Ради надежды (гет)

Жить и учиться я осталась в Штабе Ордена — закрытой его части в правом крыле. Доступ в эти комнаты имел крайне ограниченный круг лиц — только те, кто видел меня сразу после моего спасения. Директор, профессор Макгонагалл, мадам Помфри, Аластор Грюм, мои друзья и мой спаситель — вот и все, кто знал о том, что я жива и в безопасности. В газеты было дано объявление о том, что я пропала без вести, а моим родителям по моей просьбе изменили память, заставив забыть дочь и переехать в Австралию. Мне было больно с ними расставаться, но ежедневно гадать, что могут с ними сделать Пожиратели, было бы еще больнее. Если выживу, я найду их после войны.

Моя жизнь в ограниченном пространстве превратилась в сплошную учебу. По счастью, в этой части дома располагались библиотека и гостиная с камином, а также несколько спален и большой, магически увеличенный, тренировочный зал. В нем мы с Гарри и Роном, приходившими через камин каждые выходные, под присмотром преподавателей отрабатывали практику дуэлей. В будние дни я взахлеб читала, писала заданные эссе и отрабатывала неопасные заклинания. Раз или два в неделю, по мере наличия свободного времени, меня навещали директор, профессор Макгонагалл и профессор Снейп. Я отчитывалась им по пройденному материалу, отдавала сочинения и, по общему мнению, имела все шансы освоить школьную программу за оба последних курса к весне. В условиях активных военных действий никто и не думал попрекать меня за самодеятельность и дикие нагрузки — чем раньше Орден получит еще одного опытного бойца, тем лучше. Я жадно впитывала знания, впервые ощущая их практическую пользу.

В выходные я спешно делилась усвоенной информацией с мальчиками — они не сопротивлялись и были благодарны. После случившегося в прошлом году Гарри и Рон повзрослели, стали серьезнее и ответственнее. Мне нравилось заниматься с ними, а наши тренировки по ЗОТС уже через несколько месяцев начали напоминать настоящие сражения. Дуэлями с нами занимались Грюм или профессор Снейп, и если в поединке против любого из них у нас не было шансов, то втроем, в связке, мы могли почти на равных сражаться против них двоих. Мы с мальчиками отрабатывали совместные движения, в бою буквально «чувствуя» друг друга и действуя словно единым организмом. Гарри шел в центре и отвечал за нападение, Рон слева отвлекал внимание противника, а я справа и чуть позади прикрывала нас всех. Моя роль в связке заставила меня сделать упор на щитовые и прочие защитные заклинания, а также выучить несколько медицинских заклятий быстрого действия посерьезнее обычного «Энервейта».

Мне хотелось бы попутно заняться и медицинскими зельями, но с этим была проблема. В отгороженной части дома на площади Гриммо не было помещения, пригодного для устройства лаборатории. Я изучала зельеварение теоретически, но освоить программу на практике могла не раньше Рождественских каникул, когда директор обещал устроить мне визит в Хогвартскую лабораторию.

Профессор Снейп, потеряв надежду уговорить меня оставить занятия зельями, согласился подождать с практической частью до каникул. Вообще здесь он вел себя сдержанно, замечания отпускал хоть и язвительные, но по делу, лишний раз предпочитал взглядом не встречаться, на темы, не касающиеся уроков, говорить отказывался, и выглядел крайне уставшим. Я могла только представлять, чего стоят ему начавшиеся военные действия. Узнав от директора, что помимо обязанностей декана, профессора и двойного агента он практически единственный зельевар обеих сторон, я всерьез задумалась, когда этот человек находит время спать. Хроноворотом, что ли, пользуется?

