Тропа Безмолвия (гет)

К ущелью подошли во мгле раннего утра. Темные ели, растущие на склонах гор, клонились друг к другу, будто бы неодобрительно шептались, уже издали завидев непрошеных гостей. Солнце — слабое, больное солнце конца осени — скрывалось за горными вершинами, отчего сумрак, царящий здесь, сгущался по мере того, как путники приближались к ущелью. Но, несмотря на неприветливую тишину этого места, среди переселенцев, измученных долгой и многотрудной дорогой, возникло оживление, какого не бывало вот уже много дней: люди воспрянули духом, предчувствуя скорое завершение своего пути.

Однако оживление постепенно переросло в тревогу: те, кто шли первыми, останавливались, слышались взволнованные голоса. Фургоны, ползущие среди пеших путников, точно неуклюжие, неповоротливые звери, увязали в скопище людей. Гермиона подобрала юбки и прибавила шаг. Обойдя крытый латаным-перелатаным полотном фургон, вокруг которого роилась стайка разновозрастных рыжеволосых ребятишек, она увидела незнакомого всадника-индейца на вороном коне и мистера Люпина, проводника. Те о чем-то спорили: Гермионе показалось, что мистер Люпин пытается уговорить индейца, а тот всякий раз отказывается, упрямо вскидывая черноволосую голову, украшенную перьями. Обступившие их переселенцы со всё большей тревогой и недовольством вслушивались в гортанную индейскую речь; Гермиона почти физически чувствовала неприязнь, нарастающую среди толпы. «Что он говорит? Что он говорит?» — спрашивали они друг друга и мистера Люпина, но тот, захваченный спором, не отвечал. Наконец он обернулся к спутникам; Гермиона заметила, что Люпин побледнел, и на его обветренном лице ярче выступили старые шрамы.

— Черная Собака говорит, что мы пришли позже уговоренного срока, — сказал Люпин. — Теперь до самой весны ни он, ни кто-либо другой не согласится вести нас через ущелье.

Конец фразы потонул в возмущенных возгласах. Один из путников, рыжеволосый, краснолицый фермер-ирландец, крикнул проводнику:

— Как же так, мистер? Я продал свою хибару и весь свой скарб…

— И даже мое подвенечное платье! — встряла его жена, такая же рыжая и крепко сбитая, как и он сам.

— …да, и подвенечное платье моей старушки, — кивнул фермер, — чтобы купить этот фургон да за ваши услуги заплатить. Что же теперь получается, мистер? Мне назад возвращаться? Некуда мне возвращаться, мистер!

Те из переселенцев, кто так же, как и рыжеволосый фермер, отправились в путь за лучшей жизнью (а таких было большинство), согласно загудели.

К толпе подошел надменный господин, которому принадлежали два новеньких фургона лучшего питтсбургского производства, восемь лошадей и несколько чернокожих слуг. Его сын, бледный востроносый юнец, тут же выпалил, предусмотрительно спрятавшись за спину отца:

— Всё из-за них! Мы бы не опоздали, если б не ждали этот ирландский сброд, у которых что ни день то ось ломалась, то колесо!

— Не грубите, молодой человек, — одернула юнца мать. — Мистер Люпин, — обратилась она к проводнику с улыбкой, в которой сквозила брезгливость, — я уверена, что ваш краснокожий друг не откажется провести нас через ущелье, если вы посулите ему виски… или бусы… или что там еще любят индейцы.

Черная Собака, казалось, прекрасно понял ее: он бросил на нее хмурый взгляд из-под густых бровей, но не удостоил ответом. Индеец снова заговорил с Люпином, указывая на ущелье; на этот раз его голос звучал тревожно и предостерегающе. Мистер Люпин заметно колебался, прежде чем передать остальным его слова:

— Черная Собака говорит: путь, которым мы хотим идти, его народ зовет Тропой Безмолвия. Никто не отваживается входить в ущелье в это время года, когда туман заполняет его. Черная Собака говорит: если нам дороги наши души, мы должны ждать до весны.

Слова проводника — вернее, слова индейца, пересказанные им — вызвали еще большее возмущение.

— Нелепые суеверия краснокожих варваров! — надменный господин (тот самый, чей сын столь нелестно отозвался о рыжем фермере и обо всем его многочисленном семействе) ткнул тростью по направлению к Люпину. — Передайте вашему другу: если он надеется таким образом завысить цену за свои услуги, то я лично…

Но надменный господин не успел закончить угрозу: в этот момент Черная Собака вдруг развернул лошадь. Ударами хлыста разогнав людей, попытавшихся остановить его, он еще раз предостерегающе крикнул что-то через плечо и, хлестнув лошадь, умчался прочь.

