Invictus (гет)

Беспросветная темень обрушивается на меня отовсюду, и какое-то время я стою неподвижно и прислушиваюсь, пытаясь уловить отзвук чужого дыхания... Ничего. Похоже, что он действительно ушел.

Спасибо тебе за это, Господи.

Никогда бы не подумала, что возблагодарю Всевышнего за отсутствие света. За темноту, что укрывает мое тело так же бережно, как мать укрывает свое дитя, в то время как он заставил меня...

Чтобы прекратить надвигающуюся истерику, я обхватываю плечи и уговариваю себя собраться.

Принять ванну. С помощью такого вот нехитрого способа люди вновь обретают уверенность в себе, не так ли?.. И Боже ж ты мой, у меня для этого есть все основания. Кроме того, меня буквально трясет от холода, однако я ничуть не удивлюсь, если обнаружу, что тот... та тварь позаботилась о подаче только холодной воды.

Начинаю пробираться к двери на ощупь.

Что если там, в ванной, меня ждет еще одна ловушка?

Вздрогнув, я замираю, опираясь о дверной косяк ладонью, и напрягаю слух.

Бесполезно. Я не слышу, не ощущаю запахов... И не вижу, конечно же. Мне не остается ничего другого, кроме как...

Я сглатываю подступивший к горлу ком и, вытянув руку, слегка подаюсь вперед.

Ничего не происходит. Ногти царапают по стене, пока до меня не доходит, что именно я пытаюсь нашарить... Дурацкий инстинкт.

Разумеется, здесь нет выключателя!

Полузадушенный истерический смешок нервирует даже больше, чем гробовая тишина вокруг. Чувствую, как по телу бегут мурашки... По-прежнему ничего.

Ну же, смелее! Ты не можешь стоять тут целую вечность.

И я переступаю порог ванной комнаты. Двигаюсь вдоль стены, точно слепая, отчаянно пытаясь не думать о том, что может подстерегать меня совсем рядом...

Неожиданно натыкаюсь на ванну. Широкий изгиб холодной эмалевой поверхности в точности соответствует тому, что я видела мельком, когда он открыл для меня дверь.

Краны вмонтированы прямо в стену. Обхватываю один из них — большой, украшенный рельефным орнаментом, который я не смогла бы описать при всем желании, — сначала с опаской, затем чуть смелее. Делаю глубокий вдох. Ничего. Поворачиваю... и подпрыгиваю от испуга, когда струя воды с шумом ударяется о металлическое дно ванны. Горячая. Я чувствую поднимающееся от воды облачко пара, хоть и не могу его видеть, а попробовав очередной кран, обнаруживаю, что с его помощью можно добавить ароматную пену для ванн.

Странно. Должно быть, волшебники по-настоящему ценят хорошую сантехнику, раз оборудуют ею даже подземелья вроде этого.

От мысли, что придется лезть в чужую ванну в темноте, меня пробирает дрожь, однако плеск воды, хлещущей из открытого крана и вытекающей через сливное отверстие с характерным звуком, кажется вполне нормальным. Наклонившись, я провожу ладонями по гладкому дну... Никаких скрытых ловушек, вроде крючьев или дыр. Затем опускаюсь на колени. Это одна из тех старинных ванн с ножками. О чем-то подобном грезит мама, без конца повторяя, что ей хотелось бы установить такую штуковину у нас дома. Кажется, ножки этой посудины выполнены в виде свернутых кольцами железных змей, и я тихонько фыркаю: очевидно, что представители старинных и предположительно знатных волшебных фамилий отнюдь не блещут оригинальностью... Не то чтобы четыре с лишним года выслушивания одних и тех же идиотских оскорблений не научили меня этому.

В таком случае почему я не могу избавиться от скверного предчувствия, что когда начнется “настоящее веселье”, его оригинальность поразит меня куда сильнее, чем мне бы того хотелось? Боль находится за гранью воображения... Меня передергивает.

Не думай об этом.

Итак, под ванной обнаружился только выложенный плиткой пол, а у противоположной стены — табурет со стопкой сложенных на нем пушистых полотенец. Ничего общего с комнатой ночных кошмаров моего детства... Надеюсь.

Ах если бы те детские страхи были всем, чего ты должна бояться.

Найдя пробку и закрыв слив, я откручиваю краны на полную мощность и залезаю в воду, погружаясь в блаженное тепло, которое распространяется по всему телу и унимает дрожь. Пытаясь отмыться, я почти сдираю кожу, но все равно чувствую себя оскверненной. То, как он смотрел... Избавить мою душу от грязи не сможет даже дезинфекция.

Тишину вокруг нарушает лишь плеск воды, а что до темноты... Я не хочу видеть, ведь то, что я ощущаю, — кожа под пальцами и биение сердца, — принадлежит мне. Все остальное — его. Его комната. Его стол и кровать.

Его стены.

Я не дам ему завладеть еще и мной. Я — Гермиона Грейнджер, и будь я проклята, если он когда-нибудь протянет ко мне свои грязные лапы.

Выйдя из ванны, я заворачиваюсь в полотенце. Словно стеклышки калейдоскопа, перед глазами вспыхивают розовые и зеленые узоры. На месте Лаванды я бы подумала, что меня посетило видение, но на самом деле это не более чем реакция мозга на отсутствие света... И все же довольно странно не ощущать никакой разницы между тем, открыты мои глаза или закрыты. Будто здесь не на что смотреть, но я ведь знаю, что это не так, знаю... Пальцы с силой впиваются в махровую ткань.

Дыши. Дыши глубже.

Темнота... Густая, враждебная, почти живая, и все-таки... Какой бы плотной тьма ни казалась, она не может стать причиной удушья.

В отличие от смертофалдов*, о которых нам когда-то рассказывал профессор Люпин, мелькает паническая мысль, но я тут же ее отгоняю. Едва ли ублюдок доставил меня сюда лишь затем, чтобы скормить чудовищам. Сейчас мне ничто не угрожает.

