Ради всеобщего блага (джен)

Альбус

Когда зелье сварено — за окном рассвет. Зелье нежно-зеленого цвета, пахнет свежескошенной травой, и Альбус совершенно уверен, что на этот раз получилось.

Наконец-то.

Они бились с ним месяц. Альбус никогда не варил ничего столь капризного. И без Геллерта и его невероятного таланта к чарам ничего бы у них не вышло.

Геллерт спит у котла на диване. Он накладывал последние чары час назад и прилег отдохнуть. Диван из старого котла и подшивки «Вестника зельеделия» у него получился с первого раза, одним взмахом палочки — как обычно потрепанный, продавленный и в пятнах (Альбусу непонятен этот феномен, у него вещи всегда выходят новыми, но он не знает, как сформулировать вопрос). Альбус горд успехами ученика. Ну и собой чуть-чуть, как учителем. Все-таки в Дурмштранге трансфигурации учили скверно, да и склонности у Геллерта не было — а какие успехи!

Теперь он точно поступит в Гейдельберг, и неважно, что у него нет диплома. Экзамены он выдержит.

После этого зелья — никаких сомнений.

Вот только Альбусу совсем — совсем не хочется его отпускать. Неужели в Англии нет университета, достойного Геллерта Гриндельвальда?

Альбусу давно ни с кем не было так легко. Или — никогда не было? С братом, наверное... давно. Пока не выяснилось, что Альбус — гений, и брат не решил, что он обязательно зазнается. Пришлось чуть зазнаться, не разочаровывать же?

Хотя, если не врать самому себе, ему нравилось быть «лучшим в своем поколении». Это было в первую очередь интересно. Переписываться с первыми магами Европы на равных, получать доступ к редчайшим книгам, к редким реактивам, к опасным артефактам.

Невероятно интересно.

Но первые маги Европы все-таки были стары и жили далеко. С ними не побежишь на речку и не обсудишь, валяясь в траве, возможность сбивать магловские самолеты Бомбардо. Не говоря уже о том, что сам предмет разговора вызвал бы у них разлитие желчи.

Альбусу совсем не хочется это терять.

Геллерт

Он просыпается от того, что на него смотрят. Незаметно проверяет, на месте ли палочка в рукаве, и прислушивается.

Тихо. Птицы. Легкое дыхание.

Не Дурмштранг, вспоминает он. Англия.

Здорово.

Открывает глаза, поворачивается.

Альбус сидит на табуретке, сложившись пополам, уткнувшись подбородком в замок рук, и смотрит в его сторону затуманенным взглядом.

— Привет, — тихо говорит Геллерт.

— А? — вскидывается Альбус. — А, привет. Хорошее утро.

— Раз ты так говоришь, — улыбается Геллерт, — значит, все получилось?

— Утро само по себе хорошее, — фыркает Альбус. — Но зелье готово. Как мне кажется.

— Замечательно.

Геллерт садится на диване и с хрустом потягивается.

— На ком испытывать будем?

— Э... — Альбус распрямляется, промаргивается. — У нас, ученых, есть старая традиция: испытывать на себе. Так что дери волос, а я пока найду мензурку чистую...

Он оглядывается и морщится. Да, за ночь они порядком разгромили образцовую лабораторию аккуратиста Альбуса. Чистого в ней осталось мало.

— Поправка, — вздыхает он. — Помою мензурку.

Месяц назад Геллерт предложил бы воспользоваться очищающим заклинанием. Или трансфигурировать тот же диван назад в хлам и хлам в посуду.

Сейчас он ловит предложение за хвост на стадии формирования и глупо этим гордится. В трасфигурированное или затронутое магией экспериментальные зелья не наливают. Он всегда знал это правило, но сейчас наконец-то понимает его по-настоящему, и так отчетливо, что аж двухнедельный ожог чешется.

Я сдам вступительные в Гейдельберг, внезапно осознает Геллерт. Я помогаю варить невозможное зелье, я, засыпая, трансфигурирую диваны, я накладываю щитовые чары, прыгая на одной ноге, размахивая обожженной рукой и ругаясь как маггл. Я точно их сдам.

Отличное утро, действительно.

— Помой вторую, — говорит он Альбусу.

— Это еще зачем?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, — говорит Альбус, — что мне нужно было заставить тебя расписаться кровью на правилах техники безопасности.

Геллерт фыркает.

— Я не предлагаю пить его одновременно, ты что. Но я буду первым.

— Нет уж, — говорит Альбус. — Если что-то пойдет не так, то я, во-первых, старше...

— Ты гений и это, как его, «достояние».

Альбус поворачивается и грозно сверкает глазами. Геллерт хмыкает.

— Во-вторых, — продолжает Альбус, — у тебя лучше с чарами. У тебя больше шансов ликвидировать опасность.

— Если она будет относиться к чарам. Ты разностороннее.

— Я — мастер-зельевар, ведущий эксперимент, и это моя обязанность.

— Но идея-то была моя!

Что, нечем крыть? Никогда не играй в карты, Альбус, — обуют.

Альбус

Альбус хмурится. Мысль пустить Геллерта вперед ему не нравится, несмотря на логичность. Она кажется ему трусливой, настоящие ученые не должны так поступать.

— Тогда давай тянуть жребий, — говорит он наконец. — Так будет честно.

— Тут нечего тянуть, — возражает Геллерт. — А трансфигурировать жребий — не по правилам. Монетки есть? У меня — нет.

Альбус качает головой. Он всегда входит в лабораторию с пустыми карманами. Мало ли какой магический след остался на деньгах.

— Тогда: камень — ножницы — бумага?

— Согласен, — кивает Альбус.