Путники загудели, как потревоженный улей. Несколько мужчин во главе с рыжим фермером схватили мистера Люпина — должно быть, подозревая, что он тоже вот-вот сбежит с их денежками. Разозленные, разочарованные, измученные трудной дорогой, они окружили проводника плотным кольцом; Гермиону оттеснили, и на несколько мгновений она потеряла Люпина из виду. Голоса становились всё более громкими и гневными. Когда Гермионе удалось — не без усилий — вновь протолкаться к мистеру Люпину, она услышала обрывок фразы:

— Черная Собака — мой побратим, я знаю его почти всю свою жизнь! Он никогда не поступил бы так без веской причины…

Тощий долговязый пастор, проделавший весь путь с постной миной и томиком Библии, тоже не преминул принять участие в «допросе» Люпина. Буравя свою жертву неприязненным взглядом, он процедил сквозь зубы:

— Видит Бог, я давно подозревал, что вы с этим молодчиком — одна шайка! Не удивлюсь, если узнаю, что мы — не первые добрые христиане, которых вы со своим приятелем обворовали и бросили в глуши!

Судя по всему, его обвинение нашло такой горячий отклик в сердцах разъяренных людей, какой еще не находила ни одна его проповедь: Люпина скрутили, подхватили под руки и потащили к ближайшему дереву. Белобрысый юнец поспешил к фургону за веревкой.

— Постойте! — крикнула Гермиона. Она бросилась к рыжему фермеру и дернула его за рукав, пытаясь привлечь его внимание. — Постойте, дядюшка Артур!

— Отойдите в сторонку, мисс Герми, это зрелище не для леди, — благодушно посоветовал ей тот.

— Да послушайте же меня, наконец! — Гермиона заступила ему дорогу. — Мистер Люпин говорил, что уже ходил этим путем. Верно, мистер Люпин? — тот, изрядно потрепанный и помятый, молча кивнул. — Значит, он сможет провести нас и один, так?

— Признаться, я никогда не ходил Тропой Безмолвия без Черной Собаки… — начал было Люпин, но Гермиона решительно перебила его:

— Я помню, вы рассказывали, что путь через ущелье занимает не больше дня, а дорога от ущелья до форта Хогвартс — дня три. Так зачем же ждать до весны? Подумайте: всего каких-то четыре дня перехода — и мы на месте!

Одно лишь упоминание нового форта вот уже много дней вселяло в путников надежду, как обещание сытой, привольной жизни, столь отличающейся от их мытарств на родине, — обещание хорошей земли, богатого урожая, собственного дома, где ветер не задувает в щели снег и куда не просачивается вонь города. Еще не доверяя до конца, они всё же отступили от Люпина. Белобрысый юнец, только-только прибежавший с веревкой, к своему разочарованию обнаружил, что она уже не понадобится; с досады пнув слугу-негра, он всучил ему веревку и отправил назад к фургону.

Снова тронулись в путь: повозки, фургоны, лошади, люди двинулись вперед, погружаясь в холодную тень гор. Колеса загрохотали по камню; отовсюду слышались крики путников, подгоняющих лошадей, щелканье кнутов, конское ржание; скарб, заботливо уложенный в фургоны, позвякивал, постукивал и дребезжал. Все эти звуки — голоса людей и животных, скрип колес и стук копыт — сливались в оглушительный шум, который разносился вокруг, поднимался к низко нависшему серому небу и эхом отражался от горных склонов. Шли быстро: переселенцы, предвкушая скорое прибытие в форт Хогвартс, приободрились, и даже мрачная громада гор и ущелье, из которого веяло холодом, не омрачали их бодрого расположения духа.

Путники, идущие впереди, уже скрылись в ущелье; остальные, охваченные нетерпением, невольно прибавляли шаг и вытягивали шеи, пытаясь разглядеть хоть что-то за спинами людей, повозками и лошадьми. Воодушевление, царящее среди переселенцев, передалось и Гермионе: она так же, как и все, шла быстрее и быстрее, словно там, за входом в ущелье, уже виднелся новый форт. Сердце ее взволнованно билось, как и всякий раз, когда она представляла себе Хогвартс: бревенчатые стены форта, своих родителей, встречающих ее у ворот, стук молотков и топоров, новые дома повсюду, и главное — девственные леса, простирающиеся вокруг, неизведанные земли, прекрасные первозданной красотой, и тайны, которые ей еще предстояло исследовать.

— Я должен поблагодарить вас, мисс Грейнджер, — раздался рядом знакомый мягкий голос.

Очнувшись от мечтаний, Гермиона подняла голову и увидела Люпина: тот улыбался, склонившись к ней с седла и придерживая свою гнедую.

— Не стоит благодарности, — ответила Гермиона, стараясь не подать виду, что смущена и в то же время польщена появлением мистера Люпина. — Я поступила так, как велит мне моя совесть… и здравый смысл. Повесить единственного проводника, способного довести нас до форта Хогвартс, было бы верхом безрассудства.

Люпин опять улыбнулся — тихой застенчивой улыбкой — и Гермиона, на мгновение встретившись с его взглядом, поспешно отвела глаза.

