Лицо Человеческое (джен)

Космос молчал. Это была не та тишина, что царит между мирами, наполненная шепотом реликтового излучения и далеким гулом гравитации. Это была мертвая, выпотрошенная тишина, как в гробнице, где даже пыль боится шевелиться. Система Зебес была кладбищем. Планеты-луны, некогда кипевшие жизнью и инопланетной архитектурой, теперь висели в пустоте безмолвными, расколотыми черепами. Их орбиты были неправильными, словно их сбили с пути ударом немыслимой силы, и теперь они медленно, неотвратимо падали по спирали к своему угасшему солнцу. Корабль Самус Аран, похожий на хищную оранжевую птицу, висел в центре этой мертвой системы, его сенсоры жадно впитывали молчание, пытаясь найти в нем хоть одну ноту, хоть один выживший сигнал.

Уже три цикла она следовала за эхом.

Эхо того события на Земле — применение «оружия концептуального уничтожения» — не исчезло. Оно отпечаталось в ее системах, в ее разуме, в самой логике ее существования. Днями, пока ее корабль летел на автопилоте через пустоту, она снова и снова прокручивала запись. Рыдающий мальчишка на коленях. Рассыпающаяся армия. И холодное, хирургическое удовлетворение в глазах победителя. Это было неэффективно с точки зрения затрат энергии. Но с точки зрения окончательности результата — безупречно.

Ее цель была не в том, чтобы скопировать магию. Магия была для нее лишь экзотической формой манипуляции энергией, ненадежной и подверженной эмоциям. Ее цель была в том, чтобы воспроизвести принцип.

Не убить врага, а стереть саму концепцию врага. Не уничтожить тело, а переписать код личности.

И у нее был идеальный испытуемый. Существо, чья личность была так же проста и неизменна, как аксиома. Существо, сотканное из чистой, незамутненной ненависти, жестокости и инстинкта выживания. Существо, которое она убивала снова и снова, но которое, как сама идея зла, всегда возвращалось.

Ридли.

Она искала его. Не для того, чтобы снова убить. А для того, чтобы исправить.

Сигнал пришел с самой мертвой из планет системы — с той, что носила шрамы ядерной бомбардировки, устроенной ею самой много лет назад. Слабый, прерывистый сигнал бедствия, запущенный каким-то отчаявшимся космическим пиратом. Но сквозь помехи ее системы уловили знакомую био-сигнатуру. Дикую, яростную, полную зазубренной, как осколки стекла, боли.

Он был там. Раненый. Загнанный в угол. Идеально.

Самус развернула корабль. В одном из отсеков, в стерильном вакуумном контейнере, лежало устройство, которое она собрала по древним чертежам Чозо, модифицировав его на основе данных, полученных в Хогвартсе. Оно не было похоже на оружие. Гладкий, серебристый цилиндр, покрытый светящимися глифами, он напоминал скорее хирургический инструмент. На боку горела единственная надпись, которую она дала проекту: «Деконструктор эго. Модель 1.0».

Она летела не на битву. Она летела на операцию.

И Гарри Поттер, спавший в криокапсуле в соседнем отсеке, был ее главным «консультантом». Он еще не знал об этом, но его роль в этом эксперименте была ключевой. Он должен был стать свидетелем. Он должен был подтвердить, что технологическое чудо может быть таким же безжалостным, как и его магия.

* * *

Поверхность планеты была адом, застывшим в янтаре времени. Некогда здесь были кислотные дожди и хищная флора, теперь — лишь стекловидная черная пустыня под багровым, немигающим солнцем. Следы давней бомбардировки оставили на ландшафте уродливые оспины кратеров, края которых оплавились в обсидиан. Воздух был тонким и пах горелым металлом и радиацией — слабым, но вечным напоминанием о том, что здесь когда-то была жизнь, и она была уничтожена с хирургической точностью. Корабль Самус приземлился беззвучно, его антигравитационные двигатели лишь слегка всколыхнули пепел, лежавший нетронутым, возможно, целую вечность.

Гарри Поттер очнулся от криосна с головной болью и ощущением дежавю. Последнее, что он помнил — празднование победы в Норе. А затем — странный, безболезненный укол в шею и темнота. Теперь он стоял под чужим, больным небом, вдыхая воздух через фильтры шлема, который материализовался на его голове, и смотрел на женщину в броне, которая безмолвно указала ему на зияющую дыру в земле. Это был вход в старый пиратский аванпост, похожий на рану, нанесенную планете ржавым ножом.

— Он там, — голос Самус, прозвучавший в его коммуникаторе, был лишен интонаций, холодный и ровный, как линия горизонта на этой мертвой планете. — Мне нужен свидетель. Ты должен это увидеть.

Гарри не понимал, что происходит, но инстинкт, отточенный годами борьбы за выживание, подсказывал ему, что спорить бесполезно. Он был не гостем. Он был экспонатом.

Они спускались в тишине. Коридоры аванпоста были лабиринтом из корродирующего металла и оборванных силовых кабелей, которые тихо искрили во тьме, как последние нервные импульсы в мертвом теле. Стены были покрыты следами когтей — глубокими, яростными бороздами, оставленными существом, которое пыталось вырваться не наружу, а из собственной агонии. Чем глубже они уходили, тем сильнее становился запах — омерзительная смесь гниющей плоти, озона от коротких замыканий и чего-то еще, чего-то мускусного и первобытного. Запах раненого хищника.

Наконец, они вышли в огромный, обрушившийся кавернозный зал, некогда бывший ангаром. В центре, среди искореженных останков пиратских истребителей, лежал он.

Ридли.

