Страницы истлевшей жизни (джен)

Август 1984

— Симон, мы с папой ждём тебя уже полчаса! Мерлин, где ты был?

Мальчик лет десяти стоял посреди уютно обставленной столовой с отсутствующим видом, держа на раскрытой ладони трупик лягушки.

— Она умерла, — безразлично сказал он и перевернул ладонь. Лягушка шлёпнулась об пол. Симон перешагнул через неё и, не оглядываясь на застывшую в растерянности Жюли, уселся за стол, положив руки на белую скатерть перед собой.

— Ты забыл помыть руки, — мягко напомнил ему Люк. Симон безучастно взглянул в его голубые, полные тревоги глаза, и перед его мысленным взором быстро, как молния, пролетела знакомая картинка: тёмная комната, вытянутая рука с часами на запястье, глядящие в потолок пустые глаза…

Симон сжал кулаки, сминая скатерть.

— Сынок?

Симон открыл глаза. Люк сидел перед ним на корточках и, страдальчески сдвинув брови, пытался заглянуть ему в лицо.

— Я тебе не сынок, у меня есть отец, — буркнул Симон и с грохотом отодвинул стул, стараясь не прикоснуться к расстроенному Люку. — Хотя, да, точно! Его же убили, а вы забрали меня и сбежали. Всё время забываю.

— Это для твоей же безопасности, — наверное, в миллионный раз пробормотала Жюли, и Симон без всякой жалости увидел слёзы, текущие по её щекам.

— Да, я знаю, — он провёл рукой по лбу и машинально сделал два шага обратно к столу. Перед глазами снова была тёмная комната, только в этот раз на него смотрели живые глаза, серые, полные жалости. Симон быстро поморгал, и лицо парни исчезло.

— Мы с мамой пригласили к нам сегодня доктора Берси, — неуверенно сказал Люк. — Если хочешь, можешь поговорить с ней.

— Я не сумасшедший, — спокойно покачал головой Симон, а перед глазами закружилось серое воздушное платье, светлые локоны, мелькнула улыбка… Мама…

— Конечно, нет, дорогой, — Жюли протянула к нему руку, но Симон отшатнулся. — Просто ты немного… испуган и…

— Я не испуган, — отчеканил Симон. — Я никого не боюсь. Я просто хочу домой. Я ненавижу всех здесь.

— Не говори так…

— Почему? Я ненавижу Францию. Ненавижу этот ваш Прованс с его цветами. Ненавижу этот дурацкий язык. Ненавижу этот дом. Ненавижу это чужое имя. Ненавижу…

Симон говорил спокойно, поэтому успел вовремя остановиться. Он не ненавидел их. По сути, Жюли и Люк были единственными людьми на свете, которым было не наплевать на него. В глубине души он был им благодарен, но называть родителями не мог и не хотел.

— Нас? — с исказившимся лицом спросил Люк, и у Жюли задрожали губы.

Симон несколько секунд изучал его постаревшее за эти пять лет лицо.

— Я собирался сказать эту вашу глупую школу, в которую мне придётся пойти.

И он вышел из столовой, осторожно прикрыв за собой дверь.

* * *

У Симона всегда, сколько он себя помнил, или позволял себе помнить, были проблемы со сном. Ему приходилось доводить себя почти до изнеможения, чтобы лечь в постель и не думать ни о чём. В противном случае, перед глазами друг за другом вставали ставшие привычными, но от этого не менее страшными, картины: лежащий на спине отец, вытекающая откуда-то из-за кровати струйка крови, тёмный коридор и полуоткрытая в конце дверь, серые глаза на бледном, обрамлённом чёрными волосами лице…

Он видел это во сне каждую ночь. Он видел это наяву, стоило только на секунду закрыть глаза. Он видел мамино лицо, её смеющийся, открытый взгляд и нежную улыбку. Ему казалось, что стоит только обернуться — и он увидит отца. Он постоянно чувствовал его присутствие за спиной. Он искал людей, похожих на того парня с серыми глазами. Он старался не смотреть на Жюли и Люка, чтобы они не прочли правду по его взгляду, чтобы не поняли, что он всё-таки сумасшедший.

