Страницы истлевшей жизни (джен)

Август 1979 года.

— Саймон, мы с папой ждём тебя уже полчаса! Мерлин мой, где ты был?

Маленький мальчик лет пяти в испачканной белой футболке и порванных на правой коленке шортах, с всклокоченными угольно-чёрными волосами, задрав голову и тяжело дыша, виновато развёл руками.

— Когда-нибудь я скажу «Мерлин мой» на работе, и меня сдадут в психушку, — пошутил мистер Сайпрес, и Саймон расхохотался. Мамины губы тоже дрогнули, и она бросила на мужа быстрый, ласковый взгляд.

— Так где ты был, дорогой? — уже мягче спросила она, пригладив растрепанные волосы сына.

— Я играл с Джеком и Вайолетт, — возбуждённо заговорил Саймон, пытаясь незаметно стереть грязь с тыльной стороны ладони. — Мы построили дом на дереве, представляете? И никакого волшебства!

Родители с улыбкой переглянулись.

— Правда, один раз… — Саймон замялся и потёр нос, отчего на лице осталась широкая тёмная полоса. — Ну, я не хотел, правда, я ничего не мог сделать…

— Что ты натворил? — испуганно спросила мама. — Ты же знаешь, что мы не можем себя обнаруживать!

— Я не специально! — Саймон скривил губы, как будто собирался расплакаться. — Сэмми упал с дерева, а я заставил его повиснуть в воздухе. Но я не знаю, как это вышло!

— Кто такой Сэмми? — поинтересовался отец, выглядевший не таким взволнованным.

— Котёнок, — на лице Саймона появилась широкая улыбка. — Мы нашли его в прошлый вторник, и теперь он всё время гуляет с нами. Можно мы возьмём его к нам, мамочка? Пожалуйста!

— Почему бы нет, Пат? — отец ответил улыбкой на строгий взгляд жены, и Саймон издал победный клич.

— Потому что у нас уже живёт кролик, — мама начала загибать пальцы, — морская свинка, цыплёнок и ящерица. Это я ещё не упоминала сову.

— Но сова вообще-то твоя, — по-мальчишески улыбнулся папа и, поцеловав маму на прощанье, направился к двери. — До вечера, моя волшебница. Сынок, постарайся вести себя прилично.

Миссис Сайпрес проводила мужа обожающим взглядом и снова повернулась к сыну.

— Потрудитесь вымыть руки, молодой человек, — Саймон видел, что мама уже не сердится. — И прошу вас к столу.

Саймон фыркнул. Его всегда смешило, когда мама начинала вести себя как светская леди. Точно так же разговаривали бабушка и дедушка Фоули, когда Саймон с мамой приходили к ним в гости. Папу они никогда не звали, наверное, потому что у него не было волшебной палочки. Однажды Саймон слышал, как бабушка спрашивала маму, не жалеет ли та, что вышла замуж за человека из другого мира, пусть и хорошего, но другого. Мама тогда только засмеялась. Но Саймон знал, что она не жалеет, что бы это ни значило.

Когда Саймон вернулся из ванной комнаты, чистенький и аккуратно причёсанный, мама стояла у окна и, сосредоточенно сдвинув брови, читала какое-то письмо. На подоконнике перед ней сидела незнакомая сова.

— Ух ты! Можно я её поглажу? — Саймон рванулся к птице, но мама крепко взяла его за руку и усадила за стол.

— Пожалуйста, пообедай один, — Саймон знал это мамино выражение. Оно нередко появлялось у неё, и тогда он не мог понять, видит его мама или думает о чём-то своём. — Мне сейчас придётся уйти, но сначала я дождусь Корнелию.

Саймон скривился. Свою няню он не любил. Она всегда только вздыхала, говорила, какой он непоседа, и не выпускала его гулять. А ещё до дрожи в коленях боялась Макса, безобидную ящерицу, и Саймон не упускал случая выпустить своего питомца на волю всякий раз, как Корнелия переступала порог их дома.

Саймон с аппетитом уплетал свой обед, пока мама быстро собирала вещи в своей комнате. Она часто отлучалась куда-то, так было всегда, насколько помнил Саймон, и иногда возвращалась очень странной. Несколько раз Саймон слышал мамины рыдания из своей спальни, но утром мама как всегда улыбалась ему и папе и казалась счастливой.

Только один раз мама не улыбалась. Она даже не встала с постели, и Саймон никогда ещё не видел папу таким испуганным. Он хотел даже позвать доктора, но мама не позволила. Она лежала в их с папой спальне, такая бледная, с капельками пота на лбу, и Саймону было ужасно страшно. Он ничего не понимал, а мама сказала только, что в неё попало одно плохое заклинание, но всё будет хорошо. И правда, через несколько дней мама поправилась, и Саймон больше не вспоминал о том случае.

Но всегда, когда маме приходило странное письмо, и у неё делалось такое лицо, Саймона охватывал безотчётный страх. Так было и в этот раз. Но Саймон уже привык к этому чувству и не придавал ему никакого значения.

— Корнелия, спасибо, что пришли! — мама благодарно улыбнулась пожилой женщине, вошедшей в столовую со своим обычным усталым видом и потрёпанным зонтиком в цветочек. — Мне необходимо срочно отлучиться, и я не знаю, когда вернусь. Но мистер Сайпрес придёт с работы вовремя, так что мы вас не задержим.

— Хорошо, — тяжело вздохнула Корнелия с таким видом, как будто делала маме великое одолжение. Как будто ей за это не платили деньги.

— Саймон, дорогой, веди себя хорошо, — мама присела перед ним на корточки, одёрнула его чистую голубую футболку, погладила по голове, потом вдруг порывисто притянула к себе и быстро поцеловала несколько раз. — Я вернусь вечером. Я люблю тебя.

— Не уходи, мам, — Саймону вдруг захотелось плакать. — Пожалуйста, останься дома, я боюсь.

— Ничего не бойся, глупыш, — мама нежно провела ладонью по его щеке и встала. — Всё будет хорошо.

Вечером мама вернулась домой поздно, но Саймон ещё не спал. Он осторожно выскользнул из комнаты и босиком пробрался по тёмному коридору к спальне родителей.

— … слишком рискованно! — взволнованно говорила мама, и Саймону показалось, что в её голосе звучали слёзы. — Я не могу подвергать ваши жизни опасности!

— Почему ты не можешь уехать с нами? — тихо спросил папа, и Саймон поёжился от его голоса.

— Это мой мир, Дэвид, — мама всхлипнула. — Я не могу уехать.

— Ты должна думать о сыне.

— Он волшебник, я сражаюсь за его будущее тоже.

— Я никогда раньше не жалел, что ты волшебница, — после долгой паузы произнёс папа, и Саймону вспомнился разговор мамы и бабушки. Ему стало обидно за маму. Она-то вот не жалела, что папа был человеком из другого мира!

— Прости, Дэвид, — мама говорила очень решительно. — Вся моя семья в Ордене. На счету каждый человек. Знаешь, кто сражается на нашей стороне? Дети! Они буквально недавно закончили школу. У них должно было быть другое будущее. Там есть чудесный мальчик, Джеймс Поттер. Он так заботится о своей девочке-жене, Лили. Они так влюблены, ждут ребёнка… Я не хочу, чтобы с моим сыном случилось то же самое. Не хочу, чтобы его дети родились в таком мире.

— Я всегда восхищался тобой, но, Пат… — Саймону показалось, что папа покачал головой. — Я так боюсь за тебя. Если бы я только мог помочь…

— Это не твоя война, милый, — голос мамы звучал нестерпимо нежно. — Я обещаю, что всегда буду рядом с тобой, до самого конца, это не сможет разлучить нас.

Саймон на цыпочках вернулся в свою комнату и уселся на кровать. Значит, мама хочет, чтобы они с папой уехали. Саймон уже давно понял, что снаружи, за пределами их дома, даже их городка, происходит что-то плохое и опасное, и виноваты в этом такие, как они с мамой. Волшебники. Саймон не хотел уезжать. Здесь были Джек и Вайолетт. Вдруг папа не разрешит взять с собой Макса и Сэмми, и Брэди, и Бадди? А мама? Как они оставят её совсем одну?

Утром мама ни словом не обмолвилась об их отъезде, и Саймон немного приободрился. Может быть, это ещё и не точно, может быть, ничего еще не решено? Но выходить на улицу мама ему строго-настрого запретила, и Саймон весь день наблюдал, как она собирает вещи в два огромных чемодана.

— Мы уезжаем, да? — осмелился спросить он после обеда, на который папа не пришёл впервые на памяти Саймона. Мастерская отца была совсем рядом с домом, и он всегда проводил обеденный перерыв дома.

— Это не навсегда, — мама поцеловала его в макушку, и Саймону снова захотелось плакать. — Совсем скоро я приеду к вам.

— Куда мы едем? — Саймон пытался вести себя, как взрослый, как папа.

— К бабушке и дедушке, в Уэльс, — мамино лицо немного напряглось. Папины родители не знали, что они с мамой волшебники, вспомнил Саймон. Папа не хотел говорить им.

— А когда мы вернёмся? — не отставал он. — А когда ты приедешь к нам?

— Сразу же, как только смогу, — мама улыбнулась, но Саймон ей не поверил. Маме не хотелось улыбаться.

— А когда мы едем? — стараясь, казаться взрослым и спокойным снова спросил он.

— Завтра утром, — мама поцеловала его в щёку. — Мне нужно идти, ещё столько всего нужно собрать.

Вечером вернулся папа, очень грустный, очень серьёзный. Они втроём поужинали в полном молчании, и Саймона это страшно угнетало. Он несколько раз собирался спросить что-нибудь, но смотрел на застывшие лица родителей, и слова застревали в горле.

Когда он уже ложился спать, и мама укрывала его одеялом, в комнату заглянул папа. Они долго сидели втроём, и мама давала им разные наставления, а они с папой переглядывались и кивали. Саймон почему-то совсем не думал, что мама их бросает, ему было её даже жаль. И они с папой старались держаться, чтобы маме не было так грустно. Наконец, родители ушли, пожелав ему спокойной ночи, и Саймон начал проваливаться в сон.

Он не заметил, как заснул, но вдруг его разбудил страшный грохот и громкий мамин крик. Саймон сел на постели, прижав руки к лицу, и с сильно бьющимся сердцем стал вслушиваться в темноту.

— Дэвид, бегите! Бегите! — кричала мама, а потом был какой-то шум, а потом жуткий смех, непонятные слова, и кто-то упал. Мама закричала, как будто её очень больно ударили, и Саймон успел только подумать, почему папа не защитит её, почему не поможет?

Мама закричала ещё страшнее, и Саймон не выдержал.

— Мамочка! — завопил он и побежал к двери, как был — в пижаме с лягушками.

— Нет, пожалуйста! Пожалуйста! — мама кричала так, что Саймону хотелось зажать уши. И вдруг в коридоре послышались чьи-то тяжёлые шаги. Саймон отскочил к стене и прижался к ней спиной, дрожа всем телом. Он знал, что это не папа, это был тот, кто заставил маму так кричать. Саймону было очень страшно, но ещё больше ему хотелось защитить маму. Задыхаясь от страха, он увидел, как приоткрылась его дверь, как в тёмном проёме появился силуэт человека в капюшоне. В руке он держал горевшую на конце палочку, совсем как у мамы.

Саймон всхлипнул, не успев удержаться, и человек вдруг сдёрнул с головы капюшон и приложил палец к губам. Огонёк на конце палочки осветил его лицо, и Саймон увидел молодого человека с прямыми чёрными волосами. Он выглядел не старше Адама, брата Джека, пошедшего в этом году в выпускной класс школы. Парень несколько секунд смотрел на Саймона своими серыми глазами, в которых не было злости, только жалость и сожаление, потом быстро прошептал:

— Не бойся, я не причиню тебе вреда. Будет немножко больно, но всё будет хорошо. Когда ты проснёшься, беги отсюда, понял?

Саймон открыл было рот, хотел закричать, ответить, но не успел. Парень прошептал что-то, и из конца его палочки вылетел ослепительный луч света. Саймон дёрнулся от сильной боли, взвизгнул, и его накрыла темнота.

* * *

Саймон медленно открыл глаза и тут же вскочил, заплакав от боли. Болело всё, каждая косточка. Он огляделся вокруг, но было всё ещё слишком темно, чтобы что-то увидеть. Он был один в комнате. Странный парень исчез. Саймон вспомнил, как он сказал ему бежать, и тут же в ушах снова зазвучали мамины крики. Саймон медленно пошёл к двери. Он выглянул в коридор и шёпотом позвал в темноту:

— Мама? Папа?

Ему никто не ответил. Саймон двинулся вперёд, вытянув перед собой руки. Но уже начинало светать, и глаза постепенно привыкали к темноте, поэтому он сразу заметил, что дверь в комнату родителей открыта. Внезапно внизу, из гостиной послышались сдавленные рыдания, и Саймон подскочил на месте. Только сейчас он понял, что в доме всё же кто-то был: на первом этаже слышались шаги и приглушённые голоса, потом кто-то побежал по лестнице, выкрикивая:

— Патрисия! Дэвид! Саймон!

Саймон замер на месте. Он понимал, что голос знакомый, но сейчас он боялся даже его. Машинально он сделал ещё пару шагов к спальне родителей и вдруг увидел на полу руку, высунувшуюся из-за приоткрытой двери. Саймон часто задышал и опустился на четвереньки. На руке были папины часы.

— Пап? — шёпотом позвал Саймон, чувствуя, что сейчас начнёт плакать. Шаги на лестнице были совсем близко.

— Пат! Дэвид! — к мужскому голосу теперь присоединился женский, и Саймон рванулся вперёд, схватив папу за руку. Рука была мягкой и тёплой, но не папиной. Папа всегда крепко сжимал его маленькую ладошку в ответ.

— Папа, папочка… — Саймон лихорадочно прополз несколько шагов и толкнул дверь. Папа лежал на спине, раскинув руки. Было темно, и Саймон не мог видеть его лица. Он встал и медленно повернул выключатель. Спальню залил яркий свет.

Папа смотрел прямо перед собой, в потолок, и даже внимания не обратил ни на свет, ни на сына.

— Папа! — в полный голос крикнул Саймон, и кто-то побежал по коридору за его спиной.

— Мерлин всемогущий, Саймон! — чьи-то руки схватили его сзади, и Саймон завопил, стараясь вырваться. Он лягался так отчаянно, что мужчине пришлось выпустить его, поставить на пол и повернуть лицом к себе. На него смотрели дядя Люк и тётя Жюли, лучшие друзья родителей.

— Люк, Мерлин, Люк… — тётя Жюли хватала ртом воздух и постоянно вытирала слёзы. Её красивые глаза сейчас были красными и опухшими. — Дэвид, он…

— Возьми себя в руки, дорогая, — дядя Люк был бледен как полотно, но всё же старался говорить спокойным голосом. — Саймон, малыш, где твоя мама?

Но Саймон не слышал их. Он смотрел на папу и надеялся, что он сейчас встанет, засмеется своим мягким смехом, а потом они найдут маму, и всё будет хорошо. Как обещала мама. И тот парень. Но папа не поднимался. Саймон с силой сжал кулаки и попытался поднять папу взглядом. Мама объясняла ему, что волшебники могут совершать волшебство без волшебных палочек в детстве, когда очень чего-то хотят, боятся или сердятся. Сейчас Саймон очень хотел, чтобы папа встал.

— Это кровь? — пролепетала тётя Жюли, пока дядя Люк пытался растрясти Саймона и оттащить подальше от папы. — Люк, это что, кровь?

— Не ходи туда, Жюли, я сам…

Саймона передёрнуло от страшного вопля, который издала тётя Жюли. Потом она упала на колени, и её вырвало.

— Что здесь происходит? — рявкнул сзади ещё один знакомый голос, и в спальне родителей вдруг стало до того много народа, что Саймон даже не смог пересчитать всех. Аластор Грюм, которого папа почему-то называл Франкенштейном, стоял чуть впереди, направив свою палочку с шариком света на конце прямо на Саймона.

— Иди-ка ты вниз, сынок, — непривычно мягким голосом посоветовал он. — Кто-нибудь… Минерва, пожалуйста…

Саймон не сопротивлялся, когда профессор МакГонагалл, старая мамина учительница, обняла его за плечи и повела вниз по лестнице, когда она уложила его на диван и накрыла тёплым пуховым платком. Маминым. Саймон закрыл глаза. Он почему-то знал, что тётя Жюли увидела там, за кроватью, маму. Он просто это знал. И папа… он, наверное, уже не встанет… Саймон зажмурился, но перед глазами так и стояло застывшее лицо отца с широко открытыми глазами, в которых сохранилось страшное выражение.

Саймон спал или терял сознание, но иногда все звуки пропадали, становилось темно и холодно. Иногда до него долетали обрывки разговоров. Он всё время слышал чей-то плач. Было страшно, плохо и одиноко, и никому не было до него никакого дела.

— … вы правы… — вдруг донёсся до Саймона тихий голос профессора МакГонагалл. Она говорила так, будто у неё был здорово заложен нос. — Мальчику будет лучше с вами. К тому же, у него будут и мать, и отец, а этого я ему дать не смогу.

— Но увезти его в другую страну… — голос тёти Жюли был едва слышен. — Не будет это жестоко?

— Вы оба волшебники, лучше он будет с вами, чем с бабушкой и дедушкой, которые ничего не знают о нас, — убеждала МакГонагалл. — К тому же, в другой стране ему будет безопаснее.

— Я до сих пор не понимаю, как ему удалось выжить, — дядя Люк осторожно положил ладонь ему на плечо. — Неужели они пощадили его?

— Исключено, — в голосе МакГонагалл зазвучали металлические нотки. — Они не пощадили целый класс детей, ехавших на экскурсию в Оксфорд. О какой жалости вы говорите?

Саймон вспомнил полные сострадания серые глаза парня и его тихий голос: «Всё будет хорошо».

— Это мама, мама всегда говорит так, — вдруг неожиданно для себя пробормотал Саймон. — Почему он сказал это? Почему он сказал как мама?

— Кто милый? — тётя Жюли склонилась к нему и убрала слипшуюся от пота прядь волос со лба. — Мерлин, у него жар, Минерва… Кто говорит, как твоя мама?

Но Саймон снова начал проваливаться в странное состояние полудремы и ничего ей не ответил.

— Мы уедем сегодня ночью, чтобы мальчика никто не видел, — глухо сказал дядя Люк, и Саймон хотел закричать, вскочить, затопать ногами, потребовать, чтобы его оставили дома, с мамой и папой. Но откуда-то он знал, что нет у него больше ни дома, ни мамы с папой.

— Берегите его, Люк, Жюли, — Саймон почувствовал, как кто-то осторожно прижался губами к его лбу, а потом на него капнуло что-то тёплое и мокрое. — Я любила его мать, и я очень люблю этого бедного мальчика. Постарайтесь сделать всё, чтобы он был счастлив.

— Ради Пат и Дэвида, — прошептала тётя Жюли.

— Ради Пат и Дэвида, — повторил дядя Люк, и Саймон снова заснул.

Август 1984

— Симон, мы с папой ждём тебя уже полчаса! Мерлин, где ты был?

Мальчик лет десяти стоял посреди уютно обставленной столовой с отсутствующим видом, держа на раскрытой ладони трупик лягушки.

— Она умерла, — безразлично сказал он и перевернул ладонь. Лягушка шлёпнулась об пол. Симон перешагнул через неё и, не оглядываясь на застывшую в растерянности Жюли, уселся за стол, положив руки на белую скатерть перед собой.

— Ты забыл помыть руки, — мягко напомнил ему Люк. Симон безучастно взглянул в его голубые, полные тревоги глаза, и перед его мысленным взором быстро, как молния, пролетела знакомая картинка: тёмная комната, вытянутая рука с часами на запястье, глядящие в потолок пустые глаза…

Симон сжал кулаки, сминая скатерть.

— Сынок?

Симон открыл глаза. Люк сидел перед ним на корточках и, страдальчески сдвинув брови, пытался заглянуть ему в лицо.

— Я тебе не сынок, у меня есть отец, — буркнул Симон и с грохотом отодвинул стул, стараясь не прикоснуться к расстроенному Люку. — Хотя, да, точно! Его же убили, а вы забрали меня и сбежали. Всё время забываю.

— Это для твоей же безопасности, — наверное, в миллионный раз пробормотала Жюли, и Симон без всякой жалости увидел слёзы, текущие по её щекам.

— Да, я знаю, — он провёл рукой по лбу и машинально сделал два шага обратно к столу. Перед глазами снова была тёмная комната, только в этот раз на него смотрели живые глаза, серые, полные жалости. Симон быстро поморгал, и лицо парни исчезло.

— Мы с мамой пригласили к нам сегодня доктора Берси, — неуверенно сказал Люк. — Если хочешь, можешь поговорить с ней.

— Я не сумасшедший, — спокойно покачал головой Симон, а перед глазами закружилось серое воздушное платье, светлые локоны, мелькнула улыбка… Мама…

— Конечно, нет, дорогой, — Жюли протянула к нему руку, но Симон отшатнулся. — Просто ты немного… испуган и…

— Я не испуган, — отчеканил Симон. — Я никого не боюсь. Я просто хочу домой. Я ненавижу всех здесь.

— Не говори так…

— Почему? Я ненавижу Францию. Ненавижу этот ваш Прованс с его цветами. Ненавижу этот дурацкий язык. Ненавижу этот дом. Ненавижу это чужое имя. Ненавижу…

Симон говорил спокойно, поэтому успел вовремя остановиться. Он не ненавидел их. По сути, Жюли и Люк были единственными людьми на свете, которым было не наплевать на него. В глубине души он был им благодарен, но называть родителями не мог и не хотел.

— Нас? — с исказившимся лицом спросил Люк, и у Жюли задрожали губы.

Симон несколько секунд изучал его постаревшее за эти пять лет лицо.

— Я собирался сказать эту вашу глупую школу, в которую мне придётся пойти.

И он вышел из столовой, осторожно прикрыв за собой дверь.

* * *

У Симона всегда, сколько он себя помнил, или позволял себе помнить, были проблемы со сном. Ему приходилось доводить себя почти до изнеможения, чтобы лечь в постель и не думать ни о чём. В противном случае, перед глазами друг за другом вставали ставшие привычными, но от этого не менее страшными, картины: лежащий на спине отец, вытекающая откуда-то из-за кровати струйка крови, тёмный коридор и полуоткрытая в конце дверь, серые глаза на бледном, обрамлённом чёрными волосами лице…

Он видел это во сне каждую ночь. Он видел это наяву, стоило только на секунду закрыть глаза. Он видел мамино лицо, её смеющийся, открытый взгляд и нежную улыбку. Ему казалось, что стоит только обернуться — и он увидит отца. Он постоянно чувствовал его присутствие за спиной. Он искал людей, похожих на того парня с серыми глазами. Он старался не смотреть на Жюли и Люка, чтобы они не прочли правду по его взгляду, чтобы не поняли, что он всё-таки сумасшедший.

Симон чувствовал себя счастливым только в те минуты, когда вспоминал прошлое, погрузившись в себя так глубоко, что со стороны это смахивало на транс. Он мог часами заново переживать прогулку по парку с родителями, мог чувствовать их ладони в своих руках, мог уловить в воздухе нежный запах маминых духов… А потом наступала жестокая реальность, в которой ничего этого больше не было. И Симон старался побыстрее сбежать назад, в свой мир, где не было никого, только он, мама и папа.

Иногда он забывался и оборачивался через плечо, чтобы поделиться какой-нибудь мыслью с родителями. Однажды они с Жюли были в магазине, и, устав от галдящей толпы и огромного количества всяких шляпок и туфелек, Симон как обычно погрузился в свои воспоминания. Ему казалось, что он шёл по магазину, только по другому, с мамой и папой, ел мороженое и весело смеялся над папиными шутками. Реальность настолько смешалась в его голове с воспоминаниями, что он потерял контроль над ситуацией.

— Мама, смотри, у тебя тоже есть такое платье! — радостно воскликнул он и тут же пришёл в себя. Он стоял посреди магазина, с улыбкой глядя в пустоту и тыкая пальцем в витрину, а рядом застыла Жюли с глазами, расширившимися от ужаса.

Он мог слышать голоса родителей. И ему это нравилось. Как будто они были рядом с ним, давали советы, говорили, что любят. Но окружающим это могло показаться странным. Симон уже давно заметил, что на него иногда косятся люди на улице, он знал, что он необычный. И волшебство тут было ни при чём. Что-то случилось с ним в ту ночь, что-то, что навсегда осталось в его голове, что отгораживало его прозрачной, но прочной стеной от окружающего мира. Он не мог быть таким же, как остальные дети. Он не мог бегать, играть и смеяться. Он не мог заводить друзей. Он не хотел всего этого.

Но завтра всё должно было измениться. Завтра он должен был отправиться в школу. Не в Хогвартс, о котором он столько слышал и который любил уже потому, что там училась его мама, а в Шармбатон. Жюли и Люк пытались рассказать ему о прекрасном замке, окружённом великолепными садами, о фонтанах, превосходящих по величию любой памятник маггловского искусства, о хоре нимф под высокими сводами огромного зала. Но Симона это нисколько не интересовало и не трогало, и вскоре они бросили всякие попытки заинтересовать его.

Симон туда ехать не хотел. Вся его жизнь превратилась в сплошной фарс. Он жил с чужим именем, в чужом доме, с чужими людьми, ехал в чужую школу, где ему придётся притворяться нормальным, если он не хочет, чтобы от него шарахались другие люди в коридорах. Но он должен был получить образование, чтобы скорее уехать из этой страны, чтобы вернуться домой. Симон и сам не понимал, почему его так тянет назад в Англию. Его там ничего не ждало, никто не ждал. Он дважды получал новости из дома, и оба раза они были плохими. Сначала умерли мамины родители, причём Симон помнил загадочные мамины слова: «Вся моя семья в Ордене». Что-то подсказывало ему, что умерли они не своей смертью. Он ни разу не позволил себе спросить у Жюли или Люка, что это за Орден такой, хотя был уверен, что они ответ знали.

Буквально через несколько месяцев ему сообщили о гибели родителей отца. В этот раз всё было куда прозаичнее: дедушка и бабушка, лиц которых он даже не помнил, разбились на машине. Больше его в Англии не ждал никто. Но какая-то неведомая сила продолжала тянуть его переплыть Ла-Манш. Ему казалось, что он сразу же узнает английскую землю, камни, деревья. Там ему станет легче. Там он сможет найти парня с серыми глазами и выяснить у него, наконец, всю правду.

С течением времени Симон всё больше привязывался к этому незнакомцу, который спас ему жизнь. Он гадал, узнает ли его этот парень, теперь уже взрослый мужчина, когда Симон посмотрит ему в глаза. Что он сделает потом? Станет объяснять, как он оказался в их доме? Будет просить прощения? Расскажет правду? Симон представлял, как он молча протянет ему руку, и незнакомец так же молча её пожмёт. И они станут лучшими друзьями, и когда-нибудь Симон тоже спасёт ему жизнь.

Это был единственный человек, который ждал его в Англии. Точнее, единственный, к кому Симон стремился поехать. Была ещё профессор МакГонагалл, которую в детстве Симон сначала боялся, а потом страшно полюбил, но её лицо уже практически стёрлось из его памяти. Только парень с серыми глазами. Симон представления не имел, как он будет его искать, но почему-то был уверен, что найдёт. В одной толстенной книге из библиотеки Люка он прочёл, что если один волшебник спасёт другому жизнь, то между ними установится невидимая связь. Он чувствовал эту связь, и она тянула его домой.

Две недели назад Симону купили волшебную палочку. Он остался абсолютно равнодушен к этому знаменательному событию, как называли его Люк и Жюли, потому что и тут всё было совсем не так, как должно было быть. Не было похода в Косой переулок, не было чудаковатого мистера Олливандера, не было мороженого из кафе Флориана Фортескью…

Дома, закрывшись в своей комнате, Симон открыл учебник по Заклинаниям и опробовал самые простые из них. К его великому изумлению, у него почти всё получалось с первого раза. В вводной главе он прочитал, что корни всех проблем у юных волшебников кроются в недостатке концентрации. Он на это пожаловаться, конечно, не мог. К началу занятий Симон опробовал множество заклинаний и пришёл к выводу, что он довольно сильный и талантливый волшебник. Но и это не доставило ему ни малейшей радости, он всего лишь констатировал факт. Рядом не было мамы, которая гордилась бы им.

Одно время Симон реально рассматривал возможность поставить приёмным родителям условие: или он едет учиться в Хогвартс, или вообще остаётся без образования. Но что-то похожее на совесть остановило его от подобного шага.

Симон вздохнул и встал с кровати. Нет никакого смысла пытаться уснуть сегодня, завтра он будет чувствовать себя как выжатый лимон, если полночи проваляется без сна. Он подошёл к окну и, засунув руки в карманы пижамы, уставился в темноту. Ночь Симон не любил, но относился к её наступлению вполне философски: от этого всё равно некуда было деться. Во дворе качнулась ветка дерева, и на секунду перед Симоном снова мелькнули светлые локоны. Он сглотнул, и тут за спиной скрипнула дверь.

Дыхание перехватило, кровь отлила от лица и рук, и Симон медленно, как деревянный, повернулся.

— Извини, я думал, ты спишь, — Люк виновато замахал руками. — Я зайду позже.

— Ничего, — голос почти не дрожал, и Симон сел на кровать, чтобы приёмный отец не заметил, как у него трясутся колени от недавно пережитого ужаса.

«… всё будет хорошо. Когда ты проснёшься, беги отсюда, понял?»

— Что ты хотел? — Симон привычно тряхнул головой и увидел, как между бровями Люка залегла глубокая складка. Они с Жюли уже не раз пытались выяснить, почему он так странно встряхивает головой.

— Мы с мамой хотели подарить тебе кое-что, — Люк выглядел по-настоящему смущённым. — Я хотел положить это тебе на стол, пока ты спишь.

Он взмахнул красиво упакованным свёртком, и Симон невольно проследил взглядом за его движением.

«С Днём рождения, дорогой! Расти большим и сильным!»

«С Рождеством, сынок! Посмотри, подарки там, под ёлочкой».

Симон давно попросил Люка и Жюли не делать ему никаких подарков. Но сейчас он почему-то промолчал.

Люк осторожно положил свёрток на край подушки, постоял несколько секунд, как будто хотел что-то сказать, потом передумал и повернулся к двери.

— Доброй ночи, — бросил он, уже прикрывая дверь, и Симону вдруг стало жаль, что он уходит.

— Подожди! — почти бессознательно выпалил он, и рука Люка замерла в воздухе.

Симон лихорадочно соображал, что теперь делать.

— Спасибо, — наконец, выдавил он после довольно продолжительной паузы, и Люк бросил на него такой взгляд, что у Симона, впервые за несколько лет, в горле появился колючий комок.

— Не за что, — глухо пробормотал Люк, потом прикрыл дверь и добавил: — Сынок.

Симон сжал зубы. Перед глазами промелькнуло доброе лицо отца, его чуть прищуренные лучистые глаза, его перепачканные краской после рабочего дня в мастерской руки. Симон услышал его смех, такой весёлый и беззаботный, и в темноте спальни отчётливо прозвучал его голос:

— Ничего, сынок, ничего. Я понимаю.

— Всё будет хорошо, дорогой, — добавила мама, и Симон почти обернулся через плечо. Но он уже давно перестал так делать, он знал, что там никого нет.

У него только один отец. И мама тоже одна.

* * *

— Симон, вставай! — кто-то несильно толкнул его в плечо. — На завтрак опоздаешь.

Симон разлепил глаза и уставился в незнакомый потолок над головой. Ему потребовалось долгих пять секунд, чтобы вспомнить, что он в школе. Он сел на кровати и хмуро взглянул на возбуждённо блестевшего глазами мальчишку, уже одетого в форму. Паренёк был похож на ангела с его светлыми кудрями и большими голубыми глазами.

— Спасибо, я сейчас иду, — Симон сделал вид, что спускает ноги с постели в надежде, что мальчик куда-нибудь исчезнет. Но не тут-то было, тот преспокойно уселся на соседнюю кровать и начал трещать без умолку. Симон поморщился. Вот только этого ему не хватало.

— Как тебя зовут? — перебил он мальчика на полуслове, но того это не смутило.

— Жак Фелон, — мальчишка схватил руку Симона и потряс её немного. — Я из Бельгии. Мой папа волшебник, а мама — нет. Её родственники не очень любят папиных, считают нас сумасшедшей семейкой. Папа хотел отправить меня в Дурмстранг, но потом решил, что мне место здесь. Я больше всего жду уроков…

— Я спросил только, как тебя зовут! — отчеканил Симон. Ему не было дела, обидит он мальчика или нет. У него уже начинала болеть голова.

— Ладно, а что насчёт тебя? — Жак не обиделся и уходить не собирался. — Откуда ты? Кто твои родители?

— Не твоё дело, — отрезал Симон и достал из чемодана школьную форму. И это он должен будет носить каждый день?

Жак замолчал, иногда бросая на Симона странные взгляды. Так, в молчании, Симон оделся, и они вышли из спальни, направляясь в сторону столовой.

— По-моему, нам направо, — робко вставил Жак, когда Симон уверенно свернул налево.

— Я тебя не держу, — Симон мечтал только об одном: чтобы этот странный паренёк отвязался от него. Вдалеке лёгкой походкой прошла высокая девушка со светлыми локонами, и Симон на секунду прикрыл глаза.

— Ты её знаешь? — поинтересовался Жак, тоже провожая девушку взглядом. — Красивая.

Симон только головой покачал.

— Мы заблудились, — весело объявил Жак, когда минут через десять стало понятно, что столовой в этом направлении нет. — А я говорил, что мы не туда свернули. Там, за скульптурой Леонардо да Винчи, нужно было свернуть направо.

Симон громко застонал и прислонился лбом к каменной стене.

— Слушай, я не хочу с тобой дружить, — стараясь говорить не слишком грубо, пояснил он. — И не буду этого делать, хоть ты мне тут всю свою биографию расскажи. Мне не нужны друзья.

— Ну, друзья нужны всем, — вдруг совершенно другим тоном возразил Жак. Глупая восторженная улыбка исчезла с его лица, и Симон озадаченно уставился на лицо ребёнка с глазами взрослого. — Ты это ещё поймёшь.

— Мне — нет, — половину своей самоуверенности Симон подрастерял. — Я люблю быть один.

— Нет, не любишь, — жестко усмехнулся Жак. — Как будто я не видел, как ночью ты сидел возле окна с зажженной палочкой. Ты боишься темноты. А значит — и одиночества тоже.

— Бред сумасшедшего, — Симон постарался не выдать своего испуга. — Мне просто не хотелось спать.

Жак тихо рассмеялся, обнажив ровные крупные зубы. В эту минуту он был мало похож на ребёнка. Оба они не были.

— Я вижу, как ты смотришь в пустоту, как трясёшь головой, и я знаю, что ты видишь, — смех Жака оборвался так же резко, как начался. — Так делает моя мать. Я знаю.

— И что ты знаешь? — Симон боялся услышать ответ, но и хотел получить его. Он не знал, что будет потом, но в данную секунду внутри у него всё клокотало от такого наглого вторжения в его личное пространство.

— Ты видишь кого-то, кого не видят другие, — просто пояснил Жак.

— Я не сумасшедший, — покачал головой Симон. Он ещё никогда не был так близок к признанию.

— Конечно, нет, — Жак пожал плечами. — Просто этот кто-то дорог тебе, но его больше нет.

Симон сглотнул, открыл рот, но не смог ничего сказать и просто отвернулся.

— Я знаю, — снова повторил Жак, подходя и становясь у него за спиной. — Так делает моя мать. Она видит Клода, моего брата.

— Что случилось с твоим братом? — вопрос вырвался раньше, чем Симон успел подумать.

— Я не знаю, — Жак отошёл и теперь стоял у противоположной стены. Симон повернулся, и какое-то время они просто смотрели друг на друга. — Я проснулся утром, а он нет. Что-то случилось с ним ночью, а я спал. И поэтому я ненавижу темноту. И ночь. И спать.

Симон моргнул. Рука на полу, серые глаза, тёмный коридор…

— Когда это случилось? — спросил он.

— Три года назад, — Жак облизал губы. — Клод был на четыре года старше меня. Я любил его больше всех на свете.

— Мне жаль, — сказал Симон. Жак перестал вызывать в нём глухое раздражение, потому что он понимал. Он был единственным, кто встретился Симону после смерти родителей и кто действительно понимал.

Жак кивнул и остался стоять на своём месте, перекатываясь с носков на пятки.

— Когда мне было четыре, к нам в дом ворвались какие-то люди в плащах с капюшонами, — неожиданно для себя лихорадочно заговорил Симон, боясь не успеть рассказать, боясь заставить себя молчать. — Они убили моих родителей. Ночью. Я видел тело отца. А потом меня увезли сюда их лучшие друзья, они усыновили меня, сменили мне имя и…

— Почему те люди не убили и тебя? — нахмурился Жак.

— Потому что там был парень, совсем молодой, с серыми глазами, — Симон снова увидел его лицо. — Он спас меня.

— И ты видишь своих родителей, да? — Жак улыбнулся, но не насмешливо, сочувственно, и на секунду реальность и воспоминания снова слились у Симона в голове воедино, и один взгляд наложился на другой. Серые на голубые.

— Да, — было невероятным облегчением просто говорить об этом. — Я слышу их голоса. И всегда та ночь… И тот парень. Когда-нибудь я найду его.

— Я тебе помогу, — просто сказал Жак. — Мы можем найти убийц твоих родителей и отомстить им.

Симон онемел от изумления. Жак говорил так, будто они знали друг друга с рождения, как будто они дружили много-много лет. Возможно, так мог бы сказать Джек, его друг из прошлой жизни.

— Я очень умный, — без всякого смущения произнёс Жак, — обо мне даже в книжках писали. Я вроде как будущий гений. Я помогу тебе.

— Спасибо, — Симон вздохнул полной грудью впервые за последние пять лет. Наконец-то он был не один. — А я помогу тебе выяснить, что случилось с Клодом.

Жак внимательно посмотрел на него и медленно кивнул.

— Давай поклянёмся всегда быть вместе? — спросил он.

— Как мушкетёры? — почти улыбнулся Симон, протягивая руку.

— Лучше, — Жак неожиданно крепко пожал его ладонь. — Теперь на завтрак?

Октябрь 1992

— Сим, вставай, у меня всё готово!

Симон моментально вскочил с кровати и босиком бросился за Жаком по винтовой лестнице вниз, в гостиную, потом через крохотную дверцу по узкому коридору и, наконец, в тёмную тесную каморку, посреди которой стоял огромный котёл. Симон благоговейно склонился над чуть дымящейся жидкостью золотистого цвета.

— Ты уверен? — шёпотом спросил он, и Жак кивнул головой.

— Ни капли не сомневаюсь, что это сработает, — безапелляционно заявил он.

— Если так, ты станешь миллионером, — Симон провёл рукой над котлом. — Это же аналог Эликсира жизни! Жак, ты понимаешь, какое открытие ты совершил!

— Эванеско! — произнёс Жак, и котёл моментально опустел.

— Что… — Симон не мог найти подходящих слов. — Столько времени…

— Но у меня же получилось, — безразлично улыбнулся Жак. — Это главное. Я не собираюсь жить вечно.

— Но ты даже не проверил…

— Я знаю, что у меня получилось, — когда Жак говорил таким тоном, немного усталым, но уверенным, Симон знал, что друга в очередной раз посетило чувство собственной правоты, которое не подводило его ни разу за те шесть лет, что его знал Симон.

Про Жака действительно писали в книжках. Его приглашали занять серьёзную должность в Министерстве магии, мадам Максим предлагала выдать ему документы об окончании школы в любой момент по его требованию. Но Жак на все предложения отвечал отрицательно. Симон тоже был талантлив, но другу, конечно, даже в подмётки не годился. Жак к седьмому курсу изобрёл с десяток различных заклинаний, которые друзья успешно использовали втайне от всех, забавляясь реакцией окружающих. Но регистрировать права Жак упрямо отказывался, отговариваясь тем, что это его не интересует.

Он искал только одно — способ обойти извечные законы магии и повернуть время вспять. И, если от любого другого Симон воспринял бы подобную идею как бред, то в Жака он верил. Друг иногда оказывался способен на такие вещи, что Симона бросало в дрожь. Это было за гранью человеческих возможностей. Сам Жак только скучающе зевал и погружался в чтение очередного ветхого фолианта, иногда делая пометки в толстенном, довольно потрёпанном блокноте.

План был прост: найти способ менять прошлое без вреда для настоящего, взять самый обыкновенный маховик времени, вернуться в прошлое и спасти всех тех, кого им так не хватало — Клода и родителей Симона. Но пока решение не находилось. Однако, приготовить Эликсир жизни без философского камня раньше тоже никому не удавалось. Симон никогда друга о его идеях не расспрашивал, считая, что тот поделится сам, если захочет. Сам он любил боевые заклинания и собирался после школы специализироваться в области охраны магического мира. Бороться с нарушителями, защищать слабых, таких, каким давно, в прошлой жизни, был он сам — вот то, ради чего стоило жить. Симон уже с трудом отождествлял себя с черноволосым малышом, потерявшим родителей. Однако, боль от их утраты меньше так и не становилась.

Многое изменилось в его жизни за эти шесть лет, проведённые бок о бок с Жаком. Друг заставлял его жить настоящим, помог найти цель в жизни, всегда был рядом, не давал Симону почувствовать себя одиноким и никому не нужным. Но самое главное — он вернул Симону родителей. Выслушав в первый раз его рассказ про Люка и Жюли, Жак вдруг разразился гневной тирадой, в которой обозвал Симона всеми нехорошими словами, какие только знал. Симон вдруг понял, каким эгоистом и эгоцентриком он был. Ему стало стыдно и плохо. А потом, впервые за пять лет, Симон разрыдался. И Жак молча сидел рядом, поддерживая друга одним своим присутствием.

Симону тогда было одиннадцать, и он не стеснялся слёз. К тому же, с ними приходило какое-то невероятное, сокрушительное облегчение. А потом родители стали уходить. Он всё реже слышал их голоса, он старался не вспоминать их лица, он стал лучше спать, иногда ему даже снилось что-то, кроме той страшной ночи. Родители оставляли его. Симон это чувствовал, с болью, с отчаянием, но и с крохотным налётом радости. Любовь к ним никуда не делась, просто отошла на второй план. А вперёд выступили Люк и Жюли. Теперь, уже давно, Симон называл их мамой и папой.

Жак про Клода говорил мало, но Симон всегда думал, что друг перенёс на него самого всю любовь, которую питал к старшему брату. В школе над ними даже иногда хихикали, но друзьям не было никакого дела до окружающего мира. Они спасали друг друга, вытягивали из вязкого тумана прошлого. Симон больше не был похож на унылое приведение или маленького сумасшедшего мальчика, пялящегося в пустое пространство перед собой с блаженной улыбкой на лице. А Жак позволял себе быть самим собой, не притворяться глупее, чем он был на самом деле. Иногда на него что-то находило, и тогда он мог молчать по нескольку дней подряд. В такие моменты его голубые глаза опасно темнели, и никто, кроме Симона, не смел с ним разговаривать.

Сам Жак называл такие периоды своей «темнотой», но наотрез отказывался объяснять, что он имеет в виду. Симон списывал это на побочный эффект гениальности, хотя, он не скрывал этого, в такие моменты друг его по-настоящему пугал. Однажды, вынырнув из своей «темноты», он показал Симону вырванный из блокнота лист с одной-единственной формулой.

— Что это? — поинтересовался Симон, протянув руку к листку, но Жак резко смял его и зажал в кулаке.

— Эта штука действует как Авада Кедавра, только убивает всех людей в радиусе ста метров, — мрачно пояснил он. — И я знаю, как ещё расширить область его действия.

— Зачем тебе это? — у Симона волосы на голове зашевелились от ужаса. — Как ты вообще до этого додумался и зачем?

— Не знаю, — Жак с силой потёр виски обеими руками. — Я никому это не покажу, только тебе. Мы же хотим отомстить за твоих родителей. Может, пригодится.

— Мерлин, Жак, что с тобой творится? — Симон потряс друга за плечи. — Ты превращаешься в монстра.

— Я всегда им был, — глаза Жака вдруг стали бездонными, только где-то в глубине плескался самый настоящий ужас. Но потом он улыбнулся, и Симон посчитал, что ему показалось.

* * *

— Скоро уже школа закончится, пора решать, чем ты будешь заниматься, — сказал Симон, критически оглядывая шикарный мебельный гарнитур времён эпохи Возрождения, только что появившийся по их с Жаком приказу в результате трансфигурации нескольких столов и стульев. — Маме бы понравилось вон то бюро.

— Я пришлю ей его на Рождество, — мимоходом заметил Жак, и Симон знал, что он пришлёт. — Я думаю, ответ очевиден: тем же, чем и ты.

— Но ты никогда не хотел никого защищать, — возразил Симон. Этот разговор у них всегда развивался по одному и тому же сценарию.

— Мне без разницы, чем заниматься в свободное от основной деятельности время, — Жак выразительно взглянул на друга через плечо, не замечая направленных на него взглядов стоявших рядом девушек. — Принесу пользу волшебному сообществу. И мы снова будем вместе.

Симон криво усмехнулся, пытаясь скрыть радость. Он ничего не хотел больше, чем не разлучаться с Жаком. Они стали братьями за эти шесть лет. Симон откинул с лица чёрные волосы и поймал взгляд стоявшей напротив Софии Мануско. Девушка моментально залилась краской и отвела взгляд.

— Ты разбиваешь сердца одним лишь взглядом, — пробормотал всегда всё замечавший Жак, и Симон насмешливо фыркнул. Не то, чтобы он был не в курсе своей привлекательности для женского пола, но сам он ничего особенного в своей внешности не видел. Правильные черты лица, хорошие волосы, не слишком огромный нос, всё нормально. Вот Жак, тот да. С возрастом он всё больше походил на ангела, но теперь, как шутил Симон, на падшего. Появлялось в его лице что-то жёсткое, что-то странное, иногда — почти безумное. Но он был гением, и это было тяжким бременем, Симон знал это лучше, чем кто-либо другой.

Они были как две стороны одной медали. Иногда Симону приходила в голову бредовая мысль, что Жак — это он сам, та его часть, которая так и не оправилась после смерти родителей, ставшая отдельным человеком. Тёмным человеком, недобрым. Но ему сразу же становилось стыдно за свои мысли. Он не считал Жака злым. Друг ни разу не причинил никому вреда. Его самого страшно пугала собственная гениальность, но он никуда не мог от неё деться. Просто в очередной раз приходила его «темнота», из которой он возвращался с новым изобретением, страшнее предыдущих. Но Жак никому не рассказывал об изобретённых заклятиях или сваренных зельях, кроме Симона. Но даже лучшему другу он никогда не выдавал своих секретов, не позволял узнать магическую формулу или рецепт жуткого зелья. Сначала Симона это даже обижало, но потом он счёл, что это и к лучшему.

* * *

Июнь 1993 года.

— Поздравляю с первым утром взрослой жизни, мои дорогие! — мадам Гарнье улыбнулась вошедшим в столовую Симону и Жаку, заспанным, растрепанным. Она повернулась к мужу и продолжила: — У нас с Люком есть для вас подарок.

Симон с любопытством уставился на родителей. Ни о каком подарке они раньше и не заикались.

— Вы уже достаточно взрослые мальчики, — подхватил Люк, в волосах которого начала пробиваться седина. — И мы с Жюли подумали, что вы вполне способны присмотреть за собой и не влипнуть в неприятности.

Симон хмыкнул, и они с Жаком многозначительно переглянулись. Их родители, ни те, ни другие, даже не подозревали, в каких переделках побывали их дети. Иногда эксперименты Жака заканчивались не особенно хорошо. После того, как на пятом курсе они испробовали одно боевое заклинание, отчего у Симона сама собой вскрылась грудная клетка, и Жаку только каким-то чудом удалось моментально изобрести контрзаклятие, они налегли на лечебную магию. Если Симона можно было назвать, пусть не целителем, но, по крайней мере, поднаторевшим в лечении человеком, то Жак мог бы прямо сейчас работать наравне с самыми выдающимися целителями современности.

Жак никогда не бросал дела на полдороге. Если он собирался знать всё про магическую медицину, он сидел в библиотеке круглыми сутками, тренировался почти до потери пульса, но с пятого по седьмой курс он сумел выучить столько же, если не больше, сколько узнавали студенты Медико-магической Академии за пять лет. На это Жака толкнул всепоглащающий, почти живтоный страх того, что он может причинить вред Симону.

После того случая с неудачным тестированием заклинания Жак пропал на целые сутки, и Симон просто с ума сходил от беспокойства. Он обыскал всю территорию школы, но друга так и не нашёл. Жак вернулся сам, под утро, усталый, разбитый, с тёмными, бездонными глазами и страшным взглядом, который всегда так пугал Симона. Он никогда не рассказывал, где провёл эту ночь, но состоявшийся после его возвращения разговор Симон запомнил на всю жизнь.

— Я могу причинить тебе вред! — кричал Жак, когда они закрылись в пустом классе и наложили на дверь звуконепропускающее заклятие. — Ты мог умереть вчера!

— Но не умер же! — горячился Симон. — Ты спас меня, ты спас мне жизнь!

— От себя самого! — выкрикнул Жак и вдруг рухнул на ближайший стул, закрыв лицо руками. — Я опасен, Симон, и мы оба это знаем. Это знают и мои родители, и преподаватели, и все.

— Не говори ерунды, — Симон присел на стоявшую рядом парту и положил ладонь другу на плечо. — Ты в жизни не сделал ничего плохого.

Жак ничего на это не ответил, и в душе Симона шевельнулось что-то тревожное.

— Ты сам говорил, что в твоих силах принести много пользы человечеству, — продолжил Симон, отогнав неприятные мысли. — И ты её принесёшь, я уверен.

Жак резко поднялся на ноги и с непроницаемым лицом отошёл к стене. Он опёрся о неё спиной и в упор посмотрел на Симона, словно решившись на что-то.

— Мы не должны больше общаться, Сим, — произнёс он с непоколебимой решимостью, и у Симона от изумления даже рот раскрылся.

За те пять лет, что они провели в школе, Жак стал для Симона больше, чем другом. Они стали братьями. Они не могли и дня прожить друг без друга, потому что им просто не с кем было бы поговорить, их никто бы не понял. Симон не мог представить своей жизни, если в ней не было Жака. Все его мысли, все мечты о будущем имели смысл только тогда, когда друг был рядом.

— У меня никого нет, кроме тебя, — просто сказал он, зная, что если Жак решил точно, никакие слова его уже не переубедят.

— У тебя есть родители, которые любят тебя, — с нажимом возразил Жак. Он всегда считал, что его собственные родители боятся его и не против от него избавиться. Симон не был с ним согласен. Месье и мадам Фелон не ненавидели сына, они были совершенно убиты произошедшей с Клодом трагедией и в какой-то степени потеряли связь с реальностью. Симон понимал их как никто другой, но всё же считал, что они не правы, бросив младшего сына на произвол судьбы.

— Ты не можешь не учитывать мой выбор, — Симон знал, что это не поможет, но перспектива снова остаться одному пугала до ужаса. — Если ты считаешь, что дружба с тобой — это риск, то я готов рискнуть.

На секунду на лице Жака мелькнула счастливая, растроганная улыбка, но он быстро взял себя в руки.

— Это будет на моей совести, и только я решаю, как поступить в данной ситуации, — покачал он головой и направился к выходу из класса. — Прости.

Дверь хлопнула. Симон не стал оборачиваться. Он знал Жака, как самого себя, друг всё для себя решил. Симон не мог его осудить. Если бы он сам был угрозой для лучшего друга, для брата, неужели он поступил бы по-другому?

И потянулись долгие, страшные недели одиночества. Встретив Жака, единственного человека, который смог до него достучаться, Симон больше не заботился о других людях. Он не искал ни с кем дружбы, он не жаждал общения с однокурсниками, он едва знал их имена. Симон не делал попыток поговорить с Жаком: друг выглядел как человек, у которого всё хорошо. Он гораздо легче начал общаться с другими парнями, быстро завоевал их расположение, и только Симон знал, что этот смеющийся белокурый мальчик с невинными голубыми глазами так же мало был похож на Жака, как саламандра на мандрагору.

Жак умел притворяться, и этой, как и многих других способностей, был лишён Симон. Ему было невыносимо видеть друга, беспечно болтающего с Альберто Манчини или Франсуа Дюбуа, над которыми раньше они вдвоём смеялись, поражаясь их тупости. Это чувство было даже несколько похоже на ревность. Но в глубине души Симон всегда знал, как много он значит для Жака и каких усилий стоила другу эта жертва.

Пока Жак притворялся невероятно счастливым от общения с однокурсниками, Симон предпочитал быть один. Он уходил в один из самых дальних уголков роскошного сада, трансфигурировал одну из скульптур в удобную лавочку и часами лежал на ней, глядя в небо и тренируя всякие заклинания. Так и продолжалось уже пару месяцев, пока однажды из кустов, обрамлявших этот волшебный уголок, не появилась самая настоящая нимфа. Увидев Симона, она картинно приложила ладошку ко рту и сказала:

— Ой!

Симон, не мигая, смотрел на неё. Лицо девочки казалось знакомым, Симон уже видел эти белокурые локоны и прекрасные черты, наверное, они пересекались где-то в коридорах школы.

— Привет, — мелодичным голоском проговорила нимфа. — Что ты здесь делаешь совсем один?

— Лежу, — лаконично бросил Симон, не делая ни малейшей попытки привстать.

— Один? — дечока изящно откинула волосы за спину и подняла тонкие брови.

Симон не потрудился отвечать. Он лежал на спине и просто смотрел на неё.

— А где твой друг? — девочка оглянулась по сторонам, как будто ожидая, что Жак может выпрыгнуть из кустов. — Никогда не видела вас по отдельности.

— Ты кто? — довольно грубо спросил Симон, и девочка очаровательно нахмурила лобик.

— Флер Делакур, — с достоинством ответила она, и Симон вспомнил, откуда он её знает. Делакуры были хорошими знакомыми родителей, и пару лет назад он уже видел эту Флер, когда она приехала к ним в гости вместе со своей семьёй. Они жили где-то в предместье Парижа.

— Слушай, Флер, — Симон несколько сбавил тон, — я люблю быть один, хорошо?

Флер наклонила голову к правому плечу и посмотрела на него долгим взглядом.

— То есть, я был бы не против поболтать с тобой, — Симон чувствовал себя немного растерянным от подобной назойливости, — но как-нибудь в другой раз.

— Как будто мне хочется с тобой разговаривать! — так возмущённо фыркнула Флер, что Симон неожиданно рассмеялся. Она выглядела такой рассерженной, как будто это он мешал ей и приставал к ней с разговорами.

— Не обижайся, — попросил Симон, наконец, принимая вертикальное положение. — Я просто ни с кем не хочу разговаривать.

— Даже со своим драгоценным Жаком? — высокомерно уточнила Флер, и Симон тут же перестал улыбаться. — Знаешь, что про вас говорят?

Симон поморщился. Он знал, но и ему, и Жаку было плевать.

— Я бы не хотела в это верить, — вдруг ослепительно улыбнулась Флер. — Вы оба такие привлекательные.

И Симон рассмеялся второй раз. С этого дня он стал много времени проводить с Флер. С ней было легко разговаривать, она смешила его своим поведением взрослой женщины, которое она явно копировала с кого-то, скорее всего, с матери. Она так мило болтала о всякой ерунде или о школьных сплетнях, что Симон невольно начинал прислушиваться. Несколько раз, когда они сидели вдвоём на лавочке или в столовой, Симон ловил странный взгляд Жака, сожалеющий и обрадованный одновременно.

А потом была та ночь, вторая страшная ночь в жизни Симона. Он весь вечер провел с Флер и её подружками, которые только и делали, что строили ему глазки. Вечером, когда он уже собирался вернуться в свою спальню, в одном из коридоров, мимо которых он проходил, послышались испуганные крики. Симон свернул туда, чтобы посмотреть, в чём дело, и сразу же буквально прирос к полу.