Ничто не угрожает? Тебе бы стоило тщательнее выбирать слова, Гермиона.

Нахожу мантию, которую он дал мне. Швырнул, словно кость голодной собаке. Будь моя воля, я бы пальцем не прикоснулась к его подачке, но перспектива превратиться в ледышку как-то не вдохновляет... Равно как и предстать перед ним обнаженной.

Мантия сшита из мягкой, приятной на ощупь ткани. Надев мантию, я замечаю, что сидит она на мне идеально, и задаюсь вопросом: как, во имя Всевышнего, этот мерзавец узнал мой размер?!

Во всяком случае, мантия прикрывает то, что должна прикрывать. А я-то грешным делом подумала, что он даст мне наволочку или что-то в этом роде. Или же вообще ничего... Я содрогаюсь: даже вспоминать об этом невыносимо. Как он там сказал?.. Что касается твоего тела, я достаточно на него насмотрелся. Неужели он и вправду решил, что хватит издевательств?

Если только он не пытается усыпить мою бдительность, внушив чувство ложной безопасности.

Относительной безопасности.

С одной стороны, он говорил таким тоном, словно в жизни не видел никого более отталкивающего, чем я. А с другой... Почему же он так странно смотрел на меня, если для него я отвратительнее флобберчервя?

Скажи спасибо, что он так считает.

Нахмурившись, я продолжаю вглядываться во тьму. Разгадать ход его мыслей — неразрешимая для меня задача, но я должна с ней справиться, чтобы у меня появилась хотя бы призрачная надежда выбраться отсюда живой.

Приоткрываю дверь так тихо, насколько это вообще возможно, отчасти готовая к тому, что он, затаившись, караулит мое возвращение. За дверью темно, хоть глаз выколи, и я вся обращаюсь в слух, игнорируя фальшивые неоновые всполохи, беспорядочно возникающие то тут, то там.

Никого... Я по-прежнему одна.

Не думаю, что время перевалило далеко за полдень, но усталость дает о себе знать, а тьма с каждой секундой давит все сильнее... Единственное мое желание — свернуться калачиком под одеялом и вычеркнуть себя из этой реальности. И хотя кровать вызывает к себе доверие не больше чем ванна, ложиться на жестком полу я не намерена, ведь если я не высплюсь как следует, то не смогу нормально мыслить. Нужно ли говорить о том, что очень скоро мне понадобится вся моя сообразительность?

Устроившись на кровати, я какое-то время лежу, таращась в темноту и прислушиваясь к абсолютной тишине, отдающей в ушах легчайшим звоном. Матрац, мягкий и удобный, приводит в замешательство так же, как и сшитая по размеру мантия.

Если бы это место походило на тюрьму чуть больше, мне было бы легче с ним примириться, успеваю подумать я, прежде чем провалиться в сон.

* * *

Просыпаюсь среди ночи оттого, что слышу какой-то шум.

Рядом со мной кто-то есть? Я определенно слышала какой-то шум!

От страха перехватывает дыхание, а кожа моментально покрывается мурашками.

Насколько я знаю, это может быть ублюдок, который притаился во мраке и теперь наслаждается моей паникой, — или же кто-то еще. Или... что-то.

Например?

Начну с самого простого. Что там говорил профессор Люпин насчет боггартов?.. ”Боггарты предпочитают темные, закрытые помещения...” Что ж, место для них вполне подходящее. Я никогда не была особенно сильна в защите от боггартов — даже когда держала в руке палочку, — но сейчас не стала бы возражать, если бы напротив меня вдруг появилась профессор МакГонагалл и сказала... да без разницы, что именно!

Нет тут никого... Уверена, что нет.

Давным-давно, еще в детстве, я иногда просыпалась в темноте, вот как сейчас, и лежала тихо-тихо, собираясь с духом, чтобы вскочить, щелкнуть выключателем и увидеть, как комната принимает знакомые очертания... Здесь же, в этом подземелье, я не могу просто встать и включить свет.

Ах, если бы у меня была палочка!

Вместо палочки у меня есть слух, который предупредит меня об опасности в случае чего, и знание, что мой тюремщик где-то далеко отсюда. Мне нужно успокоиться и дождаться рассвета...

Не знаю, как долго я лежу так, пока не вспоминаю, что здесь никогда не рассветёт.

* * *

Время, приправленное ожиданием неизвестно чего, тянется как патока. Бесконечные часы в темноте — кажется, целая вечность прошла с того момента, как я проснулась, — и я все еще одна. В любом случае, мне нельзя оставаться в постели до тех пор, пока он не соизволит вернуться. Я должна с чего-то начать: допустим, сходить в туалет.

Заставить себя пройти сквозь тьму.

От этой мысли учащается пульс, но я опускаю ноги на пол и — после того как никто на меня не набрасывается — делаю шаг по направлению к ванной, втайне гордясь первой, пусть небольшой, но все же победой над собственным страхом.

Извечная проблема выбора... Как быть: забиться в угол, дожидаясь его возвращения, или же исследовать каждый дюйм этой проклятой комнаты? Нужно чем-нибудь заняться — все равно чем, лишь бы не замирать от ужаса и не сходить с ума от скуки. Вполне вероятно, я даже смогу обнаружить что-нибудь, что даст мне хоть какое-то преимущество и позволит продержаться до того момента, когда меня найдет профессор Дамблдор... Не сомневаюсь, что так оно и будет, особенно если в моем похищении замешан Хорёк. Впервые в жизни я рада, что этот хвастун не способен держать язык за зубами.

Пересекая комнату, я считаю шаги. Зрение и слух по-прежнему предают меня, посылая мозгу несуществующие сигналы, поэтому я могу полагаться лишь на осязание. Никогда раньше не задумывалась над тем, что воздух в нескольких дюймах от холодной каменной стены ощущается настолько сырым, — как и над тем, что не в состоянии различить форму облицовочной плитки с помощью одних лишь пальцев. Или же — если на то пошло, — над тем, как ясно смогу почувствовать запах пыли в складках балдахина и старой полироли, покрывающей столешницу...

