Подмена (гет)

Иногда я задумывалась, почему все это произошло именно со мной? Что я сделала не так в прошлой жизни, что приходится расплачиваться в этой?

Меня зовут Алина, мне восемнадцать. Всю жизнь я прожила в своей маленькой деревне чуть ли не в самой глуши нашей огромной страны. Как бы я могла оценить эту глушь? Это самая тихая и дальняя глушь из всех существующих. Я в этом уверена. Я училась в маленькой местной школе, и была единственной ученицей своего класса, ребятам на два года младше меня повезло больше — их было четверо в классе, а это уже какая-то компания и даже дружба. У меня из друзей только дед с бабушкой и Толя, соседский мальчишка тринадцати лет. Остальные не подходили по возрасту или интересам. Больше по интересам, я не стремилась походить на взрослых, как остальные. Наверное, потому что эти взрослые пугали.

Несмотря на все это, я смогла закончить школу, хоть это было и нелегко. Быть единственной ученицей — та еще морока. ЕГЭ я сдавала в соседней деревне, меня отвез школьный учитель, своего автомобиля у нас не было. Увидев столько парней и девушек своего возраста, я растерялась. Меня посадили в самый дальний угол класса, и большую часть времени экзаменов я не решала задачки, а рассматривала соседей. Стыдно сказать, но сердце билось как сумасшедшее, стоило встретиться взглядом с кем-нибудь из мальчиков. Наверное, это оттого, что я мальчиков-то нормальных никогда не видела. Толя не в счет, он классный, но еще совсем мальчишка.

После всех экзаменов была устроена своеобразная выпускная церемония. Юрий Андреевич, тот самый, что отвозил меня в соседнюю деревню, даже приготовил песню и спел ее для меня. Во время речи директора я чувствовала, что что-то тяжелое спадает с плеч. Еще чуть-чуть и я смогу вырваться в настоящий мир. Я пропустила нормальную школьную жизнь, но еще впереди институт, надо только постараться, и все получится. У меня будут друзья, наверное, любовь, а еще я не буду довольствоваться одним унылым видом из окна. Я буду жить в городе, и даже если он окажется еще более унылым, я найду себе занятие. Я так решила.

После торжественного выпуска дома устроили праздничный ужин. Дед, бабушка, я, Толя и несколько учителей из школы. Больше-то и приглашать было некого, но даже так вечер удался. На улице уже стемнело, когда все начали расходится по домам. Я стояла на крыльце, пытаясь вдохнуть как можно больше июньского воздуха. Пахло травой, трухой и пылью, где-то по дворам перелаивались собаки, и скрипели двери. Этот тихий и скромный уголок вселенной, казалось, готовился меня отпустить. Без упреков и сожалений с обеих сторон, ведь так и надо. Тот, кто хочет пойти дальше, должен идти. Я так думала. Сердце в груди билось в предвкушении и волнении, что-то там, под другим углом неба ждало меня, я в это верила. А потом умерла.

* * *

Голова раскалывалась, открыть глаза казалось невозможным. Вокруг слышались испуганные голоса, кто-то шипел, кто-то кого-то успокаивал. Сквозь веки пробивался яркий свет, а неприятный запах лекарств кусал за ноздри.

— Где я? — слова давались с трудом, и вообще звучали так, как будто не я их сказала. Кто-то схватил меня за руку и сжал ее. Я чувствовала дрожь, будто этот человек был очень взволнован или плакал.

— Нобуко! Нобуко!

Чье это имя? Кого это зовут?

— Нобуко, сейчас все хорошо, здесь твоя мама. Все хорошо, — женский голос дрожал, как и руки, что держали меня, странное ощущение.

— Где я? — слова, казалось, выходили из горла вместе со стеклом, внутри все было сухо и неприятно.

— В больнице, но уже ничего страшного, все обошлось.

— Тц, — послышалось откуда-то издалека, а затем последовал звук удара.

— Что случилось? — я все еще не могла открыть глаза, но уже привыкла к звукам и запахам. Где-то справа гудел какой-то аппарат, я лежала на чем-то мягком и приятном, за руку меня держала, судя по ощущениям, женщина. Она то сжимала ее, то подносила к губам и целовала. Странно это, она совсем не походила на мою бабушку, и уж тем более на мать.

— Ты не помнишь? Это, наверное, шок, да. Шок, — женщина что-то еще бормотала и всхлипывала, когда ее отодвинули от меня.

— Позвольте, — мужской голос. Затем меня мягко подхватили и приподняли. Открыли и посветили в глаза, заглянули в рот, пощупали пульс. — Девушка пришла в себя, теперь ее здоровью ничего не угрожает. Господин Танака, прошу Вас зайти в мой кабинет.

— Да, — хриплый мужской голос, открывающаяся и закрывающаяся дверь.