Он был сломлен. Его огромное, птеродактилеподобное тело было одним сплошным кровоподтеком. Левое крыло было вырвано у основания, обнажая почерневшие кости. Из многочисленных ран на его фиолетовой шкуре сочилась густая, темная кровь. Он тяжело дышал, и каждый выдох сопровождался хриплым, булькающим стоном. Но даже в таком состоянии он оставался воплощением чистой, незамутненной злобы. Его желтый глаз, единственный уцелевший, горел неугасимым огнем ненависти. Он увидел Самус, и его тело напряглось, когти заскрежетали по металлическому полу. Он попытался издать свой фирменный, разрывающий барабанные перепонки рев, но из его глотки вырвался лишь жалкий, дребезжащий кашель.

Вокруг него валялись тела пиратов. Разорванные, расчлененные. Он был ранен, но не ими. Он был ранен, но все еще был их королем.

Самус не подняла свою плазменную пушку. Она медленно, почти церемониально, вынула из крепления на бедре серебристый цилиндр. Он мягко загудел, и глифы на его поверхности начали светиться холодным, голубым светом.

— Я убивала тебя слишком много раз, Ридли, — сказала она, и ее голос эхом разнесся по ангару. — Смерть для тебя — лишь временное неудобство. Пора попробовать что-то более… окончательное.

Ридли зарычал, пытаясь подняться, но сил хватило лишь на то, чтобы приподнять голову. Он не понимал, что это за устройство, но инстинкт, отточенный веками битв, кричал ему, что это — не оружие. Это нечто гораздо хуже.

Гарри смотрел, затаив дыхание. Он видел, как женщина, которая привела его сюда, готовится не к убийству. Она готовилась к вивисекции души. И он понял, зачем он здесь. Он был не просто свидетелем. Он был зеркалом, в котором она хотела увидеть отражение своего собственного, холодного и технологичного ужаса.

Самус нажала на активирующую панель. «Деконструктор эго» не издал ни выстрела, ни вспышки. Вместо этого из его апертуры вырвался невидимый, неслышимый импульс — волна структурированной информации, которая ударила в Ридли не как физический объект, а как неоспоримая логическая теорема. Воздух вокруг дракона на мгновение исказился, как от жары, а затем все замерло. Ридли застыл, его единственный желтый глаз расширился, отражая нечто, чего Гарри не мог видеть, — возможно, бесконечный поток нулей и единиц, переписывающий саму суть его бытия.

Не было ни боли, ни криков. Была лишь абсолютная, звенящая тишина, в которой происходило нечто гораздо более страшное, чем смерть.

Первые изменения были почти незаметными. Яростный, ненавидящий огонь в глазу Ридли начал тускнеть. Не гаснуть, а именно тускнеть, словно кто-то медленно выкручивал регулятор яркости. Его напряженное, готовое к последней атаке тело начало расслабляться, мышцы обмякли. Хриплое, агонизирующее дыхание выровнялось, стало тихим и ритмичным.

А затем начался каскадный коллапс личности.

Его острые, как бритва, когти, способные рвать корабельную броню, начали втягиваться в пальцы, уступая место мягким, ороговевшим подушечкам, похожим на те, что бывают у травоядных животных. Зазубренный гребень на его спине, символ агрессии и доминирования, опал, как увядший цветок. Длинный, смертоносный хвост, которым он пронзал врагов, безвольно опустился на пол и дернулся в последний раз, словно в прощальной конвульсии.

Самое страшное происходило с его пастью. Клыки, созданные, чтобы рвать плоть, начали укорачиваться и скругляться, превращаясь в подобие жевательных зубов. Из его глотки, откуда должно было вырываться плазменное пламя, вырвался тонкий, мелодичный писк, похожий на звук, который издают птенцы.

Гарри смотрел на это, и его желудок скрутило от холодного, липкого ужаса. Это было не исцеление. Это была лоботомия. Самус не убивала монстра. Она методично, клетка за клеткой, разбирала его на части, стирая все, что делало его Ридли, и заменяя это… пустотой.

Когда импульс прекратился, существо, лежавшее на полу, уже не было Ридли. Оно было лишь его оболочкой, пустой и покорной. Оно медленно подняло голову, и в его глазу теперь не было ничего, кроме спокойного, бездумного любопытства. Оно посмотрело на Самус, своего вечного врага, своего убийцу, и издало еще один тихий, вопросительный писк.

А затем оно начало действовать, подчиняясь новой, вшитой в его ДНК программе. Неуклюже, опираясь на свои теперь бесполезные лапы, оно подползло к груде искореженного металла, выбрало самый блестящий, нетронутый ржавчиной болт, и аккуратно покатило его в угол ангара. Там, с методичной, бессмысленной целеустремленностью, оно начало строить гнездо.

Над его головой, из проектора на «Деконструкторе», который держала Самус, вырвался тонкий луч света и написал в воздухе новое имя для этого существа. Имя, которое было окончательным приговором.

> ОБЪЕКТ ПЕРЕФОРМАТИРОВАН.

> ЛИЧНОСТЬ «РИДЛИ»: СТЕРТА.

> НОВАЯ ДИРЕКТИВА: «СТРОИТЕЛЬСТВО».

> НОВОЕ ИМЯ: «ПУШИСТИК».

Гарри Поттер отшатнулся и его стошнило прямо в шлем. Он только что стал свидетелем убийства души. И он понял, что ужас, который он обрушил на Волан-де-Морта, был лишь детской, интуитивной жестокостью. А это. Это было холодное, расчетливое, технологическое зло, возведенное в абсолют. Это был искусственный рай, построенный на руинах свободной воли. И это было гораздо, гораздо страшнее любого ада.