Ловлю себя на мысли, что умираю от голода.

Не думай об этом.

В ванной я нахожу зубную щетку и баночку с пахнущей мятой субстанцией, которую волшебники используют в качестве зубной пасты, и чищу зубы. Действие настолько привычное и успокаивающее, что не могу отделаться от мысли: стоит мне лишь открыть глаза — и я увижу себя дома, в собственной ванной.

Хотелось бы.

На глаза наворачиваются непрошеные слезы, но я смахиваю их тыльной стороной ладони. Жалость к себе — плохое чувство, которое ни к чему не приведет.

Возвращаясь обратно, я стараюсь идти прямо, не нащупывая дорогу вдоль стен, и мне это почти удается. Я даже не натыкаюсь на стол, отчего радуюсь как ребенок. Еще одна маленькая победа над окружающей меня темнотой.

* * *

Просыпаюсь нехотя, смутно сознавая, что наконец-то наступило утро.

Господи, что за ужасный сон мне приснился... Боюсь даже предположить, как бы его могла истолковать профессор Трелони.

Подумав так, я лениво потягиваюсь, удивляясь, куда это запропастился Живоглот, открываю глаза и... погружаюсь обратно в кошмар, живое воплощение которого стоит рядом с кроватью и с презрительной усмешкой глядит на меня сверху вниз холодными серыми глазами.

Окончательно проснувшись, я в мгновение ока оказываюсь вне пределов его досягаемости, прижимаясь спиной к стене, и какое-то время мы пристально смотрим друг на друга, разделенные сомнительным препятствием в виде груды смятых одеял.

В этот раз он без плаща и в другой, менее роскошной мантии, но вот перчатки... Перчатки те же. Как и ухмылка. Действительно ли я забыла, каким пугающим может быть это худое угловатое лицо?

Нет, не забыла, просто старалась не думать о нем, но прямо сейчас, когда он так близко, это невозможно. И вновь я должна выбирать: оказать сопротивление или же принять покорный вид и тем самым вынудить его недооценивать мои силы. Однажды он может ошибиться... Конечно, надежды почти никакой, но я побывала в стольких передрягах, так неужели...

— Ты не рада меня видеть? — притворно изумляется он. — Я-то полагал, ты будешь счастлива оказаться в компании, после того как провела здесь столько времени в одиночестве.

“Столько” — это сколько? Едва ли прошло больше одного дня... двух дней? Я даже не знаю, утро сейчас или вечер.

Отчего-то мне хочется это выяснить.

Бросив на него настороженный взгляд, я замечаю, что он тоже смотрит — оценивающе, но без прежней ненависти. Пожалуй, я могла бы рискнуть...

— Как долго я пробыла здесь? — спрашиваю, и его губы кривятся в неприятной ухмылке.

— Наш последний урок так ничему тебя и не научил? Ты здесь для того, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их.

Что ж, попытка — не пытка. Наверное... В его руке появляется палочка, а лицо принимает ожесточенное выражение.

— Касаемо времени, — продолжает он, — тебе бы стоило волноваться не об этом... Заруби себе на носу: когда бы я ни появился, ты должна бодрствовать и быть предельно собранной. Надеюсь, это понятно?

Его высокомерие злит неимоверно, но я отвечаю: “Да”, не чувствуя себя предательницей, потому что на этот раз мое согласие — это мой выбор, часть моей стратегии, а вовсе не то послушание, которое он от меня добивается.

— В таком случае почему ты до сих пор в постели?

Ненавижу этот приказной тон! Едва сдерживая кипящую во мне ярость, я переползаю по матрацу к самому краю кровати, но самодовольный индюк и не думает отходить в сторону. Нет, он просто наблюдает за мной, застыв как изваяние. Словно только того и ждет, что я ослушаюсь... О, его бы обрадовал еще один повод причинить мне боль!

Сомневаюсь, что отсутствие повода его остановит, думаю я мрачно. Но и оправдания своим действиям он от меня не дождется.

Сажусь на краешек кровати как можно дальше от ублюдка и опускаю ноги на пол. Он все еще ухмыляется и... не сводит с меня глаз. Понятия не имею, что ему от меня нужно, но очень может быть, именно такова его цель: заставить меня беспокоиться. О нем и его дурацких слизеринских штучках.

Находиться одной в темноте было гораздо предпочтительнее.

Я отворачиваюсь, и в тот же миг он, оказавшись рядом, пальцами впивается в мой подбородок, вынудив тем самым заглянуть ему в лицо.

— Не думай, будто можешь меня игнорировать, грязнокровка.

Испуганная тоном его голоса, его внезапной близостью и прикосновением, я невольно вздрагиваю, а он одаривает меня еще одной ухмылкой.

— Судя по всему, ты неплохо устроилась, — отпустив меня, он направляется к столу. — Застилай постель и подходи.

Минуту спустя я следую за ним. Сейчас, когда я вижу — его самого, обстановку и причудливо облицованные стены, — все те попытки научиться ориентироваться в темноте кажутся бессмысленными... Залитая ярким светом, моя тюрьма выглядит совсем иначе.

Я осторожно присаживаюсь на появившийся возле меня стул, пока он, устроившись напротив, продолжает меня рассматривать, лениво поигрывая волшебной палочкой. Именно палочка всецело завладевает моим вниманием, ведь я не перестаю надеяться, что распознаю намерение воспользоваться ею за доли секунды до того, как это произойдет...

Он медленно поднимает руку — словно собирается наслать на меня проклятие, — и когда я встречаюсь с ним взглядом, картинно выгибает бровь.

— Грязнокровка напугана?

Не отвечаю, потому что ему и без того известно: я не настолько тупа, чтобы не бояться.

— Скажи мне вот что, — говорит он, — если бы ты, получив письмо из Хогвартса, знала, что окончишь свои дни в месте, подобном этому, ты бы все равно поехала?