Дальше было тихо. Гудел только аппарат, и слышались глухие всхлипывания. Я напряглась и кое-как открыла глаза. Свет тут же ослепил их, и несколько минут пришлось моргать, чтобы остановить слезы. И что я увидела? Бежевые стены, мягкая койка, какая-то аппаратура справа от меня, черноволосая женщина азиатской внешности на краю койки и мальчик лет одиннадцати или двенадцати у дальней стены. Женщина плакала и смотрела на меня как-то нежно и даже горячо, от чего стало не по себе. Мальчик был немного бледным, таким же черноволосым, в опрятном аккуратном костюме. Он то отворачивался к окну, то кидал на меня взгляды, полные открытой неприязни. У него даже верхняя губа поднималась от отвращения, словно перед ним было что-то невероятно мерзкое.

— Ох, Нобуко, — женщина обняла меня и тяжело вздохнула, приходя в себя, — мы все очень переживали. Не надо было этого делать, но мы тебя не ругаем. Мы все вместе попробуем решить проблему, мы все вместе…

Она что-то еще говорила, но я ее уже не слушала. Слева от меня висело большое круглое зеркало, из которого на меня смотрела бледная круглолицая девочка-азиатка.

Я оказалась запертой в теле пятнадцатилетней японки Нобуко Танака. Как я поняла, она наглоталась таблеток в попытке покончить с собой. Просто в один из вечеров поужинала с семьей, поднялась к себе и наелась лекарств. Затем была паника родителей, больница, лечение. Эта Нобуко мне сразу не понравилась.

После того, как я очнулась в больнице, прошло много времени. Были слезы матери девочки, молчаливый и вопрошающий взгляд отца и вечное презрение того самого паренька, который оказался младшим братом Нобуко. Меня отправляли к психиатру, седеющий мужчина смотрел на меня, словно пытался выудить какой-нибудь секрет российской армии, после чего расспрашивал о ситуации в семье, о моих переживаниях, о том, что сподвигло меня на «тот» поступок. А я молчала. Молчала дома, молчала на приемах у врача, не зная, что и сказать. Я понятия не имела, что случилось с Нобуко, почему она так поступила, да и знать мне не хотелось. Мое единственное желание — вернуться домой.

Сначала думала, что сплю. Но сон длился и длился. Больница перетекла в автомобиль, везший меня по улицам незнакомого города. Дорога перетекла в двухэтажный домик среди таких же двухэтажных домиков, спокойное тихо место, деревья и соседи, кланяющиеся при каждой встрече. Меня кормили, расспрашивали, ругались из-за меня, плакали, а я пряталась в комнате Нобуко, терзая ее личные вещи и голову. Если это не сон, значит, обмен телами. Я нашла себя в социальных сетях, на странички никто не заходил со дня выпуска. На странице Толи стояла свечка и стих, посвященный какой-то Алине. Несколько дней я отказывалась признавать, что мне.

Затем я стала искать Нобуко у себя в голове. Если это не обмен, то подмена? Я встала на место этой девушки, но она же не могла исчезнуть просто так? Я знала японский, это значило, что где-то внутри должны быть все остальные воспоминания. Но как бы я не умоляла саму себя, никто в моей голове не отвечал на мои молитвы. Эта Нобуко забрала меня к себе и исчезла. Слабая, не могущая принять ответственность за свой поступок, она привлекла к ответственности меня. А я не признаю самоубийство как выход из проблем. Больше не признаю.

Постепенно я стала привыкать к новой обстановке. Выходила погулять из дома до супермаркета, рассматривала людей и окружение. Все было не такое, как у нас, какое-то маленькое, словно игрушечное. Чистое, приятное и аккуратное. И люди походили на воспитанных людей, а не на истеричных женщин вперемешку с мужьями-алкоголиками. Нет, это был другой мир, приятный и вежливый. В таком хотелось жить, не боясь следующего дня. Эта Нобуко была глупой, раз отказалась от такого.

Еда была немного странной на вкус, было много риса и рыбы. И палочки. Когда я пыталась поесть палочками первый раз, семейство Танака смотрело на меня, как на инвалида. Еда постоянно падала, руки потели от волнения, семья смотрела, не отводя глаз.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — единственное, что пришло в голову. Госпожа Танака тут же бросилась за вилкой и таблетками, господин Танака о чем-то призадумался, а Танака младший скривил лицо в презрении. Видимо, он не признавал попытку самоубийства сестры так же, как и я.