Наши редкие встречи с профессором Снейпом, тем не менее, были для меня долгожданными. После нашего чудесного спасения от Лорда мои гормоны поутихли, перестало перехватывать дыхание от его запаха, и щеки больше не заливались краской каждый раз под его взглядом. Влюбленность, захватывающая, заставляющая запоминать каждую черточку внешности, ловить каждый вздох или перемену настроения, реветь ночами в подушку, ушла. А любовь — осталась. Я не могла внятно объяснить разницу между этими состояниями. Я не могла представить своего существования без этого человека, переживать до ломоты в груди, когда он опаздывал, поддерживать его сторону в любой дискуссии. Я была бы счастлива тем, что он существует, даже если бы он ни разу больше не посмотрел на меня. Чтобы не надоедать занятому человеку, я больше не искала назойливо его присутствия в моей жизни, но была бы невероятно счастлива, обрати он на меня внимание. Я была готова разделить с ним его жизнь, облегчить ее, просто быть рядом с ним — без обязательств, ничего не требуя. Не надеясь на ответное чувство (я реалистка), я была готова отдавать ему свою любовь, ничего не прося взамен, не настаивая на личных отношениях. Наверное, так преданны бывают жрицы своему идолу, фанатики своему лидеру, Пожиратели своему Лорду. Не будучи в силах сладить со своим чувством, я смирилась с ним. Это уже не бешенная влюбленность, заставляющая кровь стучать в висках и затуманивающая сознание — нет, эта любовь, ровная и спокойная, просто грела меня изнутри, придавала сил и помогала жить.

С тех пор, как я осознала свою любовь, я не считала нужным скрывать ее. Возможно, я знала о любви слишком мало, но все прочитанные мной романы говорили о том, что в любви большинство проблем — от недоговоренности и невысказанности своих чувств. Я всегда любила определенность — если мне суждено получить отрицательный ответ, я хочу услышать его как можно скорее.

В конце очередного занятия с профессором Снейпом я решилась. На прощание поймав его взгляд, я послала ментальное «Я люблю вас!» и стала ждать реакции. Он понял, я уверена, что понял. Посмотрел на меня пристально, но ничего не сказал — ни вслух, ни мысленно. С тех пор это стало своеобразной традицией — на прощание я посылала ему свое неловкое признание, более ничем не выказывая своего интереса. Он молча уходил, не пытаясь заговорить. Я не удерживала.

От остальных, однако, не укрылся мой возросший интерес к моему спасителю. Гарри и Рон, окончательно уверившись в моем сумасшествии, начали избегать встреч со мной. Директор и взрослые члены Ордена или осуждали меня, или жалели — было одинаково неприятно. Единственной, кто поддержала меня, стала профессор Макгонагалл. Она давно разрешила звать ее Минервой — фактически, я ведь больше не была ее ученицей. В каком-то смысле она стала единственной моей подругой в этом вынужденном заключении. Приняв у меня отчет по трансфигурации и чарам, она садилась в кресло за столиком в гостиной, и мы пили ароматный чай и говорили. О войне, о делах, обо мне и о Северусе (я не решалась, но она-то, как его коллега, называла его только так). Как-то вечером она снова завела заговорила про нас:

— Знаешь, почему у Северуса плохо получается учить? Он никогда не сможет сделать студентам скидку на возраст. Он сам не знал, что такое детство, — по крайней мере, я не помню его ребенком. В одиннадцать он был уже взрослым — психологически, разумеется, и потому его никогда не понимали ровесники. Все его друзья были со старших курсов, но и их было не так много. Люциус Малфой, Энтони Руквуд, Марк Мальсибер, Беллатрикс Блэк… Знаешь, в то время Слизерин тоже ведь не был кузницей будущих Пожирателей. Как и сейчас, среди этих детей существовали разные группы по интересам, и Темной магией баловались далеко не все. Эти ей не баловались, они занимались ей всерьез. Директор никогда не пытался понять их, а декан предпочитал закрывать глаза на их занятия. Может быть, удели им кто-нибудь тогда внимание, нам не пришлось бы сейчас воевать против своих учеников…

Минерва отхлебнула чай и продолжила:

— Ты тоже повзрослела, Гермиона. Пришла в школу маленькой девочкой, взъерошенным воробушком, а сейчас совсем уже взрослая, умная волшебница. Это страшно — когда дети так быстро взрослеют. Это синдром войны — она старит молодых. Но, знаешь, я думаю, у вас все получится именно поэтому. Северус этого не заметит — он всегда относится к ученикам как к взрослым, но ты-то изменилась, ты поймешь его. Помоги ему, Гермиона! После того, как он предал дело своих друзей, ему не с кем быть собой. С Пожирателями он не может быть откровенен, а в Ордене никто не будет доверять ему, и никому он не может доверять полностью. Он вынужден делать страшные вещи, ты знаешь? Меня передергивает, даже когда я просто думаю об этом. Мы все чужие ему, но у тебя есть шанс стать ближе. Он давно заслужил друга.

