How soon is now (гет)

Последний раз Петуния была в Манчестере на похоронах родителей. Завещанный ей дом некоторое время арендовали дальние родственники Эвансов, потом и те перебрались в более престижный район. Дурсли собиралась продавать дом, однако, изучив ситуацию на рынке недвижимости, Вернон убедил жену повременить. По его расчётам, цены на жильё должны были вот-вот взлететь. Прогноз оправдался с существенной оговоркой: земля дорожала везде, но только не в манчестерской промзоне.

Несколько улочек между портом и заброшенной ткацкой фабрикой словно попали во временнУю петлю, яму. Дыру. От взирающего на них с брезгливостью, как на гангренозный аппендикс, района комфортабельных новостроек улочки отгородились завесой невесть откуда взявшегося смога. Возможно, ветер пригнал этот смог через временнУю дыру из славной для Манчестера эпохи индустриальной (преимущественно текстильной) революции — эпохи имперского величия и кровавых мятежей, производящих сил и производственных отношений, эпохи Карла Маркса и королевы Виктории. [1]

Лицо города — отреставрированная неоготика в центре, парадный фасад викторианской Англии. Манчестерский кафедральный собор, Библиотека, здание мэрии — ярчайшие жемчужины на её тяжёлом, изысканно-уродливом платье с кринолином, воланами и рюшами. Район, примыкающий к закрытой ныне фабрике — отвратительная изнанка, подкладка из грубого хлопка, пропитавшаяся запахами пота и застоявшегося табачного дыма. Нет, здесь уже лет сто не выплескивают нечистоты прямо на улицу, и завод не сбрасывает отходы в реку, но воды Ирвелла здесь кажутся темнее, а играющие у причала мальчишки все как один — диккенсовские персонажи.

В таком месте можно стать всем или никем. Бессловесной женой пропойцы, который поколачивает, потому что любит, или оторвой-феминисткой. Образцовым солдатом армии безработных, потерявшим в боях руку-ногу, семью и веру в себя, или образцовым бездельником, прекрасно живущим на пособие. Винтиком неисправной машины, не то, что заменимым — ненужным в принципе, или анархистом. В таком месте можно тянуть лямку или послать всё к такой-то бабушке. Манчестер — не родина панк-движения. Но знаменитый первый концерт SexPistols, давший начало «новой волне» английской музыки, состоялся именно здесь в 1976 году.

Кто-то из героев этой истории чисто теоретически мог присутствовать на памятном концерте. Точно не Петуния. Скорее всего, Лили. Ведь это был июнь её предвыпускного года, последние каникулы. Прощание с детством, прощание с Манчестером — отношения с Джеймсом входили в новую фазу; молодые собирались съехаться сразу после окончания школы. Последнее лето в родительском доме — подходящее время для какой-нибудь сумасшедшей выходки. Конечно, Лили не могла пойти с Джеймсом. Он слишком плохо знал маггловскую культуру, чтобы оценить сомнительную прелесть «Anarchy in UK». Соседский парнишка — другой потенциальный спутник — на тот момент, увы, уже простился с детством в самом широком смысле. Вероятно, Лили отправилась одна. Родителям ничего не сказала, но Петуния знала и осуждала. Она тогда не упускала случая осудить сестру. Всё шло к тому, что Лили выйдет замуж первой. Для Петунии это стало бы катастрофой, личным поражением. Младшая и так во всём первая. Несправедливо, правда?

Год спустя, мысленно послав Лили к такой-то бабушке, Петуния сказала «да» Вернону Дурслю и тоже покинула Манчестер. Как ей казалось, навсегда.

* * *

Родной город встретил Петунию с безразличием, которое неожиданно пришлось ей по душе. В Литтл Уингинге она искала покоя и изолированности. После манчестерской скученности хотелось свободного пространства, уединения. Надо было ехать в Лондон! Анонимность, пусть и ценой обезличенности, можно обрести только в большом городе, в толпе. Пространство пригорода существует по особым законам — законам кривого зеркала. В целом оно сжимается, но крошечные детали, напротив, приобретают циклопические размеры, приобретают значение.

Коттеджи Тисовой улицы отстоят друг от друга достаточно далеко, но все они будто выставлены напоказ. Соседи рассмотрят под микроскопом каждый палисадник, каждую альпийскую горку, а заодно и все проблемы супружеского быта. Петуния ненавидела соседей. Настолько, что подмечала их недостатки, промахи, неудачи. А что ещё оставалось делать? Она включилась в игру.

Типовые двухэтажные особнячки из красного кирпича на улице Прядильщика и отходящем от неё Тупике Прядильщика лепятся друг к другу вплотную, но здесь никто не заглядывает в окна. Что нового там можно увидеть? Всем плевать на соседей. Своего дерьма хватает.

Войдя в дом, Петуния первым делом распахнула окна. Света не прибавилось, зато порыв ветра поднял копившуюся годами пыль. Гарри, не замолкавший всю дорогу от вокзала, вёл себя непривычно тихо. Спросил, где комната Лили, и скрылся, бросив вещи в прихожей.

Петуния осталась одна в гостиной. Была глубокая ночь. Несмотря на разруху в доме, несмотря на пережитое волнение, тревоги, сомнения и чудовищную усталость, она ощущала что-то вроде эмоционального подъема. События минувшего вечера отошли на второй план. Она одна — Гарри не в счёт, одна в собственном доме! Впервые. По-настоящему. Она хозяйка, сама принимает решения. Ей не на кого положиться, кроме себя. Её будущее неопределённо, а настоящее полно опасностей. Если бы не серьёзность ситуации, это можно было бы назвать... приключением? Петуния чувствовала себя маленькой девочкой, которую мама с папой, уезжая на лето, оставили за старшую. Вернон далеко. Так далеко, что его словно бы и нет. Свобода! Каникулы!

