Новая жизнь Драко Малфоя (гет)

Гестия Гринвуд была стара даже по волшебным меркам. Сто пятьдесят лет — любому за такое долгое время жизнь надоест хуже овсянки, сваренной без молока, и неважно, маг ты при этом или просто ходячее недоразумение, по недосмотру матушки-природы задержавшееся на этом свете дольше среднестатистического возраста. Впрочем, к разряду недоразумений Гестия себя не относила. Хвала Мерлину и Моргане, она была ведьмой — чистокровной ведьмой и последовательницей уникальной колдовской традиции Зеленой магии — как ее мать, бабка, прабабка и еще семнадцать поколений вглубь по женской линии. Мужчины в их роду особой волшебной силой не отличались, зато женщины компенсировали это с лихвой.

Гестия хорошо помнила, как однажды ее бабка, которой в ту пору уже перевалило за сотню лет, сама, без посторонней помощи, заговорила снежный обвал в горах, и снег подчинился старой Ренате — остановился и пополз, ворча, словно гигантский зверь, обратно к вершинам. Мать Гестии одним движением руки, даже не доставая палочку из кармана длинного передника — неизменной детали своей одежды — усмиряла обезумевших во время весеннего гона оленей, взмахом ладони расчищала после бурь завалы из трехсотлетних деревьев, а уж для того, чтобы приструнить голодных медведей, ей и магия не требовалась, те и сами кувыркались у ее ног, словно послушные котята. За полтора века своей жизни Гестия и сама кое-чему научилась — к примеру, вызвать дождь в засушливое лето или прекратить град не было для нее проблемой, равно как и при своем, более чем почтенном возрасте выглядеть лет на тридцать пять плюс минус десяток. Пожалуй, матери и бабке на том свете не приходится краснеть за свою преемницу, да и ей не стыдно будет им в глаза посмотреть, когда придет время свидеться.

Впрочем, что греха таить — Гестия, хоть и любила поворчать о том, что жизнь ей порядком надоела, уходить из нее ох как не спешила. Главным образом потому, что просто не могла умереть, не оставив после себя наследника. Древняя магическая традиция, которой верой и правдой служила старая ведьма, подразумевала, что всякий Зеленый маг помимо секретов своего искусства хранит в течение жизни некое сакральное знание, передаваемое от учителя к ученику, и лишь когда новый ученик овладеет этим знанием, его наставник отходит в мир иной. Гестия могла гордиться тем, что, по меньшей мере, полторы дюжины толковых Зеленых магов, разбросанных по всему свету, с почтением и восторгом называют ее своей наставницей, но ни одному из них ведьма не доверила сокровенной тайны, которую когда-то получила от предыдущей хранительницы — собственной матери.

Было время, когда адепты Зеленой магии, берущей свое начало еще от друидов, обитали чуть ли не в каждом британском лесу, но время это давно ушло, унеся с собой и древнее искусство творить волшебство, черпая силу из самой природы. На всю Великобританию сегодня с трудом набиралось чуть больше двух с половиной десятков Зеленых магов и ведьм, да и количество лесов изрядно сократилось — хоть маггловских, хоть волшебных.

Гестия Гринвуд обитала в самом центре древнего волшебного леса в хайлендских (2) горах. Ее дом — сложенный из сосновых неструганых бревен, нижние из которых поросли мхами и лишайниками всех цветов радуги, а верхние были густо оплетены плющом и вьюнком, с крышей из позеленевшей от времени и дождей черепицы — стоял посреди просторной, идеально круглой полянки. Дому было в три раза больше лет, чем Гестии, весь он — от ритуального камня, заложенного в фундамент, до крохотного медного флюгерка-феникса на коньке крыши — был пропитан родовой магией, словно соты медом, а вокруг жилища, на поляне, где трава оставалась зеленой даже зимой, манящими изумрудными островками выглядывая из-под снега, среди деревьев — кряжистых дубов и стройных сосен, под сенью которых в любое время суток было прохладно и сумрачно, в хитросплетении ветвей, стеблей и листьев, в буйстве красок на овощных грядках, разбитых за домом и огороженных невысокой, до пояса, плетеной изгородью, в шуме ручья, проложившего себе дорогу между камнями, поросшими вереском, в каждой травинке, каждом ростке, каждой паутинке и кусочке рыжей сосновой коры, лежащем на сочной моховой подушке — всюду и во всем была разлита Зеленая магия, магия самой природы, сильнее и древнее которой нет ничего на Земле.