Жак стоял, прижавшись спиной к стене и обеими руками сжав палочку, из которой вырывались разноцветные лучи. Сначала Симон не расслышал из-за криков, что друг произносит какие-то странные слова, видимо, новые заклинания. Один луч ярко-фиолетового цвета только чудом не попал в девочку, и та, вскрикнув, упала на колени. Симон не колебался ни секунды. Он бросился вперёд, но кто-то вцепился в его плечо железной хваткой.

— Не двигайтесь с места, месье Гарнье, — в самое ухо выкрикнул месье Лавуа, преподаватель Защиты от тёмных искусств. — Он утратил контроль, вы только посмотрите на его взгляд!

Симон резко вырвался из его рук, посмотрел другу в лицо и похолодел от ужаса. Глаза Жака были почти чёрного цвета, и в них не было ничего, кроме пустоты. «Темнота» наступила, и в этот раз Жак проиграл.

— Жак! — Симон выскочил на середину коридора и поднял обе руки вверх. Палочка дёрнулась в руках Жака, и он медленно повернулся на знакомый голос. — Жак, прекрати это! Слышишь меня?

Но Жак не слышал.

— Жак, пожалуйста! — Симон начал медленно, шаг за шагом, подбираться к другу. Ему показалось, что лучи стали вырываться из палочки не так часто. — Ты же не хочешь никому навредить, правда? Что с тобой случилось? Давай, мы сейчас поговорим, и я уверен…

— Не подходи! — вдруг страшно закричал Жак, и Симон даже остановился от неожиданности. — Я не могу остановить это! Я могу убить тебя! Пожалуйста, Сим!

— Ты никого не убьёшь, — возразил Симон, безгранично веря в способности друга. — Ты можешь контролировать это. Ты можешь, Жак, я знаю, я видел это.

Жак мотал головой из стороны в сторону, но в его глазах медленно появлялось осмысленное выражение.

— Не получается, — выдохнул он, и его лицо исказилось от нечеловеческого усилия опустить палочку. — Не могу…

— Можешь! — Симон сделал ещё два шага вперёд и остановился прямо напротив друга. — Давай, Жак!

По лицу Жака градом катился пот, он дрожал как в лихорадке, его губы болезненно подёргивались. Вдруг он выронил палочку и рухнул на пол. Симон бросился вперёд и резко остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Жак сидел, выставив вперёд руку. Без палочки.

— Не подходи, — со странным выражением сказал он. — Не подходи ко мне.

— Пропусти меня, — Симон ударил кулаком по прозрачной стене. — Давай поговорим.

— Это больше меня, я не могу больше бороться, — Жак говорил очень медленно, разделяя слова продолжительными паузами. — Я могу причинить вред.

— Ты никогда не причинишь мне вред! — крикнул Симон, стараясь перекрыть стоявший в коридоре шум. За его спиной беспомощно застыли преподаватели, которые не хуже Симона знали способности Жака и понимали, что бесполезно пытаться блокировать его магию.

— Ты не понимаешь! — заорал Жак, и факелы, освещавшие коридор, погасли. — Ты представления не имеешь, с чем я имею дело каждый день! Каждую секунду! Я могу убить вас всех, просто щёлкнув пальцами!

— Но ты же этого не делаешь, — голос Симона сорвался. Перед глазами снова мелькнул тёмный коридор и приоткрытая дверь в конце.

— Я не всегда делаю то, что хочу, — пробормотал Жак, но Симон его не слышал. Перед глазами проплыло мёртвое лицо отца. Он не видел его уже несколько лет… Из-за кровати тоненькой струйкой текла кровь… Парень с серыми глазами обещал, что всё будет хорошо…

Симон отчаянно затряс головой и тут же почувствовал руки Жака у себя на плечах.

— Прости, Сим, прости меня, прости, — лихорадочно повторял друг. — Не надо, не думай, пожалуйста, не вспоминай… Я не прощу себе… пожалуйста, Симон… открой глаза!

Симон не заметил, как зажмурился. Он открыл глаза и увидел в нескольких дюймах от себя бледное до синевы лицо Жака.

— Ты справился… — прошептал он, всё ещё не до конца придя в себя.

— Я не мог причинить тебе вред, — Жак покачал головой, и его голубые глаза наполнились слезами. — Я не смог бы жить, если бы сделал это.

— Всё хорошо, — Симон попытался улыбнуться. — Теперь всё хорошо.

А потом были несколько недель разговоров с преподавателями, вызовы в кабинет мадам Максим, консультации с целителями, с родителями Жака… В конце концов, Жаку дали шанс остаться в школе, но потребовали, чтобы он каждый день посещал больничное крыло и пил успокаивающие настойки. Симон поклялся сообщать преподавателям всякий раз, когда он заметит странности в поведении друга. Конечно, ничего подобного он делать не собирался.

— Так нельзя, — заявил как-то Жак. — Я по-настоящему опасен для окружающих. Мы не имеем никакого права подвергать их опасности.

— Ты не опасен, если я рядом, — в сотый раз повторил Симон. — Моё присутствие помогает тебе держать себя в руках, ты сам это признал.

— Но ты не сможешь быть рядом каждую секунду, — возразил Жак, опуская голову. — Ты должен жить своей жизнью. У тебя есть Флер…

— Мы с Флер просто друзья, — покривил душой Симон. Конечно, ему нравилась эта красивая, живая девочка. — К тому же, она ещё слишком маленькая, ей всего тринадцать.

— Она вырастет, — усмехнулся Жак. — Или появится другая.

— И у тебя тоже, — Симона осенила новая мысль. — Если бы ты влюбился, Жак, возможно, ты смог бы переключить свои мысли на девушку? И её присутствие тоже сдерживало бы тебя.

— Я не думаю, что я способен… — Жак замялся. — Я не могу позволить себе ещё одну привязанность. Ты и так находишься в постоянной опасности из-за меня.

— Ты найдёшь способ контролировать свои способности, — Симон надеялся, что его голос прозвучал увереннее, чем он себя чувствовал. — Ты сможешь. Ты можешь всё.

— Это меня и пугает больше всего… — пробормотал Жак.

Симон потом так и не узнал, где друг взял маховик времени. Очень может быть, что он сам изобрёл что-то подобное, но факт оставался фактом: Жак нашёл способ попасть в прошлое, в ту ночь, когда умер Клод. Симон встретил друга вечером у входа в замок и не узнал его.

— Что случилось? — испугался Симон. — Опять «темнота»?

Жак сфокусировал на нём мёртвый взгляд чёрных глаз, и Симон сглотнул. Надвигалось что-то страшное.

— Я должен уехать, — без всяких эмоций проговорил Жак. — Сейчас.

— Куда уехать? — Симон на всякий случай схватил друга за локоть. — Что случилось?

И тогда-то Жак поведал ему правду. Он выяснил, от чего умер Клод. Он перенёсся на восемь лет назад и оказался в тёмной спальне. Сначала ничего не происходило, они оба спали, Жак слышал дыхание Клода. А потом он сам, только на восемь лет младше, вдруг сел на кровати и прошептал что-то, всего одно слово, и дыхание Клода прервалось. Жак не помнил этого.

— Это я убил его, — ничего не выражающим голосом сказал Жак. — Я не могу отвечать за свои действия. Я сумасшедший.

— Ты не сумасшедший, — машинально не согласился Симон. — Ты просто гений, а это имеет свой побочный эффект.

— Какой? — прошептал Жак. — Я убиваю тех, кого люблю?

— Ты никого не убивал, — Симону было страшно. — Ты не осознавал, что делаешь, ты даже не помнил этого.

— Важен результат, — Жак опустился на каменную скамью. — Я всегда догадывался в глубине души, поэтому это не стало таким уж потрясением. И родители тоже всегда на меня думали, я знаю. Особенно мать.

Мадам Фелон к сыну и правда относилась странно, Симону всегда казалось, что она его слегка побаивается и испытывает к нему лёгкую неприязнь.

— Но что это? — просто спросил Симон. — Что с тобой происходит?

— Я пока не знаю, — Жак отвёл взгляд, и Симон понял, что у друга есть догадки, которые он пока не готов озвучить.

В их отношениях ничего не изменилось. По крайней мере, так казалось со стороны. Но Симон снова, как это бывало с ним раньше, подолгу не мог заснуть, всё думая над словами Жака. За себя Симон не боялся. Он был слишком привязан к Жаку, он принимал риск. Но родители… Когда Жак ночевал в их доме, Симон просыпался несколько раз за ночь, чтобы сбегать к двери родительской спальни, приоткрыть дверь и жадно прислушиваться к их дыханию. И была ещё Флер, которой он не мог рассказать правду. Она ужасно обижалась на него за то, что он уделял ей всё меньше и меньше времени, но Симона это устраивало. Выбирая из них двоих, он выбрал Жака, и тогда Флер не должна была подвергать себя опасности.

Симон знал, что Жак никогда не оставлял попыток выяснить, что с ним происходит, но он никогда не делился с другом своими соображениями, и Симон не находил в себе сил и, возможно, смелости, чтобы настоять на своём и узнать правду. Так продолжалось до конца седьмого курса. Больше таких срывов у Жака не было, и Симон вздохнул свободнее. Они благополучно закончили школу и собирались подавать документы в Министерство, в отдел Борьбы с магическими правонарушениями и злоупотреблением магией. Жак, правда, шутил, что будет сложно бороться с самим собой, но Симон пропускал шуточки друга мимо ушей.

И вот родители, улыбаясь радостно, но в то же время немного печально, смотрят на Симона через обеденный стол.

— Тебе семнадцать, Симон, — издалека начал Люк. — И мы с мамой подумали, что пришло время тебе стать тем, кем ты и должен быть.

Мама, смахнув слезы, протянула Симону довольно толстый конверт, Люк протянул такой же, но гораздо тоньше, Жаку. Симон чувствовал, что происходит нечто грандиозное.

Он вынул из своего конверта плотный лист бумаги и увидел какое-то свидетельство с печатями и подписями внизу. Но всё перестало иметь значение, когда его внимание привлекли всего два слова, выведенные чьим-то красивым почерком с множеством завитушек. Его имя. Его настоящее имя.

Саймон Сайпрес.

Симон сглотнул, осторожно сложил свидетельство о рождении, выданное британским Министерством магии, и стал смотреть другие бумаги. С удивлением он обнаружил в конверте копии собственных результатов экзаменов, сопроводительное письмо, которое никогда не писал и, наконец, ещё один плотный лист с гербом британского Министерства магии сверху.

«Уважаемый мистер Сайпрес! Мы рады сообщить Вам, что Вашей квалификации и полученных оценок достаточно для участия в Программе международного обмена специалистами. Мы предлагаем Вам место в учебном центре Аврората при Министерстве магии Великобритании. Просим сообщить о Вашем решении в течение двух недель с момента получения этого письма. Условия Программы прилагаем. Просим обратить внимание, что наше предложение останется действительным в течение трёх лет. С уважением, глава Аврората Руфус Скримджер».

— Что это? — тихо спросил Симон, поднимая глаза на родителей и отмечая краем глаза точно такой же лист в руках у ошарашенного Жака.

— Твоё настоящее имя, — взволнованно ответил Люк, сжимая руку Жюли. — Я знаю, ты всегда хотел его вернуть. И возможность вернуться домой.

Симон чувствовал, как задрожало всё внутри. Его мечта, его единственная и такая давняя заветная мечта…

— Я не знаю, что сказать… — прошептал он, прижимая бумаги к груди. — Спасибо!

— Мы хотим, чтобы ты был счастлив, сынок, — улыбаясь сквозь слёзы, выговорила Жюли.

— Только… — Симон заколебался на секунду, прислушиваясь к себе. — Пусть будет Симон Сайпрес, хорошо? Я поменяю имя ещё раз, как только приеду в Англию.

Жюли расплакалась и бросилась обнимать сначала его, потом Жака, и даже Люк выглядел растроганным.

— Ты же едешь? — мимоходом спросил Симон стоявшего чуть в стороне Жака.

— Что может меня удержать здесь? — усмехнулся в ответ друг. — Я с тобой.

25 августа 1993 года

Занятия должны были начаться первого сентября, но Симон упросил родителей отпустить их с Жаком в Англию пораньше, мотивировав это тем, что им необходимо осмотреться, возможно, купить что-то, разобраться с жильём… Британское Министерство предоставляло аврорам жильё, максимум четыре человека в комнате, даже лучше, чем в школе. Симон не питал никаких надежд по поводу старого дома, в котором он провёл пять счастливых лет своей жизни. Кажется, дом принадлежал его отцу. Скорее всего, его давно снесли.

Всю ночь перед отъездом Симон провёл без сна. На соседней кровати мирно посапывал Жак, и Симон, глядя на его разметавшиеся по подушке белокурые локоны, на мягкое, почти нежное выражение лица, освещённое лунным светом, льющимся из окна, не мог поверить, что этот мальчик был способен на страшные вещи. Симон был рад, что Жак едет с ним. Подсознательно он всегда хотел присматривать за другом. Почему-то в глубине души жила уверенность, что Жак не сможет причинить ему вреда, в любом случае, в любом состоянии, он никогда не поднимет руку на Симона. Поэтому им важно всегда быть вместе. Так было безопаснее для всех. В каком-то смысле Жак был бомбой замедленного действия. Но, поразмыслив о сложившейся ситуации, Симон пришёл к выводу, что Жак был для него самым дорогим человеком на свете, дороже Флер и даже приемных родителей… Если понадобится, они уедут куда-нибудь в Антарктиду, где Жак никому не сможет причинить вреда. Симон был готов к этому. Друг буквально спас ему жизнь. Если не жизнь, то рассудок.

Иногда, правда, мелькала эгоистичная мысль, что он не обязан жертвовать своей жизнью ради безопасности окружающих, ради Жака, никто не заставлял его, Симона, отказываться от всех радостей жизни. Даже сам Жак понял бы. Но потом, когда Симону становилось стыдно за самого себя, он напоминал себе, что единственный возможный выход в данной ситуации — это закрыть Жака в лечебнице. А на это Симон не пошёл бы ни за что и никогда. Так что особого выбора у него не было.

Жак пробормотал что-то во сне, и Симон почувствовал, как зашевелились волосы на голове. Он замер, ожидая чего угодно, но ничего не произошло. Симон едва слышно выдохнул. Так теперь будет всегда. Избавиться от страха перед неизвестностью после открывшейся причины смерти Клода у него не получится никогда. Любая минута, проведённая рядом с Жаком, могла стать последней. Жизни его родителей могли оборваться в любой момент…

Утром они уедут, и Симон позаботится о том, чтобы родители больше никогда не подвергались подобной опасности. Если нужно, он не будет навещать их, прослывет неблагодарным, зато спасёт им жизнь. Но, возможно, смена обстановки благотворно подействует на Жака, и больше «темнота» не будет мучить его. Симон повернулся набок, спиной к Жаку, и уставился невидящим взглядом в стену. Он научился абстрагироваться от своего неконтролируемого страха перед другом, научился не думать о нём, переключаться на что-нибудь другое. Вот и сейчас Симон довольно успешно забыл о потенциальном убийце за спиной. Хотя, может быть, всё дело было в том, что он готов был скорее дать убить себя своему возможному убийце, чем выдать ему свой страх и тем самым нанести страшный удар.

Завтра… Завтра он ступит на родную землю. Завтра он вдохнёт полной грудью воздух Англии. Завтра он увидит улицы Лондона, по которым гулял когда-то с родителями. Завтра он услышит родную речь. Завтра он переплывёт Ла-Манш, исполнит свою давнюю мечту. Завтра Симон Сайпрес вернётся на родину, пусть и с другим именем и другим человеком. Маленький черноволосый мальчик давно умер внутри него. Когда новый Симон Сайпрес как следует насладится пребыванием дома, когда он втянется в учебный процесс в Аврорате, они с Жаком приступят к поискам парня с серыми глазами. А потом они начнут мстить. Жестоко и безжалостно.

Симон никогда не разрабатывал никакого определённого плана мести, в этом он мог целиком и полностью положиться на Жака. Симон не представлял, как он посмотрит в глаза людям, убивших его родителей, что он им скажет, что сделает. Это было выше его сил. Иногда мелькала трусливая мысль, что лучше ему вообще ничего не знать, не ворошить прошлое… Симон боялся, что, копнув глубже, он снова вернётся в ту страшную ночь и застрянет там. Уже навсегда. И вот тогда-то их с Жаком можно будет смело сдавать в психушку, сразу обоих.

Симон почесал переносицу и вдруг, быстрая, как молния, его пронзила внезапная мысль: а ведь он никогда не задумывался, что он вообще будет делать по жизни! Никогда не давал себе труда поразмыслить, чего он хочет на самом деле. Что в его представлении счастливая жизнь? Где? С кем? Все его планы кончались на желании попасть домой и довольно размытом стремлении отомстить за смерть родителей. И найти парня с серыми глазами. Главное, самое важное — это найти его. И поблагодарить. И задать вопросы. И отплатить, как-нибудь отплатить. Симон не хотел думать, как именно, с какого конца он приступит к своим поискам. Почему-то он знал, что найдёт того парня. Ему тогда, наверное, было столько же лет, как теперь Симону. Мысли начали путаться, и Симон заснул.

Утром всё смешалось чередой торопливых событий. Симон машинально проглотил свой завтрак, послушно проверил чемодан, билеты, документы, постоял немного в своей комнате, пока Жак тактично дожидался в гостиной. Его родители даже не пришли проводить сына. Симон задумчиво провёл рукой по своему столу, посидел на кровати, вспомнил, как в ночь перед отъездом в школу Люк положил на его подушку красивый свёрток, в котором оказался фотоальбом с карточками молодых родителей. Мамы было больше, потому что они дружили с Жюли с самого детства. Симон постоял возле окна, со смешанным чувством умиления и раздражения на себя понимая, что будет скучать. Но им было пора.

Симон старался не выдать родителям охватившего его чувства растерянности, когда они начали прощаться с ним. Он никогда, за всю свою жизнь, не был один. Сначала рядом были родители, а потом… тоже родители. Даже в школе он всегда мог им написать, и через несколько минут они оказались бы рядом. Теперь так не будет. Симон старался не думать об этом. Он взрослый человек, ему семнадцать лет, неужели он боится остаться без мамочки? К тому же, рядом всегда будет Жак.

Но, когда двери дома, ставшего, в конце концов, родным, захлопнулись за его спиной, и Симон обернулся, дойдя до калитки, сердце вдруг защемило. Появилось сильное, почти непереносимое желание броситься обратно, распахнуть дверь, обнять маму, затолкать чемодан обратно под кровать и никуда не ехать. Но Симон только передёрнул плечами под внимательным взглядом Жака и зашагал вперёд.

— Мы можем остаться, если хочешь, — раздался негромкий голос друга. — Ты же знаешь, мне без разницы, поедем мы или нет.

— Я не могу остаться, — Симон сжал зубы, изо всех сил борясь с неизвестно откуда взявшейся душевной слабостью. Он столько лет только и мечтал о доме. Что с ним теперь случилось?

— Можешь, — Жак догнал его и теперь шёл рядом. — Сим, это твоя жизнь. Ты решаешь, как прожить её.

— Я должен…

— Не должен.

— Я должен отомстить за родителей! — Симон повысил голос. — Хотя бы попытаться.

— Не должен.

— Ладно, я хочу. Доволен?

— Не хочешь.

Симон резко остановился и со злостью уставился на друга. Они ещё никогда не ссорились по-настоящему, если не считать того случая на пятом курсе, когда Жак принял решение больше не общаться с Симоном.

— Ты знаешь лучше меня, чего я хочу, да? — он пытался сбавить тон, старался не сорваться на друга, но получалось плохо.

— Может быть, так и есть, — Жак, напротив, говорил всё мягче и мягче. — Если тебе жаль уезжать, то, может, и не надо? Давай останемся, пойдём работать в наше Министерство, ты будешь навещать в школе Флер по выходным, а домой поедешь, когда будешь готов.

— Что ты прицепился к Флер? — выпалил Симон, потому что больше ему сказать было нечего.

— Я не цеплялся, — Жак чуть заметно усмехнулся. — Просто не понимаю, почему ты так жестоко бросил девочку.

— Мы не встречались, сколько можно тебе повторять? — Симон разозлился не на шутку. Не мог же он начать объяснять причины своих поступков Жаку! Друг убьёт его на месте, если узнает, на какие жертвы Симон собрался идти ради него.

— Да, да, она же маленькая, — засмеялся Жак, хлопнув друга по спине. — Не злись, Сим, я пытаюсь отвлечь тебя от твоих грустных мыслей.

Симон выдавил из себя кривую улыбку, но слова друга засели в его мозгу. Даже уже взбираясь по крутому трапу на борт парома, который должен был отвезти его в Англию, он всё ещё обдумывал пути отступления. Он всё ещё мог повернуть назад. Но всё кончилось компромиссом: он должен побывать дома, но, если что-то пойдёт не так, он сразу вернётся к родителям. Домой. Это было ужасно, он чувствовал себя так, будто у него вообще нет дома. Он всегда называл домом Англию, всегда, даже в разговорах с родителями. А теперь, когда он ехал домой, когда он должен был чувствовать себя счастливым, он вдруг начал понимать, что дом остался за спиной, в Провансе.

Жак практически не разговаривал с ним всю дорогу. Может, знал, какая буря бушует в душе у Симона, может, считал, что друг волнуется перед встречей с родиной, кто знает, что делается у гениев в голове. И Симон был благодарен другу за молчание, ему и правда хотелось немного разобраться в себе. Но, когда вдалеке показался английский берег, все остальные мысли вылетели из его головы. Симон схватился за железные перила и перегнулся через них так низко, что холодные брызги долетали до его лица. Жак стоял у него за спиной, готовый в любой момент потянуть друга назад.

Дыхание перехватило. Полупрозрачная дымка застлала всё перед ним, пока Симон до боли, до рези в глазах вглядывался в далёкую полоску земли. По плечам и спине побежали мурашки, щёки запылали. Ветер разметал его чёрные волосы и подарил непривычный румянец бледной коже. А ещё вид родной земли придал блеск его глазам, и, когда Симон обернулся, чтобы поделиться своей радостью с Жаком, стоявшая рядом с ним девушка замерла и на полуслове оборвала обращённую к своему спутнику фразу.

Когда они причалили, Симон опустился на скамью. Ему не хотелось делить этот миг ни с кем, кроме Жака, он хотел пропустить толпу вперёд себя. Жак, не произнеся ни слова, уселся рядом. Так они и сидели, пока один из стюардов не попросил их всё-таки сойти на берег. Симон взял чемодан, и вдруг всё происходящее перестало казаться реальным. Он видел всё как в замедленной съёмке, ему казалось, что и двигается он очень медленно. Первый шаг по трапу. Где-то под ногами плещется вода. Второй шаг. Причал уже так близко. Третий шаг. Симон поднимает глаза. Перед ним раскинулся Дувр. Четвёртый шаг. Пятый. Шестой. Нога на секунду зависает над землёй, а потом, как во сне, Симон чувствует прилив сил, когда ощущает себя, стоящим на родном берегу. Ветер треплет волосы, сквозь застилающие небо облака пробивается лучик солнца, а Симон стоит, не слыша криков и шума, не замечая суеты и грязи портового города, и на его лице медленно появляется широкая, счастливая улыбка.

Это потом уже они с Жаком смеялись над нелепым пафосом всего происходящего, а в тот момент Симон боялся расплескать переполнявшие его чувства. Они добрались до Лондона без проблем: Симон родной язык никогда не забывал, а родители, чтобы сделать ему приятное, частенько переходили на английский. Жаку не составило труда выучить английский ещё в школе. Инструкции, оставленные в письме, пришедшем на их согласие поступить в британский Аврорат, привели их прямиком к красной телефонной будке. А через пятнадцать минут они уже стояли перед человеком средних лет с такой пышной шевелюрой, что он смахивал на потрёпанного жизнью льва.

— Моё имя Руфус Скримджер, — представился он, протягивая руку сначала Симону, потом Жаку. — Я глава Аврората. Добро пожаловать.

Симон пробормотал в ответ что-то нечленораздельное.

— Кто из вас Саймон Сайпрес? — вдруг спросил Скримджер, проглядывая папки с их личными делами.

— Я, — голос прозвучал чуть хрипло, и Симон поспешил прочистить горло. — Только не Саймон. Симон. Я поменяю документы.

Скримджер посмотрел на него долгим, изучающим взглядом, но вопросов задавать не стал.

— Жить будете в общежитии при Центре? — только уточнил он и, получив утвердительный ответ, передал их в распоряжение местного коменданта.

И вот, когда все формальности были улажены, когда наступил вечер, Симон обнаружил себя снова лежащим на кровати в одной комнате с Жаком, только уже в другой стране. Дома. Они приняли решение не выходить в город, когда до ночи оставалось всего несколько часов. Лучше с утра подняться пораньше и не возвращаться в комнату до темноты. Симону хотелось обойти столько мест, хранивших драгоценные воспоминания. Да и Жак выражал самое живое любопытство, поэтому оба предвкушали насыщенный, богатый событиями день. Симон собирался под вечер даже отправиться и взглянуть на свой старый дом.

Лондон привёл обоих в восхищение. Симон почти его не помнил, только Букингемский дворец пробудил в душе какие-то смутные воспоминания. Он вспомнил маму в красивом зелёном платье и папу в его лучшем костюме, ему казалось, что родители почему-то танцевали на траве и смеялись, смеялись, смеялись… И Симон тоже смеялся и ел мороженое. Он даже вспомнил, что мороженое было клубничное.

И, конечно, он отлично помнил Косой переулок. Там-то они с Жаком и провели большую часть дня, разглядывая выставленные в витринах товары и сравнивая их с аналогичными французскими. Симон затащил Жака в кафе Флориана Фортескью, и старый волшебник долго смотрел на него, чуть прищурив голубые, как будто выцветшие со временем глаза. Симону показалось, что он каким-то образом мог его узнать, но спросить он не решился. Жак постоянно крутил головой по сторонам, и Симон, наслаждаясь своим мороженым, с улыбкой наблюдал за другом. Тот казался таким счастливым, таким довольным жизнью, ему всё было интересно, всё приводило его в восторг. Симон с удивлением обнаружил, что Жак выглядит как ребёнок, даже в одиннадцать лет он был серьёзнее. Наверное, им давно стоило куда-нибудь съездить, развеяться, сменить обстановку.

Вечером, вернувшись в свою комнату, они обнаружили в ней ещё двоих парней.

— Привет. Я Коул Джеймсон, — сказал высокий темноволосый парень, занявший кровать напротив двери, и протянул руку сперва Симону, потом Жаку.

— Я Роберт Бёрнс, — улыбнулся второй мальчик. Маленький, страшно худой, светловолосый, с добрым лицом и располагающей к себе улыбкой, он мог бы быть кем угодно, но только не аврором. — И да, меня назвали в честь поэта.

— Какого поэта? — Жак уставился на него, нахмурив брови, и Симон усмехнулся. Друг всегда подшучивал над собой, называя себя ботаником и всезнайкой, но Симон знал, что в глубине души Жак обожал узнавать всё новое. Такие моменты, когда кто-то оказывался осведомленнее его в любом вопросе, почти что оскорбляли его.

— Был такой шотландский поэт, — торопливо сказал Симон, стараясь казаться безразличным, и сразу же подавил улыбку, когда Жак едва заметно, но с явной досадой, дёрнул головой.

— Никогда не понимал стихов, — покачал головой Коул Джеймсон, вынимая из чемодана целую охапку рубашек всех цветов радуги.

— А теперь подумай, как мне обидно! — с преувеличенным трагизмом воскликнул Роберт. — Я ненавижу стихи!

Симон рассмеялся и с удовольствием почувствовал, что не имеет ничего против таких соседей. Они с Жаком немного переживали, что их могут поселить с какими-нибудь идиотами, с которыми и поговорить-то будет не о чем.

— Чем собираетесь заняться завтра? — спросил Коул, аккуратно развешивая свои рубашки в огромный, во всю стену, платяной шкаф.

Симон с Жаком переглянулись. Симон хотел побывать в своём старом доме, и Жак предложил встретиться потом в Косом переулке. Но не говорить же было об этом.

— Мы с Коулом хотели побродить по городу, посидеть где-нибудь, познакомиться поближе, — пояснил Роберт, небрежно заталкивая чемодан под свою кровать вместе со всеми вещами. — Давайте с нами? При хорошем раскладе нам три года вместе жить.

— Не обязательно, — вмешался Коул, доставая вслед за рубашками пар двенадцать брюк. — Во-первых, кто-то может оказаться неготовым и уйти, кто-то может не сдать промежуточные экзамены, и его отчислят…

— Кто-то может оказаться занудой, и мы попытаемся от него избавиться, — добавил Роберт с непроницаемым лицом, но в его светло-серых, почти прозрачных глазах плескался смех.

Коул уставился на него с открытым ртом, а потом расхохотался. Симон тоже засмеялся, и даже на лице Жака появилась кривоватая улыбка.

— На самом деле, я не такой уж и зануда, — отсмеявшись, попытался реабилитироваться Коул. — Я слегка люблю порядок, это да. И я немного практичный. Но это даже хорошее качество. А вообще, я веселый.

— Отличная рекомендация, — усмехнулся Роберт. — Если уж мы рассказываем о себе, то я ни к чему не отношусь очень уж серьёзно, всё ерунда. Я считаю надо жить проще, в своё удовольствие.

Коул покивал, но от комментариев воздержался, и оба выжидательно уставились на Симона.

— Я… — Симон замялся, быстро отведя взгляд. Что он может им рассказать о себе? Я пережил в детстве ужасную психологическую травму и теперь живу с её последствиями, расплачиваясь депрессиями, недоверием к людям и навязчивыми идеями?

— Я гений, — вдруг выплюнул Жак, надменно вздернув подбородок, и Симон в изумлении уставился на друга. Жак ненавидел свою гениальность и уж точно никогда не кичился ей перед посторонними людьми. — Изобретаю заклинания, обладаю почти неограниченными способностями в магии, могу…

Симон толкнул его локтем в бок, и Жак замолчал, не окончив фразы. Коул и Роберт смотрели на него с одинаково недоуменным выражением лица, но не смеялись.

— Погоди-ка, — медленно проговорил Коул, чуть сузив глаза. — Тебя случайно не Жак Фелон зовут?

Жак кивнул, с подозрением глядя на Коула.

— Мне твоё лицо сразу показалось знакомым! — выпалил Коул, бросая брюки на кровать. — Я читал о тебе. Странно, что тебя взяли в Аврорат.

— Почему это? — возмутился Симон. Все его добрые чувства к Коулу моментально улетучились.

— Потому что, если мне рассказывали правду, ты однажды не мог контролировать магию, — спокойно ответил Коул. — Было такое?

Жак снова кивнул, продолжая сверлить Коула тяжелым взглядом. У Симона внутри шевельнулось недоброе предчувствие, и он непроизвольно чуть придвинулся к другу.

— В Аврорате очень тщательно проверяют всех кандидатов, — Коул, кажется, не заметил их странного поведения. — Очень странно, что тебя взяли. Наверное, ценность твоих способностей выше.

Жак холодно пожал плечами.

— Ты не подумай, — вдруг торопливо добавил Коула. — Я считаю, что ты очень крутой. Я просто констатировал факт, потому что это действительно странно. Были случаи, когда не брали даже тех, кто…

Роберт вдруг громко всхрапнул, и Коул подпрыгнул от неожиданности.

— У нас ещё есть пара свободных дней до начала занятий, — закатив глаза, заявил Роберт. — Давай договоримся, что мы будем отдыхать до первого сентября?

— Я просто… — попытался было защититься Коул, чуть покраснев от негодования или обиды.

— Просто грузишь, — кивнул Роберт, и все снова засмеялись. Кроме Жака. Он отвернулся к своей кровати и характерно вздернул брови, послав Симону тот самый взгляд, которым они всегда обменивались, когда окружающие начинали их раздражать. Симон сделал вид, что не заметил этого. Ему нравилось наблюдать за Коулом и Робертом, из них получился довольно забавный дуэт.

— Ну, всё, договорились? — как ни в чём ни бывало, уточнил Роберт. — Завтра гуляем?

— Можно, — робко согласился Симон, которому казалось невежливым отказаться. К тому же, они всегда смогут извиниться и уйти. Он чувствовал взгляд Жака у себя на затылке.

— Покажем вам Лондон, — дружелюбно улыбнулся Коул. — Вы наверняка мало что успели посмотреть.

— Симон англичанин, — вдруг негромко сказал Жак, и Симон обернулся в шоке от такого предательства. Жак ответил ему невинным взглядом.

— Серьёзно? — поразился Роберт. — Никогда бы не подумал, честно! А нам сказали, вы оба французы.

— Я уже много лет живу во Франции, — пояснил Симон, не собираясь вдаваться в подробности. — В детстве туда переехал.

Что-то в его голосе заставило Коула, до этого внимательно смотревшего на Жака, повернуть голову в его сторону. Роберт открыл было рот для нового вопроса, но передумал, глядя в бледное, как будто застывшее лицо Симона.

— Напряжённые вы какие-то, — улыбнулся Роберт, пытаясь разрядить обстановку. — Но ничего, я вас всех расшевелю.

Жак презрительно хмыкнул и улегся на свою кровать, закинув руки за голову. Симон вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Друг на него сердился, это было очевидно. Отказаться от общения со всеми, кроме него? Снова? Симон вздохнул и уселся на свою кровать, открыв чемодан, чтобы создать видимость какой-то деятельности. Он слышал, что Коул и Роберт негромко переговариваются, но не понимал ни слова, с головой уйдя в свои мысли.

Он был готов отказаться от общения с двумя незнакомыми парнями ради Жака, это факт. Дело было в том, что Симон впервые, если не считать Флер, не хотел этого делать. Ему доставила бы удовольствие прогулка вчетвером по Лондону, ему хотелось побольше узнать о лёгком и весёлом Роберте и о серьёзном, спокойном Коуле. Было бы здорово иметь других друзей, возможно, настолько близких, что… Нет, делиться своими переживаниями по поводу Жака никогда не будет нормальным, исключено. Но, возможно, хотя бы своими личными переживаниями Симон мог бы поделиться с другими? Вдруг кто-нибудь сможет пролить свет на историю той ночи, когда перевернулась его жизнь? Коул, например, выглядит так, как будто знает всё на свете. Симон снова вздохнул. Ну что же, он свой выбор сделал. Жак для него дороже всех людей на свете вместе взятых, тут даже выбора не стоит. Это даже не жертва. Это просто дружба. Странная немного, но дружба. Симон поднял голову и наткнулся на острый взгляд Жака, который, как рентгеновский луч, высветил все тайные мысли Симона. Ничем другим нельзя было объяснить то, что случилось потом.

— Так чем мы завтра собираемся заниматься? — вдруг громко спросил Жак, приподнявшись на локтях на своей кровати и глядя на Роберта с дружелюбной улыбкой.

— Мы как-то не планировали ничего особенного, — несколько озадаченно пробормотал тот в ответ. — Ну и меняется же у тебя настроение, приятель!

— Не обращайте внимания, — отмахнулся Жак с лёгким смешком. — С нами, с гениями, иногда бывает. Вот Симон знает.

— Это да, — только и выдавил из себя Симон, пытаясь понять, что происходит.

— Не знаю, как он меня терпит столько лет, — доверительно добавил Жак.

— А вы, ребята, со школы дружите? — поинтересовался Коул, и Симон кивнул, всё ещё не отводя взгляда от Жака. — Здорово! А мои школьные друзья как-то уже начали теряться.

— Я их не виню, — пошутил Роберт, но тут же снова стал серьёзным. — А вообще, значит, это были не друзья, не бери в голову.

Коул быстро повернул голову в его сторону, и на его лице появилось странное выражение, похожее на благодарность.

— Всё, ребята, отбой! — Роберт хлопнул в ладоши. — Завтра будем ползать как сонные мухи. Что про нас девчонки подумают?

— Девчонки? — переспросил Симон. — Какие девчонки?

— Наши, — Роберт развёл руки в стороны. — С нами ещё девчонки будут учиться. Трое.

— Откуда ты знаешь? — спросил Коул, сдвинув брови.

— О, брат… — Роберт расхохотался, плюхнувшись на кровать. — Обо всём, что касается девчонок, я узнаю самый первый, можешь мне поверить.

— То есть, нас всего поступило семь человек? — уточнил Коул, и Роберт покачал головой.

— Я тебе про девчонок говорю, а ты подсчитываешь, сколько нас? — неверяще спросил он. — Ты нормальный человек?

— Абсолютно! — слегка огрызнулся Коул, залезая под одеяло. — Просто не озабоченный, как некоторые.

Симон подумал, что у высокого темноволосого Коула было куда больше шансов привлечь внимание девчонок, чем у щуплого и бесцветного Роберта. А ещё был ангелоподобный Жак. Ну и, в конце концов, он сам. Хотя, что они с Жаком понимают в девчонках?

Утром Симона разбудил свеженький и выспавшийся Роберт, и Симону сразу же вспомнилось первое утро в школе, когда притворявшийся беззаботным ребёнком Жак выдернул его из тёплой постельки. С этого дня, кстати, завязалась их дружба. Довольно символично.

Коул с головой залез под одеяло и крепко схватился за него, издавая мычащие звуки, которые доводили Роберта почти до истерики. Наконец, Коул не выдержал и попытался лягнуть неугомонного соседа ногой и сам засмеялся. К Жаку подходить Роберт не посчитал нужным. Или просто не решился.

Но Жак проснулся в превосходном настроении, пожелал всем доброго утра, похвалил удобную кровать и, прихватив полотенце, направился в душ. Симон перехватил его в коридоре.

— Что ты делаешь? — не отвлекаясь на вступление, спросил Симон, и с Жака тут же слетело напускное веселье.

— Пытаюсь вести себя, как нормальный человек, — он пожал плечами, давая понять, что другу не о чем беспокоиться. — Я и правда начал общение довольно агрессивно.

— Тебе не понравился ни Коул, ни Роберт, ты не хочешь никуда с ними идти, — Симон не спрашивал, он просто это знал.

— Да, — Жак не стал спорить. — Но они оба понравились тебе. И ты не против прогуляться.

— Ты же знаешь, если ты не хочешь, я… — начал Симон, но Жак с улыбкой покачал головой. Это была редкая, но самая лучшая его улыбка: счастливая, растроганная и искренняя.

— Ты уже от многого отказался ради меня, Симон. Хватит. В конце концов, моей главной заботой всегда было вернуть тебя в твоё естественное состояние. А ты был дружелюбным и открытым ребёнком. Тебе нравились люди, ты любил зверюшек. Ты не был депрессивным и вечно подавленным. Но ты сам не хотел ни с кем общаться. Кроме Флер. И, когда я говорю, что ты жестоко бросил её, я действительно имею это в виду. Напиши ей. И мы пойдём гулять с этими ребятами.

Симон открыл было рот, но Жак не дал ему произнести ни звука.

— В конце концов, Сим, мне уже не помочь. А тебя ещё можно спасти. И я намерен всё для этого сделать. Ты уже почти нормальный, ты не заметил?

Он хлопнул друга по плечу и свернул в сторону ванных комнат, оставив Симона переваривать только что услышанное.

Симон всё ещё не до конца пришёл в себя, когда Роберт вдруг заявил:

— Предлагаю в столовую не идти. Позавтракаем где-нибудь в городе?

Коул одобрительно пробормотал что-то в ответ, просматривая свежий номер «Ежедневного пророка».

— Кстати, есть разговор! — не унимался Роберт. — Сейчас вернётся Жак, погодите.

Симон с любопытством уставился на него. Коул даже головы не поднял от своей газеты. Жак зашёл в комнату с мокрыми волосами, насвистывая какой-то веселенький мотивчик, и Симон болезненно поморщился. Интересно, кто-то ещё замечает, насколько наиграно поведение друга?

— Ребята, как у кого с финансами? — довольно бесцеремонно спросил Роберт, вытаскивая свой стул на середину комнаты.

Последовавшее за этим молчание было довольно неуютным. Симон почему-то подумал, что Роберт сейчас начнет просить у них в долг. Если он так легко относится к жизни, как говорит, это вполне возможно.

— Я это к чему, — Роберт чуть улыбнулся, как будто угадал мысли соседей по комнате, — у меня с деньгами порядок, меня отец не ограничивает. Поэтому я привык ходить куда хочу и покупать что угодно. Я всегда заранее спрашиваю, чтобы не ставить потом людей в неловкое положение.

— У меня в этом смысле всё нормально, — с достоинством ответил Коул, как бы невзначай встряхивая рукой, на которой блеснули дорогие часы. — Мой дедушка оставил мне неплохое наследство, они с отцом не ладили.

— У нас тоже порядок, — быстро вставил Симон. Это была ложь. Вернее, наполовину ложь. У Симона всё было в порядке. Все сбережения отца каким-то образом перешли к нему и приемные родители хранили их в банке до его совершеннолетия. Симон понятия не имел, кто смог отправить ему эти деньги. К тому же, отец был художником, довольно хорошим, но, насколько помнил Симон, не слишком успешным. Может быть, это были деньги родителей отца? Это было как-то логичнее. Но ложь заключалась не в этом. Деньги были у Симона, но их совершенно не было у Жака.

Родители, замкнувшиеся в себе после смерти старшего сына, не особо обращали внимание на такие мелочи, как деньги. Правда, иногда Жак разживался золотишком, но Симон никогда не спрашивал друга, где он его брал. В основном же они существовали на деньги Симона. Но, учитывая, что они почти никуда не ходили, тратить деньги им было просто не на что.

— У меня все не так уж радужно, на самом деле, — спокойно поправил его Жак, и Симон почувствовал, что краснеет. — Но я могу легко достать денег, это не проблема.

— Как? — вырвалось у Роберта, и даже Коул навострил уши.

— У меня свои источники, — Жак подмигнул, и только Симон видел, что друг раздражен. — Это я к тому, что ты можешь смело нас везде звать.

— Понял, — Роберт поднял руки вверх, глядя на Жака почти с восхищением. Симон подумал, что его самого бы обидели подобные ответы со стороны другого человека. По крайней мере, ему бы стало неприятно.

— Тогда ещё один момент, — энергия в Роберте била через край. — С нами идут девчонки, я их уже пригласил. Так вот, не знаю, как вы, ребята, а я никогда не позволяю им платить за себя, если они идут со мной.

Симон постарался ничем не выдать, что он раньше в такой ситуации не бывал. Даже с Флер они никогда никуда не ходили, предпочитая общаться в школе.

— По-честному предлагаю все счета делить на четверых и на этом закончим, — предложил Роберт. — Но если вы против, то я могу заплатить за всех троих, от меня не убудет.

— Нет, ну по-честному так по-честному, — серьезно сказал Коул, аккуратно складывая свою газету. — Я тоже считаю, что для мужчины непозволительно позволять девушке платить за себя. Либо просто не надо её никуда приглашать.

— Первая разумная мысль за два дня, — в полголоса пробормотал Роберт но так отчётливо, чтобы Коул его услышал. — А вы что думаете, ребята? Как там у вас во Франции принято?

— Так как Сим… он у нас англичанин, — Жак будто споткнулся на середине его имени, и у Симона сжалось что-то внутри, — то неважно, как там у нас во Франции. Даже если и не так, трое против одного.

— Я больше француз, чем англичанин, — тихо вставил Симон. Ему вдруг стало очень тоскливо. Если Жак и дальше собирается так себя вести, то к чёрту эту Англию, к чёрту Аврорат, они первым же паромом вернутся домой.

— Слушай, Симон, мы ведь даже не спрашивали твое имя! — вдруг воскликнул Роберт. — Коул увлек нас высказыванием своего мнения по поводу принятия в Аврорат Жака, и мы как-то даже и забыли познакомиться. Господи, как неловко!

— Да ничего, — улыбнулся Симон, которому совсем не улыбалось знакомиться поближе. По крайней мере, пока. — Знаете же, как ко мне обращаться.

— А фамилия у тебя какая? — не отставал неугомонный Роберт. Симон испугался, что Жак сейчас снова сдаст его со всеми потрохами, но в этот раз друг промолчал. У Симона было два выхода: назвать фамилию приемных родителей и избежать ненужных вопросов, а заодно как будто предать память настоящих родителей, или сказать правду.

— Сайпрес, — сказал он и вдруг понял, что впервые за много-много лет произносит при знакомстве свою настоящую фамилию. Коул медленно, словно одеревенев, повернул голову в его сторону, и у Симона вдруг мурашки побежали по спине от его взгляда. — Что?

Коул тряхнул головой и попытался улыбнуться, но Симон видел, что тот был как будто не в себе. Жак сузил глаза, и на его виске забилась голубая жилка. Симон наблюдал за другом, поэтому уловил тот момент, когда его глаза изумленно расширились и метнулись к Симону, огромные, полные страха, нет, ужаса…

Симон сглотнул и отвернулся. Это была «темнота», ничего другого Жак не боялся. А он-то надеялся, что переезд скажется на друге положительно!

— Эй, ребята, вы чего все? — Роберт выглядел по-настоящему обеспокоенным. — Мне что-то жутко стало, на вас глядя.

— Всё отлично, — машинально проговорил Коул. — Просто замечательно.

— Ну да, наверное, это поэтому ты такой бледный? — насмешливо уточнил Роберт. — Потому что у тебя всё замечательно?

— У меня резко разболелась голова, — Коул потер лоб и опустился на кровать. — Я, наверное, с вами не пойду.

— Да ладно тебе… — начал было расстроенный Роберт, но его перебил тихий голос Жака.

— Я знаю отличное лечебное заклинание от головной боли, сейчас будешь как новенький.

Симон с трудом поборол желание схватить друга за плечи и потрясти. Он страшно боялся, что Жак может что-то сделать Коулу. Но оскорбить друга подобным предположением он не мог.

— Нет, спасибо! — Коул твердо отстранил подошедшего Жака. — Я предпочитаю маггловское обезболивающее.

— Ух ты, прикольно! — восхищённо воскликнул Роберт. — И как оно, работает?

— Ты знаешь, на удивление, — отозвался Коул. Инцидент был исчерпан, но у Симона остался сильнейший осадок, как будто что-то плохое произошло за его спиной, о чём он догадывался, но точно не знал.

— Так, мы опоздаем, и будет неловко, — Роберт взглянул на стоявший на его тумбочке будильник. — Не в моих правилах заставлять девчонок ждать.

— А ты их уже видел? — поинтересовался Коул, педантично завязывая галстук перед зеркалом.

— Видел, — Роберт ловко дернул за свободный конец, и галстук выскользнул из пальцев Коула.

— Эй, ты чего! — возмутился тот, но Роберт только расхохотался.

— Зачем с первого взгляда давать всем понять, что ты зануда? — беззлобно спросил он, и Коул прыснул, повесив галстук обратно в шкаф. — Девчонки все разные: черненькая, беленькая и рыженькая.

— Кто-то один останется без девушки, — пошутил Жак, и Симон с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Как будто Жаку нужна была девушка! Хотя, было бы здорово, если бы она появилась, конечно.

— Я даже знаю, кто именно, — Роберт скосил глаза на Коула, и тот покачал головой, но Симон мог бы поклясться, что подколы Роберта Коулу нравились. — Рыженькая — Стефани. Беленькая — Тильда, я так думаю, Матильда. И черненькая — Энни.

— Откуда ты уже это знаешь? — не сдержался Симон.

— Я караулил у входа в наш отдел, — невозмутимо признался Роберт. — Я приехал, а тут никого нет. Вас двоих где-то носило целый день, а Коул появился только под вечер. Вот я и познакомился с девчонками, когда они тут появились.

Несколько секунд прошло в тишине, потом Роберт снова не выдержал:

— Вы собираетесь спрашивать, симпатичные они или нет?

— Это не имеет смысла, — веско заметил Коул. — У всех людей разные вкусы. Одна и та же девушка может показаться красивой тебе и уродливой мне. Или наоборот…

— Я понял, понял, — Роберт замахал на него руками. — Есть у меня предположение, кто из них тебе понравится, но я пока умолчу об этом.

— Мне нравятся брюнетки, — заметил Коул. — Они выглядят серьёзнее.

— Это стереотип, — живо возразил Роберт. — Среди блондинок тоже есть умные люди.

— Естественно, — Коул цокнул языком. — Просто для меня брюнетки выглядят серьезнее.

— А девушка должна выглядеть серьезной, да? — Роберт даже надулся, так он пытался сдержать смех.

— Кому как, — Коул пребывал в философском распоряжении духа. — Тебе, как мне кажется, подойдет более … эээ… легкомысленная девушка.

Роберт согнулся пополам от смеха. Жак со скучающим видом ковырял дырочку у себя в одеяле. Симон, которому нравилось наблюдать за диалогом Коула и Роберта, взглянул на друга, желая поделиться впечатлением, но при виде отсутствующего выражения лица друга, улыбка сбежала с его губ.

— Все готовы? Выходим!

Роберт первым направился к выходу, Коул шёл рядом, всё ещё излагая свои взгляды на внешность девушек. Симон шёл за ними, а самым последним тащился Жак. Симон затылком чувствовал с трудом подавляемое раздражение друга. Но сейчас к нему лучше было не лезть. Если «темнота» подступает, а, по всей видимости, так оно и было, Жака в ближайшее время не стоило трогать. Это всё равно, что тыкать палкой в спящего тигра.

Симон вдруг понял, что немножко нервничает перед встречей с тремя незнакомыми девушками. Его общение с противоположным полом начиналось и заканчивалось Флер, а их прогулки и беседы нельзя было назвать опытом. Хорошо, что с ними Роберт, который будет болтать без умолку, и это позволит Симону молчать. Он не знал, о чём говорят с девушками. Флер любила говорить о себе, и Симон с удовольствием её в этом поддерживал, его это здорово забавляло. Но Флер была маленькой, а эти девушки уже взрослые. И довольно умные. И серьёзные. Всё-таки в Аврорат поступили.

— Привет! — Роберт замахал кому-то, и, приглядевшись, Симон увидел три фигурки у фонтана в Атриуме. — Как первая ночь на новом месте?

Три девушки, действительно, совершенно разные, заговорили хором, и Роберт шутливо зажал уши руками.

— Не трещите все сразу, — попросил он. — Давайте-ка, я вас всех познакомлю. Это Тильда, — Роберт повёл рукой в сторону белокурой девушки с собранными в аккуратный хвост волосами. На девушке были обычные черные брюки и бежевая блузка, а на носу сидели очки в черной оправе, придававшие ей довольно строгий вид. — Рискну предположить, что полное имя этой нимфы — Матильда.

— Не угадал, — вдруг задорно улыбнулась девушка, и вся серьёзность слетела с неё в один момент. — Клотильда.

— Красивое имя, — вставил Коул, разглядывая Тильду как неведомую зверюшку.

— Ты серьёзно так думаешь? — Тильда наморщила носик и поправила очки. — Терпеть его не могу.

— Мне мое тоже долго не нравилось, а потом ничего, привык, — Коул усмехнулся, как будто вспомнив что-то. — Коул Джеймсон. Приятно познакомиться.

Он проговорил это с такой чопорностью, а потом ещё и слегка склонил голову, что Роберт покатился со смеху, а Тильда, опешив на секунду, вдруг сделала книксен. Две другие девушки захихикали. Коул ничуть не смутился.

— Продолжим, — Роберт вытер выступившие на глазах слезы. — Это Стефани. Хотя, мне бы больше понравилось Рыжик.

— Это было моим прозвищем все семь лет в Хогвартсе, — улыбнулась рыженькая девушка, всё её лицо, шея и даже тыльная сторона ладоней были покрыты веснушками. — Я не против.

— Это Жак и Симон, — Роберт повернул голову в их сторону, и Симон растянул губы в широкой улыбке. Жак слегка приподнял уголки губ. — Приехали к нам из Франции.

— Всегда мечтала побывать во Франции, — мечтательно произнесла третья девушка, загорелая, с тёмными каштановыми волосами. — Я Энни Донован.

Она протянула руку Симону, и тот пожал её, невольно отметив, какая нежная у неё кожа.

— Вы уже знаете, где мы будем завтракать? — уточнила Энни, когда церемония знакомства была закончена. — Очень есть хочется.

— Естественно! — Роберт прикинулся оскорбленным. — Мы же мужчины, мы добытчики! Неужели ты думала, что мы не спланировали все заранее? Да мы всю ночь обшаривали окрестности, чтобы найти подходящее место для таких девушек, как вы, если хочешь знать.

Девушки засмеялись, и Симон, который в этот момент смотрел на Энни, вдруг почувствовал нечто странное. Когда она улыбалась, её глаза становились похожи на два лучистых фонарика. И было что-то в её лице… Как будто от неё шёл свет… Нет, она вся как будто светилась изнутри… Сердце вдруг забилось быстрее, и Симон опустил голову, быстро поморгав, чтобы прийти в себя. Жак внимательно следил за ним, не обращая ни малейшего внимания на впившуюся в него взглядом Стефани.

Странное ощущение прошло, но Симон больше не решался взглянуть на Энни. Они вышли на улицу, дошли до уютного кафе с летней верандой, расселись за длинным столом и даже заказали еду, а Симон так и не решался поднять глаза на Энни, которая, как назло, устроилась прямо напротив него. Внутренний голос подсказывал ему, что это просто невежливо с его стороны, но страх снова испытать то чувство был сильнее. Он никогда не чувствовал ничего подобного, глядя на Флер.

— Симон, а ты что молчишь? — вдруг спросила она, и Симон вдруг понял, что её голос тоже действует на него странно. Он был такой мелодичный, но в то же время такой глубокий и какой-то проникающий внутрь его головы. — Расскажи нам что-нибудь.

— Что, например? — уточнил Симон, стараясь потянуть время и всё-таки поднимая голову. Он встретился взглядом с её карими глазами и почувствовал, как его с головы до ног окатило нестерпимым жаром.

— Не знаю, — Энни очаровательно улыбнулась и отправила в рот вишенку с куска торта. — Что-нибудь особенное.

Симон непроизвольно улыбнулся в ответ и вдруг почувствовал, как внутри него что-то надувается. Что-то щекотное, от чего хотелось смеяться. Захотелось совершить или сказать что-нибудь безумное.

— Я не могу поверить, что я снова в Англии, — ни с того ни с сего брякнул он и тут же почувствовал, что голова Жака повернулась в его сторону. — Я невероятно скучал по дому. Даже больше, чем мне казалось.

— Ты англичанин? — Тильда захлопала глазами, и Симон перевел на неё взгляд.

— Да, я уехал из Англии, когда мне было пять, и с тех пор мечтал вернуться, — говорить было невероятно легко. Жак продолжал в упор смотреть на него. Симон впервые в жизни подумал, что это должно было казаться окружающим странным.

— А почему вы переехали? — Роберт подключился к разговору, и у Симона в голове моментально прозвучал тревожный звоночек.

— Так получилось, — коротко ответил он, не зная, что со стороны он вдруг как будто потух. Жак отвернулся и отхлебнул из своей кружки с кофе. И вдруг Симона как будто прорвало.

— Знаете, наверное, будет лучше, если я сразу всё расскажу, — он лихорадочно пытался отогнать навязчивые, но довольно разумные мысли. Жак медленно поставил свою кружку обратно на стол, но Симон видел, с какой силой он сжал пальцы. — Просто я знаю, что кажусь вам странным, чтобы вы не задавали мне постоянно вопросов, на которые я не хочу отвечать, я сразу скажу всё, как есть.

Это и правда был единственный разумный выход, и Симон надеялся, что Жак это тоже понимает.

— Я родился в Англии, тут, недалеко от Лондона, меня звали Саймон Сайпрес, — слова начали наскакивать друг на друга, и Симон судорожно втянул в себя воздух. В глазах Энни мелькнула тревога. — Когда мне было пять лет, какие-то люди ночью убили моих родителей, а мне чудом удалось спастись. Друзья моих родителей усыновили меня и увезли во Францию. Вот.

Коул с силой оттянул тесный ворот своей голубой рубашки, как будто она мешала ему дышать, и отвернулся. Роберт подрастерял всю свою смешливость и находчивость. Стефани сидела, широко раскрыв глаза и округлив рот буквой «о». Тильда сосредоточенно моргала за стеклами своих очков.