Мать Нобуко выглядела молодо, всегда надевала простенькие, но симпатичные платья, и красила губы фиолетовой помадой, которая ей невероятно шла. Муж ее работал почти все время, уходил с рассветом, приходил иногда к ужину, но чаще после того, как все уже поели. На выходных он пил пиво, читал газеты и работал с какими-то документами на своем ноутбуке. Танака-младший, которого звали Синити, запирался в своей комнате и, судя по всему, учился сутки напролет. Иногда он выходил погулять с друзьями, но после снова брался за учебники. Такое упорство в учебе мне было незнакомо, я сама никогда не стремилась быть отличницей, да и из деревенских ребят мало кто вообще думал об учебе. Такой человек, как Синити, стал для меня открытием. Я бы даже восхищалась им, если бы не его кислые физиономии при виде меня.

Что касается моей новой внешности, я не сразу ее приняла. В первый день в больнице, когда семейство Танака оставило меня в палате, я долгое время рассматривала свое лицо и тело. Круглолицая, с чуть приплюснутым носом, раскосые черные глаза, черные спутанные волосы с длинной челкой. Ростом Нобуко была невысокой, обычного телосложения, не тощая и не толстая. Это отличалось от меня: рост под сто семьдесят, худая и подтянутая, я всегда любила бегать и бегала довольно быстро. Волосы у меня были под каре, русые, глаза голубые. Обычная стандартная русская внешность. Поэтому привыкнуть к стандартной японской было нелегко. Первый месяц я вообще избегала смотреть в зеркало, не хотела лишних подтверждений, что я — это не я.

Через два месяца моего молчания, сдался психиатр. Думаю, он посоветовал родителям не донимать меня вопросами и прочим, а посоветовал вести себя как обычно. Именно так я подумала, потому что мама Нобуко стала улыбаться, много болтать за ужином, а папа убрал вопросительное и осуждающее выражение с лица. Они реже пытались заговорить со мной, позволяя делать все, что вздумается. А мне ничего не хотелось, я сидела сутками у ноутбука и смотрела на страницу Толи, не решаясь войти и отправить ему сообщение. Сначала я хотела написать ему и все объяснить, попросить бабушку и с дедом забрать меня отсюда домой. Там родные, они, скорей всего, страдают и плачут обо мне, а тут незнакомые люди, незнакомая страна. Но чем дальше я тут жила, тем больше сомнений прокрадывалось в сердце. А зачем мне что-то писать? Я все равно хотела начать что-то новое, подальше от своей деревни. А тут большой город, в другой стране, вокруг милые дружелюбные люди, среди которых чувствуешь себя спокойно и в безопасности.

С каждым днем сомнения росли, пока не превратились в твердое решение ничего не делать со своим прошлым. Я помнила, как умерла, помнила, почему, и желание вернуться назад исчезло окончательно. У меня есть новая семья, как ни странно это для меня не звучало бы — у меня есть мать и отец. Всю мою жизнь до этого женщина, что родила меня, не дала ни единого повода назвать ее мамой. Иногда, конечно, я ходила к ней, старалась помочь, даже мечтала о ласке. Но со временем это прошло. Я не осуждала ее, так как знала, как нелегко ей пришлось жить, но и не могла простить того, что она сдалась и отказалась от будущего и меня. Поэтому мне все больше нравилось выходить из своей комнаты и сидеть на кухне, наблюдая, как мама Нобуко готовит. Сначала она удивлялась, затем же начинала весело щебетать о какой-то ерунде, а я слушала, чувствуя, как нечто мягкое и теплое окутывает меня изнутри. Эта Нобуко на самом деле дура.

За всем этим я не заметила, как наступил сентябрь. Утром второго сентября мама Нобуко спросила:

— Милая, не хочешь ли пойти в школу?

Она говорила мягко и смотрела так же, всем видом давая понять, что на меня не рассердятся, если я не захочу никуда идти.

— Я пойду, — голос у меня чуть дрогнул, выдавая волнение. Я хвалила небеса за челку Нобуко, скрывающую лицо.

Я уже видела ее форму: синюю юбку, белую рубашку с матроской и гольфы. Честно говоря, мне не терпелось это надеть, у себя в школе я могла появиться в чем угодно, поэтому моими нарядами были спортивные кофты и свитера и джинсы, так как в них было удобно бегать.

Таким образом, найдя на карте свою школу и как до нее добраться, я приготовилась ощутить на себе настоящую школьную жизнь. Разумеется, я не спала полночи, мысли метались от одного к другому, а в живот сводило от ожидания и предвкушения. Было страшно и интересно. Хотелось увидеть их, тех, с кем учится Нобуко, и хотелось показать себя, Алину.

Третьего сентября я встала очень рано, не зная, куда себя деть. Умываясь и причесываясь, я в кой-то веки критично себя осмотрела: Нобуко не была красавицей, но и уродиной не была, я бы назвала ее миловидной. Такая нежная и томная, если бы не бледный цвет лица, растрепанные волосы ниже плеч и длиннющая челка. Неаккуратная и робкая, казалось, что Нобуко специально пряталась под волосами. Пришлось заколоть их в хвост, размышляя о том, где бы подстричься под мое любимое каре.