— Вы отважная девушка, мисс Грейнджер, — сказал он. — Отважная и добросердечная, пусть и стараетесь казаться суровой. Когда я впервые увидел вас, то подумал, что предстоящее путешествие совсем не подходит изнеженным барышням из пансионов. Но теперь я вижу, что ошибался в вас, мисс Грейнджер…

Люпин, похоже, хотел добавить еще что-то, но в этот момент их нагнала миссис Уизли. Запыхавшаяся, пунцовая от быстрой ходьбы, она сказала, утирая пот тыльной стороной своей большой веснушчатой руки:

— Вы бы лучше сели в фургон, мисс Герми! В такую сырость недолго и захворать: вон, подол-то уже весь мокрый от росы. Давайте мне руку, — миссис Уизли по-хозяйски схватила Гермиону под руки и чуть ли не силой впихнула ее в фургон, попутно разогнав собственных ребятишек. — Ну-ка, подвинься, Джинни. Вот так. Снимайте мокрые ботинки, мисс Герми, да укутайте ноги моей старой шалью. Во-о-от, так-то лучше будет, — протянула она с удовлетворением — и только сейчас заметила Люпина. Придирчиво оглядев его с ног до головы (и уделив особое внимание его полосатому пончо), миссис Уизли уперла руки в бока и заявила: — А вам нечего тут околачиваться, мистер! Других, что ли, дел у вас нету?

Люпин, явно не ожидавший такого натиска, смешался и предпочел ретироваться. Коснувшись края своей шляпы, он коротко поклонился Гермионе, ласково взблеснув светлыми глазами, и направил лошадь во главу вереницы фургонов.

— Ишь, загляделся! — хмыкнула миссис Уизли, проводив Люпина враждебным взглядом. — Смотрите поосторожнее с этим бродягой, мисс Герми: хоть у вас и ума палата, не в пример некоторым, но только всякое с девушкой может случиться в дороге. А я ведь родителям вашим обещала за вами приглядеть!..

Как это часто бывало, миссис Уизли, распалившись, еще долго ворчала, приписывая бедному Люпину все мыслимые и немыслимые грехи, и убеждала Гермиону «держаться подальше от этого прохвоста». Но Гермиона уже не слушала: раскрыв книгу, она погрузилась в чтение под мерный стук копыт и умиротворяющее бухтение миссис Уизли.

Фургон резко остановился у самого входа в ущелье, дернувшись, а потом чуть отъехав назад. Гермиона отложила книгу и выглянула наружу: обе лошади всхрапывали, переступали с ноги на ногу, забирая влево, будто пытались развернуть фургон и увезти его из густой тени гор. Мистер Уизли несколько раз хлестнул лошадей, но они лишь замотали головами, продолжая отступать от ущелья. «Упрямые клячи, — пробормотал мистер Уизли. — Чтоб вашу мать волки задрали!». Он хотел было, по своему обыкновению, прибавить словечко-другое покрепче, но встретился со взглядом Гермионы и промолчал. С кряхтением спрыгнув на землю, мистер Уизли взял лошадей под уздцы — те снова всхрапнули, покосившись на хозяина ошалелыми глазами. Подбежали его старшие сыновья; они принялись толкать фургон, и лошади, понукаемые мистером Уизли, наконец сдвинулись с места и медленно вошли в ущелье.

Гермионе почудилось, что ущелье смыкается вокруг фургона. Тусклый свет осеннего дня сменился сумраком; подняв голову, она увидела стены ущелья, сходящиеся наверху, и узкую, изломанную полоску свинцового неба между ними. Последнее тепло осеннего дня здесь исчезало: от камня веяло сыростью, а ветер, пролетающий по ущелью, пробирал до костей. Зябко поежившись, Гермиона еще глубже забралась в фургон. Отсюда она могла видеть лишь спину мистера Уизли; оглянувшись, Гермиона увидела рыжие макушки фермерских ребятишек, поспевающих за фургоном, тощую фигуру пастора в развевающемся черном одеянии и вход в ущелье, оставшийся позади.

Продвигались медленно: лошади нервничали, шарахались от стен ущелья, то и дело останавливались; хозяевам стоило большого труда заставить их идти дальше. Воодушевление, охватившее переселенцев на подходе к ущелью, сошло на нет. Шли в молчании: отчего-то никому не хотелось ни болтать, ни насвистывать, ни даже переругиваться. Странная, непроницаемая тишина, царящая здесь, словно бы поглощала любой звук — будь то стук копыт, скрип колес или человеческий голос. Не было слышно даже свиста ветра, который изредка проносился по ущелью и терялся где-то далеко впереди, точно и он в конце концов оказывался в ловушке тишины. Когда бы Гермиона ни подняла голову от книги, она видела лишь серые стены ущелья, смыкающиеся за фургоном, и точно такой же серый камень впереди — казалось, вся эта вереница лошадей, фургонов и людей не двигается вперед, а стоит на месте. Туман, еще призрачный, почти прозрачный, стелился по земле, обвивая колеса, конские копыта и ноги пеших путников.

Гермиона закрыла книгу. Болели глаза: в ущелье стремительно темнело, и всю последнюю страницу она напрягала зрение, едва разбирая слова в полумраке. Лошади остановились. Высунув голову из-под полога, Гермиона увидела силуэты людей, снующих в сгустившемся тумане, как призраки: одни распрягали лошадей, другие выносили из своих фургонов нехитрые припасы, третьи тащили вязанки хвороста. То тут, то там взвивался дымок костра.

