Подмена (гет)

Я оказалась запертой в теле пятнадцатилетней японки Нобуко Танака. Как я поняла, она наглоталась таблеток в попытке покончить с собой. Просто в один из вечеров поужинала с семьей, поднялась к себе и наелась лекарств. Затем была паника родителей, больница, лечение. Эта Нобуко мне сразу не понравилась.

После того, как я очнулась в больнице, прошло много времени. Были слезы матери девочки, молчаливый и вопрошающий взгляд отца и вечное презрение того самого паренька, который оказался младшим братом Нобуко. Меня отправляли к психиатру, седеющий мужчина смотрел на меня, словно пытался выудить какой-нибудь секрет российской армии, после чего расспрашивал о ситуации в семье, о моих переживаниях, о том, что сподвигло меня на «тот» поступок. А я молчала. Молчала дома, молчала на приемах у врача, не зная, что и сказать. Я понятия не имела, что случилось с Нобуко, почему она так поступила, да и знать мне не хотелось. Мое единственное желание — вернуться домой.

Сначала думала, что сплю. Но сон длился и длился. Больница перетекла в автомобиль, везший меня по улицам незнакомого города. Дорога перетекла в двухэтажный домик среди таких же двухэтажных домиков, спокойное тихо место, деревья и соседи, кланяющиеся при каждой встрече. Меня кормили, расспрашивали, ругались из-за меня, плакали, а я пряталась в комнате Нобуко, терзая ее личные вещи и голову. Если это не сон, значит, обмен телами. Я нашла себя в социальных сетях, на странички никто не заходил со дня выпуска. На странице Толи стояла свечка и стих, посвященный какой-то Алине. Несколько дней я отказывалась признавать, что мне.

Затем я стала искать Нобуко у себя в голове. Если это не обмен, то подмена? Я встала на место этой девушки, но она же не могла исчезнуть просто так? Я знала японский, это значило, что где-то внутри должны быть все остальные воспоминания. Но как бы я не умоляла саму себя, никто в моей голове не отвечал на мои молитвы. Эта Нобуко забрала меня к себе и исчезла. Слабая, не могущая принять ответственность за свой поступок, она привлекла к ответственности меня. А я не признаю самоубийство как выход из проблем. Больше не признаю.

Постепенно я стала привыкать к новой обстановке. Выходила погулять из дома до супермаркета, рассматривала людей и окружение. Все было не такое, как у нас, какое-то маленькое, словно игрушечное. Чистое, приятное и аккуратное. И люди походили на воспитанных людей, а не на истеричных женщин вперемешку с мужьями-алкоголиками. Нет, это был другой мир, приятный и вежливый. В таком хотелось жить, не боясь следующего дня. Эта Нобуко была глупой, раз отказалась от такого.

Еда была немного странной на вкус, было много риса и рыбы. И палочки. Когда я пыталась поесть палочками первый раз, семейство Танака смотрело на меня, как на инвалида. Еда постоянно падала, руки потели от волнения, семья смотрела, не отводя глаз.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — единственное, что пришло в голову. Госпожа Танака тут же бросилась за вилкой и таблетками, господин Танака о чем-то призадумался, а Танака младший скривил лицо в презрении. Видимо, он не признавал попытку самоубийства сестры так же, как и я.

Мать Нобуко выглядела молодо, всегда надевала простенькие, но симпатичные платья, и красила губы фиолетовой помадой, которая ей невероятно шла. Муж ее работал почти все время, уходил с рассветом, приходил иногда к ужину, но чаще после того, как все уже поели. На выходных он пил пиво, читал газеты и работал с какими-то документами на своем ноутбуке. Танака-младший, которого звали Синити, запирался в своей комнате и, судя по всему, учился сутки напролет. Иногда он выходил погулять с друзьями, но после снова брался за учебники. Такое упорство в учебе мне было незнакомо, я сама никогда не стремилась быть отличницей, да и из деревенских ребят мало кто вообще думал об учебе. Такой человек, как Синити, стал для меня открытием. Я бы даже восхищалась им, если бы не его кислые физиономии при виде меня.