Дом — двухэтажный, толстостенный, круглооконный, с высокими, потемневшими от времени, ступенями, ведущими на крыльцо под резным карнизом — имел свое имя, которое открывал не всякому гостю, и был рассчитан на большую или хотя бы средних размеров семью, столько в нем было комнат, комнаток, зальчиков, кладовок, мастерских. Последние двадцать лет Гестия жила здесь одна, не считая хитрющей черной кошки и прихрамывающего на левую лапу ворона. Ее третий муж — средней руки колдун, но неплохой зельевар и травник — умер в шестьдесят пятом, дети от всех браков к тому времени давно уже покинули родительский дом, и ни один из пяти ее сыновей и дочерей, ни один из многочисленных внуков и правнуков не выбрал для себя Путь Зеленого мага. Но с этой печалью Гестия Гринвуд как-то справлялась, пока в Убежище — именно так назывался старый дом лесной ведьмы — время от времени появлялись новые ученики. Каждый раз Гестия надеялась, что кто-то из них окажется именно тем, кому она сможет передать сакральное знание, и каждый раз надежда ее была тщетной. Ученики с благодарностью принимали науку, проводили в обучении кто три года, кто пять лет, кому сколько надо было, а потом разъезжались по всему миру — Гестия была единственной британской Зеленой ведьмой, бравшей в обучение иностранцев.

Последним ее учеником, ровно двадцать лет назад покинувшим Убежище, был маг-испанец с континента, смуглокожий и темноглазый, с бархатным именем Хавьер и жесткой щетиной на подбородке. У Хавьера были тонкие пальцы и мягкие губы, он приносил ей по утрам спелую малину в горсти, а вечером рассказывал о синем небе и ярком солнце своей родины. С ним Гестия напрочь позабыла, сколько ей на самом деле лет, и впервые за долгое время молилась Матери-Природе не о том, чтобы ученик оказался, наконец, избранным, а о том, чтобы он им не был — Гестии вовсе не хотелось умирать, отдав сокровенную тайну испанскому волшебнику. А вот чего ей хотелось — так это чтобы он оставался с нею подольше. Он и оставался — целых семь лет, пока с его родины не стали прилетать одна за другой растрепанные пестрые совы с пергаментами, запечатанными красной треугольной печатью. Там, в Испании, Хавьера ждала семья — старинный магический род, поставивший себе цель изучить все виды магии, какая только есть на Земле, и для того посылавший молодых волшебников учиться и в холодные скандинавские страны, и в дикие азиатские джунгли, и в густые леса Шотландии.

Природа услышала молитвы Гестии — Хавьер оказался очередным учеником, так и не ставшим ее преемником, и вернулся в родную Барселону, как и положено почтительному сыну, окончившему обучение в дальних краях. Но каждый год, на все восемь саббатов: Имболк, Остару, Белтэйн, Литу, Лугнасад, Мабон, Самхэйн и Йоль — он присылал ей корзинку из ивовой лозы с парой-другой пузатых бутылочек амонтильядо. И поднося к губам стакан, наполненный янтарного цвета, с ореховым ароматом, вином, Гестия с нежностью, простительной такой глубокой старухе, как она, вспоминала своего испанца. И каждый раз к этой нежности примешивалась тревога — сколько же еще должно пройти неторопливых, одиноких лет, прежде чем ей на пути повстречается ее последний, самый главный ученик? И что делать, если этого так и не случится?