На кухне меня уже ждали завтрак и вся семья. Танака старший допивал свой кофе, Синити даже глаз на меня не поднял, он упорно смотрел в тарелку с тостами, не реагируя вообще ни на что. Мама Нобуко что-то говорила, поджаривая тосты, увидев меня, она весело воскликнула:

— А вот и ты! Садись и ешь, пока горячие и хрустящие!

Она поставила передо мной тарелку с несколькими тостами, на столе я увидела баночку с джемом и еще какими-то кремами. Не сказать, что было невероятно вкусно, бабушкины блины я бы съела с большим удовольствием, но выбирать не приходилось.

— Тебя довезти? — отец Нобуко вопросительно уставился на меня, выискивая что-то глазами на лице.

— Нет, спасибо, я доберусь сама.

Ехать с ним было неловко, я вообще хотела добраться сама, может, Нобуко внутри меня проснулась бы и дала какие-нибудь наставления?

— Хорошо, если что-то понадобится, можешь звонить мне в любое время.

— Хорошо.

Я открывала телефон японской хозяйки только один раз, пролистала приложения и почти сразу же закрыла. У нее была розовая раскладушка без брелков и вообще каких-то индивидуальных опознавательных знаков. Надо было бы купить что-нибудь или нарисовать на нем попозже.

Старший Танака поднялся и, пожелав всем хорошего дня, отправился на работу. Выходя из кухни, он перекинулся с мамой странными взглядами, словно спрашивал у нее, правильно ли сделал. Синити соскочил с места почти сразу же после отца, кратко кивнув матери Нобуко, он прошел к выходу, так ни разу на меня и не взглянув. Что же произошло такого между ними, что брат столь сильно не переносит сестру?

Выходя в школу, я получила бенто, завернутый в красивую тряпичную сумку.

— Удачного дня, — мама мягко улыбнулась и крепко меня обняла, словно боясь, что я потеряюсь.

— Спасибо… и тебе, — улыбка у меня вышла не очень искренней, но это все волнение. Мыслями я уже витала вокруг своей новой школы, судя по информации в Интернете, она была обыкновенной и ничем непримечательной. Значит, Нобуко не отличалась каким-то особыми талантами, в отличие от брата, который, судя по семейным разговорам, учился в элитной гимназии для мальчиков. Да уж, этот парень Синити был весьма высокомерен из-за этого, сестра-недоделок давала ему право корчить в презрении лицо. По крайней мере, я решила думать, что дело именно в умственных способностях Нобуко и брата, а не какой-либо семейной драме.

До школы я добралась без приключений. От станции метро вышла через нужный выход и следовала за указателями. Вокруг стали мелькать ребята в такой же форме, как и у меня, поэтому мне только надо было идти за ними. Большинство девчонок ничем не отличались от наших, такие же крикливые, смешливые и болтливые. Некоторые же выделялись из толпы или из-за странного, или излишнего макияжа, кто-то осветлил волосы, одна девушка пробежала с абсолютно белыми волосами, даже не знаю, разрешено ли такое у них в школах, меня отругали в десятом классе за то, что я покрасила волосы красным тоником. Он смылся через две недели, но сколько наставлений успело произнестись в мой адрес!

Половина парней была не очень симпатичная; мальчишки, не менее крикливые и хохочущие, чем и девушки. Другие парни цепляли глаз своей ухоженностью или просто были привлекательными. Часть же была, мягко говоря, эффектной — разноцветные волосы, серьги в ушах, различные брелки, значки и браслеты на всевозможных местах, наглый и дерзкий взгляд, вальяжная походка. Было даже смешно смотреть на одного мальчика с миловидным лицом и чуть осветленными волосами, который сидел на крыльце школы, широко расставив ноги, и что-то рассказывал друзьям с видом отпетого хулигана.

На меня же почти никто не смотрел, невзрачная Нобуко помогала мне беспрепятственно рассматривать людей, оставаясь при этом незамеченной. Не знаю, может до этого хозяйка моего нового тела и красилась, и наводила красоту, но сама будет виновата, ели ее школьный имидж пострадает из-за меня.

Школа походила на огромный белый корабль. Справа раскинулся небольшой садик, за которым виднелся огромных размеров спортивный стадион. Никогда не думала, что смогу увидеть такое своими глазами. Войдя в широкие двери, я столкнулась с первым испытанием — шкафчиками. Я видела в японских мультфильмах и сериалах, что у каждого ученика есть свой шкафчик для сменной обуви, но вот только я понятия не имела, где искать свой. Несколько рядов железных шкафов с ячейками стояло в хорошо освещенном холле и будто смеялись надо мной. Наверное, надо было растеряться, смутиться и подзависнуть, не зная, что и делать. Но ведь я-то не совсем обычная ученица, за все время своего обучения я привыкла взаимодействовать со взрослыми и быстро решать все возникшие вопросы. Поэтому отыскала глазами первого попавшегося на глаза взрослого и попросила ему помочь отыскать свой шкафчик.