Гермиона обулась, вылезла из фургона и сделала несколько шагов, попутно обнаружив, что ноги затекли, а подол платья так и не высох. Повсюду разводили костры; где-то уже закипала вода в котелке, в пропитанном сыростью воздухе разносился запах тушеных бобов, и Гермиона почувствовала, что проголодалась. Она оглянулась по сторонам, отыскивая взглядом семейство Уизли, но в тумане, застилающем ущелье, виднелись лишь светлые пятна фургонов да бесчисленные огни костров. У Гермионы возникло неприятное ощущение, будто она заблудилась: понимая, что фургон Уизли где-то поблизости (ведь она отошла от него не более чем шагов на десять), Гермиона все же не смогла бы с уверенностью сказать, в какую сторону следует идти.

Она пошла наугад. Фургоны, как корабли в океане, выплывали перед нею из тумана. Порой внезапно появлялась человеческая фигура — и в следующий же миг ныряла обратно в туман. Пару раз Гермиона натыкалась на лошадей, сбившихся в кучки и жмущихся друг к другу; случайно коснувшись рукой одной из них, Гермиона ощутила, как дрожит покрытый испариной лошадиный бок. Туман обволакивал, пропитывал сыростью воздух, стены ущелья, одежду. Гермиона, пригревшаяся было в фургоне, снова начала зябнуть. Она обхватила себя руками и ускорила шаг, решив идти на свет костра, чьим бы он ни был; но его тусклый, мечущийся огонек едва прорывался сквозь туман и, как чудилось Гермионе, уплывал всё дальше и дальше.

Она не сразу заметила их, неподвижно стоящих в тумане. Поначалу, скользнув по ним взглядом, Гермиона продолжала идти на огонь костра впереди, и лишь спустя некоторое время вспомнила эти два силуэта, промелькнувшие во мгле. Но когда она обернулась и посмотрела туда, где, как ей казалось, она увидела этих двоих, туман уже застилал всю стену ущелья. Гермиона отвернулась, не понимая, отчего это так ее взволновало.

Наконец она вышла к костру. Над огнем висел котелок, и человек, сидящий рядом на скатанном шерстяном одеяле, подкладывал в огонь хворост. Заметив тень Гермионы, он повернул голову — отблески костра осветили лицо Люпина.

— Мисс Грейнджер!.. — воскликнул он, вскочив ей навстречу, но потом вдруг застыдился своей радости и принялся сосредоточенно помешивать бобы в котелке.

— Должно быть, я покажусь вам смешной, но я потеряла из виду фургон мистера Уизли и заплутала в тумане, — сказала Гермиона, из вежливости сделав вид, что не заметила смущения Люпина. — Я прочла столько воспоминаний знаменитых путешественников и полагала, что уж точно сориентируюсь в любой незнакомой местности. Однако, увы, жизнь оказалась далека от книг, — она протянула к огню замерзшие руки. — Уверена, что вы, мистер Люпин, никогда бы не попали в такое глупое положение.

Тот ответил, старательно избегая взгляда Гермионы:

— Вы слишком строги к себе, — Люпин разложил одеяло пошире. — Присядьте к огню, мисс Грейнджер. Никому не помешает немного тепла в эту промозглую туманную ночь.

Он снова замолчал, смутившись — то ли из-за Гермионы, которая села рядом с ним, то ли из-за собственных слов, вдруг показавшихся ему слишком смелыми. Отвернувшись к костру, он положил немного бобов из котелка в металлическую миску и протянул ее Гермионе.

— Боюсь, это слишком простая еда для вас, мисс Грейнджер, — сказал он, будто извиняясь.

— О, не беспокойтесь, я привыкла к простой еде, — улыбнулась Гермиона. — В пансионе нас отнюдь не баловали изысканными кушаньями. Знаете, мистер Люпин… — задумчиво проговорила она, перекатывая во рту обжигающе-горячие бобы, — в этом есть… своеобразная прелесть: сидеть у костра с миской горячей еды, под ночным небом, на незнакомой земле… чувствовать за спиной холодное дыхание осени и в то же время ощущать тепло огня. Хотя, сказать по правде, — Гермиона поежилась, — я отчего-то никак не могу согреться.

Люпин взглянул на нее с беспокойством.

— Мисс Грейнджер, да вы вся дрожите! Вот, — он стянул с себя пончо и накинул его на Гермиону, — так вам будет теплее. Это серапэ работы индейцев навахо, — зачем-то пояснил он, отстранившись от Гермионы — Люпину вдруг стало неловко из-за того, что он невольно коснулся ее плеч. — Черная Собака подарил мне это серапэ, когда мы с ним побратались. Да, давно это было… Теперь я стал таким же бродягой, как и он…

Люпин подложил в костер еще хвороста. Огонь взметнулся, на несколько мгновений разорвав туман, и в этом разрыве Гермиона увидела еще один костер. Вокруг него сгрудилось несколько человеческих фигур, в которых Гермиона узнала мистера и миссис Уизли с детьми. Гермиона невольно улыбнулась: огонь весело потрескивал, душисто пахло бобами и горящим хворостом, Уизли суетились у костра совсем неподалеку, а сама она пригрелась под пончо и чувствовала, как в душе вновь воцаряется покой. Гермионе нравилось слушать Люпина — вернее, нравился его тихий, мягкий голос, а его рассказ вплетался в бесчисленные истории о путешествиях, которые она так любила читать:

— Многому я научился за это время у индейцев. Жить в лесу, охотиться… Часто доводилось мне по нескольку дней преследовать зверя, совсем как волку-одиночке. И скажу я вам, мисс Грейнджер, ничто не сравнится с упоением охотника, идущего по следу!.. Индейцы научили меня слушать лес… чувствовать его, узнавать его голоса… Они — дети земли и неба, дети девственных лесов, природы в ее первозданном величии; они любят и почитают ее… За то время, что я провел среди них, мне открылся смысл бытия, который я тщетно искал прежде. Теперь я едва ли смогу жить в городе, среди людей, забывших свои корни, стремящихся лишь к обогащению — только там, в лесах, моя жизнь и моя душа. Не знаю, отчего, но мне кажется, что вы можете понять это, мисс Грейнджер…

Гермиона задумалась.

— Не уверена, мистер Люпин. То, что вы рассказываете, — удивительно; а в моей жизни не было ничего примечательного. Родители определили меня в недорогой пансион, когда мне исполнилось одиннадцать. Нас учили большей частью домоводству и рукоделию… — Гермиона фыркнула. — Невозможно выразить, какая это скука! Меня выручали только книги. Из них я могла узнать обо всем на свете… Можете себе представить мою радость, когда я, наконец, смогла покинуть пансион! Родители ждут меня в форте Хогвартс. Вы не поверите, как долго я ждала этого путешествия и как много мечтала о нем: наконец увидеть мир не в книгах, а собственными глазами… — Гермиона тихо рассмеялась. — Наверное, вам, мистер Люпин, мои слова кажутся наивными.

Люпин горячо отозвался:

— Напротив, я очень… — но договорить не успел, потому что у костра, откуда ни возьмись, возникла миссис Уизли.

— Вот вы где, мисс Герми! — всплеснула она руками. — А я вас обыскалась! Этот юнец, молодой Малфой, вот враль-то, всё твердил, что вы в другую сторону пошли. Но я знала, что найду вас здесь! Идемте скорей. Мои ребятишки уже спят без задних ног, одна вы полуночничаете.

— Спят?.. — Гермиона удивленно посмотрела туда, где еще совсем недавно видела костер и Уизли, греющихся у огня, но они исчезли, как и те двое в тумане.

Гермиона попробовала встать и пошатнулась.

— Что это с вами, мисс Герми? — потрогав лоб Гермионы, миссис Уизли ахнула: — Да вы же вся горите! Вот говорила я, говорила, что застудитесь, а вы меня не слушали, мисс Герми! Вам бы сейчас в постели лежать, в тепле, а не в фургоне этом проклятом, пропади он пропадом, на ходу разваливается… А вы чего здесь? — напустилась миссис Уизли на Люпина. — Что это вы удумали, мистер?

Люпин растерялся.

— Я только хотел помочь мисс Грейнджер…

— Знаем мы таких помощничков! — мгновенно парировала миссис Уизли. Она стянула с Гермионы пончо, с сожалением пощупала добротную вещь, но все-таки бросила его Люпину и укутала Гермиону своей видавшей виды шалью.

— Напрасно вы так с мистером Люпином, тетушка Молли, — сказала Гермиона слабым от недомогания голосом. — Уверяю вас, он вел себя как джентльмен.

Миссис Уизли хмыкнула:

— Его счастье! А не то мистеру Уизли пришлось бы ему бока оглоблей отходить!

Напоследок кинув на Люпина неодобрительный взгляд, миссис Уизли помогла Гермионе дойти до фургона, заботливо поддерживая ее под локоть. Всё это время добрая женщина не переставая стращала Гермиону коварными «бродячими прохвостами».

Гермиона проснулась посреди ночи — вернее, очнулась от тяжелого забытья. В фургоне было душно; вокруг на все лады сопели и храпели Уизли. Джинни, лежащая рядом с Гермионой, во сне стянула с нее одеяло, но Гермионе и без него было жарко. Ей казалось, будто что-то тяжелое давит на грудь, не давая дышать. Осторожно высвободившись из-под руки Джинни, Гермиона повернулась на другой бок, надеясь заснуть (она читала, что во время болезни нужно побольше спать), но какой-то странный шум заставил Гермиону вновь открыть глаза. Она приподняла голову, вслушиваясь: шум нарастал, и в этом гуле Гермиона различила, как всхрапывают и тихо, испуганно ржут лошади. Медленно, стараясь не потревожить спящих, Гермиона подползла к краю фургона и выглянула из-под полога.

Поначалу она не видела ничего, кроме тумана: он плыл мимо, густой настолько, что напоминал грязно-серое полотнище. Постепенно Гермиона начала различать размытые фигуры лошадей: они метались, натыкаясь друг на друга, вороша и вздымая остывший пепел костров, кружились на месте, оступались и шарахались от стен ущелья; а позади них, неподвижные и безмолвные, чернели две тени. Гермиону охватило неясное беспокойство. Двое стояли напротив фургона — Гермиона видела, как они появляются в разрывах тумана — и будто бы смотрели прямо на нее, безучастные к тому, что происходило вокруг, а сама Гермиона не могла оторвать от них взгляд. Вдруг они пропали — так же неуловимо, как и появились: просто потонули в тумане; и в это мгновение, словно заслышав чей-то сигнал, лошади сорвались в бег. Они пронеслись мимо фургона, обдав Гермиону потоком воздуха, и она еще долго слышала их ржание, затихающее вдали, — полное тоскливого ужаса.

