How soon is now (гет)

Самый пока что жаркий день лета клонился к вечеру. Лишённые таких важных занятий, как мытьё машин и стрижка газонов, обитатели Тисовой улицы сидели по комнатам, где было чуть прохладней. Вернону приходилось особенно тяжело, он пыхтел и сопел, мерно раздувая моржовые усы. Петуния пыталась читать, но дальше первой фразы дело не шло. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Первая фраза — она же наиболее цитируемая. Стоит ли продираться дальше, если автор откровенно и сходу отступил от реальности в угоду литературности? Петуния захлопнула книгу, скосив взгляд на распластавшуюся по дивану мужнину тушу. Русский писатель всё усложнил. Каждая счастливая семья по-своему несчастлива. И точка.

— Дорогая, Мардж хочет снова приехать на день рождения Дидди.

Петуния поджала губы:

— Прелестно, но на кого же она оставит своих бульдогов? В прошлый раз она прямо заявила, что предпочитает их общество моему. Нашему. — Елейный тон Петунии ясно давал понять: Мардж место на псарне. — Общение с людьми подчас требует большей выдержки, чем дрессура. Я это понимаю, а вот за Гарри не поручусь. Мы же не хотим повторения той ужасной истории.

— Но милая, Мардж не помнит, как всё было! Думает, она сильно перебрала.

— Тоже правда, между прочим.

Чтобы стряхнуть раздражение, неизбежно накапливающееся при общении с супругом, Петуния поднялась с кресла. Прошлась по комнате, стараясь не замечать комочков пыли в углах и крошек от печенья на серванте, оставленных, конечно же, Верноном. За окном стремительно темнело, как бывает, когда погода резко портится. Где Дидди? Пора бы ему вернуться.

Надвигающуюся грозу Петуния определяла безошибочно каким-то шестым чувством ещё до того, как наползали тучи, и поднимался ветер. Необъяснимое волнение охватывало её и пробегало холодком по спине. Это было приятно и неприятно одновременно, как щекотка. Только теперь вместо смутного беспокойства она ощущала полноценную тревогу. В застоявшемся воздухе не было обещания послегрозовой свежести — напротив. С улицы тянуло подвальной сыростью. Аромат рододендрона, доносившийся из палисадника, сгустился до тяжёлой, душной, гнилостной сладости. Как будто цветы маскируют трупный запах. Петуния почувствовала лёгкую тошноту.

Гроза так и не грянула. Темнота отступила внезапно, словно её спугнули. Облокотившись о подоконник, Петуния наблюдала, как из проулка вдалеке выплывает, постепенно рассеиваясь, облачко промозгло-серого тумана, пока её не отвлекли звуки в прихожей. Дидди! Ну и Гарри заодно. Слава богу.

— Наконец-то, я уже начала вол...

Поттер вынырнул из-под руки кузена. Тот качнулся на месте, лицо бледно-зелёное.

— Дидди! Дидди, что с тобой?

На крики Петунии из гостиной притопал Вернон:

— В чём дело, сынок? Что случилось? Миссис Полкисс чего-то не то дала тебе к чаю?

— Почему ты весь в грязи, золотко? Ты что, лежал на земле?

— Тебя избили? Кто это сделал, сынок? Назови имена. Мы до них доберёмся.

— Тсс! Вернон, он хочет что-то сказать! Что, Дидди? Скажи маме!

Гарри уже поставил ногу на нижнюю ступеньку, когда Дадли обрёл дар речи:

— Он.

Гарри замер.

Петуния замерла.

Вернон сжал кулаки.

— Что он сделал, родной мой? — спросила Петуния трепещущим голосом.— Это было... ну, сам знаешь что, да? Он использовал... эту штуку?

Случилось то, что должно было случиться рано или поздно, хотя Петуния отказывалась верить. Племянник-фрик напал на её сына.

В кухонное окно влетела ушастая сова. Она уронила на пол большой пергаментный конверт. Пока Вернон орал и брызгал слюной, выгоняя птицу, Гарри развернул письмо. Петуния не сводила с него взгляда. Мелкий гадёныш даже не чувствует себя виноватым! На лице потрясение, но ни тени раскаяния. Кажется, он едва сдерживает гнев.

Не об этом ли предупреждал Дамблдор, намекая, что ей следует обращать пристальное внимание на проявления жестокости у поттерианского отпрыска. Возможно, Петуния несколько перестаралась с превентивными мерами, запирая племянника в чулане и пресекая любые его попытки постоять за себя. Всё равно мальчишка неуправляем. Опасен. Жестокость? Неспровоцированная агрессия? Мардж сама напросилась, но Дидди! Её солнышко, её крохотулечка. Нельзя было оставлять Гарри.

Продолжая мысленно корить себя и не замечая ничего вокруг, Петуния прижимала к себе Дадли, машинально гладила его волосы, укачивала как маленького. Она пропустила часть перебранки и появление второй совы. Из оцепенения её вывел резкий окрик Вернона:

— А ну говори, за что тебя исключили!

Исключили? Из Хогвартса? Теперь Гарри постоянно будет с ними. Только не это.

— За то, что я совершил волшебство.

— Ага! — Вернон с такой силой хватил кулаком по холодильнику, что дверца открылась, и диетические лакомства Дадли рассыпались по полу. — Сознался-таки! Что ты сделал нашему сыну?

— Он, — подал голос Дадли, — нацелил на меня свою палочку. Вдруг стало темно. А потом... Ужас какой-то. Холод. Зверский холод. Как будто...

— Как будто у тебя никогда больше не будет никакой радости, — безразличным тоном подсказал Гарри.

— Да.

— Так! — Вернон выпрямился. Раскрасневшийся, с вздувшимися жилами на бычьей шее, он был особенно похож на сестру. — Ты навел на Дадли какие-то чары, у него помутилось в голове, и он решил, что приговорен к несчастью или вроде того. Верно я говорю?

— Сколько раз вам объяснять? — Гарри тоже начал выходить из себя. — Это был не я! Это были два дементора!

— Что ещё за бред собачий? Деме... демо... кто это такие, чёрт бы их драл?

— Они стерегут Азкабан, тюрьму для волшебников, — прошептала Петуния, и тут же прихлопнула рот ладонью, как если бы у неё случайно вырвалось нехорошее слово. Вернон уставился на жену с выражением крайнего изумления.

— Откуда вы знаете? — спросил не менее удивлённый Гарри.

— Я слышала... много лет назад... Этот жуткий человек... рассказывал о них ей.

— Если вы про моих родителей, почему не называете их по именам? — Гарри был одновременно возмущён и растерян.

Петуния не ответила. Она тоже испытывала смятение.

Да, конечно, она говорила про Лили. Но жуткий человек — не Джеймс, хотя и тот был чудовищем. Жуткий человек появился ещё до Джеймса. Стал первым вестником несчастья. Первым, кто внёс раскол в сестринские отношения. Он как змей-искуситель приманил Лили сказочками про лучший мир и увёз в этот мир за собой, как Харон. Увёл туда, где её ждала смерть. Не Джеймс украл у Петунии сестру.

— Та-ак, снова протянул Вернон. — Значит, демонтёры, или как их там, тюрьму вашу охраняют. Но если Дадли досталось от них, почему исключают тебя? И что делали эти дементоиды в Литтл Уингинге?

— Понятия не имею, — ответил Гарри устало.

— Это всё ты, — повторил Вернон с нажимом. — Это из-за тебя, я знаю, не отнекивайся. Иначе с чего бы им здесь ошиваться? Зачем им было лезть в проулок? Что им здесь было нужно?

— Наверно, Он их послал, — Гарри сказал это тихо. Скорее себе, чем Вернону.

— Кто — он?

— Лорд Волдеморт. Он вернулся.

— Вернулся? — Петуния не поверила своим ушам.

Очень странно было услышать о Волдеморте вот так, в присутствии Вернона и Дадли, в собственном доме, собственной маленькой крепости. Чистая уютная кухонька, украшенная цветами гостиная — бастион покоя и надежности, выстроенный Петунией с большим трудом и большими жертвами. Под его фундаментом закопаны, бесконечно глубоко, женские страхи вперемежку с девичьими мечтами. В один миг всё рухнуло. Бастион пал, обвалилась невидимая стена, пятнадцать лет отделявшая привычный, упорядоченный мир от чуждого колдовского. Пакт о ненападении — «не вспоминать лишний раз, и они не напомнят о себе» — грубо нарушен. Цветами больше не замаскировать трупный запах.

Петуния никогда по-настоящему не чувствовала себя в безопасности рядом с Верноном. Сейчас она ощущала разве что солидарность в беспомощности. Если Вернон и испытывает страх, проявляет он его как все мужчины, претендующие на брутальность — злится. Или Вернон просто не понимает? Дадли тоже не понимает, он же совсем ребёнок. Вот и Гарри ещё ребёнок, но, кажется, не боится. Лили ничего не боялась.

Петуния посмотрела на племянника, как не смотрела никогда раньше. Она словно впервые осознала, что Гарри — сын её сестры, родная кровь.

— Да, — сказал Поттер, обращаясь к тёте, и только к ней. — Волдеморт вернулся месяц назад. Я его видел.

Петуния стиснула плечи Дадли. Что теперь будет?!

— Погоди, — вмешался Вернон. — Ты говоришь, этот, который убил твоих родителей, вернулся?

— Да.

— И теперь он насылает на тебя демонаторов?

— Очень похоже.

— Что ж, это решает дело. — Стремительно багровевший Вернон перевёл взгляд с бледной, как полотно, жены на зелёного, как весенний лужок, Дадли, потом снова повернулся к Гарри: — А ну пошёл вон из моего дома!

— Что?

— Ты слышал! Вон! Хорошенького понемножку! Если за тобой охотится псих, ты подвергаешь опасности мою жену и нашего сына, оставаясь здесь. От тебя одни неприятности! С меня хватит. ВОН!

Лицо Вернона сделалось похожим на резиновый шар. Рубашка на груди натянулась. Казалось, он разбухал.

«Вот-вот поднимется к потолку и вылетит через окно, как Мардж под заклятием», — отметила Петуния отстранённо. Вернон поддёрнул брюки. Петуния некстати вспомнила, как он одевался утром — натягивал бельё, и резинка хлопнула по животу с характерным звуком.

Гарри не двигался с места. Застыл как вкопанный, комкая в руке пергаментный конверт.

— Ты что, оглох?! — Вернон наклонился вперед, словно готовясь обрушиться на мальчишку всем весом: — Убирайся! Вали! Почему мы тебя тогда взяли — ума не приложу. Права была Мардж, надо было отдать тебя в приют! Проявили мягкотелость себе во вред, подумали, что сможем это из тебя вытравить, но ты пошел той же дорожкой, что твои никчёмные родители! Ты... Чёртовы птицы!

Очередная сова с громким уханьем вылетела из дымохода и уронила красный конверт перед Петунией. Поттер кинулся за письмом, но тётка его опередила.

— Распечатывайте, если хотите, — сказал Гарри. — Я и так услышу, что там написано. Это громовещатель.

Красный конверт начинал дымиться.

— Не бери! — вскричал Вернон, — это может быть опасно. Отдай ему!

Но Петуния уже прочла адрес.

— Письмо мне. Мне, Вернон, посмотри! Тисовая улица, кухня дома номер четыре, миссис Петунии Ду...

Её голос дрогнул, рука тоже дрогнула. Конверт упал на стол и вспыхнул.

Она сразу поняла, от кого письмо, хотя жуткий, словно пропущенный через ржавый усилитель голос, раздавшийся в кухне и прокатившийся по дому гулким эхом, был неузнаваем.

«Не забывайте мой наказ, Петуния!»

Необыкновенные люди — те, кто совершает Поступки, проявляет Необыкновенную храбрость перед лицом прямой угрозы, с детства мечтает о чём-то особенном, не надеется на чудо, а сам творит чудеса. Петуния не была особенной. В детстве она мечтала быть принцессой. Принцесса в её ситуации хлопнулась бы в обморок.

Остатки конверта догорали в полной тишине.

— Что это значит? — хрипло спросил Вернон. — Я не...

После новостей об убийце Лили затянувшаяся сцена изгнания племянника и тирады Вернона показались Петунии дурным спектаклем. Единственный положительный момент во всём кошмаре — необъяснимые опасения Дамблдора и её собственные вполне законные опасения насчёт наклонностей Гарри не подтвердились. Он не виноват. Но «наказ»! Если у неё перед кем и есть обязательства, то только перед Лили. Дамблдору она ничего не должна.

— Гарри, собирай вещи.

До сих пор мальчишка стойко выдерживал нападки дяди, теперь же по нему словно катком проехали. Спорить больше не пытается. Понимает, за кем в семье последнее слово, или не ожидал такого после искорки взаимопонимания, промелькнувшей между ними несколько минут назад? Вернон меж тем воинственно выпятил усы и снова поддёрнул брюки. Натянутая ткань опять вызвала у Петунии ассоциации с воздушным шаром. Ей захотелось проткнуть его. Выпустить весь пыл вместе с паром, всадить иглу. Нет, не иглу — шило, а лучше сверло! Фирменное. В своё время она выбрала Литтл Уингинг за репутацию уединённого, тихого уголка. Больше всего на свете — после магии, конечно — она ненавидела соседей. Но третью позицию занимал звук работающей дрели.

Гарри, понурый и опустошённый, плёлся к лестнице на второй этаж.