Я долго думала о словах Минервы. С высоты своего возраста и педагогического опыта она относится ко мне и Снейпу одинаково — мы оба для нее бывшие ученики. Наверное, в размеренной жизни Хогвартса пара десятилетий между выпусками — небольшая разница. В конце концов, директор Дамблдор, даже говоря про Темного Лорда, всегда вспоминает только своего ученика, маленького мальчика Тома. Скандальная известность последнего и почти полувековая война с магической Британией не изменили памяти директора. Интересно, через десяток лет мне тоже будет все равно? Наверное, да. Я и сейчас-то воспринимаю старших как группу «старших», не разбирая поколений. А ведь Минерва Макгонагалл почти в два раза старше профессора Снейпа и в четыре — меня. Я мысленно застонала: ведь профессор Снейп тоже всегда будет помнить меня растрепанной девчонкой-первокурсницей? Или он действительно видит в детях взрослых? В любом случае, от своей надежды я отказываться не собиралась.

В тот день я снова проводила его своим обычным безмолвным признанием. Глаза в глаза, искреннее: «Я люблю вас!». Он был раздражен больше обычного — возможно, день был тяжелым, возможно, я надоела ему этой фразой. Вместо того, чтобы шагнуть в камин, он обернулся и спросил:

— Чего вы хотите добиться этим, мисс?

— Ничего. Просто мне хотелось, чтобы вы знали.

— Это нездорово. Синдром жертвы, психологическая зависимость от насильника. Или же влюбленность девочки в спасшего ее героя — выбирайте сами. Впрочем, на героя я не тяну. Тем не менее, я был прав, вам нужна помощь и нужно избегать меня.

Ну вот, опять он о том же.

— Нет, послушайте, пожалуйста!

— Хорошо. Давайте разберемся, наконец, с этой ситуацией, и вы прекратите свое… преследование, — он опустился в ближайшее кресло, приказал эльфу принести чай.

Я не знала, как начать, но это был мой единственный шанс выговориться:

— Простите мою настойчивость, но я действительно люблю вас. Это не влюбленность, она не пройдет. Я не претендую на какое-либо место в вашей жизни.

— И это правильно, потому что я люблю другую женщину.

В этот момент мое сердце пропустило удар, но я тут же одернула себя, обрадовавшись, что не услышала вполне ожидаемого «я не люблю вас». Заторопившись, я выпалила необдуманный ответ:

— Я знаю, это мама Гарри. Вы любите ее уже так долго и будете, наверное, любить до конца жизни. Но я хотела сказать… — увлекшись своим диким монологом я вовремя не заметила его побледневшее лицо, дрогнувшие руки и расплескавшийся по ковру чай. Прервал меня его угрожающий шепот:

— Кто вам рассказал?

— Нет, профессор, никто не говорил. Просто… Я же вижу, как вы смотрите иногда в глаза Гарри, как меняется ваше лицо, как руки сжимаются в кулаки от напряжения… Я спрашивала у Минервы… профессора Макгонагалл, она помнит, что вы дружили с ней в школе. Вы столько раз ругали отца Гарри и так ненавидите его, как можно ненавидеть только соперника. Только человека, укравшего счастье всей твоей жизни, и не сумевшего его сохранить. Того, кто виновен в ее гибели…

— Я. Я виновен в ее гибели. По вашей логике, себя я тоже должен за это ненавидеть?

— А разве это не так, профессор?

Пауза затянулась. Он обдумывал что-то, потом, явно приняв решение, потянулся за палочкой. Я остановила его, сама удивляясь своей наглости:

— Профессор, прежде чем стереть мне память, вы не могли бы поцеловать меня? Один раз, на прощание? Раз уж я вам так противна.

— Ты мне не противна, девочка. Просто тебе не нужно это чувство. Зачем тебе любовь к старому уродливому преступнику с искалеченной судьбой?