Что касается моей новой внешности, я не сразу ее приняла. В первый день в больнице, когда семейство Танака оставило меня в палате, я долгое время рассматривала свое лицо и тело. Круглолицая, с чуть приплюснутым носом, раскосые черные глаза, черные спутанные волосы с длинной челкой. Ростом Нобуко была невысокой, обычного телосложения, не тощая и не толстая. Это отличалось от меня: рост под сто семьдесят, худая и подтянутая, я всегда любила бегать и бегала довольно быстро. Волосы у меня были под каре, русые, глаза голубые. Обычная стандартная русская внешность. Поэтому привыкнуть к стандартной японской было нелегко. Первый месяц я вообще избегала смотреть в зеркало, не хотела лишних подтверждений, что я — это не я.

Через два месяца моего молчания, сдался психиатр. Думаю, он посоветовал родителям не донимать меня вопросами и прочим, а посоветовал вести себя как обычно. Именно так я подумала, потому что мама Нобуко стала улыбаться, много болтать за ужином, а папа убрал вопросительное и осуждающее выражение с лица. Они реже пытались заговорить со мной, позволяя делать все, что вздумается. А мне ничего не хотелось, я сидела сутками у ноутбука и смотрела на страницу Толи, не решаясь войти и отправить ему сообщение. Сначала я хотела написать ему и все объяснить, попросить бабушку и с дедом забрать меня отсюда домой. Там родные, они, скорей всего, страдают и плачут обо мне, а тут незнакомые люди, незнакомая страна. Но чем дальше я тут жила, тем больше сомнений прокрадывалось в сердце. А зачем мне что-то писать? Я все равно хотела начать что-то новое, подальше от своей деревни. А тут большой город, в другой стране, вокруг милые дружелюбные люди, среди которых чувствуешь себя спокойно и в безопасности.

С каждым днем сомнения росли, пока не превратились в твердое решение ничего не делать со своим прошлым. Я помнила, как умерла, помнила, почему, и желание вернуться назад исчезло окончательно. У меня есть новая семья, как ни странно это для меня не звучало бы — у меня есть мать и отец. Всю мою жизнь до этого женщина, что родила меня, не дала ни единого повода назвать ее мамой. Иногда, конечно, я ходила к ней, старалась помочь, даже мечтала о ласке. Но со временем это прошло. Я не осуждала ее, так как знала, как нелегко ей пришлось жить, но и не могла простить того, что она сдалась и отказалась от будущего и меня. Поэтому мне все больше нравилось выходить из своей комнаты и сидеть на кухне, наблюдая, как мама Нобуко готовит. Сначала она удивлялась, затем же начинала весело щебетать о какой-то ерунде, а я слушала, чувствуя, как нечто мягкое и теплое окутывает меня изнутри. Эта Нобуко на самом деле дура.

За всем этим я не заметила, как наступил сентябрь. Утром второго сентября мама Нобуко спросила:

— Милая, не хочешь ли пойти в школу?

Она говорила мягко и смотрела так же, всем видом давая понять, что на меня не рассердятся, если я не захочу никуда идти.

— Я пойду, — голос у меня чуть дрогнул, выдавая волнение. Я хвалила небеса за челку Нобуко, скрывающую лицо.

Я уже видела ее форму: синюю юбку, белую рубашку с матроской и гольфы. Честно говоря, мне не терпелось это надеть, у себя в школе я могла появиться в чем угодно, поэтому моими нарядами были спортивные кофты и свитера и джинсы, так как в них было удобно бегать.

Таким образом, найдя на карте свою школу и как до нее добраться, я приготовилась ощутить на себе настоящую школьную жизнь. Разумеется, я не спала полночи, мысли метались от одного к другому, а в живот сводило от ожидания и предвкушения. Было страшно и интересно. Хотелось увидеть их, тех, с кем учится Нобуко, и хотелось показать себя, Алину.