Гермиону разбудили пронзительные крики миссис Уизли и громогласная ругань мистера Уизли: ночью, пока всё семейство спало, сбежали лошади. Наспех приведя в порядок волосы и надев чепец, Гермиона высунула голову из фургона. Еще не рассвело, но в серых туманных сумерках она смогла разглядеть очертания осиротелых фургонов без лошадей: лошади — все до единой — исчезли.

Пропажа лошадей повергла переселенцев в отчаяние. Подстрекаемые старшим Малфоем, люди окружили проводника: когда Гермиона подошла к толпе, Люпину уже успели скрутить руки за спиной; по его разбитому лицу текла кровь. Люциус Малфой, уперев свою трость в грудь Люпину, выкрикивал:

— Конокрад! Индейский прихвостень! Это ты помог своим дружкам-краснокожим ограбить нас?! — он оглянулся, ища поддержки у толпы.

— Верно, верно, только индейцы могли свести лошадей так, что никто даже не проснулся! — поддержал его мистер Уизли.

Ему вторила миссис Уизли:

— Попался, голубчик! А еще джентльменом прикидывался! Только меня не обманешь — я сразу сказала мисс Герми: «От этого молодца добра не жди!».

— Да что тут говорить! Вздернуть его, вздернуть! — закричали в толпе.

Собравшись с силами, Гермиона протолкалась к мистеру Уизли, который уже прилаживал веревку на шее проводника.

— Дядюшка Артур, остановитесь! — она сердито вцепилась в руки мистера Уизли. — Что за нелепая затея! Во-первых, как вы собираетесь вешать мистера Люпина? В ущелье нет ни одного дерева! А во-вторых, если бы на нас напали индейцы, они бы не ограничились лошадьми. Несомненно, они ограбили бы и фургоны, и нас самих, да еще и сняли бы наши скальпы!

Мистер Уизли в замешательстве почесал рыжую макушку.

— А ведь мисс Герми дело говорит, — громко сказал он, обращаясь к остальным «судьям». — По всему выходит, это не индейцы, раз скальпы-то у нас на месте. А кто ж тогда?

— Послушайте! Ночью я видела, как лошади взбесились и бросились вон из ущелья, будто что-то напугало их, — проговорила Гермиона. — Это… были не люди.

— Может, это были койоты? — предположили в толпе.

— Да, говорят, койотов в этих местах чертова прорва, — согласился мистер Уизли. — Зря мы завалились спать всем скопом, надо было кого-нибудь поставить лошадей стеречь. Ты уж, парень, не обижайся, — он снял с Люпина веревку, — погорячились мы. А всё из-за вас, мистер, — и он потряс перед лицом Люциуса его же веревкой.

Миссис Уизли с готовностью поддержала мужа: она вышла вперед, подбоченилась и звонко выкрикнула, с насмешкой глядя на Малфоя:

— Сами за своим добром следите, мистер, мы вам тут не слуги! Ишь, раскомандовался: кого вешать, кого не вешать! Неграми своими командуйте, а не свободными людьми!

В толпе захохотали. Оскорбленный Люциус резко развернулся и стал пробираться через толпу к своему фургону; ему вслед неслось улюлюканье. Бледный от злости, Малфой налетел на слугу, сбив его с ног своей тростью:

— Я научу тебя, как упускать хозяйских лошадей!

Тощий негр, прикрывая голову руками, жалобно заверещал:

— Не бейте, не бейте, масса Люциус! Добби — домашний негр, Добби не привык ходить за скотиной…

— Ах, ты не привык, черная обезьяна?! Так я тебя проучу! — и Люциус принялся избивать тростью взвизгивающего от каждого удара слугу.

Тем временем сердобольная миссис Уизли стирала кровь с лица Люпина своим замызганным фартуком, охая, причитая и посылая проклятия в адрес «всяких там богатых господ, которые знай только мытарят простой люд». Толпа начала расходиться; рядом с Люпином остались только мистер Уизли и пастор, не потерявший ни одной лошади (потому как их у него не было), но, по своему обыкновению, принявший самое живое участие в расправе над проводником. Теперь он с подозрительностью всматривался в лицо Люпина.

— Я узнал его! — выкрикнул он совершенно внезапно — да так, что миссис Уизли вздрогнула и даже перекрестилась (что случалось с ней нечасто). Пастор повторил: — Я наконец-то узнал его! Это он со своими приятелями-дикарями напал на меня в лесу, когда я в пасторском рвении направлялся проповедовать Слово Божие в языческих племенах! Неслыханно! — он в обвиняющем жесте направил на Люпина костистый палец. — Они дерзнули подвесить Божьего человека вниз головой на дереве! — переселенцы опять сгрудились вокруг пастора и Люпина, предвкушая новое зрелище. Пастор продолжал, патетически возвысив голос: — Они потешались надо мной, лишив меня облачения! Хотели выставить меня на посмешище перед моей будущей паствой! Меня спасла заблудшая, но добрая душа — эта кроткая голубка, чье языческое имя я не хотел бы сейчас произносить…

— Я уверена, мистер Люпин не мог так поступить, — вмешалась Гермиона. Она пошатнулась от слабости, и Люпин подхватил ее под руку.

