Остров Зеро (гет)

Модест ГермАныч Блюбмерштоф из Лёлечкиных скупых рассказов и Митечкиных красочных кошмаров, был, конечно, форменный ариец. Другое дело Модя Блюм, о котором злословили соседи — этот выглядел и вёл себя как чистопородный еврей. Модест реальный, из плоти и крови сидел теперь напротив Мити за широким, но пустоватым кухонным столом; препарировал юношу взглядом и жестоко пытал вопросами, решая, достоин ли сей смерд составить счастье ненаглядной Лёлечки.

Дела у Митечки шли неважно. Модест оказался папистом: судил по принципу «скажи, кто твой отец, и я скажу тебе, кто ты».

— Так где, вы говорите, он служит? Вот как. Бывает. В каком, простите, чине? И без надежды на продвижение? Но позвольте, разве ваша семья не в родстве с господином N? Ах, однофамильцы… Очень! Очень жаль. Совсем ни с кем не в родстве? Ну, может, учились вместе? Нет? Тогда действительно без вариантов. Что же ваша матушка? Тоже ничего? В смысле, в добром ли здравии? Прекрасно. Ну а сами-то вы, Дмитрий, как жить собираетесь? Пойдёте по стопам?

Раздосадованный Митя готов был встать и отправиться по стопам немедленно, но Лёля больно сжала под столом его руку. За время ужина она не проронила и нескольких слов. Сидела пунцовая, смотрела исключительно в тарелку. Почти не тронутая костистая скумбрия сочувственно взирала с тарелки единственным выпученным глазом.

Не зная, что предпринять в патовой ситуации, Митя последовал примеру подруги и сосредоточился на еде. Хотя еда к тому не располагала. Картины гастрономического изобилия, которые рисовало накануне Митино воображение — баварские колбаски с горчичкой и хреном; исходящие соком пузатые сардельки, жмущиеся друг к другу точно молодые поросятки — теперь казались насмешкой. Праздник желудка не состоялся. Ни рульки по-штоффски, ни даже клопса по-блюмовски гостю не предложили. А рыбу Митя не уважал. Ковырял весь вечер салат и поглядывал голодными глазами на им же самим принесённые конфеты.

— Итак, молодой человек…

Салат, что характерно, состоял из одной травы. Руккола, заправленная соевым соусом.

— … Вы мне не ответили…

Затесавшуюся в траве помидорку черри — вишенку на торте проваленного ужина-собеседования — Митя бережно отложил в сторону, на крайний случай — подАвится ей, когда станет совсем худо.

— … Чего же вы хотите?

— М-м?? — Митя набрал полный рот рукколы.

— Модечка, не приставай к мальчику. Он такой худенький. Дай покушать спокойно. — Фрау Штоф вернулась из гостиной с хрустальной конфетницей и фарфоровой сахарницей в цветочек.

Лёлечка надрывно закашлялась. Проглотила кость? Модест насупился, бросил сердитый взгляд на жену — мол, что за фамильярности при посторонних? Ты роняешь мой авторитет. И вообще не мешай, здесь серьёзный мужской разговор.

Непробиваемая фрау Штоф ласково потрепала супруга по щеке и улыбнулась Мите: — Вкусно?

Митя широко улыбнулся в ответ. Глаза слезились соевым соусом. Несправедливо, иррационально, но в этот момент он ненавидел радушную фрау даже больше, чем Модеста. «Чистый передник, полный порядок. Ни дыхнуть, ни бзднуть, ни других забот».

— Ну всё-таки, Дмитрий, — Модест не унимался, — чего вы ждёте от жизни?

Лёлечкин кашель был похож на сдавленный смех.

— Десерта.

* * *

После Митиного ухода Ольга демонстративно закрылась в своей комнате. Супруги остались в кухне. Невозмутимая фрау Штоф мыла посуду, а перенервничавший Модест курил в форточку.

— Нет, ну каков нахал!

— Ты сам напросился.

— Да неужели?

— Вот скажи мне, милый, чего ты ждёшь от жизни?

— Для себя — уже ничего. Хочу только, чтобы у Лёлечки всё сложилось. Но в его годы я…

— Верил в победу коммунизма?

— Не смешно. По крайней мере, у меня была гражданская позиция.

— У Дмитрия есть позиция. Они с Ольгой вступили в молодёжную организацию. Название ещё такое звучное — «Свои».

— Что? Как?! То есть… С этим-то потомственным нищебродом всё понятно — хоть по партийной линии в люди выбиться…

— Совсем ты, Модечка, обрусел. В любом порядочном человеке подлянку выискиваешь.

— Но Ольга… Зачем?!

— Говорит, у них на курсе все вступали.

— А кто не все?

— А кто не все, того накажут.

— Дожили.

— Дежавю?

— Да уж.

— Брось, в «своячестве» есть свои плюсы. Льготы там разные, поездки опять же… В Остров вот на той неделе….

— Ага. Клуб путешественников. Юннаты-юннатки, попойки-палатки. Стоп. Какой ещё остров? Почему я всё узнаю последним? Не пущу! Чтобы моя дочь с туземцами под пальмой…

— Да при чём здесь пальмы? Город Остров — это под Псковом. И Ольга тебя предупреждала. В начале года ещё. Тогда, правда, речь шла о студенческом экономическом форуме во Франкфурте. Но ввиду недавних событий… переиграли вот в последний момент. Вместо Франкфурта — в глубинку, на картошку. Возрождать славные традиции времён нашей юности, между прочим. И знаешь, по-моему, правильно. Чтобы изучать экономику, её надо сначала того… поднять.

— Бред! — Модест точно с цепи сорвался. — Ну полный же бред! Картошка! Традиции! Своячество! Удумали тоже. Хрен этот Дмитрий, выходит, свой, а я, значит, чужой! Так?

Не настроенная выслушивать мужнину истерику непробиваемая фрау Штоф молча положила на стол ключик от серванта со шнапсом и чинно удалилась.

В тот же вечер на другой кухне.

— Вернулся, Ромео? Ну? Когда уже меня с Лёлькой познакомишь?

— Привет, па. Никогда.

— У-у-у. Ясно. Может, оно и к лучшему. Далась тебе эта Блюмберша.

— Она Берштова!

— Да какая она Берштова! Неважно.

— Да, неважно. Закрыли тему. Что у тебя в конторе нового?

— А что там может быть нового… Отчёт вот надо писать. О состоянии и перспективах развития лё-о-гонькой промышленности.

— И?

— И. Ни промышленности, ни перспектив. Состояния на этом не сделаешь. Лучше ты рассказывай.

— Нечего рассказывать. Жизнь кончена.

— Ладно раскисать-то. Всё наладится.

— Как у тебя наладилось?

— Остынь. И не дерзи отцу. Прорвёмся.

— Я не знаю, что мне делать...

— А что делать? Отправляйся себе спокойненько в Остров. Своди там какую-нибудь селянку ночью на сеновал, воздухом подыши. Остров — красивое место. И Пушкинские Горы рядом. Мы ещё с твоей маманькой бывали… Романтика… Вот слушай: там рядом Пушкинские Горы; там речка Сороть, солнца блики; корзинки, полные черники, и среднерусские просторы…. А ты, выходит, ещё ни разу. Съезди обязательно. И селянку с собой возьми…. Туда, где «чудное мгновенье» и Святогорский монастырь. И глубь, и гладь. И высь, и ширь. И даль. И умиротворенье…

— Что такое глупь?

— Глубина, болван.

— Не, не возьму селянку. Ещё утонет.

— Не понравились, значит, стихи?

— Пиши отчёт, па… От мамы, кстати, нет вестей?

— Звонила вчера. Хахаль у неё новый… Эх.

— Па, ты б побрился, а? Совсем уже на чучмека похож. Ещё свитер этот…

— Много ты понимаешь! Это Хэмингуэевский стиль.

— Хэмингуэевский стиль, па, вышел из моды. Тридцать лет назад.