Джинни (гет)

Голова раскалывается, вижу окружающее за разноцветными пятнами: зелеными, синими, фиолетовыми. С трудом поднимаюсь на ноги, отталкиваясь от мерзлой земли, и хватаюсь за шершавый ствол дерева. Впиваюсь ногтями в царапающую ладони кору, закрываю глаза, пытаюсь прийти в себя.

В ушах звенит: ощущение, будто в пустой черепной коробке, то и дело ударяясь о стенки черепа, летает рой комаров. Чушь. Я же знаю, что никаких комаров там нет и быть не может. Встряхиваю головой, глотаю мерзкий ком в горле, открываю глаза и с трудом отцепляюсь от дерева.

Раздваиваюсь. Я ненавижу перехитрившую меня рыжую дрянь. Я без ума от этого поступка Джинни Уизли. Мне слишком давно ее не хватает. Эта Джинни Уизли – моя. Не та, ноющая по Поттеру, а эта: сильная, дерзкая, готовая на все, чтобы добиться своего. Моя.

Знаю, что она где-то рядом. Во-первых, палочка все же моя, во-вторых, ведущим в аппарации был я. Она изменила пункт назначения, но слишком поздно перехватила главную роль. Итог? Я в лесу. Среди мокрых черных стволов деревьев, ветками царапающих низкие тучи, с забившимся под ногти мхом, в промокших насквозь ботинках. Голова раскалывается, в ушах звенит, перед глазами круги; иду, пошатываясь, ноги тяжелые, как мраморные колонны. А Джинни где-то здесь совсем одна, в легком платье.

Когда я нахожу ее, она сидит прямо на земле. Платье задралось, в волосах, облепивших лицо, застряли мокрые ветки и листья. Она безразлично наблюдает за мной, когда я медленно приближаюсь, и молчит. Размазывает по лицу дождевые капли вперемешку со слезами, оставляя на щеках и лбу грязные полосы.

— Гарри!

Единственный радостный вскрик волной вымывает из меня все чувства, кроме ненависти. Рыжая тварь! Тянусь рукой к карману, куда сунул галстук, и делаю еще пару шагов вперед.

— Дин? – приглядевшись, спрашивает она. – Хорошо, что ты цел. А у меня вот, – и она указывает на плечо, черное от крови и налипшей земли. – И платье испачкала.

К черту ненависть. Бросаюсь к ней и падаю рядом на колени:

— Больно?

Это моя Джинни, моя. Она переживала, что я мог пострадать.

— Нееет, – тянет она и широко улыбается.

— Джинни, пошли, давай, – поднимаюсь на ноги и тяну ее за собой.

— Деревья, наверное, любят тучи, – задумчиво проговаривает она, глядя вверх. – Они тянут к ним руки и пытаются их удержать. А тучам все равно. – Резко переводит взгляд на меня и, склонив набок голову, внимательно смотрит в глаза. – Каково это – быть деревом?

— Откуда мне знать? Вставай, пожалуйста. Ты совсем промокнешь.

— Ты же сам дерево, – серьезно говорит она. – А я – туча.

— Джинни, уже очень поздно. Идем.

— Деревья любят тучи, а тучи приходят и уходят, не обращая на них внимания.

— Мы должны уйти из леса! – Мой голос отрывист и сух. Рассуждения о тучах и деревьях назойливыми мухами лезут в голову. Отмахиваюсь: плевать, что она говорит. – Ты разве не понимаешь?

— Это ты ничего не понимаешь, Дин.

Где-то вдалеке бьют часы. Дин-дон, Дин-дон, Дин-дон.

Джинни поднимается на ноги и почти падает на меня.

— Где твоя туфля?

Она неопределенно машет рукой в глубь леса, цепляясь за мою шею, тянется к уху и шепчет:

— Мы испортили друг друга. Я испортила себя мыслями о Гарри. Ты испортил себя мыслями обо мне. Мы испортили нас, Дин.