— Какой ужас, — тихо и очень искренне сказала Энни, и у Симона внутри разлилась горячая благодарность. — Мне так жаль.

Это был именно то, что ему было нужно услышать.

— Это были Пожиратели? — спросила Тильда, поёжившись при последнем слове.

Жак всего на секунду затаил дыхание, но Симон уже понял, что Тильда угадала. У него и самого были веские основания подозревать в смерти родителей именно Пожирателей смерти, но полной уверенности у него никогда не было. Значит, у Жака она по какой-то причине была.

— Я не знаю, — Симон откинулся на спинку своего стула и посмотрел на Энни. Удивительно, как легко он рассказал им о самом страшном воспоминании своей жизни. Но, с другой стороны, почему он должен это скрывать?

— Ты никогда не спрашивал приемных родителей? — уточнил Роберт. — Я бы спросил.

Симон хотел было сказать, что не спросил бы, если бы помнил застывшие глаза своего отца и текущую откуда-то из-за кровати кровь матери. Но это было бы уже лишним.

— Я долгое время был не в себе, — только пояснил он. — И так бы всё и осталось, если бы я не встретил Жака. Он буквально спас меня.

Все взгляды моментально переметнулись на Жака, который смотрел только в стол.

— Хорошо, что у тебя есть такой друг, — тихо сказала Энни и, протянув руку через стол, легонько коснулась своими тонкими пальцами с короткими овальными ногтями ладони Симона. — Мы больше не будем об этом говорить.

— Извините, — голос Коула прозвучал хрипло. — Я, пожалуй, вернусь в Министерство. Всё-таки мне нехорошо.

Все всполошились, стали наперебой задавать вопросы и суетиться вокруг Коула. Только трое остались сидеть на месте. Симон чувствовал волны напряжения, исходившие от Жака, и боялся взглянуть на друга. С другой стороны, поднять голову и встретить ласковый и какой-то обволакивающий взгляд Энни было ещё страшнее.

— Ты злишься на меня? — почти не разжимая губ, спросил Симон, надеясь, что Энни его не слышит.

— С чего бы это? — голос Жака звучал совершенно спокойно, но самую чуточку чересчур спокойно, и Симон знал, что друг просто вне себя от ярости. — Это твоя жизнь. Что хочешь, то и рассказываешь.

— Если хочешь, уйдём прямо сейчас, — предложил Симон, чувствуя леденящий страх. Он впервые так сильно напугался потерять Жака. Он ещё никогда не нуждался в друге меньше, чем в этот момент, и тот мог узнать это, почувствовать. И освободить Симона от непосильного бремени.

— Когда-нибудь это должно было случиться, — Жак одним глотком опустошил свою кружку и повернулся к Симону. Его голубые глаза были грустными, но злости в них не было, и Симон чуть не застонал от облегчения. — Ты вылечился. Моя миссия закончена. Я больше не нужен тебе.

— Давай поговорим потом, ладно? — Симон не хотел, чтобы голос прозвучал так резко, тем более, друг и так был расстроен, но злость поднялась в нём неконтролируемо. Жак его совсем не знает, если говорит такие вещи.

— Как скажешь, — Жак безразлично отвернулся и стал следить за снующими по тротуару людьми.

— Всё в порядке? — чуть перегнувшись через стол, спросила Энни, пока все остальные всё ещё громогласно спорили, стоит ли кому-то провожать Коула до спальни. Жак отодвинул свой стул и неторопливо направился в их сторону, остановившись, чтобы перекинуться парой слов с испуганно замершей в стороне Стефани.

— Да, всё хорошо, — Симон заставил себя посмотреть прямо в глаза Энни. — Мы с Жаком — странная парочка.

Энни улыбнулась и слегка подвинула свой стул ближе к столу, словно приглашая его продолжать.

— Может быть, ты знаешь про него? — с надеждой спросил Симон. — Это Жак Фелон.

Энни сосредоточенно сдвинула брови, потом отрицательно покачала головой.

— Просто про него одно время много писали, — торопливо пояснил Симон, и Энни вопросительно подняла брови. — Он гений, вундеркинд, как хочешь. Может делать такие вещи, которые нам и не снились.

— Например? — уточнила Энни, заинтригованно бросив взгляд на Жака. Тот заметил и послал в ответ одну из своих самых обворожительных улыбок. И самых фальшивых. Симон с трудом сдержался, чтобы не сказать Энни об этом.

— Например, он с лёгкостью изобретает заклятия, — Симон не собирался говорить слишком многого, только то, о чём писали в книгах. — Только отказывается их патентовать. Так что некоторыми пользуемся только мы с ним, хотя, мне кажется, они могли бы принести много пользы окружающим.

Энни задумчиво кивнула и снова посмотрела на Жака. Тот ответил ей внимательным взглядом, уже без улыбки. Симон вдруг совершенно беспричинно рассердился на друга. Он прекрасно понимал, что Жак нарочно встал так, чтобы его было отлично видно со столика, он специально часто улыбался, разговаривая со Стефани, наклонял голову то к одному плечу, то к другому. Нарочно откидывал волосы назад таким небрежным жестом. И совершенно расчетливо периодически бросал взгляды на Энни.

— Ты сказал, что он буквально спас тебя, — тихо напомнила Энни, не обращая больше на Жака ни малейшего внимания, и Симон слегка приободрился.

— Да, он вытащил меня из глубочайшей депрессии, — ему стало слегка стыдно за ту злость, которую он только что испытывал по отношению к Жаку.

— Тогда и говорить не о чем, вы не странные, — Энни быстро убрала за ухо выбившийся из прически локон. Симон проследил за её жестом и не сразу сообразил, что от него требуется какая-то реплика.

— Ты права, — Симон посмотрел на Жака, который оставил немного ошалевшую от такого внимания Стефани и теперь что-то втолковывал Коулу, который смотрел на него немного испуганно, но очень решительно. Симон снова почувствовал холодок в груди, но постарался подавить в себе недостойное подозрение. Жак никогда на его памяти намеренно не причинял вреда людям.

— Как тебе Коул и Роберт? — Энни весело сверкнула глазами, резко сменив тему. — По-моему, они страшно милые.

— По-моему, тоже, — Симон рассмеялся, вспомнив все шуточки, которые отпускал Роберт, и тут же начал пересказывать самые забавные Энни. Они так смеялись, что даже не сразу поняли, что Роберт уже несколько раз окликнул их по именам.

— Вы как, остаетесь? — в глазах Роберта плясали чертики, но он удержался от комментариев. — Мы тут думали по Косому переулку прошвырнуться.

— Отличная идея, — Симон взглянул на Энни. — Вы тогда идите, я вчера там был. Мне как раз надо было заглянуть кое-куда.

— Нет, ну нормально? — расстроено протянул Роберт. — У одного голова разболелась, другой таинственности тут напустил, третий с нами тоже вряд ли пойдет…

— Я? — перебил Жак. — Я точно пойду, можешь быть уверен. Стеф обещала показать мне одну очень занимательную книжку, я давно искал что-то подобное.

Стефани покраснела до корней волос, отчего её веснушки проступили ещё ярче. Симона ужасно резануло это «Стеф». Неужели никто больше не замечает, насколько фальшиво поведение Жака?

— И на том спасибо, — буркнул Роберт.

— Зато я вас тоже покину, — виновато улыбнулась Энни. — Я бываю в Косом переулке почти каждый день, лучше я загляну к родителям, пока есть свободное время.

— Дело ваше, хозяйское, — Роберт, видимо, решил, что не позволит никому и ничему испортить себе настроение. — До скорого.

Когда ребята скрылись из виду, Энни тихонько рассмеялась.

— Что? — Симон повернулся к ней, разглядывая её точёный профиль: нежную щёку, прямой тонкий нос, пухлые губы, маленький подбородок, аккуратное ушко…

— Что? — Энни выглядела удивлённой. — У меня что-то на лице?

— Нет, нет, — Симон отвёл взгляд, чувствуя себя смущённым. — Просто задумался.

— Если не секрет, куда ты собрался? — спросила вдруг Энни. — Если не хочешь, не говори.

— Никакого секрета нет, — заверил её Симон, хотя, секрет как раз был. — Я хотел посмотреть на тот дом, в котором мы жили с родителями.

Вообще-то он не собирался никому об этом рассказывать. Но в глубине души откуда-то взялась уверенность, что Энни никому не скажет.

Энни посмотрела на него долгим взглядом, потом отвернулась и стала разглядывать видневшийся вдалеке Биг-Бен.

— Что? — спросил Симон, но Энни только покачала головой. — Нет, скажи мне. Пожалуйста.

— Я не хочу лезть не в своё дело, — Энни развела руками. — Я тебя совсем не знаю. Но мне почему-то кажется, что пока тебе не стоит видеть этот дом. Правда.

Симон закусил губу. С одной стороны, он и сам боялся воскрешать воспоминания. С другой — это его дом, дом его отца, он хотел его увидеть снова.

— Хочешь, можно прогуляться по маггловской части Лондона? — нерешительно предложила Энни. — Мой папа — маггл, и он научил меня видеть красоту и магию в обычных предметах. Он художник.

— Мой отец тоже был художником! — Симона восхитило такое совпадение. Оно никак не могло быть случайным.

— Правда? — Энни тоже выглядела удивленной. — Тогда, может быть, тебе будет интересно посмотреть, откуда художники черпают своё вдохновение. Я не умею рисовать, но, когда я вижу эти места, мне тоже хочется взять в руки кисть и выразить на холсте всё, что я чувствую. Ты понимаешь, о чем я?

Симон отрицательно покачал головой. Но какая разница? Когда она говорила с таким воодушевлением, почти со страстью, её глаза становились просто огромными, и в них загорался тёплый ровный свет, который не просто грел, он притягивал.

— Ты поймёшь, я обещаю, — Энни вдруг вполне естественным жестом взяла его под руку, и Симон почувствовал себя нормальным, полноценным человеком, едва ли не впервые в жизни. Он идёт по Лондону под руку с очаровательной девушкой, они смеются, им весело и хорошо, а разве не в этом заключаются главные прелести жизни?

Вечером, вернувшись в свою спальню, Симон застал там лежавшего в постели бледного Коула с мокрым компрессом на лбу и недовольного Роберта, примостившегося на стуле у окна и читавшего книгу в последних лучах тусклого летнего солнца.

— А где Жак? — спросил Симон, сразу почуяв недоброе.

— Вышел побродить по коридорам, — Роберт не скривился, не состроил гримасу, не сделал нетерпеливого жеста, но Симон понял, что Жак что-то натворил.

— Схожу за ним, — пробормотал он и выскользнул за дверь.

Жак обнаружился в буфете. Он сидел за самым дальним столиком, совершенно один, вся его понурая фигура выражала растерянность и покорность судьбе. Когда Симон присел за соседний стул, Жак даже не посмотрел в его сторону.

— Ну, что с тобой происходит? — Симон не хотел убивать то хорошее, светлое, что сегодня родилось внутри него после прогулки с Энни по самым красивым местам Лондона.

— Ничего нового, — Жак провёл ладонью по лицу, и Симон увидел его полные боли и страха глаза. Сразу же все раздражение улетучилось, и вернулась привычная тревога за друга, привычная злость на себя, на свою беспечность, на свой эгоизм.

— Я решил вернуться домой, — несчастным голосом заявил Жак, и Симон чуть со стула не рухнул от неожиданности. — Я тут никому не нужен.

— Жак, ты сейчас говоришь ерунду, — Симон старался говорить как разумный, рациональный человек. — Пожалуйста, давай сейчас просто ляжем спать и поговорим утром. Ты устал, у тебя, похоже, опять не лучшее состояние, тебе сейчас лучше поберечься, чтобы не спровоцировать очередной приступ.

— Сим, он всё равно случится, — Жак устало откинулся на спинку стула, и в его глазах блеснула отчаянная решимость. — Наверное, пора тебе рассказать правду.

Волна паники прокатилась по телу Симона, похолодели руки, онемели пальцы. Вид Жака не предвещал ничего хорошего.

— Выкладывай, — только и выдавил Симон, сцепляя руки в замок, чтобы они не тряслись.

— Давай кратко, хорошо? — голос Жака звучал совсем безжизненно и безразлично. — Я выяснил, что со мной происходит. И это не пройдёт. Станет только хуже и хуже.

Симон сглотнул и отогнал от себя непрошенные мысли. Сначала он выслушает Жака, а потом озвучит свои мысли.

— Ты знаешь о Карле Витфогеле? — спросил Жак и продолжил не дожидаясь ответа. — Он был таким же, как и я. В него попала молния. Он должен был умереть, но не умер, что-то там во Вселенной замкнуло и…

Жак впервые посмотрел на Симона и по его ошарашенному лицу понял, что тот совершенно не улавливает смысл.

— Ладно, давай на моем примере, — Жак потер переносицу. — Я узнал у мамы, когда я рождался, врачи сказали ей, что мне не хватило кислорода, и я умер. Но я вдруг оказался живым, хотя врачи говорили, что сердце не билось. То есть, я должен был умереть, понимаешь? Меня не должно было быть на свете. Но произошёл какой-то сбой. Я не буду тебя сильно грузить, только в общих чертах. Иногда, страшно редко, за всю историю насчитывается семь известных случаев, включая меня, появляются люди, которые появиться не должны были.

Симон потряс головой. Ему казалось, что Жак просто свихнулся. «Темнота» просто одержала верх.

— Так вот, — продолжал Жак как ни в чем ни бывало, — раз человека быть не должно, соответственно, его как бы и нет. Но он есть. Но он не подходит для этого мира, потому что мир запрограммирован на существование без него. И поэтому законы этого мира на него не распространяются. То есть, на меня.

— Что это значит? — севшим голосом спросил Симон, хватаясь за голову. Ему казалось, что мозг сейчас взорвётся от страшных перегрузок.

— Так как по воле случая я ещё и с магическими способностями родился, то мне совсем конец, — улыбнулся Жак. — Если бы я был магглом, то хотя бы не столько вреда приносил бы людям.

— Поясни про то, что на тебя не распространяются законы… — слабо попросил Симон.

— Ну, меня сложно убить, например, — Жак пожал плечами. — Можно, конечно, но гораздо сложнее, чем обычного человека. Я могу просидеть под водой минут пятнадцать и не захлебнуться. Но всему есть предел: просиди я полчаса, и я умру.

— И что, в истории правда были такие люди? — Симону казалось, что он сейчас рухнет со стула.

— Кроме Витфогеля и меня ещё пятеро, — кивнул Жак. — И есть у меня подозрения ещё по поводу Григория Распутина. Знаешь кто это? Неважно. Его просто тоже никак убить не могли. Это странно.

— Давай о тебе, — взмолился Симон. — Мне все равно, что ты можешь и чего не можешь. Чем это опасно?

— Есть такое понятие, как пределы, — Жак вмиг стал сосредоточенным. — Есть разные термины, некоторые называют это гранью, некоторые — обрывом, не суть. Так вот, это что-то, находящееся в сознании человека. Если за эту грань перешагнуть, назад дороги не будет. Эту грань можно перейти осознанно, по собственному желанию, просто, к счастью, никто не знает, как. Можно это сделать против собственной воли, даже не зная этого, как случилось со мной. Но последствия одинаковые: обратной дороги нет.

— Черт бы тебя побрал с твоей абракадаброй! — взорвался Симон. — Ты можешь говорить нормально?

— Когда ты становишься для этого мира лишним, он перестает с тобой считаться, — Жак начал старательно подбирать слова. — С другой стороны, он больше не требует, чтобы ты считался с ним и его законами. Например, есть пределы магии, так? Ты не можешь использовать «Акцио», чтобы приманить что-то, что осталось у тебя дома, верно?

— Естественно, нет, — Симон едва удержался, чтобы не покрутить пальцем у виска.

— А я могу, — очень спокойно сказал Жак, и повисла тишина. — Я вообще все могу.

Симон понял из этого только одно: Жак просто сошел с ума. И это было бы благословением небес по сравнению с тем, что Симон тут сейчас услышал.

— Ладно, ты мне не веришь, — Жак слегка улыбнулся и шёпотом произнёс: — Акцио, часы из комнаты Симона, с кораблем.

Прошло долгих десять секунд и, конечно, ничего не произошло. Симон уже открыл было рот, чтобы успокоить друга, сказать, что они что-нибудь придумают, как вдруг такие знакомые часы плавно опустились на стол перед самым его носом. У Симона потемнело в глазах. Пределы были основополагающим законом магии. Их нельзя нарушить. Это всё равно, как если бы ты мог управлять магией… Мерлин великий…

— Я могу всё, — кивнул Жак. — Теперь веришь?

Симон молча смотрел на друга и понимал только, что перед ним не человек, перед ним вообще непонятно кто. Но это ещё было не самым страшным. Самое страшное то, что он любил это существо больше себя и боялся за его жизнь больше, чем за свою собственную.

— Чем тебе это грозит? — было первое, что выдавил из себя Симон, и лицо Жака так стремительно расслабилось, что у него задрожали губы.

— «Темнотой», — Жак попытался улыбнуться непослушными губами. — Безумием. Взрывом чистой магии.

— Я всё равно ничего не понял, — Симон на секунду уронил голову на руки. — Что с тобой происходит в периоды твоей «темноты»?

— Я бы описал это так, — Жак уселся поудобнее на своём стуле. — Вселенная должна развиваться. Она развивается, основываясь на методе проб и ошибок. А я — как подопытный кролик. То есть, в моей голове возникают заклинания, о которых я представления не имею. Или рецепты зелий. И откуда-то я знаю, как они действуют. И чаще всего это что-то страшное.

— Ты можешь с этим бороться? — с безумной надеждой спросил Симон.

— Раньше мог, — Жак невесело усмехнулся. — Теперь это всё сложнее и сложнее. Правда, приступы стали реже. Зато интенсивнее.

— Почему ты мне никогда не говорил? — Симону хотелось плакать. — Давно ты знаешь?

— С третьего курса, — Жак отвел глаза. — Ты — это то единственное, что стоит между мной и «темнотой». Каким-то образом ты всегда мог меня оттуда вытащить, понимаешь? Я не хотел тебя терять. Прости, это эгоистично с моей стороны, но я был маленький, мне было страшно…

— Ты издеваешься? — Симон запустил пальцы в волосы. — Ты тоже спас меня от безумия, я вообще-то в любом случае в долгу перед тобой. Но дело даже не в этом. Жак, ты мой брат, понимаешь? Ты самый близкий для меня человек в мире. Если встанет выбор между тобой и кем угодно ещё, я всегда выберу тебя. Всегда!

— Даже сейчас? — неверяще прошептал Жак. — Когда ты знаешь, какой я монстр? Чудовище?

— Мне плевать, чем ты не угодил Вселенной! — отрезал Симон, хотя в глубине души он не чувствовал и миллионной доли той уверенности, на которую претендовал. — Для меня ничего не изменилось. И я приложу все силы, чтобы помочь тебе найти выход.

— Нет, притормози, — Жак мягко положил раскрытую ладонь на стол. — Давай сразу договоримся, что ты мне тогда доверяешь во всем. Выхода тут нет, Симон. Рано или поздно это захлестнет меня. Каждый раз может стать последним. И, если я не умру сам, ты должен убить меня. Обещай.

— Обязательно, — отмахнулся Симон. — Всенепременно.

— Я серьёзно! — Жак впервые начал терять контроль над собой. — Я не хочу быть монстром! Я не хочу причинять вред! Но я не смогу себя контролировать, поэтому прошу тебя спасти меня. То, что от меня останется. Пожалуйста.

— Но если я ошибусь? — Симона затрясло. — Если я подумаю, что это конец, а у тебя ещё будут шансы?

— По идее, я должен был покончить с собой сразу же, как все узнал, — тихо сказал Жак. — Но у меня не хватило духу.

— Ты не настолько опасен, как ты думаешь, — попробовал зайти с другой стороны Симон.

— Я намного опаснее, чем думаешь ты, — усмехнулся Жак.

— Не верю! — отрезал Симон. — Ты никогда не сможешь причинить мне вред, ведь правда?

— Я не могу быть уверен, — лицо Жака исказилось. — Тогда в школе, помнишь, когда я просто распорол тебе грудную клетку, я почти убил тебя.

— Но тогда, когда ты потерял контроль, — перебил Симон, — ты смог взять себя в руки ради меня!

— Это правда, — согласился Жак. — Но я повторяю, с каждым разом всё труднее и труднее воспринимать действительность такой, какой её знают все. Что-то в голове меняется. Слава Мерлину, тебе не понять.

— Хорошо, погоди, — Симон лихорадочно пытался привести мысли в порядок. — А с чего ты собрался бросить меня здесь и уехать домой?

— Последние годы всё, что меня держало около тебя, это уверенность в том, что я тебе необходим, — глухо проговорил Жак. — То есть, конечно, у меня всё точно так же, как ты сказал: ты мой брат, у меня нет никого дороже тебя. Но я бы смог избавить тебя от себя и от связанных со мной опасностей, если бы у тебя была нормальная жизнь. Но я боялся, что ты свихнешься. А теперь я вижу, что этого не случится. Ты здоров. Ты можешь общаться с другими людьми. Тебе понравилась Энни. У тебя должна быть нормальная жизнь.

— А теперь послушай меня, — Симон низко наклонился над столом. — Если ты уедешь домой, я уеду за тобой. Если ты решишь от меня спрятаться, я посвящу жизнь твоим поискам. Я не брошу тебя, Жак. Ты сказал, что был рядом потому, что бы нужен мне. Теперь я нужен тебе, поэтому теперь рядом буду я. Ты никуда от меня не денешься.

Жак на секунду закрыл лицо руками и вздохнул. Потом посмотрел на Симона полными слёз и невыразимого страдания глазами и кивнул.

С того дня в жизни Симона больше не было ни одной спокойной минуты.

Начались занятия, но Симон плохо воспринимал действительность, полностью занятый мыслями о Жаке. Если он понял правильно, а переспросить он не решался, друг мог в любой момент упасть замертво. И сделать с этим было ничего нельзя. Лишний человек. Его Жак, который был для него всем миром в течение семи лет, вдруг оказался лишним человеком, ненужным целой огромной Вселенной. Это не укладывалось в голове.

Он был нужен Симону, нужен как воздух. Если Симон часть Вселенной, значит, Жак уже не может быть лишним. Вселенная ведь должна делать всё правильно, она должна чувствовать, что без Жака Симон погибнет. Лежа ночью без сна, Симон пытался представить, что утром он встанет, а Жака уже не будет. Что больше они никогда не поговорят. Что больше никто не удержит Симона от падения в страшную бездну воспоминаний. Что больше ему будет не с кем делиться своими страхами. Симон знал, что без Жака он просто не справится. Даже сейчас, когда столько лет прошло, когда боль немного притупилась, она была недалеко и могла вырваться в любой момент. И, даже если бы у Симона всё было хорошо, почему, почему Жак должен был умереть?

Пару раз Симон получал строгие выговоры от преподавателей, и Коул принимался читать ему длинные, нудные нотации о возможности потерять шанс стать аврором. Но какое это имело значение теперь? Коул слишком много на себя брал, таскаясь за Жаком и Симоном хвостом, встревая в их разговоры и надоедая своей серьёзностью. Роберту иногда приходилось вмешиваться и гасить назревающий конфликт. Симон в эти дни готов был вспыхнуть как порох, мысль о драке с Коулом вызывала почти удовольствие. А Коул как будто нарывался. Он видел, что с друзьями происходило что-то странное, все видели, но никто, кроме Коула, не встревал.

Даже Жак не смел лезть к Симону в душу в эти дни. Он знал, он единственный знал, что чувствует Симон, он понимал, что значит потерять лучшего друга. Когда он собственными руками распорол Симону грудную клетку на пятом курсе, он всё равно, что потерял его. Но Симон остался жив, а Жака скоро не станет. Навсегда. И говорить тут было нечего.

После провала на первом же тестировании по слежению за объектом Симон прихватил куртку и ушёл из Министерства. Просто побродить по Лондону, подумать. Привыкнуть быть одному. Навестить, наконец, старый дом. Он добрался до родных мест на поезде, даже название станции всплыло в голове. Всю дорогу он сидел у окна, глядя невидящим взором на пролетавшие мимо домики. Это должен был быть знаменательный момент в его жизни, а теперь он потерял процентов восемьдесят своей значимости. Симон вообще сомневался, что когда-нибудь что-то снова станет по-настоящему важным. Даже парень с серыми глазами больше не вызывал любопытства. Пропало желание его искать. Лучше бы он его тогда не спасал.

Симон немного постоял на станции, огляделся по сторонам и безошибочно нашёл дорогу, по которой они столько раз ходили с родителями, возвращаясь из Лондона. Запомнившаяся широкая дорога оказалась узкой тропой, всё вокруг было другим, но Симон вспомнил этот запах — смесь легкого цветочного аромата, умирающей травы и осени. Как пахла осень Симон бы объяснить не смог, но каждое время года для него пахло по-разному.

Их старый дом был третьим от края. Напротив жил Джек, а на другом конце улицы — Вайолетт. Симон до последнего не решался поднять взгляд, опасаясь увидеть только развалины или другой, заново отстроенный дом. Но дом стоял. Сердце пропустило удар. Даже забор, даже калитка… Всё было именно таким, как помнил Симон. Дом совершенно не изменился. Но что-то стало другим. Это больше не был его дом, здесь совершенно явно жили другие люди. Не стало чего-то, что было неотъемлемой частью его дома. Не стало родителей. И теперь это было просто здание, неисчерпаемый источник воспоминаний, но больше не дом. Дом теперь был во Франции.

Симон оглянулся на дом Джека. Перед ним на секунду мелькнуло веселое, чумазое лицо старого товарища по детским играм. Симон медленно подошел к забору дома Джека, протянул руку и коснулся розочки на калитке. На одном из лепестков всё ещё виднелись три буквы: С, Д и В. Они вырезали их когда-то в знак вечной и нерушимой дружбы. Что значили эти буквы теперь? Симон уселся на траву возле калитки, безжалостно сминая брюки, и уставился на свой дом. Глаза безошибочно нашли окно его старой спальни. А вон там, почти закрытое теперь разросшимся вьюном, было окно спальни родителей, в темноте которой случилось что-то настолько страшное, что даже сейчас, уже будучи взрослым, Симон всё ещё боялся думать об этом.

Калитка за его спиной скрипнула, и Симон подпрыгнул от неожиданности.

— Я могу вам чем-то помочь? — раздался за спиной смутно знакомый голос из прошлого, и Симон медленно обернулся. Возле калитки стояла женщина, которую он так хорошо знал когда-то. Её волосы, теперь седые у висков, были аккуратно убраны в пучок на затылке, аккуратное платье спокойного салатового оттенка, добрые, немного потухшие теперь глаза…

Симон вскочил на ноги, пряча взгляд, со страхом задаваясь одним вопросом: что будет, если она его узнает?

— Нет, спасибо, миссис… — начал Симон и замер, в ужасе от своей ошибки. — Я…

— Мы знакомы? — в глазах матери Джека мелькнуло что-то, когда она внимательнее пригляделась к Симону. — Ваше лицо…

— Нет, я впервые в этих местах, — быстро соврал Симон. — Никогда раньше…

— Мам, кто там? — на пороге дома стоял Джек. Симон уставился на него, даже не закончив предложения. Встреть он его в шумном центре Лондона, пройди мимо на улице, и Симон узнал бы старого друга. Его глаза, черты лица, они не изменились, только появилась какая-то жесткость во взгляде.

— Добрый день, — Джек подошёл к матери и обнял её за плечи таким защищающим жестом, что у Симона в горле встал колючий комок. Если бы он только был старше, если бы он только мог, он бы тоже встал так рядом с мамой, тоже постарался бы защитить её… — Чем мы можем вам…

Джек споткнулся на середине фразы и прищурил глаза, вглядываясь в лицо Симона. Симон отступил, отвернулся, но глаза непроизвольно метнулись обратно к Джеку. И вдруг в суженных глазах друга мелькнуло что-то, они широко открылись, и его рука соскользнула с плеча матери. Та следила за сыном растерянным, непонимающим взглядом.

— Господи… — выдохнул Джек, делая неуверенный шаг навстречу Симону. — Господи…

— Сынок…

— Господи, Саймон… — Джек вцепился себе в волосы. — Саймон, живой…

Симон замер на месте. В голове билась только одна мысль: «Бежать, бежать сейчас же, немедленно!» Но ноги не слушались. Джек сделал ещё один шаг, и Симон оказался прижатым к его груди. Он не мог пошевелиться, не мог поднять руку, чтобы обнять Джека в ответ. Он видел расширившиеся от потрясения глаза миссис Кристенсен, видел, как она поднесла руку к трясущимся губам…

— Саймон! — Джек отстранил его на расстояние вытянутой руки и всмотрелся в его лицо. Симон машинально отметил слёзы в его глазах. — Где ты был всё это время, черт возьми? Я думал, ты умер.

— Во Франции, — выдохнул Симон, понимая, какой вопрос будет следующим.

— Что произошло в ту ночь? — Джек смотрел внимательно, с нажимом, требовательно. — Кто это сделал?

— Не знаю, — Симон отступил на шаг. — Не видел их.

Повисла тишина.

— Как… — Симон лихорадочно искал тему для разговора. — Как Вайолетт? Ещё общаетесь?

Лицо Джека окаменело. На его скулах, обтянутых кожей, заиграли желваки, и Симон только сейчас заметил нездоровую худобу и черные круги под глазами друга.

— Два месяца назад её сбила машина, — выдавил Джек и вскинул голову, как будто бросая Симону вызов.

Симон не знал, что чувствует. Вайолетт была для него воспоминанием, которое теперь уже никогда не станет реальностью. Но что-то в лице Джека требовало выражения хоть каких-то чувств.

— Мне… мне жаль, — голос внезапно сел, и Симон кашлянул. — Очень. Очень жаль.

Джек кивнул и с силой провел ладонью по лицу.

— Я любил её, — просто, как будто они с Симоном всё ещё были лучшими друзьями, произнес он. — Мы хотели когда-нибудь пожениться.

Симон не мог сказать ничего в ответ. Джек был для него чужим человеком, Вайолетт была маленькой девочкой из прошлой жизни, которую он потерял много лет назад. Он не мог снова начать её оплакивать.

— Саймон, что с тобой случилось? — миссис Кристенсен смотрела на него с болью, почти с жалостью. — Ты давно в Англии?

— Мой брат умирает, — вдруг пробормотал Симон, пряча лицо в ладонях и сгибаясь пополам. — А я ничего не могу сделать! Ничего не могу сделать!

Он чувствовал прикосновение чьих-то рук, слышал, как кто-то зовёт его по имени. Не по тому имени. Не его. Никакого Саймона больше нет. Он просто призрак для них, его не существует. Они не должны были встретиться. Симон оттолкнул от себя опешившего Джека и бросился бежать.

Он остановился на самой окраине городка, тяжело дыша и бросая по сторонам безумные взгляды. Жак всегда говорил ему жить настоящим, отпустить прошлое, перестать выматывать себя воспоминаниями. И Симон, наконец, сделал это. Сейчас ничего больше не имело значения. Родители… Они умерли так давно, он, в конце концов, свыкся с этой мыслью. Старый дом не пробуждал в душе никаких чувств. Джек, настоящий, живой Джек, был чужим человеком, ненужным, лишним. Это Джек был теперь лишним, не Жак. Вайолетт сбила машина два месяца назад… Симон ничего не чувствовал. Кто она для него? Подруга детства? Какого детства? Которого у него не было? Которое у него отняли? Как отняли родителей? Как теперь отнимают Жака? Симон схватился за голову, чувствуя, как надвигается безумие. Тёмное, страшное и липкое, от него некуда было скрыться, Жака не было рядом…

И вдруг чьи-то руки обхватили его голову, отняли прижатые к лицу ладони, начали гладить по волосам, по лицу, по плечам. Симон пытался увернуться, зажмурил глаза, потому что это не могла быть мама, не могла, не могла, не могла… И в то же время только мамины руки так умели снимать боль. И сейчас эти руки отгоняли от него темноту, его «темноту», его собственную… Симон вдруг понял, что стоит на коленях в небольшой рощице, совсем недалеко от городка. Его трясло. Но в голове прояснилось, только все ещё звучал чей-то тихий, нежный голос, зовущий его по имени, по настоящему имени…

Симон повернул голову и увидел сидевшую, сжавшись в комочек прямо на траве, Энни Донован. В ушах зашумело.

— Что ты тут делаешь? — он не узнал своего голоса.

— Для будущего аврора ты страшно невнимателен, — Энни пыталась улыбнуться, но её губы так тряслись, что улыбки не вышло.

— Откуда ты здесь? — повторил Симон, тяжело дыша.

— Я следила за тобой, — Энни вызывающе вскинула голову. — Мне не понравился твой вид, когда ты выходил из Министерства. Я хотела убедиться, что с тобой всё будет хорошо.

Симон смотрел на неё, но слова были для него пустым звуком. Следила за ним? Хотела убедиться, что с ним все будет хорошо? Что за ерунда? Ей не было до него никакого дела, зачем она говорит всю эту чепуху? Эта чужая, почти не знакомая девушка, которая не могла ничего для него значить. И вдруг Симон понял, что могла. И уже значила. Ведь это она отогнала темноту. Это она вытащила его за собой назад к свету. Это её голос, её руки он принял за мамины…

Энни так и сидела, насупив брови, готовая дать отпор, если он попробует прогнать её. Симон, не отрываясь, смотрел в её темные, немного влажные и перепуганные глаза, потом опустил взгляд ниже, на нежные, всё ещё немного подрагивающие губы. Она следила за ним всё это время, а он не знал. Она потратила на него целый день просто потому, что беспокоилась за него. Это было из разряда фантастики. Так мог бы поступить Жак.

— Что смотришь? — в голосе Энни всё ещё звучал вызов, но уже слабый. Симон снова взглянул ей в глаза. Она не выдержала первая и отвернулась. Симон видел, как румянец заливает сначала нежную щёку, потом шею и даже маленькое ушко. Появилось непонятное волнение.

— Энни… — хрипло позвал он, и девушка повернулась. Но Симон не имел никакого представления, что он хотел ей сказать. Повисла долгая, страшно неловкая пауза. У Симона из головы как назло пропали все мысли, все до последней. Он даже о Жаке перестал думать.

— Что с тобой было? — немного поколебавшись, спросила Энни.

Симон мотнул головой, без слов умоляя не спрашивать, не ворошить… Энни придвинулась чуть ближе и взяла его за руку. Симон вдруг вспомнил, как она обнимала его, как ее тонкие пальцы перебирали его волосы, успокаивая, отгоняя злость, отчаяние и скорбь.

— Что с тобой происходит? — повторила Энни, слегка сжимая его пальцы. И Симон вдруг начал быстро, пока не передумал, пока не успел вспомнить все причины, которые заставляли его молчать, рассказывать ей всё с самого начала. Он говорил и говорил, не глядя на неё, не поднимая глаз, только сильнее сжимал её руку. Он не заметил, как на лице Энни жалость сменилась ужасом, потом тихой печалью, страхом и снова ужасом.

— Ты никогда не думал, что вам обоим нужна помощь? — очень тихо спросила Энни, когда Симон замолчал, и повисла неловкая тишина. — Я имею в виду помощь профессионалов…

Симон недоверчиво уставился на неё. Он не мог так в ней ошибиться!

— Жаку нужна помощь, — с нажимом повторила Энни. — Мало ли, что он там сам нашёл. Вдруг ему можно помочь?

— Ты не понимаешь, — Симон покачал головой. — Жак знает больше, чем все целители вместе взятые. Если он говорит, что спасения нет, значит, его нет.

— Вернёмся к этому позже, — Энни снова упрямо нахмурилась, и Симон почти улыбнулся, глядя на уже такую знакомую складочку на лбу. — Тебе тоже нужна помощь, ты так не считаешь?

— Я не спорю, но мне нужна помощь Жака, — согласился Симон.

— Нет, помощь специалиста, — возразила Энни. — Так и с ума сойти можно, ты что? У магглов есть специальные целители, называются психотерапевты, они занимаются такими случаями.

— И как я расскажу маггловскому целителю о нашем мире? — насмешливо уточнил Симон.

— Ты считаешь, что магглы додумались до чего-то такого, до чего не додумались волшебники? — почти сварливо пробормотала Энни. — Просто обратись в Мунго, там отправят, куда нужно.

— Какие интересные мысли ты высказываешь, — подколол Симон. — Ты что же, считаешь магглов низшей расой?

— Мой папа — маггл, — напомнила Энни, подворачивая под себя ногу. Симон вдруг подумал, что земля уже холодная, что ей, наверное, жестко сидеть прямо на траве. Он снял куртку и постелил рядом с собой, сделав приглашающий жест рукой. Энни бросила на него странный взгляд, но пересела на куртку. — Спасибо.

Они помолчали. Симон сорвал травинку и теперь крутил её в пальцах, задумчиво глядя на небо. Слабый ветерок, совсем ещё летний, слегка шевелил его волосы, заставлял немного щуриться и наполнял лёгкие всё тем же запахом осени. Стало легче. Просто потому, что он теперь был не один, Энни всё знала, была рядом, не убежала от него сразу же, а сидела и молчала. И в этот раз их молчание было довольно комфортным. Было на удивление приятно и правильно вот так сидеть с ней, делиться проблемами, быть рядом…

Симон повернул голову и наткнулся на взволнованный взгляд тёмно-карих глаз, такой глубокий, такой затягивающий, манящий… Рука сама потянулась к ней, и в следующую секунду, он сам не знал, как это вышло, его пальцы уже нежно проводили невесомую линию по её щеке. Энни не отстранилась. Она всё так же, не отрываясь, смотрела на него, очень внимательно, с непонятным выражением. Симон закусил губу. Опыта в общении с девушками у него не было никакого. Только с Флер, но она и правда была ещё маленькая, у него и в мыслях не было…

— Ты очень красивая, Энни, — тихо сказал он, надеясь, что это нужные слова. — И добрая. Я думал, таких не бывает. И спасибо тебе.

В устремлённых на него огромных глазах как будто что-то растаяло, и Энни, быстро потянувшись в его сторону, вдруг поцеловала его в щеку. Симон оторопел. Ощущения были как от пощёчины. Кожа щеки горела.

— Ты так мило покраснел, — засмеялась Энни, накрывая его руку своей. Симон осторожно переплел их пальцы. Почему-то он был уверен, что она не отдернет ладонь.

— Что будем делать? — спросил он, как будто им теперь предстояло придумать что-то вместе.

— У меня есть несколько предложений, — Энни, кажется, только этого и ждала. — Во-первых, что касается Жака: если мы ему верим и помочь ему нельзя, то я предлагаю смириться.

— Легко сказать, — вздохнул Симон, порываясь рассказать ей, как много, как невероятно много сделал для него Жак за их такое, как теперь казалось, недолгое знакомство.

— Нет, я всё понимаю, правда, — Энни чуть сжала его пальцы. — Но давай говорить прямо и открыто. Жак умрет.

Симон поёжился, чувствуя, как холодеет в груди от одних только слов.

— Прости, но это так, — Энни говорила очень мягко, очень осторожно. — Мы не знаем, когда это произойдет, правильно? Мы не знаем, сколько у вас осталось времени, так?

Симон только кивал, страшась поднять на неё глаза.

— И ты подумал, что лучше всего будет отравить последние моменты вашего общения своим отчаянием? — Энни укоризненно покачала головой. — Симон, не обижайся, пожалуйста, я тебя совсем мало знаю, но… Судя по твоим же рассказам, тебе не кажется, что ты немного… — она замялась, — немного наслаждаешься своими страданиями?

— Наслаждаюсь? — Симон не поверил своим ушам. — Ты думаешь, я не был бы счастлив, если мог бы жить по-другому?

— Но ты можешь! — в глазах Энни зажёгся опасный огонёк. — Тебе не приходило в голову, что в твоих силах сделать жизнь Жака ярче, лучше? И свою заодно.

— Как? — Симон был готов на всё. Она говорила так убедительно, что в её слова очень хотелось поверить.

— Ты собирался отгородиться от всего мира, оставить только Жака и себя, забыть обо всём и ждать, когда его не станет? — уточнила Энни. — Чтобы не упустить ни одного момента?

— Ну… что-то вроде того… — пробормотал Симон. Когда она это озвучила, стало как-то не по себе. Как-то неправильно.

— А почему бы не поступить наоборот? — возбужденно уточнила Энни. — Почему не оторваться в эти последние месяцы? Почему бы не познакомиться с половиной Лондона? Ходить по пабам, концертам, гулять всю ночь по Лондону… Столько всего можно сделать! Чтобы потом было, что вспомнить.

В этом был смысл. Но захочет ли Жак? Словно подслушав его мысли, Энни предложила:

— Хочешь, я поговорю с Жаком? Ты же собираешься рассказать ему, что я в курсе всего?

— Да, наверное, — Симон всё ещё старался не дать убедить себя окончательно. — Зачем тебе это?

— Не буду скрывать, меня больше всего волнует не Жак, — Энни опустила ресницы, и Симон почувствовал, как ёкнуло сердце. — Я хочу, в первую очередь, помочь тебе. Так ты сумеешь завести новые знакомства и не останешься один.

— Спасибо, — только и выдавил Симон. — Но дело не в этом. Вокруг может быть хоть миллион людей, они не знают, как мне помочь.

— Мне кажется, я сегодня неплохо справилась, — спокойно возразила Энни. — И Жака рядом не было.

— Да, но это ты! — выпалил Симон прежде, чем успел подумать, и замер, пораженный ужасом. Энни вскинула на него глаза, уголки её губ слегка дрогнули.

— Почему бы мне не быть рядом и потом, в будущем? — чуть улыбнулась она, и Симон почувствовал, как всё внутри наполняется радостью.

— Я был бы счастливее всех, если бы так было, — прошептал он и потянулся к ней, повинуясь незнакомой жажде, против которой невозможно было устоять, а утолить её могли только её губы…

— А ещё, — говорила Энни минут через пятнадцать, — я собираюсь серьёзно заняться тобой. Ты должен перестать себя накручивать. Ты должен отпустить прошлое. Я собираюсь на следующих выходных заглянуть в Хогвартс, к профессору МакГонагалл. Ты пойдёшь со мной.

Симон только покорно кивал. Хотя, посещение профессора МакГонагалл не казалось ему такой уж хорошей идеей. Слишком страшные воспоминания были связаны с её именем. Но, может быть, в словах Энни было разумное зерно.

— Сам понимаешь, — Энни изогнула правую бровь, — я бы хотела, чтобы рядом со мной был нормальный человек, мужчина, способный защитить меня от моих страхов.

И впервые Симон осознал всю неправильность происходящего. Он, мужчина, взвалил на хрупкие плечики этой девочки непосильную даже для взрослого, умудренного опытом человека тяжесть. Как благородно с его стороны! Как мужественно!

Симон расправил плечи, поднял голову и поклялся себе, что больше такого не повторится.

— Я не имею в виду, что тебе нельзя со мной делиться своими переживаниями, — пояснила Энни, которую, кажется, несколько позабавили его телодвижения. — Я это в шутку говорила. Но смысл в этом был. Это ничего, что я говорю с тобой так прямо?

— Это очень здорово, — с жаром заверил её Симон. — Ты знаешь, я не слишком много общался с девушками до тебя. Только с Флер…

— Что за Флер? — Энни не повысила голоса, не выказала ни малейшего неудовольствия, но что-то напряглось в её лице, и Симон поспешил объяснить.

— Это моя подруга, мы в школе вместе учились, и наши родители были знакомы, — вышло как-то сумбурно. — Она ещё учится, она на несколько лет младше.

— В смысле, это твоя бывшая девушка? — уточнила Энни.

— Нет, конечно! — Симон постарался, чтобы голос прозвучал искренне. — Она очень красивая, очень. Но она же маленькая.

— Она вырастет, — пожала плечами Энни.

— Я никогда не думал о ней в этом смысле, — Симон понимал, что немного покривил душой, но это казалось безопаснее в данной ситуации. К тому же, все его помыслы в отношении Флер заканчивались размытыми представлениями о том, какой она станет в семнадцать лет. — Просто она была единственной, кто помог мне, когда мы с Жаком не общались.

— Как я сейчас? — уточнила Энни, и Симону показалось, что в её голосе прозвучала легкая обида.

— Совсем не так, — твердо ответил он, и это было правдой. — Флер ни о чем даже не догадывается. А ты знаешь всё.

Энни успокоилась, и несколько минут они сидели в молчании.

— А что мы скажем остальным? — вдруг спросила она, и Симон ужаснулся при мысли, что ему придется повторять свою историю перед всеми. Но этого Жак никогда не позволит, даже думать нечего.

— Сначала поговорим с Жаком, — буркнул он, стараясь не выдать охватившего его при этой мысли страха. — Может, он вообще не согласится.

— Тогда вам придётся меня убить, — пошутила Энни, и Симон бросил на неё быстрый взгляд. Нет, убивать Жак, конечно, никого не станет, а вот заставить забыть может.

— Пора возвращаться, — вздохнул Симон, поднимаясь и помогая встать Энни. Мелькнула мысль, что так не бывает. По крайней мере, с ним. Он не привязывается к человеку за пару недель. Он не доверяет никому, кроме Жака и родителей. Он не умеет общаться с девушками. Но вот Энни, с которой он буквально только что познакомился, а чувствовал он себя так, будто знал её всю жизнь.

По пути обратно в Лондон они в полголоса обсуждали, чем можно будет заняться, чтобы Жак получил от жизни всё. Но Симона ни на секунду не отпускал страх, что друг просто взбрыкнет и уедет во Францию. И тогда Симон поедет с ним. А теперь была Энни, и этот шаг дастся ему с неимоверным трудом. Но Симон твердо знал, что Жака он не бросит.

Кажется, Жаку хватило одного внимательного взгляда, брошенного на него, когда Симон зашёл в комнату. Друг долго смотрел ему в глаза с непроницаемым выражением, потом поднялся, отложив в сторону какую-то книгу, и направился к выходу из спальни. Симон следовал за ним попятам. Жак не выразил ни малейшего удивления, натолкнувшись в коридоре на Энни. Они в молчании дошли до комнаты отдыха, в которой почему-то никто никогда не отдыхал. Симон всегда думал, что она была слишком мрачной и к отдыху никак не располагала. Зато вот для таких серьёзных разговоров она подходила в самый раз.

Жак уселся в кресло, давая понять, что Симон и Энни могут расположиться на диване напротив. Симону не понравилось, что друг так сразу и явно отгородился от него.

— Итак? — Жак насмешливо изогнул бровь. — Что вы хотите мне сообщить?

Симон покусал губу и прыгнул с места в карьер.

— Я рассказал все Энни.

Жак не изменился в лице, не напрягся, не сжал кулаки, не метнул на друга гневный взгляд. Симон внимательно вглядывался в его лицо, стараясь угадать реакцию Жака, но тот либо слишком хорошо владел собой, либо заранее знал, что Энни в курсе.

— Ты собираешься что-нибудь сказать? — это прозвучало чуть резче, чем хотелось бы Симону, но его нервы были натянуты до предела, а Жак сидел напротив, закинув ногу на ногу, с этим раздражающим насмешливым выражением.

Тот преувеличенно серьёзно пожал плечами, потом перенёс всё внимание на Энни и вкрадчиво спросил:

— Ужас, правда?

— Вообще, да, — Энни чуть поморщилась от скрытой в его словах насмешки. — Если тебе не сложно, давай поговорим серьёзно, хорошо? У нас с Симоном есть план.

— Отлично, — Жак откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. — С удовольствием послушаю, что вы с Симоном придумали.

— Знаешь что? — Симон вскочил на ноги. Он ещё в жизни так не был зол на друга. — Я уже голову сломал, только и делал, что думал, как тебе помочь! Потому что это было мне важно! Потому что ты мой друг, и мне сдохнуть хочется при мысли, что тебя не станет! Потому что тебе всего восемнадцать, а у тебя никогда не было нормальной жизни! Потому что у тебя не будет жены и детей, потому что ты умрешь, и от тебя не останется ничего, тебя даже родители не будут особо вспоминать! Потому что единственным человеком на свете, которого вообще как-то затронуло твоё существование, останусь я! И меня это убивает!

Жак сидел в своем кресле и смотрел на Симона снизу вверх, даже не делая попытки подняться. С его лица пропал самый последний намек на насмешку. Симон и сам не знал, какие чувства испытывает, он боялся позволить мыслям зайти слишком далеко, а теперь они сами срывались с его языка, и он всё больше холодел от страха.

— Тебе не хочется хоть немного пожить, Жак? — почти жалобно спросил он, отступая на шаг назад, чтобы лучше видеть лицо друга. — Энни совершенно права: мы должны прожить эти месяцы или годы так, чтобы было, что вспомнить. Чтобы ты действительно жил, а не ждал конца. Понимаешь?

Жак молчал.

— Это же всё ради тебя! — снова взвился Симон. — Первый раз тут нет ни капли эгоизма с моей стороны! Мне обидно за тебя.

— Лучшее, что ты можешь для меня сделать, это оставить меня в покое, — выдавил вдруг Жак. — Дай мне уехать во Францию.

Симон пошатнулся, как будто Жак его ударил. Энни испуганно сжалась на диване. Повисла напряженная, пропитанная взаимной болью и обидой пауза. И страхом. Страх был почти осязаем. Симон чувствовал, что они висят на волоске. Сейчас Жак уйдёт, и Симон не сможет его остановить. Не станет. Потому что слишком искренне, почти умоляюще прозвучала последняя просьба друга. Может быть, что-то внутри Жака уже начало разрушаться, иначе почему ему так резко стало наплевать на Симона, которого он ещё недавно называл братом?

— Ты идиот, Симон! Ты полный придурок! — Жак сорвался с места и забегал по комнате. Энни следила за ним глазами, полными ужаса. — Ты вообще не знаешь меня что ли? Ты меня хоть когда-нибудь понимал?

Симон с силой прижал ладонь ко лбу. Было ощущение, что внутри головы что-то лопнуло и теперь неприятно булькало, мешая сосредоточиться.

— Я могу в любой момент слететь с катушек, понимаешь ты это или нет? — Жак ударил кулаком в стену. — И тогда я не знаю, что случится! Я представления не имею, на что я способен! Я могу убить тебя, как убил Клода!

Энни сделала странное движение, как будто её душил ворот мантии, но ничего не сказала и не сдвинулась с места. Жак не удостоил её даже взглядом.

— Ты никогда не сделаешь ничего подобного… — промямлил Симон, и Жак расхохотался.

— Сознательно! — почти в истерике выкрикнул он. — Ты просто не понимаешь, как это происходит! Во время приступов я не различаю лиц! Я просто не узнаю тебя!

— Но тогда, в школе, ты же узнал меня! — заорал Симон. — Ты узнал меня! И ты ничего мне не сделал!

— А если бы сделал? — Жак с силой, почти с ненавистью толкнул Симона в грудь, и у Энни вырвалось испуганное восклицание. Симон удержался на ногах и обернулся к Жаку в дикой ярости, чувствуя потребность съездить другу по лицу. Сейчас он ненавидел его.

— Уймись, Симон! — Жак выставил вперёд руку. — Не надо сейчас меня трогать.

Симон тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Внутри было так паршиво, так плохо, как, наверное, не было ещё никогда в жизни. А это говорило о многом, учитывая его прошлое. Жак стоял перед ним, совсем близко, но теперь что-то разделяло их. Не было той связи, что существовала много лет, что поддерживала Симона и давала ему силы идти дальше. Её не хватало настолько ощутимо, что Симон бессознательно провел рукой по груди, проверяя, не зияет ли в его теле огромная дыра. Жак проследил за его движением, потом впервые посмотрел на Энни, и его лицо вдруг немного смягчилось.

— С тобой теперь всё будет хорошо, Симон, — спокойно, но очень решительно сказал он тем голосом, которого Симон боялся больше всего. Жак всё для себя решил. — Обещай мне, что ты не натворишь глупостей. А я возвращаюсь во Францию.

Симон смотрел на него, не в силах возразить. Он даже не чувствовал себя живым. Какая разница, умрет Жак или просто уйдёт сейчас, если в любом случае Симон его больше никогда не увидит?

Жак начал осторожно пятиться к двери, вглядываясь в лицо Симона с искренней тревогой. Один раз в его взгляде даже мелькнула нерешительность, но очень быстро исчезла. Симон чувствовал, как с каждым шагом друга, его покидает новая частичка жизненных сил. Наверное, когда хлопнет дверь, Симон просто упадет замертво. Жак открыл дверь и обернулся на пороге. «В последний раз», — мелькнуло в голове у Симона, и в голове зашумело.

— Прощай, — прошептал Жак, как будто у него не хватало сил, чтобы говорить в полный голос. — Береги себя. Я делаю это ради тебя.

И Симона накрыла темнота.

-… ты не видишь? — взволнованно говорила Энни где-то далеко. — Чем твой уход ему поможет?

— Я не причиню ему вреда, — тихо, но твердо ответил голос Жака, и Симон начал немного осознавать, что он лежит на чём-то мягком, а пальцы Энни осторожно поглаживают его волосы.

— Ты причинишь ему непоправимый вред, если уйдёшь, — возразила Энни. — Я не могу понять ваших отношений, но… Честно, эта привязанность между вами, она какая-то нездоровая. Извини.

— Я знаю, в школе про нас тоже ходили сплетни, — голос Жака звучал устало. — Не вижу смысла объяснять кому-то что-то.

— Я не намекала ни на что такое… — смущенно прошептала Энни. — Просто… вы как наркотик друг для друга.

— Источник жизненных сил, — машинально поправил Жак.

— Если ты это знаешь, как ты можешь лишать его такого источника? — теперь Энни сердилась.

— Потому что мне кажется, что он нашёл новый, — такие мягкие, искренние нотки в голосе Жака звучали только по отношению к Симону. — Ты можешь вытащить его, Энни, я в этом уверен. Иначе я бы никогда не ушёл.

— Ты сломаешь ему жизнь своим уходом, — гнула свою линию Энни. — Он никогда не сможет быть счастлив.

— А если я ему что-нибудь сделаю? — тихо спросил Жак. — Что тогда? У него вообще не будет жизни.

— Зато он проживет то, что у него будет, чувствуя себя относительно счастливым!

— Ты просто не знала его раньше. Он бы в жизни не стал общаться ни с кем, кроме меня. Ему просто никто не был нужен. А теперь я вижу, что он справится без меня.

— Нет, не справится, Жак. Ты не видел его сегодня.

— Ой, поверь мне, я видел его и в худшем состоянии, — отмахнулся Жак. — В одиннадцать он вообще смахивал на психа.

— Так не возвращай его к этому состоянию, — взмолилась Энни. — Пожалуйста.

— Хорошо.

Симон открыл глаза и сразу же увидел сидевшего прямо на полу рядом с его диваном Жака, в глазах которого больше не было решимости. Была грусть и какая-то странная обреченность. Симон перевел взгляд на лицо склонившейся к нему Энни и ощутил, как его охватывает спокойствие. Жак не уйдёт. Энни рядом. Жак не уйдёт.

С того момента всё изменилось. Жак словно превратился в другого человека. Он много шутил, часто смеялся, с удовольствием беседовал с Робертом, и даже Коул, казалось, не вызывал у него прежней антипатии. Жак даже начал немного ухаживать за Стефани. Очень осторожно, так, чтобы его нельзя было обвинить в обманутых ожиданиях. И только Симон знал, что всё это всего лишь игра.

После его обморока в комнате отдыха Жак больше и не заикался об отъезде. Он безропотно принял все условия новой, улучшенной жизни, ни разу не позволил себе раздраженно фыркнуть или высказать Энни, что он думает о её гениальном плане на самом деле. Симон отметил только одного человека, к которому Жак относился с искренней теплотой, и это была Энни. Но почему-то Симона это не обрадовало. Совершенно наоборот. Внутри поднималось глухое раздражение, когда он видел их вдвоём, шепчущихся о чём-то в стороне от всех остальных. Конечно, они говорили о нём. Но не это бесило Симона. Ему не нравилось, когда Энни подолгу не отводила от Жака взгляда своих карих глаз, как хмурилась, и на лбу появлялась очаровательная складочка, как чуть прищуривалась или поправляла волосы. Симона бесило, когда Жак вдруг улыбался ей своей настоящей улыбкой. Когда он смотрел на неё. Не сквозь неё, как было бы с любым другим человеком, кроме Симона, а именно на неё. Смотрел с искренним интересом, как будто она говорила что-то по-настоящему для него важное. Симон понимал, что это была ревность, но избавиться от неё не мог.