— Ты разве забыла, где он? — на меня удивленно смотрел невысокий мужчина средних лет с редкими усиками, зачесанными вбок волосами, в строгом сером костюме и красном галстуке, который не очень ему шел. Глаза у него были маленькие и широко расставленные и какие-то неприятные, он словно успевал оценивать мою внешность.

— У меня очень плохая память, — немного помолчав, я добавила, — извините.

— Ладно, начнем с разных концов, быстрее закончим. Как тебя зовут?

— Али…Танака Нобуко, — чуть не представилась Алиной Перепелкиной. Непривычно представляться другим именем, я только-только освоилась с тем, что другие люди называют меня по-иному, но самой так называться было трудно.

— Хорошо, Танака, иди и смотри на имена на шкафчиках с той стороны.

Мы потратили минут десять, просматривая таблички с именами, пока не обнаружили мое. Нашел мой шкафчик учитель, который сразу же начал давать мне поучительные наставления. Я как-то на автомате начала кланяться и извиняться, не зная, что и сказать. От его тона, манеры говорить, взгляда я чувствовала себя провинившейся в каком-то страшном злодеянии. Когда он ушел, я задумалась о том давлении, что невольно испытала на себе, пока общалась с учителем. Что же это такое? У нас в школе такого не было, даже разговаривая с директором Анастасией Петровной, я не испытывала ничего подобного, как будто она принимала меня за равного взрослого человека, а не ребенка, обязанного отчитываться за каждый свой шаг.

Чуть побродив по длинным светлым коридорам, я нашла свой класс на втором этаже. Весь первый этаж был утыкан кабинетами, в которых собирались клубы по интересам, на них так и было написано: «Клуб каллиграфии», «Математический клуб», «Клуб искусств» и т.д. Если будет клуб легкой атлетики, то я обязательно запишусь. В старой школе клубов не было, мы просто собиралась все вместе и играли в какие-нибудь игры с мячом или бегали кроссы.

У двери в класс стояло несколько девчонок, они что-то обсуждали и смеялись. Во рту у меня пересохло, и ладошки вспотели. Чем ближе я подходила к ним, тем быстрее билось сердце. Я прошла мимо них, быстро поклонившись и поздоровавшись:

— Привет.

Те воззрились на меня удивленными глазами, словно видели впервые в жизни. Я сделала что-то не так? Войдя в класс, я чуть притормозила у доски, оглядываясь. Куча народу, все галдят, смеются, на меня даже никто не взглянул. Я выдохнула с облегчением, но где-то внутри чуть обиделась из-за такого безразличия. Эй, Нобуко, что же это такое?

Парты стояли в четыре ряда, за каждой сидело по одному человеку. Дойдя до первой парты, я вдруг осознала, что не знаю, где должна сидеть. Стояла и вертела головой, смотря, где есть пустые места. Пустые парты были везде, кто-то еще не пришел, кто-то еще не сбросил вещи, да что за?

Простояв в нерешительности, я сделала первое, что пришло в голову — достала телефон и поднесла к уху:

— Алло, мама? — и выбежала из класса, встала напротив окна и ждала звонка.

Мимо проходили подростки всех мастей, даже глаза разбегались от их разнообразия и количества, и это только ребята первого года обучения! Было интересно, какими были ученики постарше, все-таки мне уже восемнадцать, и надо было обращать внимание на людей повзрослее.

Задумавшись, я пропустила звонок и в класс вошла вместе с учительницей, которая уставилась на меня, слегка приподняв бровь.

— Да?

— Я тут учусь, — буркнула я, чувствуя на себе взгляды рассаживающихся за парты одноклассников.

— Ну так садись на свое место.

Я уже было открыла рот, чтобы сказать, что не знаю своего места, но тут, слава господу, увидела лишь одну единственную свободную парту в конце класса у самого окна. Я быстро бросилась туда, хваля небеса за посещаемость японскими учениками школы. После общего поклона мы все уселись за парты, и урок начался. Была японская классическая литература, учебник наискучнейший, а то, как учительница рассказывала — было скучнее учебника. Я сначала смотрела только на нее, не смея даже шею повернуть. Затем расслабилась, вроде как усвоилась и начала понемногу присматриваться к соседям.