— Один поцелуй, профессор, и я отвечу на ваш вопрос.

Он вздохнул, встал и отложил палочку. Я неловко подошла ближе, положила руки ему на грудь. То, что я собираюсь сказать, нельзя говорить вслух. «А вы разве хотели бы забыть свою любовь к Лили Эванс?» Да он убьет меня за такое. Мне нужен ментальный контакт. Ну и поцелуй, конечно.

Я подняла глаза, и, не дождавшись никакой активности с его стороны, прильнула губами к его губам. Такой знакомый запах его кожи, такое волшебное, долгожданное ощущение на губах. Уже слабо себя контролируя, поднявшись на цыпочки, я обхватила его руками. Неповторимое ощущение близости его тела, минутное воплощение многолетних мечтаний… Волна возбуждения пошла по моему телу, и я смело посмотрела ему в глаза, опуская все мысленные заслоны, изливая по ментальному каналу свою вербально неоформленную любовь, чувства тела, сердца и разума, желание видеть его, слышать его голос, прикасаться к нему. Я почти забыла жестокую фразу, которую еще минуту назад собиралась бросить ему. Вместо этого я вспоминала свои чувства там, в плену Темного Лорда, свое отчаяние, надежду, а потом наш безумный секс, сказку, которую я придумала, чтобы спастись от кошмара, и, наконец, свое счастье, когда я уловила его желание. Я и сама не заметила, когда его руки оказались на моих плечах, а губы впились в мои, принимая и продолжая мой единственный выторгованный поцелуй. Минуты спустя, когда мы решились отстраниться друг от друга, я уставилась в пол, ожидая приговора. Если он решит уничтожить мою память об этом разговоре, что это изменит? Мое чувство слишком долго живет во мне, чтобы можно было выкорчевать его обливиацией, не повредив рассудок. А значит, все останется, как было до сегодняшней встречи. Вместо заклинания я услышала его голос — понимающий, сочувствующий:

— Все действительно настолько плохо?

Я молча кивнула, заливаясь краской.

— Чем я могу помочь? Может, есть что-то, чего вы не терпите в людях?

Я замотала головой:

— Нет, от вас — все, что угодно вытерплю. Я, наверное, смешна вам, да? Студентка полюбила своего профессора… У вас таких, наверное, в каждом потоке по десятку?

— Вы первая. Вообще-то школьные романы не редкость, но вы первая, кто подумал, что меня можно полюбить. Обычно женщинам я кажусь… отталкивающим.

Он ухмыльнулся, и меня осенило. Неужели ларчик открывался так просто?

— На меня вообще плохо действуют Отталкивающие чары. Я же маглорожденная — под зачарованным предметом или человеком я всегда интуитивно чувствую его суть.

— Да, Лили тоже так могла.

— Эти чары… Это вы для нее? Чтобы кроме нее никто не считал вас привлекательным?

— В том числе. Не хотел быть поводом… излития подростковых гормонов. Да и имидж обязывает. Как вы догадались?

Настала очередь моей улыбки:

— Профессор, невозможно круглый год ходить с одинаково грязными волосами! Да и как я уже говорила, я просто чувствую. Объяснить не могу, а чувствую.

— Эх, девочка, все-то ты знаешь. Почему ты такая догадливая? Вот так и разочаровываются в идеях Темного Лорда… Если приходится годами наблюдать маглорожденных гениев и чистокровных тупиц… Со статистикой не поспоришь.

Я еще раз улыбнулась: интересно, это можно считать комплиментом?

— Что же нам теперь делать, девочка? Ты понимаешь, что я не могу ничего дать тебе, даже любви? Что если ты рискнешь связаться со мной, тебя возненавидят твои друзья и половина Ордена? Ты понимаешь, сколько преступлений я совершил и совершаю в соответствии со своей ролью в войне?