Высказать всё Жаку он бы не посмел. Друг прилагал титанические усилия, чтобы вести себя как нормальный человек, и делал это ради Симона. Требовать от него большего было бы просто невозможно. Поговорить на эту тему с Энни Симон тоже не решался. Он не до конца понимал, в каком статусе находятся их отношения. Вдруг она спросит, на каком основании она должна учитывать его мнение? Конечно, вряд ли такое случится. Симон был почти уверен, что нравится ей. Удивляло только одно: как такое вообще могло произойти? То есть, нет, в целом ничего удивительного. Он довольно неплохо выглядит, просто есть другие парни, которые выглядят не хуже, только у них нет умирающего и опасного для окружающих друга, а также собственных застарелых психологических проблем. Это раз. А ещё, как-то у них всё получилось быстро и просто. Так не бывает. Они даже не объяснились. В другое время Симон поделился бы своими переживаниями с Жаком, но теперь что-то его останавливало.

В учёбе всё теперь было хорошо. Симон, конечно, не дотягивал до Жака, но в каком-то смысле, сам по себе, он был одним из самых выдающихся студентов Шармбатона. Теперь, когда решение было принято, когда они старались жить как можно полнее, настоящим моментом и не задумываться о будущем, Симон снова мог показать, на что он был способен. Ему не оказалось равных в боевых действиях как на открытом, так и в замкнутом пространстве. Он с блеском прошёл испытания по маскировке и слежке. Медицина и зелья также не вызвали особых проблем, хотя во всём, где были задействованы котлы, никто из них не мог поспорить с Тильдой. Она была гением по части зельеварения, но особенно специализировалась на лечебных зельях. Как-то раз она рассказала, что долго колебалась, не зная, кем хочет стать больше: аврором или целителем.

Энни тоже оказалась не промах. Если кто-то и мог хотя бы изредка застать Симона врасплох, то это она. Она подкрадывалась со спины так бесшумно, что Симон каждый раз вздрагивал от неожиданности, когда ему в спину упиралась волшебная палочка. Жак, наблюдавший за этим со стороны, предложил Симону использовать легилименцию.

Энни, как и обещала, взяла Симон с собой к профессору МакГонагалл, и эта встреча потрясла Симона до глубины души. Конечно, вид старой маминой учительницы был для Симона настоящим шоком, а её голос воскресил в душе страшные воспоминания о той ночи, но гораздо важнее было другое. Профессор МакГонагалл оказалась ужасно старой. Куда более старой, чем помнил её Симон. И это вдруг заставило его осознать, как много, как чудовищно много времени прошло с момента смерти родителей и как много времени он потратил на то, чтобы пережить этот момент. Непростительно много. Родители бы этого точно не хотели, Жак был прав все эти годы. Профессор МакГонагалл была в шоке при виде Симона, она даже всплакнула, и по изумленному взгляду Энни Симон понял, что старой учительнице это было несвойственно.

Профессор МакГонагалл много вспоминала родителей, и Симон вдруг осознал, что боль уже не была преобладающим чувством, когда кто-то упоминал их имена. Теперь он сам с жадностью выспрашивал подробности об их жизни, о школьных годах мамы, об её семье. Улыбался смешным воспоминаниям, спрашивал ещё, он просто не мог насытиться этими рассказами. Но самым значимым моментом стало то мгновение, когда он решился задать самый сложный, самый страшный вопрос, потому что знал, что профессор МакГонагалл обязательно ответит. Он спросил, кто убил его родителей.

Два слова, ставшие ответом, с тех пор постоянно бились где-то на подкорке, он никогда не забывал их. Хотя он уже догадывался, почти знал, всё же именно ответ МакГонагалл решил всё окончательно. Пожиратели смерти. Пожиратели смерти. Пожиратели смерти. И, хотя никто не мог назвать ему точных имён, Симону казалось, что он стал на шаг ближе к своей мести.

Был момент, когда профессор МакГонагалл не захотела отвечать. Симон не мог не спросить о парне с серыми глазами, и МакГонагалл резко заявила, что он, должно быть, тоже был Пожирателем. Но, когда Симон описал эпизод своего спасения, а потом снова вернулся к внешности парня, профессор МакГонагалл выглядела так, будто сейчас упадёт в обморок. Потом она пробормотала что-то о том, что были свидетели, что они могли бы узнать раньше, что Мерлин знает, как это несправедливо, но объяснять свои слова наотрез отказалась.

Позже, в их с Энни третье посещение, МакГонагалл нехотя пояснила, что, кажется, это был один из её бывших учеников, один из тех, от кого не ожидаешь предательства, ножа в спину. Кому доверяешь как самому себе, ради кого готов пожертвовать жизнью. А потом этот человек просто убивает тебя всё равно что собственными руками. Тебя и всех, кто тебе дорог. После этого разговора Симону расхотелось искать следы этого человека. Он почти перестал вспоминать о нём.

Энни познакомила его с родителями, и Симону очень понравилась её семья. Джон Донован, отец Энни, напомнил Симону его детство, когда папа приходил из своей мастерской, точно так же вытирал руки старым полотенцем, получал от мамы выговор за очередную испачканную рубашку, виновато разводил руками и садился за стол, распространяя вокруг себя сильный запах краски, который как будто въелся ему под кожу. Для Симона запах краски всегда был одним из самых приятных запахов на свете. Миссис Донован приняла Симона очень радушно, но по её обращению Симон понял, что Энни раньше никогда не приводила домой своих кавалеров. И это приятно согревало душу.

В группе к их отношениям отнеслись вполне спокойно, как к чему-то естественному. Пару раз Роберт отпускал добродушные шуточки, но Симон пропускал их мимо ушей, наслаждаясь новыми для себя ощущениями. К тому же, что-то происходило между Коулом и Тильдой, только слепой мог бы это не заметить. Роберт часто устраивал в мужской спальне шутливые сцены, жалуясь на то, что всех девчонок так быстро разобрали, а его просто поставили перед фактом. Симон сразу положил глаз на Энни, Коул — на Тильду, а Жак своим флиртом совершенно вскружил голову Стефани. И, хотя Жак всё отрицал и со смехом отказывался даже от возможности рассмотреть Стефани в качестве своей избранницы, ни для кого не было секретом, что сама Стефани влюблена в Жака без памяти. Иногда глядя на Жака и Коула, а потом переводя взгляд на Роберта, Симон думал, что нет ничего удивительного в предпочтениях девчонок. Роберт был слишком бесцветным, слишком маленьким и хрупким по сравнению с Жаком и уж тем более Коулом. Про себя Симон в этом смысле не думал, потому что себя он считал занятым человеком. У него была Энни.

В общем и целом, первый год в Аврорате прошёл очень быстро и весело. Симон по праву считал этот год самым счастливым в своей жизни. Первым счастливым годом после смерти родителей. Он чувствовал себя на своём месте, он наконец-то оказался на родине, он встретил чудесную девушку, которая ответила взаимностью на его чувства, у него появились хорошие товарищи, с которыми можно было сходить в бар после учёбы. И рядом был Жак, который, наконец, кажется, начал разделять радость Симона по поводу их новой жизни. Особенно радовал Симона тот факт, что Жака перестала мучить «темнота». По крайней мере, сам он не замечал у друга прежних зловещих симптомов, но спрашивать не хотел, боясь спугнуть такое приятное затишье. Нет-нет, но мелькала шальная мысль: а вдруг Жак всё же ошибся, и его можно спасти? Что, если нормальная, полноценная жизнь оказалась чудесным средством исцеления? Что, если Жак вообще ошибочно поставил себе диагноз? Симон старался не дать надежде пустить корни в его душе, напоминал себе, почему они всё это затеяли, но надежда всё-таки укоренилась в самом дальнем уголке его сердца и даже начала пускать ростки.

Первый год обучения, по мнению Симона, закончился очень даже не плохо. Он действительно многому научился от блестящих преподавателей. С ним часто занимался отдельно Грозный Глаз, и Симон многое перенял у него. Грозный Глаз был одним из тех людей, кто вёл себя с Симоном так, будто тот был самым обычным человеком, нормальным, будто он не терял родителей в раннем детстве. Позднее Симон узнал, что Грозный Глаз не терпел жалости, ни к себе, ни по отношению к другим людям.

Летом Симон пригласил Энни во Францию, знакомиться с его родителями, и она с удовольствием согласилась. Жак во Францию ехать не хотел, и Симон даже успел напугаться, уж не собрался ли друг снова улизнуть от него, дождавшись удачного момента. Но Жак убедил его, что ничего подобного он и не планирует. Он собирался предпринять паломничество по местам, в которых исстари скапливалась древняя и очень могущественная магия: Египет, Индия, Тибет. Собирался Жак побеседовать и с потомками индейских шаманов, выяснить, не знают ли они чего интересного о его случае. И Симон был вынужден согласиться с необходимостью такого путешествия. Он предложил Жаку отправиться вместе, Энни бы его прекрасно поняла, но Жак только головой покачал.

Это был первый раз, когда они провели друг без друга целых три месяца. Причем Жак путешествовал по таким отдалённым местам, что иногда Симон получал от него письмо, написанное пару недель назад, и понятия не имел, где друг находится в настоящий момент. Но если в первые две-три недели было страшно тяжело и непривычно, то спустя месяц Симон с изумлением обнаружил, что выжить всё же можно. Во-первых, рядом были родители, с которыми Симон всегда чувствовал себя спокойнее. Во-вторых, он был дома, мог ходить по знакомым с детства улицам, с которыми не было связано ничего ужасного. И, в-третьих, рядом была Энни, которую ни он сам, ни родители, которые были от неё просто без ума, оказались не готовы отпустить раньше, чем это было необходимо. Папа даже провёл с Симоном беседу на тему полезности ранних браков. Симон, конечно, посмеялся, но в глубине души зашевелился вопрос: «Почему бы и нет?» Но они с Энни оба знали, почему пока нет. Нужно было понять, что ожидает Жака и как скоро, нужно было немного подождать. С другой стороны, Симон не представлял, кто, если не Жак, будет его шафером. А тогда, возможно, наоборот следовало поторопиться.

Симон возвращался в Англию на занятия со смешанными чувствами. Ему нравилось снова жить дома, не хватало только Жака. Но и по друзьям из Аврората он успел здорово соскучиться. Они с Энни вели активную переписку с Робертом и Коулом, которые часто встречались на каникулах, Энни переписывалась с Тильдой и Стефани, и от последней они иногда получали неожиданные новости о Жаке, который, как оказалось, ей тоже писал. Симона эта новость приятно удивила.

Жак не появлялся в Аврорате до позднего вечера тридцать первого августа, так что Симон успел уже здорово переволноваться. Но, когда открылась дверь, вместо того, чтобы начать ругаться на беспечность друга или броситься к нему с объятиями, Симон просто прирос к своей кровати. Жак был совершенно другим человеком. Его белокурые волосы, которые всю жизнь, сколько его помнил Симон, покрывали его голову крупными, слегка небрежными волнами, делая его похожим не то на ангела, не то на сказочного принца, теперь были безжалостно сострижены. Новая причёска, правда, Жаку очень шла. Он выглядел старше и серьёзнее. Сразу же бросилось в глаза, что Жак как-то возмужал, стал крепче. Конечно, он никогда не был таким же худым, как Роберт, но и до мускулов Коула ему было довольно далеко. Теперь же Симон с удивлением взирал на довольно внушительных размеров бицепсы, не скрытые короткими рукавами футболки. Но и это было не всё. Что-то поменялось и в лице, и во взгляде Жака. Его голубые глаза стали, с одной стороны, мягче, из них как будто ушла часть горечи, но с другой — появилось что-то другое, похожее на мудрость, какую можно увидеть в глазах столетних стариков, повидавших в жизни больше многих других.

— Тебя не узнать! — было первое, что сказал Жак, в свою очередь изумленно уставившийся на Симона.

Впервые за всё время их дружбы между ними чувствовалась какая-то натянутость, неловкость, которая, правда, исчезла без следа в первые же пять минут общения. Но довольно долго, почти месяц, Симон осторожно наблюдал за этим новым Жаком, будучи не в состоянии привыкнуть к этой его не напускной, а вполне себе настоящей безмятежности и спокойствию. Жак ничего не говорил, и Симон не решался задавать вопросы. Друг вёл себя вполне нормально, даже лучше, чем раньше. Он не поменялся ни в чём глобальном, он по-прежнему был страшно привязан к Симону, ему по-прежнему очень нравилась Энни и её постоянное присутствие рядом с Симоном, он всё так же смеялся над шутками Роберта, никуда не делась и его тщательно скрываемая антипатия к Коулу. Только вот к Стефани он отношение в корне переменил. Он больше не флиртовал с ней, не позволял себе играть её чувствами, но Симон никак не мог понять, на какой стадии находятся их отношения. Жак разговаривал с ней теперь вполне серьёзно, как мог бы говорить с Симоном, он внимательно выслушивал её сбивчивые рассказы о летних путешествиях по Испании, Италии, Швейцарии, сначала с родителями, потом со старыми школьными друзьями, задавал вопросы, помнил имена всех друзей.

Симон знал, что для феноменальной памяти Жака это не представляло большого труда. Но раньше он не трудился демонстрировать перед кем-то, кроме Симона, подобную заинтересованность. В глубине души Симон не хотел для Жака ничего больше, чем отношения со Стефани, если бы эти отношения хотя бы немного напоминали его собственные отношения с Энни.

После почти года, проведённого рядом с Энни, Симон тоже чувствовал себя другим человеком, Жак с изумлением следил за огромными изменениями, произошедшими с другом за три летних месяца. Симон иногда ловил отражение своего собственного любопытного взгляда на лице Жака. Сам Симон не чувствовал себя изменившимся внешне, но, видимо, что-то было, потому что при первой встрече Жак тоже на секунду потерял дар речи. Не совсем понятно, почему. Симон волосы не отрезал, Энни они нравились, да и Симон к ним как-то привык. Внутри, да, вот тут он чувствовал изменения.

Симон не только больше не жил прошлым, он мог вспоминать всё, что с ним произошло, чувствовать грусть, страх, боль, но эти чувства больше не захлёстывали его, он мог их контролировать, он больше не хотел давать им власти над собой. Энни говорила, что она была тут ни при чем, что он сам сделал осознанный выбор, что он сам захотел жить по-другому, нормальной, полноценной жизнью, что он перестал себя жалеть. И это было правдой. Даже судьба Жака уже тревожила его не так. С чего они вообще взяли, что он умрёт в самое ближайшее время? Этот Карл Витфогель умер, когда ему было за сорок, верно? Почему бы Жаку не прожить столько же и даже больше? Тем более, что ему явно стало лучше.

Симон мало затрагивали новости, приходившие из-за стен Министерства. Он, конечно, знал, что в Хогвартсе происходили зловещие события, что, если верить слухам, была открыта какая-то Тайная комната, что Хогвартс хотели закрыть. Профессор МакГонагалл много рассказывала о том, что происходило в стенах школы в тот год, ребята переживали за судьбу родной школы, Симону тоже не хотелось бы, чтобы Хогвартс закрыли, но, по большому счёту, его это очень мало касалось. Если бы в самом конце учебного года не пострадала дочь мистера Уизли, министерского работника, который пару раз читал им лекции по странному, почти не определяемому предмету, темой которых были отношения волшебников и магглов, а целью — недопущение причинения вреда как волшебниками магглам, так и магглами волшебникам.

Историю тогда поспешили замять. Никто не знал, что именно произошло, но имя Гарри Поттера было у всех на слуху. Симон, конечно, про этого мальчика знал, про него знали даже во Франции. Симона всегда занимало некоторое сходство между их судьбами, он даже смутно помнил, что мама упоминала фамилию Поттеров. Но, может быть, ему это только казалось. Так или иначе, они были учениками самого первого курса, и их в жизни бы не допустили до важных дел, их даже не считали нужным посвящать во всё, что происходило.

Но, когда Симон вернулся из Франции, сенсационная новость о побеге Сириуса Блэка из Азкабана не только не скрывалась, наоборот, Министерство делало всё возможное, чтобы эта информация распространилась как можно шире. Министр магии даже связался с маггловским премьер-министром, предупредив его о страшной опасности. Симон, как и все, быстро узнал, что Сириус Блэк был серийным убийцей, сумасшедшим, одним из самых опасных последователей Тёмного Лорда. Но в этот раз руководство Аврората посчитало необходимым посвятить своих студентов во всё. Так Симон узнал, что Блэк предал Поттеров. Почему-то в этот раз он чувствовал себя странным образом причастным к происходящему. То ли из-за схожести своей собственной судьбы с судьбой Гарри Поттера, то ли из-за рассказов профессора МакГонагалл о крепкой дружбе Блэка и Джеймса Поттера. Симон почувствовал себя не в своей тарелке, почему-то сразу подумав про Жака. Но нет, он доверял своему другу на сто процентов, Жак ни за что, никогда, даже для спасения собственной жизни, не предал бы Симона, не причинил бы ему вреда.

Их начали «вывозить на полевые работы», как в шутку называли подобнее выезды преподаватели. Наконец-то они могли применить полученные знания на практике. Один раз Роберт и Коул даже задержали преступника, Наземникуса Флетчера, который пытался продать магглам какой-то опасный магический артефакт. Конечно, ничего особенного им делать не пришлось, потому что этот Наземникус Флетчер ограничился громкими воплями и заверениями, что он больше не будет. Но всё-таки это было уже кое-что.

Со второго года у них появились занятия со старшими курсами, чтобы старшие студенты могли поделиться опытом с новичками. У них появились новые, довольно интересные знакомства. Особенно они подружились с Нимфадорой Тонкс, которая требовала, чтобы её называли просто по фамилии. Тонкс была довольно высокой для девушки и немного неуклюжей. Хотя, что греха таить, Симон вообще не мог уяснить, как её взяли в Аврорат. Наверное, очень здорово помогали её способности метоморфага. Тонкс не могла пройти мимо какого-то предмета и не уронить его, она запиналась о каждый порог, задевала плечом о каждый дверной косяк, но зато она была безрассудно храброй, весёлой, никогда не унывала и чувствовала себя вполне счастливой, несмотря на постоянные осуждающие взгляды однокурсников.

Энни здорово подружилась с Тонкс. Пожалуй, даже больше, чем с Тильдой или Стефани. Симон не имел ничего против. Как-то так вышло, что у Энни не осталось близких подруг из школы. Она не говорила, почему так получилось, но по некоторым словам Тильды Симон смог сделать собственные выводы: похоже, Энни пользовалась успехом у мальчиков, и это страшно бесило других девочек. Энни училась на Гриффиндоре, на одном курсе с Коулом, но они общались даже отстранённее, чем с тем же Робертом, который закончил Пуффендуй. Стефани учились на Когтевране, Тильда, приехавшая из Швеции, обучалась в магической академии с непроизносимым названием. Симону всегда было интересно, куда бы Распределяющая шляпа отправила его. Энни считала, что в Гриффиндор.

Однажды Симон и Энни отправились гулять по городу в выходной, прихватив с собой Тонкс. На удивление, девушка была очень сосредоточенной, о чём-то постоянно думала, и её волосы были скучного мышиного цвета. Энни несколько раз поглядывала на подругу с большой тревогой. Наконец, когда они сидели в кафе, и Тонкс равнодушно помешивала ложечкой уже остывший кофе, Энни не выдержала.

— Что не так, Дора? — она протянула руку через стол и сжала холодную ладонь Тонкс.

— Я могу пойти пошататься по улицам, если вам надо поговорить, — Симон привстал, но Тонкс только покачала головой, глядя на него несчастными глазами.

— Просто… — она замялась, сцепив руки в замок. — Завтра Грозный Глаз берёт нас на дежурство. В первый раз.

— На какое дежурство?

— Неужели ты боишься, Дора?

Тонкс покачала головой, и её лицо стало ещё несчастнее.

— Мы будем патрулировать улицы Хогсмида вечером, — прошептала она. — Охранять жителей.

— От кого? — непонимающе спросил Симон.

— От… — Тонкс вскинула на него огромные, полные страха глаза, — от Сириуса Блэка.

Симон почувствовал зависть. Он бы многое отдал, чтобы поймать этого мерзавца.

— И что такого, Дора? — осторожно уточнила Энни. — Если ты не боишься, что тогда?

Тонкс зачем-то полезла во внутренний карман мантии, покопалась там и вытащила кусочек картона. Она поколебалась немного, потом протянула его Энни. Симон склонился к её плечу, чтобы лучше видеть. Это оказалась старая фотография, потрёпанная по краям, немного замусоленная, но довольно хорошо сохранившаяся и чёткая. На фото были запечатлены девочка лет семи, в которой безошибочно угадывалась Тонкс, и молодой мужчина, почти мальчик с чёрными прямыми волосами до плеч. На фото они дурачились. Парень выпускал из палочки мыльные пузыри, а девочка подпрыгивала и пыталась лопнуть их все, пока они не коснулись пола. Она смеялась и заставляла свои руки становиться всё длиннее и длиннее, пока кончики пальцев не начали касаться пола. Парень не выдержал, откинул палочку и, расхохотавшись, повалился на диван, одной рукой прижав к себе маленькую Тонкс. Энни непонимающе смотрела на подругу, а Симону показалось, что он выпадает из реальности. Этот молодой человек был страшно, невыносимо похож на парня с серыми глазами. Это он и был.

— Кто это? — непослушными губами спросил Симон.

— Сириус… — выдохнула Тонкс и вытерла покатившуюся по щеке слезинку. — Сириус Блэк.

Энни выронила фотографию из рук, и Тонкс быстро убрала её обратно в карман. Симон просто онемел.

— Но как… — Энни выглядела по-настоящему потрясённой. — Почему…

— Потому что он мой двоюродный дядя, — вздохнула Тонкс. — Двоюродный брат моей мамы.

— И ты любишь его, — Энни не спрашивала, и Тонкс не стала отвечать.

— Он просто не мог сделать того, о чём все говорят! — вдруг упрямо заявила Тонкс, стукнув кулачком по столу. — Мама никогда в это не верила. И я не верю. Он был хороший, очень. Добрый. Смешной. И он любил нас. И Джеймса Поттера тоже, очень любил, наверное, больше всех на свете.

Симон откинулся на спинку стула и оттянул воротник теплого свитера, подаренного Энни на Рождество.

— Дора, ни ты, ни твоя мама не можете знать наверняка, — мягко заговорила Энни, поглаживая Тонкс по руке. — Люди меняются. И вообще, он мог действовать под Империусом. Или мог правда сойти с ума.

Тонкс упрямо покачала головой. Энни посмотрела на Симона в поисках поддержки и сразу же изменилась в лице.

— Что с тобой? — она коснулась его щеки прохладными пальцами, и Симон облизал пересохшие губы.

— Мне кажется, что я видел его однажды, — пробормотал он, и Тонкс сильно вздрогнула. — Он был в моём доме в ту ночь, когда убили моих родителей. Это он спас меня.

Энни была потрясена. Но Тонкс была в ужасе.

— Нет, ты ошибаешься! — выкрикнула она, и её губы искривились от страшного усилия сдержать слёзы. — Он не был его приспешником! Он не мог быть там в ту ночь! Ты ошибаешься!

— Мне жаль, — Симон был искренне расстроен, но от правды отказываться не собирался. — Я слишком хорошо помню его лицо. Его глаза.

Тонкс схватила свою куртку и вихрем вылетела из кафе. Энни и Симон остались вдвоём, глядя друг на друга и не зная, что сказать.

— Он не был злом в чистом виде, — наконец, проговорил Симон. — Он же спас меня.

Энни пожала плечами.

— Я уверен, что это был он, — Симон покачал головой. — Конечно, было очень темно, и на фото он постоянно двигался… Но всё-таки…

Энни опустила голову, и её длинные волосы свесились вдоль лица, закрывая его выражение от Симона.

— Эй, не расстраивайся, пожалуйста, — Симон попытался повернуть к себе её лицо, и Энни перевела на него взгляд грустных глаз. — Если хочешь, мы можем больше не вспоминать об этом.

— Нет, так нельзя, — возразила она. — Если Сириус Блэк спас тебя, об этом должны знать. Вдруг он и правда не был таким чудовищем, как все думают?

— Женщины! — вздохнул Симон. — Вам только и подавай какую-нибудь таинственную историю с раскаявшимся злодеем в центре.

— Ничего подобного! — вспыхнула Энни. — Я просто хочу знать правду. Если человека несправедливо посадили в Азкабан, это… это просто ужасно.

— Несправедливо? — Симон даже задохнулся от изумления. — Несправедливо? Он предал своего лучшего друга, он предал всех своих друзей и перешёл на сторону врага! Он убил двенадцать магглов! И Питера Петтигрю, своего старого друга! И смеялся!

— Но он спас жизнь незнакомому маленькому мальчику! — закричала в ответ Энни, вскакивая на ноги. — Он рискнул всем, чтобы спасти тебе жизнь! Почему?

— Я не знаю, Энни, — Симон примирительно погладил её по плечу. — Давай не будем ссориться из-за этого.

— Иногда я тебя совершенно не понимаю! — Энни резкими движениями наматывала на шею тёплый шарф. — Ты совершенно забыл, что хотел выяснить, кто именно был замешан в убийстве твоих родителей, а теперь, когда появился реальный шанс, ты предлагаешь просто не говорить об этом!

— Как я могу что-то выяснить? — Симон пытался погасить просыпающийся гнев. — Ты предлагаешь мне найти Блэка и спросить его лично? Ладно, если представится возможность, я обязательно спрошу, договорились?

— Всё, Симон, я возвращаюсь, — Энни махнула рукой. — Не хочу с тобой ссориться, но я больше не могу себя сдерживать.

— Нет, нет, Энни! — Симон схватил её за руку. — Пожалуйста, давай не будем вести себя как дети.

После этой почти ссоры Симон старался с Энни о Блэке больше не говорить. Дежурство Тонкс прошло благополучно, и она его не встретила, что, по мнению Жака, было вполне закономерно. Шансы были мизерные. Жак вообще отнёсся к этому открытию вполне спокойно, чем немало удивил Симона. Но по сравнению с тем, что было дальше, это были просто цветочки.

— Если ты готов уже узнать правду, то только спроси, — как-то за завтраком сказал Жак, поигрывая своей палочкой, и Симон подавился соком.

— Ты хочешь сказать, что ты всё знаешь? — откашлявшись, уточнил он, и Жак кивнул, настороженно наблюдая за выражением лица друга.

— Давно? — Симон просто не мог в это поверить.

— С прошлого сентября, — отрывисто ответил Жак. — Так хочешь знать или нет?

Симону пришлось потрясти головой, чтобы немного прийти в себя. И разобраться в собственных чувствах. Хотел ли он знать? Да, хотел. Но что он будет делать с этим знанием? Мстить? Когда всё стало так хорошо? Но ведь это же родители…

— Хочу.

— Тогда идём, — Жак встал, почему-то подошёл к Коулу, шепнул тому что-то на ухо, и вместе с ним вернулся к Симону.

— Что-то случилось? — Коул хмурился и явно не понимал, чего от него хотят.

— Надо поговорить, — отрезал Жак, и на секунду Симону показалось, что они вернулись в прошлый сентябрь, когда Жак относился к Коулу с плохо скрываемой антипатией и подозрением. Коул только плечами пожал и молча последовал за друзьями.

Жак завёл их в комнату отдыха, плотно прикрыл дверь, указал Симону на диван и повернулся к Коулу.

— Ну давай, — в его голосе прозвучали злорадные нотки, — расскажи ему, как погибли его родители.

С лица Коула стремительно сбежала краска. Он усилием воли взял себя в руки и посмотрел Симону прямо в глаза. У Симона слегка закружилась голова, а перед глазами заплясали чёрные точки.

— Откуда ты знаешь? — Коул не смотрел на Жака. — Откуда?

— Легилименция, — бросил Жак, и Симон вздрогнул. Он всегда это подозревал!

— Не очень-то честно, — пробормотал Коул и повернулся к Симону. — Хорошо. Ладно.

Симон молчал. Он не имел ни малейшего представления, как к смерти его родителей мог быть причастен Коул, и почему Жак, который целый год знал всё, ничего ему не сказал.

— Симон, слушай, — Коул опустился на пуфик напротив Симона и опёрся сцепленными в замок руками о колени, — то, что я тебе скажу сейчас, навсегда изменит отношения между нами. Скорее всего, ты больше вообще никогда не захочешь со мной разговаривать. И это очень жаль, потому что мы могли бы стать друзьями.

Симон ждал.

— Мой отец, его тоже звали Коул Джеймсон, был Пожирателем смерти, — Коул был белым как мел и говорил очень быстро, как будто боялся, что остановится перевести дух, а решимости говорить дальше не хватит. — Он часто участвовал в карательных операциях, он получал от этого удовольствие. В одну из таких операций погибли и твои родители, Симон.

— Откуда ты знаешь? — было первое, что сумел выдавить из себя Симон.

— Потому что… этот человек, — лицо Коула исказилось от напряжения, — он получал удовольствие не только от убийств, он ещё и смаковал подробности перед мамой и мной, хотя мне не было и восьми лет, когда он угодил в Азкабан. Он описывал и убийство твоих родителей. И твоё. Он считал, что ты мёртв. Все так считали долгое время.

Жак присел на подлокотник кресла Симона. Он не коснулся даже рукава друга, но Симон знал, что это молчаливая поддержка.

— И что он рассказывал тебе? — немного севшим голосом спросил Симон, а перед глазами снова промелькнули пустые глаза отца и струйка крови на полу.

— Я не буду повторять, это тебе незачем знать, — отрезал Коул, и на его щеках заиграли два алых пятна. — Сам понимаешь, ничего утешительного я тебе не скажу. Там был… мой отец, братья Лестрейнджи и кто-то ещё, кто-то молодой, потому что в рассказе он фигурировал под именем «сопляка, который только и сумел, что прикончить младенца».

— Он меня не прикончил, он меня спас, — машинально уточнил Симон.

— Значит, я не зря сразу же подумал о нём хорошо, — отозвался Коул, поднимаясь. — На случай, если ты хочешь отомстить: мой отец умер в Азкабане шесть лет назад. Оба Лестрейнджа всё ещё там и там останутся до конца жизни. Имени того мальчишки я не знаю.

Коул уже взялся за дверную ручку, но снова обернулся.

— Если это имеет для тебя какое-то значение, я ненавидел этого человека, — очень твердо, без намека на эмоции произнёс он. — Всегда ненавидел, с самого детства. Из-за него мама навсегда осталась несчастной. Из-за него моя жизнь сложилась определённым образом. Даже его собственный отец, мой дед, вычеркнул его из завещания и особо подчеркнул, что деньгами после его смерти должна распоряжаться моя мама до моего совершеннолетия.

— И ты не жалел, когда он умер? — неожиданно для самого себя спросил Симон. — Ни капельки?

— Жалел, — лицо Коула потемнело. — Я жалел, что он не мог умереть раньше. Жалел все те жизни, которые он отнял. Жалел тех детей, которых он оставил сиротами. Жалел, что никогда не смогу ходить с гордо поднятой головой, что мне всегда придётся доказывать, что я не сын своего отца. Что малейший мой проступок перечеркнёт всё то хорошее, чего я достигну. Мне было двенадцать.

— У тебя были причины, чтобы стать таким занудой, — Симон поднялся с кресла и шагнул по направлению к оторопевшему Коулу, протягивая тому ладонь. Жак не шелохнулся. — Ты не должен отвечать за поступки своего отца. Спасибо, что рассказал мне. Но на наши с тобой отношения это никак не повлияет. Мы друзья.

Коул неверяще смотрел на протянутую ему ладонь, потом перевёл взгляд на Симона, и что-то дрогнуло в его серьёзном, сумрачном лице.

— Ты великий человек, Симон, — тихо сказал он, крепко пожал его ладонь и быстро вышел из комнаты.

Симон повернулся к Жаку.

— Почему ты мне не рассказал? — мягко уточнил он. Жак шевельнулся, вытянул ноги поближе к горевшему камину.

— Ждал, — уклончиво отозвался он. — Пытался выяснить, нужно тебе это или нет. Если бы ты спросил или напрямую выразил желание узнать, я бы устроил этот разговор раньше.

Симон кивнул.

— Что будешь делать с этой информацией? — с деланной небрежностью осведомился Жак, поигрывая палочкой.

— Один мёртв, — медленно проговорил Симон. — Двое в Азкабане. Имени одного мы не знаем, только догадываемся о нём. Что тут можно сделать?

— Было бы желание, Сим, — вкрадчиво сказал Жак, и в его лице снова, впервые за этот учебный год, проступило что-то жесткое. — Человека можно достать и в Азкабане.

— Что? — Симону показалось, что он ослышался. — Каким образом?

— Их миллион, — отмахнулся Жак. — Я могу заставить их умереть в адских мучениях, не сходя с этого места.

Симон в ужасе уставился на друга.

— Одно твоё слово, Сим, — глаза Жака страшно сверкнули. — И эти мерзавцы захлебнутся собственной кровью.

— И чем мы тогда будем лучше? — в горле жутко пересохло, и Симон закашлялся. — Нет, Жак, оставь. Не стоит гробить себя из-за этих уродов.

— Они убили твоих родителей, — напомнил Жак. — И сломали тебе жизнь.

— Да, всё верно, — согласился Симон. — Но теперь у меня наконец-то всё наладилось. У тебя всё более или менее наладилось. Давай не будем рисковать нашим с тобой будущим, хорошо? Они всё равно заплатят за всё, на свете есть справедливость. Я их, конечно, не прощаю, но и мстить не буду. Это моё решение, Жак. Обещай мне.

Жак долго сверлил его пронзительным взглядом, потом расслабился и кивнул. У Симона отлегло от сердца.

Весь этот год прошёл под эгидой страха, вызванного побегом из Азкабана Сириуса Блэка. В Министерстве все знали причину его побега: Гарри Поттер. Все знали, что Блэк хочет убить мальчика. И для Симона это было почти что личным оскорблением. Неужели Блэк, который спас ему жизнь, не пощадил собственного крестника? Неужели он настолько ненавидел мальчишку, что сумел сбежать из Азкабана, лишь бы убить его? В это верилось с трудом. Но других объяснений никто не предлагал.

А потом прошёл слух, что Блэка поймали, но он каким-то чудом сумел снова улизнуть. В Министерстве шептались, что в этом несомненно замешан Дамблдор. Симон часто слышал о директоре Хогвартса, но никогда не видел его вживую. Однако, по рассказам у него сложилось впечатление, что это один из сильнейших, мудрейших и справедливейших волшебников когда-либо живших на свете. Было странно, если такого человека подозревали в сговоре с беглым убийцей.

Тонкс, которая страшно переживала и ни с кем не хотела разговаривать о Сириусе Блэке, закончила учёбу, сдала экзамены, каким-то чудом даже подкрадывание и слежку, и стала аврором. Она не распространялась, чем собирается заниматься теперь, но в учебном центре каждый знал, что Грозный Глаз взял её в свою группу. Общаться они стали гораздо реже, хотя Тонкс оставалась работать в том же здании. Просто теперь она в основном проводила время в штаб-квартире авроров, а в спальни учебного центра заглядывала в короткие минуты свободного времени, чтобы повидать Энни.

В это лето после второго курса Симон и Энни пошли на довольно серьёзный шаг: они решили жить вместе. Студенты учебного центра вполне могли жить у себя дома и являться на занятия в положенное время, это не было запрещено. Однако, почти все предпочитали жить в общежитии при Министерстве, так было и удобнее, и веселее. Студентам платили неплохую стипендию, так что Симону и Энни даже не пришлось обратиться за помощью к родителям. Тем более, что Симон располагал пусть и небольшими, но собственными средствами, и финансовой проблемы съём квартиры не составил.

Жак, который всё-таки предпочитал общество Симона всякому другому, тоже съехал из учебного центра и теперь жил по соседству в маленькой квартирке в мансардном этаже пятиэтажного здания с видом на Темзу. Симон представления не имел, где друг взял деньги на неё. Именно тогда Симон впервые полностью осознал, что такое счастье. У него появился свой дом, который нужно было обеспечивать всем необходимым, и своя женщина, которую нужно было оберегать. В принципе, это было практически всем, что составляло счастье мужчины.

В конце лета на пару дней к ним в гости заглянули его родители. Мама со свойственным ей тактом не вмешивалась в заведённый Энни порядок ведения домашнего хозяйства и хвалила её пироги и пудинги, а папа использовал каждую возможность, чтобы напомнить Энни, как сильно она им нравится, как они рады, что рядом с Симоном находится именно она. И это делало Симона счастливым. В те дни его делала счастливым каждая мелочь. Утром он просыпался раньше Энни и подолгу смотрел на неё, опершись о локоть. Она была красива в любое время суток: вечером в роскошном платье, когда они шли в театр, утром с растрепанными волосами и припухшими со сна глазами, днём в строгой форме учебного центра Аврората с собранными в пучок волосами. Симон находил её красивой всегда.

А потом, как гром среди ясного неба, появилась новость о Турнире Трёх Волшебников. Симон, как и все, был взбудоражен новостью. Особенно волнение студентов третьего курса возросло, когда им объявили, что они будут в числе настоящих авроров дежурить на испытаниях, чтобы в случае чего прийти на помощь участникам. Это давало возможность и посмотреть на небывалое зрелище, и проявить себя при случае на глазах многих тысяч людей, и получить бесценный опыт. Симон ждал Турнира так, как не ждал даже Чемпионата мира по квиддичу, хотя конечно же они с Жаком не могли пропустить такое. Энни к квиддичу относилась вполне спокойно, поэтому они с Жаком оказались на финале вдвоём. Как оказалось, к счастью.

Всё, что случилось ночью после финала, стало для Симона настоящим шоком. Он в числе прочих авроров сражался, старался защитить волшебников, детей, даже получил лёгкую царапину от срикошетившего заклятия. Рядом с ним сражался Жак. Каждый раз, когда его взгляд падал на друга, Симона посещала одна и та же мысль: ведь Жак мог бы разбросать Пожирателей, просто шевельнув пальцем. Почему же он этого не делает? Почему не использует свои способности во благо? Даже мелькнуло подозрение: а уж не преувеличивает ли Жак своих возможностей? Но как только в Симона угодила искра расщепившегося от столкновения с деревом заклятия, как только он вскрикнул и схватился за пронзённую острой болью ногу, ближайшие к ним Пожиратели разлетелись по сторонам как невесомые семена одуванчика на ветру, хотя Жак не произнёс ни слова и не сделал ни одного движения. Потом Симон почувствовал, как его как будто завернули в тёплое одеяло, и понял, что Жак укрыл его какими-то недоступными для его понимания чарами.

Утром Энни, держа палочку в трясущейся руке, обрабатывала его пустяковую ранку и повторяла, что она должна была быть рядом. А Симон улыбался, кивал и благодарил Мерлина, что её там не было. Тогда он впервые понял, как сложно ему будет защищать незнакомых людей, когда за его спиной всегда будут Жак и Энни. И, если за Жака можно было не беспокоиться, то страх за Энни мог пересилить все остальные чувства, а это было непозволительно. Первая и самая важная заповедь аврора: безопасность беззащитных превыше всего. А Энни беззащитной не была.

А потом начался Турнир, и Симону посчастливилось присутствовать на церемонии выбора участников. Когда профессор Дамблдор произнёс имя Флер Делакур, Симон остолбенел. Он бы, конечно, узнал Флер, но даже он не ожидал, что она станет такой. Он нисколько не винил парней, смотревших ей вслед с совершенно бараньим выражением на лицах. Флер была ослепительно, сногсшибательно красива, это было глупо даже отрицать. Но Энни была красивее своей собственной, уникальной, не только внешней, но и внутренней красотой.

А потом из кубка неожиданно вылетела четвёртая бумажка с именем Гарри Поттера, и Симон сразу понял, что это не к добру. Вдобавок ко всему в Министерстве всё ещё обсуждали неожиданную отставку Грозного Глаза, который теперь, как ни в чём ни бывало, сидел за столом преподавателей и мило беседовал с профессором МакГонагалл. Тонкс говорила Энни, что Грюм получил приглашение от профессора Дамблдора занять пост преподавателя Защиты от тёмных искусств, но он твёрдо решил ответить отказом. А потом совершенно неожиданно поменял своё решение, и у Тонкс не было никаких объяснений произошедшему.

Всё открылось в конце года, и объявший всех ужас был так велик, что даже итоговые испытания авроров было принято провести на две недели раньше. Министерству нужны были бойцы. Будущее представлялось слишком туманным, слишком страшным, и именно тогда Тонкс рассказала Энни об Ордене Феникса. А Энни, конечно, передала ему. Именно тогда состоялась самая крупная ссора за всё время их отношений. Симон не смог повлиять на принятое Энни решение, и в один из мирных летних вечеров они оба отправились на первое собрание Ордена. Жаку Симон пока ничего не рассказал.

Симон хорошо помнил своё первое впечатление от штаб-квартиры Ордена Феникса. Его тогда охватило тяжёлое чувство омерзения, угнетённости и удушья. Хотелось выйти обратно на улицу, к свету, к воздуху. Коридор был настолько тёмным, а воздух в нём настолько затхлым, что Симон на секунду подумал, уж не ошиблись ли они дверью. То есть, вот здесь обретаются волшебники, готовые бороться с темнотой? В этой самой темноте?

Их встретил ещё довольно молодой волшебник в потёртой мантии, на которой тут и там виднелись аккуратные, но всё-таки заметные заплатки. Его бледное лица, местами покрытое шрамами, стало первым приятным впечатлением для Симона от этого ужасного дома.

— Добро пожаловать, — приятным голосом проговорил мужчина, протягивая руку и забирая у Энни пальто. — Меня зовут Римус Люпин. А вы, должно быть…

— Энни, ну наконец-то! — Тонкс с поистине слоновьей грацией хотела было броситься подруге на шею, но по дороге зацепилась ногой за отвратительную держательницу для зонтов в виде ноги тролля и рухнула бы на пол, если бы Люпин не успел подхватить её.

— Осторожнее, пожалуйста, Нимфадора, ты же покалечишься, — улыбнулся он, осторожно ставя девушку на ноги, и Симон с изумлением отметил, что Тонкс не завопила на него с красными от злости волосами и не потребовала навсегда забыть её глупое имя. — К тому же, совсем ни к чему будить миссис Блэк, она и так только что…

Конец предложения потонул просто в чудовищной кокофонии. Симон машинально схватился за палочку, но Люпин только страдальчески поморщился и быстрыми шагами подошёл к стене, закрытой плотными портьерами.

— Ублюдки! Грязнокровки! Предатели! — на одной ноте вопил донельзя противный голос, но Люпин даже ухом не повёл. — Убирайтесь из моего дома! Как вы смеете ходить своими ногами по этому полу, который видел только…

— Моральное разложение, ненависть и злобу? — перебил другой, тоже очень злой голос со стороны лестницы, и Симон с Энни синхронно повернули головы в ту сторону. На первой ступеньке мрачной лестницы стоял Сириус Блэк.

— Да как ты смеешь? — Симон чуть пошатнулся и благодаря этому увидел за портьерами портрет отвратительной на внешность женщины с налитыми кровью от гнева глазами. — Как ты посмел вернуться в этот дом, ты…

— Закрой свой рот! — рявкнул Сириус, хватая портьеры и стараясь задёрнуть их, чтобы хоть как-то приглушить пронизывающий до мозга костей голос.

— Сириус, я помогу, — Тонкс рванула портьеру с другой стороны, но сделала только хуже, и портрет открылся почти целиком, открывая её для бешеного взгляда женщины. Люпин поспешил отстранить девушку в сторону и сам взялся за портьеру.

— Позор всего нашего рода! — завопила женщина с новой силой. — Твоя мать, несчастная шлю…

— Заткнись!!! — заорал Сириус так громко, что зазвенело в ушах. — Не смей даже открывать свой поганый рот в её сторону!

— Ууу, спелись, — с дикой ненавистью зашипела женщина на портрете, сменив тактику. — Хотя, чего ещё ожидать от таких, как вы оба? Предатель крови, предатель своей семьи, отщепенец и плод союза безмозглой предательницы и грязного маггла!

— Ну, знаете, — на лице Люпина было написано возмущение, — я не позволю вам в таком тоне говорить о девушке, которая, к тому же…

— Да что ты разговариваешь с этой мегерой? — пропыхтел Сириус, напрягая все силы, чтобы сдвинуть портьеры. Симон непроизвольно потянулся помочь, но Энни схватила его за руку и заставила остаться на месте. — Всё! Надеюсь, она захлебнётся в собственной желчи. Интересно, портреты можно как-нибудь убить? Или хотя бы заставить молчать?

Люпин укоризненно посмотрел на него и едва заметно повёл головой в сторону замерших у дверей Симона и Энни.

— А, прошу прощения, — Сириус несколько развязно поклонился. — Как хозяин этого дома, я счастлив приветствовать вас… Хотя, к чёрту всё это дерьмо!

— Сириус! — рявкнул Люпин, и Симон поразился, когда Сириус послушно закрыл рот и уже другим, нормальным голосом произнёс:

— В общем, добро пожаловать в штаб-квартиру Ордена Феникса, собрание начнётся с минуту на минуту, поднимайтесь на второй этаж, вторая дверь по коридору направо. Я мигом.

Симон молча потянул Энни за собой к лестнице, делая знаки Тонкс, чтобы и она поднялась следом. У Симона было стойкое ощущение, что они ввязались во что-то нехорошее. Тонкс с немного пришибленным видом начала карабкаться по ступенькам, то и дело запинаясь и рискуя разбить себе нос.

— Сколько ты выпил сегодня, Сириус? — донёсся снизу тихий голос Люпина. — Что скажет Дамблдор?

— Какое мне дело до того, что скажет Дамблдор? — нетерпеливо перебил Сириус. — Мы уже не в школе, Римус, почему я должен бояться его?

Ответа Люпина Симон уже не расслышал.

— Вон та дверь, — Тонкс с несчастным видом махнула на двустворчатую дверь, едва освещённую тускло горевшей свечой в огромном резном подсвечнике. — Заходите, я сейчас.

— Дора, — Энни схватила подругу за руку. — Что здесь происходит? Сириус Блэк?

— А, сейчас Дамблдор всё расскажет, — Тонкс махнула рукой и скрылась в тёмном коридоре.

— Мне всё это очень не нравится, — ни к кому не обращаясь, прошептал Симон. — Лучше бы мы сидели дома.

— Согласна, — Энни виновато взглянула на него. — Прости, что притащила тебя сюда. Но я думала…

— Ладно, ладно, — Симон поцеловал её в лоб. — Давай уж послушаем, раз пришли.

В комнате оказалось много знакомых лиц. Из глубокого мягкого кресла с радостью поднялась профессор МакГонагалл, как будто немного помолодевшая от приятного волнения. В углу комнаты обнаружился мистер Уизли, подавший Симону руку и представивший их с Энни своей жене, пухленькой миловидной волшебнице с удивительно добродушным лицом. Грюм отсалютовал им со своего места прямо по центру первого ряда расставленных кем-то стульев. Энни натянуто поздоровалась со стоявшим в стороне ото всех бледным худым мужчиной в чёрной мантии с сальными волосами и страшно неприятным выражением лица. Создавалось ощущение, что его не просто заставили прийти сюда, но ещё и волокли силой по грязным улицам Лондона. На приветствие Энни он не ответил.

— Кто это? — шёпотом спросил Симон, когда они уселись на два крайних стула во втором ряду.

— Профессор Снейп, — Энни чуть поморщилась. — Мой бывший преподаватель Зельеварения. Премерзкий тип.

— Я тебе это и так мог бы сказать, — попытался пошутить Симон, непроизвольно бросая взгляд на Снейпа. Две пары чёрных глаз встретились, и Симон отвернулся первым, не вынеся презрения, которое сочилось из зрачков профессора зелий.

— Доброго всем вечера! — вдруг раздался звучный голос, и на середину комнаты вышел профессор Дамблдор в своей привычной мантии с белой как снег бородой. Симон уже не раз видел директора Хогвартса, пару раз даже беседовал с ним, обсуждая вопросы безопасности участников Турнира Трёх Волшебников, но всё равно всякий раз его охватывал благоговейный трепет от веявших от старого волшебника силы и спокойствия.

Дамблдор окинул взглядом из-под очков-половинок всех собравшихся, и его глаза на секунду задержались на Симоне.

— Я думаю, все вы знаете причину, из-за которой мы собрались здесь сегодня, — интонация была утвердительной, и никто не посмел вставить ни слова. — Однако, вы знаете далеко не всё. Я бы даже сказал, вы знаете так мало, что это даже неловко назвать знанием.

Профессор МакГонагалл нетерпеливо дёрнула уголком крепко сжатых губ.

— Итак, что вы знаете? — невозмутимо продолжил Дамблдор. — В самом конце третьего испытания Турнира Трёх Волшебников случилось нечто ужасное: кто-то убил Седрика Диггори и едва не убил Гарри Поттера. По утверждению единственного оставшегося в живых свидетеля, который выражает желание говорить, то есть Гарри Поттера, это сделал Волан-де-Морт.

В комнате раздались приглушённые вздохи, и тихий ропот прошёл по рядам собравшихся. Дамблдор обвёл всех вмиг посуровевшим взглядом.

— Моё первое и, возможно, самое важное требование, — спокойно и серьёзно произнёс он, — называть Волан-де-Морта по имени. Без страха, без колебаний. Это не его настоящее имя, он сам выдумал его для себя, и я не вижу ни единой причины, почему мы должны бояться произносить его. Если кто-то чувствует, что неспособен на такой поступок, то я предлагаю ему сразу покинуть эту комнату и не впутывать себя в опасное дело, ради которого мы все сегодня здесь собрались.

В комнате стояла гробовая тишина. Никто не шелохнулся. Симон, который не так уж часто слышал разговоры о Волан-де-Морте во Франции, где его имя не внушало такого уж ужаса, отнёсся к этому требованию вполне спокойно. Но многие другие, даже профессор МакГонагалл, сидели бледные, с полными решимости лицами, как будто готовились совершить какой-то подвиг.

— Очень хорошо! — Дамблдор радостно потёр руки. — Я рад, что не ошибся в вас. Итак, друзья, как это ни прискорбно признавать, но вы должны услышать это. Волан-де-Морт вернулся. Он снова обрёл тело, палочку и былую силу. К сожалению, даже большую, чем раньше.

Симон огляделся по сторонам. Он видел окаменевшие лица, потемневшие от гнева и страха глаза, видел железную решимость бороться. Даже Энни, старавшаяся особо не говорить о Волан-де-Морте и Пожирателях при нём, выглядела готовой сию же минуту броситься в схватку с врагом. Симон прислушался к себе. Пожиратели убили его родителей, но почему-то он не чувствовал ненависти ко всем ним, нет. Только к троим людям. Ну, и был ещё Сириус Блэк.

— Каждый из тех, кто находится в этой комнате, знает, на что способен Волан-де-Морт, — медленно проговорил Дамблдор, и на его лице появилось грустное выражение. — Каждый из вас понёс потери в войне с ним, каждому из вас есть за что сражаться сейчас.

Симон снова обвёл взглядом лица собравшихся. То же сделал и Дамблдор.

— Предлагаю сегодня, в наше первое собрание, поделиться друг с другом и ещё раз вспомнить, кого мы потеряли, — вдруг предложил он. — Это поможет нам… ммм… укрепить боевой дух. К тому же, мы должны помнить тех, кого больше нет с нами. Память о них должна жить.

Вперёд выступил Грозный Глаз со своим обычным сумрачным выражением.

— Не думаю, что стоит терять на это время, Альбус, — отрывисто бросил он. — Лучше сразу перейти к делу.

— Я бы не стал называть дань памяти павшим потерей времени, Аластор, — укоризненно заметил Дамблдор.

— Все всё помнят, — не сдался Грюм. — Не надо ворошить прошлое и копаться в душах. До добра это не доведёт.

— Боюсь, я не готов согласиться с тобой, мой друг, — Дамблдор явно приготовился к спору, но профессор МакГонагалл громко кашлянула, и он осёкся. — Итак, пожалуй, я начну первым. Я потерял множество учеников в борьбе с Пожирателями смерти. Все они были смелыми, честными, отважными людьми и талантливыми волшебниками. Это было будущее магической Британии. Я потерял многих друзей, хотя они и были значительно младше меня, по крайней мере, большинство из них, я считал их друзьями. Я, старик, потерял право мирно уйти на покой и наслаждаться разгадыванием маггловских сканвордов, сидя по вечерам за стаканчиком медовухи.

Тонкс не сдержалась и тихонько фыркнула, быстро прикрыв рот ладонью.

— Да, Нимфадора, — широко улыбнулся в ответ ничуть не оскорблённый Дамблдор. — Я старый человек, я не хочу воевать. Но Волан-де-Морт лишил меня возможности спокойно дожить оставшиеся мне годы в любви и почёте, которых я, смею надеяться, заслуживаю.

Симон покосился на Энни, но та взирала на своего бывшего директора с выражением, близким к обожанию, и явно не видела ничего странного в его речах.

— Кто-нибудь ещё хочет что-то сказать? — Дамблдор уселся на стул и обвёл благожелательным взглядом присутствующих.

— Если позволите, Альбус, — со своего места поднялся мистер Уизли, — я бы хотел добавить. В прошлой войне моя жена потеряла своих братьев. Чистокровные семьи, для которых честь рода и верность традициям ещё не потеряла своего значения, потеряли право ходить с высоко поднятой головой. Меня, например, в открытую называют предателем имени волшебника, хотя, я уверен, есть люди, заслуживающие этого звания куда больше, чем я.

— Никто из нас в этом не сомневается, Артур, — мягко вставил Дамблдор.

— И давайте не забывать о магглах, — мистер Уизли начал горячиться. — Что станется с ними, если мы опустим руки? Что будет с полукровками или магглорождёнными? Их же просто-напросто истребят! А ведь среди них есть выдающиеся волшебники, что лишний раз доказывает…

— Да, Артур, все это уже сто раз слышали, — буркнул Грюм, закатывая единственный целый глаз.

— У меня всё, — мистер Уизли с достоинством поправил мантию и сел на место. Миссис Уизли тут же просунула руку ему под локоть, и Артур благодарно сжал её ладонь. Симон наблюдал за ними с искренней симпатией. Сидевший рядом с Артуром парень с длинными рыжими волосами перехватил его взгляд и слегка подмигнул ему.

— Могу я, профессор? — хрипло осведомился до этого стоявший, прислонившись плечом к дверному косяку, Сириус Блэк.

— Сколько можно повторять, Сириус, не нужно постоянно звать меня профессором, — улыбнулся Дамблдор.

— Мне так больше нравится, — буркнул Сириус, резким движением головы откидывая назад длинные, спутанные волосы. — Из-за этого уб…

— Сириус! — резко оборвал его Люпин.

— Из-за этого Лорда Волан-де-Морта, — Сириус с сарказмом выделил его имя, — я потерял всё. Я потерял лучшего друга на свете, человека, которого я считал братом, который был моей семьёй. Я потерял девочку, которая была мне как сестра, которая только начинала жить, и её жизнь должна была быть долгой и счастливой. Я потерял свободу. Я потерял жизнь. Я потерял доброе имя. Мой единственный друг, который у меня остался, много лет считал меня предателем, и я не виню его.

На лице Люпина была написана неприкрытая боль.

— Я потерял право быть рядом со своим крестником, — голос Сириуса задрожал от едва сдерживаемой ненависти. — Я не могу выполнить единственную просьбу моих друзей и приглядеть за их сыном. Я не могу защищать его. Хотя, тут я должен винить не Волан-де-Морта…

— Мы уже сто раз обсуждали с тобой, Сириус, — мирно начал Дамблдор, но в его голосе впервые прозвучали металлические нотки, — что Гарри не станет легче, если тебя снова отправят в Азкабан.

— Сириус, сядь, — попросил Люпин, хлопнув ладонью по стоявшему рядом стулу.

