломированный медик, но в итоге смирилась. От постоянных волнений у нее даже началась экзема, кожные мази не помогали, и Мари сама себе назначила успокоительные. Полностью зуд не прошел, Мари знала, что выздоровление случится только после рождения здорового ребенка, — если таковое случится. Ах! Это было бы спасением для всех, — для Брике, которая и так уже намучилась, для Ларе, дважды потерявшего любимую, для Джона, переживавшего не меньше них.

И для Людвига... для Штирнера, сидевшего в тюрьме, это помогло бы добиться смягчения приговора. Но если... тут Мари командовала себе прекращать панику. Никакого если не будет!

День "Х" все же настал внезапно. В июне, когда до суда оставалось всего ничего, в дом заявился незваный гость. День был обычный, не слишком жаркий, — к радости для всех. Брике теперь плохо переносила зной, Ларе тоже лучше работалось в прохладе. Мари, хоть и гордилась немного собственным здоровьем и работоспособностью в любых условиях, теперь мучилась бессонницей и жара ей была совсем ни к чему.

Двойное ожидание выматывало ее больше, чем любой тяжёлый труд. Мари взялась было записывать по памяти свои беседы с Доуэлем, но после нескольких страниц прекратила — ее мемуары могли бы повредить Штирнеру, да и Артур Доуэль был бы наверняка возмущен.

Мари мельком удивилась, как мало она все это время думала об Артуре. Она до сих пор ему глубоко сочувствовала, но образ благородного молодого человека в ее воображении несколько потускнел. Конечно, она понимала и его обиду, и боль за отца, но... мог бы навестить ее хоть раз! А если он не приходит, значит, обида ему дороже Мари.

За этими невеселыми мыслями Мари застал Джон.

— Там вас спрашивает какой-то хлыщ, — сказал он мрачным голосом (после ареста Штирнера Джон только с такими интонациями и говорил).

Мари поднялась с места:

— Ну почему хлыщ? — спросила она укоризненно.

— А вот увидите и сразу поймете.

Мари не ожидала посетителей, тем более, незнакомых. Новый гость при первом же взгляде не вызывал к себе симпатий и полностью оправдывал характеристику, данную ему Джоном. Это был молодой человек, одетый небогато, но с претензией — пестрый пиджак, яркие носки, лакированные туфли. Он держал во рту потухшую сигарету и даже не подумал от нее избавиться, прежде чем начать разговор.

— Мамзель Лоран? — развязным голосом спросил парень. Мари показалось, что он чего-то опасается, и прячет за вызывающим поведением отчаянный страх.

— Да. Что вы хотели?

Парень пожевал свой окурок и внезапно выпалил:

— Денег!

— Каких? — так же быстро спросила Мари, не успев даже удивиться.

— Да не придуривайтесь, деньги у вас есть, — обиженно заявил парень. Мари, начавшая догадываться, возмутилась:

— Позвольте, но за что?

— А ребенок, по-вашему, ничего не стоит? — парень тоже выглядел возмущенным. — Да вы... да вы понимаете, что это похищение?

— Простите, я вас не знаю и не понимаю, о чем вы говорите.

— Да вы, мамзель, сказок не... — начал парень и обернулся на звук открывающейся двери. Держась за руку Ларе, в с крыльца по ступенькам спускалась Брике.

Взгляд визитера равнодушно скользнул по лицу молодой женщины и остановился на ее животе. Теперь в глазах парня вспыхнул интерес.

— Ну вот, а говорите, что не понимаете. Ребенок-то мой! Вы его похитить решили, вы и этот ваш доктор Смерть. Он-то сидит. А вы не боитесь, что сядете?

— Послушайте, как вам не стыдно? — возмутилась Мари. — Ребенок был вам не нужен! Ни он, ни его мать! А теперь вы пришли сюда шантажировать?

— Не шантажировать, — обиделся парень. — Свое пришел требовать! Свое по праву! Лотту вы загубили, а может, она бы и выжила! Я вовсе не хотел, чтобы она жизни себя лишала!

Брике переводила взгляд с Мари на странного гостя, на ее лице было выражение одновременно непонимания и мучительного узнавания. Ларе быстро сделал шаг вперёд.

— Послушайте, что вам тут надо, — начал он, но тут Брике пошатнулась и отчаянно вскрикнула:

— Жорж!