По правде говоря, судьба должна была изрядно постараться, чтобы свести Гестию Гринвуд с ее новым учеником. Выйти к жилищу лесной ведьмы можно было, только изрядно поплутав по узким звериным тропам, между рыжествольных сосен, разлапистых елей и дубов в три обхвата, густых колючих зарослей ежевики и дикой малины, то и дело спотыкаясь о толстые корни деревьев, выступающие из влажной земли, и вздрагивая от бесчисленных таинственных шорохов и вздохов, доносящихся отовсюду. Единорога в здешних местах можно было встретить так же легко, как обычную белку, и никто — ни белка, ни единорог — не испугались бы чужака. В лесу редко бывали другие волшебники кроме Гестии, о магглах и говорить нечего, зато птицы и животные чувствовали себя более чем вольготно, даже не подозревая, что многие из них занесены частью в маггловскую Красную книгу, частью — в Самообновляющийся Реестр исчезающих магических видов.

Положа руку на сердце, саму себя Гестия тоже считала исчезающим магическим видом. Иногда она отлучалась из лесу в ближайшее волшебное поселение, деревню Лэйкмэйден, что на южном берегу знаменитого Лох-Несса, или аппарировала в Эдинбург, а то и куда подальше, ведь мир велик, а присягнувший на верность Зеленой магии вовсе не обязан провести всю жизнь на одном месте — но всякий раз, возвращаясь, Гестия испытывала невероятное облегчение. Ей казалось, что за время ее отсутствия к Убежищу мог выйти тот, кому судьбой назначено стать ее преемником, и, не дождавшись возвращения хозяйки, уйти навсегда прочь. Поэтому Гестия старалась выходить из дому как можно реже, предпочитая все необходимое — от новостей до кофейных зерен — получать с почтовыми совами, и с ними же рассылать многочисленным адресатам целебные травы и сваренные на заказ зелья, благо в хайлендском лесу власть ее была безраздельной, и каждая сова в любую минуту становилась для нее почтовой.

Филин, доставивший вчерашнее письмо, был незнакомым — огромный, с лоснящимися, иссиня-черными перьями, он вел себя так, будто не почту отдавал, а благодеяние оказывал.

— Ого, какие мы важные! — усмехнулась Гестия, отвязывая от лапки филина конверт из плотной шелковистой бумаги. — По меньшей мере, птица королевской семьи.

Филин чуть нагнул голову, подтверждая, что да, мол, из королевской, откуда же еще?

— Но даже такая древняя старуха, как я, знает, что королева маггловской Великобритании — никакая не волшебница, а значит, письмо от нее я вряд ли получу, — продолжала шутить лесная ведьма, вскрывая заклинанием конверт и разворачивая длинный тонкий лист со множеством гербов и печатей.

Пробежав глазами первые строчки письма, Гестия нахмурилась и шутить с птицей перестала. Но филин, похоже, был этому только рад — ему хотелось, чтобы письмо прочитали как можно скорее, и как можно скорее отправили бы его в обратную дорогу, с ответом, адресованным: Уилтшир, Малфой-мэнор, сэру Люциусу лично в руки.

Вчера после обеда филин улетел в Уилтшир, унося с собой письмо и крупный желудь с надтреснутой чашечкой — односторонний направленный порт-ключ. Хозяина же важной птицы Гестия ждала сегодня с утра, посиживая на своем крылечке, в теплой сине-зеленой мантии, которая так шла к ее карим глазам и медным, крупно завитым локонам, свободной волной спадающим на плечи. Во рту она держала трубку с длинным чубуком, набитую душистым вишневым табаком, в руках грела стаканчик с любимым амонтильядо из старых запасов — до Самхэйна и новой посылки от Хавьера оставалась ровно неделя — у ног ведьмы терлась кошка, и ворон деловито постукивал клювом по ступеньке. Ни дать ни взять — иллюстрация на тему «Образцовая лесная ведьма в домашнем интерьере».