Даже не представляю, что он хочет от меня услышать. Возможно, мне стоило бы позволить ему думать, что он одержал верх, однако ложь комом застревает у меня в горле.

Я ведьма, что бы ты об этом не думал.

И я отвечаю:

— Да.

На мгновение его глаза темнеют, но потом он хихикает.

— То есть, ты не находишь мою компанию настолько уж отвратительной? Я тронут.

В смущении опускаю голову. Пошлый намек как раз в духе мерзавца, и мне бы не стоило так реагировать, но... в ушах еще звучат его предыдущие гнусные комментарии. И это чувство абсолютной незащищенности, когда он приказал мне снять одежду... К щекам приливает краска стыда, а ведь именно этого он и добивается.

Черта с два я буду плясать под твою дудку!

Вздергиваю подбородок как можно выше.

Когда он взмахивает палочкой, я подпрыгиваю как испуганный заяц, ожидающий нападения лисы, но тут... дразнящий аромат еды заполняет ноздри. На появившемся передо мной подносе — миска густого жирного супа, пара ломтиков хлеба и стакан воды. Жалкие крохи, но суп пахнет настолько изумительно, что желудок моментально сводит от голода.

— Возможно, это не совсем то, что ты привыкла есть на завтрак, но я не собираюсь перекраивать распорядок собственной кухни только потому, что ты изволишь почивать в самое неподходящее время дня.

Не обратив внимания на язвительный выпад, я всецело и полностью сосредоточиваюсь на подносе с едой. Здравый смысл подсказывает, что я ни в коем случае не должна приближаться к нему на пушечный выстрел, — и тот же здравый смысл говорит мне, что я должна поесть, чтобы сберечь силы. Наклонившись над тарелкой, я осторожно вбираю в себя упоительный аромат... Никаких посторонних запахов, но на деле это ровным счетом ничего не означает.

— Ешь давай, я не хочу, чтобы ты умерла от истощения.

— Вместо этого вы бы предпочли меня отравить?

— А я думал, люди считают тебя умной, — он издает презрительный смешок. — Ты ведь не ждешь, что я тебе отвечу, не правда ли?

Так или иначе, у меня нет причин доверять его словам, даже если бы он сказал мне, что еда не отравлена.

Зачерпываю полную ложку и подношу ко рту. Насколько можно судить по вкусу, с супом все в порядке... Впрочем, у меня нет выбора, если я хочу съесть хоть что-нибудь.

Я принимаюсь за еду, мечтая, чтобы он не следил так пристально за каждой проглоченной мною ложкой.

Как будто мне не о чем больше мечтать!

Хотела бы я никогда не оказываться в этом подземелье. Никогда не встречаться лицом к лицу с чудовищем, в котором не осталось ничего человеческого.

— Любопытно, — тянет он с насмешкой, — ты бы уплетала с тем же аппетитом, если бы знала, что я добавил кое-что в твою тарелку?

Замираю, не донеся ложку до рта, заметив в обращенном на меня взгляде вспышку злого веселья.

Задачка на логическое мышление.

Что бы он ни делал и ни говорил, я не могу ему доверять, это факт. Как и то, что когда дело касается пищи, выбирать не приходится, поскольку я должна есть... Вывод: он просто со мной играет.

Я заставляю себя проглотить очередную порцию супа.

Если выяснится, что с чертовым угощением что-то не так — что ж, тогда и посмотрим.

Он продолжает следить за мной — я же продолжаю напрочь игнорировать его присутствие, — и после того как с едой покончено, снова взмахивает палочкой. Поднос исчезает, а вместо него прямо посередине стола появляется обыкновенный с виду кубок. Пустой.

— Раз уж ты заговорила о ядах, — достав из кармана небольшую флягу, он открывает ее и отточенным, изящным движением наливает в кубок темно-зеленую жидкость. — Не возражаешь, если зелья станут темой твоего сегодняшнего урока?

Я чувствую, как страх, подобно холодной склизкой змее, сжимает вокруг меня свои тугие кольца.

— Может, ты хочешь рассказать мне, что тебе известно о Веритасеруме? — спрашивает он, завинчивая крышечку с таким выражением лица, что на его фоне даже всегдашняя зловещая гримаса Снейпа кажется милой.

Страх усиливается, и я внезапно сознаю, что предпочла бы пережить кошмар нашего прошлого общения еще раз, лишь бы не подвергнуть Орден Феникса опасности... Слишком многое поставлено на карту.

— Я знаю все, что мне нужно, — об этом зелье и о принципе его действия, — отвечаю я ледяным тоном.

— Вот как? — он недобро прищуривается. — Пять баллов Гриффиндору. Пожалуй, мне стоит уточнить вопрос. Скажи: чего это зелье не делает?

Что он имеет в виду? Веритасерум — наиболее сильнодействующая сыворотка правды из всех, что существуют на сегодняшний день.

— Не слышу ответа?.. Наша умница проглотила язык?

Тебе обязательно ткнуть меня носом в любую, даже самую незначительную мелочь, которой я не знаю?! — огрызаюсь мысленно. Я ведь никогда и не утверждала, что мне известно абсолютно все, а мои знания и умения получены благодаря тяжкому труду, помноженному на старательность!

Он слегка подается вперед.

— Так позволь мне просветить тебя, грязнокровка. Это зелье не оставляет тебе выбора. Как говорит мой старый добрый друг Северус: достаточно трех капель — и ты уже готов поведать всему миру свои самые потаённые секреты... Неизящный, я бы даже сказал, топорный способ получения информации, и мне совершенно неясно, почему столь многим нравится его использовать. — Он протягивает руку к кубку. — Поэтому сегодня мы испробуем нечто особенное... Пробитасерум — если быть точным, — который и станет темой нашего обсуждения.

Что он замышляет?

Однажды мы варили Пробитасерум на занятии, и могу сказать, что это зелье едва ли пригодно для применения вместо сыворотки правды. У меня может быть неплохой шанс...