Симону показалось, что Люпин был единственным человеком в комнате, за исключением, может, Дамблдора, который мог обуздать Блэка.

— Дора была права, — потрясённо шепнула Энни ему на ухо. — Он не мог предать Поттеров.

— Вижу, — кивнул Симон. Но что тогда он делал в его доме в ту ночь вместе с Пожирателями? Неужели Симон ошибся?

— Да, Лили и Джеймс Поттеры — это одна из самых страшных потерь той войны, — в глазах Дамблдора блеснули слёзы. — Невосполнимая потеря.

В углу громогласно всхлипнул примостившийся сразу на трёх стульях Хагрид. Симону великан всегда нравился своей искренностью и верностью Дамблдору.

— Может быть, перейдём к делу? — растягивая слова, проговорил Снейп с таким видом, как будто своим присутствием он делал всем огромное одолжение. — Не у всех здесь много свободного времени.

— Чем это ты так занят, Снейп? — громко спросил Сириус, не обращая внимания на тычки Люпина. — К своим маринованным жабам и засушенным змеям торопишься?

— У меня, Блэк, есть настоящие дела, в отличие от некоторых, — Снейп позеленел от ненависти. — Я не могу позволить себе целый день слоняться без дела с бутылкой огневиски в кармане.

— Ах ты… — Сириус попытался было достать палочку, но Люпин железной рукой перехватил его за запястье и слегка встряхнул. — Поговори мне ещё тут!

— Я думал, в Орден не принимают всё ещё не прошедших переходный возраст подростков, — процедил Снейп, и Дамблдор поднялся на ноги.

— Достаточно, Северус, — властно приказал он, и Снейп раздраженно отвернулся. — Если мы хотим представлять из себя реальную силу, мы должны быть едины. Наша идея не сработает, если мы будем тратить силы и время на внутренние ссоры и склоки. Все мы здесь взрослые люди и у всех у нас единая цель. Давайте идти в этом направлении, и тогда у нас есть шанс победить.

Сириус пробормотал что-то неразборчивое, но вряд ли лестное для Снейпа, потому что Люпин поспешил фальшиво закашляться, а сидевшая неподалеку Тонкс приглушённо пискнула от смеха. Дамблдор бросил на Сириуса грустный взгляд и опёрся обеими руками о высокую спинку стула.

— Итак, теперь я спрашиваю каждого из вас, готовы ли вы бороться? Готовы ли вы тратить всё свободное время, все свои силы, готовы ли вы рисковать жизнью? — требовательно спросил он, окидывая собравшихся цепким взглядом. — И, конечно, готовы ли вы соблюдать секретность?

Все закивали, и Симон слегка повернул голову в сторону Энни. Она встретила его взгляд, гордо вскинув голову, и медленно кивнула. Симон испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, он же всегда хотел отомстить, вот и представился случай. С другой, кому он будет мстить? Другим людям, не имеющим отношение к смерти его родителей? Но глубоко внутри он уже знал, что не уйдёт. Ни один нормальный человек не присоединился бы к Волан-де-Морту по собственной воле, а значит, нормальных людей там нет. Все они такие же, как Лестрейнджи и Коул Джеймсон-старший. Вот только Энни в это впутывать не хотелось. А вот Жаку стоило сказать. Хотя, какая разница? Он всё равно узнает, если захочет. А вообще, не их это дело. Встать бы сейчас и уйти.

— Каждый, кто сомневается в своих силах или возможностях, должен быть готов к тому, что я сотру из вашей памяти все воспоминания о сегодняшнем вечере, — предупредил Дамблдор. — Этот дом запечатан заклинанием Доверия, и я являюсь Хранителем. Все вы получили этот адрес от меня: кто-то в устной, кто-то в письменной форме. Если со мной что-то случится каждый из вас, в свою очередь станет Хранителем, поэтому, вы должны понимать, какая ответственность и какая опасность ляжет на ваши плечи.

— Голосуем? — Сириус развязно вскинул вверх правую руку. — Кто за?

— Хорошая идея, Сириус, — одобрительно кивнул Дамблдор, и Симону оставалось только удивиться его выдержке. — Давайте проголосуем. Кто готов стать членом Ордена Феникса со всеми вытекающими последствиями?

Вверх взметнулись руки, много рук, все. Симон машинально поднял свою вслед за тонкой рукой Энни, всё ещё до конца не уверенный, что они не совершают непоправимой ошибки. У него вообще отсутствовало ощущение реальности происходящего. Казалось, потряси головой — и все эти люди, все эти слова бесследно исчезнут, забудутся, изгладятся из памяти.

— Я не буду просить вас клясться в верности Ордену, — внушительно проговорил Дамблдор. — Я не буду накладывать на вас заклятие, каждый из вас свободен в своем выборе. Пусть честность и преданность станут символом нашего братства.

— Братства, — фыркнул Сириус, бросив выразительный взгляд на Снейпа. Тот в ответ лишь скосил полные холодной ненависти чёрные глаза в его сторону. Люпин выглядел так, будто больше всего ему хотелось начать плакать и рвать на себе волосы, но он не мог себе этого позволить. Тонкс же ситуация явно забавляла, она то и дело прикрывала рукой дрожащие от едва сдерживаемого смеха губы, пытаясь сделать вид, что безостановочно зевает.

— Теперь к делу, — Дамблдор вмиг как-то подобрался. — Разумеется, я не стану рассказывать здесь всё. Только главное. Волан-де-Морт ищет одну вещь, которую считает жизненно необходимой для себя. Таким образом, сейчас перед ним намечено две цели: убить Гарри и заполучить это… Оружие, будем условно называть это так.

При словах «убить Гарри» Сириус довольно отчётливо выругался сквозь зубы, и в этот раз Люпин и не подумал делать ему замечание.

— Я даже не могу сказать, какая цель для него приоритетнее на данный момент, — Дамблдор был серьёзен как никогда. — Поэтому, один из важнейших блоков нашей работы будет посвящён охране Гарри и Оружия.

— Альбус, — вмешалась профессор МакГонагалл, — неужели мы не будем даже знать, что охраняем?

— Для вашей же собственной безопасности, — кивнул Дамблдор. — И для безопасности всей задумки. Если кого-то из вас заставят выпить сыворотку правды, подвергнут Империусу или даже Круциатусу, вы всё равно не сможете сказать того, чего не знаете.

— Во… Волан-де-Морт знает, где находится это Оружие? — спросил мистер Уизли, чуть запнувшись в начале фразы и вспыхнув до корней волос.

— Знает, — признал Дамблдор. — В Отделе тайн Министерства магии.

Раздались удивлённые возгласы.

— Прошу тишины! — Дамблдор поднял обе руки вверх. — В прямом смысле слова это не является Оружием. Просто я не хочу, чтобы эта вещь попала к нему в руки. Поэтому я очень рад, что к нам присоединились министерские работники, в особенности авроры. Стерджис, Нифадора, Кингсли, вы сможете оказать нам неоценимую услугу.

— Тебе не кажется, что это похоже на революцию? — тихонько шепнул Симон на ухо Энни, и та вскинула на него расширившиеся от удивления глаза. — Я имею в виду, мы же с Волан-де-Мортом драться собирались, разве нет? Почему теперь мы будем шпионить в Министерстве?

— К моему огромному сожалению, наш глубокоуважаемый Министр продолжает валять дурака, отрицая очевидное, — словно подслушав его слова, объявил Дамблдор. — Министерство, вместо того, чтобы заниматься своей прямой обязанностью — защищать магическое и маггловское население Британии, пытается очернить в глазах общественности имя подростка, который является единственным желающим донести до людей правду свидетелем возвращения Волан-де-Морта.

Сириус снова в красочных эпитетах объявил, кем именно он считает репортёров «Ежедневного пророка» и куда, по его мнению, они дружно должны отправиться вместе с Министром, предварительно засунув свою газетёнку в то место, на котором сейчас сидели все присутствующие.

— Сириус! — простонал Люпин, пока Тонкс снова давилась от смеха, уткнувшись лицом в колени.

— Чувства Сириуса вполне можно понять, — невозмутимо заметил Дамблдор. — Конечно, я не сторонник употребления подобных… ммм… выражений, особенно при дамах, но в сложившейся ситуации я считаю индивидуумов, которые до потери пульса боятся признать правду и теряют драгоценное время, форменными идиотами.

Тут уже натянуто захихикали все. Симон поймал себя на том, что тоже криво ухмыляется. Фадж в последнее время почти не встречал симпатии ни в рядах министерских сотрудников, ни в рядах волшебников по всей Британии.

Дальше были долгие споры об очерёдности дежурств, о графике работы присутствующих, о направленности деятельности, что мало интересовало Симона. Он был свободен всегда, он даже уяснил, что дежурить в Министерстве будет третьим по счёту. Его поражала доверчивость всех этих людей. Они уже прошли через одну войну, которая была полна страшных предательств, взять хоть того же Питера Петтигрю, о котором Дамблдор тоже упомянул мимоходом для тех, кто был не в курсе полной истории Сириуса. Чему же научил их прошлый опыт? Ровным счётом ничему, если они пригласили на первое же собрание своей тайной организации совершенно постороннего Симона Сайпреса, человека с улицы. Несколько раз он слышал брошенные вполголоса замечания о том, что у него не меньше поводов желать поражения Волан-де-Морта и его Пожирателей. И никто не знал, что в душе Симон ничего подобного не хотел. Точнее, хотел, но предпочитал, чтобы всё свершилось как-нибудь само собой, без его непосредственного участия. Ему было практически всё равно на эту войну, она никак его больше не касалась. Он бы с превеликим удовольствием забрал Энни, Жака и вернулся бы к родителям во Францию. Но не скажешь ведь всего этого теперь.

— Симон, если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой пару минут наедине, — внезапно Дамблдор обратился прямо к нему, и Симон на секунду испугался, что и директор Хогвартса применяет легилименцию направо и налево. — Почти наедине, думаю, к нам ещё присоединится профессор Снейп.

Симон разговаривать со Снейпом совершенно не хотел. Ему профессор не понравился с первого взгляда, он вообще не представлял себе, зачем приглашать такого человека на подобные собрания. Тем более, что все присутствующие относились к нему с плохо скрываемой антипатией. Но и отказаться от разговора Симон тоже не мог. В конце концов, не он ли пару минут назад мысленно сетовал на беспечность и доверчивость Дамблдора?

— Симон, мы с тобой практически не знакомы, что очень обидно, — дружелюбно начал Дамблдор, когда Снейп закрыл за собой дверь соседней комнаты и встал, прислонившись к ней спиной, явно давая понять, что не пробудет здесь ни секунды дольше, чем того потребует от него необходимость по имени Дамблдор. — Я рассчитывал заполучить тебя в качестве ученика, но, к моему огромному и искреннему огорчению, вышло по-другому.

Симон озадаченно кивнул, не зная, что на это ответить.

— Я хорошо знал твою маму, — Дамблдор улыбнулся с грустной улыбкой на лице, его глаза смотрели в стену поверх головы Симона и явно видели что-то, недоступное больше ничьему взгляду. — Блестящая молодая волшебница, блестящая… А твой отец рисовал просо потрясающие пейзажи. Наверное, ты не знаешь, но у меня в кабинете в Хогвартсе висит нарисованный его рукой вид на Букингемский дворец осенью. Прекрасная вещь!

Симон выпучил глаза.

— Я могу… — ему пришлось откашляться, — я могу…

— Взглянуть на него? — живо перебил Дамблдор. — Разумеется, разумеется, мой мальчик, в любое время. Я считаю своим долгом и вовсе подарить его тебе. Всё-таки это память о твоём отце и кому как не его сыну…

Снейп громко прочистил горло.

— Профессор Снейп торопится, — сменил тему Дамблдор, подводя Симон к низкому дивану, обитому зелёным плюшем. — Я хотел поговорить с тобой о твоём друге, Жаке Фелоне.

Симон выпрямился. В мозгу сразу зазвенел тревожный звоночек.

— Я бы хотел попросить тебя ничего не говорить ему об Ордене Феникса и обо всём, что ты сегодня здесь услышал, — медленно и раздельно проговорил Дамблдор, зорко следя за реакцией Симона.

— Невозможно, — только и ответил Симон, помотав головой. — У нас с Жаком нет секретов друг от друга. Я хотел наоборот попросить разрешения в следующий раз привести его с собой.

— Боюсь, что я вынужден настаивать, — печально пожал плечами Дамблдор. — Это для общего… так всем будет лучше.

— Но вы знаете, на что он способен? — взволнованно спросил Симон. — Вы понимаете, что он может быть вам полезен?

— Я допускаю, что он может быть нам полезен, — Дамблдор едва заметно выделил слово «нам», и Симон бросил на него быстрый взгляд. — Но гораздо больше я боюсь того, что мы можем получить в результате.

— Вы не понимаете, — Симон начал горячиться, постарался взять себя в руки, вышло плохо. — Я уверен, что Жак может… что он сильнее Волан-де-Морта, что он может с ним покончить.

— Возможно, в будущем, — слегка поколебавшись, ответил Дамблдор. — Сейчас, боюсь, это не под силам даже Жаку. И неважно, насколько большим могуществом он обладает.

— Я всё равно не смогу скрыть от него, — привёл последний аргумент Симон. — Он в совершенстве владеет легилименцией, он узнает сам.

— И тут мы подходим к цели нашей беседы, — Дамблдор негромко хлопнул в ладоши. — Профессор Снейп любезно дал своё согласие учить тебя окклюменции.

Симон чуть было не ляпнул, что слова «Снейп» и «любезно» в принципе не могут стоять в одном предложении, но вовремя прикусил язык.

— Это поможет тебе защитить свой разум от любых проникновений извне, в том числе, и от Жака, — подытожил Дамблдор, так и не дождавшись ответа.

— Нет, профессор Дамблдор, — Симон поднялся на ноги.— Я вынужден отказаться. Если это единственный выход, то я скорее соглашусь стереть себе память о сегодняшнем собрании. Я не буду обманывать Жака.

— А как же Энни? — невинно спросил Дамблдор, и Симон потерял дар речи. Старый хитрец!

— Энни поддержит меня, — хотелось бы ему быть так в этом уверенным на самом деле.

— Боюсь, что Энни не откажется помогать нам, — вполне справедливо усомнился в его заявлении Дамблдор. — В таком случае, ты оказываешься перед довольно нелёгким выбором, не правда ли?

Симон ошалело смотрел на невозмутимо почёсывавшего нос Дамблдора, тот отвечал ему вежливым взглядом.

— Я не понимаю… — наконец, к Симону вернулся дар речи. — Вы не доверяете Жаку?

— Я не знаю его силы, — поправил Дамблдор. — И никто не знает, даже он сам. Нам же не хочется получить ещё одного Волан-де-Морта?

Симон замер с открытым ртом, так и не произнеся ни слова. Если Жака накроет темнота… Кто знает, сможет ли он различать друзей и врагов? Нет, Дамблдор прав, Жаку здесь не место. Осталось решить, готов ли Симон врать в лицо друга. Но выбора-то и не было, если Энни соберётся участвовать в деятельности Ордена, а она уже своё решение приняла, то у Симона не оставалось другого выхода, только быть рядом с ней.

— Ладно, — неохотно согласился он, и в глазах Дамблдора на секунду мелькнуло торжество. — Давайте попробуем. Но он гораздо сильнее меня, я не виноват, если мне не хватит сил поставить блок.

— Предоставьте это мне, — презрительно бросил Снейп. — Первое занятие в среду в восемь часов вечера. Здесь.

И с этими словами Снейп, не попрощавшись, вышел из комнаты, взмахнув полами длинной чёрной мантии.

Симон чувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что он ввязался во что-то чужое, ненужное, чего было бы лучше избежать. Сначала он даже забеспокоился, уж не струсил ли он? Но нет, особого страха он не испытывал. Скорее всего, потому что, несмотря на произошедшую с ним трагедию, плохо представлял, с чем имеет дело. Просто… Просто всё было так хорошо… Они с Энни всегда могли уехать во Францию, забрать туда всех, кто им дорог, и жить спокойно, без войны, без потерь, без страха.

— Скажи что-нибудь, — нарушила повисшую между ними тишину Энни. Они не разговаривали с самой Площади Гримо, молча прошли по тёмным улицам, Симон молча стоял за спиной у Энни, пока она открывала дверь в их квартиру. Они молчали, пока Энни ставила в духовку вчерашний пирог с яблоками и корицей. Они поужинали в полной тишине, которая начинала тяготить обоих. Энни мыла посуду, иногда бросая тревожные взгляды на застывшего за столом Симона. И, наконец, не выдержала.

Симон поднял голову и посмотрел на неё, как будто не понимая такой простой просьбы.

— Что, например? — его голос прозвучал непривычно холодно, и Энни почувствовала, тяжесть в груди.

— Ты сердишься на меня? — просто спросила она.

— За что?

— За то, что заставила тебя пойти. Что заставила тебя участвовать во всём этом?

Симон устало прикрыл глаза и ничего не ответил. Энни присела на стул напротив него и положила обе ладони на стол.

— Что не так? — в её голосе прозвучали металлические нотки, жёсткие. — Что тебя напрягло?

Симон посмотрел на неё, в упор, прямо в глаза, и почувствовал, как внутри поднимается злость. Злость на неё. Он никогда ещё на неё не злился.

— Много чего, — бросил он, почти выплюнул. Энни вздрогнула, почти напуганная его тоном. — Куча незнакомых людей, с которыми у меня не было никакого желания знакомиться. Сириус Блэк. Дамблдор. Снейп. Мало?

— Что не так, Симон? — настойчиво повторила Энни, закусывая губу. — Дамблдор сказал тебе что-то?

Симон резко встал, и его стул с грохотом упал на пол. Энни поморщилась, но ничего не сказала.

— Просто не говори со мной пока, — он развернулся и пошёл в спальню, которую они устроили, отгородив часть комнаты деревянной ширмой. Энни пошла за ним. Симон улёгся на кровать, сминая мантию, и закинул руки за голову. Энни никогда не позволяла ему лежать на их кровати в уличной мантии и в обуви, но сейчас она предпочла проигнорировать нарушение её правил.

— Симон, что случилось? — она осторожно присела на краешек кровати, тревожно вглядываясь в его потемневшее, мрачное и какое-то опасное лицо. — Расскажи мне.

Симон молча смотрел в потолок, а внутри всё сильнее, всё ощутимее вибрировал гнев.

— Симон… — Энни взяла его за руку, попыталась разжать стиснутые в кулак пальцы, но Симон вдруг резко выдернул свою ладонь. Так резко, что Энни тихонько вскрикнула от боли. Симон вскочил с кровати и широкими шагами вернулся в ту часть комнаты, которую они именовали гостиной. На Энни он даже не оглянулся.

Симон был зол. Так зол, как, наверное, не был ещё никогда в жизни. И злость его, за неимением другого объекта, полностью сосредоточилась на Энни. Из-за неё он пошёл туда, потому что ей, видите ли, захотелось. Из-за неё он ввязался в дело, которое его не трогало, не привлекало, не вдохновляло и даже не заботило. Из-за неё он будет теперь тратить чертову тучу времени на какие-то нелепые дежурства, на охрану какого-то мальчишки, на ненужные занятия окклюменцией с человеком, который вызывал у него в лучшем случае омерзение. Из-за неё он будет скрывать от Жака огромный кусок своей жизни, закрывать от него свой разум, открыто врать в лицо. Из-за неё он может потерять самого близкого человека на свете. Она не оставила ему никакого выбора. Она не дала шанса принять другое решение. Всё из-за неё.

Энни появилась из спальни минут через пятнадцать. Симон слышал, как она копошилась там, но не сильно интересовался, чем именно она занималась. Она была аккуратно одета в джинсы и белый свитер, в одной руке держала коричневую кожаную куртку, в другой — большую чёрную сумку. Которую счастливый Симон внёс в эту самую квартиру в первый вечер их совместной жизни… В груди закололо.

— Ты куда? — злость ещё давала о себе знать, и вопрос прозвучал резко. Энни гордо вскинула голову, так, что заплясали собранные в высокий хвост на затылке волосы.

— Я бы сказала, что это не твоё дело, — ядовито ответила она, стрельнув на него карими, полными гнева и обиды глазами, — но скрывать тут нечего. Я возвращаюсь к родителям.

Симон сжал зубы так крепко, что они едва не превратились в порошок. Хотелось что-нибудь сломать или садануть по стене кулаком, пробить дыру в стене, куда-то деть бушевавшую в нём энергию.

— За остальными вещами придёт папа, — добавила Энни. — Я отдам ему ключи, а он потом оставит их здесь.

Симон понимал, что нельзя дать ей уйти. Энни была гордой, сама она не вернётся. Но злость всё ещё бушевала внутри него, не находя выхода, и он смолчал, равнодушно пожав плечами. На секунду лицо Энни исказилось от чудовищной боли, и Симон злорадно подумал, что она, наверное, ожидала, что он будет умолять её остаться. Не тут-то было!

— До свидания, — пробормотала Энни, закинула сумку на плечо и отвернулась.

И вот когда она отвернулась, Симон взорвался. Потому что для него чуть мир не разлетелся на куски. Потому что она не могла бросить его на произвол судьбы. Но он всё ещё был зол, страшно зол. Симон вихрем подлетел к Энни и со всей силы рванул её за руку, поворачивая к себе лицом. Сумка упала на пол, её длинные волосы больно хлестнули его по лицу. Симон вцепился пальцами ей в плечи, со всей силы, встряхнул, с удовольствием заметил, как расширяются её зрачки.

— Никуда ты не пойдёшь! — рявкнул он ей в лицо, продолжая трясти её. — Разбирай свою сумку.

— Отпусти меня! — Энни рванулась из его рук, но он был гораздо сильнее. — Я сказала, убери руки!

Симона просто затрясло от ярости. И это вся её любовь? Сбежать после первой же ссоры? Наплевать на всё, что их связывало? И Симон оттолкнул её от себя. Оттолкнул так сильно, что Энни отлетела назад, споткнулась о сумку и с трудом удержалась на ногах. Симон шагнул к ней, сам до конца не понимая, что собирается делать, и она вдруг вскинула голову, пригвоздив его к месту одним взглядом. В её глазах был страх. Она боялась его.

— Симон… — прошептала она, дрожащими губами, и по её щекам заструились слёзы.

В голове щёлкнуло, появилось странное ощущение, как будто чем-то твёрдым провели где-то внутри черепной коробки, и мир вдруг приобрёл привычную резкость. От неожиданности закружилась голова, и Симон пошатнулся. С полным непониманием он уставился на Энни, и её несчастное, испуганное лицо вдруг воскресило перед ним события минувшей минуты.

— Энни… — выдохнул Симон, протягивая к ней руку, и Энни отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Симон рухнул на колени, как был, с протянутой рукой. Его била крупная дрожь. Что с ним было? Это было похоже… Это было так похоже на «темноту»…

— Энни, пожалуйста… — голос надломился. — Пожалуйста, прости…

Что он наделал, Мерлин, что он наделал? Он причинил боль самому родному, самому любимому человеку на свете… Он, Мерлин, он ведь почти ударил её!

Энни приставными шагами начала двигаться к двери, и Симон понял, что если она сейчас уйдёт, он свихнётся. Окончательно и бесповоротно. Всё, чего ему удалось с таким трудом добиться за последние два года, летело к чертям. Снова подкрадывалось липкое безумие, а его единственный и самый надёжный защитник уходил от него. Потом Симон будет удивляться, что он ни одного раза не подумал о Жаке.

— Энни, пожалуйста, только не уходи, — Симон осторожно, стараясь не делать лишних движений, поднялся на ноги и скинул мешавшую ему двигаться свободно мантию. — Я не знаю, что со мной было, какое-то помутнение, но это меня не оправдывает. Я не могу потерять тебя!

Энни всё ещё выглядела напуганной, но, кажется, начала немного приходить в себя.

— Энни, я не могу поверить, что сделал тебе больно, — Симон шагнул по направлению к ней, но она снова напряглась, и он остановился. — Я клянусь, я готов умереть, лишь бы этого момента не было. Это никогда не повторится.

Энни наклонилась, не спуская с него глаз, подняла свою сумку и начала осторожно пятиться к двери.

— Энни… — Симон беспомощно наблюдал, как она уходит. — Ну, пожалуйста!

В его возгласе было столько отчаяния, что впервые на её лице отразилась неуверенность.

— Я не смогу без тебя, — Симон поспешил закрепить успех. — Ты — это всё, что у меня есть.

— А Жак? — дрожащим голосом спросила Энни, и Симон замер с открытым ртом. Про друга он даже не вспомнил.

— Ты нужна мне больше, — без колебаний ответил Симон, и это была правда. Он уже дважды выбрал Энни и знал, что в выборе не ошибся. — Я люблю тебя, Энни. Пожалуйста, дай мне только один шанс. Пожалуйста.

Энни замерла, вглядываясь ему в лицо. Он ещё ни разу не говорил ей, что любит. Это казалось очевидным, но сказать он никак не решался. А теперь всё получилось само собой.

— Пожалуйста, — повторил Симон, глядя ей прямо в глаза, и Энни выпустила сумку из рук. Она упала на пол с мягким стуком, и этот звук эхом отозвался в сердце Симона. Едва переводя дыхание, от нахлынувшего облегчения, он медленно пошёл к Энни, робко протянул руку, коснулся её щеки, и вдруг Энни всхлипнула и сама прижалась к его груди, обхватив его руками за талию. Симон притянул её поближе к себе и закрыл глаза, положив подбородок ей на макушку. Мерлин, он чуть не потерял её, чуть не потерял часть себя.

Этот инцидент выбил Симона из колеи окончательно. Жак ничего даже не подозревал, Симон с Энни частенько ходили куда-то без него в последнее время, да и сам Жак привык пропадать в своей квартире по целым суткам, изобретая что-то или погружаясь с головой в какой-нибудь мудрёный трактат о никому не известном древнем зелье или заклинании. На все вопросы Симона Жак только отмахивался, объясняя свою внезапно прорезавшуюся прилежность обострением обстановки. Жак не раз говорил, что с Волан-де-Мортом нельзя покончить обычным способом, что он слишком силён, что что-то тут не так с этим его воскрешением. Симон подозревал, что Жак искал способы победить Волан-де-Морта. Как-то раз, через пару дней после ссоры, Симону на глаза попался старый блокнот Жака, о существовании которого он уже почти забыл. Этот блокнот был у Жака всегда, с самого детства, теперь он выглядел не просто потрёпанным, как ещё несколько лет назад, он вызывал почти чувство брезгливости, такими замусоленными выглядели торчавшие в разные стороны странички.

Жак блокнот моментально спрятал.

— Не доверяешь мне? — полушутя спросил Симон, доставая из холодильника друга бутылочку сливочного пива и усаживаясь с ней в кресло. — Боишься раскрывать свои секреты?

Жак шутку не поддержал.

— Нет, боюсь за тебя, — серьёзно ответил он, усаживаясь прямо на пол и прислоняясь спиной к дивану. — Тут есть такие вещи, о которых тебе лучше не знать. Чтобы соблазнов никаких не появилось.

— Да брось, — Симон с трудом обуздал любопытство. — За столько лет ты уже мог бы понять, что я не рвусь к славе или власти. Мне просто интересно.

— Я знаю, — Жак слабо улыбнулся. — Просто… там есть такие вещи… Меняющие сознание.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Симон. — Что значит меняющие?

— Я не упоминал мимоходом, что таким, как я, можно стать? — Жак взъерошил короткие волосы, а Симон поперхнулся своим пивом. — Я знаю, как это сделать. И ещё много вещей. Их не надо знать никому, согласись.

— Ты не должен был вообще это записывать! — чуть охрипшим голосом воскликнул Симон. — Это же… Жак, что, если этот блокнот попадёт в чьи-то руки?

— Я не бросаю его где попало, — Жак пожал плечами. — О его существовании знаешь только ты, и так оно и останется. А потом я его уничтожу, когда пойму, что…

Симон быстро опустил глаза. В последнее время, повинуясь запрету Энни, они не говорили о будущем Жака.

— Кстати, пообещай мне, — Жак щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимания Симона. — Если я вдруг не смогу уничтожить этот блокнот по какой-то причине, обещай мне, что сделаешь это. Не заглядывая внутрь.

— Обещаю, — легко согласился Симон, стремясь побыстрее закрыть тяготившую его тему.

— Только не заглядывай! — с нажимом повторил Жак. — Ты… у тебя… как бы это сказать…

— Что? — Симон почувствовал что-то неприятное внутри. — Что у меня?

— У тебя есть что-то вроде предрасположенности к… — Жак колебался, подбирал слова, даже немного побледнел. — В общем, тебе проще, чем многим перейти предел.

— Ты хочешь сказать, что я… — Симон не мог произнести слово «сумасшедший» из страха обидеть Жака.

— Не сумасшедший, — Жак чуть улыбнулся. — Но предрасположенность у тебя есть. Что и неудивительно.

Симон похолодел. Он поставил бутылку на журнальный столик, прямо на какой-то толстый и явно жутко дорогой фолиант, судя по его ветхости, бывший старым ещё лет пятьсот назад, и вытер внезапно вспотевшие ладони о мантию.

— Слушай, а то, что ты называешь «темнотой», — голос предательски дрогнул на последнем слове. Жак резко вскинул голову, и в его глазах мелькнула слабая тень страха. — Что ты чувствуешь при этом?

— Ты никогда раньше не спрашивал, — очень спокойно заметил Жак, но Симон видел, что в его теле была напряжена каждая мышца.

— Я не любопытничаю, — попытался оправдаться Симон, — просто недавно со мной произошло что-то странное, и я…

Жак вскочил так неожиданно, что Симон даже отпрянул. Лицо друга побелело как полотно, глаза стали просто огромными, и в них плескался такой страх, какого Симон, пожалуй, не видел ещё никогда. Жак схватился трясущейся рукой за горло и издал странный булькающий звук.

— Что с тобой? — испугался Симон, тоже вскакивая на ноги, но Жак отмахнулся.

— Что странное? — просипел он. — Что произошло?

Жака трясло, и Симон почувствовал, что начинает паниковать.

— Да ничего особенного, — попытался он исправить ситуацию. — Ничего такого, о чём стоило бы говорить.

— Я только один раз в жизни залезал к тебе в голову, — дрожащим голосом признался Жак, — но сейчас, клянусь, я повторю это, если ты не заговоришь.

У Симона промелькнула только одна мысль: занятия окклюменцией можно было явно отменять.

— Ладно, ладно, — он успокаивающе поднял обе руки вверх ладонями наружу. Жак сейчас здорово походил на разъярённого тигра, приготовившегося к прыжку, и Симон непроизвольно понизил голос, как если бы разговаривал с рычавшей на него собакой. — Недавно мы с Энни здорово поругались, и я… Я не ударил её, нет, но…

Жак даже рот открыл от изумления. Или от страха.

— Я причинил ей боль, — с трудом признался Симон. — И я… я почти не контролировал себя. Я не понимал, что это она. Я был так зол, так рассержен, что… Я не знаю, как это объяснить, это чувство… Как будто в голове всё меняется, проходит какая-то волна, довольно ощутимая, и всё становится другим…

Жак рухнул в кресло, как будто ноги перестали его держать, и Симон замолчал, слишком испуганный предположением, что…

— И что? — слабо спросил Жак. — Чем всё кончилось?

— Энни испугалась меня, — с горечью, со злостью на самого себя выдавил Симон. — И это как-то привело меня в чувство. Я честно не понимаю, что это было. И я не хочу, чтобы это повторялось.

Жак молчал, глядя на Симона с непонятным выражением.

— Это похоже на твою «темноту», да? — решился спросить Симон, внутренне сжимаясь в ожидании приговора.

Пару секунд Жак сидел неподвижно, потом со стоном закрыл лицо руками и сполз с кресла на пол. У Симона что-то оборвалось внутри. Жак мерно раскачивался на полу, тихонько подвывая, как раненный зверь, так и не отнимая рук от лица.

— Лучше скажи мне правду — голос неожиданно прозвучал нормально, Симон даже сам поразился. — Я хочу знать, чего ожидать.

— Ты ближе, чем я думал, — с отчаянием прошептал Жак. — Гораздо ближе. Один толчок и…

Симон задохнулся от облегчения.

— Но ты не знаешь… ты не знаешь… — бормотал Жак, и его голос звучал почти безумно. — Пока ты не знаешь, ты в безопасности… Ты будешь в безопасности… Я исключу малейший шанс… я не позволю…

— О чём ты говоришь? — Симон легонько потряс Жака за плечо, и тот, наконец, поднял голову. Его голубые глаза, обычно темневшие от нахлынувших чувств, теперь наоборот стали почти прозрачными, как две серебряные льдинки.

— Ты в порядке, Сим, — взволнованно пояснил он, и в его глазах блеснули слёзы. — И я прослежу, чтобы так всё и осталось. Клянусь. С тобой всё будет хорошо.

— Но ты сказал, что я ближе, чем ты думал, — напомнил Симон.

— Ближе, но ещё не на краю, — Жак не врал. В его голосе было столько облегчения и непонятной благодарности, что Симон не совсем понял причины его испуга пять минут назад.

— Тогда почему ты был в таком ужасе? — всё-таки уточнил он.

— Потому что не сразу сообразил, что делать, — кровь стремительно приливала назад к лицу Жака, и теперь его щёки пылали как два факела. — Теперь знаю, что делать, знаю, что смогу помочь, знаю, что с тобой всё будет хорошо.

— И что надо делать? — Симон почувствовал лёгкую тревогу.

— Тебе — ничего, — успокоил Жак. — Я сам справлюсь.

— А ты что будешь делать? — с подозрением спросил Симон, хватая Жака за руку. — Я имею право знать!

— Ничего особенного, — заверил Жак. — Даже магию использовать не придётся. Ну, почти.

— Я имею право знать! — повторил Симон.

— Ты узнаешь, — пообещал Жак, осторожно высвобождая ладонь из ледяных пальцев Симона. — Я тебе обещаю, ты всё узнаешь. Допустим, послезавтра? Тебя устроит?

— Устроит, — буркнул Симон, быстро вспомнив, что на дежурство ему завтра в ночь, а значит послезавтра он будет совершенно свободен, и после учебы они с Жаком смогу поговорить. — Но пообещай мне не делать ничего, что может тебе навредить. Или ещё кому-нибудь.

— Не буду, — легко согласился Жак. — Наоборот, всё на пользу.

— На чью? — уцепился за эти слова Симон. — На чью пользу?

— Твою, Энни, — Жак загнул два пальца. — Всего общества.

— А твою? — проницательно уточнил Симон.

— И на мою, конечно, — успокоил Жак. — Я знаю идеальный со всех сторон выход.

Симон молчал. Что-то ему во всём этом не нравилось. Ради него Жак готов был пойти на многое, если понадобится — даже по головам, а этого Симон допустить никак не мог. С другой стороны, лицо друга так просветлело, было таким искренним, что не поверить ему сейчас, значит предать, обесценить их многолетнюю дружбу.

— Я тебе верю, — медленно произнёс Симон, направляясь к двери. Ему страшно хотелось сейчас побыть одному. — Я доверяю тебе свою жизнь. Только, пожалуйста, не обмани меня, не делай ничего, чего я бы не одобрил.

— Я же сказал, не буду, — торжественно повторил Жак, стоя в дверях, а в спину ему били последние лучи заходящего солнца. Симон повернул голову, и на секунду он увидел Жака таким, каким он был раньше, с длинными светлыми кудрями и искренней улыбкой, от которой появлялись две ямочки на щеках. С улыбкой, которую давно уже уничтожила «темнота». Но это был лишь мираж, который тут же рассеялся, стоило Жаку поднять ладонь в жесте прощания. Симон кивнул в ответ, почему-то испытываю мучительную, не поддающуюся здравому смыслу тревогу.

— Симон, — окликнул его Жак, когда Симон уже открыл дверь. — С тобой ничего не случится, я обещаю тебе. Мир может рухнуть, все люди на свете могут идти к черту, но ты и Энни будете жить, как прежде. Я клянусь, я не позволю никому и ничему причинить вам двоим вред. Этого никогда не будет, пока я дышу.

И Жак захлопнул дверь перед носом остолбеневшего Симона.

Каждый понедельник у них в Аврорате проходили практические занятия, которые Жак традиционно пропускал, а все закрывали на это глаза. Его отсутствие в этот день никого не удивило, только Симон никак не мог отделаться от тяжёлого, почти пригибающего к земле чувства тревоги. Энни несколько раз бросала на него внимательный взгляд, но ничего не спрашивала. Наверное, не решалась после того, что он устроил в прошлый раз. И это приносило дополнительную головную боль.

На следующий день утром Симон отправил Жаку сову, надеясь получить ответ до отправления на своё первое дежурство. Но Жак молчал, и в коридор, ведущий к Отделу Тайн, Симон отправился сам не свой. Зайти к другу он не решился. Договорились послезавтра, значит надо ждать. Оскорбить друга недоверием было бы не лучшей благодарностью после того, что Симон услышал от него на прощание. Если бы только он знал тогда…

Бесцельно прослонявшись по тёмному коридору положенные восемь часов и никого не встретив, Симон, уставший, голодный и невыспавшийся, отправился на Площадь Гримо, отчитываться о дежурстве. Дверь ему открыл Люпин, на щеке которого отпечатался круглый циферблат наручных часов.

— Заходи, — зевнул Люпин, — только не шуми, чтобы миссис Блэк снова не раскричалась. Как всё прошло?

— Нормально, — буркнул злой на весь мир Симон. — Кому сдать дежурство?

— Мне, — Люпин поманил его вверх по лестнице. — Идём на кухню, позавтракаешь.

— Спасибо, я лучше дома, — отрезал Симон, поднимаясь по скрипучим ступенькам. — Мерлин великий, это что, головы эльфов?

— У родственников Сириуса были странные понятия о почестях, — спокойно заметил Люпин, бросив мимолётный взгляд на стену. — Они считали, эльфам будет приятно знать, что после их смерти хозяева ещё долго будут любоваться на их физиономии.

— Это отвратительно! — с чувством выпалил Симон. — Просто чудовищно!

— Абсолютно с тобой согласен, — донёсся хриплый голос с площадки второго этажа. — Мерзкой рожи Кикимера здесь точно не будет, я на него и при жизни уже до тошноты насмотрелся. Как всё прошло?

— Нормально, — повторил Симон. — Скучно. Долго.

— Держу пари, не так скучно, как здесь, — буркнул Сириус, пропуская Симона в какую-то комнату, оказавшуюся кухней.

— Симон, дорогой, рада тебя видеть,— радушно встретила его миссис Уизли в халате до пят. — Завтрак как раз готов, прошу к столу.

Отказаться было неудобно, и Симон плюхнулся на деревянную скамью, проклиная всё на свете. Сириус и Люпин устроились напротив. Симон отметил, что в этот раз Блэк был трезв, что, однако, нисколько не улучшило ни его настроение, ни его манеры. Одет он был просто ужасно. Даже потрёпанная одежда Люпина выигрывала рядом с застёгнутой только на нижние пуговицы мантией Сириуса, под которой виднелась страшно грязная рубашка. Длинные волосы Блэк, видимо, не считал нужным ни мыть, ни расчёсывать, и они неопрятными прядями свисали по обе стороны его лица, падали на лоб, и ему приходилось то и дело откидывать их назад. В другое время Симон не решился бы на мучавший его вопрос, но сейчас он был так вымотан, так зол, что ему было уже всё равно.

— Значит, вы никогда не были Пожирателем смерти? — довольно нахально поинтересовался он, и миссис Уизли где-то за спиной выронила тарелку.

— Как видишь, — прищурился Сириус, внимательнее приглядываясь к Симону. — Почему спрашиваешь?

Люпин не пошевелился, но взгляд его усталых глаз был прикован прямо к лицу Симона.

— Я видел вас, когда мне было пять, — выпалил Симон. — Вы были в моём доме в ту ночь, когда убили моих родителей. Я помню ваше лицо, ваши глаза, даже ваши волосы. Вы спасли меня, а моих родителей убили.

— Я убил? — слишком спокойно уточнил Сириус, и Люпин бросил на него быстрый взгляд.

— Не знаю, не видел, — отрезал Симон. — Ну, что скажете?

— Скажу, что ты больной на голову! — Сириус припечатал кулаком по столу. — Не будь ты таким молокососом, я бы тебя уже по стенке размазал.

— Я хочу знать правду, — настаивал Симон. — Я много лет мечтал встретить вас, мечтал спросить, почему?

— Ты ошибаешься, Симон, — мягко попробовал отвлечь на себя внимание Люпин. — Сириус никак не мог быть с Пожирателями, он никогда не был предателем, он…

— Он был в моем доме! — выкрикнул Симон, поднимаясь на ноги. — Я помню его лицо! Было, конечно, темно, но у него была палочка, и его глаза… Я слишком хорошо помню этот взгляд! Только вы были младше, гораздо младше.

— Ты ошибаешься! — с нажимом повторил теперь и Сириус. — Я никогда не имел ничего общего с Пожирателями. Я никогда не был в твоём доме и никогда не спасал твою шкуру.

— Как тогда я могу вас помнить? — Симон беспомощно развёл руками, и Люпин вдруг удивлённо заморгал, как будто ему в голову пришла совершенно обескуражившая его мысль.

— Сириус, а не мог это быть… — начал было Люпин и умолк. Сириус медленно повернул голову в его сторону.

— Да ты спятил! — неверяще произнёс он. — Чтобы мой братец, малодушный слизняк, спасал чью-то задницу, рискуя своей собственной? Чтобы он рискнул пойти против нашей дражайшей мамочки, которую он боготворил?

— У вас есть брат? — перебил его Симон.

— Был, — коротко бросил Сириус, даже не взглянув в сторону Симона. — Он был Пожирателем. Кто-то из своих его и прикончил.

— Сириус, но ведь ты сам говорил, что он пытался уйти от Волан-де-Морта, — напомнил Люпин.

— Да, потому что струсил, — отрезал Сириус. — Не потому что он проникся вдруг идеями добра. Ему просто стало страшно, Римус, ничего больше. Он бы никогда не рискнул пойти против своего хозяина, как никогда не мог решиться возразить родителям. Это исключено.

— У вас нет его фотографии? — предпринял ещё одну попытку Симон.

— В его комнате что-то должно быть, — безразлично махнул рукой Сириус. — Можешь поискать, если заняться нечем.

Через десять минут Симон бросил на стол перед замершим Блэком старую чёрно-белую фотографию. Изображённый на ней молодой человек сидел совершенно неподвижно, только моргал.

— Это был он, — с железной уверенностью объявил Симон. — Я не думал, что вы настолько похожи.

— Бред, — Сириус смахнул фотографию на пол, даже не взглянув на неё. — Кто угодно, только не мой братец.

— Вы ошибаетесь, — Симон покачал головой и начал надевать мантию, собираясь уходить. — Может быть, он и был трусом, но люди меняются. Он всё-таки спас мне жизнь, не смог поднять руку на ребёнка.

Сириус начал полировать свою палочку, не обращая ни малейшего внимания на Симона. Люпин сделал ему знак уходить и не лезть к Блэку сейчас.

— До свидания, — пробормотал Симон и отправился домой. Он хотел сразу зайти к Жаку, ведь технически уже наступило послезавтра, но его остановила мысль об Энни. Наверняка она не спит, наверняка ждёт его. Она жутко волновалась, провожая его на дежурство, хотя Симон подозревал, что пройдёт оно как раз в том духе, в котором в итоге и прошло. Не останавливаясь, он прошёл мимо тёмных окон квартиры Жака.

Энни встретила его на пороге, бледная, с заплаканными глазами. Симон растроганно заулыбался было, подумав, что она так переживала за него, но вдруг заметил у неё в руке конверт.

— Мне так жаль… — всхлипнула Энни и вытерла лицо рукавом домашнего джемпера. — Мне очень, очень жаль, милый…

Симон молча отобрал у неё вскрытое письмо, машинально прочёл их с Энни имена, написанные рукой Жака.

— Там было и моё имя, он писал нам обоим… — сбивчиво бормотала Энни, семеня следом за ним. — Садись вот сюда, родной, сядь, пожалуйста, сядь…

Симон садиться не стал. Он ровным шагом подошёл к высокому торшеру, стоявшему в углу возле кресла, в котором Энни любила читать по вечерам. Энни остановилась в нескольких шагах от него, заламывая руки. Конверт невыносимо хрустел, этот звук выворачивал наизнанку, как будто кому-то кости ломали. На пол выпал лист бумаги, испещрённый рядами мелких аккуратных буковок. Симон наклонился за ним и, наконец, начал читать.

«Сим, прости меня!»

Буквы сразу же поплыли перед глазами, но Симон несколько раз быстро моргнул и сфокусировался на письме.

«Пишу вам с Энни вместе, потому что она в курсе всего, и я не вижу смысла что-то скрывать от неё. Я знаю, что с тобой происходит, я совсем недавно понял это. Ты, Симон, обладаешь крайне нестабильной психикой. В твоём случае это и понятно. Ты пережил такое, что не снилось и многим взрослым людям. Тебе было пять лет. Ты был ранимым и чувствительным ребёнком. Если бы у тебя был другой характер, если бы ты встретил друга, которому мог бы довериться раньше… Но всё случилось так, как случилось. Не буду скрывать, эта проблема будет с тобой всю жизнь. Береги себя от лишних потрясений, не трать нервы, не ввязывайся в авантюры. Мой тебе совет: бросай Аврорат, заводи какое-нибудь спокойное семейное дело и живи счастливо. Сильное потрясение способно стать разрушительным для твоей психики. Обратной дороги для тебя не будет. Это твоя «темнота». И она может проложить для тебя дорогу к моей».

Симон проигнорировал эти строчки. Перед глазами всё ещё стояло это «Сим, прости меня!»

«Знаешь, что самое плохое в данной ситуации? Я изучил множество книг по маггловской и магической психиатрии, я знаю, что я прав. Тебе, с одной стороны, стало лучше в эти последние два года, да? Но, с другой, были срывы, и они были страшнее, чем раньше, ты сам это знаешь. И все они случались из-за меня. Не из-за твоих воспоминаний, не из-за твоих страхов, из-за меня, Сим. Ты слишком привязан ко мне, ты не сможешь меня отпустить. И мы оба это знаем. Энни знает это. Ты никогда не найдёшь в себе сил, правда? Как не мог их найти я. Я уже давно должен был решиться, очень давно, но я не мог. Потому что больше у меня никого нет. Потому что мне просто незачем больше жить. А ещё я жутко боялся и боюсь сейчас, что мой уход всё-таки станет тем толчком, после которого ты не восстановишься. Но я рискую, я всё-таки делаю это, Симон».

Симон ничего не чувствовал. Вообще.

«Я не вернусь никогда. Но я буду периодически писать. Это будет односторонняя связь, чтобы ты знал, что я ещё жив. Раз в три месяца жди письма, договорились? Если оно не придёт, значит, всё. Я всегда буду наблюдать за тобой издалека, следить, чтобы у тебя всё было хорошо, охранять тебя. Я могу гораздо больше, чем ты думаешь. Не думай, пожалуйста, что это решение далось мне легко. Ничего страшнее и тяжелее не было в моей жизни, включая некоторые эпизоды, которые я даже вспоминать не хочу. Это решение страшно тем, что я принимаю его осознанно, я своими руками рву нашу с тобой связь, с мясом, с кровью. И я ненавижу себя за это, Сим. Я никогда не мог сказать тебе этого лично, хотя, ты всё равно знаешь это, всегда знал. Как знаю я. Я люблю тебя, Симон. Ты для меня больше, чем просто друг. Ты моя семья, единственная семья. Ты мой брат, ближе, чем брат. Ты моё второе я, моё лучшее я. Ты моя единственная связь с реальностью. Так что, в каком-то смысле, я сейчас совершаю самоубийство, оставляя тебя. Но так будет правильнее.

Береги его, Энни. Теперь, когда меня не будет, единственное, что стоит между ним и его «темнотой» — это ты. Никогда не оставляй его. Помоги ему. Замени ему меня, насколько это будет возможно. Спаси его. Сделай то, чего не могу сделать я.

Симон, я надеюсь, что ты сможешь меня простить. Поверь мне в последний раз: я точно знаю, что моё присутствие вредит тебе. Верь мне! Я ухожу не по собственному желанию. Я ухожу, потому что я убиваю тебя, просто находясь рядом. Единственное, в чём я всегда был уверен — я никогда не смогу навредить тебе. Я не могу вынести мысли, что моё присутствие отравляло твой разум, толкало тебя к безумию. Я не перенесу, если это непоправимо. Но нет, ты ещё даже не на краю, тебя спасёт Энни, я точно знаю, я верю в это.

Прости меня ещё раз! Не пугайся этого письма, оно получилось страшно сумбурным, но я в порядке, честно. Я справлюсь. Меня будет поддерживать мысль, что я спасаю тебя. А ты не переживай из-за меня. Я буду счастлив, зная, что у тебя всё хорошо. Не отравляй себе жизнь. Лучше живи и за меня тоже. Не выбрасывай мою жертву в мусорный бак, она далась мне дорогой ценой.

Прости, Сим. Просто прости и живи дальше. И не забывай меня. Если ты расскажешь обо мне своим детям, я буду счастливее всех на свете, правда. Прости меня. Прощай!»

Симон аккуратно сложил листок и засунул его обратно в конверт. Он повертел письмо в руках, потом оглянулся по сторонам и сунул его в руки растерянной, испуганной до полусмерти Энни.

— Ты не пойдешь к нему? — сглатывая слёзы, спросила она, прижимая письмо к груди. Симон покачал головой. Он слишком хорошо знал, что Жака там уже нет.

Симон аккуратно свернул мантию, повесил брюки в шкаф, машинально поправил одеяло и сел на кровать, свесив обе ноги на пол. Энни стояла в дверях, постоянно всхлипывая и шурша этим проклятым конвертом. Со всех сторон подступала пустота, и Симон поёжился. Настал тот момент, которого он так боялся: пусть Жак не умер, но больше он его не увидит. Всё оказалось совсем не так, как ожидал Симон. Просто было очень холодно, и этот холод шёл изнутри. Было очень пусто. Как будто в мире вдруг стало слишком много места. Или как будто он стал гораздо меньше, примерно вполовину.

— Я принесу чай, — прошептала Энни и убежала на кухню, где стала нестерпимо громко греметь посудой. Она постоянно прибегала взглянуть на него, и Симон подумал, что она, наверное, боится, как бы он не сделал с собой чего-нибудь. Но он и не собирался.

— Не надо чаю, спасибо, — этот голос не мог принадлежать ему, даже Энни вздрогнула. — Я лучше лягу спать, устал на этом дежурстве, а уже вставать через несколько часов.

— Ладно, — Энни быстро скользнула под одеяло, оставив чай остывать на тумбочке до утра. Она осторожно взяла холодную ладонь Симона и прижала к груди. Симон закрыл глаза, притворяясь уснувшим. Конечно, она знала, что так быстро он не засыпал, но молчала, позволяя ему укрыться за своим обманом. У Симона начали трястись ноги. Мышцы просто сокращались, и это было похоже на судороги, только не больно. Потом на него нашла какая-то дикая усталость, захотелось пить, но он даже глаза открыть не мог. А потом он провалился в сон. Впервые за многие годы он заснул за жалкие десять минут. Мелькнула последняя слабая мысль: сон какой-то ненастоящий, искусственный. Перед глазами мелькнуло сосредоточенное лицо Жака в какой-то тёмной комнате, а потом Симон уснул. Энни ещё долго перечитывала письмо при слабом свете своей палочки, пытаясь найти причину счастливой улыбки, блуждавшей по лицу Симона. Она ожидала срыва, обморока, какой-то реакции, а он просто лёг спать.

В тёмной комнате дешёвой гостиницы Жак осторожно отпустил сознание Симона и устало откинулся на спинку стула.

— Симон, пожалуйста, тебе нужно поесть.

Энни снова толкает к нему тарелку, наполненную чем-то вкусным, но есть по-прежнему не хочется. Как и вставать с кровати. Открывать глаза по утрам. Думать. Разговаривать. Это сладостное эмоциональное отупение, в котором он пребывал девяносто девять процентов времени, оказалось на редкость отличной штукой. Если бы только Энни его не трогала…

— Ты собираешься сегодня на занятия? — её голос снова попытался вытащить его из приятного тумана, но Симон не поддался. — Уже неделя прошла…

Симон не замечал времени. С таким же успехом мог пройти год. Всё равно.

— Ты должен что-то с этим делать, — Энни всё ещё не теряла надежды достучаться до него. — У меня просто руки опускаются… Я не знаю…

Его давно уже не интересовали её чувства. Не пугали слёзы. Ему было просто всё равно.

— Симон! — Энни потрясла его за плечо. — Ты слышишь меня?

Он слышал, но это не имело значения. Было бы здорово не слышать.

— Почему ты всё время улыбаешься?

Потому что ему впервые в жизни было так хорошо. Он ничего не чувствовал, и это было прекрасно.

— Если ты не ответишь мне, я закричу!

Валяй. Какое ему дело?

— Я вызову специалиста из Мунго! Тебя закроют в клинике! Ты этого хочешь?

Мерлин, да замолчит она когда-нибудь?

— Жак просил тебя жить дальше!

Жак… Имя отозвалось внутри громким эхом. Приятным. Если Симон что-то и чувствовал, так это постоянное присутствие Жака рядом. О большем он и не просил.

— Я больше не могу так, Симон! — Энни сорвалась на крик, и что-то со звоном разбилось где-то в комнате. — Я не могу больше так жить! Ты… ты как будто не живой! Я не могу этого выносить! Не могу!

Хлопнула дверь. Симон не шевелился. Если она не может, никто её не заставляет. Ушла? Прекрасно. Всё равно. Больше ему не будет надоедать её голос.

Голову полоснуло страшной болью, и Симон вскрикнул, прижав ладонь ко лбу. Он непроизвольно открыл глаза и тут же со стоном с головой зарылся в одеяло. Возвращались звуки. Возвращались эмоции. Возвращалась боль. И Энни не было рядом. Энни…

Симон с трудом приподнялся. Рука, на которую он опёрся, дрожала, на лбу выступил холодный пот. Мерлин, сколько он не ел?

— Энни? — сил хватило только на шёпот. Никто не отозвался. Симон сполз с кровати, опёрся о тумбочку, но ноги отказывались его держать. На тумбочке стояла тарелка с оладьями, и Симон с жадностью сжевал несколько штук, не чувствуя вкуса. Стало полегче.

Внутри всё болело. Было больно глотать. Голова кружилась. Хотелось вернуться в состояние блаженного беспамятства, но Симон не знал, как это сделать. Что это было вообще? Может, он болен? Может, он умирает? Нельзя сказать, что его это сильно волновало, просто хотелось бы знать. Но лучше — снова погрузиться в свою нирвану, тогда уж точно станет совсем всё равно.

Симон, наконец, осторожно поднялся на ноги, колени ещё немного дрожали, но, кажется, падать он не собирался.

— Энни? — снова позвал Симон, медленно двинувшись за перегородку, стараясь держаться поближе к стене. — Энни, пожалуйста, иди сюда!

Почему она не отвечает? Она наверняка понимает, как необходимо ему её присутствие. Особенно сейчас, в первые минуты… Сейчас боль накинется на него, и ему нечего будет противопоставить ей, нечем будет отбиться. Она же видела, что боль может сотворить с ним. Симон быстро поморгал. Ему показалось, что в квартире мигнул свет. Но ведь сейчас утро, в окно светит солнце, свет не включен, он не может мигнуть. И этого коридора, этого тёмного коридора, его нет в их квартире, его не может быть… Почему тогда Симон идёт по нему? Что это там, что это там виднеется на полу? Это же рука, а на ней папины часы…

— Саймон… Саймон…

Он резко обернулся и замер, глядя на водоворот серого шёлка и светлых локонов. Мама кружилась так быстро, что выхватить её лицо ему никак не удавалось. Симон протянул руку в её сторону, сделал шаг и вдруг замер.

Это же всё ненастоящее. Этого не может быть. Симон потряс головой. Он стоит в их с Энни квартире, возле входной двери. Нет здесь никакого коридора. Нет мамы. Он не хотел всё это видеть.

— Энни! — отчаянно выкрикнул Симон, хватаясь за голову, стараясь удержать разум от этих проникновений своей личной «темноты».