Я кивнула. Неужели он всерьез предлагает мне… Надо рискнуть:

— Я не хочу претендовать на место Лили Эванс. Не хочу навязываться или ломать вашу жизнь. Но если вам меня хоть чуточку жаль, позвольте быть рядом. Хоть немного, хоть изредка. Я могла бы помогать вам в лаборатории…

— Не в моем праве решать за других. Мне не надо рассказывать, что такое неразделенная любовь, я не хочу, чтобы и ты мучалась. Если я нужен тебе… пока нужен…

Я не дала ему договорить, обхватив руками и прижавшись щекой к груди:

— А я вам не противна?

— Ты же видела, девочка. Мое тело наслаждалось близостью с тобой даже в условиях для того совершенно непригодных. Ты нравишься мне как женщина, и не только физически. Ты отважна, любознательна, умеешь делать логические выводы и с самого появления в Хогвартсе поражаешь своим интеллектом. И еще отлично готовишь зелья, — это уже насмешка, но я спешу за нее уцепиться:

— Так я могу помогать вам в лаборатории? Вы же готовите зелья для больничного крыла…

— Идем.

Он подошел к камину и постарался уместиться там вместе со мной, пояснив:

— Первый раз придется вдвоем. Дом под Фиделиусом.

Он назвал адрес, и мы оказались в просторной гостиной незнакомого мне дома.

— Это мое… убежище, что ли. На экстренный случай. По максимуму защищенное место. Сюда нет доступа никому, кроме меня, и, теперь, вас. Провести еще кого-то вы не сможете. Камин не подключен к сети, соединен с единственным камином в Штабе Ордена, через который мы сейчас прошли. Члены Ордена могут поговорить со мной через тот же камин, но пройти не смогут. Пойдем, я покажу тебе дом.

То, что профессор Снейп так легко впустил меня в свою жизнь, не поддавалось для меня никакому объяснению. Он показал мне большинство помещений в доме, разрешив пользоваться лабораторией и библиотекой: «Я думаю, вы достаточно разумны, чтобы не наделать глупостей!», познакомил с домовым эльфом — чистенькой старушкой Ниппи: «В мое отсутствие она подаст чай или может подсказать, где находятся нужные ингредиенты», указал в сторону спальни и гостевой комнаты. Я прервала экскурсию, прижавшись к нему всем телом. Если сегодняшний день не сон, значит, у меня может получиться и большее? По счастью, дверь спальни была недалеко.

Он не лгал — я действительно ему нравилась. Прежде чем очутиться на постели, я успела ощутить легкое движение раздевающего заклинания, после чего растворилась в чувствах. Секс был быстрым, порывистым и каким-то скомканным. Я чувствовала себя скованно, ощущая его напряжение, но была счастлива даже этой неловкой близостью.

Постепенно я освоилась в доме, привыкла заниматься в библиотеке, готовить зелья в лаборатории и вечерами ждать возвращения профессора. Он приходил не каждый день, в разное время, но приходил.

Ночами он был нежен и ласков, но меня не покидало ощущение, будто мы еще в том зале, занимаемся любовью на глазах у десятков Пожирателей, в любую секунду ожидая смертельного проклятия. Несколько раз мы вынуждены были прерываться, если он получал вызов от Дамблдора или начинала гореть Метка. Даже во сне он был собран, напряжен и готов ко всему. Как-то я осторожно проверила — во сне он не только постоянно держал ментальный блок, но и незамедлительно почувствовал вторжение, проснувшись, но не открыв глаз и не сбившись с ритма дыхания. Я услышала насмешливое «Экспериментируешь?» в тот момент, когда была уверена, что он глубоко спит после тяжелого трудового дня.

Только здесь, наблюдая за ним, я в полной мере поняла, насколько он контролирует себя и ситуацию. Каждое движение, каждая эмоция, каждая мысль была под контролем. Если до тех пор я не понимала, каким чудом за много лет его двойная игра не была раскрыта, то теперь наглядно это наблюдала. Необыкновенные выдержка и самоконтроль вызывали восхищение, легкую зависть и… жалость. Мне действительно было тяжело наблюдать человека, который не смеет позволить себе расслабиться, не позволяет себе отдохнуть. Понимая, что жалость нужна ему меньше всего, я, как могла, старалась не мешать, пропадая вечерами в Штабе Ордена. Во мне жила слабая надежда, что в одиночестве он хоть немного отдыхает.