— Разумеется, те, у кого мозгов как у курицы, свято верят, что Пробитасерум менее эффективен, но при этом упускают главное: если человек находится под действием Веритасерума, ответы на незаданные вопросы никогда не прозвучат... А как тебе должно быть известно, именно те вопросы, которые никто не догадывается задать, очень часто лежат на поверхности.

Как мне должно быть известно... Не хочу вспоминать о том, что случилось в книжном магазине! На этот раз я буду осторожнее... Украдкой смотрю на ублюдка, пока он продолжает разглагольствовать.

— С Пробитасерумом свобода выбора ответов остается за тобой, но если ты что-то скрываешь, он ясно даст это понять... Не говоря уже о том, что наблюдать весь этот процесс довольно забавно. — Ухмыльнувшись, он пододвигает ко мне кубок. — Так что пей, грязнокровка, а я покажу тебе то, о чем говорю.

Темная жидкость на дне кубка помимо воли притягивает мой взгляд.

Я в точности знаю, что это за зелье и как оно действует. Я принимала Пробитасерум раньше и сопротивлялась ему, причем небезуспешно. И могла бы попытаться снова... Проблема в том, что я не знаю концентрации зелья, и, выпив его, я рискую потерять над собой контроль и преподнести этому уроду всю интересующую его информацию на блюдечке с голубой каемочкой. Я не могу этого допустить, но... Что он предпримет, если я откажусь подчиняться?

Он наблюдает за мной, и с его губ не сходит странная усмешка.

Нет уж, дудки, я не полезу в твою ловушку по собственной воле!

Глядя ему в глаза, я поднимаю кубок и... что есть силы швыряю его на пол.

Приподняв брови, мой тюремщик не произносит ни слова, а опустевшая жестянка с грохотом катится по каменным плиткам и наконец останавливается.

— Итак, твоя бунтарская натура снова дает о себе знать... Полагаю, ты не забыла нашу прошлую беседу?

О нет, я не забыла твоих угроз, но каким бы ни было придуманное тобой наказание, оно не может быть хуже моего добровольного предательства.

— Даже не думай, что я облегчу тебе задачу и снова подвергну тебя воздействию Империуса, — цедит он, словно прочитав мои мысли. — Я же говорил, что не люблю использовать его на грязнокровках. И на этот раз, — после всех усилий по привлечению твоего внимания, — я бы предпочел, чтобы ты была в ответе за собственные действия.

Откинувшись на спинку стула, он улыбается так, что от этой его улыбки по спине пробегает неприятный холодок. Я напугана до смерти, но изо всех сил стараюсь это скрыть.

Я бросила вызов, и теперь должна встретить уготованную мне судьбу с высоко поднятой головой.

— Знаешь, — произносит он с ленцой, — эта ваша гриффиндорская способность к странным умозаключениям никогда не перестает меня удивлять.

Промолчу я или нет, в любом случае он покажет мне, на что способен, поэтому я не собираюсь просто сидеть и слушать его поучения.

— Возможно, у слизеринцев и заведено предавать друзей, но лично я сомневаюсь, что у кого бы то ни было могут возникнуть проблемы с пониманием верности.

Его глаза превращаются в две узенькие щелочки.

— Слизеринке хватило бы сообразительности избежать попадания в подобную ситуацию... Ну а если бы это все-таки произошло, можно было бы надеяться на большую логичность в ее рассуждениях о верности, — поскольку у тебя, гриффиндорки до мозга костей, логика, по-видимому, отсутствует напрочь.

Если он хочет бросаться оскорблениями вместо проклятий, я перечить не стану. И если я смогу заставить его продолжать разговор... Конечно, таким образом я пытаюсь оттянуть неизбежное, но он может сказать что-нибудь, что в конце концов окажется полезным.

— Это вопрос чести, а не логики, — возражаю я.

В ответ раздается негромкий смех.

— Ты путаешь честь с угрызениями совести. Я ведь узнаю все, что мне нужно, в любом случае. Так не все ли равно, будешь ты при этом сопротивляться, или нет?

— Конечно не все равно!

— Правда?.. С практической точки зрения это означает, что после твое физическое и душевное состояние значительно ухудшится. Выбрось чувство вины из уравнения, и ты увидишь, что верность заключается в том, чтобы ты могла быть полезной друзьям — или самой себе, — если возникнет такая необходимость... Впрочем, тебе это больше не грозит, так что рассуждение, скорее, чисто теоретическое.

Я никогда не соглашусь с его извращенными доводами. Как и с тем, что я навечно застряла в этой дыре.

— Вы утверждаете, что изначально не было никакой надежды?

— О да. Смею заверить, в этом вопросе у меня намного больше опыта.

Я... я не знаю, что сказать.

Уголки его губ кривятся в презрительной усмешке.

— Все кому не лень горазды болтать о гриффиндорской храбрости, но на самом деле ни одному из вас не достанет смелости с достоинством принять ту ситуацию, в которой ваши хваленые принципы гроша ломаного не стоят. Ты и тебе подобные чистоплюи, понятия не имея о том, какова цена принятого решения, смеете обвинять нас в предательстве, а сами убегаете от чувства вины и называете собственное малодушие честью.

Привстав, он наклоняется ко мне.

— В данный момент ты цепляешься за идею, что недавнее представление каким-то образом снимает с тебя ответственность за то, что ты так или иначе мне расскажешь. Если ты хочешь, чтобы я причинил тебе боль, дабы ты смогла жить с этим дальше, — так тому и быть. — Он ухмыляется. — Я уповал на то, что ты будешь в настроении для еще одного урока.

Обойдя стол, он оказывается рядом, и я тоже поднимаюсь.

Я гриффиндорка, и не побегу от тебя, как последняя трусиха.

— Хочешь начать поскорее?.. Весьма похвальное желание, — произносит он с насмешкой и окидывает взглядом комнату. Затем указывает на стену между столом и дверью в ванную. — Думаю, это место нам подойдет.

Обернувшись через плечо, я бросаю взгляд на каменную кладку и снова поворачиваюсь к нему. Он так же неподвижен и неумолим, как ледяная глыба, и у меня такое чувство, что и я превратилась в безмолвное изваяние.

