Тропа Безмолвия (гет)

Фургон резко остановился у самого входа в ущелье, дернувшись, а потом чуть отъехав назад. Гермиона отложила книгу и выглянула наружу: обе лошади всхрапывали, переступали с ноги на ногу, забирая влево, будто пытались развернуть фургон и увезти его из густой тени гор. Мистер Уизли несколько раз хлестнул лошадей, но они лишь замотали головами, продолжая отступать от ущелья. «Упрямые клячи, — пробормотал мистер Уизли. — Чтоб вашу мать волки задрали!». Он хотел было, по своему обыкновению, прибавить словечко-другое покрепче, но встретился со взглядом Гермионы и промолчал. С кряхтением спрыгнув на землю, мистер Уизли взял лошадей под уздцы — те снова всхрапнули, покосившись на хозяина ошалелыми глазами. Подбежали его старшие сыновья; они принялись толкать фургон, и лошади, понукаемые мистером Уизли, наконец сдвинулись с места и медленно вошли в ущелье.

Гермионе почудилось, что ущелье смыкается вокруг фургона. Тусклый свет осеннего дня сменился сумраком; подняв голову, она увидела стены ущелья, сходящиеся наверху, и узкую, изломанную полоску свинцового неба между ними. Последнее тепло осеннего дня здесь исчезало: от камня веяло сыростью, а ветер, пролетающий по ущелью, пробирал до костей. Зябко поежившись, Гермиона еще глубже забралась в фургон. Отсюда она могла видеть лишь спину мистера Уизли; оглянувшись, Гермиона увидела рыжие макушки фермерских ребятишек, поспевающих за фургоном, тощую фигуру пастора в развевающемся черном одеянии и вход в ущелье, оставшийся позади.

Продвигались медленно: лошади нервничали, шарахались от стен ущелья, то и дело останавливались; хозяевам стоило большого труда заставить их идти дальше. Воодушевление, охватившее переселенцев на подходе к ущелью, сошло на нет. Шли в молчании: отчего-то никому не хотелось ни болтать, ни насвистывать, ни даже переругиваться. Странная, непроницаемая тишина, царящая здесь, словно бы поглощала любой звук — будь то стук копыт, скрип колес или человеческий голос. Не было слышно даже свиста ветра, который изредка проносился по ущелью и терялся где-то далеко впереди, точно и он в конце концов оказывался в ловушке тишины. Когда бы Гермиона ни подняла голову от книги, она видела лишь серые стены ущелья, смыкающиеся за фургоном, и точно такой же серый камень впереди — казалось, вся эта вереница лошадей, фургонов и людей не двигается вперед, а стоит на месте. Туман, еще призрачный, почти прозрачный, стелился по земле, обвивая колеса, конские копыта и ноги пеших путников.

Гермиона закрыла книгу. Болели глаза: в ущелье стремительно темнело, и всю последнюю страницу она напрягала зрение, едва разбирая слова в полумраке. Лошади остановились. Высунув голову из-под полога, Гермиона увидела силуэты людей, снующих в сгустившемся тумане, как призраки: одни распрягали лошадей, другие выносили из своих фургонов нехитрые припасы, третьи тащили вязанки хвороста. То тут, то там взвивался дымок костра.

Гермиона обулась, вылезла из фургона и сделала несколько шагов, попутно обнаружив, что ноги затекли, а подол платья так и не высох. Повсюду разводили костры; где-то уже закипала вода в котелке, в пропитанном сыростью воздухе разносился запах тушеных бобов, и Гермиона почувствовала, что проголодалась. Она оглянулась по сторонам, отыскивая взглядом семейство Уизли, но в тумане, застилающем ущелье, виднелись лишь светлые пятна фургонов да бесчисленные огни костров. У Гермионы возникло неприятное ощущение, будто она заблудилась: понимая, что фургон Уизли где-то поблизости (ведь она отошла от него не более чем шагов на десять), Гермиона все же не смогла бы с уверенностью сказать, в какую сторону следует идти.

Она пошла наугад. Фургоны, как корабли в океане, выплывали перед нею из тумана. Порой внезапно появлялась человеческая фигура — и в следующий же миг ныряла обратно в туман. Пару раз Гермиона натыкалась на лошадей, сбившихся в кучки и жмущихся друг к другу; случайно коснувшись рукой одной из них, Гермиона ощутила, как дрожит покрытый испариной лошадиный бок. Туман обволакивал, пропитывал сыростью воздух, стены ущелья, одежду. Гермиона, пригревшаяся было в фургоне, снова начала зябнуть. Она обхватила себя руками и ускорила шаг, решив идти на свет костра, чьим бы он ни был; но его тусклый, мечущийся огонек едва прорывался сквозь туман и, как чудилось Гермионе, уплывал всё дальше и дальше.