Впереди меня сидела какая-то девушка с длинными рыжеватыми волосами. Лица я ее не видела, она сидела, наклонив голову вперед, прикрывая учебником телефон, в котором изучала сайт с кафе. Справа от меня сидел парень с черными волосами, собранными в хвостик. Лица его тоже не было видно, он спал, уткнувшись головой в сложенные на парте руки. Ученик напротив него наоборот выглядел заинтересованным в уроке, что-то постоянно писал, поправляя время от времени очки. Лицо у него было чуть вытянутое, волосы короткие, плечи худые, вроде ничего особенного, но что-то было в его осанке, невозмутимости, что невольно испытываешь уважение. Я еще сильнее повернула голову вправо, чтобы посмотреть на того, кто сидит через моего соседа, но столкнулась взглядом с ним и чуть не поперхнулась от неожиданности воздухом. Что выражал его взгляд — было абсолютно непонятно, конечно, хотелось снова на него посмотреть, но одновременно было и страшно. Что он вообще на меня смотрит? Не насмотрелся, что ли? Вроде с апреля вместе с Нобуко учился. Хотя, я поправила длинную челку, закрывающую лицо, может, он лица моего и не видел вовсе?

Я отвернулась к окну и рассматривала стадион, по которому бегали в форме парни и девушки. Светило солнце, шевелилась от порывов ветра листва на деревьях неподалеку от окон, и так было приятно и спокойно на душе, что даже скучный урок постепенно стал превращаться во что-то особенное. Может, не все так страшно, и я быстро освоюсь?

Со звонком душа у меня пела и плясала, хотелось немедленно с кем-нибудь подружиться, да вот хотя бы с девушкой передо мной. Я собралась с духом и протянула руку, но не успела ничего сделать, к ней подошли еще двое и стали обсуждать то, во что сегодня была одета учительница, и как эта одежда некрасиво и отстойно смотрелась. Что-то желание дружить у меня пропало. Я украдкой взглянула на соседа, он уже сидел, выпрямившись и суть развалившись на своем стуле. А он был очень даже симпатичным: высокие скулы, красивые темные глаза, даже маленькая сережка в ухе, широкие плечи и неплохие ключицы, которые он выставил напоказ, чуть расстегнув рубашку. Я понимала, что бесстыдно его рассматривала, но ему, кажется, было все равно, он перекидывался фразами с парнями, сидящими через несколько парт от него. Мальчик напротив моего соседа же уже достал учебники к следующему уроку и внимательно их читал.

В классе стоял шум, с другого конца разносился забавный девчачий смех, среднего роста девушка прикрывала рот рукой и заливисто смеялась вместе с другими. Мне показалось, что ее смех вообще трудно будет спутать с чьим-нибудь другим. Теперь мне хотелось дружить с ней и также заливаться над какой-нибудь шуткой.

Всю перемену я сидела, как на иголках, желая заговорить то с одним, то с другим, и с возбуждением ждала, когда же друзья Нобуко подойдут сами и заговорят со мной. Однако на меня, кажется, вообще никто не смотрел, по истечении перемены казалось, что с моей японкой никто из класса никогда и не общался. Никто даже не взглянул на меня ни разу. Настроение совсем скатилось куда-то под парту и лежало там ненужной бесформенной кучей. Три, затем четыре урока, большую перемену, следующий урок я сидела одна, не двигаясь с места, с трудом осознавая, что человек может быть настолько одиноким среди такого количества других людей. Да чем же Нобуко вообще занималась все это время? Сидела так в углу класса, не привлекая к себе чужого внимания, как пустое место? Тогда ее самоубийство не казалось уж таким необоснованным.

После уроков несколько парней и рыжеволосая соседка с подругами окружили моего соседа справа и обсуждали поход в караоке.

— Может, позовем Киоко из третьего класса? Она классная, — говорил большеротый паренек, сидящий на одной из парт. Другие шумно запротестовали, и ему пришлось ретироваться, — я ж только предложил, вы чего!

Рыжеволосая пила сок из коробочки, и все косилась на моего соседа, словно искала его одобрения. На ней было слишком много косметики, лицо она отбелила, губы кричали красным, а в глаза были вставлены линзы, увеличивающие радужку. Конечно, глаза визуально стали больше, но все это вместе как-то, на мой взгляд, выглядело как перебор. Мой же сосед молчал все это время, иногда только смеясь над чьей-нибудь шуткой. Он словно вожак всей этой стаи, которая крутилась вокруг него. Наверное, так бывает во всех школах, во всех классах, во всем мире.

Я ухмыльнулась и начала собирать сумку, думая, идти ли сразу домой или погулять еще по округе. Можно было бы еще заглянуть в клубы и даже записаться в какой-нибудь. Внезапно что-то мокрое упало на руки.

— Ой, прости, — услышала я голос рыжеволосой, — я думала, что здесь пусто. Та такая незаметная.