Дин-дон, Дин-дон.

О чем она говорит?

Джинни, перестань жить в мечтах.

Джинни, жизнь не такая, какой кажется.

Такая маленькая девочка в таком холодном, холодном мире.

Есть кто-то, кто в тебе нуждается.

Джинни, перестань жить в мечтах.

Джинни, жизнь не такая, какой кажется.

Ты потерялась в ночи,

Не хочешь бороться.

Есть кто-то, кто в тебе нуждается.

— Холодно, – тихо говорит Джинни, отпуская меня.

— Нам нужно уйти отсюда. Пошли.

— Я никуда не пойду! – Она скидывает со своего плеча мою руку и смотрит яростно: – Гарри скоро вернется, и я буду его ждать! Он обещал!

Ненавижу красную помаду, размазавшуюся по ее лицу.

Ненавижу Джинни Уизли.

Ненавижу пародию на Джинни Уизли.

В ушах снова шумит, я яростно сжимаю кулаки, чувствуя, как на костяшках натягивается кожа. По всему телу – сотни, тысячи шипов, мне хочется вырывать их из себя и всаживать в Джинни.

— Дин, – устало и немного раздраженно зовет она, – сними галстук, я же просила.

«Идеальное время», – думаю я и с трудом беру себя в руки.

— Когда ты об этом просила?

Видимо, недоумение на моем лице выходит достаточно достоверным, потому что Джинни замирает на месте и смотрит на меня со страхом.

— Когда ты забирал меня из клиники, – медленно проговаривает она, наблюдая, как я ослабляю узел галстука, и отступая на пару шагов.

— Из какой клиники, милая? – Нужно было идти в актеры.

Если бы Джинни узнала, какая бешеная ненависть клокочет внутри меня, она бы убежала без оглядки, и за это я ненавижу ее еще больше: та, моя Джинни никогда бы не убежала. Эта, свихнувшаяся от любви к Поттеру, стала похожа на дешевую подделку.

— Святого Мунго, – лепечет она. – Пятый этаж.

— Родная, неужели ты думаешь, что я бы позволил засунуть в психушку мою любимую девушку? – Я делаю несколько быстрых шагов к ней и порывисто обнимаю. Она сопротивляется, но недолго: расслабляется в моих руках и теперь мелко дрожит. Чуть отстраняюсь от нее и аккуратно приподнимаю подбородок: – Пару часов назад ты встретила меня с работы, и мы с тобой сели ужинать. Ты приготовила курицу и тыквенный пирог, помнишь?

Она плачет чистыми, наивными слезами и, закусив нижнюю губу, доверчиво прижимается к моей груди.

Перекинуть петлю галстука с моей шеи на ее – дело пары мгновений, и меня почти трясет от ненависти к ней: она даже не сопротивляется! Она ведет себя, как Джейн, которую я ненавидел за эту мягкость, отличавшую ее от настоящей Джинни Уизли, а сейчас и настоящей Джинни Уизли не осталось. Кому нужна эта пустая оболочка?

Видимо, она приходит в себя. Царапает меня ногтями, хватается за землю и размазывает ее по моему лицу, попадая в глаза и рот. Она сипит, что они идут, что они совсем рядом.

Она борется за свою жизнь, как настоящая Джинни Уизли.

— Они идут, чтобы забрать тебя?

Они тебя не найдут.

Никто тебя не найдет,

Ты со мной.

Джинни замирает.

Хорошо, что палочка у нее под платьем. А трансфигурация всегда давалась мне легко.

Слышу звук ломающегося кустарника сзади и не успеваю обернуться: меня сбивает с ног. Падаю лицом в мокрую рыхлую грязь, которая забивается в глаза, нос, рот и уши, и чувствую металлический привкус крови на языке, прикушенном во время падения.

— Где она? Где Джинни, ублюдок?!