В Ордене к моему переселению отнеслись спокойно, мне кажется, даже вздохнули с облегчением. Грюм, правда, косо посмотрел на профессора: «Смотри у меня, если с ней что случится!», но, услышав напоминание, кому я обязана спасением жизни, замолчал. Мальчики осуждающе посмотрели на меня и надулись — ревнуют. Глупые, наша дружба никуда не исчезла. Я продолжала заниматься вместе с ними в выходные, и надеялась вскоре помириться. Минерва многозначительно молчала, улыбаясь про себя. Директор подмигивал и предлагал лимонные дольки, но, кажется, одобрял. Впервые я почувствовала преимущество в моем положении пропавшей без вести: никто кроме посвященных в тайну не мог судачить о наших отношениях, да и запретить мне никто не мог — уже не ученица, совершеннолетняя, формально мертвая, не член Ордена — никому из них я больше не обязана подчиняться.

Спустя какое-то время я хозяйничала в доме профессора как в своем — мне передавали заказы на зелья от мадам Помфри, я готовила их в лаборатории профессора, я же и относила в Орден. Кроме зелий для нужд больничного крыла мы с профессором готовили много сложных составов для Ордена и личного пользования. И в Штабе, и в лаборатории полки были уставлены фиалами с редкими зельями — вот когда я оценила всю важность зельеварения! Информация, поступавшая в Орден, часто требовала немедленного реагирования, и в лаборатории постоянно кипело несколько котлов с долгими в приготовлении Оборотным, Феликс Фелицисом, Веритасерумом и даже Амортенцией. Их запасы были нарасхват, но позволяли успешно и оперативно действовать в случае необходимости. Рядом с готовым Оборотным без активного компонента на полках лежали образцы волос всех членов Ордена и некоторых случайных личностей. Возле Веритасерума стоял безумно дорогой, но пользующийся огромной популярностью, антидот к нему. Универсальные противоядия соседствовали с нейтрализатором Амортенции. Отдельную полку занимали основные медицинские зелья — Костерост, Кровоостанавливающее, Кроветворное, Обезболивающее, Успокоительное, Сна-без-Сновидений… Баночки с противоожоговой, ранозаживляющей и разнообразными косметическими мазями тоже периодически пустели. Работы в лаборатории было столько, что я не понимала, как профессор успевал справляться с ней без моей помощи. Времени на отдых оставалось мало — я училась, работала в лаборатории и урывками изучала библиотеку Снейпа. Как ни странно, он не пытался ограничить доступ, и я, с большой осторожностью, уже успела ознакомиться с рядом фолиантов по темной магии. Сила и возможности темномагических заклинаний действительно завораживали и обещали фантастические возможности. Неудивительно, что столько магов пошли по этой дорожке. Практиковать я, разумеется, не собиралась, но арсенал врага предпочитала изучить.

Вспоминая Сириуса, стремившегося вырваться из вынужденного заточения, я все еще не понимала причин его поведения. В моем мирке, состоящем из «убежища» и нескольких комнат на Гриммо, 12, было все, что мне необходимо — мой любимый, друзья, библиотека, лаборатория и все бытовые удобства. Я не могла бы заскучать здесь и за десяток лет. Конечно, мне не понять деятельной натуры мистера Блэка, но и отрицать, что это его нетерпение привело его к гибели, невозможно.

Только одна вещь беспокоила меня. Профессор Снейп (я все еще боялась звать его по имени даже в мыслях) пустил меня в свой дом, в свою работу, в свою постель, доверял мне, но так и не пустил по-настоящему в свою жизнь. В ответ на вопрос о самочувствии я слышала формальное «не стоит беспокойства», встречая его улыбкой, я не видела ответной реакции на его лице, слушая о его планах, я получала отчет о делах Ордена и иногда — Пожирателей, но не его оценку ситуации. Возможно, я хотела слишком многого, но постоянная маска, сопровождавшая его везде, не исчезала при мне ни на минуту. Он доверял мне, не ждал подвоха, не подозревал, но и показывать чувства не считал нужным. Возможно, я и облегчала его жизнь, но так и не стала его другом в том смысле, что имела ввиду Макгонагалл.