Гестия улыбнулась собственным мыслям и отпила щедрый глоток вина. Янтарная жидкость моментально растеклась по телу ручейком, дарящим блаженное тепло, и ведьма смежила веки от удовольствия.

— Добрый день, миссис Гринвуд, — Гестии показалось, что низкий мужской голос прозвучал прямо над ее ухом. Видно, порт-ключ переместил гостя не просто на полянку, а на крыльцо, буквально в шаге от сидящей на ступенях хозяйки.

— У нас тут, в лесной глуши, все по-простому, — отозвалась она, медленно открывая глаза. — Так что зовите меня Гестия, без церемоний.

— Как прикажете, миссис… Гестия, — ответил стоящий перед ней мужчина и согнулся в низком поклоне.

— Хотите амонтильядо? — дружелюбно спросила Гестия своего так и не разогнувшегося собеседника. — Не стесняйтесь. Разговор у нас, я так понимаю, будет долгим…

* * *

На вокзале Кинг-Кросс стелется густой молочный туман, и ветер метет сухие листья. Драко Малфой стоит на платформе 9 и ¾, напряженно, до рези в глазах, вглядываясь в пустоту. Но сколько бы он ни смотрел, картина не изменяется: все тот же влажный туман заполняет пространство собой, вызывая в памяти обрывки смутных воспоминаний о Хогвартс-экспрессе. Драко понятия не имеет, сколько времени он уже здесь стоит, и как сюда попал, не знает, чего ждет, и кто должен к нему прийти, он боится этого тумана, пустоты и неопределенности. А еще знает: отсюда ему не уйти. Он застрял на платформе 9 и ¾ навечно.

— Ошибаетесь! — резким карканьем звучит голос за его спиной, и Драко не просто вздрагивает от неожиданности, а чуть не падает, стремительно разворачиваясь и пытаясь разглядеть в этой туманной Вселенной кого-то, способного издавать звуки.

— Не просто звуки, заметьте, — произносит тот же голос, и обладатель его выныривает из клубов тумана прямо перед малфоевским носом. — А членораздельные звуки, которые складываются в слова, и слова эти, вновь попрошу заметить, не лишены некоего смысла.

— П-профессор Снейп? — выдыхает потрясенный Драко.

Снейп знакомым, да что там знакомым — родным движением — вздергивает левую бровь и смотрит на Малфоя сверху вниз с таким выражением лица, как будто разглядывает останки флобберчервя, несимметрично нарезанные Невиллом Лонгботтомом.

— А Вы ожидали встретить здесь кого-то другого, мистер Малфой? Позвольте полюбопытствовать, кого же? Вашего дедушку, сэра Абраксаса? Альбуса Дамблдора? Мерлина и Моргану?

— Но они же… они же все умерли! — Драко делает шаг назад, хотя нет ничего страшнее, чем пятиться в туманной неизвестности. — Вы же… Вы тоже умерли, профессор! Я был на ваших похоронах.

— Подразумевается, что я должен быть вам за это благодарен? — вздергивает Снейп правую бровь.

— Я что, умер?! — выкрикивает Драко и тут же останавливается, замолкает, словно все силы разом вытекают из него и превращаются в кошмарные клочья тумана, присоединяясь к тем бесчисленным клочкам, которые висят вокруг.

Снейп опускает, наконец, брови, подходит к Малфою вплотную, так что Драко может протянуть руку и коснуться профессорской груди, как всегда, обтянутой черной, застегнутой на все пуговицы, мантией.

— Двадцать баллов Слизерину за сообразительность, Драко. Да, вы умерли. Не пойму, что вас так пугает?