Я не могу повернуться к нему спиной. И я не стану упрощать ему жизнь — с тем, чтобы он...

— Возможно, ты не так меня поняла, грязнокровка, — слова вырываются из его змеиного рта с тихим угрожающим шипением. — Я сказал, чтобы ты становилась вон туда. Немедленно.

И есть нечто такое в линии его подбородка, в том, как подергивается уголок его губ, что подсказывает мне: “Повинуйся приказу, иначе будет только хуже”. И выражение, застывшее в глубине его глаз, куда более темных, чем прежде, говорит, что он может, как и раньше, с легкостью швырнуть меня о стену... Не хочу давать ему повод сделать это еще раз.

Я должна сохранять достоинство так долго, как только смогу. И доказать ему, что я человек, а не животное.

Поэтому я направляюсь к указанному месту с гордо поднятой головой, в глубине души умирая от страха, нарастающего с каждым новым шагом. Восемь, семь, шесть... когда до стены остается не больше пяти шагов, его заклинание попадает мне в спину и швыряет вперед — так что я натыкаюсь на стену, — и удерживает там: неспособную пошевелиться, с распростертыми, словно для объятий, руками.

Холодный камень царапает кожу щеки. Я не могу двинуть головой, а все, что я вижу, — узкая полоска стены в пустом углу комнаты... все, что я слышу, — биение пульса и стук, издаваемый каблуками его сапог...

И металлический скрежет, наполняющий меня первобытным ужасом, — пока до меня не доходит, что это он всего-навсего поднимает кубок.

Наверное.

Шаги приближаются, но я по-прежнему не могу его видеть. Еще ближе... Останавливаются.

Изо всех сил напрягаю слух, пытаясь определить местоположение противника, который может находиться прямо за моей спиной... или же в нескольких футах от меня. Или же мог покинуть комнату.

Хотелось бы, чтобы это было правдой.

Но это не так. Я знаю, чего он добивается, стоя здесь — где бы то ни было — молча. Он хочет, чтобы я обернула свой страх против себя самой; я читала, как это работает. Естественная человеческая реакция при встрече с опасностью — это драка или бегство. Если же по каким-то причинам драться или бежать невозможно, страх вгрызается в тебя изнутри, чтобы сломить сопротивление твоего сознания, и твоя ментальная защита ослаблена еще до того, как ты успеваешь призвать ее на помощь...

И я знаю, как с этим бороться. Каждое слово выгравировано в моей памяти непоколебимой решимостью никогда больше не попадать в сети того всепоглощающего чувства собственного бессилия, которое я испытывала, сталкиваясь лицом к лицу с троллем или боггартом. Или Пожирателем смерти и его ухмыляющимся сынком.

Соберись. Тебе не остановить неизбежного, но то, чего ты страшишься, еще не произошло... Поэтому хватит бояться!

Вокруг по-прежнему тихо, как в могиле. Возможно, он на самом деле ушел и оставил меня в покое...

Возможно, в один прекрасный день профессор Снейп наденет розовую мантию и раздаст ученикам шоколадных лягушек.

Я почти смеюсь. Излишне истерично, но все же... Мой мозг пытается отгородиться от всего прочего так же, как и от страха. Однако смех — это хорошо. И злость. Ненависть тоже сойдет, если выбирать между ненавистью и паническим ужасом. Я не могу заставить себя не бояться, но я могу сосредоточиться на злости и ненависти — к высокомерному ублюдку и всему, что он олицетворяет. На том, что поможет мне перестать бояться.

Я вздрагиваю, когда что-то задевает шею, и стараюсь уклониться от прикосновения. Конечно же, все мои усилия пропадают втуне. Кончик его волшебной палочки скользит по коже, очерчивая линию подбородка... Что он делает?

Пытается напугать тебя, вот что. Помни о злости.

Ни на секунду не прерывая контакта, он неторопливо проводит палочкой чуть выше, по направлению к виску. Я дрожу как в лихорадке...

Какого черта он делает?!

Словно отвечая на невысказанный вопрос, он приподнимает палочку чуть вверх и в сторону, убирая волосы, закрывающие мне лицо. Теперь я могу видеть и боковым зрением, но я все еще не вижу его.

Кажется, мы стоим так целую вечность.

Страх. Злость. Ненависть.

Меня буквально трясет от напряжения. Это непроизвольная реакция тела, и я ничего не могу с собой поделать, как бы ни пыталась сохранять внешнее спокойствие.

— Итак, — тихий свистящий шепот щекочет мне ухо, — ты уже начинаешь жалеть о своей безумной выходке?

Мне бы хотелось повернуться и взглянуть ему в лицо. Господи, как же я его ненавижу!

Помни об этом.

Пообещав себе не сдаваться без боя, я отвечаю:

— Нет.

Невзирая на дрогнувший голос, мой ответ звучит дерзко и вызывающе, и я радуюсь этому, пока тихий смешок не остужает мой пыл.

Проходит еще несколько мучительно-долгих секунд, затем он убирает руку, позволяя непослушным прядям вновь упасть мне на лицо, неспешно обходит меня и встречается со мной взглядом... Его глаза лишены всякого выражения.

Почему я до сих пор чувствую его палочку, упирающуюся мне в шею?

— Довольно смело с твоей стороны, грязнокровка, — произносит он чуть слышно. — Смело, но глупо, и свидетельствует лишь о том, что ты позабыла наш последний урок.

Он проводит палочкой над моей левой рукой, от запястья к плечу, и эта часть моего тела отлепляется от стены. Я слегка выгибаюсь, чтобы посмотреть.

Осторожно, чтобы не дай бог не дотронуться до меня пальцами, он закатывает рукав моей мантии, пристально следя, как меняется выражение моего лица с каждым его движением, и останавливается где-то на полпути между локтем и плечом.

— Повторение — мать учения, верно? — спрашивает он и палочкой чертит линию на моем предплечье.