Голос срывается в конце каждого слова, и это звучит невероятно смешно, поэтому я начинаю смеяться сразу же, как только меня переворачивают на спину. Комья земли проваливаются в горло и забивают дыхательные пути, но пошло все к черту. «Где! Джинни! Ублюдок!» – это так смешно!

Задыхаюсь и не могу смеяться в голос, поэтому лишь беззвучно трясусь, не в силах остановиться.

— Анапнео! – Воздуха становится слишком много, и я в недоумении замолкаю. – Я спрашиваю еще раз: где она?

Глаза Уизли налиты кровью, лицо перекошено, а левый уголок рта подергивается. Он держит меня за грудки, вжимает в землю и не умолкает ни на секунду со своим «Где! Она!»

— Привет, Рон, – сиплю я и снова смеюсь.

— Куда ты дел мою сестру? – рычит он, на каждом слове дергая меня за воротник вверх и снова с силой опуская в землю. – Где Джинни?!

— Она моя, моя! – кричу ему в лицо.

Он заносит кулак и опускает на мое лицо. Скула. Глаз. Нос. Губы. Один удар. Два. Три. Четыре. Он месит мое лицо, вбивая меня в рыхлую грязь, а я могу думать лишь о том, что он научился этому у матери-наседки, которая наверняка замесила тонны теста.

Когда его от меня оттаскивают, а меня поднимают, я смачно сплевываю кровь в лицо Лонгботтома, которого узнаю даже заплывшими глазами.

— Что ты натворил, Дин? – тоскливо спрашивает он, сковывая мои руки.

— Умоешься.

— Что же ты наделал?

Он утыкает палочку мне в спину, еще два аврора занимают места по обе стороны от меня, и перед аппарацией я вижу, как Рон с воем колотит кулаками землю.

* * *

Обзор новостей.

За последние месяцы число

Пропавших людей драматично возросло.

Последняя публикация местного полицейского

Управления сообщает о еще одном трагическом случае.

Речь идет о девятнадцатилетней девушке,

Которую четырнадцать дней назад видели в последний раз.

Полиция не исключает,

Что речь идет о преступлении.

* * *

Джинни много смеется.

Джинни почти всегда смеется.

Она постоянно ускользает от меня, но всегда манит за собой. И когда я думаю, что моя победа уже близка, когда я думаю, что вот-вот схвачу ее, когда она оказывается прижатой к стене, то мгновенно просачивается сквозь нее или растворяется. Тогда я снова слышу ее смех за спиной.

Она никогда ничего не говорит, лишь смеется.

Но вчера Джинни не смеялась. Она появилась в центре палаты в красивом голубом платье и с ярко-красным галстуком на шее, а я смотрел на нее, и меня била крупная дрожь: галстук и впрямь напоминал длинный глубокий разрез.

— Сними галстук, – сказал я ей, – такое ощущение, будто тебе сделали вскрытие и забыли зашить.

Джинни засмеялась, а потом подняла руки и медленно стянула с шеи галстук, а полоса вдоль груди и живота осталась на месте. И тогда Джинни фурией сорвалась с места и кинулась ко мне: она била меня, била сильно и везде, куда могла дотянуться, а я был счастлив, ведь это была она, настоящая Джинни Уизли.

Она накинула на меня галстук, и по мере того, как она затягивала петлю, ее образ становился все четче и четче. Но абсолютной четкости не обрел.

С этих пор я сижу в смирительной рубашке, забившись в угол палаты, и не отрываясь смотрю в одно и то же место: в центре палаты, глядя на меня, стоит Джинни Уизли в голубом платье с кроваво-красной полосой. Она больше не смеется, а только стоит и смотрит мне в глаза.

Авроры никогда не найдут тело Джинни Уизли, потому что она моя, и только я один имею право всегда ее видеть.

Я единственный, кто в ней нуждается.

Сегодня шестое апреля две тысячи первого года, и вот уже четырнадцать дней Джинни Уизли принадлежит только мне.