Домывает мензурки, ставит их на чистый участок стола. Встает перед Геллертом, а тот улыбается ему во весь рот и демонстрирует пустые руки.

Светлые волосы растрепаны, похожи на ореол вокруг головы.

Солнце, а не человек. Фаэтон.

«Что я буду делать, когда он уедет?» — думает Альбус и выбрасывает «камень».

Раз: камень тупит ножницы.

Два: бумага разрезана.

Три: камень обернут бумагой.

— Ну я же говорил, — ухмыляется Геллерт. — Давай его сюда.

— Подожди, — бурчит Альбус. — Мне подготовиться надо.

Бинты, безоар, мазь от ожогов, антидот многосущного зелья на мандрагоре — вроде все.

Налитое в мензурки изумрудное зелье становится лишь чуть темнее, когда Геллерт опускает в него волос Альбуса.

Геллерт улыбается, поднимает мензурку.

— Аве Цезарь, — говорит он, — ну и так далее.

И выпивает одним глотком.

Геллерт

Когда проходит изначальное привычное головокружение от многосущного зелья, Геллерт с разочарованием понимает, что ничего не изменилось. Разве что мантия ему стала мала, да и зрение, кажется, стало хуже. Но никакого прозрения. Совсем не похоже на легилименцию. Он разочарован. Он ожидал гораздо большего.

Интересно, где же допущена ошибка? В дозировке крыльев пикси? Или чары трансформации нужно было накладывать секундой раньше?

Хм...

— Ты как?

Альбус встревожен. Забавно, думает Геллерт, я раньше не замечал насколько он рыжий. Солнце, что ли, так падает? Эх, как же не хочется его расстраивать...

— Да вроде как обычно, — говорит Геллерт. — Я думал, что вы, рыжие, думаете как-то иначе, но, кажется, разницы нет. Жаль.

— Никаких изменений? — огорчается Альбус.

— Никаких, — вздыхает Геллерт. — Ни новых знаний, ни прозрений. Странно, да? Вроде бы структура зелья правильная...

Структура разворачивается перед его внутренним взором во всей многомерной красе. Замечательная штука получилась, даже нарисовать хочется. А, собственно, почему бы и нет?

Он взмахивает палочкой — и узел трансфигурационных состояний, чар и переплетенных магических отпечатков от ингредиентов повисает над полом.

— Такая красивая штука вышла, — с сожалением говорит Геллерт, — и не работает. Интересно, почему?

— Красивая? — странным голосом произносит Альбус. — Интересно?

У него такое лицо, что Геллерт даже пугается.

— Ну да... А что?

— Погоди...

Альбус берет палочку и рядом с разноцветным узлом зелья повисает мираж белого здания. Белое здание — само изящество. Колонны, купол, резьба как кружево. И, кажется, он его уже видел, точно видел, но подобного ощущения он совсем не помнит.

Точно! Тадж-Махал!

Они смотрели с Альбусом маггловское описание Индии, и, увидев эту литографию, Альбус тогда сказал: «Какая красота», а он сам...

Он этого не видел. Он отчетливо помнит, что не видел ни изящества, ни кружева — он оценивал скорость строительства. Он может с легкостью воспроизвести расчеты, но не хочется. Ему хочется смотреть. Потому что здание — красивое.

Впервые в жизни Геллерт понимает, что значит это слово.

— Альбус, — говорит он хрипло. — Сработало!

В следующую секунду его обнимают, а он смеется до слез в глазах.

Альбус

Срок действия зелья слишком короток. Через три минуты Геллерт становится самим собой. Его глаза сияют. Альбус не может сдержать нетерпения.

— Моя очередь, — говорит он.

От волоса Геллерта зелье становится почти черным.

— Видишь, какие у меня потемки вместо души, — комментирует Геллерт. — Ты осторожнее.

— Постараюсь не стать Темным Лордом за три минуты, — говорит Альбус и опустошает мензурку.

Оказывается, быть ниже ростом — довольно интересно. Он ощущает себя таким легким, что даже подпрыгивает на месте. Полы мантии путаются в ногах, он чуть не падает и с размаху садится на диван, под смеющимся взглядом Геллерта.

Смутно вспоминается незаданный вопрос — про этот самый диван. Странно, какая глупость его интересовала. Совершенно очевидно, что правильный диван для сна — именно такой. Ведь новый следует укрощать и облеживать, и кто знает, как будет на нем спаться.

Альбус оглядывает лабораторию. Смотрится она неказисто. Нет и половины инструментов и ингредиентов, заказанных из Европы, пустые места на полках неприятны.

Его корреспондент в Праге совершенно ненадежен: столько раз обещая, он никак не может прислать заказанное.

Он очень любезен, несомненно. Но сейчас Альбус не может понять, почему недавно его это так радовало. Совершенно очевидно, что старый сморчок тянет из него идеи, и совершенно задаром. А всех тех инструментов, ингредиентов и связей, которыми он так скромно, намеками хвастается в письмах — просто не существует.

У него такое чувство, будто он съел слизняка.

За три минуты он не успевает вспомнить всю свою корреспонденцию с «первыми магами Европы», хотя память работает быстрее и четче, чем он привык. Но и из того, что он успевает, очевидно, что уважения, которым он так гордился, в письмах и близко нет. Как он мог купиться на пару неискренних комплиментов и громкие имена?

— Мне кажется, я глупец, — говорит Альбус, когда три минуты истекают. Радость и возбуждение открытия исчезли. Осталась одна усталость, он совершенно разбит.

— Ты гений, — говорит Геллерт. — Я — талант. А те, кто этого не понимают, идиоты. Им же хуже.

И Альбус не может не рассмеяться.