Она не сразу заметила их, неподвижно стоящих в тумане. Поначалу, скользнув по ним взглядом, Гермиона продолжала идти на огонь костра впереди, и лишь спустя некоторое время вспомнила эти два силуэта, промелькнувшие во мгле. Но когда она обернулась и посмотрела туда, где, как ей казалось, она увидела этих двоих, туман уже застилал всю стену ущелья. Гермиона отвернулась, не понимая, отчего это так ее взволновало.

Наконец она вышла к костру. Над огнем висел котелок, и человек, сидящий рядом на скатанном шерстяном одеяле, подкладывал в огонь хворост. Заметив тень Гермионы, он повернул голову — отблески костра осветили лицо Люпина.

— Мисс Грейнджер!.. — воскликнул он, вскочив ей навстречу, но потом вдруг застыдился своей радости и принялся сосредоточенно помешивать бобы в котелке.

— Должно быть, я покажусь вам смешной, но я потеряла из виду фургон мистера Уизли и заплутала в тумане, — сказала Гермиона, из вежливости сделав вид, что не заметила смущения Люпина. — Я прочла столько воспоминаний знаменитых путешественников и полагала, что уж точно сориентируюсь в любой незнакомой местности. Однако, увы, жизнь оказалась далека от книг, — она протянула к огню замерзшие руки. — Уверена, что вы, мистер Люпин, никогда бы не попали в такое глупое положение.

Тот ответил, старательно избегая взгляда Гермионы:

— Вы слишком строги к себе, — Люпин разложил одеяло пошире. — Присядьте к огню, мисс Грейнджер. Никому не помешает немного тепла в эту промозглую туманную ночь.

Он снова замолчал, смутившись — то ли из-за Гермионы, которая села рядом с ним, то ли из-за собственных слов, вдруг показавшихся ему слишком смелыми. Отвернувшись к костру, он положил немного бобов из котелка в металлическую миску и протянул ее Гермионе.

— Боюсь, это слишком простая еда для вас, мисс Грейнджер, — сказал он, будто извиняясь.

— О, не беспокойтесь, я привыкла к простой еде, — улыбнулась Гермиона. — В пансионе нас отнюдь не баловали изысканными кушаньями. Знаете, мистер Люпин… — задумчиво проговорила она, перекатывая во рту обжигающе-горячие бобы, — в этом есть… своеобразная прелесть: сидеть у костра с миской горячей еды, под ночным небом, на незнакомой земле… чувствовать за спиной холодное дыхание осени и в то же время ощущать тепло огня. Хотя, сказать по правде, — Гермиона поежилась, — я отчего-то никак не могу согреться.

Люпин взглянул на нее с беспокойством.

— Мисс Грейнджер, да вы вся дрожите! Вот, — он стянул с себя пончо и накинул его на Гермиону, — так вам будет теплее. Это серапэ работы индейцев навахо, — зачем-то пояснил он, отстранившись от Гермионы — Люпину вдруг стало неловко из-за того, что он невольно коснулся ее плеч. — Черная Собака подарил мне это серапэ, когда мы с ним побратались. Да, давно это было… Теперь я стал таким же бродягой, как и он…

Люпин подложил в костер еще хвороста. Огонь взметнулся, на несколько мгновений разорвав туман, и в этом разрыве Гермиона увидела еще один костер. Вокруг него сгрудилось несколько человеческих фигур, в которых Гермиона узнала мистера и миссис Уизли с детьми. Гермиона невольно улыбнулась: огонь весело потрескивал, душисто пахло бобами и горящим хворостом, Уизли суетились у костра совсем неподалеку, а сама она пригрелась под пончо и чувствовала, как в душе вновь воцаряется покой. Гермионе нравилось слушать Люпина — вернее, нравился его тихий, мягкий голос, а его рассказ вплетался в бесчисленные истории о путешествиях, которые она так любила читать:

— Многому я научился за это время у индейцев. Жить в лесу, охотиться… Часто доводилось мне по нескольку дней преследовать зверя, совсем как волку-одиночке. И скажу я вам, мисс Грейнджер, ничто не сравнится с упоением охотника, идущего по следу!.. Индейцы научили меня слушать лес… чувствовать его, узнавать его голоса… Они — дети земли и неба, дети девственных лесов, природы в ее первозданном величии; они любят и почитают ее… За то время, что я провел среди них, мне открылся смысл бытия, который я тщетно искал прежде. Теперь я едва ли смогу жить в городе, среди людей, забывших свои корни, стремящихся лишь к обогащению — только там, в лесах, моя жизнь и моя душа. Не знаю, отчего, но мне кажется, что вы можете понять это, мисс Грейнджер…

Гермиона задумалась.