Она крутила коробку из-под сока, остатки которого вылила на меня. От возмущения я не могла подобрать слова, ясно же было, что сделала она это специально, кто же выливает сок на пустые парты?

— Не молчи, эй, прими мои извинения нормально! — девушка уже начинала повышать голос, ее подружки ухмылялись, а парни просто смотрели. — Ты что, не понимаешь японского? — она подошла впритык, и я почувствовала запах сигарет. — Прими мои извинения, скажи: ничего страшного. Ну, давай!

Она смотрела прямо мне в глаза, и я рассмотрела вблизи, что линзы ее совсем не красили, белки глаз покраснели, а на ресницах было слишком много туши. В голову лезло только одно слово, описывающее ее — доступная.

— Эй! Скажи что-нибудь! — она пихнула меня в плечо и еще больше повысила голос. — Прогуляла пару дней, думала, мы о тебе и забыли?

Вот так раз. Значит, Нобуко в классе знали. Но как-то от новой информации стало еще неуютнее. Девушка стала наезжать на меня еще сильнее, требуя не понять чего, ее подруги — такие же длинноволосые и раскрашенные девчонки — стояли и скалились за ее спиной, мужское население класса молчало, просто наблюдая. Я взглянула на соседа — он вообще будто думал о своем, устремив взгляд куда-то внутрь себя, его большеротый друг плохо скрывал свой восторг, глаза у него горели и словно подтрунивали надо мной и остальными девчонками. Остальные одноклассники же поспешили покинуть классную комнату, словно их ничего не касалось. Мне стало не по себе, страх окутал грудь и ноги, коленки онемели и покалывало в пальцах на руках. Такое со мной было впервые, и ощущение это не самое приятное.

— Давай, скажи — извини меня, что я такая тупая и никчемная! — я не заметила, как требования рыжей соседки перетекли в нечто подобное.

Я снова посмотрела на нее, ее волосы, красные губы и успокоилась. Какого черта тут происходит? Может, Нобуко это и терпела, но я-то с чего должна? Тем более, я вообще даже умерла разок, так чего мне было бояться? Я и так за свою короткую жизнь успела пережить много таких вещей, которые были гораздо страшнее этих глупых наездов. Я сделала шаг навстречу к этой девушке и, уставившись ей прямо в глаза, сказала:

— Я принимаю твои извинения за сок, — мой голос прозвучал на удивление твердо и глубоко, что мне самой понравилось. Одноклассники притихли, словно не ожидали от меня такого ответа. А чего ждали, извинений?

— Что? — рыженькая соседка смешно похлопала глазами, что я даже могла назвать ее немножко милой. Совсем чуть-чуть.

— Твои извинения приняты. Если захочешь извиниться за все остальные слова, можешь написать мне письмо, я прочту его на досуге.

Я закинула последние учебники в сумку и быстро вышла из класса, радуясь, что одноклассники так долго приходили в себя. Из школы я почти бежала, чувствуя, как горят щеки. Столько разных эмоций одолевали и смешивались, что я сама себя не понимала. Страх, радость, восторг, предвкушение чего-то нового и необычного, досада и разочарование, злость — все перемешалось и билось в грудной клетке вместе со смущенным сердцем. Эх, Нобуко, неужели ты не могла ни разу дать им отпор?

Дороги домой я не замечала. В голове снова и снова вертелись картинки произошедшего и словно церковный колокол бились слова — «ты такая незаметная». Не чувствуя ног, я вошла в дом и села в зале, осматриваясь. Симпатичная мягкая мебель, нежного цвета обои, цветы, пушистый ковер под ногами — обстановка в этом доме была невероятно уютной и приятной. Мама Нобуко всегда была аккуратной и ухоженной, папа выглядел строго и презентабельно, брат, несмотря на то, что он еще мальчишка тринадцати лет, походил на отца. Я встала и поднялась в ванную, где пристально осмотрела себя в зеркале. Красивый школьный костюм блек на фоне невзрачности самой Нобуко. Спутанный хвост, челка на пол лица, чуть опущенные плечи, словно она пыталась спрятаться от чего-то. И как так вышло, что в таком славном окружении моя японка выросла такой замухрышкой? Разбирая вещи молодой Танака, я ведь так и не нашла ничего, похожего на косметику и красивые наряды. Она будто пряталась от самой себя.

— Милая, все в порядке? Как школа? — за ужином мама участливо меня расспрашивала, внимательно и любяще всматриваясь в мое лицо, что было стыдно отвечать уже приевшимися односложными фразами:

— Все хорошо.

Папа Нобуко пришел сегодня пораньше и посматривал на меня не менее участливо и внимательно, чем мама. Создавалось впечатление, что они догадывались о моих проблемах в школе, но не могли спросить о них напрямую. Один Синити ни на что не реагировал, он тщательно пережевывал еду, и, несмотря на свою недоброжелательность ко мне и Нобуко, не отказывался сидеть вместе за одним столом, никак не высказывался, а только вежливо меня игнорировал. Создавалось впечатление, что он хороший молодой человек, только меня не любит.