— Живо! — рявкнула на него Петуния. Командный тон и обычная отрывистая манера речи уже вернулись к ней. Следующая фраза, хоть и адресованная Поттеру, заточена была специально для Вернона: — Мы выезжаем через двадцать минут.

Она поставила жёсткие временные рамки с целью лишить себя возможности одуматься и пойти на попятный. Гарри, узнав, что они едут в дом Эвансов, закончил сборы в мгновение ока и вернулся донимать тётку. БОльшую часть вопросов он в итоге взял с собой в дорогу, однако, по поводу «наказа» Петунии пришлось-таки объясниться. Если верить Дамблдору, заклятие, которое Лили перед смертью наложила на сына, охраняет его до тех пор, пока он живёт в доме кровных родственников с кем-то из них.

Вернон по-прежнему стоял на своём. Прогнать Поттера, и проблема решена.

— Пойми, дорогой, мы не можем его выставить. Среди соседей пойдут толки.

Аргумент возымел действие, что вызвало у Петунии некоторую досаду. До чего же плохо Вернон её знает, раз принимает подобную отговорку за чистую монету!

— Разумно было бы увезти Дидди, но не проще ли мне на время забрать Гарри? Если кто спросит, мы навещаем какого-нибудь смертельно больного дядюшку по линии Джеймса. О Манчестере соседям знать не обязательно.

К чести Вернона, отпускать жену он не желал категорически, однако вопрос безопасности Дадли решил дело.

— Пойми, милый, я тоже косвенно связана со всем этим. Никогда себе не прощу, если навлеку беду на нашего сына. Не представляю и дня без него... без вас, но так мне будет спокойнее. Это ведь ненадолго. Ах, если бы можно было осенью сплавить Гарри в его проклятую школу... Ничего, мы что-нибудь придумаем.

Поттер, подслушивавший под лестницей вместе с кузеном, счёл необходимым вмешаться. Сообщение о том, что его исключение, возможно, не окончательно и подлежит обжалованию в суде, Петуния приняла с явным облегчением.

На Вернона было невозможно смотреть. У него не осталось доводов. Он сдался, сдулся, обмяк.

Петуния вспомнила про шила-сверла — и ощутила укол совести. Пакуя сумку, она положила поверх стопки одежды семейное фото: Дурсли втроём за чаем на веранде. Изначально она собиралась взять только фотографию Дидди.

На вокзале Петуния долго обнималась с сыном. Уверяла, что разлука не затянется. Обещала звонить каждый день, плакала. Вернона она, к изумлению мальчишек, поцеловала на прощание в губы.

Последний раз Петуния была в Манчестере на похоронах родителей. Завещанный ей дом некоторое время арендовали дальние родственники Эвансов, потом и те перебрались в более престижный район. Дурсли собиралась продавать дом, однако, изучив ситуацию на рынке недвижимости, Вернон убедил жену повременить. По его расчётам, цены на жильё должны были вот-вот взлететь. Прогноз оправдался с существенной оговоркой: земля дорожала везде, но только не в манчестерской промзоне.

Несколько улочек между портом и заброшенной ткацкой фабрикой словно попали во временнУю петлю, яму. Дыру. От взирающего на них с брезгливостью, как на гангренозный аппендикс, района комфортабельных новостроек улочки отгородились завесой невесть откуда взявшегося смога. Возможно, ветер пригнал этот смог через временнУю дыру из славной для Манчестера эпохи индустриальной (преимущественно текстильной) революции — эпохи имперского величия и кровавых мятежей, производящих сил и производственных отношений, эпохи Карла Маркса и королевы Виктории. [1]

Лицо города — отреставрированная неоготика в центре, парадный фасад викторианской Англии. Манчестерский кафедральный собор, Библиотека, здание мэрии — ярчайшие жемчужины на её тяжёлом, изысканно-уродливом платье с кринолином, воланами и рюшами. Район, примыкающий к закрытой ныне фабрике — отвратительная изнанка, подкладка из грубого хлопка, пропитавшаяся запахами пота и застоявшегося табачного дыма. Нет, здесь уже лет сто не выплескивают нечистоты прямо на улицу, и завод не сбрасывает отходы в реку, но воды Ирвелла здесь кажутся темнее, а играющие у причала мальчишки все как один — диккенсовские персонажи.

В таком месте можно стать всем или никем. Бессловесной женой пропойцы, который поколачивает, потому что любит, или оторвой-феминисткой. Образцовым солдатом армии безработных, потерявшим в боях руку-ногу, семью и веру в себя, или образцовым бездельником, прекрасно живущим на пособие. Винтиком неисправной машины, не то, что заменимым — ненужным в принципе, или анархистом. В таком месте можно тянуть лямку или послать всё к такой-то бабушке. Манчестер — не родина панк-движения. Но знаменитый первый концерт SexPistols, давший начало «новой волне» английской музыки, состоялся именно здесь в 1976 году.

Кто-то из героев этой истории чисто теоретически мог присутствовать на памятном концерте. Точно не Петуния. Скорее всего, Лили. Ведь это был июнь её предвыпускного года, последние каникулы. Прощание с детством, прощание с Манчестером — отношения с Джеймсом входили в новую фазу; молодые собирались съехаться сразу после окончания школы. Последнее лето в родительском доме — подходящее время для какой-нибудь сумасшедшей выходки. Конечно, Лили не могла пойти с Джеймсом. Он слишком плохо знал маггловскую культуру, чтобы оценить сомнительную прелесть «Anarchy in UK». Соседский парнишка — другой потенциальный спутник — на тот момент, увы, уже простился с детством в самом широком смысле. Вероятно, Лили отправилась одна. Родителям ничего не сказала, но Петуния знала и осуждала. Она тогда не упускала случая осудить сестру. Всё шло к тому, что Лили выйдет замуж первой. Для Петунии это стало бы катастрофой, личным поражением. Младшая и так во всём первая. Несправедливо, правда?

Год спустя, мысленно послав Лили к такой-то бабушке, Петуния сказала «да» Вернону Дурслю и тоже покинула Манчестер. Как ей казалось, навсегда.

* * *

Родной город встретил Петунию с безразличием, которое неожиданно пришлось ей по душе. В Литтл Уингинге она искала покоя и изолированности. После манчестерской скученности хотелось свободного пространства, уединения. Надо было ехать в Лондон! Анонимность, пусть и ценой обезличенности, можно обрести только в большом городе, в толпе. Пространство пригорода существует по особым законам — законам кривого зеркала. В целом оно сжимается, но крошечные детали, напротив, приобретают циклопические размеры, приобретают значение.

Коттеджи Тисовой улицы отстоят друг от друга достаточно далеко, но все они будто выставлены напоказ. Соседи рассмотрят под микроскопом каждый палисадник, каждую альпийскую горку, а заодно и все проблемы супружеского быта. Петуния ненавидела соседей. Настолько, что подмечала их недостатки, промахи, неудачи. А что ещё оставалось делать? Она включилась в игру.

Типовые двухэтажные особнячки из красного кирпича на улице Прядильщика и отходящем от неё Тупике Прядильщика лепятся друг к другу вплотную, но здесь никто не заглядывает в окна. Что нового там можно увидеть? Всем плевать на соседей. Своего дерьма хватает.

Войдя в дом, Петуния первым делом распахнула окна. Света не прибавилось, зато порыв ветра поднял копившуюся годами пыль. Гарри, не замолкавший всю дорогу от вокзала, вёл себя непривычно тихо. Спросил, где комната Лили, и скрылся, бросив вещи в прихожей.

Петуния осталась одна в гостиной. Была глубокая ночь. Несмотря на разруху в доме, несмотря на пережитое волнение, тревоги, сомнения и чудовищную усталость, она ощущала что-то вроде эмоционального подъема. События минувшего вечера отошли на второй план. Она одна — Гарри не в счёт, одна в собственном доме! Впервые. По-настоящему. Она хозяйка, сама принимает решения. Ей не на кого положиться, кроме себя. Её будущее неопределённо, а настоящее полно опасностей. Если бы не серьёзность ситуации, это можно было бы назвать... приключением? Петуния чувствовала себя маленькой девочкой, которую мама с папой, уезжая на лето, оставили за старшую. Вернон далеко. Так далеко, что его словно бы и нет. Свобода! Каникулы!

Дойдя до этой абсурдной ассоциации, миссис Дурсль решительно одёрнула себя и направилась звонить в Литтл Уингинг. Ей совсем не хотелось разбудить Дидди, но Вернон настоял, чтобы она дала о себе знать сразу по приезду.

Неуместное ощущение праздника, заметно поблёкшее, увядшее после общения с супругом, окончательно испарилось, когда Петуния обнаружила, что разруха в доме не исчерпывается пылью и общей запущенностью. Кран подтекал, плита не работала. Петуния не привезла с собой ничего съестного, да и не успела ещё проголодаться, но вот выпить горячего кофе — настоящего, не растворимого — было бы неплохо.

Утром они с Гарри решились на вылазку до ближайшего продуктового.

Судя по кругам под глазами, мальчишка не спал вовсе, но выглядел бодро и невзрачные окрестности обозревал с интересом. Петуния довольно смутно помнила дорогу, а спросить было не у кого. Вот разве что у неизвестного господина с взлохмаченной седой шевелюрой, который плетётся в их направлении со стороны Тупика Прядильщика, на ходу раскуривая папиросу. Они поравнялись. Петунии стало не по себе. Вблизи неизвестный выглядел жутковато. Косматые брови, нос крючком, тяжёлые красноватые веки. Хищный взгляд. Старик сверкнул глазами, и она отпрянула, отвернулась, ускорила шаг.

— Кто это? Вы его знаете? — спросил Гарри шёпотом.

— Нет.

Петуния взяла племянника за руку. Дура, какая же она дура! Зачем только ввязалась во всё это! Ну, приехали — ладно. Так сидели бы дома, заказывали пиццу, пока Дамблдор не решит все проблемы. Повернуть назад — или до магазина ближе? Не было ли слежки от вокзала?

К ужасу Петунии, старик увязался за ними. Гарри сжал её руку:

— Не бойтесь, у меня с собой палочка.

— Молчи!

Она перешла на бег. Поттера тянула за собой.

За углом показался супермаркет.

Несмотря на сравнительно ранний час, в продуктовом уже толкались покупатели. В основном, в отделе алкоголя. Жутковатый старик направился туда же. Петуния перевела дух. Никто за ними не следил. Что она себе напридумывала! Паникёрша. Смех, да и только.

Смех, даже мысленный, вышел каким-то нервным. Голова кружилась, ноги подкашивались. Гарри, как ни в чем не бывало, загружал тележку продуктами, а она так и застыла в узком проходе, опираясь о стеллаж, пытаясь унять дрожь. Пробиравшийся к кассе мужчина задел её плечом.

Как ни странно, именно это помогло прийти в себя. Он даже не извинился! Типичная манчестерская грубость. Добро пожаловать домой, Эванс.

Мужчина стоял в очереди, спиной к ней. Высокий, темноволосый. Потёртые чёрные джинсы, мятая, неопределённого цвета рубашка навыпуск. На конвейерной ленте перед ним — бутылка вина (красное, очень дешёвое) и что-то ещё. Упаковка охлаждённой говядины? Петуния тоскливо вздохнула, вспомнив про неработающую плиту. Надо бы вызвать мастера, иначе они с Гарри так и останутся на сухом пайке. Взгляд снова зацепился за бутыль. Что-то ей это напоминает. Мужчина как будто смутно знаком. Ну конечно! Петуния видела его всего несколько раз, и всякий раз обходила стороной. Он распивал прямо на улице, иногда в сквере. А уж когда орал на жену, слышала вся округа. В такие моменты Петуния почти сочувствовала его сынку-фрику. Но ведь этого не может быть! Тот человек давно умер. А всё-таки со спины — вылитый Тобиас Снейп...

Последнее слово она произнесла вслух. Почти шёпотом, но Гарри выронил банку с малиновым джемом.

Банка разбилась. Мужчина обернулся.

_ _ _ _

[1] Основные свои труды Маркс писал, разумеется, в Лондоне, а в Манчестере бывал лишь проездом, читал лекции, с Энгельсом встречался. Тем не менее, среднестатистический манчестерец знает об авторе «Капитала» куда больше среднего англичанина. Позволю себе предположить, что Тобиас Снейп, к примеру, был страстным поклонником немецкого философа-экономиста и после энной стопки пространно излагал собутыльникам свои взгляды на диалектический материализм, угнетённое положение рабочего класса в Манчестере, закрытие фабрики, арабов-мигрантов и, конечно, евреев, которые непостижимо виноваты во всём на свете, включая скверный нрав миссис Снейп.

Тот факт, что в крови самого Тоби бурлил Сион (внешность, во всяком случае, позволяла предположить именно это), успешно игнорировался и вспышкам антисемитизма не мешал. Под конец вечера, Тоби, вероятно, с жаром высказывался об эксплуатации человека человеком, толстосумах-буржуа и снобах-аристократах, а перед самой отключкой успевал вспомнить прапрадедушку, погибшего за всеобщее избирательное право в битве при Питерлоо, известной также как Манчестерская бойня. Словом, «древнейшее и благороднейшее семейство Снейп»... Если читатель простит мне затянутость лирического отступления, я пойду ещё дальше в своих допущениях и предположу, что сын Тоби увлёкся идеями национализма отчасти понаслушавшись папашкиных речей — то ли под их влиянием, то ли от противного, а когда представилась возможность завести дружбу со снобом-аристократом, сделал это в пику отцу.

Факт знакомства Гарри и Северуса не стал для Петунии таким уж сюрпризом — резонно было предположить, что магический мир теснее обычного. Зато Гарри выглядел откровенно шокированным. Когда Снейп и Петуния сухо обменялись приветственными кивками, он буквально впал в ступор. Увы, лишь для того, чтобы, оправившись от изумления, разразиться потоком вопросов и восклицаний. Снейп также был явно удивлён. После немой сцены у кассы он на несколько минут вывел Гарри на улицу — поговорить без свидетелей, пока Петуния расплачивалась. Судя по тому, что Северус вернулся мрачный и злой, а Гарри — возмущённый и тоже злой, Снейп выведал основные новости, но сам ни на какие вопросы не ответил.

Петуния запомнила Северуса долговязым сутуловатым подростком с колючим взглядом, нервными пальцами и дёрганой походкой, но повзрослевшего Снейпа узнала сразу, как только... как только их взгляды встретились? Нет, она не допустила бы подобной мелодраматичной формулировки применительно к тому, кого сама накануне назвала «ужасным человеком». И уж точно не отнесла бы встречу к разряду приятных. Однако эпизод с пьянчугой, при всей своей нелепости, лишний раз напомнил Петунии о возможной опасности, заставил осознать, что она изрядно трусит. Считайте это непоследовательностью или малодушием, да чем угодно — сейчас она в глубине души была бы рада даже Дамблдору.

Снейп — не Дамблдор. В сложившихся обстоятельствах разумно ли искать у него защиты? Он, конечно, тот ещё сукин сын, и не известно, что там у них случилось с Лили. Что-то случилось. Лили никогда не говорила о нём дурно. Просто с какого-то момента вообще перестала о нём упоминать. На похоронах Снейп не был. По отношению к Петунии он повёл себя как свинья, но ведь это было... почти тридцать лет назад. Тридцать лет! Она почувствовала себя старой.

Так кто он теперь? Чем занимается? Если судить по внешнему виду, ничем. Что Гарри ему рассказал? Всё? Почему последовал за ним, почему слушается беспрекословно, как никогда не слушался ни её, ни Вернона? Доверяет Снейпу? А ему точно можно доверять?

Гарри, не то чтобы с сомнением, но как бы нехотя ответил, что можно:

— Он на стороне Да...

Снейп прервал его жестом. Действительно, не стоит произносить это имя прилюдно.

— На стороне Сами-знаете-кого, — закончил Гарри и почему-то усмехнулся. Снейп выразительно повёл бровью.

— Кстати, вот тот тип... — Гарри указал на инфернального лохматого незнакомца, — это он нас преследовал!

Петуния закатила глаза. Негодный мальчишка! У него что, словесное недержание? Взял и сдал её Снейпу. Конечно, Северус не видел их позорного бегства, но всё равно... Петуния ещё раз оглядела старика. В ярком электрическом свете он вызывал брезгливость пополам с сочувствием. Стоял перед полками с «горючим», пересчитывая монетки. Кажется, ему нехватало на «дозаправку». Как можно было его испугаться?

Снейп снова выразительно повёл бровью. Ну вот!

— Но он шёл за нами от самого Тупика Прядильщика, — не сдавался Гарри.

— Он там живёт. Это Поджер Уилкинс. Бедняга. Пособие выдавали только вчера, а он опять-таки на мели. — Снейп повернулся к Петунии: — Уилкинсы ведь общались с твоими родителями. Ты разве его не помнишь?

— Нет! — Она действительно не помнила старика, но знакомство с таким человеком — вряд ли повод для гордости. Снейп хотел её уколоть, унизить? Как был свиньёй, так и остался. Совершенно не...

— Да, он сильно изменился.

— Ты тоже! Превратился в точную копию своего отца. — Петуния демонстративно перевела взгляд на бумажный пакет в руках Снейпа. Из пакета торчало горлышко бутылки.

До улицы Прядильщика шли молча. Недельный запас провизии Гарри тащил один — Снейп помощь не предложил.

Дома Петуния на всякий случай закрыла и занавесила окна. Состоялся обстоятельный разговор. Что-то вроде военного совета. Они расположились за кухонным столиком, образуя почти равносторонний треугольник, каждая вершина которого смотрела на две другие с более или менее успешно скрываемой неприязнью. Гарри ещё раз пересказал все подробности нападения дементоров. Снейп слушал не перебивая. Петуния поймала себя на том, что разглядывает его руки. Гарри плавно перешёл к теме своего исключения, но тут Снейп его прервал и в дальнейшем обращался преимущественно к Петунии. Заверил, что её сыну ничто не угрожает. Мужу тоже, но ей самой следует быть осторожнее — не выходить из дома одной. Нет, в магическом мире её почти никто не знает в лицо, и тем не менее.

Если необходимо, пусть звонит Снейпу (он оставил номер на салфетке). Гарри и вовсе запрещено высовываться. Никому не писать! Не выпускать сову! Да, он обсудит всё с Дамблдором. Нет, никому больше знать не следует. На какое-то время Снейп отлучился в гостиную. Проводил странные манипуляции с камином. Потом другие странные манипуляции. Гарри объяснил, что он накладывает на дом охранные чары. Когда всё было закончено, а Поттер повторно проинструктирован в самом категорическом тоне, Снейп, не дожидаясь возобновления расспросов о министерском слушании, выставил мальчишку из кухни, чтобы взрослые могли, наконец, нормально поговорить:

— Поттер, ждите в своей комнате. — Снейп указал взглядом в сторону лестницы.

Гарри прошествовал наверх с видом оскорблённого достоинства. Мысли скакали с одного на другое как блохи. Какого Мерлина Снейп отдаёт ему указания в его же доме? И он что, знаком с планировкой? Детские почти всегда устраивают на втором этаже, да и здания здесь типовые, но откуда он знал про камин, про дверь на задний двор? И вообще... Снейп в Манчестере! Как будто в Хогвартсе его мало. Да что там Манчестер — Снейп в супермаркете! Да что там супермаркет — Снейп в джинсах!!! Интересно, он поставил заглушающие чары? Нет, ну каков нахал! Распоряжается тут как у себя в классе.

Поднимаясь по лестнице, Гарри вложил всё негодование в топот, а через пять минут на цыпочках спустился.

Так о чём таком важном они хотели поговорить?

Гарри аккуратно приоткрыл дверь в гостиную. Всё же планировка дома Эвансов была не совсем обычной: гостиную от кухни отделяла арка. Гарри услышал приглушённые голоса, увидел тёмные силуэты на фоне окна и уловил аромат свежесваренного кофе.

Петуния рассказывала о себе, пожалуй, несколько приукрашивая действительность. Расписывала преимущества жизни в Литтл Уингинге, показывала семейное фото.

— Это... Вернон, — в голосе тётки Гарри померещилась нотка неловкости. — А это Дидди! — Тут уж гордость была неподдельной.

Снейп вежливо, как ему казалось, скривил губы в подобие умилённой улыбки. Но Гарри не мог этого видеть.

— Дидди... м-м-м... очарователен. Не хочешь сводить его к эндокринологу?

— У моего сына нет проблем с гормонами! Просто последние годы выдались тяжёлыми для нас для всех. С Гарри одна морока, а ещё соседи... Дидди когда нервничает, плохо контролирует свой аппетит. Он так из-за всего переживает! Очень впечатлительный мальчик.

— Да уж, — согласился Снейп, еще раз оценив габариты Дурсля-младшего, — очень.

— А как тебе нравится веранда? Мы пристроили её в прошлом году. Чудесный вид на сад, тут правда Вернон загораживает...

— Странно, что он всё остальное не загораживает.

— Обрати внимание на стенные панели. Дизайн выбирала я.

— Вот как? — Снейп улыбнулся. Не просто скривил губы — по-настоящему улыбнулся. Ему шло. Но Гарри не мог этого видеть.

— Тебе правда нравится? — Петуния давно увлекалась дизайном интерьера и относилась к этому хобби весьма серьёзно.

— Прелестно. Уточек только не хватает.

— Уточек? — Петуния поджала губы. Этого Гарри тоже видеть не мог — догадался по интонации.

— Ты когда так поджимаешь губы, вылитая Хильда. А ещё эти кудряшки... Я помню тебя с прямыми волосами. Бигуди на ночь, да? И шарфик сверху! — Снейп откровенно развлекался. — Дидди — это ведь уменьшительное от Дадли. В честь Огдена младшего?[1]

— НЕТ! Я смотрю EastEnders! А «Корри» никогда не любила.

— Разве? Лили говорила...— Снейп прервал себя на полуслове.

Гарри рывком распахнул дверь, влетел в гостиную и чуть было не сунулся в кухню. В последний момент опомнился, прижался спиной к стене. Никто не смотрел в его сторону. Снейп и Петуния смотрели в пол. Повисшее между ними молчание можно было резать ножом.

— Прости, — сказал Снейп очень тихо. Потом поднялся и вышел вон.

_ _ _ _

[1] Хильда Огден — персонаж культового английского телесериала «Улица Коронации». Британцы сокращённо называют его «Корри». «Улицу Коронации» снимали в Манчестере примерно с 60-х годов и снимают до сих пор. Это старейший из идущих поныне сериалов. Один из самых известных в Англии и уж точно самый известный в Манчестере. Улица Коронации — вымышленное место, как и Тупик Прядильщика. Ряд типовых двухэтажных особнячков из красного кирпича весьма унылого вида. Там проживают выходцы из рабочего класса, за сложными судьбами и запутанными взаимоотношениями которых в 60-е, 70-е и 80-е следила, как любят говорить телевизионщики, вся страна. В 85-ом у «Корри» появился первый серьёзный конкурент — аналогичный по смыслу и тематике лондонский сериал EastEnders. Петуния считает себя практически жительницей столицы. Говоря, что смотрит «ИстЭндеров», она как бы желает подчеркнуть свою принадлежность к лондонской, а не манчестерской культуре (хотя ласковое «Корри» её выдаёт).

Хильда — имя в значительной степени нарицательное. Квинтэссенция сплетницы-домохозяйки. Вечно с какой-нибудь шваброй. Платье в мелкий цветочек. Волосы накручены на бигуди, а сверху шарфик. Это традиционный головной убор девушек с ткацкой фабрики. Они завязывали волосы платком или шарфом на работе, а бигуди — на случай, если после работы кто-нибудь из фабричных парней неожиданно пригласит на свиданку.

Семейный снимок Дурслей напомнил Снейпу известнейший кадр из «Корри».

http://www.pichome.ru/mp4

Хильда здесь с мужем и сыном. Сына зовут Дадли.

Птички на заднем плане неотделимы от канонного образа Хильды. Уточки (будь то рисунок на стенной панели или фарфоровые утки на комоде/в серванте) знамениты сами по себе. Для англичанина, даже нашего современника, это очень характерная, узнаваемая деталь. Штамп из тех, которые сегодня печатают на футболках. Уточки — это синоним мещанства.

В гостиной Снейп натолкнулся на Поттера, но не сказал ему ни слова, даже взгляд не поднял. Вообще никак не среагировал, словно Гарри был мебелью.

Зато Петуния отреагировала, как полагается:

— Опять ты подслушивал? Да что ж такое! Учти, в этом доме тоже есть чулан, а моё терпение не безгранично.

— Снейп знал мою маму?

— Ах вот оно что... Ну разумеется, знал! Как и все в округе.

— И они общались?

— Они ровесники, учились в вашей чёртовой школе в одно время, и нечему тут удивляться!

— Но они общались вне школы?

— Всё! Довольно! Спроси его сам, если так неймётся. А меня избавь... Слышать о нём больше не желаю. Жалкий неудачник, безработный алкоголик, как и его папаша, а позволяет себе...

— Зачем же вы угощали его кофе?

Прозвучало как упрёк. Справедливый.

— Плита сломана. Он предложил использовать разогревающие чары.

— Вы же ненавидите магию!

Петуния пришла в замешательство. Да перед кем она оправдывается?

— Я много чего ненавижу! Но кофе я люблю, ясно тебе? Горячий. С пенкой. В фарфоровой, чтоб её, чашечке. Чёртов кофе! Чёртов Снейп... Чёртова плита... Ну почему в этом доме всё через...

Гарри показалось, что тётка вот-вот заплачет. Она закусила губу — и со злостью швырнула турочку с остатками молотых зёрен в раковину. Бытовое варварство, не свойственное Петунии в принципе, выдало глубину её отчаяния и поразило Гарри даже больше, чем брань.

Турка задела смеситель. Тот жалобно всхлипнул, чавкнул. Бежавшая из-под него струйка воды сделалась заметнее. Петуния посмотрела на племянника так, словно это его вина:

— Доволен? Может, хочешь ещё о чём-нибудь спросить?

— Н-н-нет...

Петуния отдышалась, взяла себя в руки:

— Ладно... На электроприборы ваша магия не действует. Да, Снейп сказал! — пояснила она в ответ на недоумённо вздёрнутую бровь Гарри, снова опасно повышая голос, — но кран-то ты починить в состоянии?!

— Я... Мне... мне нельзя использовать палочку вне школы.

— В чьём-либо присутствии. Я выйду.

— Но...

— К тому же тебя всё равно исключили.

— Ещё не известно!

— От тебя никакого проку!

Гарри покраснел. Петунии не дано было прочесть его мысли, да и имей она такую возможность, вряд ли стала бы себя утруждать. Она не узнала бы, что Гарри действительно стыдно, и он едва ли не впервые в жизни сожалеет, что подслушал чужой разговор. Ему стыдно за тётку, которая так глупо распустила перья перед Снейпом; немножко стыдно за Снейпа, который предстал перед ними в не самом презентабельном виде (всё-таки он учитель!), да ещё покупал спиртное с утра пораньше. Стыдно за себя — почему не вмешался, когда Снейп прохаживался по поводу полноты дяди Вернона и Дадли? И что это вообще было?

Унизить человека для Снейпа как чихнуть, он так самоутверждается... Или он обиделся, что Петуния не узнала этого, как его, мистера Уилкинса? В магазине у Гарри сложилось впечатление, что Снейп старикану симпатизирует. Так или иначе, Гарри не должен был позволять оскорблять свою семью. И хотя его чувства к кузену оставались, в лучшем случае, двойственными, тётку он определённо считал семьёй. Да, Петуния — семья. И неважно, что он понял это только вчера.

Даже если бы Петуния могла прочесть мысли Гарри, она бы многому не поверила. Она не ожидала, что Гарри её поймёт. Оценит, что она для него сделала. Ведь он не ценил этого всю жизнь. Словом, она не рассчитывала на признательность. Но одно Петуния знала точно: Гарри никогда не нравилось чувствовать себя обузой.

— От тебя никакого проку!

— Я... я попытаюсь... Нет, я сделаю. Не беспокойтесь, правда. Я всё сделаю!

— Слова не мальчика, но мужа.

Заключительным аккордом должно было стать хлопанье двери, и Петуния уже направилась в гостиную, умудряясь выражать скепсис даже затылком, когда Гарри её окликнул.

— Что ещё?

— Я хотел сказать... э-э... про Снейпа... Он не неудачник.

— Ха! С чего это ты его защищаешь? Оправдываешь.

— Я не оправдываю. Не знаю. Просто... Безработный алкоголик... Вы и про моего отца так говорили. Это неправда.

Петуния опустила глаза. Один на один с Гарри, без поддержки Вернона, она чувствовала себя неуверенно. Она слабее, чем думала, раз позволяет племяннику так легко выбить почву у себя из-под ног. Размазня!

Она уже почти жалела о поездке в Манчестер, почти скучала по мужу. Подумаешь, моржовые усы. Подумаешь, крошки на серванте и хлопающая по животу резинка. Зато Вернон всегда был на её стороне. «Всегда? — переспросил ехидный внутренний голос. — А как же эпизод с Мардж? Её слова про яблоко от яблони и дурную суку бросали тень и на тебя тоже. Вернон мог бы заступаться поактивнее. Вот Гарри никому не позволяет оскорблять своих».

— Мой отец... — Поттер не унимался, словно желая её добить.

— Хватит!

Мальчишка не признаёт полумер и компромиссов. Ниточку взаимопонимания, протянувшуюся между ними, нужно непременно укрепить или разорвать совсем. «Давай, объясни ему, каким никчёмным напыщенным ублюдком был Джеймс. Скажи ему снова, что Лили была чудовищем. Что он сделает? Уйдёт?»

— Хватит... пожалуйста.

Петуния закрыла лицо ладонью на минуту, а когда отняла руку и посмотрела Гарри в глаза, готовясь принять унижение, не прочла в его взгляде скрытого торжества. А ведь это была его победа. Мальчишка не способен на низкие чувства?

Повисло молчание. Оба испытывали неловкость.

— Так чем теперь занимается Северус? — спросила, наконец, Петуния только для того, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Он преподаёт в Хогвартсе. Декан факультета и всё такое. Большинство учеников его терпеть не может, но свои вроде как уважают. В общем, он, э-эм, не совсем неудачник.

— Ясно. Что ж... Я пойду, подышу воздухом. Когда вернусь, смеситель должен быть исправен.

— Будет сделано! — Гарри широко улыбался. Казалось, он даже рад восстановить видимость субординации.

* * *

Петуния шагала вдоль улицы, высматривая поворот к скверу, безуспешно пытаясь сосредоточиться на чём угодно, кроме собственных мрачных мыслей.

Ну! И кто тут на самом деле неудачник? Кто выставил себя сегодня полнейшим ничтожеством? Прав был Северус, тысячу раз прав — она просто смешна в этом её стремлении доказать всем и каждому, даже первому встречному, что уж у неё-то жизнь сложилась как надо. Жизнь удалась! «КeepingupwiththeJoneses», как говорят американцы. Не хуже, чем у других, а то и получше будет. Фарфоровых уточек только не хватает... Тисовая улица — та же Улица Коронации, хоть и дезодорированная, благоустроенная. И никуда ей не деться от унылого ряда типовых особнячков с вездесущими соседями, дрязгами, мышиной вознёй. Переезжать бесполезно, она возит всё это с собой, носит в себе. Она — Хильда. Весьма распространённый в средней полосе подвид домохозяйки из рабочего класса, но с мещанскими вкусами. Маленький, глупенький, назойливо-яркий и быстро увядающий цветок. Петуния Обыкновенная.

Обыкновенней некуда.

Вот и сквер, в котором они не раз гуляли с Лили. А вот и детская площадка, на которой они играли. Ничего не переменилось. Та же скамейка. Разросшиеся кусты акации, качели...

Петуния огляделась. Никого поблизости. Деревья заслоняют от посторонних глаз.

Качели были слишком грязными, чтобы садиться, и она просто встала на дощечку. Стоя — опасно, но Лили делала именно так. А потом раскачивалась посильнее, и у Петунии замирало сердце. Что если она сорвётся, упадёт, перекладина обломится? Лили не падала. Только спрыгивала, когда качели были ещё «на полном ходу» или зависала в верхней точке на долю секунды. Лили ничего не боялась. Она бравировала, рисовалась, откровенно и бесстыдно упивалась своей лёгкостью, юностью, свободой. Красотой. Лили природа отдала всё, чего лишила Петунию.

Магию открытой улыбки и лучистых зелёных глаз.

Бывает так: ждёшь чего-то очень долго. Ждёшь, что жизнь сама собой изменится к лучшему. Ведь так, как есть — уже невозможно, и ты заслуживаешь лучшего хотя бы потому, что ждал слишком долго. И когда солнце пробивается сквозь листву — точно как сейчас! — кажется, это что-то вот-вот произойдёт. Появится новый человек, придёт из ниоткуда. Из полузабытого прошлого или напридуманного тобой, да так и не сбывшегося будущего. Или кто-то из настоящего, кто-то из родных и близких откроет тебе своё сердце, простит старые обиды, скажет нечто важное, что давно собирался сказать, да всё не решался. Это чувство — это мучительное ожидание — обостряется в Рождество, на чужой свадьбе или на собственном Дне рождения. С определённого возраста многие предпочитают не отмечать дни рождения. Слишком грустно. Не потому, что ты стал на год старше, а потому что кроме этого ничего существенного с тобой не произошло.

Пока Лили была жива, Петунии было кого винить, кому завидовать, кого ненавидеть. Ей было очень-очень плохо. Но пока была жива Лили, оставалась надежда — на примирение, прощение, перемены.

Петуния раскачалась посильней. Ну же!

Лили бы не побоялась. Она бы спрыгнула. Петуния не могла. У неё ведь нет магии, она попросту разобьётся.

И тут качели на долю секунды зависли в воздухе в верхней точке.

— Прыгай. — Снейп вышел из-за деревьев. — Я знаю, ты хочешь.

— Что ты здесь делаешь?! Господи, как глупо...

— Вовсе нет. Ну же. Не бойся, я тебя поймаю.

Петуния вцепилась в вертикальную перекладину мёртвой хваткой. Качели снова замерли в верхней точке.

— Прекрати! Отпусти! Не надо! НЕТ!

Она готова была разрыдаться. От стыда.

Снейп плавно опустил её, помог сойти. Пытался придержать под локоть, когда она оступилась, но Петуния с силой толкнула его в грудь:

— Не трогай меня! Ты! Ты следил за мной, подглядывал! Как тогда, с письмом. Весело было, да? Скажи, весело?

— Я не подглядывал. Да подожди же. Успокойся. Тебе нельзя гулять одной.

— Ты насмехался надо мной. Пусти...

— Я не смеялся. Чёрт! Всё было совсем не так. Петуния... Посмотри на меня. Я не смеялся. Я... понимаю тебя.

— Ты ничего обо мне не знаешь!

Она убежала в слезах.

* * *

Вечером Снейп пришёл извиняться. Его встретил Гарри — босиком, в закатанных до колена брюках, с ведром и мокрыми тряпками. В кухне был потоп. Петуния разговаривала по телефону. Разговаривала — не совсем точное слово. Она орала в трубку.

— Нет, Вернон, я не знаю, где этот вентиль! ...Что?! ... Да, звонила, мне сказали, сантехник один на всю округу и уже полгода в запое... Что?! ... Мы пытались! Нет, не перекрыли. Зато отключили свет и газ. Что?! ... Какой ещё, мать твою, фиттинг?!.

Снейп с трудом сдержал улыбку. Женщины! Похоже, у него все шансы вымолить прощение.

— Поттер, Репаро работает, когда что-нибудь сломано, то есть буквально: расколото, разбито. В данном, случае, скорее всего, надо было просто сменить прокладку. А ваше заклятие сорвало резьбу и намертво запечатало слив. Чему вас только учили на Чарах.

Отправив пристыжённого подростка наверх повторять курс Флитвика за первый семестр первого года, Снейп подвернул джинсы, стянул рубашку (чёрную и на сей раз тщательно отглаженную), оставшись в короткой белой футболке, и прошествовал в кухню.

Через четверть часа после того, как вопли Петунии стихли, Гарри отважился спуститься разведать обстановку, и его взору предстала идиллическая картина.

На абсолютно сухом полу у мойки, наполовину скрывшись под раковиной, полусидел-полустоял на коленях Снейп. Его уже немного угвазданная футболка чуть задралась, головы видно не было, и Петуния, с чрезвычайно благодушным видом и чашкой дымящегося кофе в руках — ворковавшая что-то про экстравагантные татуировки, обращалась, можно сказать, к его оголившейся пояснице. Снейп, скорее всего, не слушал или воспринимал её как фон, сосредоточенно что-то откручивая или прикручивая (пресловутый фиттинг?). В какой-то момент из-под раковины высунулась его рука:

— Туни, подай, пожалуйста, гаечный ключ.

Абзац! Они спелись! Гарри удалился к себе в самых что ни на есть растрёпанных чувствах, а когда спустя полчаса снова сунулся в кухню узнать насчёт ужина, никого там не застал. Плита по-прежнему не работала, но водопровод Снейп таки починил.

Петуния вернулась за полночь.

— Где ты была?

— С каких пор мы поменялись ролями?

— Я приготовил холодные сэндвичи.

— Холодные? Кто бы сомневался.

— Но где ты была?

— Убери немедленно этот тон. И обращайся ко мне на Вы.

— Я, значит, на Вы, а Снейп будет называть тебя Туни?

Петуния улыбнулась. Маленькой грустной улыбкой.

— Разве он... Я и не заметила. Меня так Лили называла.

Даже упоминание матери не сбило Гарри с намеченного курса на допрос с пристрастием. А ведь он сам помог Снейпу! Можно сказать, рекламу ему сделал. «Преподаёт в Хогвартсе. Ученики боятся, но уважают. Не такой уж и неудачник».

— И чем вы занимались столько времени?

— Да как ты со мной разговариваешь!

— Но дядя Вернон...

— Всё! Марш в свою комнату!

— Ужинать, значит, не будешь?

— Ешь сам свои холодные сэндвичи! Северус, между прочим, отлично готовит говядину, тушёную в вине. И воду нам тоже Он сделал!

Возразить на этот последний аргумент действительно было нечего, Гарри пришлось на время отступить.

Разбираться со Снейпом он отправился только на следующий день, после обеда (съеденного им в гордом одиночестве и, разумеется, холодного). Само собой, он отправился бы гораздо раньше, но вот незадача: ему запрещено было выходить из дома. Улизнуть по-тихому не удалось бы — Снейп поставил добротные охранные чары. Пришлось ему в итоге... позвонить.

Выслушав пламенную, но сбивчивую речь о деле, не терпящем отлагательств, Снейп хотел было прийти сам, потом затребовал к телефону Петунию, но получил категорический отказ. Поттер настаивал, что дело личное, разговор не телефонный, и хорошо бы это осталось между ними. Вконец заинтригованный, Снейп открыл для Поттера камин.

— Ну так что там у вас стряслось? Получили очередное письмо из Министерства?

— Письмо? Какое ещё письмо? Какое Министерство?

— Слушание по вашему делу...

— Да при чём тут слушание? Не заговаривайте мне зубы!

Поттер откровенно хамил, пыхтел, распалялся на пустом месте, но ничего толком не объяснял и прямого зрительного контакта избегал. Снейп терялся в догадках.

— Снова дементоры напали?

— Ах, если бы дементоры.

— Неужели сам Тёмный Лорд?

— Да уж лучше бы так...

— Поттер, вы хорошо себя чувствуете?

— Что у вас с моей тёткой?!.

Вот теперь Гарри смотрел прямо в глаза. С вызовом.