Дойдя до этой абсурдной ассоциации, миссис Дурсль решительно одёрнула себя и направилась звонить в Литтл Уингинг. Ей совсем не хотелось разбудить Дидди, но Вернон настоял, чтобы она дала о себе знать сразу по приезду.

Неуместное ощущение праздника, заметно поблёкшее, увядшее после общения с супругом, окончательно испарилось, когда Петуния обнаружила, что разруха в доме не исчерпывается пылью и общей запущенностью. Кран подтекал, плита не работала. Петуния не привезла с собой ничего съестного, да и не успела ещё проголодаться, но вот выпить горячего кофе — настоящего, не растворимого — было бы неплохо.

Утром они с Гарри решились на вылазку до ближайшего продуктового.

Судя по кругам под глазами, мальчишка не спал вовсе, но выглядел бодро и невзрачные окрестности обозревал с интересом. Петуния довольно смутно помнила дорогу, а спросить было не у кого. Вот разве что у неизвестного господина с взлохмаченной седой шевелюрой, который плетётся в их направлении со стороны Тупика Прядильщика, на ходу раскуривая папиросу. Они поравнялись. Петунии стало не по себе. Вблизи неизвестный выглядел жутковато. Косматые брови, нос крючком, тяжёлые красноватые веки. Хищный взгляд. Старик сверкнул глазами, и она отпрянула, отвернулась, ускорила шаг.

— Кто это? Вы его знаете? — спросил Гарри шёпотом.

— Нет.

Петуния взяла племянника за руку. Дура, какая же она дура! Зачем только ввязалась во всё это! Ну, приехали — ладно. Так сидели бы дома, заказывали пиццу, пока Дамблдор не решит все проблемы. Повернуть назад — или до магазина ближе? Не было ли слежки от вокзала?

К ужасу Петунии, старик увязался за ними. Гарри сжал её руку:

— Не бойтесь, у меня с собой палочка.

— Молчи!

Она перешла на бег. Поттера тянула за собой.

За углом показался супермаркет.

Несмотря на сравнительно ранний час, в продуктовом уже толкались покупатели. В основном, в отделе алкоголя. Жутковатый старик направился туда же. Петуния перевела дух. Никто за ними не следил. Что она себе напридумывала! Паникёрша. Смех, да и только.

Смех, даже мысленный, вышел каким-то нервным. Голова кружилась, ноги подкашивались. Гарри, как ни в чем не бывало, загружал тележку продуктами, а она так и застыла в узком проходе, опираясь о стеллаж, пытаясь унять дрожь. Пробиравшийся к кассе мужчина задел её плечом.

Как ни странно, именно это помогло прийти в себя. Он даже не извинился! Типичная манчестерская грубость. Добро пожаловать домой, Эванс.

Мужчина стоял в очереди, спиной к ней. Высокий, темноволосый. Потёртые чёрные джинсы, мятая, неопределённого цвета рубашка навыпуск. На конвейерной ленте перед ним — бутылка вина (красное, очень дешёвое) и что-то ещё. Упаковка охлаждённой говядины? Петуния тоскливо вздохнула, вспомнив про неработающую плиту. Надо бы вызвать мастера, иначе они с Гарри так и останутся на сухом пайке. Взгляд снова зацепился за бутыль. Что-то ей это напоминает. Мужчина как будто смутно знаком. Ну конечно! Петуния видела его всего несколько раз, и всякий раз обходила стороной. Он распивал прямо на улице, иногда в сквере. А уж когда орал на жену, слышала вся округа. В такие моменты Петуния почти сочувствовала его сынку-фрику. Но ведь этого не может быть! Тот человек давно умер. А всё-таки со спины — вылитый Тобиас Снейп...

Последнее слово она произнесла вслух. Почти шёпотом, но Гарри выронил банку с малиновым джемом.

Банка разбилась. Мужчина обернулся.

_ _ _ _

[1] Основные свои труды Маркс писал, разумеется, в Лондоне, а в Манчестере бывал лишь проездом, читал лекции, с Энгельсом встречался. Тем не менее, среднестатистический манчестерец знает об авторе «Капитала» куда больше среднего англичанина. Позволю себе предположить, что Тобиас Снейп, к примеру, был страстным поклонником немецкого философа-экономиста и после энной стопки пространно излагал собутыльникам свои взгляды на диалектический материализм, угнетённое положение рабочего класса в Манчестере, закрытие фабрики, арабов-мигрантов и, конечно, евреев, которые непостижимо виноваты во всём на свете, включая скверный нрав миссис Снейп.

Тот факт, что в крови самого Тоби бурлил Сион (внешность, во всяком случае, позволяла предположить именно это), успешно игнорировался и вспышкам антисемитизма не мешал. Под конец вечера, Тоби, вероятно, с жаром высказывался об эксплуатации человека человеком, толстосумах-буржуа и снобах-аристократах, а перед самой отключкой успевал вспомнить прапрадедушку, погибшего за всеобщее избирательное право в битве при Питерлоо, известной также как Манчестерская бойня. Словом, «древнейшее и благороднейшее семейство Снейп»... Если читатель простит мне затянутость лирического отступления, я пойду ещё дальше в своих допущениях и предположу, что сын Тоби увлёкся идеями национализма отчасти понаслушавшись папашкиных речей — то ли под их влиянием, то ли от противного, а когда представилась возможность завести дружбу со снобом-аристократом, сделал это в пику отцу.