С самого утра в школе меня мучило одно неприятное подозрение, но все-таки я решила удостовериться у родных, прежде чем делать окончательный вывод.

— А мне никто не звонил?

— Сегодня? — вскинула брови мама и виновато засуетилась. — А должны были? Я выходила в магазин, могла пропустить звонок…

— Нет, пока я…болела.

Родители переглянулись, а Синити хмыкнул, не поднимая взгляда от тарелки.

— Нет, думаю нет, — мама говорила сбивчиво и все также виновато, словно это из-за нее никто не интересовался делами дочери.

Помедлив и собравшись с духом, я все-таки спросила:

— А у меня вообще есть друзья?

Услышав этот вопрос старшие Танака затихли, не зная что и сказать. Молчание становилось невыносимо долгим, а родители словно паниковали, переигрываясь друг с другом глазами. Ответил мне Синити, который впервые после больницы посмотрел прямо мне в лицо:

— Нет у тебя друзей. Ты забитая, никчемная,..

— Синити! — взревел Танака старший, но сын его будто не слышал.

— …глупая, ни к чему не стремящаяся, слабовольная и вечно жалеющая себя девица, и…

— Синити! — отец уже соскочил с места и побагровел от злости лицом. Синити же тоже повысил голос, ни на минуту не смолкая:

— ..и мне стыдно, что ты стала моей сестрой!

— Иди в свою комнату! Немедленно!

Танака старший зло смотрел на сына и указывал ему наверх. Мальчик бросил палочки и, кратко поблагодарив маму за еду, выбежал из кухни. Мама сидела, растерянно сминая салфетку. Она хотела что-то сказать, рот ее то открывался, то закрывался, но слова не шли. В итоге глаза ее увлажнились, и она опустила голову, пряча лицо. Отец тяжело дышал, обводя затуманенным злым взглядом комнату, увидев наконец меня, он словно вздрогнул, затем облизнул губы и сказал:

— Извини его, он еще совсем глупый и не понимает, что говорит. Извини моего сына. Мне жаль.

Тогда я не придала его словам особого значения, так как сама была в ступоре из-за произошедшего. Услышать столько о себе, и даже если не о себе, а о Нобуко, было крайне неприятно. Но слова Синити только подтвердили мою догадку, у Нобуко Танака не было друзей. Утром никто с ней не заговорил из класса, после попытки самоубийства никто не звонил и не навещал, я просматривала ее телефон и там в списке номеров значилось только четыре номера: «дом», «мама», «Акира Танака» и «Синити Танака». Тогда я не придала особого значения тому, что отца и брата Нобуко записала по имени, а ведь потом это стало одним из мотивов его самоубийства. Глупого и неоправданного, на мой взгляд.

Остаток вечера я считала деньги младшей Танака и искала магазины и парикмахерские вблизи школы и дома. Завтра я все исправлю. Нобуко сглупила, сдавшись, а Алина никогда не сдастся. Друзей всегда можно завести, внешность привести в порядок, с родными объясниться. Нужна только смелость и твердость, а этого у меня, наверное, в достатке после всего того, что пришлось пережить в своей деревне.

Начало сентября тут было жаркое. Солнце поднималось высоко и светило, почти не смея прятаться за облака. Мой второй день в школе начинался, как и первый: множество учеников вокруг, все бегут, смеются и галдят. Недалеко от меня шел тот самый парень, что сидел перед моим соседом. Выглядел он задумчивым: крепко ухватившись за лямки рюкзака он, кажется, шел, погрузившись в себя. Наверное, он был нелюдимым, но серьезным до кончиков пальцев. Такое впечатление от него было, и это мне нравилось. Сама того не замечая, я начала идти позади этого парня, поглядывая из-под челки на его тонкую спину.

Солнце сияло где-то спереди наверху, поэтому казалось, что вокруг головы одноклассника светится яркий ореол. Странное и красивое видение, смотря на него, я, казалось, ощущала тепло от его волос и ощущала жесткость материи рюкзака. Вся эта собранность и серьезность одноклассника мне кого-то очень сильно напоминала, и только когда мимо пробежали ребята помладше в красной спортивной форме, я поняла, кого именно — моего брата. Наверное, когда он подрастет, будет создавать такое же приятное впечатление. Однако утром, видимо, дуясь или ощущая свою вину, Синити ушел из дома раньше всех, я даже его не видела.

Кошелек мне приятно грели деньги на перевоплощение, кожу ласкали солнечные лучи. Редкий ветер доносил иногда запах жареной японской еды из лавочек неподалеку. