Мальцева! (гет)

Она подтверждает твой запрос буквально на следующий день — и первой же пишет «Здравствуйте!», ставя после восклицательного знака забавный жёлтый круглый смайлик. Ты отвечаешь — и между вами завязывается беседа; смайлики желтеются едва ли не в каждом её сообщении, и вообще своим весёлым тоном она никак не похожа на бедную жертву, третируемую парнем-тираном.

Ненавязчивый трёп входит вскоре в привычку; вы уже болтаете с ней часто, едва ли не каждый день — хотя темы разговоров касаются лишь учёбы, компьютеров, информатики и интересных новостей из мира технологий. Для своего возраста она весьма умна; ты, признаться, всё же чувствуешь себя с ней, как какой-то усатый нянь, беседующий со своей подопечной — но большая часть её ровесников и такой разговор не смогла бы поддержать.

А с ней даже почти интересно.

О парне она не говорит, не упоминает больше; ты пару раз пытался осторожно выяснить — но в ответ она лишь отшучивалась какими-то бестолковыми фразочками. Явно не хотела на эту тему распространяться — да ты особо и не лез; не твоё, в конце концов, суперменское дело, пока жива, здорова и ставит смайлики.

Кажется, ты тоже сделал ошибку, так свойственную людям твоего возраста и твоего времени — чересчур уж поверил смайликам.

***

Неприятный, колючий, холодный февраль подходит к концу, обещая привести за собой не менее холодный и колючий март; ты сидишь в компьютерном классе, кутаешься в шарф и отчаянно греешь руки в карманах. Холодно.

Уроки закончились; пора бы потихоньку собираться домой — шеф просил в шесть вечера выйти на связь. В школе ты бываешь лишь дважды в неделю — остальное время проводишь в офисе, работая программистом; но иногда оказываешься нужен даже в эти два дня — и тогда на помощь приходят программы для удалённой работы.

Застёгиваешь куртку ещё до того, как выйти из кабинета; холодно. На неуверенный цокот каблучков не обращаешь внимания, погружённый в глубокие раздумья о погоде и делах.

— Павел Леонидович?

Невольно вздрагиваешь; поднимаешь взгляд и видишь — взволнованное бледноватое личико, пара озорных хвостиков да крупные серьги в виде Микки-Маусов; очаровательно пушистый белый свитер, украшенный лентами и стразами; короткая модная курточка с опушкой, едва прикрывающая талию, всё та же клетчатая мини-юбка...

— Мальцева? — взгляд невольно скользит по фигуре девушки сверху вниз, останавливаясь на уже знакомых тебе лакированных ботильонах; почему-то только сейчас вдруг приходит в голову, что она одета непозволительно легко для зимы. — Мальцева, скажи пожалуйста, куда твои родители смотрят? На улице минус двенадцать, а у тебя все ноги голые...

Она чуть-чуть отстраняется; на лице появляется испуг. Ты тут же чувствуешь себя неловко; ну вот, нашёлся тут гений педагогики.

— Извини, — быстро, хоть и суховато произносишь ты. — Так что ты хотела?

Ты на неё не смотришь; торопливыми движениями собираешь в портфель всё, что лежит на столе: чьи-то контрольные, компьютерный журнал, листы с программой занятий. Поглядываешь на часы; вообще-то надо бы поторопиться — и тут она. И с чего вдруг? У них же даже информатики сегодня не было...

— Я по поводу проекта, — раздаётся робкий голос.

— Какого проекта? — ты хмуришь брови; занятый сборами и мыслями о предстоящей работе, не сразу вспоминаешь даже, что за «проект» у вас был в прошлый раз.

Неосторожное движение — и широкая пластиковая линейка падает на пол; ты на секунду опускаешься на корточки, чтобы поднять её — а распрямившись, понимаешь, что теперь до тебя доносятся какие-то сдавленные, замученные всхлипы. Поднимаешь голову — так и есть; Мальцева стоит и плачет, спрятав лицо в ладошки, и огромные серьги в виде нелепо улыбающихся нарисованных мышат смотрятся сейчас на ней, плачущей, как-то особенно трогательно и нелепо.

Чёрт.

Этого ещё не хватало.

***

— Пей, пожалуйста.

Ты ставишь перед ней кружку, полную горячего ромашкового чая, накидываешь шерстяную кофту на жалобно подрагивающие девичьи плечи — и торопливо садишься за ноутбук.

— Я сейчас, ненадолго. Кое-что по работе надо сделать. Ты как себя чувствуешь?

Мальцева лишь невнятно качает головой. Осознание собственного благородства полностью перечёркивается мучительным стыдом за то, что оставляешь её в такой момент.

Но чёрт возьми, шеф ждёт.

А она молчит.

За всё время пути до твоего дома не проронила ни слова, только всхлипывала, опустив голову, в ответ на все твои жалкие, беспомощные попытки её успокоить. Лишь в прихожей, когда, помогая снять издевательски короткую курточку, ты взглянул на неё строго и прямо спросил, в чём дело, прошептала пересохшими губами несколько слов, из которых самым разборчивым было «Кирилл».