Запах краски. Такой сильный, такой резкий. Симон с наслаждением вдохнул его. Папа… Он где-то рядом, нужно только увидеть его в этом тумане, который вдруг окружил Симона.

— Саймон, иди сюда! — папа позвал его откуда-то сзади, и Симон, радостно улыбаясь, повернулся на его голос.

— Сим…

Перед ним стоял Жак. Радость захлестнула Симона с головой. Он хотел было броситься к другу, хотел рассказать, как плохо ему было без него, и вдруг оказался на кухне их с Энни квартиры.

— Господи… — Симон пошатнулся, уронил один стул, но успел уцепиться за стол и устоять на ногах. — Что это? Энни!

— Уходи отсюда! — в самое ухо крикнул Жак, и Симон застонал, стиснув голову руками. — Быстро! Иди на улицу! Быстро!

Симон бросился в коридор, сдёрнул с вешалки джинсовый пиджак и выскочил за дверь. Он сбежал по ступенькам и вылетел на улицу с такой скоростью, как будто за ним гналась толпа Пожирателей смерти с Волан-де-Мортом во главе. На улице стало чуть легче. По крайней мере, родители его больше не звали.

Проходившие мимо люди смотрели на него с откровенным изумлением. Симон машинально оглядел свой наряд. Домашние брюки, в которых он неделю провалялся в постели, были страшно мятыми. Выглядывавшая из-под пиджака футболка была, мягко говоря, не первой свежести. Симон знал, что он не мыл волосы, а сейчас даже не удосужился расчесаться, но его это мало волновало. Ему необходимо было с кем-нибудь поговорить, чтобы удержаться на краю этой бездны безумия.

Ноги сами понесли его к дому на Площади Гримо. Дверь ему открыл заспанный и недовольный Сириус.

— Чего надо? — не слишком вежливо осведомился он, но вдруг замолчал, окинув Симона быстрым взглядом. — Что с тобой случилось?

Симон шагнул в дверной проём вслед за хозяином и сразу же попятился. Опять этот коридор… Перед глазами мелькнуло застывшее лицо отца. Симон громко и часто задышал. Сириус повернулся к нему, а дальше Симон плохо помнил, что произошло. Блэк как будто растворился, а на его месте появился парень с серыми глазами, так похожий на него. Но теперь Симон отчётливо видел, что Регулус Блэк, хоть и был страшно похож на старшего брата, всё же был другим.

— Всё будет хорошо, — шепнул он, приложив палец к губам, и Симон вдруг со всего размаха ударил его по лицу.

— Это ложь! — заорал он с такой силой, что чуть не сорвал связки. — Ничего у меня не было хорошо! Никогда! Ни одной минуты!

— Ты спятил что ли? — рявкнул парень, вдруг становясь старше и выше ростом.

— Заткнись! — Симон снова саданул его по лицу. — Зачем ты спас меня? Зачем? Зачем?

Он снова замахнулся, но парень ловко увернулся от его кулака, и вдруг Симон почувствовал сильный удар по щеке, такой сильный, что из глаз искры посыпались. Он отлетел к стене, стукнулся спиной, зато в голове чудесным образом прояснело.

— Ты больной что ли? — ошеломленно спросил Сириус, вытирая кровь с нижней губы. — Да ты-то рот закрой!

В этот раз миссис Блэк замолчала почти мгновенно, как будто и ей было интересно послушать разговор.

Симон был в шоке. Такого с ним раньше не случалось. Он никогда настолько не выпадал из реальности. И никогда не дрался.

— Тебе, может, в больницу надо? — не очень-то тактично поинтересовался Блэк. — Ты что-то совсем не того. Или, может, накурился чего?

Симон помотал головой и сполз по стене на пол.

— Чего расселся? — Сириус грубо дёрнул его за рукав. — Пошли давай на кухню. У тебя кровь из носа идёт.

Симон машинально вытер что-то мокрое, посмотрел на пальцы, увидел кровь и засмеялся.

— Да ты вообще не в себе, — Сириус покачал головой и потащил Симона на кухню. — Кикимер!

— Что прикажет хозяин Сириус? — проскрежетал появившийся эльф, бросая на хозяина взгляды, полные ненависти.

— Принеси какую-нибудь тряпку, мокрую, холодную, — распорядился Сириус. — И бутылку огневиски.

— Я пить не буду, — выдавил Симон, падая на ближайшую лавку. — Я домой пойду.

— Посиди немного, потом пойдёшь, — Блэк опустился на стул напротив. — Что за чертовщина с тобой творится? Что ты там орал в коридоре?

Симон только головой помотал, закрывая глаза и прислоняясь спиной к холодной каменной стене.

— На, приложи к носу.

В грудь ударилось что-то мокрое и холодное, и Симон разлепил отяжелевшие веки. Машинально приложив смятый носовой платок к переносице, Симон уставился в стол.

— Я правда так похож на того человека, который тебя спас? — немного нерешительно спросил Сириус. — Ты же с ним меня перепутал?

Симон кивнул, не имея никакого желания уточнять, что он не перепутал, он увидел в коридоре Регулуса.

— Слушай, я знаю, ты уверен, что это был мой брат, — Сириус устало потёр лоб. — Но это не может быть правдой. Регулус был труслив, откровенно труслив. Он бы не рискнул своей жизнью даже ради меня, может, только ради нашей дражайшей матушки.

— Это был он, — Симону было всё равно, поверит ему Блэк или нет. Он в собственной правоте нисколько не сомневался.

— Чёрт бы тебя побрал, — почему-то сказал Сириус.

— Он же был такой молодой, — пробормотал Симон. — Почему вы думали, что он такое чудовище?

Сириус не ответил.

— Вам просто стыдно, да? — вдруг понял Симон. — Вы всегда плохо думали про брата, и теперь вам стыдно, потому что он оказался…

— Заткнись! — оборвал его Сириус. — Это не был мой брат.

— Мне всё равно, что вы думаете по этому поводу, — Симон пожал плечами и снова закрыл глаза. — Я просто рад, что знаю его имя.

Странный булькающий звук заставил его посмотреть на Блэка. Тот сидел, закинув голову назад, и прямо из горлышка пил огневиски.

— Вы знаете, что это был он, — констатировал Симон, убирая платок с переносицы. У него было странное ощущение, что этот разговор с Блэком вёл кто-то другой внутри него.

— Заткнись! — Сириус закашлялся, пролив огневиски на свою и без того замызганную рубаху. — Не лезь не в своё дело.

Симон замолчал. Но как только повисла тишина, внутри снова зашевелилось какое-то нехорошее чувство. Симон потряс головой.

— Да что с тобой, мать твою, не так? — рявкнул Сириус. — Ты псих что ли?

— Что-то типа того, — брякнул Симон, цепляясь за любую возможность поговорить. — Детская травма. Сейчас снова обострилось.

— А девчонка твоя где? — вдруг спросил Сириус. — Почему ты один разгуливаешь в таком состоянии?

— Ну, я уже неделю не совсем вменяемый, — Симон вытер пот со лба. — Она ушла сегодня утром. Не выдержала.

— Бросила тебя? — уточнил Блэк, снова прикладываясь к бутылке.

Симон пожал плечами.

— Слушай, это же твой друг исчез, да? — Сириус со стуком поставил бутылку на стол, и Симон вздрогнул. — Дамблдор говорил нам.

— Мой, — признал он через пару секунд.

— Это из-за этого ты такой? — уточнил Сириус, и Симон кивнул. Он думал, что Блэк фыркнет, рассмеётся в голос, покрутит пальцем у виска, отпустит какой-нибудь саркастический комментарий, но тот молчал, с отсутствующим видом глядя в стол.

— Не знаю, что делать, — почему-то признался Симон, бессильно роняя руки на колени.

— Ничего тут не сделаешь, — глухо бросил Блэк, шмыгнув носом. — Нет его. Что тут делать?

Симон содрогнулся. По позвоночнику прошла волна холода.

— Постепенно привыкаешь, — Сириус закусил губу и помолчал несколько секунд. — Проклинаешь каждый новый день, но живёшь. А его нет.

— Я никогда не привыкну, — с отчаянием заявил Симон, представляя себе долгие годы жизни без Жака. — Никогда не смогу.

— Он же живой у тебя? — спросил вдруг Блэк. — Дамблдор говорил что-то, я не запомнил.

— Пока да, — Симон почувствовал, что сейчас разревется как девчонка перед этим странным, совершенно незнакомым человеком. — Но в любой момент… И он не вернется, я его все равно больше не увижу никогда. Без разницы тут.

— Идиот! — выпалил Блэк. — Да если бы это было возможно… Если бы Джеймс просто уехал… Это было бы совсем другое…

Симон с трудом вспомнил, что Блэк был лучшим другом Джеймса Поттера.

— Как вы справились? — шёпотом спросил он. — Как?

Сириус расхохотался резким лающим смехом.

— Справился? — он потряс бутылкой с огневиски над головой. — Чёрта с два я справился!

— А как же… — Симон поморщился, — как же привыкаешь? Проклинаешь, но живёшь?

Сириус плеснул огневиски в два стакана, пролив при этом гораздо больше на стол, и толкнул один стакан Симону. Тот машинально сжал пальцы вокруг холодного стекла.

— Лучше тебе спросить Римуса, — Блэк закашлялся. — Он как-то выжил. Я не могу.

— Но вы же не один, у вас есть мистер Люпин, — напомнил Симон, делая глоток отвратительно пахнувшей жидкости и хватаясь за горло.

— Римус, — Сириус покачал головой и запустил пальцы в грязные волосы. — Бедняга…

Симон не совсем понял, почему человек, незаслуженно просидевший в Азкабане чуть ли не половину жизни, жалеет человека свободного, но уточнять не стал.

— У вас есть Гарри, — вместо этого сказал он, вспоминая невысокого черноволосого, ничем особо не примечательного парнишку, которого видел во время Турнира Трёх Волшебников.

— Гарри, — Сириус зажмурился. — Всё, что у меня есть. Только ради него я тут сижу. Давно бы уже выкинул что-нибудь, но он будет переживать, если со мной что-то случится. Только он меня и держит на плаву.

Симон снова отхлебнул из своего стакана под тяжёлым взглядом Сириуса, чувствуя, как странно легко становится в голове.

— А меня держал только Жак, — снова закашлявшись, выдавил Симон. — Только он.

— А девочка твоя? — уточнил Сириус, допивая оставшуюся в своём стакане жидкость и даже не думая морщиться.

— Раньше она помогала, — признался Симон. — Теперь вряд ли. Он зря ушёл.

Сириус ничего не сказал, только моргнул пару раз, но Симону вдруг почудилось осуждение в его взгляде.

— Он думал, что помогает мне, — воинственно заявил он. — Он сделал это ради меня. Ему тоже плохо, даже хуже, чем мне. У него вообще никого больше нет.

— Ну и какого хрена он тогда свалил? — Сириус навалился грудью на стол и требовательно впился в Симона взглядом. — Зачем бросил тебя?

— Он считает, что его присутствие сводит меня с ума, — пояснил Симон, понимая, как абсурдно это звучит, но Сириус снова не засмеялся. — В буквальном смысле. У нас с ним какая-то зависимость друг от друга. В эмоциональном плане.

— А он тоже псих? — грубо уточнил Сириус, подливая Симону огневиски.

— Он не псих! — огрызнулся Симон, не обращая внимания на слово «тоже». — Жак — гений. И у этого есть обратная сторона.

— А, погоди, — Сириус хлопнул себя по лбу. — Точно же. Дамблдор что-то говорил. Что нельзя ему про Орден рассказывать. Что нельзя ему доверять.

Симона полоснуло болью.

— Он в этом не виноват, — грозно уточнил он. — Он лучший человек на свете, ему просто чертовски не повезло.

— Ты пей, — посоветовал Сириус, снова поднося свой стакан к губам, и Симон от злости одним махом опрокинул в себя остатки огневиски. В голове стало совсем легко, а кухня вместе с Блэком начала слегка кружиться перед глазами. Запоздало мелькнула слабая мысль, что стоило бы закусывать, он страшно долго не питался нормально.

— Меня бесит, когда про Жака говорят так, — важно было донести до Сириуса эту мысль. — Как будто он в чём-то виноват. Наоборот, ради безопасности окружающих он принёс себя в жертву, между прочим. И он сделал бы это раньше, но я не позволял.

Сириус задумчиво поджал губы, не глядя на Симона.

— И вообще, — Симона понесло, остановиться он уже не мог, — знаешь, что бы со мной было, если бы не Жак? Я бы уже давно был в психушке. Я бы так и не принял приёмных родителей, я бы так и не отпустил маму и папу, я бы так и видел их всё время, как сегодня.

Сириус нахмурился, но глаз на него не поднял.

— А знаешь, как это страшно? — Симон разжал пальцы, и стакан покатился по столу. — Ты даже не понимаешь, где настоящая реальность. Это жутко. И совершенно не понятно, как с этим бороться теперь.

— Знаю, — внезапно ответил Сириус, когда Симон уже окончательно решил для себя, что тот погрузился в свои мысли и перестал его слушать. — Я смотрю на Гарри и вижу Джеймса. Мне приходится напоминать себе, что это не мой друг, это его сын, и ему нужен взрослый, адекватный крёстный отец, потому что больше у него никого нет. И всё равно — он вылитый Джеймс. Мне всё кажется, что время повернулось вспять.

Симон кивнул. Ему это было понятно.

— А ещё хреново по утрам, — добавил Сириус, с силой потерев глаза. — Я вижу Джеймса каждую ночь. И Лили. Я просыпаюсь среди ночи или утром, такой счастливый, секунд на двадцать, пока не понимаю, что это был очередной сон.

— Почему ты не пытаешься сейчас? — Симон опёрся на руку, сидеть становилось сложно. — У тебя есть возможность начать заново…

— Да поздно, — Сириус махнул рукой. — Какое заново? Зачем? Без Джеймса всё не так. Как будто в мире не стало…

— Того, что делало этот мир привлекательным, — закончил Симон, чувствуя, что проваливается в сон.

— Что-то вроде того, — пробормотал Сириус, и рука Симона подломилась. Он стукнулся виском о столешницу, но боли не почувствовал. Сил подняться тоже не было, слишком хотелось спать.

— Сириус, ну сколько можно? — раздался громкий голос, который вырвал Симона из тёмного сна без сновидений. — Это уже переходит всякие границы, ты это понимаешь? Сейчас десять часов утра!

— Остынь, Римус, — Сириус говорил, сильно запинаясь. — Я должен был помочь бедному мальчику.

— Помочь, Сириус! — Симон понял, что слышит Люпина. — Помочь, а не напоить!

— Как можно разговаривать на такие темы на трезвую голову? — заартачился Блэк. — Надо было тебе прийти раньше.

— Я был на дежурстве, — заскрипела отодвигаемая скамья, и Симон тихонько застонал. Этот звук был слышен как будто внутри его головы.

— На дежурстве? Сегодня? — насторожился Сириус. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — Римус сделал крохотную паузу прежде чем ответить. — Просто подменял Нимфадору.

— Почему?

— Она устала, Сириус, — Люпин тихо вздохнул. — Девочка не до конца понимала, во что ввязывалась. Я считаю, Дамблдор не должен использовать для своих целей детей. Для каких угодно целей.

— Она не ребёнок, Римус, она взрослая женщина.

— Она слишком молода, — Люпин кашлянул. — Участие в Ордене таит в себе множество опасностей, Сириус. Ты как её двоюродный дядя мог бы переживать и побольше.

— У Нимфадоры есть мать, — Сириус громко зевнул. — Если Андромеда не смогла повлиять на неё, никто не сможет.

— Мне кажется, она относится к тебе по-особому, — очень тихо сказал Люпин.

— Да, чувствует вину, — в голосе Сириуса отчётливо слышалась горечь. — Как и все.

— Сириус, я…

— Да хватит тебе уже извиняться! — снова послышался звук отодвигаемой мебели, и Симон внутренне сжался от мерзкого ощущения в голове. — Лучше придумай, что делать с мальчишкой.

— А что с ним нужно делать? — Симон почувствовал, как Люпин повернулся, чтобы посмотреть на него.

— Он странный какой-то, заявился ко мне сам не свой, двинул мне по лицу, говорил со мной, как будто я это не я, а Регулус…

— Ты всё-таки веришь, что это был он?

— Мне больше ничего не остаётся, — Сириус сказал это как-то устало. — Может, я и ошибся насчет него, но какая теперь разница?

— Тебе не приносит это радости? — осведомился Люпин.

— Знаешь, не особо, — хохотнул Сириус. — Лишняя капля вины в моём море.

— Сириус…

— Мы не будем снова обсуждать это, Римус, мне это не поможет. Я должен был раскусить Питера раньше.

— Сириус, ты не мог…

— Что делать с мальчишкой? Ему нельзя оставаться в Ордене, он не может отвечать за себя.

— Могу, — промямлил Симон, с трудом приоткрывая один глаз. — Я не могу бросить Энни одну.

— Она ушла от тебя, забудь, — Сириус вернулся на своё место.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Люпин, пытливо разглядывая Симона. — Дамблдор рассказал нам, что твой друг исчез. Ему, видимо, сообщила Энни. Мне очень жаль.

Симон кивнул, но думать про Жака сейчас не хотелось.

— Я не хочу уходить из Ордена, — только повторил он.

— Понимаешь, это никого не волнует, — насмешливо протянул Сириус. — Главное — безопасность Ордена. Если тебе нельзя доверять, ты не можешь быть с нами.

— Я бы тебе тоже не доверял, — отрезал Симон, осторожно приподнимая голову и охая от боли. — Ты не намного адекватнее меня.

— Если бы не Гарри, да, — Сириус не обиделся. — Но если для его блага я должен сидеть взаперти в этом гнусном доме, я буду сидеть столько, сколько придётся. Ты просто не понимаешь этого.

— У меня есть Энни, — напомнил Симон, мысленно задаваясь вопросом: есть у него Энни или уже нет. — Я пришёл сюда только ради неё.

— Я думал, что смерть твоих родителей тоже сыграла свою роль, — сдержанно заметил Люпин.

— Нет, — Симон отрицательно качнул головой. — Я не собираюсь мстить. У меня всё было относительно хорошо, я не хотел разрушать свою жизнь второй раз. Но теперь мне всё равно, а Орден отвлекает.

— Ты не можешь быть уверен, что твоя жизнь без друга не сложится счастливо, — нерешительно заметил Люпин, и Сириус громко хмыкнул. — У тебя есть замечательная девушка, тебе есть ради чего жить.

— Энни не сможет быть рядом со мной вечно, — впервые признал Симон. — Я слишком странный, а теперь это только усугубится. Ей лучше поискать кого-нибудь поспокойнее. Зачем ей все эти проблемы? Я сам попрошу её оставить меня. Родители в другой стране, и они не занимают в моей жизни того места, какое должны были бы занимать. У меня ничего нет.

— Послушай, Симон, — негромко заговорил Люпин, глядя на него с мягким, но твёрдым выражением. — Не хочу вызывать жалость, но я оборотень.

Симон подпрыгнул на своём месте, не обращая внимания на ослепительные вспышки боли, разрывающие голову.

— Да, и всю жизнь я сталкиваюсь с подобной реакцией, — Люпин грустно усмехнулся.

— Это не твоя проблема, Римус, — с угрозой в голосе прорычал Сириус, — это проблема окружающих. Сколько раз можно тебе повторять?

Люпин грустно улыбнулся и вернулся к Симону.

— Мне повезло, я смог учиться в Хогвартсе, и за это я навсегда останусь благодарен Дамблдору. У меня появилось трое замечательных друзей. И всё было хорошо. Да, я понимал, что у меня никогда не будет жены и детей, но у моих друзей они будут, и я смогу приходить к ним в гости. И в моём положении это было бы счастьем. А потом всё это рухнуло. Как выглядело это в тот момент: один из моих лучших друзей предаёт нас, по его вине погибает Джеймс, тот цемент, который держал нас вместе, погибает Лили, его прекрасная жена. Мало того, этот предатель собственноручно убивает моего последнего друга, а потом его сажают в Азкабан. Остаётся сын Джеймса, Гарри, но даже если бы я захотел, мне бы его никто не отдал, потому что я ему никто. Мало этого, я ещё и оборотень.

Люпин перевёл дыхание. Симон слушал его как завороженный.

— И вот я остаюсь один. Двое друзей мертвы, третий — лучше бы он был мёртв. Мои родители к тому моменту уже умерли. Я остаюсь один. У меня нет постоянной работы, оборотни слишком опасны, чтобы их нанимать. У меня почти нет средств к существованию. И опять-таки спасибо Дамблдору, он взял меня преподавать в Хогвартс. Я об этом не смел даже мечтать. А потом я узнаю, что двенадцать лет я жил в жуткой лжи, которая заставила меня думать ужасные вещи про невиновного человека. И всю оставшуюся жизнь я буду жить с грузом вины перед ним.

Симон не знал, ждут ли от него ответа, но сказать ему в любом случае было нечего.

— Я говорю это к тому, Симон, что в самом начале, когда только всё случилось двенадцать лет назад, я думал, что не выдержу. У меня не было ничего, ради чего стоило бы жить. Но я переждал тот момент, и посмотри на меня теперь. У меня есть Сириус.

Сириус выдавил кривоватую улыбку, но Симон видел, что ему было не по себе.

— Я вернусь домой, к Энни, — Симон осторожно встал, стараясь не обращать внимания на боль в голове. — Она, наверное, жутко волнуется.

— Вечером собрание Ордена, — напомнил Сириус. — Дамблдор захочет поговорить с тобой.

Симон кивнул. Он понимал, что Сириус теперь всё расскажет Дамблдору, но просить того скрыть недавний эпизод не стал. Во-первых, это было бы нечестно. Во-вторых — Сириус всё равно расскажет.

Путь до квартиры Симон проделал гораздо быстрее, чем ожидал. Он буквально пробежал мимо окон бывшей квартиры Жака, вскарабкался по лестнице на свой этаж и с отчаянно колотящимся сердцем позвонил в дверь.

Энни открыла почти моментально. С красными от слёз глазами, вне себя от волнения, она вдруг со всей силы замолотила в грудь Симон стиснутыми кулачками.

— Я уже чёрт знает что передумала! — выкрикивала она. — Как ты мог так просто исчезнуть! Даже не предупредил!

— Энни, ради Бога, прости меня! — Симон усадил ей на диван, сел рядом и крепко обнял её за худенькие, вздрагивающие от рыданий плечики. — Я идиот. Но я сам не знал, что так получится.

Энни вдруг резко вскинула голову и принюхалась.

— Ты что, пил? — с подозрением спросила она.

— Я был на Гримо, — Симон смущённо заёрзал на своём месте. — Говорил с Сириусом. Мне было это нужно, Энни, прости. Это, кажется, немного помогло.

Энни с сомнением кивнула и, сделав глубокий вдох, вытерла глаза.

— На учёбу идёшь? — осторожно уточнила она.

— Если успею, буду во второй половине дня, — Симон встал и подошёл к висевшему на стене большому зеркалу, которое подарил Энни Жак, как только они въехали в квартиру. — Ну и видок у меня!

Энни нервно хихикнула. Симон следивший за ней в отражении, видел, что она жутко боится спугнуть его, чтобы он снова не вернулся к своему состоянию инфузории туфельки.

Самому Симону в это состояние всё ещё очень хотелось, но после разговора сначала с Сириусом, потом с Люпином, кое-что в его сознании поменялось. Не он один пережил нечто подобное. Не он один потерял лучшего друга, который был для него всем. Но он один собирался просто сдаться и позволить себе опуститься на самое дно. Разве он был слабее всех? Разве у него не было ни одной причины попробовать пережить уход Жака? Такие причины были. Была Энни, отношения с которой зашли уже слишком далеко, чтобы она могла безболезненно пережить их разрыв. Были родители, которые возлагали на него все свои надежды и у которых не было других детей. Был Орден, наконец, который давал ему возможность стать полезным, сделать что-то хорошее, запомниться, оставить след в истории. Он должен жить дальше.

— Я должен научиться жить без тебя, Жак, — прошептал Симон, сидя на своей кровати с письмом лучшего друга на коленях.

Он знал, что друг его не слышит. Он был уверен, что Жак не станет копаться в его мыслях. Но как по-другому объяснить эти разжавшиеся тиски, в которых, оказывается, до этого находилась его голова? И как только они разжались, Симон перестал чувствовать Жака рядом с собой.

— Прости меня, — прошептал он напоследок, зная, что теперь друг его уже точно не услышит. — Но я должен научиться жить без тебя.

И постепенно он начал привыкать к отсутствию Жака. Вот когда Симон смог в полной мере оценить слова Сириуса: факт, что Жак всё-таки был жив, многое менял. К тому же, Симону действительно пришлось выбирать между своей скорбью и отношениями с Энни. Она не выдерживала его безумных выходок, страшно похудела и начала иногда всхлипывать во сне. И Симон постарался закрыть свою тоску по Жаку в самый дальний угол сознания.

Конечно, его исчезновение не прошло бесследно. Симон не раз замечал на себе заинтересованные взгляды в Аврорате, сочувственные — на собраниях Ордена. Но вопросов не задавали, и это уже было большим облегчением. Дамблдор, к счастью, поверил Симону, когда тот попытался убедить его в полной незаинтересованности Жака в делах Ордена Феникса. Более того, Симон знал, что друг больше не попытается залезть к нему в голову, он просто чувствовал это. Жак отпустил его в самостоятельное плавание. Навсегда.

Первоначальное состояние полнейшего эмоционального отупения больше не возвращалось. Симон ни с кем этим не поделился, но он был уверен, что это Жак пробрался к нему в голову и держал на краю безумия. А потом свой пост снова заняла Энни, которая окружила его такой заботой, такой лаской и любовью, что Симон иногда мог по полчаса кряду не думать о Жаке. Большой поддержкой оказался Сириус. Он из кожи вон лез, чтобы доказать, что считает Симона сопляком и неженкой, но в итоге именно его слова и советы оказывались для Симона самыми действенными. И только с Сириусом можно было иногда выпить.

Энни и Люпин смотрели на эти пятничные посиделки за бутылочкой огневиски очень и очень отрицательно, но Симон понимал, что ему это нужно. В трезвом виде он никогда не мог заставить себя быть откровенным, а алкогольные пары замечательным образом развязывали ему язык. К тому же, Сириус был единственным человеком, который его понимал. Люпин был другим. Несмотря на открывшийся ему секрет об истинной природе этого спокойного, даже мягкого человека, Симон никогда не считал, что жизнь Люпина зависела от жизни Джеймса Поттера. Это было что-то неосязаемое, Симон и сам не знал, как выразить это словами, но Люпин без Поттера жить мог, пусть плохо, пусть его жизнь была наполнена болью и отчаянием, но всё же он смотрел в будущее. Сириус же окончательно и бесповоротно застрял в прошлом. Симону казалось, что в момент смерти лучшего друга Сириус просто потух, и это было знакомо.

Скорее всего, их посиделки продолжались бы и дальше в стандартном режиме, если бы не одно происшествие. Симон как раз был на собрании, где они слушали долгий и нудный доклад Стерджиса Подмора о расположении министерских постов внутренней охраны и о планах по их перемещению, когда дверь в комнату вдруг широко распахнулась и на пороге возник бледный Дамблдор с таким грозным выражением на лице, что все машинально слегка втянули голову в плечи.

— Наземникус Флетчер! — рявкнул Дамблдор, и все начали озираться по сторонам. — Он здесь, этот…

— В чём дело, Альбус? — профессор МакГонагалл положила руку ему на плечо, и Дамблдор перевёл на неё взгляд. Его глаза за стёклами очков-половинок буквально сверкали от гнева.

— Наземникус ушёл со своего поста, — отрывисто пояснил он. — И именно в этот самый момент в Литтл Уингинге появились дементоры.

Повисла гробовая тишина. Симон знал, что в городишке под названием Литтл Уингинг проживали дядя и тётя Гарри Поттера, он даже несколько раз караулил у дома. Один раз даже незаметно следовал за бледным и унылым Гарри Поттером в ближайший парк и ждал, пока пареньку надоест бродить по дорожкам.

— Что?

Голос Сириуса был по-настоящему страшен. А потом он испугался. Испугался так, что явно не смог заставить себя задать следующий вопрос. За него это сделал Люпин.

— Что с Гарри, Альбус? — его лицо посерело, но он изо всех сил пытался взять себя в руки, положив ладонь Сириусу на плечо.

— Гарри вызвал патронуса и спас себя и своего кузена, — Дамблдор тяжело опёрся о спинку ближайшего кресла. — Но это чистой воды везение.

Все в комнате вздохнули с облегчением. Симон с изумлением почувствовал, как сжавшая было сердце ледяная рука разжалась.

— Какого… — Сириус хватал ртом воздух. — Что…

— Как дементоры оказались в Литтл Уингинге? — снова пришёл на помощь Люпин.

— Этого я не знаю, — Дамблдор нахмурился, — но я намерен это выяснить. Ясно одно: дементоров кто-то подослал нарочно. Я никогда в жизни не поверю в подобное совпадение.

Симон считал так же.

— Я немедленно отправляюсь туда! — Сириус рванулся к двери, и рука Люпина упала, на секунду повиснув в воздухе в том месте, где ещё момент назад было плечо Сириуса. — Я не могу больше позволять вам так рисковать жизнью Гарри! Это безумие, чем я только раньше думал? Вы обещали мне, что он будет в полной безопасности, Дамблдор!

— И я виню себя, Сириус, можешь мне поверить, — Дамблдор покорно склонил голову. — Я не должен был так полагаться на Наземникуса. Но и он не смел оставлять свой пост.

— Вины Наземникуса тут нет! — Сириус в бешенстве подлетел к Дамблдору и ткнул пальцем тому в грудь. — Вы берёте в Орден всякий сброд, половине ваших агентов нельзя доверять! Вы знаете Наземникуса, как вы можете доверять ему жизнь моего крестника?

— Я был уверен, что охрана Гарри — это дело чисто символическое, — пробормотал Дамблдор, ни к кому особо не обращаясь. — Я считал, что он в безопасности. Чем дальше отсюда, тем лучше.

— Мы забираем его! — Сириус топнул ногой, и Симону впервые не показалось, что тот ведёт себя как взбалмошный истеричный ребёнок. — Сегодня!

— Не сегодня, Сириус, — Дамблдор не повысил голоса, но что-то в его словах просто пригвоздило Сириуса к месту. — Гарри достаточно потрясений для одного дня. Это ещё не всё.

— Что ещё? — на лице Сириуса гнев снова уступил место страху.

— Министерство расценило действия Гарри по использованию заклинания Патронуса нарушением Статута о секретности, — мрачно пояснил Дамблдор, в комнате послышались яростные, возмущённые выкрики. — Плюс, ему ещё нет семнадцати, он не имел права использовать магию вне Хогвартса.

— Он должен был стоять смирно и ждать что ли? — взбеленился Сириус.

— Конечно, нет, — спокойно возразил Дамблдор. — Я всего лишь передаю вам точку зрения Министерства магии. Всё это чей-то чётко выверенный план. Артур сейчас в Министерстве, следит за настроениями. Сначала Гарри прислали письмо с решением об исключении его из Хогвартса.

За дверью послышался какой-то звук. Симон, стоявший ближе всех к выходу, оглянулся, но не заострил внимания на этом шуме, захваченный невероятным рассказом Дамблдора.

— Мы вмешались, напомнили Министру, что он не имеет права принимать подобные решения в одиночку, — продолжил Дамблдор, предупреждающе глядя на готового взорваться от возмущения Сириуса. — Артур написал Гарри, чтобы он ни в коем случае не покидал дом дяди и тёти, так что сейчас мальчик в безопасности. Будет назначено официальное разбирательство, и я уверен, всё закончится в пользу Гарри. Я сам прослежу за этим.

Симон был настолько ошеломлён, что снова открывшаяся за спиной дверь заставила его подпрыгнуть.

— Вы должны немедленно забрать Гарри! — раздался возмущённый девчачий голос, и Симон в изумлении уставился на красную как помидор Гермиону Грейнджер с растрёпанными до невозможности волосами. — Профессор Дамблдор, извините, но ему сейчас очень плохо. Мы нужны ему. Мы все так считаем.

Она бросила быстрый сердитый взгляд через плечо, и смущённый до крайности Рон Уизли, который боялся поднять глаза на мать, хрипло выдавил:

— Я согласен с Гермионой.

— Мы даже готовы снова позаимствовать старый фордик, если больше желающих не найдётся, — предложил кто-то из близнецов Уизли, Симон никогда их не различал.

— Кто вам позволил прервать собрание Ордена? — миссис Уизли не осмелилась вопить на детей при Дамблдоре и остальных, но Симон нисколько не сомневался, что те своё ещё получат. Он никак не мог забыть, как добрейшая Молли Уизли орала как потерпевшая на близнецов, когда те заявили, что тоже хотят вступить в Орден.

— Простите, миссис Уизли, это моя вина, — быстро сориентировалась Гермиона. — Мы просто проходили мимо, и я услышала, что Гарри… Сириус прав, мы должны забрать его! Он может натворить что-нибудь ужасное! Позвольте хотя бы написать ему, чем мы тут занимаемся!

— Я боюсь, мисс Грейнджер, что в данный момент это совершенно невозможно, — Дамблдор, внимавший Гермионе с благожелательным и крайне серьёзным видом, расстроено покачал головой. — На следующей неделе, я обещаю. Мне нужно ещё немного времени.

Глядя на разочарованные, испуганные, подавленные лица всех детей Уизли и Гермионы, Симон ощутил к ним большую симпатию. То, как они переживали за Гарри Поттера, было очень милым.

— Последний раз, Дамблдор! — Сириус рухнул в кресло, нахохлившись и становясь похожим на грязного, потрёпанного пса. — Если на следующей неделе Гарри не окажется здесь, я сам отправлюсь за ним, так и знайте. И я всё ещё считаю, что Гарри должен знать правду.

— Я запрещаю! — загремел Дамблдор, и в этот миг он был по-настоящему грозен. — Если ты желаешь своему крестнику добра, ты не расскажешь ему больше, чем необходимо, Сириус.

Сириус мудро решил промолчать.

— Возможно, было бы лучше, Альбус, если бы вы рассказали чуть больше, — осторожно и крайне вежливо предложил Люпин, и Симон заметил, как Сириус бросил на него взгляд, полный горячей благодарности. — Только Сириусу. Вы же понимаете, что если дело касается Гарри, никто не заинтересован больше Сириуса. Даже вы.

— Если бы это было безопасно для самого Гарри, я бы непременно рассказал, Римус, — очень мягко, но непоколебимо твёрдо возразил Дамблдор. — Я целиком и полностью доверяю Сириусу. И не только в том, что касается Гарри.

— Он имеет право знать, — тихо проговорил Люпин.

— И обязательно узнает, — Дамблдор вдруг весь как-то сник, и в глаза резко бросился его почтенный возраст. Он выглядел откровенно старым. — Все всё узнают, но когда придёт время.

Миссис Уизли тем временем по очереди выталкивала из комнаты своих детей, сопровождая каждый неслабый тычок в спину нешуточными угрозами, произносимыми, правда, шёпотом. Последней она мягко, но твёрдо выставила за дверь Гермиону.

Симон терпеливо ждал, пока все уйдут, но Энни потянула его за рукав мантии. Он покачал головой.

— Что? — удивилась она. — Почему?

— Я останусь с Сириусом сегодня, — Симон чувствовал себя немного скованно. Энни никогда не высказывалась о его пятничных похождениях в открытую, но по её неодобрительно поджатым губам и слегка прохладным ноткам в голосе в субботу утром он всегда догадывался, что она не в восторге.

— Римус сегодня уходит на дежурство, Сириус будет совсем один, — чуть виновато пояснил Симон. — Он тогда здорово помог мне, Энни.

Её взгляд чуть смягчился.

— Отправь патронуса, как будешь дома, — шепнул он ей на ухо, целуя на прощанье.

Сириуса он нашёл на кухне. Тот быстро спрятал что-то за спиной, но, увидев, кто перед ним, сразу расслабился и подкинул в руке полную бутылку огневиски.

— Сегодня не пятница, — напомнил он с кривой ухмылкой, и Симон почти рассмеялся от удовольствия. Иногда он побаивался, что Сириус не прогоняет его только из жалости.

— Я подумал, что сегодня, — Симон выделил последнее слово, — не лишним будет и выпить.

— Ты прав, — Сириус поставил на стол два стакана и уселся на скамью, привалившись спиной к стене. — Но я бы уточнил: сегодня не лишним будет и напиться до чёртиков.

В кухне на секунду появился и так же быстро погас сияющий единорог, и Симон чуть улыбнулся. Энни была дома.

— Она нормально смотрит на это? — Сириус мотнул головой в сторону исчезнувшего патронуса. — Не пилит тебя?

— Нет, — Симон сказал почти правду. — Она всё понимает.

— Это хорошо, — Сириус опрокинул в себя первый стакан и зажмурился. — Жжёт, сволочь. Здорово, когда тебя кто-то понимает.

Симон молча отпил из своего стакана. Залпом он пока не мог, боялся задохнуться.

— У тебя есть Римус, — заметил он, чтобы поддержать разговор. — Он знает тебя с детства. Он понимает тебя.

Сириус отрывисто рассмеялся, потом вздохнул.

— Ты знаешь меня несколько недель, — тихо сказал он, уткнувшись взглядом в стакан. — И ты понимаешь меня. А Римус — нет.

— Ошибаешься… — начал было Симон, но Сириус тряхнул головой, и он умолк.

— Римус просто другой, — Сириус всегда очень тщательно подбирал слова, когда говорил у Люпине. — У него очень не простая судьба, ему трудно. Но мы разные, и он… Он бы очень хотел понимать меня лучше, но он не может.

— Не знаю, — протянул Симон, вспоминая, как Люпин осмелился упрекнуть Дамблдора в неправоте и непонимании. — По-моему, Римус предан тебе всей душой.

— Это так, — кивнул Сириус и скорбно поморщился. — Он любит меня, я знаю. И, поверь мне, я готов умереть за него. Но… это другое.

— С Джеймсом было не так? — спросил Симон, допивая огневиски и толкая пустой стакан через стол к Сириусу. Тот закрыл глаза и помотал головой.

— Джеймс… Он был моим вторым я, — Сириус так и не открыл глаз. — Это сложно объяснить, но ты меня понимаешь. С ним всё имело значение, любой пустяк. Я был счастлив каждую секунду, с тех пор как узнал его, но осознал это только потом, когда его не стало.

Симон кивнул, сжимая обеими руками вновь до краев наполненный стакан. Он действительно понимал.

— Знаешь, за что я себя ненавижу? — Сириус сжал виски ладонями. — Во-первых, я должен был быть рядом с ним в ту ночь. Должен был умереть на секунду раньше. А, во-вторых, раз уж меня там не было, я не должен был искать Питера. Я должен был забрать Гарри и воспитать его сам. Этого хотел бы Сохатый.

Симон несколько сомневался в способностях Сириуса воспитать кого бы то ни было, но сказать это не решился.

— Есть ещё одна вещь, — Сириус вдруг открыл глаза, и Симон с содроганием увидел плескавшуюся в них ненависть. — Раз уж я пошёл за Питером, я должен был его прикончить.

— Почему ты не сделал этого? — вырвалось у Симона прежде, чем он успел остановиться. Но задавать вопросы уже было безопасно: бутылка была полной лишь наполовину.

— А я не смог, — просто сказал Сириус и залпом допил второй стакан. Огневиски тонкой струйкой потёк по его подбородку.

— Это доказывает только то, что ты не убийца, — нерешительно пробормотал Симон.

— Нет, это доказывает только то, что я слабак, — мрачно и презрительно улыбнулся Сириус. — Я мог бы сделать это, я нашёл его, он был у меня на прицеле, там было время, но… Я считал его другом. Он не был ни Джеймсом, ни даже Римусом, но он был одним из моих самых близких друзей. Я готов был пожертвовать жизнью ради него, понимаешь? И когда я стоял там… Я вдруг вспомнил его маленьким, пухлым таким, пугливым. И я не смог.

— Это человечность, Сириус, — Симон покачал головой, чувствуя себя слегка неловко. Он слишком медленно пьёт.

— Мой лучший друг в это время был мёртв! — Сириус припечатал кулаком по столу. — Его жена была мертва! Их убили из-за этого гадёныша, а у меня, видите ли, рука не поднялась!

— Наверняка Джеймс не захотел бы, чтобы ты стал убийцей, — предположил Симон. Он бы сам не хотел, чтобы Жак убил кого-нибудь из-за него.

Сириус медленно поднял голову и посмотрел на него немного расфокусированным взглядом.

— Это же самое сказал Гарри, когда не дал нам с Римусом убить Питера год назад, — чуть запинаясь, проговорил он. — Есть в вас что-то похожее.

— Мы оба рано потеряли родителей, — Симон пожал плечами.

— Что-то ещё, — Сириус несколько секунд продолжал буравить его тяжёлым взглядом, потом поморгал и отвернулся. — Да, Джеймс бы не захотел. Он только один раз не понял меня, когда я чуть не убил Снейпа.

— Что? — Симон подавился от неожиданности. — Ты сделал что?

— Чуть не сделал, — Сириус хмыкнул, наверное, забавляясь его потрясённым видом. — Отправил его в Визжащую хижину в ночь, когда Римус обратился. А Джеймс побежал за ним и успел увести его, рискуя жизнью ради этого слизняка, между прочим.

— И чем всё закончилось? — заинтересованно спросил Симон, подавшись чуть вперёд.

— Ничем особенным, — Сириус пожал плечами. — Снейп узнал про Римуса, и это было плохо, конечно. Но Дамблдор взял с него слово молчать. Хуже было то, что Джеймс рассердился на меня. Он сам мог задирать Снейпа при каждом удобном случае. Мог смеяться над ним, издеваться, даже драться, это было можно. А меня он не понял.

— То есть, ты не жалеешь, что тогда поступил так? — уточнил Симон. — Ты мог убить человека.

— Я мог убить Снейпа, — поправил Сириус, видимо, чувствуя какую-то разницу. — И нет, я не жалел и не жалею. Но Джеймс сказал, что я не прав. И я ему поверил. Джеймс всегда был лучше меня.

Симон сделал вид, что пьёт. Он не знал, какие чувства испытывает к Сириусу после его признания. Конечно, он был не самым приятным человеком. Может быть, даже убийцей, пусть и потенциальным. Но Симону он нравился, несмотря ни на что. Он чувствовал какое-то странное родство с ним.

— Надо что-то решать, — Сириус задумчиво повертел в длинных пальцах вновь наполненный стакан. — Гарри надо забирать. Пусть тут сидит, со мной, я никому не позволю и пальцем его тронуть.

Симон вообще ничего не понимал во всей этой ситуации. Да, он знал историю Гарри Поттера. Да, буквально только что возродился Волан-де-Морт, который, наверное, целью своей жизни считал убийство Гарри. Да, мальчика надо было спасать, безусловно. Но иногда Симон задумывался. Конечно, это просто ужасно — думать подобным образом, но… Это был всего лишь один мальчишка. Не гуманнее было бы дать ему умереть и спасти тем самым много других жизней? Почему Дамблдор с таким упорством ставил безопасность Гарри выше всего остального? Симон пугался своих мыслей, но упрямо возвращался к ним снова и снова. Почему? Почему никто не хотел с такой же самозабвенностью заботиться о Симоне? Он ведь тоже остался без родителей, ему тоже было больно, плохо и страшно. Даже хуже, чем Гарри. Но никто не сторожил его, никто не ходил за ним попятам, не следил, как бы с ним чего не случилось.

Хотя, Симон не мог не заметить, Гарри был совсем не похож на него. У него были друзья, он не только принимал любовь окружающих, он умел её дарить. А Симон не умел. И долгое время даже учиться не хотел. Наверное, всё дело в этом.

— Если его исключат, — медленно проговорил Сириус, — я не позволю ему вернуться к этим…

Симон усмехнулся. Сириус ещё ни разу на его памяти не назвал Дурслей по имени. Да ладно по имени, просто приличным словом.

— Будет здесь жить, со мной, — продолжил Сириус. — Пусть Дамблдор хоть на своей бороде повесится, но я его крёстный отец, и только я могу принимать такие решения.

— Согласен, — Симон кивнул скорее для проформы. По большому счёту, его всё ещё мало волновала судьба магической Британии, он до сих не имел чёткого представления, чем он здесь занимается. А уж на то, где будет жить Гарри Поттер, Симону было решительно наплевать.

— От твоего друга нет вестей? — вдруг спросил Сириус, глядя на Симона мутным взглядом. — Как он там пообещал писать… раз в три месяца?

— Да, — Симон отвернулся. Он всё ещё не научился спокойно говорить о Жаке. — На следующей неделе должно прийти письмо.

— Если только он… — Сириус не стал заканчивать предложение.

— Не так сразу, — Симон помотал головой, стараясь отогнать леденящий душу ужас. — Он был в порядке, когда уезжал.

— Но тогда рядом был ты, — Сириус пожал плечами. Симон не нашёл, что ответить. — Я не из вредности так говорю. Но ты должен быть готов.

— Никогда не буду готов, — и Симон впервые залпом выпил полстакана огневиски. Не задохнулся, но кашлял долго.

— Не будешь, — тряхнул головой Сириус, с ухмылкой наблюдая, как Симон пытается отдышаться. — Шёл бы ты уже домой, а то проблемы будут.

— Энни понимает, — сипло повторил Симон.

— Понимает-то понимает, но терпение испытывать тоже не стоит, — мудро изрёк Сириус.

— Слушай, — Симон не стал бы спрашивать, но огневиски уже прилично ударил в голову, — а у тебя когда-нибудь была девушка, которую ты любил?

Сириус помолчал какое-то время.

— Нет, думаю, что не было, — наконец, ответил он. — Не успел я. Сначала был не слишком серьёзным, всё гулял, по большей части — бездумно. Потом Азкабан.

— Ну, ещё не поздно, — Симон, испытавший на себе все прелести отношений с девушкой, хотел подбодрить Сириуса. — Ты только следи за собой и поменьше пей и…

— И кого я здесь встречу? — Сириус мрачно хохотнул. — Дамблдор не позволяет мне даже выходить из дома.

— А Дора? — вдруг выпалил Симон. — Мне кажется, она…

— Свихнулся что ли? — Сириус выпучил глаза. — Она же моя племянница!

— Ну, так чистокровные же постоянно женятся на родственниках, — Симон пожал плечами.

— Всегда считал это дикостью, — Сириус провёл ладонью по лицу. — Да и Дора, она же…

Он оборвал себя на полуслове и посмотрел на Симона более осмысленно.

— Не могу сказать, некрасиво, — Сириус вдруг смутился. — У Энни спроси, может, она в курсе.

— Пойду я, — Симон с трудом встал, и ему пришлось схватиться рукой за стол, иначе он бы непременно упал. — Что-то мы сегодня перебрали, кажется…

— Мерлин, ну и молодёжь пошла, — вздохнул Сириус, невозмутимо наливая себе очередной стакан. — Да мы с Джеймсом в твоём возрасте могли вдвоём уговорить бутылок пять, а потом ещё прокатиться на мотоцикле, и ничего нам не было.

— Не упейся до смерти, — посоветовал Симон, и Сириус отсалютовал ему бутылкой.

А в следующее мгновение Симон уже стоял перед сердитой Энни. Он не имел ни малейшего представления, как оказался дома, и почему она не спала среди ночи.

— Совести у тебя нет! — возмущённо отчитывала его Энни. — Мне завтра на дежурство, я хотела выспаться, а ты…

— Прости меня, — Симон не понимал вообще ничего, но она ругалась, и он посчитал необходимым извиниться. — Мы что-то сегодня немного…

— Алкоголик несчастный, — буркнула Энни, складывая руки на груди. Симон вдруг увидел, какая она милая со сна. Такая очаровательно растрёпанная, такая сердитая. Он шагнул было вперёд, но его почему-то качнуло, и ему пришлось попятиться. А потом Энни наблюдала только, как Симон медленно съехал по стене на пол и как ни в чём ни бывало улёгся спать, негромко посапывая. Она постояла, глядя на него с выражением мягкого укора и понимания, затем сходила за перегородку и принесла подушку и одеяло.

* * *

В целом тот год выдался странным. Первые нападения, первые жертвы, первая кровь. Симон помнил момент, когда он осознал, что всё серьёзно. На мистера Уизли напали во время дежурства, и он выжил только каким-то чудом. Все были напуганы, все начали переосмысливать сложившееся положение. Симон всё ещё лелеял планы по возвращению во Францию в случае, если обстановка совсем уж накалится. Он даже был уверен, что сможет убедить Энни уехать вместе с ним, без неё он и с места не сдвинется. Но время шло, а Симон и не заикался про Францию, хотя с каждым днём становилось только опаснее.

Учёба в Аврорате превратилась в чистой воды проформу. Симон знал, что их выездные занятия это не какие не уроки, это настоящие дежурства, сопряжённые со всеми опасностями. Авроров не хватало. Авроров, которым можно было доверять, было катастрофически мало. Незадолго до Рождества случилось два важных события: Симон убедил Дамблдора принять в Орден Роберта и Коула и решил чаще видеться с Флер. С первым событием проблем не возникло, потому что в надёжности Коула и Роберта сомневаться не приходилось, а Орден отчаянно нуждался в людях. Появление на сцене Флер, причем на постоянной основе, несколько встревожило Энни. И это ещё мягко сказано. Но Симон никак не мог взять в толк, почему.

Они с Флер встречались и раньше. Во время Турнира, например, и потом, летом, но это были невинные встречи старых друзей. К тому же, Энни тактично отказывалась сопровождать его. Теперь Флер встречалась с Биллом Уизли и постоянно находилась поблизости. И как-то раз они с Энни всё же столкнулись лицом к лицу. Симон так и не понял, что произошло между девушками, но Энни потом не разговаривала с ним целую неделю, а Флер только презрительно фыркала на все его вопросы. С тех пор, стоило ему только произнести имя Флер, Энни холодно поднимала брови, нацепляла на лицо презрительную улыбку и переставала отвечать на все вопросы. Симона вся эта ситуация злила до невозможности. Ему и в голову не приходило, что дело было в обычной ревности.

Красота Флер не могла не впечатлять. Только слепой мог пройти мимо неё и не оглянуться. Но это совершенно ничего не значило. Симон мог спокойно смотреть на это прекрасное, совершенное лицо и не испытывать ничего, кроме горячей братской привязанности. Потому что какой бы красивой она ни была, ей было далеко до Энни с её тёплым обволакивающим взглядом и чудесной улыбкой. И Симон в жизни бы не поверил, скажи ему кто-то, что Энни может этого не понимать. С Флер всё было несколько иначе. Симон видел, что она была всерьёз увлечена Биллом, да Флер этого и не скрывала. Но она была красива, красива ослепительно, поэтому привыкла, видеть восхищение и поклонение в глазах мужчин. И Симон был единственным, на кого её чары не действовали. Самое интересное, ей это и не было нужно, она видела в Симоне только хорошего друга, не больше. Но женское тщеславие — вещь жутковатая. Не говоря уже о женском самолюбии. К счастью, тут не имела места оскорблённая женская гордость, в противном случае Симону пришлось бы несладко.

Но, так или иначе, а надежда на нежную дружбу между его любимой девушкой и его лучшей подругой тихо скончалась где-то после их первой встречи. Но Симон не унывал. Он знал, что Энни слишком горда, чтобы устраивать ему сцены или уж тем более запрещать общаться с кем бы то ни было. К тому же, всем им было, о чём беспокоиться и без несостоявшейся дружбы двух девушек.

Письма от Жака, редкие и довольно скупые, всё-таки приходили, и Симон каждый раз вздыхал с облегчением. Друг жив, всё в порядке. Пока. Но думать о будущем Симон себе запрещал, предпочитая жить сегодняшним днём, в котором Жак был жив. О Жаке помнили. Хотя никто особо не сблизился с ним и не полюбил его, в Аврорате хорошо относились к Симону, и толика этого хорошего отношения перепадала на долю Жака. Но был один человек, переживающий потерю Жака едва ли не так же тяжело, как сам Симон. И это оказалось шоком, настоящим открытием. Конечно, Энни упоминала, что Стефани очень нравится Жак, Симон знал, что друг присылал Стефани письма во время своего путешествия прошлым летом, но о всей глубине трагедии он узнал только после того, как друг ушёл.

Стефани превратилась в тень. Её рыжие волосы поблекли, лицо побледнело, она ужасно похудела и осунулась и выглядела как потерявший цель в жизни человек, взирающий на мир глазами побитой собаки. Даже Симон со временем понял, что справится и научится жить без Жака. Стефани, по всей видимости, справиться не могла. Она становилась всё более безучастной к окружающему миру, её даже грозились отчислить из Аврората, и это было единственное, что её как-то встряхнуло. Не из-за учёбы, сказала Энни, просто эти коридоры, столовая, классы — всё это напоминало ей о Жаке. Симон несколько раз порывался найти способ связаться с Жаком, но в последний момент останавливался. Что это изменит? Скорее всего, Жак и так всё знал, иначе он не стал бы так мило вести себя со Стефани. Что изменит послание Симона? Друг всё равно не мог вернуться.

Правда обрушилась на Симона неожиданно, он не был к ней готов. На Рождество они с Энни пригласили однокурсников на ужин, и именно в этот день Жак решил поздравить друга с Рождеством. Когда раздался стук в стекло, Стефани почему-то сразу побледнела, как будто чувствовала. Симон отнёсся бы к такой её реакции довольно скептически, если бы у него у самого сердце не рванулось из груди.

— У него всё в порядке? — шёпотом спросила Стефани в ту же секунду, когда Симон прочёл последнее слово.

— Да, всё хорошо, — он кивнул и сложил письмо, намереваясь позже спрятать его в шкатулку к остальным.

— Где он? — безнадёжно спросила Стефани, тоскливо провожая взглядом сложенный вчетверо лист пергамента.

— Я не знаю, — Симон опустил глаза. — Мне очень жаль.

Роберт и Энни тактично молчали, глядя в свои тарелки. Коул обменивался короткими фразами с Тильдой, оба делали вид, что не прислушиваются к разговору.

— Ты можешь сказать мне, — взмолилась Стефани, её щёки раскраснелись от выпитого вина. — Я никогда не сделаю ничего, что могло бы ему повредить.

— Я и не думаю… — Симон бросил растерянный взгляд на Энни. — Но я правда не знаю, где он, Стеф. Если бы я знал…

— Ты пишешь ему? — Стефани начала плакать. Слёзы тихо катились по её щекам, и Симон мысленно застонал. Как же он ненавидел попадать в такие ситуации! Хоть бы Энни ему помогла…

— Не пишу, — промямлил он, наконец. — Это была часть его просьбы: не искать его. Если бы он пришёл попрощаться, мы бы, конечно, обсудили это условие.

— Он приходил попрощаться со мной, — Стефани промокнула глаза салфеткой.

Симон вздрогнул так сильно, что задел свой стакан с вином, и на скатерти мгновенно расплылось алое пятно. Энни никак не отреагировала.

— Он что? — Симон вытаращенными глазами смотрел на Стефани. — Когда?

— Я не знала тогда, что это прощание, — беспомощно всхлипнула она. — В тот вечер, когда он ушёл, потому что следующим утром Энни сказала, что он пропал, а ты лежишь дома.

— Что он тебе сказал? — Симон с трудом переваривал услышанное. В душе поднималась обида.

— Сказал, чтобы я не думала о нём, — лицо Стефани скривилось как от боли. — Сказал, что мы не можем быть вместе, потому что это неправильно. Сказал, что причина в нём, что если бы кое-что сложилось по-другому… Сказал, что я хорошая и заслуживаю счастья. И ушёл.

Симон ошеломлённо уставился на Энни, она отвечала ему слегка растерянным взглядом.

— Мне лучше уйти, — Стефани резко встала, подскочила к вешалке и начала судорожными движениями наматывать шарф. — Я выпила лишнего и не совсем понимаю, что говорю.

— Не уходи, — слабо возразила Энни. — Как ты пойдёшь в таком состоянии? Симон проводи Стефани, пожалуйста.