Снейп принял этот вызов, и беспрепятственно прочёл его мысли. Губы Снейпа дрогнули:

— Ничего. Мы соседи.

— Это возмутительно!

— Неужели?

— Вы и с моей мамой так соседствовали?

Снейп не удержался.

— Да. .... Тихо! Не надо! Спокойно, Поттер... Стоять! ... Так. Хорошо. А теперь сядьте, я принесу вам ромашковый отвар от нервов.

— Объяснитесь!

— Не буду.

— Но...

— С какой стати? Да и нечего объяснять.

— Тётя вам звонила утром?

— Почему вы так решили?

— А кому ж еще!

— Действительно.

— Вы серьёзно?

— Вы идиот?

Снейп почувствовал, что успокоительное пригодится ему самому. Гарри опять вскочил с кресла, руки его тряслись.

— Поттер, вы не заслуживаете ромашкового отвара. Отправляйтесь-ка домой. У Петунии наверняка найдется валиум.

— Вы на что намекаете?!

— Ни на что. У всех домохозяек есть валиум. Я оставил вам свой телефон на случай экстренной ситуации, а вы злоупотребили...

— Это вы злоупотребили...

— Молчите, или я наложу Силенцио!

— Но... кому же тогда она звонила?

— Вероятно, мужу или сыну. Меня это не касается.

— Когда она говорит по телефону с Дадли, теребит передник, а когда с дядей Верноном — постукивает ногтем по столешнице. Вот так: бум-бум-БУМ! — Гарри забарабанил кулаком по журнальному столику Снейпа с такой силой, что лампа опрокинулась, а флакончики с зельями полетели на пол.

— Вот бы на моих уроках демонстрировали такую же наблюдательность. Ну хватит, Поттер! Угомонитесь. Свой дом разворотили, теперь ко мне пришли?

— А сегодня утром во время разговора она накручивала на палец прядь волос!!!

Губы Снейпа опять дрогнули:

— В чём конкретно вы меня обвиняете?

— Вы... Ну... Вы же знаете... Она замужем!

— Я подозревал. Ладно, Поттер. Я прощаю вам этот цирк-шапито исключительно ввиду перенесённого вами стресса. Ну и потому, что снимать с вас баллы в счёт следующего года, похоже, не имеет смысла — из школы-то вас выгнали...

— Но...

— Не перебивайте! Так вот. Из школы вас выгнали, — повторил Снейп с нажимом, откровенно смакуя фразу, — однако я требую, чтобы впредь вы вели себя со мной подобающим образом. Само собой разумеется, что в случае возвращения в Хогвартс вы не станете распространяться о нашем временном соседстве и уж тем более делиться с друзьями своими домыслами касательно меня и вашей тётки. Да, я имел удовольствие немного общаться с ней лет двадцать-тридцать тому назад. С ней, а так же с вашими родителями, крёстным и многими другими, кхм, прекрасными людьми. Возобновление знакомства с миссис Дурсль — вынужденная мера. Всё ради вашей же — и её — безопасности. Да, вчера я пригласил Петунию на ужин, чтобы загладить одно произошедшее по моей вине недоразумение и, конечно же, обсудить ваши дальнейшие перспективы.

Гарри помялся.

— Если вы были близко знакомы с тётей Петунией, вы и маму мою должны были неплохо знать. Раз уж у нас... э-э... случился такой разговор...

— Он не случился, Поттер, вы его навязали. И я никогда не был близко знаком с Петунией.

— Но у вас какие-то свои шутки...

— Вы о чём?

— Э-м-м. Что-то про Хильду.

— Это не шутки, Поттер. Это шпильки.

— Сириус говорит, именно так всё обычно и начинается!

Снейп улыбнулся открыто. Мягко и как бы примирительно.

— Если следовать этой логике, мы с вашим крёстным уже давно должны были пожениться. Кстати о Блэке: он прознал о ваших приключениях и последовавшей за ними передислокации. Сейчас ломает голову над тем, как бы поскорее вас вызволить — предложил фамильный особняк под штаб-квартиру Ордена и убеждает Дамблдора, что там вы будете под надёжной охраной. На днях вас, скорее всего, заберут, и всё закончится.

— Я буду жить с Сириусом!

— Ну вот, вы уже приходите в себя, Поттер. Констатируете очевидное в лучших традициях. Пора заканчивать. Доброй ночи.

Гарри шагнул в камин, уже полностью переключившись мыслями на тему собственного будущего.

Остаток дня он провёл у себя в комнате (она же — комната Лили), предаваясь размышлениям о предстоящем ему слушании и предвкушая переезд к Сириусу. Все было почти хорошо.

А потом Петуния опять вернулась за полночь.

Перед ужином Петуния вышла немного размять ноги, подышать свежим — относительно свежим — воздухом, посмотреть на Ирвелл. Было ещё не очень поздно, но в районе, примыкающем к промзоне, темнело как-то особенно рано. Из-за смога? Душный, влажный сумрак заволакивал улицу, клубился, скрадывал пространство и звуки шагов, вообще любые звуки. Ноги словно вязли в грязной вате. Не успела Петуния дойти до первого перекрёстка, как движущийся навстречу огонёк сигареты известил её о приближении постороннего. Ах, нет, не такого уж и постороннего.

— Я говорил тебе не выходить без сопровождения? Ты всегда себя так ведёшь?

— ?

— Слушаешь, киваешь, а потом всё равно поступаешь как тебе заблагорассудится. Прямо...

— Как Лили?

— Хм. Вообще-то я собирался сказать «Гарри».

— Ты куришь.

— Как видишь. Нет, определённо вы с Поттером похожи!

Петуния смотрела осуждающе. Будто Снейп делал что-то запретное. Так обычно смотрят те, кто сам некоторое время покуривал (тайком, и только чтобы снять стресс!), быстро втянулся, пытался с собой бороться, бросал мучительно и неоднократно.

Снейп молча протянул ей пачку Данхилла, поднёс зажигалку.

— Не говори Гарри.

— Если ты обещаешь больше не гулять одна.

Они улыбнулись почти синхронно. Последние две реплики стоили друг друга. Петуния почувствовала себя маленькой девочкой, нарушившей школьное правило. Снейп её не то чтобы отругал — пожурил.

С первой затяжкой вернулось испытанное в первый день мимолётное ощущение праздника, каникул, свободы. Нарушать правила порой ужасно приятно. Захотелось продолжить в том же духе.

— Помнишь, в детстве родители запрещали нам ходить на Верещатник?

— Ещё бы не помнить. Я отправился туда с Лили, а Ты нас сдала.

— Оу. Да. Ну... Мама говорила, это опасно. Место пользовалось дурной славой.

— Болотные убийства. [1]

— Точно. Ты знал про маньяка?

— Чета маньяков. Но их на тот момент уже давно посадили.

— А я не знала. Одноклассники рассказывали небылицы. Про монстров, крадущих детей, нежить всякую, привидений... Почему ты так смотришь?

В сумерках лицо Снейпа казалось каким-то другим. Мрачным, зловещим? Резко очерченные скулы. Волосы чернее ночи. И эти глаза... Петунии стало не по себе.

— Не смотри так. Лучше уж рассмейся мне в лицо. Давай, скажи, что верить в такие байки — глупо даже для ребёнка, что привидений не существует... Э-э... Ведь их действительно??.

Она внезапно вспомнила, из-за чего оказалась в Манчестере. Вспомнила запах гнили, облачко мрака в конце Тисовой улицы, бледное лицо Дадли. Почему так быстро темнеет?

Непроницаемую мину Снейп отрабатывал перед зеркалом ещё в первый год своего учительства. С учениками он мог держать её, пока у тех не начинали трястись поджилки. На Лонгботтома это действовало безотказно, да так, что залюбуешься, а с Поттером проходило через раз. Вот и теперь, с Петунией он сплоховал. Уголок рта дёрнулся.

— Эй, ты что, специально жути напустил? Ах ты!..

— Но ведь было весело.

— Ты хотел сказать «страшно»? Было.

— Почти как в школе?

— Почти. Тогда было страшно интересно.

— Понимаю. Это же без пяти минут «Собака Баскервилей». Туман, пустошь, болота. Трупы. Романтика!

— Романтика. И поэтому ты повёл туда Лили.

Настроение резко испортилось.

— Знаешь что, Сев. Шутки у тебя идиотские. Да и вообще, я, пожалуй, нагулялась.

— Брось. Давай ещё пройдёмся. На Верещатник не приглашаю — далековато, поздно. Могу предложить экскурсию по местным злачным местам.

— Устоять почти невозможно, но я попробую. Нет!

— Ну не сердись.

Петуния поджала губы.

— Что мне сделать, чтобы ты меня простила?

— Вот опять ты издеваешься! Для начала — убрать эту гнусную ухмылку и перестать ёрничать.

— Уже. Итак?

— Не знаю. Придумай что-нибудь. Соври мне! Скажи нечто такое, за что я простила бы всё на свете, включая позавчерашних уточек.

Снейп опустил глаза.

— Пасуешь? А кто утверждал, что понимает меня? У тебя появился шанс доказать на деле.

— Не стоит. Всё просто.

— ?!

— Ты обидишься.

— Вот теперь точно обижусь, если не скажешь.

— Мне даже не нужно... Словом, это Слишком просто. Ладно. Кхм... Петуния, ты не такая как все. Ты особенная... для меня.

Туше.

* * *

Снейп был настолько прав, что она даже не могла на него разозлиться. «Слишком просто» — это он ещё мягко выразился, пощадил её самолюбие. Не такая как все? Да она просто Мисс Оригинальность! «Особенная». Господи ты боже мой. Ну что может быть банальнее?! Фраза и ситуация сложились в скрытый оксюморон.

Снейп потом извинялся по-настоящему. Долго и совершенно напрасно — извиняться было не за что. Она сама напросилась. В который раз.

И что теперь делать? Опять расплакаться и убежать?

Они свернули в сторону фабрики.

— Послушай, в первый день — кхм, с утками — я действительно перегнул палку.

— Ничуть.

— И твой дизайн веранды...

— А вот теперь перегибаешь!

— Но если серьёзно, это не должно тебя так задевать. Хильда, конечно, забавная. Персонаж комичный, но не карикатурный. Вряд ли задумывалась как привлекательный образ, однако вот в чём штука — её все обожают... Тебе не холодно?

— Нет.

— Голодна? Вы ужинали?

— Собирались. Гарри, наверное, приготовил холодные сэндвичи. Его новое коронное блюдо.

— Ах, да. Плита. Я завтра зайду, посмотрю, что можно сделать.

— Лучше тебе пока у нас не показываться. Гарри это не понравится.

— А ты запри его в чулане под лестницей.

— Так! Он тебе что-то сказал? Это всё неправда!

— Ты о чём? Если о вчерашнем — разумеется, неправда. Поттер навоображал себе невесть что.

— Именно.

— Вспомнить страшно. Такую чушь молол...

— Вот и прекрасно.

— Отлично. Рад, что мы друг друга поняли... Ну так как? Вернёмся ко мне или перекусим в пабе?

— — — —

[1] Болотные убийства — http://en.wikipedia.org/wiki/Moors_murders

Снейп, как и обещал, повёл Петунию в «злачный квартал». Было уже совсем темно и почти безлюдно. Окна одного из немногих открытых заведений манили тусклым красноватым светом. За стеклом угадывался причудливый бурлескный интерьер: бархатные гардины, что-то плюшевое и атласное, какие-то кожаные аксессуары, перья. «Пурпурная дымка» — гласила неоновая вывеска.

— Это галантерея? — поинтересовалась Петуния.

— Не совсем. Нам дальше.

Стены проулка были испещрены граффити. Возле входа в не-совсем-галантерею красовалась аляповатая надпись: «Women are not objects!» Чуть ниже было меленько и ехидненько выведено углём: «No, they aren’t. But you do object too much». [1]

Наконец они подошли к пабу.

Watergate встретил их с тем типично манчестерским безразличием, которое Петуния отметила и по-своему оценила ещё в первый день. Вертихвостки-официантки сновали взад-вперед, виртуозно избегая клиентов. Бармен, однако, удостоил Снейпа вежливым кивком, из чего Петуния сделал вывод, что Северус здесь едва ли не завсегдатай. Они заняли угловой столик.

Паб Петунии понравился. Он был оформлен в стилистике прошлого века. Стенные панели и барная стойка из тёмного дерева казались покрытыми — нет, не вековой пылью, но каким-то налётом благородной старины. Впечатление немного подпортил липкий столик, очевидно, пропитавшийся до основания знаменитым местным элем. Посетителей было мало. У стойки расположился знакомый лохматый старикан. Он, видимо, узнал Петунию или Снейпа и несколько секунд бесцеремонно разглядывал парочку с лукавым прищуром. Потом отвернулся, заговорил с приятелем. Похоже, тот его угощал. Как Снейп сказал, его зовут? Поджер Уилкинс? Петуния смутно припоминала миссис Уилкинс — тихую кроткую женщину с кошмарным шотландским акцентом. Это она научила миссис Эванс готовить йоркширский пудинг. Интересно, она жива? Вряд ли. Уж больно у мистера Уилкинса... хм... вдовий вид. Нет, сейчас-то он явно в приподнятом настроении, от давешней инфернальности не осталось и следа. Должно быть, он всегда злой поутру, а к вечеру неудержимо добреет, если финансы позволяют.

Снейп умудрился отловить официантку и, посоветовавшись с Петунией, заказал Gordon’s джин и какую-то мясную закуску. Разговор не клеился. Снейп был не в духе с того момента, как они обсудили «чулан». Петуния предприняла мужественную попытку навести мосты:

— Гарри говорит, ты теперь глава факультета в... ну, ты понял.

— Да.

— Нравится преподавание?

— Вроде того.

— А почему так сухо? В смысле сдержанно. Мечтал о другой работе?

— Другая у меня тоже есть. Ничего не сухо. Учительствовать в Хоге — это чудесно, Туни. Просто волшебно. Хочешь прийти на родительское собрание, послушать, какая бестолочь твой племянник?

— Спасибо, я в курсе... Когда ты успел стать мизантропом?

— Вот как устроился на работу своей мечты, так и стал.

— Хм.

— Что?

— I wanted a job, I got a job, and heaven knows, I’m miserable now, — процитировала Петуния строчку из The Smiths. [2]

— Любишь Моррисси?

— Вообще-то нет.

— Врёшь. Небось, и StoneRoses слушаешь...

— Терпеть не могу местную музыку. Это даже для стареющей домохозяйки слишком сентиментально. Такая, знаешь ли, глубоко провинциальная, бесконечная, пригородная тоска.

— Зря ты так. Многие хорошие тексты замешаны на окраинной депрессии. Вся «новая волна» — долгая и безнадёжная дорога из Манчестера. Сублимация. Потому что кроме как в лирику, бежать некуда.

— А ты бы хотел?

— Выбраться отсюда? Да, всё детство только этим и жил. Не я один. Лондоном грезил ещё мой дед. Отец тоже, но он никогда не проговаривал это вслух. Кроме прошлого, «славной» семейной истории, которая привязывала его к дому, всех этих баек про «Питерлоо» у него ничего не было. Он хотел уехать, и боялся этого.

— И что в итоге?

— Да ничего. Отец умер, я закончил Хог, присмотрел себе квартирку в Лондоне...

— А потом?

— Потом вдруг оказалось, что кроме прошлого у меня тоже ничего нет.

Некоторое время они молчали.

— Ты, наверное, проживаешь как бы две жизни?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну... здесь — и там.

— Ах, в этом смысле. Пожалуй. Но чаще мне кажется, я не проживаю ни одной... Ты напрасно думаешь, что тот мир чем-то лучше. Он такой же. Всё, что считается необыкновенным здесь, превращается там в обыденное. Какая-то Высшая трансфигурация... или просто фигура речи. Нет, конечно, меняется не всё, люди остаются собой. Магия — это лишь инструмент, обстоятельство образа действия. Она ничего не добавляет к человеческой сути. Завидовать нечему, Туни. Там всё то же самое.

Снейп произнёс это очень мягко и посмотрел с каким-то особым выражением. Петуния прочла в его взгляде много больше, чем дружеское участие. Никакой романтической подоплёки! Совсем не то. Она не могла сформулировать. Пожалуй, точнее всего выразил нечто подобное Рэй Брэдбери в самом известном своём романе: «Она смотрела мне прямо в глаза. Так, словно я что-то значу».

— Я вышла замуж только чтобы уехать, — выпалила она.

— Но ведь Вернон тебя любит. И у тебя есть Дадли.

— Да. Дадли — моё счастье... А ты... ты бы хотел детей?

— Не знаю. Я как-то особенно не думал об этом. — Снейп чуть заметно отодвинулся. Скрестил руки на груди.

Зря она спросила! Это было бестактно. Кто знает, что там произошло у них с Лили. Скорее всего, так ничего и не произошло. Но каково ему теперь видеть перед собой Гарри. Ведь сложись всё чуточку иначе... У него вообще когда-нибудь были женщины?

— Конечно же ДА!

— Что?

— М-м... О чём мы говорили?

— О детях...

— Кхе. Да, я тоже очень люблю детей.

Принесли выпивку.

Снейп сам разлил джин и с подчёркнуто шутовской галантностью передал бокал Петунии.

Она сделала пару смелых глотков. Адское пойло обожгло гортань, ударило в голову почти мгновенно — наверное, из-за сочетания с сигаретами. Обстановка расплывалась. После нескольких глубоких вдохов ей удалось в итоге сфокусировать взгляд... на кривой снейповой ухмылке, и она отвела глаза... А через минуту поймала себя на том, что опять разглядывает снейповы руки. Правой он поигрывал зажигалкой. Левым локтем опирался о столик, а кисть лежала расслабленно в каким-то дюйме от её руки.

С чего начался весь этот разговор? С музыки? Такие беседы на отвлечённые темы утром вспоминаешь, краснея, потому что они неизбежно выруливают на что-то очень личное. И ты не можешь определить заранее, к чему приведёт взаимная откровенность. Сблизит или оттолкнёт. А что бы выбрала она? Хотела бы она преодолеть разделявшие их несколько дюймов/несколько сломанных жизней/несколько десятков потерянных лет? Или она предпочла бы, чтобы это сделал Снейп? Просто вытянул руку и накрыл её ладонь своей. Прямо сейчас... Сейчас или никогда. Сделать это самой? Как в омут прыгнуть, и будь что будет. Интересно, он догадывается? Ах, если бы он только мог прочесть её мысли. Или он тоже боится? Как его отец. Потому что кроме прошлого у него ничего нет. «Ну же, Петуния, прыгай! Я знаю, ты хочешь». «Ты особенная». «Не бойся, я тебя поймаю». «Я понимаю тебя».

— Тебе знакомо такое чувство... — она с трудом подбирала слова — словно что-то важное должно вот-вот произойти... Что-то очень хорошее. Но ничего не происходит.

Они снова смотрели друг на друга.

— When you say it’s gonna happen «now», well, when exactly do you mean? See, I’ve already waited too long and all my hope is gone. [3]

Снейп процитировал отрывок из Smiths. А потом медленно перевёл взгляд на её обручальное кольцо.

Она страшно смутилась. Отдернула руку, словно обожглась. Это получилось грубо. Ужасно грубо. Снейп откинулся в кресле, отстранился. Выражение его лица было нечитаемо.

Ну что с ней не так?! Совсем себя не контролирует? Если бы прикосновение всё-таки случилось, она бы тоже отшатнулась? Что теперь делать? Обратить всё в шутку? Ещё одну грубую, глупую шутку.

— Так значит, ты любишь Моррисси?

— Вообще-то нет.

— Врёшь. Ты просто образцовый абориген. Небось, и за M.U. болеешь?

— Ненавижу футбол.

Вечер был безнадёжно испорчен.

* * *

Гарри прождал тётку до двух часов, а когда она наконец явилась, даже ни о чём не спросил. Сэндвичи встали у него поперёк горла.

Не то чтобы он особенно беспокоился — догадывался, где она и с кем. То есть, разумеется, он очень беспокоился, но в другом смысле. Сказать, что Петуния заменила ему мать, было бы даже не преувеличением — кощунством. И всё-таки он переживал. Окажись на месте Петунии Лили, Гарри разорвал бы Снейпа в клочья. Но Туни — не Лили, а дядя Вернон не Джеймс. «Он вообще никто. Он меня выгнал. Ну, меня-то ладно — ничего другого я от него и не ждал. Но почему он отпустил тётю? Знал ведь, что это может быть опасно. Папа бы на его месте так не поступил. И крёстный тоже. А как поступил бы Снейп?» У Гарри голова шла кругом. Ему необходимо было с кем-то поговорить. Посоветоваться. Что делать? Просить Снейпа связать его с Сириусом через камин? Нет, Снейпа ни о чём просить нельзя!

Гарри промучился сомнениями весь остаток ночи, а на рассвете, когда тётка ещё спала, пробрался на чердак, открыл окно и выпустил Буклю с письмом.

* * *

Шёл тихий, томный и сонный послеполуденный час. Петуния изнывала сначала у себя в комнате — от духоты, потом на заднем дворе — от жары.

Почти никто из обитателей Улицы Прядильщика не устраивал палисадников, слишком мало места. Но миссис Эванс очень любила живые цветы. Она и дочерям, особенно старшей, сумела привить вкус к флористике. Да и имена девочек красноречиво свидетельствовали об этой её страсти.

Задний двор дома Эвансов был когда-то весь засажен цветами. В основном многолетками. Дальние родственники, арендовавшие дом, не утруждали себя бессмысленным украшательством временного пристанища. Большая часть насаждений давно погибла, но кое-где среди сорной травы ещё пробивались купена и астильба. Даже чайная роза каким-то чудом выжила. Петуния склонилась над разросшимся кустом. Почти не пахнет. Тоже, наверное, страдает от зноя. Саженец этого шипастого изнеженного монстра Лили привезла маме незадолго до... В общем, его привезла Лили. Откуда — не говорила. Как будто полудикая роза — такая уж редкость. Мама писала, что цветок приживается плохо. Болеет, капризничает, остро реагирует не только на погоду, но и на мамино настроение. Ей даже виделась в этом какая-то тайна, секрет цветочной родословной, магические корни. Лили, по её словам, на все расспросы отвечала загадочной улыбкой.

Лили вообще много улыбалась. Такой её все и запомнили — светлой, солнечной. Огненная грива и лучистые зелёные глаза. Такой её должна была запомнить Петуния. Она и хотела бы сохранить в своём сердце светлый образ сестры. Все их хорошие моменты, и больше ничего. Но память выталкивала на поверхность другое — абсолютно серое, иссохшее, как бы пергаментное лицо. Даже волосы потеряли яркость. Она вся поблёкла, словно вместе с жизнью из нее ушла магия. Нет, неправильно — естественно, магия ушла — Лили выглядела так, словно никакой магии никогда и не было. Цветами не замаскировать трупный запах.

Петунии стало плохо. Она упала на землю, сжала виски. Закрыла глаза, но и это не помогло — бесцветное, мёртвое лицо сестры отпечаталось на изнанке век. Чей-то голос издалека звал её.

Дадли?

Она уже не понимала, что происходит, не понимала, где она, полностью утратила чувство реальности. Помнила только, что сына рядом нет, и ему может грозить опасность. Она заставила себя открыть глаза, но ничего не увидела. Мир стремительно терял краски, или это в ней что-то гасло. Дадли! Его нужно немедленно найти, иначе он исчезнет навсегда. Его отберут у неё, отберут даже память о нём, и в её жизни уже никогда не будет никакой радости. Только липкий холод, тошнота и кромешная тьма. Колоссальным усилием воли она смогла на какую-то секунду вернуть себе ясность мысли. Мысль была всего одна: это конец.

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Петунии не нужна была вся жизнь, ей хватило бы беззаботного смеха сына, всепрощающей улыбки сестры.

И Лили пришла — спасти её, разогнать тьму. Она появилась в неожиданном образе, призрачная, в каком-то серебристом сиянии. Но это была она.

_ _ _ _

[1] "Женщина — не вещь!" "Нет, не вещь, но ты возражаешь слишком бурно".

[2] Я хотел работу, я получил работу, и боже мой, как же мне теперь хреново. (c)

[3] Ты говоришь, это случится "сейчас", но что конкретно ты имеешь в виду? Когда именно наступит это "сейчас"? Я, видишь ли, жду уже слишком долго, и надежды совсем не осталось. (с)

Снейп узнал о готовящемся нападении в последний момент.

Хотя он и сумел оправдаться перед Лордом, коллеги-сподвижники за исключением, пожалуй, Малфоев, ему не доверяли. На редких официальных собраниях он присутствовал, но на неформальные сходки допущен не был. В организации царил хаос. Лорд скрывался даже от верноподданных, восстанавливал здоровье после небытия. Прямых приказов от него не поступало, и Пожиратели действовали по своему усмотрению. Наиболее осмотрительные предпочли до времени затаиться. О том, что Поттера защищает магия крови, знали все. Лобовая атака против него была обречена. Кто хоть немного дорожил жизнью, ни за что бы не решился.

Идея использовать не вполне принадлежащих к миру живых, а значит, не попадающих под действие охранного заклятия Лили дементоров, для нападения в Литтл Уингинге была по-своему гениальной. Идея Макнейера.

Несмотря на укоренившуюся в Министерстве политику замалчивания, информация о поттеровском несанкционированном использовании магии получила огласку, а слухи о том, что имела место самозащита, просочились в прессу. Лорду, который ещё только собирался с силами, всё это было совершенно ни к чему. Макнейера призвали к ответу, Гарри на время упустили из виду. Оправившись от Круцио, Макнейер искал возможности загладить промах и не придумал ничего лучше, чем довершить начатое, усилив боевую группу дементоров отрядом инфери.

Макнейера сгубило тщеславие. Ему было мало прощения шефа, он жаждал уделать коллег. В первую очередь Снейпа, чья приближённость к Лорду выглядела вопиюще незаслуженной. Когда агенты Макнейера по чистой случайности засекли в окрестностях Манчестера сову Гарри и проследили за ней до улицы Прядильщика, он просто не смог отказать себе в удовольствии намекнуть Снейпу на его близорукость:

— Прямо у тебя под носом, Северус. Прямо под носом...

Макнейер шепнул это на приёме в Мэноре. Отмечали именины Нарциссы. В ту самую минуту нежить окружала дом Эвансов.

Снейпу пришлось дождаться, пока Люциус отлучится встретить очередного гостя. Обливиэйтить Макнейера он не стал, подчистил память очень аккуратно — стёр одну единственную фразу. Только момент, когда тот проговорился, больше ничего.

Сославшись на срочный вызов Дамблдора, Северус откланялся без видимой поспешности, но мысленно отсчитывая секунды.

Когда он аппарировал к дому, Поттер неумело, однако довольно браво отбивался от инфери и кричал тётке, чтобы уходила через камин. Петуния была во дворе. Скорее всего, без сознания. Над ней кружили дементоры, но Гарри не мог этого видеть.

Снейп направил к Петунии патронуса, потом через приоткрытую заднюю дверь заглянул в дом. Подгадав под поттеровское бессмысленное, зато громкое и размашистое Инсендио, он испепелил мертвяков собственным невербальным заклятием. Несколько мгновений Гарри недоумённо взирал на кучки золы перед собой, потом восхищённо — на собственные руки, но быстро опомнился и кинулся искать тётку.

Инфери продолжали прибывать. Они наступали со всех сторон. В конце улицы стали собираться люди. Снейп слышал голоса. Возгласы, крики. Кто-то заряжал дробовик. А потом раздался хлопок аппарации. Кто это? Свои? Которые из них? Метка начинала зудеть.

На Снейпе была мантия Пожирателя. Она же по совместительству (читай — по бедности) — парадно-выходной костюм для малфоевских вечеров. Как воспримут его присутствие орденцы? Обвинят во всём? Пусть. Дамблдор знает правду. С Лордом сложнее. Надо было просто по-тихому вывести Макнейера из Мэнора и убить. А потом выдать его затею за свою. Он раскрыт или нет?

Ещё хлопки аппарации, совсем близко. Снейп узнал голоса Уизли. С ними Тонкс... и Кингсли. Муди, Люпин. Чуть ли не весь Орден. Внештатные агенты-сквибы, присматривавшие за домом, в кой-то веки не оплошали, послали сигнал тревоги почти вовремя. Отговорка про вызов Дамблдора приобретала налёт правдоподобия... Блэк тоже здесь. Пора сматываться. Снейп в последний раз оглянулся на двор. Гарри тряс Петунию за плечи, пытался поднять, хлестал по щекам. Она жива. Всё будет хорошо. Инфери опять окружают, но Поттер справится. Орден уже рядом.

Метка горела огнём.

Надо уходить.

* * *

Снейп вернулся от Лорда ближе к ночи, вконец вымотанный. А ведь ему ещё утром отчитываться перед Дамблдором. Чтобы отсрочить наступление утра, он твердо решил как следует напиться.

Однако в тупике Прядильщика его ждала гостья.

Белоснежная полярная сова. Птица Поттера. Кажется, её зовут Букля.

Она вылетела в окно сразу же, как только он отвязал послание. Значит, предупреждена, что ответа не будет.

Снейп развернул письмо. Это был не пергамент — обычный листок, вырванный из блокнота. Ну хорошо, не совсем обычный. Гладкая, кремовая, очень качественная бумага, как бы пожелтевшая от времени. Блокнот наверняка в твёрдом переплете. Обложка под замшу или кожу, с тиснением. Такая добротная, даже тяжёлая и совершенно ненужная вещь. Стилизация под старину. Записная книжка, в которой очень неудобно вести записи, во всяком случае, практического содержания, и просто невозможно составлять планы-графики-списки. Такая вещь не для суеты и торопливых пометок, но её обязательно берёшь с собой в дорогу. В ностальгическую поездку по местам давно ушедшей юности. Викторианские барышни тоже вели дневники. Нет, в блокнотах не писали — у них были «альбомы». С рисунками и стихами. Иногда на французском. «Я к вам пишу — чего же боле». Между страницами альбома вкладывали засушенные цветы. Снейп не удержался и понюхал письмо. Уловил слабый аромат... Ему показалось.

У неё почти не изменился почерк. Очень разборчивый. Мелкие ровные буковки как в прописи, нажим только выдаёт волнение. Это так по-девичьи. Маленькая старательная школьница, отличница и умница, которая, оказывается, тоже любит иногда нарушать правила.

Снейп налил себе бренди. Переоделся. Уютно устроился в любимом кресле, придвинул торшер. Читая, он водил пальцем по нижней губе.

Северус, ты не отвечал на звонки, и я решилась написать. Мне пришлось срочно уехать. Не подумай ничего дурного — Гарри в порядке. Он у крёстного, где и останется, по-видимому, до осени. До слушания точно. Он понял, что я искала тебя, хотела попрощаться, и сам предложил отправить сову. Птица, разумеется, сразу вернётся к нему. Я не смогла бы держать её в Литтл Уингинге.

Я сейчас на станции. Артур Уизли проводит меня до Лондона. Пренеприятный тип, скажу я тебе, но Гарри за него ручается. Мы выпили дрянного кофе в привокзальной кафешке.

Ты, наверное, уже задаёшься вопросом, к чему эти детали. К чему вообще моё бессодержательное и не слишком изысканное послание. Должна признать, я не мастер эпистолярного жанра.

У нас действительно всё нормально. Ничего не произошло. Ничего экстраординарного, страшного. Хотя тебе, вероятно, легче было бы поверить в нелепую страшилку из нашего детства, чем в то, что я собираюсь сказать. Я даже не знаю, как к этому подступиться. Но я вспоминаю вечер в пабе, и тот наш разговор не даёт мне покоя. Ты должен знать.

Сегодня я видела Лили.

Всё ещё читаешь?

Нет, я не сошла с ума и не настаиваю на том, что встретила призрака. Ведь привидений не существует. Я вполне допускаю, что у меня мог быть солнечный удар, галлюцинация, скачок давления. Да что угодно.

Случилось так, что в моё последнее лето перед отъездом, в тот год, когда Лили закончила школу, в тот единственный раз, когда Джеймс Поттер почтил своим присутствием дом моих родителей, я стала невольной свидетельницей одной в сущности малозначительной сцены. Я была в гостиной, а Лили во дворе. Я видела её через приоткрытую заднюю дверь. Джеймс куда-то запропастился, и Лили, кажется, искала его. Впрочем, это неважно. Прости. Прости мне многословное и, может быть, лишнее отступление. Я просто не могу подыскать слова, не могу правильно описать, что наблюдала в тот день. Я не знаю нужных слов. Но это тоже неважно. Ты меня понял — Лили колдовала. Сотворила из воздуха полупрозрачное светящееся нечто — животное, серебристую лань. Ты знаешь, с первого года в школе она ни разу не использовала при мне магию. Дело даже не в том, что это было запрещено — вообрази мою реакцию. Но тогда я не могла заставить себя на неё разозлиться, потому что это было прекрасно. Серебристая лань была прекрасна. Лили всё-таки заметила меня в итоге, немного смутилась. Объяснила, что лань — её магическое альтер-эго, и она отправила её к Джеймсу с каким-то посланием.

Ты уже догадался, к чему я веду.

Сегодня я видела Лили в образе лани. Ты решишь, что ко мне обратилось моё собственное подсознание — пусть так.

Да, я представляю, как тяжело тебе это читать. Ведь ты почти не можешь говорить о ней. Я вижу, ты винишь себя. Скорее всего, напрасно. Даже если нет — для меня это не играет роли. Мне тоже есть, за что себя винить. Но если лань — это посланник, я прочла послание и теперь хочу передать его тебе.

Я не могу облечь его в изящную форму, как не могу переплавить депрессию в лирику. Я не умею сублимировать, поэтому скажу прямо. Уезжай, Северус! Когда всё закончится, и Гарри останется жив, мы все останемся живы, уезжай навсегда и не оглядывайся. Лили простила бы тебя и отпустила. Отпусти и ты.

У тебя не будет возможности отомстить мне за непрошеный совет какой-нибудь колкостью, ведь мы вряд ли встретимся снова. Ты, конечно же, обоснуешься где-нибудь в самом центре Лондона, и наши пути не пересекутся. У меня, правда, всё хорошо. Через пару часов я увижу Дидди. Прощай.

Твоя Хильда.

Восьмая глава, по сути — финал, но литературные каноны девятнадцатого века, обещанного читателю в названии, и, надеюсь, проступавшего время от времени из смога первых манчестерских глав, не допустили бы подобной концовки. Изысканно-уродливая, лицемерно-целомудренная, добротная и дотошная Викторианская эпоха не приемлет недосказанности и оборванных сюжетных линий. Она осудила бы и автора и героиню, а наиболее ожесточённой критике подвергла бы стиль письма. Эмансипированная часть британского общества, возможно, оценила бы основной посыл, но даже её покоробил бы суховатый тон, отрывистый и переменчивый слог, местами затянутый, местами скупой до грубости. Наш герой, показанный преимущественно человеком своего времени, не нуждался в эпистолярных виньетках. Возможно, его вполне устроило бы послание предельной лаконичности, даже состоящее из одной единственной строчки, в которой не было бы ни слова о той, другой женщине. Вообще ни слова, только лондонский телефонный номер. Или героиня была права насчёт него, он действительно проживал параллельно как бы две жизни, и так его часть, которая принадлежала к другому миру, другой эпохе, втайне рассчитывала на что-то в стиле дамских альбомов, французских романов, «письма Татьяны». Ах, нет, здесь он бы меня не понял. Даже если бы и знал, сделал бы вид, что не понял. Застёгнутый на все пуговицы типично викторианский персонаж, который глубоко тронул женскую душу, но в решающий момент так и не коснулся женской руки.

Автор полностью отдаёт себе отчёт в претенциозном дурновкусии последней фразы, если не всего абзаца, и утешает себя лишь тем, что это в некоторой степени отвечает духу тяжеловесной мелодрамы позапрошлого столетия. Если бы автор задался целью выдержать стиль, он был бы ещё более многословен и в лучших традициях британской прозы довёл бы эту историю если не до полного романтизма, то до абсурда точно.

История не закончилась бы в Визжащей Хижине спустя три года после описанных здесь событий, хотя автор не посмел бы существенно отступить от канона, как не позволил себе зачеркнуть канонное «Всегда». Остались бы и разодранное горло, и залитый кровью пол, и даже «Look at me». Хижина бы сгорела. Тело не нашли. А в один прекрасный день знойного или не очень лета в доме на Тисовой улице раздался бы телефонный звонок. Трубку сняла бы женщина средних лет — не слишком привлекательной наружности, но всё-таки по-своему интересная. Во время разговора она часто поджимала бы губы, иногда улыбалась, и, разумеется, накручивала бы на палец прядь волос.

Но автор не берётся заглядывать так далеко в возможное будущее наших героев. Как и они, автор живёт в основном прошлым, иногда — настоящим, и вместе с ними переживает, когда настоящее внезапно мучительно затягивается, зависает в воздухе, замирает в верхней точке.

Итак.

Чтобы отсрочить наступление утра, Снейп твёрдо решил основательно напиться. Паб Watergate встретил его с распростёртыми объятиями. Всё было совершенно обычно. Официантки сновали, огибая столики, бармен протирал весь вечер один и тот же бокал грязным полотенцем. Всё было отлично. Все на своих местах. Угловой столик оказался занят, и Снейп расположился у стойки — в противоположном конце от Уилкинса, но остаться незамеченным не удалось. Поджер Уилкинс знал Снейпа почти всю его жизнь, помнил «совсем ещё сопляком» и на правах старшего товарища вёл себя с ним по-свойски. На приветствия и пустопорожние вежливости не разменивался, зрил в корень и сразу переходил к сути:

— Где же твоя подружка, Снейп?

— Отвали, Подж. Будь человеком. Нет у меня никакой подружки.

— А та девица, с которой ты был вчера? Вы ведь встречались лет двадцать тому назад. Как там её зовут... Эванс?

— То была другая Эванс.

— Да нет же. Я её узнал.

— Говорю тебе, ты ошибся. Я встречался с её сестрой, а Петуния — просто знакомая.

— Хм. Может быть, это ты ошибся... двадцать лет назад.

Была пятница, вечер живой музыки. В глубине задымлённого зала расчистили место под микрофонную стойку. На импровизированную сцену вышла немолодая скромно одетая дама оперного телосложения:

— Всем приятного вечера. Меня зовут Мередит. Я исполню старинную американскую народную песню «Little sparrow».

У неё был чудесный, совершенно особенный тембр, искупающий и внешность, и акцент.

Соme all you fair and tender ladies,

Take warning how you court your men...

Но что-то не клеилось. Аккомпаниатор долго подстраивал гитару. Воспользовавшись паузой, Поджер пересел поближе к Снейпу, чтобы удобнее было его донимать:

— Где она сейчас?

— Кто, Петуния? Не знаю. Наверное, уже в Лондоне.

— Это вряд ли. Движение поездов сегодня приостанавливали. Вроде как авария на путях. Или потасовка. Я сам толком не в курсе, весь день тут проторчал. Но ребята говорят, в городе с обеда чертовщина какая-то творится! Необъяснимые погодные явления, страсти всякие. Сидни утверждает, что встретил мертвяка на нашей улице. Да это бы ладно — ты знаешь Сидни, он после пинты-другой и не такое выдаст. Я сам не поверил. Но потом ещё очевидцы стали стекаться. Такого от них понаслушался — уписаться можно!

Уилкинса понесло. Снейп молча курил.