— Клянусь вам, мисс Грейнджер, я бы никогда не сделал подобного! — горячо заверил он. — Я даже пытался отговорить Быстрого Оленя, но он меня не послушал. И, надо признать, у индейцев был резон: пастор очень уж докучал им своими проповедями…

Мистер Уизли хохотнул.

— Вот умора! И что же вы, отче, так и болтались на дереве в эдаком непотребном виде? — он панибратски пихнул пастора локтем в бок. — Ну и шельмецы эти дикари! Хотя, ей-богу, иной раз какой-нибудь святоша до того допечет, что руки чешутся медом его обмазать да на муравейник посадить.

Все так и покатились со смеху. Мистер Уизли, довольный своим успехом у публики, решил взять бразды правления в свои руки. Он хлопнул себя по бокам и возвестил:

— Ну, посмеялись, и будет. Пора и в дорогу! Берите пожитки и пошли пешком до форта. Да не хватайте всё подряд, а возьмите только самое нужное. А как до форта дойдем, жен да детишек там оставим, можно с лошадьми обратно вернуться и весь скарб забрать.

Люди одобрительно загудели. Вскоре, нагруженные узлами, они уже брели в тумане, который со вчерашнего дня стал еще гуще. Так и не рассвело — казалось, ночь не кончалась. Туман поднялся настолько, что Гермиона, сколько бы ни силилась, не могла разглядеть ни стен ущелья, ни полосы неба между ними. Она шла, опираясь на руку Люпина, но даже с его помощью каждый шаг давался ей с трудом. Гермиона опускала взгляд и не видела своих ног — всё заволакивал туман, а когда она поднимала голову, то различала вокруг только темные размытые очертания человеческих фигур, проплывающих в тумане, словно призраки. Гул стоял в ушах; Гермионе чудилось, что она слышит тишину, поглощающую все звуки, — тишину, исходящую от стен ущелья вместе с холодом и ползущую вместе с туманом: эта тишина словно шла по следу людей, посмевших проникнуть в ее владения, как охотник идет по следу зверя — бесшумно, неотвратимо… Гермиона покачнулась от головокружения.

— Мисс Грейнджер, — обеспокоенно позвал Люпин. — Как вы себя чувствуете? Хотите остановиться?

— Да, — прошептала Гермиона. — Пожалуй, да, мистер Люпин… Я думаю, будет разумнее немного отдохнуть.

Люпин помог ей отойти в сторону, к стене ущелья, и, расстелив на земле свое пончо, усадил на него Гермиону. Мимо шли люди — медленно, как будто туман сковывал их движения, — и Гермиона смотрела, как они проходят — серые тени в тумане. Казалось, они не замечают ничего вокруг; иногда кто-нибудь из них поворачивал голову, но, скользнув по Гермионе и Люпину равнодушным невидящим взглядом, даже не замедлял шаг, продолжая брести сквозь туман.

— Опять эти двое, — пробормотала Гермиона. — Стоят вон там… Просто стоят…

— «Двое», мисс Грейнджер?

Гермиона, не ответив, только покачала головой. Она следила за силуэтами путников, понуро бредущих мимо, — туман делал их безликими; снова и снова они появлялись из серой мглы и исчезали в ней, и тишина поглощала звук их шагов.

— Их слишком много, — вдруг произнесла Гермиона. — Глядите… Их слишком много.

Люпин с тревогой заглянул ей в лицо.

— У вас сильный жар, мисс Грейнджер, вы бредите, — сказал он.

— Нет, — Гермиона, опираясь на плечо Люпина, выпрямилась и указала в туман. — Нет, послушайте. Сколько времени мы сидим здесь? Все наши спутники уже давно прошли бы мимо. А они всё идут и идут… бесконечно, — Гермиона помолчала. — Знаете, мистер Люпин… — проговорила она наконец, — порой мне кажется, что нам не следовало входить сюда. И мы уже никогда отсюда не выйдем…

— Это просто болезнь, она подточила ваши силы, — сказал Люпин мягко. — Я уверен, скоро мы покинем Тропу Безмолвия. Путь через ущелье занимает не больше одного дня…

— Да, — Гермиона прикрыла уставшие глаза. — Да, но день так и не настал. Всё время ночь… и туман не рассеивается. Помните, вы сказали… тогда, давно, у входа в ущелье… что я поступила отважно. Я и правда хотела быть отважной… Но где проходит грань между отвагой и безрассудством? Как увидеть ее, если всё в тумане?.. Я читала, что есть места, где ветер создает… — Гермиона нахмурилась, припоминая слово, как будто лишь это имело сейчас значение, — звуковую аномалию. Люди, попадая туда, сходят с ума и умирают. И тишина в таких местах — не настоящая тишина: она полнится звуками… голосами… — Гермиона резко замолчала и потерла глаза. — Наверное, у меня действительно горячка, мистер Люпин. По моим расчетам, мы уже прошли бо?льшую часть пути и скоро выйдем из ущелья… если я не ошибаюсь. Я не хочу верить, что ошибаюсь… — Гермиона, обессилев, опустила голову на плечо Люпина.