— Не нужно, — возразил Коул, тоже поднимаясь. — Я думаю, мы все уже пойдём, заодно и Стефани проводим. Спасибо за ужин, ребята.

Нужно было предложить всем остаться, хотя бы из вежливости, но Симон не мог себя заставить.

— Это что получается, — он повернулся к Энни в тот же момент, как она закрыла за гостями входную дверь, — он попрощался с ней, а со мной? Не может же быть, чтобы… чтобы…

— Симон, — Энни мягко взяла его за руку, но он был слишком подавлен, чтобы ответить на её пожатие.

— Энни, он что… он любил её? — Симон чувствовал себя оставленным посреди большого города ребёнком. — Любил?

Энни только пожала плечами, глядя на него с состраданием.

— Скажи мне! — потребовал Симон. — Любил?

— Я не могу знать точно, — извиняющимся шёпотом сказала Энни. — Но мне кажется, Жак явно что-то чувствовал к Стефани.

— Почему ты мне не сказала? — Симон вцепился обеими руками в волосы.

— Я думала, ты знаешь, — Энни оторопела. — Никто не знал Жака лучше, чем ты.

— Я думал, он из жалости, — простонал Симон. — Думал, он знает, что Стефани влюбилась, и старается быть милым.

— Он когда-нибудь старался быть милым для кого-то кроме тебя? — уточнила Энни. — Боялся обидеть?

Симон помотал головой, поражаясь собственной тупости. Если бы он только не был таким идиотом, если бы он хотя бы иногда спрашивал друга о его переживаниях, если бы он был более чутким, может быть, Жак сейчас был бы рядом. Симон почему-то всегда считал, что если Жак влюбится, это его и спасёт. Ну, как всегда, после того, как в его жизни появилась Энни, конечно. И, получается, что у Жака тоже был шанс, но он отказался от него. Ещё одна жертва ради Симона.

— Надо его найти, надо заставить его вернуться, — лихорадочно забормотал Симон, сжимая голову руками. — Хотя бы уговорить его взять с собой Стефани. Это может спасти его.

— Симон, я не уверена… — испуганно попыталась возразить Энни, но он ничего не слышал.

— Какой же я дурак! Как я мог не знать? Почему я не заметил? Он мог бы остаться…

— Симон…

— Ему было бы на кого отвлечься, мы могли бы видеться гораздо реже, но всё-таки видеться и…

— Да послушай ты меня…

— Он мог сейчас быть здесь! Он мог бы быть счастлив!

— Всё, Симон, хватит! — Энни встала и топнула ногой. — Жак — взрослый человек, он сам принимал все решения в своей жизни. И сам несёт за них ответственность. Твоей вины здесь нет и быть не может.

— Ты не понимаешь…

— Я всё прекрасно понимаю, — Энни не дала ему договорить. — Если бы Стефани была для него так важна, он взял бы её с собой.

Симон промолчал. Какой смысл спорить? Энни не понимала. Жак отказался от всего ради Симона, даже от собственной жизни. Он просто знал, что Стефани не сможет быть счастлива с ним, что она будет в постоянной опасности, поэтому и ушёл, не обернувшись. А остаться он не мог из-за Симона. И, в конце концов, всё всегда упирается в Симона.

— Всё уже, он ушёл, — Энни погладила его по волосам. — Теперь ничего не изменишь.

Симон вздохнул и признал её правоту.

* * *

Симон был в штаб-квартире, когда туда прибыл Гарри Поттер. Он не участвовал в операции по его спасению, Грюм его не взял, как и Сириуса, собственно, но для Симона это не стало трагедией. Сириус же надулся, как индюк, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью, и поднялся в комнату, где держал Клювокрыла, откуда вышел только вечером. Симон его понимал, но перестать посмеиваться в душе никак не мог. Ну серьёзно, парню хорошо за тридцать, а ведёт он себя как пятнадцатилетний. Достучаться до Сириуса не смог никто. Люпин отправился за Гарри, и это хотя бы самую малость примирило Сириуса с решением Грюма. Симона он в комнату тоже не впустил, но хотя бы буркнул через дверь что-то нечленораздельное.

А потом появился Гарри Поттер и закатил скандал. Парень орал так, что его слышал, наверное, весь Лондон. Сириус злорадно ухмылялся, потягивая сливочное пиво, на которое он перешёл с той самой минуты, как в доме появился крестник. Люпин укоризненно покачивал головой, глядя в стол. Дора морщилась при каждом новом взрыве гнева Гарри. Симону хотелось подняться в ту комнату, где сейчас страдали Рон и Гермиона, причём совершенно незаслуженно, и прояснить ситуацию. Но кто он такой, чтобы лезть к парню, когда тот и так на взводе?

Вообще, со слов Сириуса, Симон понял, что Гарри весь год вёл себя странновато. Чего стоило только одно его появление в камине с просьбой поговорить об отце. Сириус тогда никак не мог прийти в себя. Метался по дому, как тигр в клетке, с бутылкой огневиски в кармане мантии, с растрёпанными, грязными волосами, небритый, несчастный, злой… Никто не мог ничего сделать, даже Люпин отступил, даже Симон не мог помочь, сколько бы они ни пили. Пару раз к ним даже присоединялся Люпин и мужественно пытался поддержать друга, но ничего не помогало. Сириус мрачно заявлял, что если Гарри осуждает отца, то в этом нет ничьей вины, кроме его, Сириуса. Значит, плохо рассказывал, значит, не донёс самую суть, предал память друга, не смог помешать случиться самому страшному… Симон переглядывался с Римусом, видел отражение собственной растерянности во взгляде старшего товарища и отворачивался. Сделать было ничего нельзя. Сириус медленно сходил с ума от терзавших его мыслей.

Симон знал, когда эта война стала и его собственной тоже. Помнил момент, поменявший его отношение ко всему. После которого он уже не мог уехать. Теперь он тоже хотел мстить. Симон ненавидел себя за то, что его тогда не оказалось на Площади Гримо. И ведь он хотел в тот день наведаться к Сириусу, хотел поговорить с ним ещё раз… Если бы он только пошёл, если бы он был там, когда в камине появилась голова Гарри, если бы… Он мог бы всё предотвратить. Но он не пошёл в штаб-квартиру. Не видел, как Сириус получил от Снейпа страшную новость. Не знал, что друзья отправились в Министерство, оставив Сириуса одного. Что Сириус рванул следом…

А ведь Симон находился в том же здании, только парой этажей выше. Он мог бы помочь, мог бы попытаться спасти… Он отчётливо помнил, как открылась дверь в кабинет, как на пороге показался окровавленный Грюм с пустым взглядом единственного уцелевшего взгляда. Симон и Коул поднялись первыми, Энни и Роберт опоздали на долю секунды. Вчетвером они двинулись за аврором по коридору, и Симон видел по лицам друзей, что и они испытывают то же холодное чувство непоправимой беды. Грюм толкнул незапертую дверь пустого класса, пропустил их вперёд, вошёл следом и прислонился спиной к стене. Эта откровенная слабость всегда несгибаемого аврора напугала Симона больше всего остального.

— Сегодня случилось то, чего мы все боялись, — голос Грюма звучал глуше, чем обычно. — Волан-де-Морт предпринял попытку выманить Гарри из школы, и ему это удалось.

Энни вскрикнула, быстро зажав рот ладонью. Лицо Коула залила мертвенная бледность. А Симон подумал о Сириусе.

— Мы только что из Отдела Тайн, там было сражение, — Грюм закашлялся, потерев голову, и Симон заметила, что по щеке аврора течёт тонкая струйка крови. — Самого страшного, как уверяет Дамблдор, не случилось, но…

Симон закусил губу.

— Но мы потеряли Сириуса.

И в этот момент это стала война Симона. Потому что это было невозможно. Несправедливо. Чудовищно. Дико. Потому что Сириус не мог умереть, потому что он ещё совершенно не успел пожить, потому что он должен был провести старость рядом с Гарри и его детьми, потому что он должен был снова почувствовать себя нужным, потому что на Площади Гримо ещё не закончились запасы огневиски, потому что он не мог бросить Люпина совсем одного, потому что Симон привык делиться с ним своими тревогами пятничными вечерами… Потому что Симон потерял друга. Снова.

Дыхание перехватило. Симон, сам не зная, что делает, поднялся на ноги. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас видел его лицо. Был только один человек, с которым он мог бы разделить это горе, потому что теперь понять мог только он. Вот теперь — только он. И Симон, не попрощавшись, не сказав ни слова, бросился на Площадь Гримо. Он нашёл Люпина в спальне Сириуса. Тот обернулся, молча встретил дикий взгляд Симона, зачем-то поднял руку, в которой сжимал недопитую бутылку огневиски, и вдруг разрыдался. Симон опустился на пол возле смятой постели, в которой ещё сегодня спал Сириус, которую он даже не стал заправлять, потому что, наверное, опять встал ближе к обеду, потому что не видел смысла в этом бесполезном занятии… Глухие рыдания Люпина разрывали сердце, но Симон плакать не мог. В нём поднималась такая ненависть по отношению к Пожирателям, по отношению к Волан-де-Морту, что он боялся, как бы его не разорвало. А Гарри? Бедный Гарри…

Люпин затих нескоро. Он так и сидел на полу, куда опустился от бессилия, продолжая сжимать бутылку, из которой ещё сегодня днём пил Сириус… В спальне было совершенно темно, Симон вытянул вперёд руку, но ничего не увидел. Местоположение Римуса он угадывал только по его тяжёлому дыханию.

— Они ответят за это, — голос сорвался от долгого молчания, и фраза прозвучала напыщенно зловеще, но Симона не заботили такие мелочи. — Они все заплатят нам, Римус. Я клянусь, я сделаю всё, что в моих силах…

— Знаю, — Люпин говорил как сильно простуженный человек. — Но это не вернёт Сириуса. У меня больше никого нет.

— Не говори так! — голос Доры прозвучал настолько неожиданно, что оба подпрыгнули. — Римус, у тебя есть все мы, ты не один.

Симон, вдруг вспомнив осмысленный, чуть насмешливый, но в то же время одобрительный взгляд Сириуса, когда он отверг возможность ухаживать за Тонкс, вдруг понял, что тот хотел тогда сказать. Он аккуратно поднялся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

В кухне всхлипывала миссис Уизли. Артур стоял у окна, привалившись плечом к стене, и молча смотрел на улицу. Со скамьи поднялась бледная, заплаканная Энни и порывисто обняла Симона. Он вдруг понял, что его совершенно не тянет удариться в слёзы, как бы он сделал раньше. Слезами ничему не поможешь, от них не становится легче. Наоборот, только позволь себе слабость — и потом уже не сможешь остановиться.

В ту ночь, сидя за столом при свете ночника, Симон думал о будущем, в котором больше не будет никого, кто понял бы его до конца. Он чувствовал, что сегодня закончилась большая и важная глава в его жизни. Слишком поздно, но всё-таки он понял, что из-за тоски по Жаку пропустил другую дружбу, такую нелепую, основанную непонятно на чём, но всё же искреннюю, настоящую. Он не понимал до конца, как сильно Сириус помог ему в самый трудный момент его жизни. В конце концов, ничьи слова не имели для Симона такого смысла и значения. А теперь Сириуса больше нет, и Симон снова остался один. Но сейчас у него была цель: он будет сражаться. Он должен отомстить за всё: за свою разрушенную жизнь, за разрушенную жизнь Сириуса, за то горе, которое причинил его близким людям Волан-де-Морт. Только теперь он понял, что с самого начала чувствовали все члены Ордена. Симон погасил свет и улёгся на свою половину кровати. Сегодня он стал одним из них, частью огромного целого, о существовании которого он даже не догадывался до этого момента. Симон прислушался к мерному дыханию Энни. Чувствует ли она то же самое? Наверное, да, иначе не потащила бы его в Орден.

Всё отошло на второй план. Симон в один момент отпустил Жака, тут он уже ничего не мог сделать. Но Ордену он может принести немалую пользу, и он это сделает. Теперь Симон готов был драться до последней капли крови. Изменилось и кое-что ещё. Симон, наконец, понял стремление Дамблдора любой ценой уберечь Гарри. На мальчика свалилось столько, что не под силу бы выдержать и многим взрослым. С Симоном никогда не случалось ничего подобного, он никогда не жил с осознанием, что за ним охотится сильнейший тёмный маг в мире. А ведь Гарри находил в себе силы жить и даже радоваться жизни. Он потерял последнего родного человека, но Симон знал, что и теперь парнишка не сдастся. Наверное, лежит сейчас без сна, бедняга, плачет в подушку, чтобы не услышал никто из друзей… Конечно, это мало бы утешило Гарри тогда, но в тот момент он приобрёл ещё одного человека, готового защищать его до последнего, даже ценой собственной жизни.

Первые недели после смерти Сириуса атмосфера на собраниях была настолько угнетающей, что Симон с трудом мог выносить её. Похудевший раза в два Люпин с потухшим взглядом, бледная Тонкс с бесцветными волосами, обрамляющими её лицо в форме сердечка, ещё более молчаливый, чем обычно, Грозный Глаз, постоянно вздыхающая миссис Уизли со скорбным выражением на лице, враз постаревший Дамблдор, непривычно тихие дети Уизли, бесшумно передвигающиеся по дому и постоянно отправляющие кому-то письма… И этот кто-то, о ком Симон не хотел даже думать, чтобы не соприкоснуться с его болью.

Имя Гарри звучало на собраниях постоянно. Мысли всех этих смелых людей снова и снова возвращались к одинокому мальчику, закрытому в доме его дяди и тёти по настоянию Дамблдора. Каждый страстно хотел помочь Гарри, но все прекрасно понимали, что это невозможно. Симон иногда подумывал написать парню письмо, рассказать обо всех своих беседах с Сириусом, но всё никак не решался. Да и не мог. Воспоминания о Сириусе пришлось загнать в самый дальний угол памяти, туда, где давно уже жили родители и Жак. Иначе Симон боялся снова потерять себя в подкрадывающейся темноте. Его теперь поддерживала только Энни, как это уже было раньше. Когда она была рядом, становилось существенно легче.

Впоследствии Симон никогда не мог чётко вспомнить, что происходило в этот период времени: воспоминания были нечёткими, смазанными, размытыми. Только над всем господствовало тяжёлое предчувствие. Симон засыпал и просыпался с ощущением, будто что-то давит ему на плечи, иногда к горлу подкатывала паника. Что это было? Потом Симон думал, что предчувствие беды…

Руфус Скримджер стал новым Министром магии, а на его место главы Аврората пришёл хороший друг Грозного Глаза Гавейн Робардс. Чем он сразу понравился Симону, так это тем, что не стал ничего скрывать от студентов и сразу признал, что рабочих рук не хватает, доверять можно лишь единицам, поэтому времени на учёбу больше нет, извините. Робардс предложил всем выбирать: остаться на военных условиях или покинуть Аврорат без права возвращения. Никто, конечно, не ушёл. Но это не значило, что всем и каждому можно было доверять. Симон был уверен, что каждый второй в Министерстве, осознанно или неосознанно, в эти дни был шпионом Волан-де-Морта. Доверять можно было лишь членам Ордена, а их было так катастрофически мало.

Коул и Роберт, которые, конечно, не были так привязаны к Сириусу, как Симон, тем не менее, тоже горели желанием отомстить. Симон с чувством, близким к благодарности, понял, что друзья горели праведным гневом из-за него, что они готовы были голыми руками разорвать тех, кто отнял у Симона ещё одного друга. И даже кроткая Энни иногда с трудом могла подавить сверкавшую в глазах ярость и что-то ещё, отдалённо напоминающее ненависть.

Дежурства в Министерстве почти прекратились, Дамблдор больше не видел в них никакого смысла. Симон знал, что в Отделе тайн хранилось какое-то пророчество, которое разбилось в ночь смерти Сириуса, и теперь уже никто не мог узнать, о чём в нём шла речь. Больше Волан-де-Морту нечего было искать в Отделе тайн. Охранять Гарри тоже было бесполезно: он не выходил из дома. Симон слышал, как миссис Уизли делилась с мужем своими переживаниям по поводу затянувшегося молчания Гарри, наверное, тот не отвечал на письма.

Теперь, когда свободного времени стало больше, Симон решил тратить его на тренировки. Коул и Роберт нашли его идею отличной, и, прихватив с собой Энни, они вчетвером начали отрабатывать боевые заклятия. Стефани отказалась. Энни как-то поделилась с Симоном, что, если бы не слабая надежда на возвращение Жака, Стефани бы уже давно тут не было. Но Симон запретил себе думать о Жаке, он остался в прошлой части его жизни, которая теперь была закрыта на тяжеленный замок. Конечно, когда от Жака придёт очередное письмо, всё внутри всколыхнётся, и будет совсем не так легко затолкать эмоции назад в отведённое им место. Но и об этом Симон не хотел думать заранее. Придёт письмо — тогда и будет беспокоиться. Думать о Жаке он себе позволял только в одном случае — когда вспоминал какие-то полезные заклинания, изобретённые другом. Было жизненно важно обучить им друзей. Пожиратели о них не знали, и элемент внезапности играл Ордену только на руку. Теперь Симон жалел, что относился к изобретениям друга не слишком внимательно, куда больше интересуясь его душевным состоянием.

Но в этот раз письмо не пришло. Симон всегда знал крайнюю дату, когда конверт должен был оказаться в их с Энни квартире. И в этот раз никакого письма не было.

— Послушай, ну мало ли что могло случиться? — умоляюще убеждала его Энни, сидя на корточках у его ног. — Может быть, что-то случилось с совой. Может, Жак чем-то занят и просто забыл.

Симон беспомощно качал головой. Нет, Жак бы написал ему, он бы точно написал, если бы только мог…

— Это ещё ничего не значит! — упорствовала Энни. — Давай подождём ещё немного, хотя бы неделю.

Но Симон знал, что ждать бесполезно. Так вот почему он ощущал эту давящую тяжесть в последнее время… Что-то случилось с Жаком, а он и не понял, друг называется. Писем больше не будет, это ясно. Симон ласково отодвинул Энни и прошёлся по комнате. Он никак не мог понять, куда подевались все чувства. Не было ошеломляющей боли, не было ужаса, паники, была только огромная, всепоглощающая грусть. Он теперь знал, что сможет жить без Жака, он убедился в этом, и из его чувств к другу ушёл эгоизм. Теперь осталось только то, что действительно принадлежало Жаку. И это было огромное сожаление о несправедливости его судьбы. Симон знал, что он ничего не может сделать, что он даже не узнает никогда, каким образом не стало его лучшего друга, что он никогда не сможет побывать на его могиле. И от этих мыслей хотелось выть. А ещё был блокнот, который Симон когда-то поклялся уничтожить, если Жак не сделает этого сам. Но не было никакой возможности узнать, что произошло с самим Жаком и куда делся его блокнот.

Симон только сейчас оценил всё мужество поступка Жака: уйти умирать в одиночестве, чтобы облегчить жизнь другу. И это сработало. Симон не был убит. Ему было невероятно тяжело и плохо, он был морально раздавлен, но безысходности не было, он знал, что выживет, потому что он уже и так жил без Жака. Когда стало понятно, что Симон не собирается творить глупости, Энни закрылась в ванной, пустила воду и начала плакать. Наверное, она думала, что Симон этого не услышит, но он слышал, и её слёзы проливались бальзамом на его болевшее сердце. Он был благодарен Энни за её горе, благодарен за то, что судьба Жака волновала кого-то на этом свете. Сам Симон плакать не мог. Наверное, выплакал все слёзы ещё в детстве. Кстати, плакать было легче, чем переживать всё без слёз.

Вечером в дверь позвонили. На пороге стояла Стефани с посеревшим лицом. Ей хватило одного взгляда на лицо Симона, а потом она развернулась и убежала. Несколько месяцев все думали, что она бросилась в Темзу, потому что в Министерство Стефани не вернулась, и никто не получил от неё ни письма, ни объяснений. Но незадолго до Рождества Энни громко вскрикнула, распечатав письмо, и Симон увидел, что по её лицу текут слёзы. Стефани не покончила с собой. Она уехала в Индию, в один из монастырей, которые посетил Жак за время своего мирового турне. Стефани писала, что её сердце умерло в тот день, когда от Жака не пришло письмо, что её больше ничто не держало в Англии, что она не знала, как быть, пока не вспомнила о волшебной стране, которая произвела на Жака неизгладимое впечатление. Один из монастырей настолько запал ему в душу, что он даже повесил картинки с его изображением на стене своей квартиры. Туда-то и уехала Стефани. Она писала, что ей приходится тяжело работать наравне с индийцами, чтобы прокормить себя, что она стала совершенно другим человеком, но что она наконец-то нашла покой. Там, в Индии, она смирилась со смертью Жака, потому что это был словно другой мир, но стоит ей вернуться в Англию, и всё вернётся. Поэтому Стефани приняла решение порвать всё, что ещё связывало её с прошлой жизнью, и это письмо было прощальным. Это было решением Стефани, и им оставалось только принять его.

Симон несколько месяцев не мог отделаться от ощущения, что всё это один затянувшийся ночной кошмар. Он жил как во сне, относясь ко всему как к чему-то нереальному. Это было странное состояние, но оно позволяло ему пережить удар за ударом. Энни внимательно наблюдала за его поведением, он почти постоянно чувствовал на себе её внимательный взгляд, и это его совсем не раздражало. Скорее наоборот — странно трогало. Потом он часто мечтал вернуться во время до смерти Сириуса или даже — сразу после его смерти. Тогда ещё всё было относительно хорошо.

Со смертью Сириуса в жизни Симона началась угольно-чёрная полоса. Смерть Жака (а Симон нисколько не сомневался, что друг мёртв или так близок к этому, что не в состоянии держать перо), исчезновение Стефани, за которой он мог, он должен был побежать, остановить, череда исчезновений и убийств магического и магловского населения Британии — всё это накладывалось одно на другое, не позволяя отдохнуть от окружавшего кошмара, вздохнуть полной грудью. Симон тогда не знал, что это было хорошее время.

То дежурство состоялось в середине февраля. Было довольно холодно, и Симон никак не мог согреться, переступая с ноги на ногу, спрятавшись за углом магазина близнецов Уизли. Он сторожил тут уже несколько часов, охранял магазин, даже в это опасное время полный посетителей, от вполне возможной атаки. В глубине души Симон не мог не восхищаться близнецами. В такое время открыть магазин, выставлять в витрине провокационные стишки, дразнить Пожирателей… Нападение на магазин было только вопросом времени.

С другой стороны Косого переулка за магазином наблюдал Коул, одетый в обычную чёрную мантию. Но Симону казалось, что в нём за милю можно было разгадать аврора, таким напряжённым, цепким взглядом он постоянно окидывал переулок, так подозрительно впивался в лица людей. Симон знал, что где-то неподалёку находится ещё и Роберт, который должен был помочь в случае необходимости, появившись неожиданно. Энни и Тильда находились внутри магазина, готовые защищать посетителей там и вывести их наружу через чёрный ход. Симону такое положение вещей ужасно не нравилось. Если уж Энни должна была быть здесь, идти на этот риск, он предпочёл бы видеть её, иметь возможность защитить. По озабоченным взглядам, которые Коул бросал на ярко освещённые витрины магазина, Симон сделал вывод, что друг тоже предпочёл бы видеть Тильду рядом с собой.

Было тихо. В последнее время люди предпочитали сидеть дома, чувствуя нависшую над страной опасность. Но вот уже две недели всё было спокойно: никаких нападений, никаких убийств, никаких исчезновений. И Косой переулок немного ожил. Дамблдор постоянно твердил, что у Волан-де-Морта есть цель, и он к ней идёт, а все эти нападения нужны ему только для устрашения. Директор Хогвартса всё реже появлялся на собраниях Ордена, иногда о нём никто не слышал по нескольку дней подряд. Все понимали, что он занят чем-то крайне опасным, особенно, когда он вернулся с обугленной рукой, но вопросы задавать никто не решался. Симону всё это очень не нравилось. Создавалось ощущение, что Орден разваливался, что они потеряли нечто ценное, что связывало их, держало вместе. Они теперь всё чаще действовали отдельными группами, сами по себе. Симон и остальные студенты Аврората старались держаться поближе к Грозному Глазу, он стал негласным лидером одной части орденцев. Вторую группу возглавлял Кингсли Бруствер, и в неё входили Люпин, семья Уизли, Тонкс и другие. Симон часто говорил Энни, что их как будто вычеркнули из основной деятельности.

В конце Косого переулка раздался взрыв. Симон видел, как дёрнулся от неожиданности Коул, как тот поднял руку с палочкой, как расширились его глаза, когда до них донеслись крики ужаса. Симон бросился внутрь магазина.

— Пожиратели! Пожиратели близко! — крикнул он, стараясь найти взглядом Энни. — Уходите!

— Через подсобку, быстро! — выкрикнул один из близнецов, кажется, Фред, моментально сбрасывая форменную мантию и освобождая руки. — Уводите их!

Симон успел увидеть, как мелькнули в глубине магазина стянутые в конский хвост на затылке белокурые волосы Тильды, и выскочил обратно на улицу. Коула на его прежнем месте уже не было. Симон рванул по переулку в ту сторону, откуда доносились крики. Навстречу ему попадались перепуганные люди, прижимающие к себе детей.

«Почему вам дома не сиделось?» — хотелось крикнуть Симону, но он сдержался.

— Трансгрессируйте отсюда! — заорал он. — Быстро! Ищите свободные камины! Уходите!

— Симон! — Коул появился из ниоткуда. — Они наложили на переулок антитрансгрессионные чары! Камины запечатаны! Это ловушка!

Симон почувствовал, как зашевелились волосы на голове. Здесь столько людей, столько детей… Если отсюда нельзя уйти, их просто перебьют как мух.

— Мы не сможем защитить всех! — завопил он, хватая готового броситься дальше Коула за плечо. — Надо что-то придумать!

Коул, не отвечая, выпустил из палочки патронуса, вызывая помощь.

— Надо собрать всех людей в одном месте, — пробормотал он, наконец. — Так будет проще их защитить.

— Нет, пусть прячутся в разных местах, — Симон помотал головой, лихорадочно пытаясь найти выход. — Мы не сможем ничего организовать в условиях такой паники.

Коул глянул на него полными ужаса глазами и ничего не ответил. В конце переулка показалась высокая фигура в чёрной мантии и маске. Симон действовал на автомате. Он бросился наперерез бежавшим сломя голову мужчине и женщине. Мужчина держал на руках ребёнка лет шести.

— Ищите укрытие! — закричал он, толкая женщину к двери какого-то магазина. — Постарайтесь спрятаться внутри!

Мимо пролетел зелёный луч, и Симон машинально пригнулся. Коул уже метал заклятие за заклятием в Пожирателя, но не мог причинить тому ни малейшего вреда. Симон бросился к другу и как раз успел прикрыть его щитом от второго Пожирателя. Они с Коулом встали спина к спине, как учил Грозный Глаз, поделили пространство и углы обзора, и приготовились к битве.

— Давай что-нибудь новенькое? — еле слышно шепнул Коул, и Симон одобрительно хмыкнул, перебирая в уме обрывки воспоминаний, в которых Жак рассказывал ему о своих изобретениях.

Но Пожиратели не дали им времени. Всё, на что хватало Симона — это вовремя поставить блок. Перейти в наступление он не мог, опасаясь пропустить удар. У Коула дела обстояли не лучше.

— Главное — продержаться до прихода Грозного Глаза, — выдохнул Коул, чудом успевая поставить блок. — Главное…

Он не успел договорить. С балкончика ближайшего дома с отчаянным воплем спрыгнул Роберт, чуть замедлив своё падение у земли, и отвлёк внимание Пожирателей на себя. К этому моменту их здесь было уже пять или шесть, и как минимум двое потеряли концентрацию. Коул ловко обездвижил одного, красный луч, выпущенный Робертом ударил точно в спину другого, а Симон запустил заклинанием «Бомбардо Максима» в землю у ног двух других, и их отбросило в сторону мощной взрывной волной.

— Надо возвращаться к магазину! — крикнул Роберт. — Им не протянуть долго без помощи!

У Симона всё перевернулось внутри. До этого момента он старался думать, что Энни, находясь в относительной безопасности, выводит детишек из магазина. Но там тоже шло сражение. На лице Коула он видел отражение своего страха.

— Бегите, я вас прикрою! — Роберт толкнул Симона и посмотрел на Коула долгим взглядом, в котором впервые за то время, что они были знакомы, мелькнула тоска. — Быстрее!

— А как же ты? — Коул отразил летевший в него луч. Он двигался в сторону магазина, но не мог отвести взгляд от худенькой фигурки Роберта. — Ты не справишься тут один!

— Со мной всё будет хорошо! — Роберт попытался улыбнуться. — Поторопитесь, вашим девочкам нужна помощь!

— Мы не можем его бросить! — Коула трясло, но он продолжал отступать, двигаясь за Симоном. — Его убьют!

Симон понимал это. Он точно знал, что если помощь не придёт немедленно, Роберт погибнет, но остановиться не мог. Где-то за поворотом опасность угрожала Энни, и это было всё, о чём он сейчас мог думать. Коулу было не в пример сложнее: Роберт был его лучшим другом.

— Что нам делать? — Коул, наконец, остановился. — Я не могу оставить его.

— Оставайся, я помогу девчонкам! — на бегу крикнул Симон. Он не мог позволить себе обернуться, не мог посмотреть в лицо Коула, не мог видеть Роберта. Он должен был найти Энни.

И он увидел её сразу же, как повернул за угол. Она стояла перед входом в магазин бок о бок с Тильдой, по краям расположились близнецы Уизли с непривычно жёстким выражением на лицах. От разноцветных вспышек рябило в глазах, Симон боялся, что не вынесет этого напряжения последних метров. Он не знал, как пробиться через толпу Пожирателей на ту сторону, к Энни. Он мог только поступить как Роберт и отвлечь внимание врагов на себя. И не размышляя дальше, Симон запустил Экспеллиармусом в спину ближайшего Пожирателя.

Близнецы приветствовали его появление громкими воплями, и Симон даже улыбнулся их восторгу. Но в следующий же момент ему пришлось несладко. Заклятия сыпались на него градом, и он вдруг с поразительной ясностью понял, что не успевает среагировать. Зелёный луч летел ему прямо в грудь. И он не успевал. Он услышал только крик Энни и приготовился умереть. Но вдруг, не долетев до него всего несколько дюймов, луч ослепительно вспыхнул и исчез. Вокруг Симона образовалось нечто вроде светящегося кокона, мигнуло и пропало. На долю секунды все застыли в изумлении, потом заклятия посыпались с новой силой. Рядом с ним каким-то чудом появился один из близнецов, второй остался с девушками у входа в магазин, и битва пошла ещё ожесточённее.

Вскрикнула и упала к ногам Энни Тильда. Энни и Джордж, если это был он, тут же прикрыли её своими телами. Симон отвернулся, не в силах думать, что будет с Коулом, если… Снова крик. Энни. Симон вскинул голову и увидел повторение своей ситуации: ей в грудь летел зелёный луч, и она не успевала увернуться. Джордж бросился к ней, наверное, хотел оттолкнуть, но он тоже не успевал. Не успевал и Симон, он был слишком далеко. И в этот миг он пожалел, что не смог стать таким, как Жак, тогда для него не существовало бы пределов. И вдруг точно такой же кокон вспыхнул вокруг Энни, и зелёный луч погас, не коснувшись её. Симон выдохнул, и в этот момент в Косом переулке появились авроры.

Что происходило потом, Симон помнил плохо. Он был настолько потрясён, что никак не мог вздохнуть, наверное, защемило какой-то нерв. Перед глазами всё ещё стояло испуганное лицо Энни, уже неярко освещённое зелёным светом. Их обоих сегодня спасло какое-то чудо. Крики сражавшихся доносились до него как через толстый слой ваты, боковым зрением он видел вспышки и метавшиеся фигуры. Наверное, он должен был сражаться бок о бок с другими аврорами. Он должен был попытаться найти Коула. Должен был сделать хоть что-то. Но он видел только упавшую на колени возле Тильды Энни, видел, как она попыталась нащупать у той пульс, уловить дыхание, видел, как Энни зажала рот рукой, как она вскинула голову и в ужасе замотала головой, глядя на него. В Косом переулке, наконец, наступила тишина. По всей видимости, сражение закончилось.

Симон сделал шаг в сторону Энни, и вдруг она перевела взгляд куда-то ему за спину, и её лицо болезненно скривилось. Симон обернулся. Прямо к ним шёл покрытый с ног до головы кровью Коул. Он шёл неровно, сбиваясь с прямой линии, запинаясь и пошатываясь. Смотрел прямо перед собой какими-то пустыми глазами. И что-то нёс. Симон решил, что Коул увидел тело Тильды, и хотел было удержать друга, но вдруг опять остановился. Коул ничего не видел. Когда он достаточно приблизился, Симон понял, что было у него в руках: чьё-то тело. Худенькая рука болталась в такт шагам Коула. Слипшиеся светлые волосы, практически вымоченные в крови. И открытые, страшно застывшие глаза…

Симон пошатнулся. Губы Коула страшно задёргались, когда он, в конце концов, сфокусировал взгляд на Симоне. Сзади в голос зарыдала Энни. Симон глубоко задышал ртом, стараясь успокоиться, унять бешено колотившееся сердце… Если бы он остался, как сделал Коул, если бы он не ушёл, Роберт бы не… «Но ведь ты знал, что так будет», — шепнул в глубине души непрошенный голос. «Ты знал. И сделал свой выбор. И сделал бы его снова. Ты выбрал смерть Роберта. Ты решил, что умрёт он».

— Это… это моя вина…

Слова вылетели сами, Симон не осознавал, что говорит вслух. Коул рухнул на колени, продолжая прижимать тело Роберта к груди. Симон лихорадочно, дрожащими пальцами с мясом выдирая застёжки, сорвал с себя мантию и расстелил её на холодной земле. Как будто Роберту это могло повредить… Коул осторожно уложил тело на мантию и скрючился на земле рядом с ним. Симон сидел с другой стороны, беспомощно уронив руки вдоль тела. Он понимал, почему не подходит Энни, почему она изо всех сил пытается задушить рыдания. Потому что как только Коул немного отойдёт от шока, он сразу же спросит про Тильду, и что тогда они ответят ему?

Послышались шаги. Грозный Глаз положил тяжёлую ладонь Коулу на плечо.

— Держись, сынок, держись… — прохрипел он, его живой глаз смотрел с состраданием, пока волшебный крутился с бешеной скоростью, продолжая сканировать переулок на предмет врагов. — Я знаю, это тяжело…

Коул поднял голову, его так трясло, что он никак не мог заговорить. Но Симон уже знал, что он хочет спросить, и почувствовал мертвенный холод в груди. Потому что он уже убил Роберта, а сейчас ему придётся убить и Коула. Потому что после слов Симона жить дальше Коул уже не будет.

— Тильда… — клацая зубами выдавил Коул, и Симон не узнал его голос. — Где…

Рыдания Энни смолкли так резко, что Симон непроизвольно обернулся. Энни лежала на земле рядом с Тильдой, её лицо заливала мертвенная бледность. К ней тут же склонился один из прибывших целителей, растерянно качая головой.

— Просто обморок! — крикнул он, обращаясь к уставившейся на них группе, и Симон чуть расслабился. Но тут же перевёл взгляд на лицо Коула. Тот неотрывно смотрел на Тильду, и постепенно в его глазах появлялось такое выражение, что у Симона в буквальном смысле волосы зашевелились на голове. И вдруг Коул бросился к нему, вцепился в плечи, встряхнул, с отчаянием вгляделся в лицо, поймал взгляд… Симон не мог дышать. В глазах Коула он прочёл обвинение. И вдруг Коул оттолкнул его и побежал к Тильде, упал возле неё на колени, коснулся пальцами щеки, убрал выбившуюся из хвостика прядь волос и, наконец, приложил пальцы к тому месту на шее, где должна была биться крохотная жилка, возвещая о жизни… Коула отбросило назад силой потрясения.

Симон несмело подошёл к нему со спины, хотел заговорить, но не мог найти в себе сил. Это был ночной кошмар, который не забудется с утра, потому что это был вовсе не сон. Симон не представлял себе, что будет дальше, как будет жить Коул, что они вообще будут делать после такой трагедии. Разве был ещё смысл воевать? Волан-де-Морт победил, никто больше не будет сражаться. И вдруг перед глазами проплыло укоряющее лицо Сириуса… Симон расправил плечи. Нет, они будут сражаться, вдвоём, втроём, он один будет, но он попытается отомстить за всю причинённую им боль. Всё равно невозможно жить с таким страшным грузом вины.

— Она жива! — вывел его из горестного оцепенения взволнованный голос целителя. — Дыхание практически неуловимо, но оно ещё есть!

Коул выглядел как человек, которого душили и только в самый последний момент дали глотнуть воздуха. А потом была сумасшедшая гонка со временем, белые стены Больницы святого Мунго, душераздирающие рыдания пришедшей в себя Энни, метания и беззвучные молитвы Коула и странное, полубессознательное состояние Симона. Энни тоже уложили в постель, целители сказали, что у неё страшное нервное потрясение, дали ей какого-то зелья и уверили Симона, что она проспит как минимум до следующего утра. И так было лучше для неё. Потому что около полуночи из палаты Тильды вышел усталый целитель и сообщил, что они сделали всё возможное, но иногда и этого бывает недостаточно. Коул мог войти, теперь уже было неважно. Тот обернулся на пороге палаты, куда шёл как на казнь, и бросил на Симона ещё один взгляд, от которого тот опрометью бросился вон из больницы.

Симон не знал, куда именно он бежал, но ноги принесли его на Площадь Гримо. В доме было пусто. Мистер и миссис Уизли были в Норе, Билл и недавно вступившая в Орден Флер, наверное, были с ними. Где были остальные Симон не хотел знать, главное, что дом был пуст. Симон пробежал по коридорам, хлопая дверьми, не заботясь о воплях миссис Блэк, не отвечая на гневные тирады Кикимера. Он остановился только у двери кладовой, где Сириус хранил запасы спиртного, зажёг палочку, схватил первую попавшуюся бутылку, заклинанием вышиб пробку и прямо там, на пороге грязной, затхлой комнатушки залпом опустошил её почти на половину. Но, странное дело, алкоголь его совершенно не пьянил сегодня. Сириус мог бы им гордиться. Твёрдым шагом Симон прошёл в кухню, прихватив с собой ещё пару бутылок, и уселся на своё привычное место. Его взгляд упёрся в точку на стене напротив, где должно было быть лицо Сириуса. Поговорить было не с кем. Никто не скажет ему, что смерти Роберта и Тильды не были его виной. Всё было кончено, потому что жить с этим грузом было невозможно.

Если бы только он мог всё исправить… Хоть как-нибудь, даже умереть вместо Роберта, в ту минуту Симон был готов, лишь бы не чувствовать этой ужасной вины. Если бы он мог как-то спасти Тильду, если бы он лучше занимался медициной тогда, на пятом курсе, если бы он больше прислушивался к словам Жака… Ведь друг так часто делился с ним, если находил какое-нибудь интересное заклинание. Каким восторгом тогда горели его глаза! Симон крепко зажмурился, и перед его внутренним взором встала их школьная библиотека в Шармбатоне и Жак, склонившийся над старинным томом какой-то книги какого-то целителя, который умер чуть ли не пятьсот лет назад. Симон видел белокурые локоны, падавшие ему на лоб, видел, как его беспокойные пальцы теребили уголок ветхой страницы, слышал его учащённое дыхание… Симон улыбнулся, не открывая глаз. Сейчас воспоминания о Жаке буквально спасали его, вытягивали из трясины, как всегда.

«Представляешь, Сим, обмен жизненными силами!»

Симон вздрогнул. Голос Жака прозвучал так близко, так реально…

«Ты отдаёшь свои силы тому, кому они нужнее, и получаешь назад его боль, бессилие или страх. Это же гениально!»

Симон выпрямился на скамье, поражённый до глубины души.

«И надо-то всего лишь каплю крови того человека! С ума сойти, как просто! Нет, ну формула не из простых, но для нас-то это ерунда».

Симон сжал виски руками, пытаясь воскресить перед глазами ту страницу, которую Жак возбужденно сунул ему под нос на пятом курсе. Мерлин, что, что там было написано? Какая формула? Что надо делать?

Капля крови… Симон медленно поднял руку и осмотрел свои грязные пальцы. В коридоре больницы, когда целители уже увели Энни и теперь леветировали бесчувственную Тильду к её палате, а они с Коулом шли по обе стороны от её тела, Симон пальцем стёр струйку крови, тёкшую по её щеке, чтобы она выглядела нормально, как будто ничего особенного не случилось. Симон впился взглядом в свой палец, но так и не смог разобрать, кровь это или грязь. Без разницы, терять нечего. И вдруг в его сознании как будто открылась дверь в прошлое, и он с поражающей ясностью вспомнил нужную формулу. Дальше Симон действовал машинально с чётким осознанием того, что так и должно было случиться. Он вынул из ящика нож и полоснул себя по пальцу, испачканному несколько часов назад кровью Тильды, затем схватил палочку, направил её на палец и пробормотал несколько слов, надеясь только, что он произносит их правильно. Несколько секунд ничего не происходило. Потом Симон почувствовал головокружение и тошноту, потом покачнулся. А потом его окружила темнота.

Первым вернувшимся чувством была боль. Страшная, разрывающая боль где-то внутри. Потом вернулся слух, и Симон услышал чей-то смутно знакомый голос, произносивший сложные заклинания то ли на латыни, то ли на каком-то другом языке. Симон с трудом приоткрыл один глаз и увидел склонившегося над ним профессора Снейпа с закрытыми глаза и бледным, напряжённым лицом. Симон хотел спросить, что происходит, но из груди вырвался только слабый стон. Снейп резко перестал читать свои заклинания и уставился на Симона чёрными глазами, полными злости.

— Обрывай свою связь, глупый мальчишка! Сейчас же! — каркнул он, протягивая Симону его палочку. — Жить надоело?

Симон попытался поднять руку, но сил не было. Тогда Снейп вложил палочку в его ладонь и сжал свои ледяные пальцы вместе с пальцами Симона вокруг прохладного и приятного на ощупь дерева палочки.

— Быстро! Разрывай связь!

— Я не знаю как… — выдохнул Симон, чувствуя, как опять накатывает дурнота. — Я не помню…

— Идиот! — выплюнул Снейп. — Повторяй за мной!

И он начал произносить какие-то слова, которые Симон повторял непослушными, пересохшими губами. И с каждым словом силы возвращались к нему, скоро он уже смог сам держать палочку и повторять за Снейпом сложные движения кистью. И вдруг Симон почувствовал, как что-то прошло вдоль его позвоночника вверх к затылку, дёрнулось и исчезло.

Повисла тишина. Симон тяжело дышал и смотрел на поднявшегося на ноги и теперь стоявшего возле двери Снейпа с разъярённым выражением лица.

— С кем ты себя связал? — вдруг спросил тот. Его тон как всегда был холодным и презрительным, но Симон не испытывал к нему былой неприязни. Всё-таки, похоже, Снейп только что спас ему жизнь.

— С Тильдой, — пробормотал он, осторожно приподнимаясь, и сел, прислонившись спиной к лавке. — Она… она умирала. Я не знаю, сработало ли…

Снейп молча смотрел на него. Симон запоздало подумал, что профессор, наверное, не знает, кто такая Тильда. Может, он даже ещё не слышал о сражении. О Роберте…

— Нужно отправить патронуса… — Симон встал на ноги и вытянул вперёд сильно трясущуюся руку с палочкой. Но никаких счастливых воспоминаний не было. Ему не о чем было думать. Жака больше нет. Все его счастливые воспоминания, связанные с новой жизнью в Англии, теперь всегда будут ассоциироваться с Робертом. Энни… Но Симон не мог сейчас думать о ней. Если Тильда умерла, то ничего его отчаянный поступок не поменял, а значит, он всегда будет чувствовать вину, находясь рядом с Энни. И Симон опустил руку.

— Откуда ты узнал про это заклинание? — вдруг спросил Снейп, глядя на него чуть ли не с подозрением. — Вряд ли вам рассказывали про него на уроках.

— Нет, — Симон качнул головой. — Его нашёл Жак, когда мы были на пятом курсе. Ему оно показалось интересным. Мы тогда изучали медицину.

— Это заклинание действительно использовали очень давно, чтобы спасти человека, у которого не было сил бороться за жизнь, — медленно проговорил Снейп. — Но оно опасно. За его использование сжигали. Это вы тоже прочли?

Симон пожал плечами.

— Если оно выходит из-под контроля, то может убить обоих связанных волшебников, — добавил Снейп. — Это заклинание может использовать только очень сильный по духу человек, способный его контролировать. Чего о тебе сказать никак нельзя.

Симон пропустил эту реплику мимо ушей.

— Ты думаешь, весь смысл в том, чтобы произнести нужные слова и помахать палочкой? — Снейп издевательски искривил губы. — Главное — контроль расходования собственных сил. Ты должен чётко знать, сколько сил ты можешь отдать и остаться в силах вовремя прервать связь. Ты должен чувствовать состояние второго человека и понимать, в какой момент ему достаточно для собственной борьбы.

— Откуда вы столько знаете про это заклинание? — перебил Симон, которому, собственно, было не очень интересно. Он искал способ связаться с Коулом, но пока на ум приходило лишь письмо. А писать Симон не хотел.

— Я преподаю Защиту от тёмных искусств в Хогвартсе, — холодно напомнил Снейп, но в его словах прозвучал намёк на гордость.

— Не думаю, что вы обучаете студентов таким опасным заклинаниям, — уязвлённо возразил Симон, вспомнив фразу самого Снейпа.

— Я много лет занимаюсь тёмными искусствами, я знаю о таких вещах и ритуалах, что у тебя бы волосы дыбом встали, — прошипел Снейп. — Не знаю, чем вы с твоим дружком занимались в свободное от уроков время, но ты явно знаешь недостаточно, чтобы использовать подобные заклинания.

— Спасибо, что спасли мне жизнь, но я сейчас не в том настроении, чтобы выслушивать лекции, — твёрдо сказал Симон, чувствуя себя донельзя разбитым. Слишком много для одного дня.

И вдруг в окно постучали. Незнакомая сова, такие раньше приносили письма от Жака. Симон на негнущихся ногах подошёл к окну, взял у птицы конверт и сразу же увидел почерк Коула. Пальцы не слушались, но Симон, сжав зубы, заставил себя развернуть пергамент и прочесть несколько строк, написанных непривычно корявым почерком всегда такого аккуратного Коула.

«Я не знаю, как это возможно, но Тильда выжила, Симон. Целители не понимают, откуда она взяла силы, но они у неё были. Я остаюсь в больнице на всю ночь, но утром нам с тобой надо поговорить. Мне кажется, Жак не умер».

Симон повернулся к Снейпу, всё это время наблюдавшему за ним с непроницаемым лицом.

— Только не начинайте рыдать при мне, мистер Сайпрес, — предупредил профессор, застёгивая мантию. — Я уже ухожу, подождите несколько секунд.

— Тильда выжила, — Симон помахал перед собой пергаментом. — У меня получилось.

Снейп медленно обернулся.

— Только не начните считать себя непревзойдённым целителем, — бросил он. — Вам просто повезло. В следующий раз меня может не оказаться рядом.

— Я не боялся умереть, — возразил Симон. — Если бы спасение Тильды стоило мне жизни, я был готов.

— Простите, что помешал, — безразлично сказал Снейп, направляясь к двери. — Но не ждите, что я буду восхищаться подобной жертвенностью, мне она противна.

И вдруг Симона охватила самая настоящая ярость.

— Конечно, я и не жду! — выкрикнул он в спину Снейпа. — Разве можно ждать чего-то подобного от человека, делом всей жизни которого всегда были только насмешки над детьми, над школьниками? Мне просто вас жаль!

Снейп выбросил палочку вперёд так стремительно, что Симон совершенно не успел среагировать, и в следующую секунду он уже сползал по стене, стараясь восстановить дыхание.

— Никогда не говори со мной в таком тоне, мальчишка! — рявкнул Снейп, всё ещё держа палочку направленной Симону в грудь. — Иначе я…

— Ничего вы мне не сделаете, — Симон вдруг засмеялся. — Меня даже Авада Кедавра не взяла.

Снейп моргнул. Потом опустил палочку и прищурился.

— О чём вы говорите? Ещё один мальчик, который выжил? — тихо спросил он, и в его тоне было что-то странное. — Никто не выживал после Смертельного заклинания, кроме Поттера.

— Оно не попало в меня, — уточнил Симон, усаживаясь на лавку. — Оно не долетело.

— Что вы хотите этим сказать? — Снейп почему-то начал сердиться. — Что значит, оно не долетело?

— Оно летело мне прямо в грудь, — Симон ткнул в себя пальцем. — Зелёный луч. И я не успевал ничего сделать, даже пригнуться. Но потом оно вдруг как будто наткнулось на что-то, ярко вспыхнуло и пропало. Я был как будто в каком-то светящемся шаре. Я не знаю, что это было, но потом абсолютно то же самое случилось с Энни.

Снейп смотрел на него расширившимися от изумления глазами.

— Это бред сумасшедшего, — наконец, выдавил он. — Защиты нет.

— Тогда бы меня сейчас здесь не было, — Симон не собирался спорить, он видел то, что видел.

— Луч просто исчез? — уточнил Снейп.

— Вспыхнул и исчез, — повторил Симон.

— Невозможно! — почти выкрикнул Снейп, сжимая кулаки. — Нет такого заклятия!

И вдруг Симона осенило.

— Это Жак! Это Жак как-то защитил меня и Энни!

«С тобой ничего не случится, я обещаю тебе. Мир может рухнуть, все люди на свете могут идти к чёрту, но ты и Энни будете жить, как прежде. Я клянусь, я не позволю никому и ничему причинить вам двоим вред. Этого никогда не будет, пока я дышу».

— Он жив! — Симон задыхался от охватившего его чувства счастья, каким бы неуместным оно ни было в сложившейся ситуации.

— Вам стоит обратиться в Мунго, — посоветовал Снейп, глядя на него как на сумасшедшего.

— Вы не понимаете, Жак обещал защищать меня, защищать Энни, — Симону казалось важным донести свою мысль, он почти забыл, что перед ним был всего лишь Снейп. — И он придумал что-то, какую-то защиту. И сегодня она нас обоих спасла. Если бы он умер, его заклинания не действовали бы!

— Вы хотите сказать, что он сегодня был где-то рядом с вами? — переспросил Снейп.

— Нет, конечно, нет, — Симон говорил возбуждённо, сбивчиво. — Жак может быть где угодно, для него ведь нет пределов.

— Пределы есть для всех, даже для Жака, — поправил Снейп. — Просто он несколько… отличается от остальных. Но и он может не всё.

Симон прищурился. Видимо, Дамблдор по какой-то причине здорово доверял этому человеку, если поделился с ним историей Жака.

— Мне иногда кажется, Жак может всё, стоит ему только захотеть, — не согласился Симон.

— Защищать человека на расстоянии, — Снейп стремительно побледнел и смотрел будто сквозь Симона. — Если бы был такой способ, я бы его нашёл.

— Только если бы стали таким, как Жак, — усмехнулся Симон.

— Очевидно, что я не такой, как Жак, — в голосе Снейпа отчётливо прозвучало сожаление.

— Я и говорю, если бы стали таким, как Жак, — повторил Симон.

— Вы хотите сказать…

— Да, таким, как Жак, можно стать, — подтвердил Симон с триумфом. Он был просто пьян от охватившего его восторга и не замечал всё более странного поведения Снейпа. — Есть какой-то способ, не самый приятный, как я понял.

— Какая к чёрту разница? — выкрикнул Снейп непривычно высоким голосом. — Был способ обойти пределы! Был способ обезвредить Аваду Кедавру! Был способ, но я его не нашёл!

— О чём вы говорите? — Симон пришёл в себя и теперь внимательно смотрел на профессора, который, к слову, выглядел совершенно безумно.

— Не ваше дело! — взвизгнул Снейп, почти теряя человеческий облик и опускаясь на ближайший стул.

— У вас кто-то умер, да? — спросил Симон, начиная сочувствовать этому человеку.

— Выйдите вон! — приказал Снейп, не поднимая головы.

— Это не ваш дом, — Симон сел назад на лавку.

Надолго, минут на пятнадцать повисла тишина. Снейп не поднимал головы, переживая что-то своё неведомое Симону. Симон думал о спасённой жизни Тильды и понимал, что это как-то примиряло его со смертью Роберта. Вернее — делало не таким виноватым.

— Я знаю даже про «Зелье естественной смерти», даже про него, — вдруг прошептал Снейп. — Я могу сварить противоядие. Это могут всего несколько человек в мире. А про пределы я не знал…

— Что за «Зелье естественной смерти»? — поинтересовался Симон, который впервые в жизни слышал такое странное название.

— Зелье, которое убивает, не оставляя следов, — без всяких эмоций проговорил Снейп. — Его не надо даже пить, можно понюхать, или оно может просто попасть на кожу. И его нельзя обнаружить и обезвредить.

— Нет противоядия? — поинтересовался Симон. — Разве так бывает?

— Противоядие есть, — так же монотонно пояснил Снейп. — Но про это зелье знают единицы. Никто не подозревает, что человек отравлен. Никто не варит противоядие.

— Но, если есть противоядие, как-то этот яд можно вычислить? — настаивал Симон, которому почему-то было жутко любопытно. Всё в этой жизни бывает неспроста.

— Есть определённые сроки, когда человеку становится хуже и лучше, — Снейп вдруг поднял голову и встретил взгляд Симона. — С какой целью вы интересуетесь? Хотите кого-то отравить?

— А вы с какой целью интересовались? — Симон понимал, что наглеет, но сегодня он не боялся встретить гнев Снейпа. С ним случалось и кое-что пострашнее.

— Профессиональный интерес, — Снейп встал. Он как будто резко постарел, и Симон впервые задумался, сколько тому, собственно, было лет. — Больше не прыгайте выше головы.

И Симон снова остался один. Спать он не собирался, всё равно заснуть не представлялось возможным, и Симон отправился в больницу. Коул обнаружился в коридоре возле палаты Тильды. Он сидел, прислонившись затылком к холодной стене, и, казалось, спал. Но как только Симон подошёл, Коул моментально открыл воспалённые глаза.

— Как она? — без предисловий спросил Симон, усаживаясь рядом.

— Целители говорят, вне опасности, — голос Коула звучал сипло, наверное, от долгого молчания. — Они не знают, как так вышло.

Симон не собирался ничего рассказывать никому, кроме разве что Энни, поэтому промолчал.

— Ты написал, что Жак жив, — вместо этого напомнил он. — Почему ты так думаешь?

— Кто-то помог Тильде, — Коул повернулся и долгим взглядом посмотрел в лицо Симона. — Помог так, что целители даже не могут понять, как это случилось. Помог на расстоянии.

Симон опешил. Это звучало… страшновато.

— Кто ещё мог это сделать? — Коул провёл ладонью по лицу. — Единственное, мне всегда казалось, что Жак меня недолюбливает. Из-за того, что мой отец участвовал в нападении на твой дом, я думаю. С чего бы он стал помогать Тильде, да?

— Он не стал бы, — Симон вздохнул. — Жак… он не слишком-то заботился об окружающих, надо признать.

— Тогда кто? — Коул в растерянности развёл руками.

— Я, — признался Симон, наблюдая за замершим от изумления Коулом. — Я связал нас с Тильдой заклинанием обмена жизненными силами. Я не помню, как оно правильно называется. Я поделился с ней своими силами.

— Как ты это сделал? — с трудом выдавил Коул. — Тебя здесь даже не было.

— Это неважно, — возразил Симон. — Мне нужна была только кровь Тильды, на пальцах была, этого было достаточно.

Коул продолжал таращить глаза.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — Симон устало прикрыл глаза. — Но я не такой, как Жак. Пределы тут ни при чём.

— Это… это дикость какая-то, — Коул помотал головой. — Но это всё не так важно…

Он встал, отошёл к противоположной стене, потом снова сел и, наконец, посмотрел в лицо Симона.