Тот парень, кажется. Ну не сволочь ли, а?

Впрочем, вскоре ты подключаешься удалённо к нужному компьютеру — и подобного рода вопросы почти перестают тебя волновать, хоть и остаются на сердце неприятной торопящей тяжестью. Лишь спустя минут сорок, наспех уладив все проблемы, оторвавшись от монитора, ты поворачиваешь голову и смотришь на свою гостью — и обнаруживаешь, что она уже давным-давно не плачет, и даже воспалённая краснота почти успела сойти с лица. Сидит на низенькой кухонной табуретке, скрестив буквой «Х» тонкие ноги в смешных тапочках-зайцах — и внимательно, с интересом разглядывает окружающую обстановку, время от времени воровато бросая взгляд на экран твоего ноутбука.

Впрочем, едва ли она бы смогла там что-нибудь понять.

Ты отворачиваешься от компьютера, вслед за ней придирчивым взглядом осматриваешь кухню, пытаясь представить себе, на что здесь гость в первую очередь мог бы обратить внимание. В глаза бросается раздражающе-бирюзовая обёртка от презерватива в мусорном ведре; ты невольно чувствуешь укол стыда, и к лицу приливает жар — кажется, краснеешь.

Лара приходила только вчера. Ну то есть это для тебя она Лара, а для учеников — Лариса Михайловна, учительница математики.

Лара старше тебя на два года; и тебе с ней почти хорошо — во всяком случае, в те моменты, когда очередная вот такая бирюзовая обёртка шуршит, разрываясь, в твоих пальцах, тебе очень хочется в это верить. Ты и веришь; веришь даже потом, когда она утыкается носом в твоё плечо, а ты перебираешь её каштановые волосы, от которых пахнет сигаретами и чем-то цитрусовым. Веришь даже тогда, когда засыпаешь, обнимая её, и ночью тебе снится много-много апельсиновых деревьев, море, прибой и райские птицы; а потом ты просыпаешься с утра и слышишь, как Лара уже хозяйничает на кухне, а потом она приносит тебе в постель свежайший завтрак из трёх блюд — и ты уже ни во что не веришь.

Лара очень хочет замуж. Ей уже пора. А ты — вполне достойный кандидат.

Лара старается как может. Готовит тебе завтраки, приносит в компьютерный класс бутерброды; предлагает в постели такое, от чего уже тебе становится как-то противно и неловко; даже честно пытается слушать, когда ты говоришь о работе, даже честно делает вид, что ей это интересно, старательно пряча тень полнейшего непонимания в глубине светло-карих глаз.

А ещё она не раз пыталась отнять у тебя бирюзовую обёртку вместе с содержимым до того, как ты разорвёшь прохладный скользкий целлофан; пыталась — но ты не так-то прост, ты не поведёшься на эти уловки. Лара слишком хочет замуж; ты не должен быть таким неосторожным. Впрочем, что-то внутри то и дело настырно шепчет, что ты и так слишком неосторожен, что давно пора прекращать это нелепое садо-мазо: Лара хочет замуж, а тебе нравится почему-то её беспомощность, наигранно-робкий голос и невинные кроличьи глаза — но с каждым днём ты всё чётче понимаешь, что единственный кролик здесь — ты, и рано или поздно тебя всё-таки подстрелят.

Дни Лариного цикла ты знаешь наизусть, разбуди тебя посреди ночи — и ты назовёшь их скорее, чем тему следующего урока в десятом «Б» классе, чем название вашего последнего проекта по работе. Сам поражаешься собственному идиотизму, вопиющей нелепости ситуации; сам не знаешь, что держит тебя рядом с этой жалкой женщиной, только и мечтающей о доме-детях-собаке; кажется, именно эта её жалкость дарит тебе пьянящее ощущение какой-то злой силы, какой-то власти, о которой ты всегда втайне мечтал.

Дальше эту мысль развивать ты не любишь. Страшно. И уж точно не хочется сейчас, чтобы эта девочка, юная, наивная, нежная, невинная если не телом, то хотя бы душой, пялилась сейчас на рваную бирюзовую обёртку, не зная, что стоит за этим пёстрым квадратиком.

Хочется подняться с места и сказать, что тебе срочно понадобилось вынести мусор.

Но Мальцева не позволяет тебе этого сделать; переводит на тебя взгляд, внимательно, долго смотрит своими большими серо-голубыми глазами, по которым уже и нельзя сказать, что час назад она плакала навзрыд. Смотрит и спрашивает:

— Извините, а вы... чем вы вот здесь занимались?

Смущается, как гимназистка на первом балу; может быть, поэтому ты и думаешь сначала что-то не то — и всё ещё паря мыслями где-то в районе бирюзовой обёртки, невольно вздрагиваешь, спрашивая:

— В см-мысле?

— Ну... здесь, — она неловко поводит рукой в воздухе, указывая на ноутбук.

— А, ты о моей работе? — ты как-то облегчённо выдыхаешь; это же надо такое подумать.

— Ну да, — она кивает, коротко и послушно, как болванчик.

Пластмассовые Микки-Маусы покачиваются в такт.