— Не уверена, мистер Люпин. То, что вы рассказываете, — удивительно; а в моей жизни не было ничего примечательного. Родители определили меня в недорогой пансион, когда мне исполнилось одиннадцать. Нас учили большей частью домоводству и рукоделию… — Гермиона фыркнула. — Невозможно выразить, какая это скука! Меня выручали только книги. Из них я могла узнать обо всем на свете… Можете себе представить мою радость, когда я, наконец, смогла покинуть пансион! Родители ждут меня в форте Хогвартс. Вы не поверите, как долго я ждала этого путешествия и как много мечтала о нем: наконец увидеть мир не в книгах, а собственными глазами… — Гермиона тихо рассмеялась. — Наверное, вам, мистер Люпин, мои слова кажутся наивными.

Люпин горячо отозвался:

— Напротив, я очень… — но договорить не успел, потому что у костра, откуда ни возьмись, возникла миссис Уизли.

— Вот вы где, мисс Герми! — всплеснула она руками. — А я вас обыскалась! Этот юнец, молодой Малфой, вот враль-то, всё твердил, что вы в другую сторону пошли. Но я знала, что найду вас здесь! Идемте скорей. Мои ребятишки уже спят без задних ног, одна вы полуночничаете.

— Спят?.. — Гермиона удивленно посмотрела туда, где еще совсем недавно видела костер и Уизли, греющихся у огня, но они исчезли, как и те двое в тумане.

Гермиона попробовала встать и пошатнулась.

— Что это с вами, мисс Герми? — потрогав лоб Гермионы, миссис Уизли ахнула: — Да вы же вся горите! Вот говорила я, говорила, что застудитесь, а вы меня не слушали, мисс Герми! Вам бы сейчас в постели лежать, в тепле, а не в фургоне этом проклятом, пропади он пропадом, на ходу разваливается… А вы чего здесь? — напустилась миссис Уизли на Люпина. — Что это вы удумали, мистер?

Люпин растерялся.

— Я только хотел помочь мисс Грейнджер…

— Знаем мы таких помощничков! — мгновенно парировала миссис Уизли. Она стянула с Гермионы пончо, с сожалением пощупала добротную вещь, но все-таки бросила его Люпину и укутала Гермиону своей видавшей виды шалью.

— Напрасно вы так с мистером Люпином, тетушка Молли, — сказала Гермиона слабым от недомогания голосом. — Уверяю вас, он вел себя как джентльмен.

Миссис Уизли хмыкнула:

— Его счастье! А не то мистеру Уизли пришлось бы ему бока оглоблей отходить!

Напоследок кинув на Люпина неодобрительный взгляд, миссис Уизли помогла Гермионе дойти до фургона, заботливо поддерживая ее под локоть. Всё это время добрая женщина не переставая стращала Гермиону коварными «бродячими прохвостами».

Гермиона проснулась посреди ночи — вернее, очнулась от тяжелого забытья. В фургоне было душно; вокруг на все лады сопели и храпели Уизли. Джинни, лежащая рядом с Гермионой, во сне стянула с нее одеяло, но Гермионе и без него было жарко. Ей казалось, будто что-то тяжелое давит на грудь, не давая дышать. Осторожно высвободившись из-под руки Джинни, Гермиона повернулась на другой бок, надеясь заснуть (она читала, что во время болезни нужно побольше спать), но какой-то странный шум заставил Гермиону вновь открыть глаза. Она приподняла голову, вслушиваясь: шум нарастал, и в этом гуле Гермиона различила, как всхрапывают и тихо, испуганно ржут лошади. Медленно, стараясь не потревожить спящих, Гермиона подползла к краю фургона и выглянула из-под полога.

Поначалу она не видела ничего, кроме тумана: он плыл мимо, густой настолько, что напоминал грязно-серое полотнище. Постепенно Гермиона начала различать размытые фигуры лошадей: они метались, натыкаясь друг на друга, вороша и вздымая остывший пепел костров, кружились на месте, оступались и шарахались от стен ущелья; а позади них, неподвижные и безмолвные, чернели две тени. Гермиону охватило неясное беспокойство. Двое стояли напротив фургона — Гермиона видела, как они появляются в разрывах тумана — и будто бы смотрели прямо на нее, безучастные к тому, что происходило вокруг, а сама Гермиона не могла оторвать от них взгляд. Вдруг они пропали — так же неуловимо, как и появились: просто потонули в тумане; и в это мгновение, словно заслышав чей-то сигнал, лошади сорвались в бег. Они пронеслись мимо фургона, обдав Гермиону потоком воздуха, и она еще долго слышала их ржание, затихающее вдали, — полное тоскливого ужаса.