— Жаль, ты всё пропустил. Под вечер народу набилось — не протолкнёшься. Все, конечно стресс снимали, ну и, это самое, слухами обменивались. Бармен-то наш, Тони, поди, годовой запас скотча распродал. Вскоре уже и те, кто здесь с утра безвылазно, про нечисть плели, будто видели воочию. Я, конечно, тоже подключился. Как новый человек заходит, я ему всё в подробностях, и от раза к разу оно только краше и живее выходит. Я рассказываю — мне наливают. Мне наливают — я дальше заливаю... А потом я, это самое, отлучился — отлить, ну и... застрял, в общем. Почки, что ли, проверить... Коновал-то наш подлатает меня, как считаешь? Он ещё супружницу мою пользовал, да так она и не выкарабкалась. Ну, ты помнишь... Хорошая была баба. Верная. Слушай, а может, это Рози из «Пурпурной дымки» меня чем наградила? Ты знаешь что, Снейп, ты лучше больше в «дымку» не ходи.

Уилкинс тараторил без умолку. Северус слушал с непроницаемым видом.

— Короче, минут десять меня не было. Возвращаюсь — будто рубильник какой повернули. Тишь да гладь. Народ сидит смурной. Все молчат. Потом разбредаться стали. Точно и не было ничего. Тот парень, который меня угощал... киваю ему на свой стакан, а он смотрит как баран на новые ворота... Ну я чего — я ничего. Кстати, Снейп, ты сегодня, это самое, при деньгах?

— Обойдёшься. Ты и так уже хорош.

— Ну... ладно, я к чему веду-то. Раз поезда задерживали, может, она и не в Лондоне ещё? Подъезжает только. Так ты её перехватишь. Точно! Возьми мою машину.

— Да на твоей колымаге я не то что до Лондона — до ближайшего сервиса не дотяну. Хочешь, чтобы я помог отбуксировать её на свалку, так и скажи.

— А лучше поехали-ка вместе. Нет, ты только представь: вот сидит она сейчас себе в купе, всматривается в темноту за окном, о тебе думает: «Прощай, мол, Сева, сукин ты сын, никогда я тебя больше не увижу». И тут мы! Догоняем поезд, я за рулём, ты высовываешься из машины, кричишь ей: «Э-э-ва-анс!» Романтика... Чистый голливуд!

— Дурак ты, Подж. Придётся всё-таки купить тебе выпивку, чтоб только заткнулся.

— Нет, я серьёзно! Не отмахивайся. Я и дорогу короткую знаю...

Снейп улыбнулся своим мыслям:

— Помнишь моего отца?

— А то! Старина Тоби. Знатный был выпивоха. И человек интеллигентный, о пролетарской революции трындел — заслушаешься. Начитанный, сволочь...

— Вот-вот. Папанька, знаешь ли, любил цитировать Уильяма Болито — журналист местный, тоже коммунистами бредил. «Самая короткая дорога из Манчестера, — говорил он, — это бутылка джина».

Снейп жестом подозвал бармена, чтобы тот наполнил стакан Уилкинса, и повернулся, наконец, к сцене.

Американка пела очень хорошо. Негромко и проникновенно, без тени напускной грусти, присущей многим британским «fair and tender ladies». Незамысловатая мелодия убаюкивала, а слова баллады были так просты и наивны, что доставали до сердца:

I wish I was a little sparrow

And I had wings, and I could fly

I'd fly to the arms of my false true lover

And when he asks, I would deny.

Less is more

Alan Rickman

Как уже догадался мой добрый, понимающий и, надеюсь, прощающий читатель, смысл эпиграфа в том, насколько важно вовремя остановиться. Автор не может остановиться. Все претензии на литературу закончились вместе с девятой главой. Начались откровенные (18+) розовые сопли.

После шестого курса Гарри не вернулся к Дурслям. Пропал на всё лето, а затем и на весь год. Тётке он единожды звонил. Очень просил её не волноваться, при этом сам был страшно взволнован и говорил страшные вещи, в том числе про Снейпа. Петуния отказывалась верить, но Гарри не стал бы о таком врать, а ошибаться не мог — видел всё собственными глазами. Казалось, он тоже потрясён предательством Снейпа, что странно: их отношения заметно испортились после пятого курса, однако Гарри недолюбливал его и раньше. Зато Дамблдора он, похоже, любил. Петуния практически не знала Альбуса, да и Северуса, в сущности, знала не слишком хорошо. Совсем плохо, как выяснилось. За два года манчестерские «каникулы» почти стёрлись из памяти. Северус превратился для неё в расплывчатый, смутный образ, силуэт на фоне окна, бледную тень на стене её позора. Или не бледную — иссиня-чёрную как вороново крыло и такую же неровную, рваную как рана. Нет, это явный перебор. Просто бледную тень.

В общем, когда она узнала, что Снейп виновен, хоть и косвенно, в смерти Лили и самым непосредственным образом виновен в смерти Дамблдора, что он преступник, человек без сердца, мир не перевернулся. Ведь не держался же он, в самом деле, на воспоминании о нескольких днях, проведённых вместе, нескольких фразах, на ржавой перекладине дворовых качелей. Нет, её мир давно и прочно висел на ржавом гвозде семейного быта. Он, может быть, чуть покачнулся спустя полгода, в ночь на десятое января — одну из самых длинных и тёмных зимних ночей. Рождество позади, только мишура осталась. Праздники растаяли, и ванильная лужица отдаёт прогорклым маслом, а в голове ещё звенит «джингл белз». Свербит, гудит, вкручивается в висок, как фирменная дрель: «Я больше никогда не отпущу тебя, милая. И не вздумай бежать — я не отдам тебе сына. На вот, выпей-ка пунша. Дин-дон. С новым счастьем, Туни!».

Письмо просто бросили в ящик Дурслей — кто-то не поленился отследить, что почту она всегда забирает сама. В письме была одна строчка. Не номер телефона. Там были время и место. Мир пошатнулся, но устоял — она устояла. Не пришла.

А осенью появился Гарри, целый и невредимый. Повзрослевший, отвыкший от неё, почти чужой. Усталый, но счастливый. С молодой женой.

Петуния к тому времени развелась. Вернон не исполнил свою угрозу. Он не пытался через суд лишить её права видеть сына, хотя Марж всячески к этому подбивала. Вернон любил жену и готов был бороться за неё, но не против неё. До окончания школы Дадли жил в основном у отца, на выходные его отвозили к матери в Лондон. Поступив в колледж, он переселился в общежитие, и обоим родителям звонил всё реже. Петуния осталась одна. Вечера она проводила теперь в Гайд-парке (место несостоявшегося свидания).

Она подробно расспросила Гарри о Волдеморте, битве за Хогвартс, его скитаниях, планах на будущее, Джинни Уизли. Девицы — это прекрасно, но намерен ли он заканчивать обучение? А жить они на что собираются? Петуния задала все вопросы, которых от неё ждали, кроме главного. Запретную тему Гарри поднял сам. Рассказал, почему Снейп сделал то, что сделал, как и за кого он умер.

И вот тогда мир... всё-таки не рухнул — осыпался, как трухлявая декорация.

После отъезда Гарри Петуния позвонила Вернону.

Он не спросил ни о чём. Он готов был принять её обратно без единого упрёка. Он по-прежнему жил в Литтл Уиннинге и по-прежнему её любил.

Вернон сбрил усы. В остальном почти не изменился. Не похудел. Когда он разделся, на коже остались красные следы от пояса и отпечатки швов.

Она вспоминала опущенные плечи и дёрганую походку, колючий взгляд подростка и взгляд взрослого человека, совсем другой. Вернон заливал её своим потом. Она вспоминала детали, чёрточки, интонации. Вернону нравилось сзади. Она вспоминала случайные фразы и многозначительные паузы. Живот прилипал к её спине, а потом отклеивался с хлюпающим звуком. Вернон помогал себе рукой, и она вспоминала тонкие нервные пальцы. Она всех обманула. Она делала это далеко не в первый раз. Воскрешала в памяти каждую морщинку на бледном лице «бледной тени». Она думала о нём часто, даже когда считала его убийцей. И даже тогда она получала удовольствие. Вернон просто хотел, чтобы ей было хорошо, но прямое давление на центр удовольствия причиняло только боль. Вернон хотел почувствовать, как она дрожит и бьётся, а она пришла к нему, чтобы ничего не чувствовать.

Когда всё закончилось, она лежала лицом вниз, вбитая в кровать. Вернон натянул домашние брюки, и резинка хлопнула по животу. Туше. Хлопок как выстрел. Убита.

Она закрывала за собой дверь уже в беспамятстве. Стремительно остывающая, совсем холодная, добралась до Лондона на автобусе, и окончательно, безнадежно мёртвая прошлась в последний раз по парку, никого не встретив.

Был промозглый осенний вечер. Даже неутомимые туристы рассредоточились по барам, клубам, ресторанам.

Она заглянула в первое попавшееся кафе. Играл приторно-сладкий бритпоп. Скользкий и блестящий, как лайкра, эластика. Резина. Пустой и липкий, с сиропной отдушкой. Музыка девяностых. Клубничка.

За дальним столиком грел руки о кофейную чашку темноволосый мужчина в потертых джинсах и твидовом полупальто. Шея его была обмотана плотным, наверняка «кусачим» шарфом грубой вязки.

Петуния плакала.

Он долго-долго молчал, а когда, наконец, заговорил, голос прозвучал хрипло и немного шероховато. Старая джазовая пластинка с зазубринками. Его новый голос: не бархат — замша.

Принесли ещё кофе. Она пила маленькими глотками, а он смотрел на её губы. Откровенно разглядывал её лицо, потом перевёл взгляд на руки. Кольца на сей раз не было.

— Я подготовилась.

Они улыбнулись почти синхронно.

— Гарри рассказал мне, что произошло.

— Это было до или после...

— Сегодня утром.

Они гуляли и обсуждали всякие мелочи. Всё на свете. Но ему тяжело было говорить, а ей нравилось просто смотреть, как ветер треплет его волосы. А потом — уже у него дома, в крошечной квартирке, оказавшейся неподалеку — нравилось, когда прядки падали на лицо, и он отбрасывал их назад, а они опять падали, и лезли ей в нос, щекотали её щеку.

— Подожди. Остановись на секунду. Скажи мне — ты знаешь что.

— Это глупо.

— Но я хочу.

— Ты красивая.

Это было совсем не то, и он знал, что не то. Это было ещё проще и даже лучше. И он, кончено же, опять соврал ей.

— То есть похожа на неё?

— Совершенно не похожа. И больше ни слова о Лили, иначе ничего не получится. Я и без того изрядно нервничаю.

Что именно у него не получится? О-о, вот так сразу. А ведь она ещё днём была в Литтл Уиннинге.

— Мне нужно в душ.

— Потом.

— Нет, прекрати. Ну подожди же! Мне...Ты не понимаешь. Я думала, тебя нет.

— ... Я думал, что умер для тебя ещё зимой.

— Я...

— Не говори мне.

— ...постарела без тебя.

— Неправда.

— ...

— Ты красивая.

— Два года скобки носила.

— Дурочка.

Он уже расстегнул её платье, а она только развязывала «кусачий» шарф.

Он и впрямь нервничает. Ах, вот в чём дело. Уродливый, отвратительно-выпуклый и как бы извивающийся шрам. Вены вокруг него вздулись, кажутся черными. Она поцеловала каждую пульсирующую ниточку, каждую жилку.

Артерии и вены. Сердце гонит кровь с бешеной скоростью. Запах страха, переходящего в восторг — запах адреналина. Вкус соли и вкус жизни. Кровяные тельца сталкиваются, налетают друг на друга. Удар, ещё удар, натяжение.

Ей нравится чувствовать, как его тело отзывается на любое её движение, сокращение мышц. Нравится власть над ним. Нравится быть сверху и смотреть в глаза в тот самый момент. Нет, когда судорога накатывает и выгибает спину, он всё-таки отводит взгляд, закрывает глаза, отворачивается, и она снова целует его шею, уже замирая, проваливаясь в негу, сливаясь с его суховатой кожей и сбившимся дыханием, щекочущими прядями и замшевым голосом.

Больше всего ей нравится, что ночь на этом не обрывается, она длится и длится, переходит в утро постепенно, и они курят прямо в постели, что, конечно, ужасное свинство — так нельзя, простыни пропахнут! Надо немедленно открыть окно, что она и делает. Впускает рассвет. Утро — пастельно-дымчатое, как на картинах эпохи Ренессанса и туманное, как в старинных романсах-балладах, стелется над Лондоном.

— — -

Немножко музыки под занавес.

Саундтрек основной части: Smiths, сингл «How soon is now». Манчестер, 80-е. На видео по ссылке молодой человек в пустой комнате на незаправленной постели. У него за спиной — чемодан, похожий на гроб. Текст песни от первого до последнего слова — оголённое отчаяние одиночки. http://www.youtube.com/watch?v=pEq8DBxm0J4

Саундтрек девятой главы: «Сome all you fair and tender ladies». Не имеет чёткой привязки к конкретному периоду и месту. Песня по-американски универсальна, интернациональна, выражает надежды и разочарования многих женщин многих поколений. http://www.youtube.com/watch?v=P7E3DNVLI5w

Музыка к эпилогу. Мой любимый приторно-сладкий бритпоп с нотками тоски и изврата.

http://www.youtube.com/watch?v=773fnQDq60I

Текст разоблачает фальшь эпилога.

Now if you can stand I would like to take you by the hand, yeah.

And go for a walk passing people as they go to work.

Let's get out of this place before they tell us that we've just died.

Pulp, альбом «Different class», 90-е, Лондон.