Снейп спрашивает серьезно, без издевки, и смотрит почти сочувственно — насколько Снейп вообще умеет смотреть сочувственно. Подобные взгляды и при жизни давались профессору с трудом, что уж говорить о загробном существовании. Малфоя накрывает этим сочувствием, с размаху впечатывает в него как в мраморную плиту фамильного склепа, и он разворачивается и бежит куда-то по платформе 9 и ¾, отталкивая от себя руками липкий и холодный туман, бежит, не разбирая дороги, смутно подозревая, что, собственно говоря, и дороги тут никакой нет, и сколько бы он ни бежал, все равно окажется, что перрон не имеет конца, а если остановиться, выяснится, что он ни на дюйм не двинулся с места, но Драко все равно бежит и бежит, подальше от Снейпа в его дурацкой черной мантии и с дурацкими вздернутыми бровями, бежит, пока не останавливается в отчаянии и тоске, и первое, что он видит перед собой, остановившись — это высокая фигура покойного профессора зельеварения, выступающая из тумана ему навстречу.

— Успокойтесь, Драко, — говорит Снейп и вновь подходит к Малфою вплотную. — Не впадайте в панику — оставьте эту прерогативу хаффлпаффцам.

— Что происходит? Где я? Где мы, профессор? — задыхающимся шепотом спрашивает Драко, чувствуя, как его с головой захлестывает та самая паника, в которую Снейп просит его не впадать. — Почему я умер?

— Потому что приставили себе к виску маггловский пистолет, — очень любезно поясняет профессор. — Но это еще полбеды, ну, приставили и приставили, с кем не бывает, но ведь вы, Драко, умудрились нажать на курок. Вот тут невольно и пожалеешь о том, что я в свое время делал поблажки Слизерину, поощряя факультетский снобизм.

Что вы делали на уроках маггловедения, мистер Малфой? — рычит Снейп, склонившись к самому лицу Драко. — Вас не учили, что игры с маггловским оружием опасны для жизни?!

Вот теперь Малфой, наконец, все вспоминает. И понимает, что волноваться действительно не стоит — потому что все равно уже ничего не поправишь. Он вновь отступает от своего бывшего декана, но теперь не испытывая никакого страха перед туманом, клубящимся у него за спиной.

— Не кричите, профессор, — почти равнодушным тоном роняет Малфой. — Я так понимаю, что торопиться нам теперь некуда, можем поговорить спокойно. Вот только скажите мне, ради Мерлина, где мы с вами находимся? Не думаю, что в раю, просто интересно: этот туман, это чей персональный кошмар — ваш или мой?

Снейп смотрит на Малфоя с легким недоумением, потом вздыхает и, в мгновение ока оказавшись рядом с Драко, кладет-таки ему руку на плечо.

— Мы с вами, Драко, находимся на вокзале Кинг-Кросс, а кошмары… Кошмары, мой мальчик, еще даже не начинались.

Малфой сглатывает и закрывает глаза. Чего-то в этом роде он и боялся. Другое дело, что если оглянуться сейчас на всю его недолгую и абсолютно никчемную жизнь — хотя бы после смерти он может, наконец, быть честным с самим собой — то выяснится, что малфоевское земное существование было ни чем иным как длинной цепочкой самых разнообразных страхов. И если последним звеном этой цепочки должен оказаться вокзал Кинг-Кросс, где бродит мертвый профессор Снейп, и прячутся в тумане неведомые и разнообразные кошмары — ну что ж, значит, он, Драко Малфой, не заслуживает ничего иного…

* * *

Малфоевский филин прилетел на Гриммо, 12, как раз в тот момент, когда Гарри, Рон и Гермиона пили горячий шоколад, любезно сваренный Кричером, ели маковые коржики, испеченные им же, и обсуждали хогвартсовские нововведения, о которых Джинни рассказывала в своем последнем письме из школы.

— Как ни крути, а я считаю, что МакГонагалл немного тронулась умом, — сказал Рон, по обыкновению громко и с набитым ртом. — При всем моем уважении к нашему декану, но эта идея — прекратить соревнование факультетов, сдвинуть обеденные столы в Большом зале и ввести какие-то факультативы по этике, на которые каждый гриффиндорец обязан ходить в паре со слизеринцем, по-моему, это полный бред! Да, Гарри?