Симон чувствовал себя счастливым только в те минуты, когда вспоминал прошлое, погрузившись в себя так глубоко, что со стороны это смахивало на транс. Он мог часами заново переживать прогулку по парку с родителями, мог чувствовать их ладони в своих руках, мог уловить в воздухе нежный запах маминых духов… А потом наступала жестокая реальность, в которой ничего этого больше не было. И Симон старался побыстрее сбежать назад, в свой мир, где не было никого, только он, мама и папа.

Иногда он забывался и оборачивался через плечо, чтобы поделиться какой-нибудь мыслью с родителями. Однажды они с Жюли были в магазине, и, устав от галдящей толпы и огромного количества всяких шляпок и туфелек, Симон как обычно погрузился в свои воспоминания. Ему казалось, что он шёл по магазину, только по другому, с мамой и папой, ел мороженое и весело смеялся над папиными шутками. Реальность настолько смешалась в его голове с воспоминаниями, что он потерял контроль над ситуацией.

— Мама, смотри, у тебя тоже есть такое платье! — радостно воскликнул он и тут же пришёл в себя. Он стоял посреди магазина, с улыбкой глядя в пустоту и тыкая пальцем в витрину, а рядом застыла Жюли с глазами, расширившимися от ужаса.

Он мог слышать голоса родителей. И ему это нравилось. Как будто они были рядом с ним, давали советы, говорили, что любят. Но окружающим это могло показаться странным. Симон уже давно заметил, что на него иногда косятся люди на улице, он знал, что он необычный. И волшебство тут было ни при чём. Что-то случилось с ним в ту ночь, что-то, что навсегда осталось в его голове, что отгораживало его прозрачной, но прочной стеной от окружающего мира. Он не мог быть таким же, как остальные дети. Он не мог бегать, играть и смеяться. Он не мог заводить друзей. Он не хотел всего этого.

Но завтра всё должно было измениться. Завтра он должен был отправиться в школу. Не в Хогвартс, о котором он столько слышал и который любил уже потому, что там училась его мама, а в Шармбатон. Жюли и Люк пытались рассказать ему о прекрасном замке, окружённом великолепными садами, о фонтанах, превосходящих по величию любой памятник маггловского искусства, о хоре нимф под высокими сводами огромного зала. Но Симона это нисколько не интересовало и не трогало, и вскоре они бросили всякие попытки заинтересовать его.

Симон туда ехать не хотел. Вся его жизнь превратилась в сплошной фарс. Он жил с чужим именем, в чужом доме, с чужими людьми, ехал в чужую школу, где ему придётся притворяться нормальным, если он не хочет, чтобы от него шарахались другие люди в коридорах. Но он должен был получить образование, чтобы скорее уехать из этой страны, чтобы вернуться домой. Симон и сам не понимал, почему его так тянет назад в Англию. Его там ничего не ждало, никто не ждал. Он дважды получал новости из дома, и оба раза они были плохими. Сначала умерли мамины родители, причём Симон помнил загадочные мамины слова: «Вся моя семья в Ордене». Что-то подсказывало ему, что умерли они не своей смертью. Он ни разу не позволил себе спросить у Жюли или Люка, что это за Орден такой, хотя был уверен, что они ответ знали.

Буквально через несколько месяцев ему сообщили о гибели родителей отца. В этот раз всё было куда прозаичнее: дедушка и бабушка, лиц которых он даже не помнил, разбились на машине. Больше его в Англии не ждал никто. Но какая-то неведомая сила продолжала тянуть его переплыть Ла-Манш. Ему казалось, что он сразу же узнает английскую землю, камни, деревья. Там ему станет легче. Там он сможет найти парня с серыми глазами и выяснить у него, наконец, всю правду.

С течением времени Симон всё больше привязывался к этому незнакомцу, который спас ему жизнь. Он гадал, узнает ли его этот парень, теперь уже взрослый мужчина, когда Симон посмотрит ему в глаза. Что он сделает потом? Станет объяснять, как он оказался в их доме? Будет просить прощения? Расскажет правду? Симон представлял, как он молча протянет ему руку, и незнакомец так же молча её пожмёт. И они станут лучшими друзьями, и когда-нибудь Симон тоже спасёт ему жизнь.

Это был единственный человек, который ждал его в Англии. Точнее, единственный, к кому Симон стремился поехать. Была ещё профессор МакГонагалл, которую в детстве Симон сначала боялся, а потом страшно полюбил, но её лицо уже практически стёрлось из его памяти. Только парень с серыми глазами. Симон представления не имел, как он будет его искать, но почему-то был уверен, что найдёт. В одной толстенной книге из библиотеки Люка он прочёл, что если один волшебник спасёт другому жизнь, то между ними установится невидимая связь. Он чувствовал эту связь, и она тянула его домой.

Две недели назад Симону купили волшебную палочку. Он остался абсолютно равнодушен к этому знаменательному событию, как называли его Люк и Жюли, потому что и тут всё было совсем не так, как должно было быть. Не было похода в Косой переулок, не было чудаковатого мистера Олливандера, не было мороженого из кафе Флориана Фортескью…

Дома, закрывшись в своей комнате, Симон открыл учебник по Заклинаниям и опробовал самые простые из них. К его великому изумлению, у него почти всё получалось с первого раза. В вводной главе он прочитал, что корни всех проблем у юных волшебников кроются в недостатке концентрации. Он на это пожаловаться, конечно, не мог. К началу занятий Симон опробовал множество заклинаний и пришёл к выводу, что он довольно сильный и талантливый волшебник. Но и это не доставило ему ни малейшей радости, он всего лишь констатировал факт. Рядом не было мамы, которая гордилась бы им.

Одно время Симон реально рассматривал возможность поставить приёмным родителям условие: или он едет учиться в Хогвартс, или вообще остаётся без образования. Но что-то похожее на совесть остановило его от подобного шага.

Симон вздохнул и встал с кровати. Нет никакого смысла пытаться уснуть сегодня, завтра он будет чувствовать себя как выжатый лимон, если полночи проваляется без сна. Он подошёл к окну и, засунув руки в карманы пижамы, уставился в темноту. Ночь Симон не любил, но относился к её наступлению вполне философски: от этого всё равно некуда было деться. Во дворе качнулась ветка дерева, и на секунду перед Симоном снова мелькнули светлые локоны. Он сглотнул, и тут за спиной скрипнула дверь.

Дыхание перехватило, кровь отлила от лица и рук, и Симон медленно, как деревянный, повернулся.

— Извини, я думал, ты спишь, — Люк виновато замахал руками. — Я зайду позже.

— Ничего, — голос почти не дрожал, и Симон сел на кровать, чтобы приёмный отец не заметил, как у него трясутся колени от недавно пережитого ужаса.

«… всё будет хорошо. Когда ты проснёшься, беги отсюда, понял?»

— Что ты хотел? — Симон привычно тряхнул головой и увидел, как между бровями Люка залегла глубокая складка. Они с Жюли уже не раз пытались выяснить, почему он так странно встряхивает головой.

— Мы с мамой хотели подарить тебе кое-что, — Люк выглядел по-настоящему смущённым. — Я хотел положить это тебе на стол, пока ты спишь.

Он взмахнул красиво упакованным свёртком, и Симон невольно проследил взглядом за его движением.

«С Днём рождения, дорогой! Расти большим и сильным!»

«С Рождеством, сынок! Посмотри, подарки там, под ёлочкой».

Симон давно попросил Люка и Жюли не делать ему никаких подарков. Но сейчас он почему-то промолчал.

Люк осторожно положил свёрток на край подушки, постоял несколько секунд, как будто хотел что-то сказать, потом передумал и повернулся к двери.

— Доброй ночи, — бросил он, уже прикрывая дверь, и Симону вдруг стало жаль, что он уходит.

— Подожди! — почти бессознательно выпалил он, и рука Люка замерла в воздухе.

Симон лихорадочно соображал, что теперь делать.

— Спасибо, — наконец, выдавил он после довольно продолжительной паузы, и Люк бросил на него такой взгляд, что у Симона, впервые за несколько лет, в горле появился колючий комок.

— Не за что, — глухо пробормотал Люк, потом прикрыл дверь и добавил: — Сынок.

Симон сжал зубы. Перед глазами промелькнуло доброе лицо отца, его чуть прищуренные лучистые глаза, его перепачканные краской после рабочего дня в мастерской руки. Симон услышал его смех, такой весёлый и беззаботный, и в темноте спальни отчётливо прозвучал его голос:

— Ничего, сынок, ничего. Я понимаю.

— Всё будет хорошо, дорогой, — добавила мама, и Симон почти обернулся через плечо. Но он уже давно перестал так делать, он знал, что там никого нет.

У него только один отец. И мама тоже одна.

* * *

— Симон, вставай! — кто-то несильно толкнул его в плечо. — На завтрак опоздаешь.

Симон разлепил глаза и уставился в незнакомый потолок над головой. Ему потребовалось долгих пять секунд, чтобы вспомнить, что он в школе. Он сел на кровати и хмуро взглянул на возбуждённо блестевшего глазами мальчишку, уже одетого в форму. Паренёк был похож на ангела с его светлыми кудрями и большими голубыми глазами.

— Спасибо, я сейчас иду, — Симон сделал вид, что спускает ноги с постели в надежде, что мальчик куда-нибудь исчезнет. Но не тут-то было, тот преспокойно уселся на соседнюю кровать и начал трещать без умолку. Симон поморщился. Вот только этого ему не хватало.

— Как тебя зовут? — перебил он мальчика на полуслове, но того это не смутило.

— Жак Фелон, — мальчишка схватил руку Симона и потряс её немного. — Я из Бельгии. Мой папа волшебник, а мама — нет. Её родственники не очень любят папиных, считают нас сумасшедшей семейкой. Папа хотел отправить меня в Дурмстранг, но потом решил, что мне место здесь. Я больше всего жду уроков…

— Я спросил только, как тебя зовут! — отчеканил Симон. Ему не было дела, обидит он мальчика или нет. У него уже начинала болеть голова.

— Ладно, а что насчёт тебя? — Жак не обиделся и уходить не собирался. — Откуда ты? Кто твои родители?

— Не твоё дело, — отрезал Симон и достал из чемодана школьную форму. И это он должен будет носить каждый день?

Жак замолчал, иногда бросая на Симона странные взгляды. Так, в молчании, Симон оделся, и они вышли из спальни, направляясь в сторону столовой.

— По-моему, нам направо, — робко вставил Жак, когда Симон уверенно свернул налево.

— Я тебя не держу, — Симон мечтал только об одном: чтобы этот странный паренёк отвязался от него. Вдалеке лёгкой походкой прошла высокая девушка со светлыми локонами, и Симон на секунду прикрыл глаза.

— Ты её знаешь? — поинтересовался Жак, тоже провожая девушку взглядом. — Красивая.

Симон только головой покачал.

— Мы заблудились, — весело объявил Жак, когда минут через десять стало понятно, что столовой в этом направлении нет. — А я говорил, что мы не туда свернули. Там, за скульптурой Леонардо да Винчи, нужно было свернуть направо.

Симон громко застонал и прислонился лбом к каменной стене.

— Слушай, я не хочу с тобой дружить, — стараясь говорить не слишком грубо, пояснил он. — И не буду этого делать, хоть ты мне тут всю свою биографию расскажи. Мне не нужны друзья.

— Ну, друзья нужны всем, — вдруг совершенно другим тоном возразил Жак. Глупая восторженная улыбка исчезла с его лица, и Симон озадаченно уставился на лицо ребёнка с глазами взрослого. — Ты это ещё поймёшь.

— Мне — нет, — половину своей самоуверенности Симон подрастерял. — Я люблю быть один.

— Нет, не любишь, — жестко усмехнулся Жак. — Как будто я не видел, как ночью ты сидел возле окна с зажженной палочкой. Ты боишься темноты. А значит — и одиночества тоже.

— Бред сумасшедшего, — Симон постарался не выдать своего испуга. — Мне просто не хотелось спать.

Жак тихо рассмеялся, обнажив ровные крупные зубы. В эту минуту он был мало похож на ребёнка. Оба они не были.

— Я вижу, как ты смотришь в пустоту, как трясёшь головой, и я знаю, что ты видишь, — смех Жака оборвался так же резко, как начался. — Так делает моя мать. Я знаю.

— И что ты знаешь? — Симон боялся услышать ответ, но и хотел получить его. Он не знал, что будет потом, но в данную секунду внутри у него всё клокотало от такого наглого вторжения в его личное пространство.

— Ты видишь кого-то, кого не видят другие, — просто пояснил Жак.

— Я не сумасшедший, — покачал головой Симон. Он ещё никогда не был так близок к признанию.

— Конечно, нет, — Жак пожал плечами. — Просто этот кто-то дорог тебе, но его больше нет.

Симон сглотнул, открыл рот, но не смог ничего сказать и просто отвернулся.

— Я знаю, — снова повторил Жак, подходя и становясь у него за спиной. — Так делает моя мать. Она видит Клода, моего брата.

— Что случилось с твоим братом? — вопрос вырвался раньше, чем Симон успел подумать.

— Я не знаю, — Жак отошёл и теперь стоял у противоположной стены. Симон повернулся, и какое-то время они просто смотрели друг на друга. — Я проснулся утром, а он нет. Что-то случилось с ним ночью, а я спал. И поэтому я ненавижу темноту. И ночь. И спать.

Симон моргнул. Рука на полу, серые глаза, тёмный коридор…

— Когда это случилось? — спросил он.

— Три года назад, — Жак облизал губы. — Клод был на четыре года старше меня. Я любил его больше всех на свете.

— Мне жаль, — сказал Симон. Жак перестал вызывать в нём глухое раздражение, потому что он понимал. Он был единственным, кто встретился Симону после смерти родителей и кто действительно понимал.

Жак кивнул и остался стоять на своём месте, перекатываясь с носков на пятки.

— Когда мне было четыре, к нам в дом ворвались какие-то люди в плащах с капюшонами, — неожиданно для себя лихорадочно заговорил Симон, боясь не успеть рассказать, боясь заставить себя молчать. — Они убили моих родителей. Ночью. Я видел тело отца. А потом меня увезли сюда их лучшие друзья, они усыновили меня, сменили мне имя и…

— Почему те люди не убили и тебя? — нахмурился Жак.

— Потому что там был парень, совсем молодой, с серыми глазами, — Симон снова увидел его лицо. — Он спас меня.

— И ты видишь своих родителей, да? — Жак улыбнулся, но не насмешливо, сочувственно, и на секунду реальность и воспоминания снова слились у Симона в голове воедино, и один взгляд наложился на другой. Серые на голубые.

— Да, — было невероятным облегчением просто говорить об этом. — Я слышу их голоса. И всегда та ночь… И тот парень. Когда-нибудь я найду его.

— Я тебе помогу, — просто сказал Жак. — Мы можем найти убийц твоих родителей и отомстить им.

Симон онемел от изумления. Жак говорил так, будто они знали друг друга с рождения, как будто они дружили много-много лет. Возможно, так мог бы сказать Джек, его друг из прошлой жизни.

— Я очень умный, — без всякого смущения произнёс Жак, — обо мне даже в книжках писали. Я вроде как будущий гений. Я помогу тебе.

— Спасибо, — Симон вздохнул полной грудью впервые за последние пять лет. Наконец-то он был не один. — А я помогу тебе выяснить, что случилось с Клодом.

Жак внимательно посмотрел на него и медленно кивнул.

— Давай поклянёмся всегда быть вместе? — спросил он.

— Как мушкетёры? — почти улыбнулся Симон, протягивая руку.

— Лучше, — Жак неожиданно крепко пожал его ладонь. — Теперь на завтрак?