Парень побледнел, слегка, на мгновенье, но побледнел. Впрочем, он быстро вернул своей физиономии прежнее нагловато-самоуверенное выражение.

— Вот видите, так вы все знаете, отпираться вам смысла нет, — заявил он, перегоняя окурок из правого уголка рта в левый. — Я, может, от Лотты и не отказывался, я, может, ещё и женился бы. А теперь на ком мне жениться? У этой и нос не такой, и вообще...

— Она бы за вас не вышла, — опомнилась Мари. — Знаете, что? Уходите отсюда.

— Чего? — обиделся Жорж. — И не подумаю.

Ларе выдвинулся вперед. Жорж презрительно хмыкнул при виде интеллигентного худощавого и с виду не слишком крепкого художника. Но с другой стороны к нему подошел и остановился Джон — шесть футов уверенного в себе превосходства. Жорж выплюнул окурок.

— И уйду! — заявил он с вызовом. — В суде встретимся! А могли решить дело миром, учтите!

Брике, прижав руки к горлу, смотрела вслед удалявшемуся парню.

— Так странно, — прошептала она.- Почему я его так назвала? Я никогда его не видела в баре.

— Может быть, именно в баре? — спросила Мари. Ларе явно не понравилось это напоминание, но он смолчал.

— Значит, его вспомнила она, — Брике положила руку себе на грудь. Мари вздохнула, не зная, что сказать. Шарлотта все время была рядом, мертвая, но в то же время живая, сохранившая свое тело, своего ребенка и даже свою память...

— Негодяй! — вдруг рявкнул Джон, напомнив всем о предприимчивом Жорже. — На суде он будет свидетельствовать против господина Штирнера.

— И верно, негодяй, — согласился Ларе. — Он ведь фактически толкнул под поезд ту бедняжку, а теперь будет обвинять Штирнера в ее похищении или убийстве... Ну, не огорчайтесь, дорогая. Я знаю, к кому я обращусь. У меня есть знакомый — Шауб. Спортсмен, артист, художник — человек многих талантов. И у него есть какие-то знакомства среди юристов.... Он наверняка что-нибудь придумает!

Шауб, молодой человек атлетического происхождения и довольно эффектной внешности, мог быть спортсменом, успешным дельцом, или просто прожигателем жизни — и везде бы смотрелся органично. Переговорив быстро со всеми обитателями дома, включая помощницу по хозяйству, пожилую даму, которая приходила раз в день на кухню, а так же прачку, которая в дом и вовсе не заходила, Шауб удалился, не сказав ничего обнадеживающего. Тем не менее, от всей его крепкой фигуры и и загорелого спокойного лица веяло такой уверенностью в благополучном исходе, что этим чувством прониклась даже нервничающая в ожидании родов Брике.

И все же через несколько дней Шауб появился вновь со словами:

— Хороших новостей у меня нет. Вашего Штирнера, мадмуазель, тут не любят — ни власти, ни научное сообщество. Он, понимаете ли, выскочка без учёной степени и иностранец, что хуже всего — немец. Хорошо ещё, что переселился он очень давно, до тридцать третьего года. А вот плохо то, что ему переквалифицировали обвинение, с гибелью Доуэля от него отстали, не то насовсем, не то временно. Естественную смерть профессора доказать можно. Но с похищением тела Савар все сложнее. Этот типчик, что приходил к вам, ей не муж, но он науськал родственницу. Кое-какие справки я о нем навёл. Он уже был судим за мелкое хулиганство, и сам подавал в суд на своего соседа за оскорбление, дело кончилось ничем, доказательств он не предъявил. Про попытки шантажа официально ничего не было, но я уверен, он не в первый раз так развлекается.

— Но ведь это менее тяжкое преступление? — спросила Мани. — К тому же во имя благой цели.

Шауб поморщился:

— Мадмуазель, не в обиду вам, вы ничего в этом не понимаете. За доказанное похищение срок точно будет, и неприятному иностранцу постараются дать максимальный. Он сделал то, чего не смог бы ни единый врач. И это открытие нельзя поставить на поток. Штирнер единственный. Из его открытия очень трудно извлечь деньги, этого ему и не простят.

— И что же, неужели ничего сделать нельзя?

— Можно! Но сложно. Попробуем доказать, что научного открытия не было...