Какое-то мгновение ничего не происходит, но затем... Кажется, что тоненькая струйка кислоты льется на кожу, вытравливая на ней неведомый узор, и я закусываю губу, лишь бы не заорать от боли. Даже хуже, чем в прошлый раз... Ублюдок прав: я на самом деле забыла, каково это.

Разве можно противостоять подобной пытке?!

Я должна хотя бы попытаться. Это всего лишь боль, а не настоящая рана, я же вижу...

Всего лишь боль?! Всего лишь боль, что бьет по натянутым нервам, взывает ко мне и требует, чтобы я бежала к раковине или ванне и подставила руку под ледяную струю, хоть я и не могу оторваться от проклятой стены! пока мой мучитель наблюдает, как меня сотрясает дрожь, а я стараюсь не закричать и Мерлин свидетель, я ненавижу мерзавца! не знаю, как долго смогу это выносить.

Включи долбаную логику.

Осязание обманывает меня, потому что моя нервная система воспринимает то, чего на самом деле нет.

Однако само понимание данного обстоятельства не прекращает ужасающей, выворачивающей наизнанку агонии.

Он взмахивает палочкой над моим горящим предплечьем, и рука тотчас же немеет, как от холодного компресса, приносящего облегчение... Я едва перевожу дух.

— Я не ошибусь, если скажу, что сейчас твое нежелание сотрудничать беспокоит тебя в последнюю очередь?

Нет.

Да.

Что угодно, лишь бы он прекратил пытать меня.

Но... разве я могу просто согласиться и выложить все, что его интересует? Хотя... Будь у меня уверенность, что я смогу сопротивляться действию того зелья, я бы...

— Я же говорил, что у гриффиндорцев способность принимать решения оставляет желать лучшего. Возможно, я помогу тебе прочистить мозги.

Уже открыв было рот, я не нахожу подходящих слов, и он качает головой.

— Слишком поздно, грязнокровка, и кроме того, я хотел показать тебе кое-что еще.

Мне невыносимо видеть его самодовольно ухмыляющееся лицо, поэтому я закрываю глаза.

— Так ты не хочешь смотреть?.. Ну хорошо. Окулос клаудо.

Веки как будто склеились, и я едва сдерживаю охватившую меня панику. Одному лишь Богу известно, чем он занимается, стоя напротив меня, когда я слепа как крот и не могу видеть того, что меня ожидает.

Дыши. Дыши глубже.

Я чувствую обманчиво-легкое прикосновение его волшебной палочки к руке, и мучительная боль снова выцарапывает на ней пылающую линию, строго параллельно к первой. Но на этот раз я не вижу несоответствия между безупречной белизной нетронутой кожи и моими страданиями... Это сражение происходит внутри меня самой.

Я прикусываю губу.

Иллюзия.

Судя по ощущениям, это не может быть иллюзией.

Когда это происходило впервые, ты тоже так думала и ошиблась.

Но хотя бы могла видеть.

Дыши. Это понарошку.

Нет, конечно же, нет! Даже если видимые повреждения отсутствуют, мне все равно больно, больно, БОЛЬНО!

Может ли подобное заклинание окончательно и бесповоротно свести с ума?

От этой мысли меня бросает в дрожь.

Нужно ли так рисковать? И есть ли у тебя выбор?

Я не сдамся!

Несмотря на последствия.

Я вжимаюсь плечом в стену, но это движение не приносит мне ничего, кроме новой боли, едва ли способной отвлечь от нечеловеческих мучений.

— Ты можешь прекратить это когда пожелаешь, — его голос доносится до меня как будто сквозь вату. — Одно слово. Сущая безделица по сравнению с тем, через что тебе довелось пройти.

Я открываю рот и кричу. Кричу, чтобы выплеснуть всю ту боль, выжигающую меня изнутри, и заглушить его голос. Что угодно, лишь бы забыть о пламени, пожирающем мою руку.

— Силенцио!

Я все еще пытаюсь вытолкнуть воздух из легких, когда крик замирает у меня на губах и голос отказывается мне повиноваться. Я едва могу дышать и дрожу, не издавая ни звука, а мой непрекращающийся вопль эхом отдается у меня в голове.

— Не совсем то, что я намеревался сделать, грязнокровка.

Я с трудом понимаю, что он говорит. Не разбираю слов и в то же время не могу сказать ему об этом.

— Неужели тебе не достаточно?

Достаточно?

Это слово лишено смысла. Я просто хочу, чтобы пытка прекратилась, но становится только хуже.

Не думала, что может быть хуже.

Я не могу кивнуть, не могу заговорить, не могу хотя бы взглянуть на него. Разве он не понимает, что я заперта в собственном теле, словно в тюрьме, пока его заклинание поджаривает меня заживо?!

Перестань. Прошу тебя, перестань. Перестань.

Я повторяю это слово как молитву, беззвучно шевеля губами.

Перестань.

— Не слышу, что ты там бормочешь. Ты уже готова отвечать на вопросы?

Нет. Я хочу, чтобы все закончилось.

— Пожалуйста, не надо...

Голос возвращается ко мне внезапно, но после пережитого испытания на прочность звучит надтреснуто, как у старухи.

— Неправильный ответ.

Ненавижу его.

— Да! — выкрикиваю. — ДА! Только перестаньте.

Это срабатывает.

Пытка прекращается, но меня все равно трясет, а мучительная боль в предплечье сменяется тупой ноющей пульсацией.

— Надеюсь, на этот раз твой ответ будет более обдуманным. Я бы хотел его услышать, прежде чем мы позабудем обо всех разногласиях и продолжим.

Не думай ни о чем. Просто скажи “да”. Ты ведь знаешь, что не выдержишь.

— Все еще сомневаешься? — Я почти вижу его издевательскую ухмылку. — Должен ли я показать тебе кое-что похуже?

Хуже чем это?

Он проводит палочкой по моим векам.

Я несколько раз моргаю и... О Господи, моя рука!

На предплечье красуется отвратительного вида рана, сочащаяся сукровицей и гноем, с добрый десяток дюймов длиной и где-то полдюйма шириной. Не очень глубокая, но все же достаточно для того, чтобы напугать меня до полусмерти... Неудивительно, что я дрожала как осиновый лист.

Теперь не только твое душевное состояние вызывает серьезные опасения.

Меня охватывает слабость... Так холодно...

Что он со мной сделал?

На какие еще злодеяния он способен?!

С его лица не сходит самодовольная усмешка. Властная. Нечеловеческая. Устрашающая.

— Похоже, ты бы прервала наш урок чуть раньше, если бы я позволил тебе смотреть... Я прав?

Мерзавец.

Неужели я не умоляла бы прекратить это раньше, знай я, что заклинание в буквальном смысле слова пожирает мою плоть?!

И разве я на самом деле верила, что выйду из этой передряги невредимой?

Боже...

— Если мысль о зелье тебя не привлекает, мы могли бы действовать старым проверенным методом. — Он тычет палочкой в покрасневшую вокруг раны кожу, так что я с трудом удерживаюсь от крика. — Не самый надежный, должен сказать, но в нем есть ряд иных преимуществ.

Боль становится невыносимой, когда он надавливает сильнее.

Я не закричу, обещаю, но прошу тебя, Господи, дай мне потерять сознание.

Ублюдок был прав: незачем терпеть ужасные мучения, если я знаю, что в любом случае сломаюсь...

Но тогда почему так сложно смириться с поражением?

Тем временем он заходит мне за спину и, словно бы смакуя, произносит:

— Каэдо.

Я задыхаюсь, когда заклинание вспарывает мне бедро и теплая струйка крови устремляется вниз по ноге.

Очередной выверт моего сознания или все-таки реальность?

Да и могут ли подобные ощущения быть иллюзорными?

Это форменное безумие, ведь ублюдку ничего не стоит наложить на меня Империус и заставить делать то, что он пожелает. Когда же ему надоест демонстрировать все те способы, с помощью которых он может заставить меня кричать и плакать?.. Я не хочу этого выяснять.

И разве я не говорила, что не собираюсь давать ему повод меня мучить?

Просто скажи это.

— Нет, умоляю.

И снова негромкий смех.

— Уверена?.. Я просил тебя обдумать свой ответ. И я все еще жду.

Но ведь это всего лишь слова. Если бы он хотел получить информацию, он бы воспользовался Веритасерумом, Империусом и бог знает чем еще. Мое обдуманное предательство, вот что ему нужно. Чтобы я предала друзей и все свои убеждения... Предала Добро.

— Каэдо.

Я кричу, показывая тем самым свое неповиновение. И страдание. Новая рана кровоточит куда сильнее первой. От жуткой, пронзающей насквозь боли кружится голова... Не думаю, что смогла бы устоять на ногах, если бы не заклятие.

— Зелье или вот это, — шепчет он, дотрагиваясь до первого пореза. — Выбор за тобой... Сано.

Боль в раненой ноге волшебным образом утихает.

— Видишь? Не надейся, что я позволю тебе умереть прежде, чем ты дашь мне то, чего я хочу. Мы можем продолжать так долго, как ты того пожелаешь.

Залечив второй порез, он возвращается на прежнее место, где я могла бы его видеть.

Мне хочется, чтобы мы поменялись местами, и ты попробовал собственное угощение! Может, тогда бы ты перестал ухмыляться!

— Упрямая дурочка! — рычит он со злостью. — Взрослые волшебники ползали передо мной на коленях, обливаясь слезами и рассказывая все, что я хотел знать, взамен умоляя о смерти! Думаешь, ты такая особенная и сможешь сопротивляться вечно?!

Знаю, что не смогу. Это слишком даже для закаленного мужчины, а я всего лишь...

Гермиона Грейнджер — жалкая неудачница?

Никому не под силу это выдержать.

Но ты ведь могла бы продержаться чуточку дольше?

Для чего?

Я никак не могу смириться с проигрышем, но в то же время испытываю неожиданное облегчение, когда сознаю, что у меня нет выбора... Зато есть шанс устоять перед зельем и оставить мерзавца ни с чем.

Поэтому говорю:

— Ну хорошо, хорошо! Я выпью ваше зелье.

Он властно кивает.

— Не самый любезный ответ, что я слышал, но мы можем над этим поработать.

Я морщусь от боли, когда он палочкой дотрагивается до раны на моем предплечье...

И неожиданно убирает руку.

— Пожалуй, эту рану я оставлю. Возможно, в будущем она напомнит тебе, чем может обернуться неповиновение.

Он взмахивает палочкой и в тот же миг невидимые путы исчезают. Наконец-то отлепившись от стены, я хватаюсь за камень, чтобы не упасть, и разворачиваюсь к мерзавцу лицом. Рука болит просто зверски, но я, по крайней мере, могу ею шевелить, хвала Мерлину.

Баюкая раненую руку, я возвращаюсь обратно к столу, спотыкаясь на каждом шагу, и усаживаюсь на стул.

Итак, мы снова сидим друг напротив друга. И снова он бережно наливает темную жидкость в кубок и подталкивает его ко мне.

Но на этот раз ты должна будешь выпить.

Я почти желаю, чтобы он наложил на меня Империус. В конечном счете, Империус можно преодолеть — теоретически, — но я не могу избавиться от собственной слабости. Будь я слизеринкой, я бы смогла себя убедить, что мои действия — это такой тактический ход, который является частью масштабной стратегии.

На самом же деле я пытаюсь спасти свою шкуру.

Хоть ненадолго.

Мысленно прошу прощения у друзей.

Глупо.

Извинения бессмысленны, но действия — нет.

Я буду бороться. Думать о светлой стороне...

Беру кубок и опустошаю его одним глотком.

* Lethifold (смертофалд, живой саван) — напоминает чёрную накидку в полдюйма толщиной. Сначала душит жертву, чаще всего во сне, затем съедает. (Из книги “Волшебные твари и где их искать”)