Слово об Апокалипсисе (джен)

Пожалуй, Апокалипсис — самое великое поэтическое произведение, созданное на земле. Это феномен, который по существу выражает все законы, поставленные перед человеком свыше. Апокалипсис толковать невозможно. Потому что в Апокалипсисе нет символов. Это образ. В том смысле, что если символ возможно интерпретировать, то образ — нельзя. Символ можно расшифровать, вернее, вытащить из него определенный смысл, определенную формулу, тогда как образ мы не способны понять, а способны ощутить и принять. Ибо он имеет бесконечное количество возможностей для толкования. Он как бы выражает бесконечное количество связей с миром, с абсолютным, с бесконечным. Апокалипсис является последним звеном в этой цепи, в этой книге — последним звеном, завершающим человеческую эпопею — в духовном смысле слова.

Андрей Тарковский

Утренняя заря встретила нас неприветливым осенним холодом. Некогда ясное небо уже было затянуто чёрными тучами, беспокойный ветер торопливо шелестел по заброшенным дорогам и лесным тропинкам. Было страшно. Мы пришли убивать — мать, отца, детей. Вырезать целую семью во имя политического акта. С виду особняк был очень красив, готический стиль мне всегда нравился. Но сейчас он казался предвестником чего-то неизведанного, странного и необычайно прекрасного.

Аппарировали на место назначения мы тихо, почти незаметно. Под покровом раннего тумана прокрались поближе к дому — нельзя было рисковать, ведь здесь могли стоять следящие чары. Около дома неспешно прогуливался охранник, один-единственный. Хватило одного взмаха палочкой.

Мы шли дальше. Вернее, не просто шли — уже почти переключились на бег. Времени становилось всё меньше и меньше, так как нас уже могли заметить. Осталось обогнуть здание и мы выйдем прямо к парадному входу, который был открыт нараспашку. Глупые. Забыли, что такое война. Забыли, что за ошибки здесь платят кровью. Мы встретили Огдена прямо у дверей. Раскрыв рот от удивления и испуга, он не успел даже потянуться за палочкой. Я видел страх в его глазах. Страх и понимание того, что он всё проиграл. От души улыбаясь, Долохов произнёс "Авада Кедавра!" и Огдена не стало.

Вот так умирают люди на войне. Быстро, просто, безжалостно.

Врываться в дом мы не стали — слишком рискованно. Разумеется, дети и жена Огдена находились там. Наверняка они сейчас играли вместе с волшебными игрушками, может, пили крепкий чай со вкусными конфетами, а возможно и спали. Я не знаю.

Адское пламя — лучшее зрелище, что я когда-либо видел. Завораживающий вихрь огня, сметающий всё на своём пути, безумный факир, играющий со смертью. Языки этой бури, этой фурии охватили безразличный дом. Они лизали его стены, проломили дверь, окна и ворвались внутрь, обдавая всё своим убийственным жаром. Будто бы сойдя с небес, Адское пламя уничтожает своего врага — и теперь этим врагом был Человек. Это чудо, это великолепие достигло своего апогея в тот момент, когда в доме раздался крик. Крик, полный боли и отчаяния.

Мы стояли, полностью заворожённые этим огненным шоу. Я никогда не видел ничего столь восхитительного. Я был в смятении, в смятении, что предваряет восторг. Я знал, что это лучший момент в моей жизни. Я упивался болью. Я упивался смертью.

В этот момент мы доказали, что сострадание и милосердие — ничто. Огонь сжёг всё, что можно было сжечь на территории Огденов. Все людские понятия о добре и зле — мы всё перевернули одним заклятием, в одно-единственное утро. Все человеческие устои стремительно пошли на дно. Мы больше не подчинялись морали. Мораль умерла.

И это было прекрасно.