— Профессор МакГонагалл просто хочет прекратить эту бессмысленную факультетскую вражду, Рон, — повторила Гермиона в третий раз за последние пятнадцать минут. — Неужели непонятно? Мне кажется, что все ее нововведения — это здравое и мудрое решение, на самом деле давно надо было это сделать, а не поощрять в студентах соперничество, которое может вылиться в гражданскую войну, как это, в конце концов, и случилось. Да, Гарри?

Гарри улыбнулся обоим своим друзьям, сделал изрядный глоток шоколада и пожал плечами:

— Война закончилась, почему бы всем теперь не пожить немного в мире и согласии? Ну, хотя бы для разнообразия — а вдруг что-то из этого да получится?

Гермиона ответила другу сияющей улыбкой, а Рон поперхнулся четвертым коржиком и возмущенно завопил:

— В мире и согласии? Ты что, предлагаешь помириться с… ну, например, с хорьком?

При упоминании хорька лица и Гарри и Гермионы помрачнели.

— Рон, Малфой уже почти месяц в магической коме, — Гермиона поставила свою чашку на стол и выпрямила спину, словно неоднократно упоминаемая ими сегодня профессор МакГонагалл. — В данной ситуации это неэтично — вспоминать старые обиды, когда человек находится на грани жизни и смерти, и в любую минуту может умереть.

— Туда ему и дорога, — буркнул Рон и залпом допил оставшийся в чашке шоколад. — Одним Малфоем меньше, одним больше — не велика потеря.

— Рон! — возмущенно воскликнула Гермиона, но парень не дал ей договорить.

-— Что Рон? Ну, что Рон, Герми? Или ты забыла, что его папаша — Упивающийся Cмертью, который только по нелепому недоразумению не сидит в Азкабане? Или ты не помнишь, что сам хорек вытворял все эти годы, как он оскорблял тебя, как он ненавидел всех нас, и что он сделал с Дамблдором и…

— Война закончилась, Рон, — негромко, но твердо сказал вдруг Гарри Поттер и отодвинул свою чашку подальше. — Я знаю, что тебе очень тяжело из-за Фреда, и, поверь, мне тоже тяжело, но… Но хорек, то есть Малфой, в этом не виноват. Лично он не убивал твоего брата. И вообще никого не убивал. Кроме самого себя, да и то неудачно.

— Еще как удачно! — возразил Рон, вскакивая из-за стола. — Один из друзей Билла — колдомедик в Святом Мунго, он говорит, что у Малфоя нет никаких шансов. Ему и так повезло, что он протянул эти три недели, но теперь счет идет буквально на часы. И я что-то не пойму, Гарри — ты, что, жалеешь Малфоя?

— Да нет! — досадливо поморщился Гарри. — Просто… просто я не хочу больше смертей вокруг себя. Даже если это мой старый школьный враг. У меня в голове не укладывается, как он мог взять и сам, по собственной воле, решиться уйти из жизни! Да еще и выбрать для этого маггловский способ.

— Если бы он использовал волшебную палочку, Гарри, ты смог бы примириться со случившимся быстрее? — укоризненно спросила Гермиона.

— Эй! — завопил Рон во все горло. — Вы что, сошли с ума оба? Да какая вам разница, каким способом хорек решил умереть?! Ему все равно уже ничем не поможешь, ну и поделом Люциусу, пусть теперь поплачет!

Именно этот момент выбрал черный филин Люциуса Малфоя, чтобы постучать клювом в оконное стекло гостиной блэковского особняка.

(1) Амонтильядо — вид хереса, знаменитого на весь мир вина, производимого в провинции Андалусия.

(2) Хайлендс — район Шотландии, включающий в себя горные массивы и узкие долины с многочисленными озерами, в том числе, со знаменитым Лох-Несс. Берега озер и предгорья густо поросли хвойными и лиственными лесами.