— Ты спас её! — лицо Коула озарилось широкой улыбкой. — Симон, я не смогу выразить словами… Ты спас девушку, которую я люблю, и я… Я никогда не смогу отблагодарить тебя. Особенно, учитывая, что мой отец…

— Ты не твой отец, — быстро вставил Симон. — Забудь, Коул, не надо ничего говорить.

— Не надо говорить? — Коул закусил губу. — Ты же… Это было опасно?

— Ну, как сказать, — Симон замялся. — Наверное, это было бы не так опасно, если бы я немножко подумал. Я не помнил точно, как эта штука работает, просто бросился в омут с головой. Если бы не профессор Снейп, Тильда могла бы сейчас быть мертва.

— Она и так была бы мертва, если бы ты не вмешался, — внушительно сказал Коул.

— В общем, давай забудем, — предложил Симон, сгорая от стыда. — Я… тут не было ничего героического, Коул. Я сделал это от страха и потому что чувствовал себя виноватым.

— Виноватым? — переспросил Коул.

— Роберт… — Симон с трудом заставил себя произнести это имя. Коул на секунду закрыл глаза. — Он погиб из-за меня. Это я ушёл, бросил вас. Если бы я остался, он бы не умер.

— В смерти Роберта не виноват никто, кроме меня, — прошептал Коул. — Ты должен был помочь девчонкам. Ты не мог остаться.

— Но Тильда всё равно чуть не умерла, Коул, — с отчаянием напомнил Симон. — Что полезного я сегодня сделал? Ничего! Только навредил.

— Ты спас Тильду. В итоге ты спас Тильду.

— Чистое везение.

— Мне плевать, что это было! — отрезал Коул. — Тильду спас ты. И никто другой.

— А Роберт…

— А Роберт погиб, потому что я идиот! — выпалил Коул, задыхаясь. — Кто-то из Пожирателей узнал меня. Мама считает, что внешне я страшно похож на него. Они начали говорить со мной об отце, рассказывать, что он совершил. Я не отвечал им, но, Симон, это отвлекало. Я замешкался на секунду, и Роберту пришлось толкнуть меня. И ему не хватило времени на себя… Это моя вина. Я…

— Не твоя, — Симон покачал головой. — Это сделали Пожиратели. Только они виноваты.

— Три минуты назад ты говорил по-другому, — напомнил Коул и вдруг добавил: — У меня никогда в жизни не было друга. Только Роберт…

И он заплакал. Симон молча сжал его плечо. У него слёз по-прежнему не было.

— Прости… — Коул вытер лицо грязным рукавом. — Но ты должен меня понимать, ты потерял Жака.

— Я думаю, что Жак всё-таки жив, — совершенно не вовремя ляпнул Симон и пересказал Коулу историю с исчезновением зелёных лучей.

— Это Жак, я нисколько не сомневаюсь, — вынес свой вердикт Коул.

— Я тоже, — кивнул Симон. — Но… вдруг он нашёл способ сохранить действие своей защиты даже после своей смерти? Я не могу быт уверен.

— Но ты можешь надеяться, — Коул чуть улыбнулся.

Они посидели молча.

— Мы отомстим, да? — нарушил тишину Коул. — Скажи, что мы отомстим. За всё.

— Мы отомстим, — повторил Симон. — За всех.

И он знал, что это была правда. Родители, Сириус, Роберт… Этого было более, чем достаточно. Петля затянулась.

Девушек выписали из больницы одновременно. Энни, стараясь поддержать подругу, попросила целителей позволить ей остаться на пару лишних дней в соседней палате. Тильда быстро шла на поправку, и Симон при каждом взгляде на неё не мог отделаться от мысли, что это всё благодаря ему. Хоть что-то хорошее он сделал.

Похороны Роберта прошли в его родном городе на севере Шотландии. Симон считал, что это неправильно: не все, кто хотел присутствовать, смогли поехать. Коулу пришлось поставить ребром вопрос своего дальнейшего нахождения в Аврорате, когда мистер Робардс попытался доказать ему, что дисциплина в их непростое время — залог всего. Он вежливо предложил Коулу обуздать свои чувства и отправиться на дежурство вместо похорон лучшего друга. Коул, разумеется, не согласился, и главе Аврората, в конце концов, пришлось отступить, но всех это навсегда от него отвернуло.

Нельзя сказать, чтобы ребята так уж рвались присутствовать на похоронах, но не отдать последнюю дань памяти Роберту… Такого никто из них не допускал даже в мыслях. Коул за весь день не произнёс ни слова. Никто не сомневался, что из них четверых именно ему было тяжелее всего. К тому же Симон никак не мог забыть его слова в больнице. «У меня никогда в жизни не было друга. Только Роберт...» Симон точно знал, как именно ты относишься к человеку, который появляется в твоей жизни и единственный проявляет к тебе интерес, готов на всё ради тебя, поддерживает тебя и всегда находится рядом. И точно так же Симон понимал, что значит такого человека потерять.

После похорон потянулись будни, которые можно было бы назвать серыми, если бы не обилие встрясок. Теперь нападения Пожирателей происходили куда чаще, и Симон совсем забыл, что значит жить спокойной жизнью. Коул и Тильда сняли квартирку неподалеку от того района, где жили Симон и Энни. Постоянно чувствовалась потребность в компании, выходить из дома просто так лишний раз никому не хотелось. Так эти две крохотные квартирки и превратились в места, где четверо новоиспечённых авроров проводили больше всего времени. Роберта с его шуточками отчаянно не хватало.

Вдобавок ко всему Дора медленно превращалась в тень. Она частенько забегала поболтать с Энни, и по обрывкам их разговоров Симон понял, что Люпин питал к девушке какие-то ответные чувства, но отказывался портить ей жизнь. Благородно, но глупо. Люпин страдал сам, заставлял страдать Дору, а ведь счастье было так близко. С другой стороны, Симон мог его понять: оборотень, не шутки всё-таки.

А потом была ночная атака Пожирателей на Хогвартс, в которой пострадал Билл. Симон пытался пробиться к нему на помощь, кричал, звал кого-нибудь, не в силах справиться с напирающими на него Пожирателями и оставить Энни сражаться одну. Наконец, Коул изловчился и отбросил оборотня, припечатав того головой о стену, но Билл не поднялся. Симон постарался отогнать мысли о нём, постарался не думать о том, что будет с Флер, но мысли уходить не собирались. И это было опасно, если вспомнить смерть Роберта.

К счастью, с Биллом всё обошлось. Но пришла другая весть, и Симон никогда бы не поверил, если бы ему кто-то это сказал, что смерть Дамблдора окажет на него такое жуткое впечатление. Это было как удар под дых. Как будто ты шёл по лестнице и пропустил одну ступеньку. Как будто засыпал и вдруг тебе показалось, что ты падаешь. Как будто сунул руку в карман мантии и не нашёл там палочки. Симон не осознавал этого раньше, но Дамблдор был именно тем человеком, который давал людям надежду просто фактом своего существования. Казалось, пока он жив ничего плохого, кардинально плохого, случиться не может. Волан-де-Морт не победит. Дамблдор придумает что-нибудь, найдёт выход из любой ситуации. И вот его не стало.

Симон не представлял, что они теперь будут делать. Руководство Орденом взяли на себя Грозный Глаз и Кингсли Бруствер, но это было не то. Им обоим не хватало спокойствия и мудрости Дамблдора, они не могли дать людям ощущение безопасности, сказав пару нужных слов. Кингсли вообще был не особо разговорчивым, а Грюм гораздо больше стремился напугать всех до полусмерти, чтобы никто и никогда не терял бдительности, даже во сне.

И был ещё Гарри, который как-то отделился от всех. Симону казалось очевидным, что Дамблдор что-то рассказал ему, только ему одному. На последнем собрании Ордена Дамблдор попросил их доверять Гарри, назвал его главной надеждой магического мира, но своих слов не объяснил. Разумеется, во все эти тайны были посвящены и Рон с Гермионой, без которых не обходилось ни одно приключение Гарри. Симона отношения этой троицы почему-то всегда интересовали, и он, в конце концов, понял, что немного завидует им. Потеряв Жака, Симон уже не надеялся обрести новых друзей. Конечно, был Коул, тяжело переживавший смерть Роберта, но их отношения, хоть и дружеские, никогда не были очень уж близкими. Правда, после того, как Симон спас Тильду, Коул не упускал случая доказать ему свою преданность и признательность.

В начале июля, наконец, кое-что изменилось. Грозный Глаз открыл остаткам Ордена одну из тайн Дамблдора. Гарри Поттер должен был жить под крышей своей тётки, сестры своей матери, потому что в этом случае действовала защита, которую он получил, когда Лили встала между ним и Волан-де-Мортом. Но приближался его семнадцатый день рождения, когда должна была исчезнуть защита, и нужно было каким-то образом доставить Гарри в безопасное место. Более того, Гарри настаивал на охране его родственников, не без оснований полагая, что Волан-де-Морт вполне способен использовать их в качестве приманки.

Предложенный Наземникусом план всем понравился. Симон никак не мог взять в толк, почему все доверяют этому жулику, но его слово ничего не поменяло бы, и он оставил свои соображения при себе. Когда Энни вдруг изъявила желание быть одним из фальшивых Поттеров, Симон чуть не рухнул со стула. Он вполне допускал, что ради памяти Сириуса рискнёт сам, но позволить Энни играть со смертью он не мог. К счастью, Грозный Глаз их кандидатуры отверг. Та же участь постигла Коула и Тильду.

— Поймите меня правильно, мы можем доверить эту операцию только тем, кто без колебаний умрёт сам, защищая Гарри, — пояснил Грозный Глаз. — У кого есть повод умереть за него.

— А Наземникус? — только и спросил Симон, не пытаясь скрыть презрения.

— А Наземникус пойдёт со мной, — помрачнел Грозный Глаз. — Что-то мне с трудом верится, что он сам придумал такой хитроумный план.

— Так, может, не стоит рисковать столькими жизнями? — вставил Коул, и Грюм раздраженно дернул головой.

— Предложи что-нибудь получше, парень, и мы с радостью поменяем планы! — рявкнул он и заковылял от них прочь по коридору.

Это был последний раз, когда они видели его живым.

Симон жутко нервничал. Конечно, они с Коулом не были настолько привязаны к Гарри Поттеру, но оба готовы были защищать парня уже потому, что его смерти очень хотели Пожиратели во главе с Волан-де-Мортом. Симон же не мог позволить мальчику умереть, потому что знал, что это убило бы Сириуса. К тому же, куда разумнее было бы взять в качестве подставных Поттеров хорошо обученных авроров, чем даже не закончивших школу детей.

Для Гарри операция прошла почти успешно, но погиб Грозный Глаз. Это стало ещё одним ударом по неразлучной в эти дни четвёрке. Именно Грюм был тем самым необходимым связующим звеном между аврорами и Орденом, и теперь этого звена не стало. Их и так привлекали к заданиям всё реже.

Совершенно не вовремя, на взгляд Симона, Билл и Флер решили сыграть свадьбу. Настроения праздновать не было, и несколько раз Энни даже спрашивала, уж не грустит ли он, потому что Флер выходит замуж. Это были шутки, но за ними, чувствовал Симон, таился всё тот же страх Энни потерять его. Безосновательный страх. Абсурдный. Если бы она только знала, как он боялся потерять её.

Уизли расстарались, и, судя по всему, планировалось полномасштабное торжество. Это даже немного коробило Симона. Ну не к месту в такое время плясать и веселиться, как они не понимают? Расписались бы тихо, как Римус и Дора, и на этом успокоились бы. Симон был счастлив за Римуса. Жена, особенно такая жена, как Дора, была для него подарком судьбы.

Конечно, ничем хорошим эта идея со свадьбой не кончилась. С другой стороны, не будь он гостем на свадьбе, он бы скорее всего был в Министерстве в тот момент, когда совершался захват власти. Хуже того, Энни тоже была бы там. Скримджера убили, Робардс переметнулся на сторону Пожирателей, многие авроры, отказавшиеся поддержать новый режим даже под пытками, поплатились жизнью за свои убеждения. И это было страшно. Но не так страшно, как когда на пороге появилась заплаканная Тильда и объявила, что Коул пропал.

Его не было среди убитых. Его не было среди тех, кого Пожиратели увели с собой. Его вообще нигде не было. Симон гнал от себя эти мысли, но вывод напрашивался только один: Коул перешёл на сторону врага. Такого просто не могло быть, это было невероятно. Если только к нему не применили Империус… Симону казалось, что это вполне в духе Пожирателей — заставить сына идти по стопам отца, которого он ненавидит. Прошла неделя, и Коул появился на пороге своего дома, похудевший, с ввалившимися щеками, с загнанным взглядом и полным хаосом в голове. Его действительно подвергли заклятию Империус, его заставляли пытать магглов, ему говорили, что отец гордился бы им… И даже под воздействием заклятия разум Коула восставал против того, что его одурманенному сознанию казалось правильным. Он не хотел никого пытать, он не хотел никому причинять боль, и, главное, он не хотел быть похож на своего отца. И он сумел победить внушение, притвориться по-прежнему покорным и сбежать, когда представился случай. Никаких особо ценных сведений он не принёс, но само его появление чуть ослабило тугой узел, завязавшийся в душе Симона.

Гарри, Рон и Гермиона исчезли бесследно. Но, как оказалось, Орден был в курсе местонахождения своей главной надежды, просто это место не хотели светить. К счастью, Люпин доверял Симону и рассказал о Площади Гримо. Хотя, может, это было своеобразное предупреждение, что ходить туда больше не стоит. Симон и не ходил.

Если что-то ещё и изменилось после этой злосчастной свадьбы, так это поведение Пожирателей. Вернее, не само поведение, а методы. Они стали ещё более кровавыми, ещё более ужасными. И они использовали новые заклятия, о которых не слышал никто, даже Люпин. Всё было похоже на то, что Волан-де-Морт озаботился созданием новой отрасли боевой магии. Ответить на это Ордену было нечего. У них были лишь те крупицы изобретений Жака, которые сохранились в памяти Симона. Но, так как друг изобретал обычно что-то ужасное и смертоносное, с Симоном он этим не делился.

Был ещё один момент, очень личный, очень сокровенный. Симон не мог поверить, что Снейп убил Дамблдора. Гарри был там, Гарри был живым свидетелем произошедшего, все беспрекословно верили ему, включая Симона. Но было что-то во всём этом, что вызывало у Симона подсознательную тревогу. Ну не мог он поверить, что человек, спасший его, просто проходя мимо, оказался хладнокровным и подлым предателем. И потом, Дамблдор так доверял ему… Правда, у Дамблдора была раздражающая привычка доверять всем и никому. Но Снейпу он явно доверял, вспомнить хотя бы, что он поделился с ним своими опасениями по поводу Жака. Безусловно, Снейп Дамблдора всё-таки убил, Гарри не стал бы лгать, но всё равно что-то скреблось в мозгу каждый раз, когда Симон думал об этом. Он никак не мог забыть отчаяния Снейпа тогда, в кухне дома на Площади Гримо.

В общем-то, почти весь год вся их работа заключалась в оказании всяческой поддержки жалким остаткам Ордена Феникса. О возвращении в Министерство не могло быть и речи. Все орденцы, на которых буквально была объявлена охота, скрывались, лишь изредка устраивая вылазки, которые почти никогда не оканчивались успехом. Все отчаянно надеялись, что притаившийся где-то Гарри знает, что делает. И, по всей видимости, так и было, потому что новость о том, что Гарри, Рона и Гермиону едва не поймали в самом сердце Министерства, всколыхнула в душах людей не только гордость за смелость ребят, но и безумную надежду на то, что у них был план.

А потом случилось то, чего Симон уж никак не ожидал. Пришло письмо из дома, в котором Люк писал, что Жюли умерла. Симон так и сказал Энни сначала, опустив письмо на колени:

— Жюли умерла.

Энни замерла, глядя на него с ужасом, и тогда Симон повторил:

— Мама умерла.

Они уехали во Францию и провели там почти месяц. Симон был в таком шоке, что даже не заметил, как они добрались до дома, абсолютно всеми вопросами занималась Энни. Встретивший их на пороге дома Люк, вцепившийся в Симона мёртвой хваткой, пребывал в похожем состоянии. Всё случилось внезапно: полчаса назад Жюли ела виноград и весело смеялась, а через каких-то тридцать минут вдруг вздрогнула, выронила тарелку и рухнула на пол. Сердечный приступ. Сердце просто перестало биться, и помочь было нельзя.

Симон не знал, что делать. Он не видел маму так давно, и теперь это грызло его, подтачивало изнутри. Как он мог так редко навещать родителей? Как мог забросить тех, кто был рядом с ним в самый сложный период его жизни, когда он был маленьким испуганным полусумасшедшим мальчиком? Если бы только можно было всё изменить…

Люк словно остался без опоры, жизнь потеряла для нег всякий смысл. Симон знал, что родители были вместе буквально с пелёнок, жили в соседних домах, их семьи дружили. Люк не помнил того времени, когда он не знал Жюли, а теперь её не стало. Симон не хотел даже представлять, что должен испытывать отец. Уехать сразу после похорон он не мог, Люк начал беспробудно пить, чтобы не встречаться с жестокой реальностью. Не помогало ничего, отец отказывался реагировать на увещевания и уговоры, не помогали даже угрозы оставить его в одиночестве. Люку было всё равно. Симон почти сдался, когда на помощь пришла Энни. Симон не знал, что именно она говорила, только Люк резко открыл дверь и бросился к сыну с объятиями, слезами и извинениями. После этого он начал постепенно приходить в себя, и через две недели Симон и Энни смогли уехать.

— Как только у нас станет поспокойнее, мы заберём тебя в Лондон, — пообещал Симон, обнимая как-то сникшего отца на прощание. — Сейчас это небезопасно.

— Будь осторожен, сынок, — попросил Люк. — У меня больше ничего не осталось, кроме тебя.

Симон вдруг снова испытал то чувство, что уже однажды приходило к нему — в то утро, когда они с Жаком отправились в Англию. Он нестерпимо захотел вернуться в дом, втащить за собой Энни и закрыть дверь, отгородившись от всей боли, всего страха и всех проблем. Но это было невозможно, и Симон слишком хорошо это знал. В Лондоне осталась война, боевые товарищи и долг. И Симон заставил себя уехать.

В Англии ситуация накалилась окончательно. Улицы опустели. Магглы чувствовали угрозу и страшились выходить из дома, волшебники прекрасно знали, от кого эта угроза исходит, и поэтому были ещё осторожнее. Симон же не мог сидеть без дела, потому что тогда он начинал сразу думать о маме.

— Когда это кончится? — однажды спросила Энни, усаживаясь к нему на колени и обнимая его за шею. — Должно же это когда-нибудь кончиться!

— Когда-нибудь, — Симон неопределённо пожал плечами, прижимая её покрепче к себе. Он очень ценил такие моменты, когда он мог успокоить Энни, а не наоборот.

— Кончится, но не пройдёт, — шепнула Энни куда-то ему в шею, и Симон поёжился. Она была права. — Слишком много боли, слишком много ужасов… Мне иногда кажется, что в мире не осталось ничего хорошего, что ничего хорошего не будет. Как будто у меня внутри поселился маленький дементор.

— Эй, не говори так! — Симон чуть отстранил её, чтобы иметь возможность видеть её лицо. — Энни, всё наладится, вот увидишь! Мы ещё будем счастливы.

— Ты же не сможешь, — Энни печально улыбнулась. — Я боюсь, что эта боль останется с тобой навсегда. Ты слишком многое пережил.

— Я справлюсь, — Симон и сам этого боялся, но не мог признаться в этом сейчас. — Обещаю. Я справлюсь ради тебя.

И это не было пустым обещанием. Ради счастья Энни он был готов на многое, на всё.

— Знаешь, какой мой самый большой страх? — Энни вдруг отвела взгляд. — Я очень боюсь, что однажды ты пожалеешь, что раз за разом выбирал меня. Ты потерял Жака из-за меня. Ты винишь себя в смерти Роберта из-за меня. Ты не ездил домой, не повидал маму из-за меня, потому что боялся меня оставить. Ты попал в Орден из-за меня, познакомился с Сириусом и потерял его. Всё из-за меня. Тебе было бы лучше без меня.

— Не смей больше никогда повторять ничего подобного! — возмущённо потребовал Симон. — Ты — лучшее, что со мной могло случиться. Кто ещё в целом свете мог бы полюбить такую эмоциональную развалин как я? Кто бы смог сделать из меня нормального человека? Ну, почти нормального.

Энни хмыкнула.

— Не вздумай никогда больше не только говорить это, но и думать, — Симон нахмурился. — В конце концов, я взрослый человек, я старше тебя…

— На месяц, — фыркнула Энни.

— На месяц и три дня! — повысил голос Симон, радуясь, что ему удалось рассмешить её. — Я имел в виду, что я принимал осознанные решения. Ты для меня дороже всего, и я понимаю это. Поэтому всё сложилось так, как сложилось. Но мне бы никогда и в голову не пришло винить в чём-то тебя.

— Понимаешь, в чём дело, — Энни чуть помолчала, задумчиво перебирая его недавно коротко остриженные для удобства волосы, — у тебя же раньше никогда не было девушки, для тебя это совсем новое впечатление.

— Это плохо? — растерянно уточнил Симон. Ему казалось, что просто судьба знала, что он встретит Энни, поэтому он и не распылялся.

— Нет, не плохо, — Энни чуть улыбнулась. — Но ты не знаешь точно, что значит любить женщину, тебе не с чем сравнивать. Ты можешь ошибиться, понимаешь?

— Ты сейчас серьёзно? — Симон неверяще уставился на неё. — Ты считаешь, что я могу перепутать с чем-то то, что испытываю к тебе? Поверь мне, Энни, это именно любовь.

— Я очень на это надеюсь, — Энни положила голову ему на грудь. — Знаешь, я не представляю, что бы стала делать, если бы ты меня бросил. Мне кажется, я бы тоже уехала в какой-нибудь монастырь в Индии.

— Даже не думай об этом, — попросил Симон, слегка покачивая её. — Откуда вообще такие мысли? Я что, дал повод сомневаться в моих чувствах к тебе?

— Нет, нет, — прошептала Энни. — Это просто мой страх.

— Ну так перестань бояться, — умоляюще попросил Симон. — Я вообще-то хочу, чтобы ты была счастлива. И мне казалось, что так и есть. Ну, насколько это сейчас возможно.

— Я и счастлива, — Энни подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Правда. Но это не мешает мне бояться потерять моё счастье.

Симон слышал её слова, но уже не обращал на них никакого внимания. Он видел совсем близко лицо Энни, видел её глаза, он никогда не мог насмотреться в них, видел чуть трепещущие черные ресницы, видел чуть растянутые в полуулыбке розовые губы…

— Давай поженимся?

А вот этого он ещё никогда не видел. Её глаза вспыхнули тысячей ярких огней, всё лицо как будто осветилось изнутри, и это была самая прекрасная картина, которую он когда-либо видел в своей жизни.

— Ты серьёзно? — Энни слегка покачала головой, не в силах сдержать улыбку.

— Конечно, — Симон взял её лицо в ладони. — Это всё, чего я хочу.

— Я люблю тебя! — Энни поцеловала его, и Симон почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, несмотря на все беды, которые свалились на них в последние пару лет.

— Это согласие? — всё-таки уточнил он, чуть отстраняясь.

— А сам как думаешь? — Энни вытерла выступившие на глазах слёзы. — Я была бы дурой, если бы отказалась.

— Я такой завидный жених? — поддразнил Симон.

— Конечно, — Энни сделала большие глаза. — Мне кажется, самый завидный на свете.

— Когда бы ты хотела сыграть свадьбу? — Симону хотелось определённости. Он бы расписался прямо сегодня, сейчас, но Энни, скорее всего, хочет нормальную свадьбу, с платьем, с гостями, с танцами, с тортом. И она получит всё это, стоит ей только сказать слово.

— Ну, сейчас, наверное, не совсем подходящий момент, — запинаясь, пробормотала Энни. — Как-то не то настроение у всех.

— Согласен, — кивнул Симон. — Я бы не хотел, чтобы день нашей свадьбы был омрачён чьим-то убийством.

— Не говори так, — Энни поёжилась. — Может, в сентябре? У моих родителей годовщина третьего сентября. Давай, может, пятого?

— Отлично, — улыбнулся Симон. — Хотелось бы пораньше, конечно, но и правда обстановка не располагает к веселью. Так что пятое сентября подойдёт.

— А у тебя нет никаких пожеланий? Мы должны решить вместе, — чуть прищурилась Энни.

— Слушай, у меня только одно пожелание — чтобы ты стала моей женой, — Симон сжал её ладони. — В остальном всё будет так, как хочешь ты. Это будет твой день.

— Тебе просто не хочется участвовать в подготовке, да? — проницательно спросила Энни. — Хочешь всё свалить на мои плечи?

— Да нет же, — засмеялся Симон. — Можешь написать на листочке, что бы ты хотела, и я всё устрою.

— Ты действительно завидный жених, — Энни поцеловала его в щёку и взъерошила волосы. — Такого ещё поискать.

— Уже нашла, — Симон положил подбородок ей на макушку. — Быстрее бы осень.

— На самом деле, не многое поменяется, — заметила Энни. — Мы и так живём вместе.

— Ничего себе! — возмутился Симон. — Всё поменяется вообще-то. Ты будешь моей женой, так что тебе придётся меня слушаться.

— Размечтался, — прошептала Энни.

— Вот приду я вечером домой и спрошу: «Миссис Сайпрес, где мой ужин?», а ты не приготовила. И тогда тебе придётся столкнуться с моим праведным гневом.

— Но и сейчас бывают такие ситуации, — напомнила Энни. — Когда я бываю на дежурстве, например.

— Но сейчас ты моя девушка, я не могу сильно-то уж выступать, — засмеялся Симон. — Сбежишь ещё.

— Жена тоже может сбежать, — шутливо заметила Энни. — Если муж заиграется в тирана, например.

— Я не буду, не буду, — Симон изобразил испуг. — Сбежит она. Всё равно найду, ты же знаешь, на что я, оказывается, способен.

— Не будем об этом, я всё ещё дико злюсь на тебя, — Энни угрожающе ткнула в него пальцем.

Она не слишком-то обрадовалась, когда Коул поведал ей историю чудесного спасения Тильды. Энни всё поняла, она знала, что Симон был в ужасе, что он чувствовал себя виноватым, что ему хотелось как-то всё исправить. Чего она не поняла, так это одного: как он мог рисковать своей жизнью, как мог не подумать, что было бы с ней, если бы она потеряла его?

— Интересно, что жизнь продолжается, да? — вдруг сказала Энни, чуть помолчав.

— Что ты имеешь в виду? — Симон чуть напрягся.

— Идёт война, люди умирают, мы теряем друзей, — грустно перечислила Энни. — Но вот Дора и Римус ждут ребёнка, мы с тобой собираемся пожениться, я уверена, что и Коул с Тильдой не сильно отстанут. Вот почему они не могут победить.

— Наверное, ты права, — согласился Симон, и остаток дня они провели за обсуждением идеальной свадьбы.

К их решению пожениться все отнеслись с огромным энтузиазмом, и вся неделя прошла в радостных обсуждениях. Даже Люк несколько оживился, и впервые с момента смерти Жюли в его письмах появились какие-то проблески положительных эмоций. Родители Энни сияли счастливыми улыбками и уверяли Симона, что уже давно относятся к нему как к родному сыну. Коул и Тильда искренне радовались, и Коул даже поделился с Симоном своими мыслями по поводу предложения Тильде, так что Энни оказалась права. Симон купил ей красивое кольцо, которое с гордостью надел на её тонкий пальчик. В общем, это была отличная неделя.

А потом прошёл слух, что Гарри, Рона и Гермиону поймали Пожиратели. И потянулись дни томительного ожидания. Конечно, если бы кто-то из них погиб, Пожиратели не преминули бы оповестить об этом всех и каждого, чтобы подорвать боевой дух сопротивляющихся. Надежда оставалась, но временами все теряли её, и это были самые страшные моменты. Потом в квартире Симона и Энни раздался звонок. На пороге стоял Билл.

— Гарри, Рон и Гермиона в порядке, — шепнул он, быстро закрывая за собой дверь. — Особо не светите эту новость, Флер попросила сообщить вам, потому что ты, Симон, переживаешь за Гарри.

Энни совсем слегка приподняла брови, но Симон и по этому её жесту понял, что она не очень довольна проявленной Флер заботой. Они так и не подружились. Но в тот момент он не мог думать ни о чём другом.

— Слава Богу! — выдохнул он, только теперь понимая, как, оказывается, переживал. — Они в порядке?

— В относительном, — Билл пожал плечами. — Они через многое прошли. Но у них есть какой-то план.

И это было важно, потому что ни у кого уже давно не было никакого плана. Были хаотичные столкновения, дерзкие вылазки, наглые провокации, как создание «Поттеровского дозора», например. Но всё это совершенно не приближало их к победе. Даже к какой-то развязке и то не приближало. Если у Гарри был план, то это наверняка был план Дамблдора, а значит, появлялась надежда, что скоро что-то решится. Симон давно уже сказал Энни, что если эта война ими будет проиграна, он увезёт её вместе с родителями во Францию, и она не стала возражать. Значит, либо победа, либо бегство. И появилась надежда, что скоро выбор станет более или менее ясен.

У Римуса и Доры родился сын. Здоровый, хвала Мерлину, унаследовавший способности матери, а не проклятие отца. Симон никогда ещё не видел Люпина таким счастливым. Его радость заражала, и Симон с удовольствием смотрел на раскрасневшуюся от переполнявших её эмоций Энни, которая со всеми возможными предосторожностями всё-таки умудрилась навестить Дору в доме её матери и теперь ни о чём другом не могла говорить, только о крохотном младенце с пучком бирюзовых волос на голове. Симон и сам чувствовал восторг внутри, но он был скорее связан с радостью за Люпина, чем с рождением ребёнка. Римус заслужил это счастье, и подтверждением тому было здоровье ребёнка. Судьба наконец-то проявила благосклонность к этому замечательному человеку.

А потом всё снова пошло наперекосяк. Пришло странное письмо от Люка, и Симон не знал, что и подумать. Перечисляя события минувшей недели, Люк вдруг упомянул, как они с Жюли ходили в театр, и Симон сначала подумал, что это были воспоминания. Но нет, растерянная Энни тоже подтвердила, что, кажется, Люк немного не в себе. Нужно было лететь во Францию, и Симон совсем было собрался это сделать, когда пришла весть о том, что Гарри, Рон и Гермиона ограбили Гринготтс. Волшебный мир просто сошёл с ума. Симон не знал, как поступить, потому что ожидался ответный удар со стороны Пожирателей, и он страшно боялся, что Энни придётся сражаться без него. С другой стороны, состояние отца ужасно волновало его. И именно в этот момент пришло второе письмо, в котором Люк писал полную ерунду ужасным, неразборчивым почерком. И Симон решился.

— Обещай мне, что ты ни во что не ввяжешься без меня! — умолял он, прижав Энни к себе. — Пожалуйста, поехали со мной!

— Я не могу, — Энни закусила губу, стараясь не расплакаться. — Я боюсь оставить родителей без защиты.

— С ними всё будет в порядке, мы надёжно их спрятали, — Симон понимал, что это неправильно — просить её рисковать своими родителями ради его отца. — Пожалуйста, поедем.

— Нет, не могу, — лицо Энни скривилось. — Ты же знаешь, я никогда не оставила бы тебя, если бы могла. Но я не прощу себе, если…

— Я понимаю, — Симон ещё раз стиснул её в объятьях. — Будь осторожна, умоляю тебя.

Он должен был лететь на самолёте, по крайней мере, так они договаривались с Энни, но ужасное чувство внутри не давало Симону покоя, и он, выйдя из дома, собрал все силы в кулак и трансгрессировал прямо во Францию. Отдышался немного и трансгрессировал снова, на этот раз — в Прованс. Знакомый с детства дом выглядел таким заброшенным, что Симон ужаснулся. Дверь была не заперта, и Симон сам вошёл внутрь.

— Папа! — позвал он, с тревогой оглядываясь по сторонам. Помещение выглядело нежилым. — Папа, где ты?

В гостиной послышался какой-то шорох, и Симон бросился на шум. Люк лежал на диване, сжимая в руке какую-то колбочку. В соседней комнате с грохотом что-то опрокинулось, и Симон подпрыгнул от неожиданности. Он хотел было проверить, кто там, но бледное, бескровное лицо Люка испугало его куда больше, и он опустился на колени возле дивана.

— Папа, ты меня слышишь? — громко спросил он. Глаза Люка смотрела прямо в потолок, дыхание было затруднённым, взгляд — слегка остекленевшим. При звуке голоса Симона он слегка вздрогнул и попытался повернуть голову в его сторону.

— Папа, я здесь! — Симон быстро пересел на диван, и теперь Люк смотрел прямо на него. — Что с тобой? Я сейчас отвезу тебя в больницу.

Но Люк покачал головой. Его взгляд стал более осмысленным.

— Поздно, — прошептал он. — Уже поздно.

— Что значит… — Симон почувствовал цепенящий страх. — Что с тобой?

— Я рад, что ты здесь, — Люк чуть улыбнулся побелевшими губами. — Хорошо, что я увидел тебя ещё разок.

— Папа, что ты говоришь? — Симон почувствовал, как в глазах закипают слёзы. — Что у тебя в руке? Что ты выпил?

— Это сонное зелье, всего лишь сонное зелье, — на лице Люка отобразилось лёгкое беспокойство. — Так он сказал…

— Кто сказал? — Симон отобрал у отца склянку и понюхал её. Это был яд. — Мерлин, кто тебе это дал? Когда ты это выпил?

На приготовление противоядия времени уже не было. Безоаров они в доме тоже не держали. И это означало только одно.

— Не бросай меня, папа! — зарыдал Симон, уткнувшись лицом в грудь отца. — Пожалуйста! Что я буду делать без тебя?

— Ты уже взрослый мальчик, — Люк с трудом поднял исхудавшую руку и положил её на голову Симону. — У тебя есть Жак, ты никогда не будешь один.

— Что? — Симон резко поднял голову. — Папа, ты же знаешь, что Жак исчез, что он мёртв, скорее всего, мёртв.

— Он всегда будет с тобой, — прошептал Люк, закрывая глаза. — Никогда не забывай об этом. Тебя могут покинуть все, даже я, но Жак никогда так не поступит.

— Папа! — позвал Симон, но Люк больше не шевелился. Симон, затаив дыхание, приложил ладонь к его груди, но сердце больше не билось. — Папа!

Симон закрыл лицо руками. Кто-то только что отравил его отца, наверное, тот человек ещё был в доме, если вспомнить шум в соседней комнате. За что? Неужели кто-то из Пожирателей не поленился добраться до Франции? Не может быть… Симон сделал несколько глубоких вдохов, потом наклонился и благоговейно поцеловал отца в лоб. И вдруг его как будто что-то ударило изнутри.

Ощущение было настолько сильным, что Симон покачнулся. Вдруг стало жутко холодно, потом обдало нестерпимым жаром. И всё прошло. Остался только страх, животный, всепоглощающий. Что-то как будто витало в воздухе. И Симон вдруг подумал об Энни. И понял причину своего страха. Он крутанулся на месте, даже не бросив последний взгляд на Люка, и очутился прямо в их с Энни квартире. Перегрузки, которым подвергся за один день его организм, были такой силы, что он не удержался на ногах и рухнул на колени посреди комнаты. Пустой комнаты.

— Энни! — из последних сил закричал Симон, пытаясь встать, и вдруг вернулось мерзкое ощущение, которое он уже испытал, стоя подле мёртвого Люка. Только в этот раз ещё было больно, очень. Такое ощущение, что кто-то через заднюю часть шеи вытаскивал позвоночник. Симон застонал, сжав зубы. Но это было всё равно. Боль, смерть отца, перегрузки — всё сейчас не имело значения, он подумает обо всём этом потом. Сейчас был страх за Энни. Столько всего плохого случилось с ним за его жизнь, столько людей умерло рядом с ним, что Симону вдруг показалось, что смерть Энни была всего лишь вопросом времени. Он никак не мог отделаться от этого ощущения, и поэтому жизненно важно сейчас было увидеть её целой и невредимой.

Симон поднялся на ноги, боль, вроде, начала утихать, но он чувствовал себя странно, как будто чего-то не хватало, только он никак не мог понять, чего. На столе ярко выделялся прижатый сахарницей лист бумаги. Симон замер, глядя на него. Вдруг вспомнился Люк, сжимающий в руке склянку из-под яда… Кто-то только что убил его отца. И Симон не знал причин, поэтому найти Энни стало для него сейчас единственным заслуживающим внимания делом. И этот лист бумаги сейчас должен был решить его дальнейшую судьбу. Симон не стал даже брать его в руки, просто склонился над столом и впился взглядом в торопливые строки, написанные рукой Энни.

«Симон, милый! Гарри, Рон и Гермиона в Хогвартсе, недавно пришло сообщение. Там сейчас начнётся битва, на счету каждый человек. Я должна быть там, это мой долг. Я сейчас отправляюсь туда, Аберфорт Дамблдор нашёл какой-то способ переправить нас в замок. К тому моменту, когда ты вернёшься, уже всё закончится. Если со мной что-то случится, знай, что я любила тебя больше всех на свете. Ты необыкновенный человек, Симон, ты очень, очень сильный. Другой бы уже давно сломался на твоём месте, но не ты. Я горжусь тобой, любимый. Я люблю тебя. Если что-то случится, пожалуйста, прошу тебя, не ставь на себе крест, живи дальше, ты обязательно найдёшь девушку, которая полюбит тебя так же, как полюбила я. Это несложно. Прошу тебя, дай ей шанс. Ты должен быть счастлив, ты это заслужил. Я люблю тебя, Симон. Твоя Энни».

Симон всегда думал, что он принадлежит к той половине человечества, которая в шоковой ситуации впадает в ступор. С ним всегда так и было. Но не в этот раз. Он не размышлял ни секунды, просто схватил палочку и снова трансгрессировал прямо в Хогсмид, на порог «Кабаньей головы». Это было уже слишком для его организма, и Симон снова упал, со всего размаху приложившись головой о дверь. Дверь почти тотчас же распахнулась, на пороге выросла худая фигура Аберфорта.

— Сайпрес? — рявкнул он, рывком поставив Симон на ноги. — Ты ранен?

Симон хватал ртом воздух.

— Всё нормально, — выдохнул он. — Что там происходит? Битва началась?

— Ещё нет, насколько я знаю, — Аберфорт повесил на дверь изнутри замок. — Я как раз собираюсь туда, ты вовремя. Идти-то можешь?

— Да, да, — Симона снедало нетерпение. — Энни Донован была здесь?

— Минут тридцать назад прошла, — кивнул Аберфорт. — Поторопись, не хочу опоздать.

Симон не особо запомнил дорогу к замку, но она показалась ему страшно долгой. Грядущая битва почти не волновала его, сейчас нужно было найти Энни. Оказавшись в Выручай-комнате, Симон быстро огляделся. Вокруг было много знакомых лиц, включая самого Гарри Поттера, стоявшего в окружении семьи Уизли. Парень выглядел абсолютно измотанным и резко повзрослевшим. Но он был жив, и Симон мысленно отсалютовал Сириусу.

Симон несколько раз бывал в Хогвартсе, но так и не научился в нём ориентироваться. Он выскочил в длинный коридор и замер в полной растерянности. И вдруг увидел Люпина.

— Римус! — завопил Симон, бросаясь к нему. Люпин обернулся, и на его лице мелькнула довольная улыбка.

— Симон! Хорошо, что ты здесь! Энни сказала, ты уехал навестить отца.

— Ты видел её? Видел? — Симон вцепился в рукав мантии Люпина. — Где она? Она в порядке?

— В полном порядке, — Люпин успокаивающе похлопал его по плечу. — Она осталась в восточном крыле с Коулом, Тильдой и другими.

— А ты куда? — Симон всё ещё не мог прийти в себя.

— Моя группа будет охранять западное крыло, — Люпин посерьёзнел. — Тут, похоже, будет опаснее всего, Пожиратели будут прорываться с этой стороны.

— А в восточном? Что там будет? — Симон остановился, вынудив Люпина повернуться к нему лицом.

— Там будет вторая линия обороны, скорее — защитная, — пояснил Люпин.

— Отлично, — Симон побежал по коридору, но в самом конце обернулся и крикнул: — Я приду к вам, только найду Энни.

Он промчался по коридорам, поднялся по нескольким лестницам, не имея ни малейшего понятия, в правильном ли направлении он вообще движется.

— Симон?

Из перпендикулярного коридора его окликнул изумлённый Коул.

— Где Энни? — Симон свернул и сразу же наткнулся на неё. Карие глаза Энни расширились до невероятных размеров, когда она увидела его.

— Как ты здесь оказался? — неверяще спросила она. — Твой самолёт должен был приземлиться в Париже пятнадцать минут назад.

— Я трансгрессировал, — Симон прижал её к себе и закрыл глаза. — Я почувствовал что-то нехорошее.

— А как же твой отец? — Энни чуть отстранилась, заглядывая ему в лицо. — Ты должен был проверить, чтобы с ним всё было в порядке.

— Я был дома, — отрывисто сообщил Симон. — Отец мёртв.

— Ох, Симон! — Энни заплакала. — Мне так жаль, милый… Погоди, что? Ты был дома? А сейчас ты уже здесь?

— Я трансгрессировал, — повторил Симон.

— Ты с ума сошёл! — Энни рассердилась. — Тебе нельзя здесь оставаться, ты же, наверное, вымотан до предела.

— Я и не останусь, — Симон быстро отвёл Энни подальше, чтобы стоявшие неподалёку Коул и Тильда не могли их слышать. — Энни, уходи домой, я тебя очень прошу. Я должен вернуться к Римусу.

— Я никуда не пойду, я аврор, — Энни покачала головой с непоколебимой твёрдостью. — Моё место здесь. Мой долг — защищать людей.

— Но я должен идти туда, к Римусу, на первую линию обороны, — пробормотал Симон.

— Иди, — Энни заглянула ему в глаза. — Так будет лучше, если мы разделимся, мы стали бы отвлекать друг друга. Тут не так опасно, это скорее отступной путь для наших, и мы обеспечиваем его безопасность. И там будет лазарет.

Она махнула рукой куда-то себе за спину.

— Я не могу оставить тебя, — Симон широко раскрытыми глазами смотрел ей в лицо. — Не могу.

— Симон, ты сильнее, чем мы трое, ты больше знаешь, ты нужен там, — у Энни задрожали губы, но она взяла себя в руки. — Я очень хочу, чтобы ты остался здесь, со мной, но это неправильно. Ты будешь винить меня, если я удержу тебя здесь.

— Но если…

— Со мной всё будет хорошо, — Энни приподнялась на цыпочки и поцеловала его. — Береги себя, любимый.

— Может, та защита, которую поставил Жак, ещё действует? — ввернул подошедший Коул. — Было бы здорово.

И тут Симон понял, что это было. Никто не вытаскивал его позвоночник, это переставала действовать защита Жака. Похоже, теперь друг был мёртв.

— Энни, ты не чувствовала ничего странного примерно час назад? — быстро спросил Симон и по тому, как она быстро отвела глаза, понял, что чувствовала, но не хотела его волновать. — Ясно. Защиты больше нет.

— Это было…

— Ясно. Значит, и Жак…

— Симон, пожалуйста, не думай об этом сейчас! — Энни вцепилась ему в руку, её ногти больно впивались в ладонь. — Ты должен быть сосредоточенным, собранным. Я не переживу, если с тобой что-то случится!

— Со мной всё будет в порядке, — на автомате ответил Симон, а потом задвинул все чувства, кроме любви к Энни, на задворки сознания. Он поцеловал её ещё раз и сделал шаг назад. Их всё ещё сцепленные руки были всем, что их соединяло теперь. Энни медленно разжала ладонь и отступила. Симон попятился, глядя на неё, потом повернулся и побежал назад, туда, где он был нужнее. Он знал, что так будет безопаснее для Энни. Рядом с ним люди умирали вернее.

А потом началась битва. Симон не слишком хорошо запомнил всё происходящее. Он старался держаться поближе к Люпину, чувствуя в его присутствии какую-то уверенность. Симон действовал на чистом инстинкте, полностью отдавшись в руки интуиции. И это было правильнее всего: он никогда не сражался лучше, чем когда почти не думал о сражении. В какой-то момент раздался страшный взрыв, и Симона подкинуло в воздух. Он успел замедлить свой полёт, и это спасло его от столкновения со стеной, которое могло бы как минимум стоить ему серьёзной контузии. Симон поднялся на ноги, оглядываясь вокруг, проверяя, не нужна ли кому помощь. Его взгляд случайно упал на улицу, и он застыл. На траве, прямо под тем местом, где он стоял, лежало тело женщины. Симон не сразу понял, почему это привлекло его внимание, наверное, сразу увидел что-то знакомое.

Он как мог быстро спустился по полуразрушенной стене, то и дело оступаясь на крошившихся под ногами камнях, и сделал несколько шагов по направлению к лежавшей женщине. Не доходя до неё несколько шагов, Симон разглядел её лицо, и внутри что-то оборвалось. Не заботясь, что его могут услышать, Симон закричал:

— Дора!

Он подбежал к ней, упал на колени, осторожно перевернул неподвижное тело на спину, бросив палочку на траву рядом с собой. На него смотрело бледное, совершенно точно мёртвое лицо. Миллион мыслей проносились в голове Симона в этот момент. Он прекрасно понимал, что узнай Люпин о смерти жены, и его сразу же убьют. Он будет просто не в состоянии защитить себя, а значит Симон должен быть рядом в этот момент. А Энни? Как она переживёт смерть лучшей подруги? Симон должен был сказать им обоим, должен был быть рядом с обоими, должен был как-то разорваться и защитить обоих.

— Дора, как же так? — Симон бессильно опустился на землю рядом с ней. — Мерлин Великий, что мне делать?

Он не знал, где искать Люпина, не знал, где была Энни. Нужно было срочно что-то предпринимать. И вдруг Симон прирос к месту.

— Симон! Симон! Хвала Мерлину!

Жак. У Симона не было сил обернуться, он так боялся ошибиться. Но он всё-таки повернул голову и почти потерял сознание от облегчения. Это действительно был Жак. Он бежал к нему с безумным выражением лица, с широко открытыми глазами, в которых плескался страх, со спутанными, снова длинными волосами, с перемазанной чем-то чёрным, местами прожжённой мантии.

Жак налетел на него и сжал в объятиях с такой силой, что почти повалил на землю.

— Сим! Слава Богу! Слава Богу!

По щекам Жака градом катились слёзы. Симон, от радости и облегчения чуть не теряющий сознание, вцепился другу в плечи.

— Ты жив! — выдохнул он. — Где ты был всё это время? Что ты тут делаешь?

— Я потерял тебя… я тебя потерял, — повторял Жак, ощупывая Симона с ног до головы. — Ты в порядке? Не ранен?

— Всё хорошо, я цел, — Симон слегка встряхнул Жака. — Что происходит? Что с тобой?

— Я потерял тебя! — выкрикнул Жак, и слёзы брызнули у него из глаз с новой силой. — Я перестал тебя чувствовать. И никак не мог найти. Я думал, ты умер.

И Жак зарыдал, сотрясаясь всем телом. Это было так не похоже на друга, что Симон опешил.

— Эй, со мной всё хорошо, — он приобнял Жака за плечи. — Ты чего? Перестань, пожалуйста.

— Это какой-то кошмар, — простонал Жак, цепляясь за рукав Симона обеими руками. — Я не мог найти тебя. Не мог почувствовать.

— О чём ты? — Симон баюкал Жака как ребёнка.

— Я потерял связь… — бормотал Жак, — потерял связь… я понял, что защиты больше нет… Ты что-то сделал, ты как-то разорвал её… И я не мог поставить её снова… Я думал, ты умер… Я не мог найти тебя… Никак не мог…

— Всё позади, всё хорошо, со мной ничего не случилось, — уговаривал Симон, решив оставить все вопросы на потом. Всё равно Жак был не в состоянии на них отвечать.

— Теперь всё будет хорошо, Сим, — Жак приподнялся и с обожанием заглянул ему в лицо, на его лице появилась широкая, счастливая улыбка. Симон почувствовал, как ёкнуло сердце. Улыбка была безумная. Взгляд был безумный.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — осторожно спросил он, вглядываясь в лицо Жака, надеясь найти проблески разума. Симон не боялся его, он боялся за него.

— Отлично, — Жак снова улыбнулся. — Я нашёл тебя, мы теперь всегда будем вместе. Всегда, Сим.

Что-то шевельнулось в мозгу Симона, но он не успел поймать скользнувшую мысль.

— Нам надо отвести тебя куда-нибудь в безопасное место, — ласково, как с ребёнком, проговорил Симон, поднимаясь на ноги и увлекая за собой Жака. — Я должен вернуться к друзьям. А потом мы с тобой поговорим.

— Нет, нет, тебе туда нельзя, — Жак снова перепугался. — Ты понимаешь, что защиты больше нет? Тебя могут убить! Я не могу допустить этого!

— Со мной всё будет хорошо, — Симон силой выдернул свою ладонь из конвульсивно сжимавшихся пальцев Жака. — Я должен найти Энни.

При этом имени по лицу Жака пробежала судорога.

— Что? — Симон не заметил, как снова схватил друга за плечи. — Что с ней?

— Осталась только она, да? — спросил Жак, тяжело дыша. — Только она?

— О чём ты? — Симону казалось, что от страха вспыхнуло лицо. — Что ты говоришь?

— Родителей нет, осталась только она, — Жак облизнул губы, и Симон вдруг впервые напугался его. Того, что он может сделать.

— Откуда ты знаешь про родителей? — шёпотом спросил он, страшась услышать ответ. Но он уже знал его.

— Сердечный приступ, — Жак хохотнул. — Ну да.

Симон отступил на шаг назад, чувствуя, что сейчас действительно потеряет сознание.

— Зачем я это сделал? — губы Жака подёргивались. — Какой смысл был скрывать? Прятаться? Яд — и всё.

Симон схватился рукой за горло и попятился.

— Нет… — просипел он. Не может быть. Не может быть. Не может быть…

— Они держали тебя, Сим! — Жак смотрел на него честными, искренними глазами, полными любви. — Они отделяли тебя от меня. Если бы никого не осталось, ты бы снова был рядом со мной.

Если бы никого не осталось… Эти слова пробились в замёрзшее от ужаса сознание Симона.

— Симон! Симон! Отойди от него! — раздался сзади испуганный голос Энни, и Симон резко обернулся, машинально раскинув руки, пытаясь закрыть Энни от Жака.

— НЕТ! Уходи отсюда! — заорал он, оборачиваясь к Жаку, но друг не смотрел на него. Он прищурил глаза, глядя на подбегавшую Энни, но стоял смирно, ничего не делал.

— Симон, я видела…

— Он не в себе, Энни, пожалуйста…

— Привет, Энни, — улыбнулся Жак, и в этот момент Симон схватил свою палочку.

— Если хотя бы один волосок… — начал он, но Жак остановил его взмахом руки.

— За кого ты меня принимаешь? — в его голосе прозвучала неприкрытая боль. — Ты считаешь, я могу причинить тебе боль?

— Ты убил моих родителей! — заорал Симон, направляя палочку в грудь Жака.

— Что? — прошептала Энни, хватая Симона за руку.

— Я сделал это ради тебя! — возразил Жак, прижимая руку к сердцу. — Они держали тебя вдали от меня. Ты бы не бросил их, правда?

— Ты убил их! — Симона трясло, палочка прыгала в его руке. Он не знал, что собирается делать.

— Ну, давай, — Жак раскинул руки в стороны. — Убей меня. Давай.

Симон не мог себя контролировать. Он мог бы сейчас совершить что-то ужасное, голос Энни не мог пробиться к нему через пелену боли и страха. Но он смотрел в лицо Жака. Он видел его глаза, в которые так часто смотрел, которые были для него единственными источниками дружбы, добра, правды много-много лет. И Симон абсолютно чётко понял, что он не в состоянии причинить Жаку вред. Даже при том, что этот человек убил его родителей. Симон просто не мог.

— Видишь? — вкрадчиво произнёс Жак. — Ты не можешь. А знаешь почему?

Симон не опустил палочки, хотя и понимал, что это бесполезно. Так вот о чём говорил Сириус когда-то…

— Ты ставишь меня выше своих родителей, — шептал Жак, и Симону ужасно хотелось зажать уши. Но рука как будто закостенела, и он не мог опустить палочку, намертво зажатую в кулаке. — Я убил их, но ты всё равно простишь меня. Потому что ты знаешь, что я значу для тебя больше. Потому что подсознательно ты тоже хотел этого. Ты хотел уехать со мной, бросить всех, ведь правда? Ты и сейчас этого хочешь. Мы не должны были разлучаться, понимаешь? От этого все беды. Но ещё не поздно. Пойдём со мной. Брось всё. Просто пойдём со мной.

— Замолчи! — выкрикнула Энни с яростью в голосе. — Не смей говорить этого! Мы с Симоном собираемся пожениться!

Жак отмахнулся от неё. Он просто махнул рукой. И Энни упала.

— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

Симон знал, что произошло. Его крик прозвучал одновременно с падением Энни. Он выронил палочку и упал на колени рядом с ней, попытался нащупать пульс, которого уже не было.

— Энни! Энни! Пожалуйста!

Она была мертва.

— Верни её! — Симон даже не обернулся к Жаку, подставляя спину под удар. — ВЕРНИ ЕЁ!

— Этого не могу даже я.

Он ухмылялся. Симон слышал это по его голосу.

— Энни!

Мир раскололся. Симон физически ощущал, как сходит с ума. Энни лежала перед ним со спокойным, умиротворённым лицом, с разметавшимися каштановыми волосами. Мёртвая. Симон задыхался. Её больше нет. Её нет. Навсегда.

— Я ненавижу тебя, — вдруг чётко произнёс он. — Ты разрушил мою жизнь. Я ненавижу тебя.

— Не говори так! — Жак вдруг опустился на землю напротив него, и Симон откинул его, даже не прикоснувшись к палочке. Беспалочковая магия раньше никогда ему не давалась.

— Я ненавижу тебя, — повторил он, не поднимая головы, продолжая лихорадочно гладить Энни по лицу. — Ты сломал мою жизнь.

— Твою жизнь сломали Пожиратели, не я! — выкрикнул Жак. — Я тебя спас!

— Ты меня убил.

Симон произнёс это совершенно без эмоций и поднял голову. И тут произошло что-то странное. На его глазах лицо Жака преобразилось. Исчезло безумное выражение, в глазах блеснуло сознание, и вот перед ним стоял настоящий Жак. И смотрел на лежавшую Энни.

— Я…

Это не был голос Жака, это было скорее похоже на стон смертельно раненного животного.

— Да, ты убил её, — спокойно сказал Симон. Он вообще не чувствовал себя живым, мертвецы не испытывают эмоций. Он только скажет Жаку всё, что думает о нём, и сразу же умрёт. — Как убил моих родителей.

— Нет! — Жак вскинул руки, закрываясь от правды.

— Как убил меня.

— НЕТ! — Жак рухнул на колени. — Господи, нет, пожалуйста!

Симону не было его жаль. Мёртвые не испытывают жалости.

— Господи, Симон… Я не хотел… Ты же знаешь, я не причинил бы тебе столько горя! Я не знал, что делаю! Нет! Нет! Нет! Пусть это прекратится! Пусть это закончится!

Симон бесстрастно глядел на катавшегося по траве Жака и продолжал держать руку на голове Энни. Если ему чего-то ещё и хотелось, так это умереть, прикасаясь к ней.

— Пусть это закончится! — Жак кричал в полный голос. — Я не могу этого вынести! Пожалуйста!

Он вдруг вскочил на ноги с залитым слезами лицом.

— Убей меня! Пожалуйста, убей меня!

Симон не шевельнулся.

— Сделай что-нибудь! Я не могу терпеть этого! Я не могу!!!

И вдруг тело Жака выгнулось дугой, он затрясся, как будто его ударило током, и упал на спину, головой к Симону. В звёздное небо смотрели неподвижные, остекленевшие глаза с навсегда застывшими зрачками.

Симон просто лёг рядом с Энни, положил её голову себе на грудь и закрыл глаза.