Тот мягко ответил ей:

— Конечно, мы обязательно скоро выйдем отсюда, мисс Грейнджер. Сейчас вы отдохнете, и мы пойдем дальше. Вы сможете, вы необыкновенная девушка, — сказал Люпин убежденно, — я таких никогда не встречал. Хотя… — он улыбнулся украдкой, — должен вам признаться, я встречал не так уж и много девушек. Особенно таких, как вы, мисс Грейнджер… Гермиона… — Люпин хотел было коснуться ее пышных волос, но так и не решился. — Конечно, индейские девушки тоже красивы, — продолжил он поспешно, чтобы скрыть собственное смущение, — особенно одна, Бегущая Лань. Если бы вы с ней познакомились, я уверен, вы бы непременно подружились. Она такая же добрая и сердечная, как вы. Недавно она стала женой моего друга… его зовут Быстрый Олень, — Люпин помолчал. — Вы знаете, у индейцев красивые имена, я бы даже сказал, поэтичные. Меня они зовут Лунным Волком… Но у вас тоже очень красивое имя. «Гермиона»… Я такого еще никогда не слыхал, — он поколебался немного и, собравшись с духом, продолжил: — А мое полное имя Ремус Люпин; конечно, не особо красивое, но я был бы счастлив, если бы какая-нибудь хорошая девушка согласилась стать миссис Ремус Люпин. Я… простой охотник, живу в лесу, в скромной хижине не больше маркитантской палатки, но… но если эта девушка захочет разделить со мной тяготы простой жизни среди девственных лесов, то, клянусь, она никогда ни о чем не пожалеет… И если вы такая девушка, мисс Грейнджер, то Лунный Волк будет охотиться только для вас. Я знаю, вы честная и искренняя… и я надеюсь, что ваша симпатия ко мне — это не пустое кокетство… Ведь так, мисс Грейнджер?.. Гермиона?.. — заглянув ей в лицо, обрамленное каштановыми кудрями, Люпин увидел, что она крепко уснула. Тогда он осторожно приобнял Гермиону за плечи и приготовился стеречь ее сон, но вскоре и сам провалился в тяжелую дрему.

* * *

Гермиона не знала, сколько времени она пробыла в забытьи. Ей казалось, что прошло всего несколько мгновений — или целая вечность? — но туман, к ее изумлению и радости, рассеивался, обнажая опустевшее ущелье. В голове промелькнуло, что все путники исчезли, как накануне исчезли лошади, но она решительно отмела эту нелепую мысль. С помощью Люпина Гермиона поднялась на ноги, и они вышли на тропу.

Тусклый рассвет смешал все краски в одну серую: серые стены ущелья поднимались к светло-серому небу, серая тропа вилась меж серых скал, а позади виднелись грязно-белые фургоны.

— Мне казалось, мы шли целый день, — удивилась Гермиона, — а выходит, мы отошли совсем недалеко.

— Похоже, туман сыграл с нами шутку, — отозвался Люпин.

Они снова двинулись вперед сквозь клочья тумана, оседающие на земле и стенах ущелья. В воздухе по-прежнему пахло сыростью, но дышать стало куда легче. Узкая полоска неба светлела, и слабый, едва пробивающийся в ущелье свет осеннего солнца показался Гермионе необычайно ярким — впервые в жизни она искренне порадовалась тому, что видит землю под ногами.

С каждым ее шагом сумерки делались всё прозрачнее. С замирающим сердцем Гермиона наблюдала за тем, как холодная тень, лежащая на тропе, бледнеет, сменяясь тусклым светом, проникающим в ущелье из-за выступа в скале. Сама того не замечая, Гермиона пошла быстрее. Обогнув выступ, они оказались перед выходом из ущелья: здесь полосами тянулся дневной свет, обливая гладкие, будто отполированные стены ущелья, и каменные стены отражали этот свет. У Гермионы опять закружилась голова; перед глазами поплыли зеленые пятна. Пошатнувшись от внезапно накатившей слабости, она крепче схватилась за Люпина. Словно издалека до нее донесся его обеспокоенный возглас; ноги Гермионы подкосились, в глазах потемнело, и она провалилась в беспамятство.

Очнулась Гермиона так же неожиданно: она сделала судорожный вдох и резко открыла глаза. Стояла ночь, ущелье застилал туман; Гермиона всё еще крепко держала Люпина за руку. То тут, то там разгорались костры. Тишина поглощала все звуки. Белели фургоны; лошади испуганно жались друг к другу; в тумане сновали человеческие фигуры. Вот одна из фигур, неуловимо знакомая, остановилась и стала вглядываться во мглу внимательно и тревожно. Почувствовав на себе этот взгляд, Гермиона вдруг вспомнила, как сама она вот так же, заблудившись в тумане, вглядывалась в две тени, неподвижно стоявшие у стены ущелья… И тогда Гермиона поняла — поняла необычайно ясно: они никогда не выходили из ущелья, они никогда отсюда не выйдут.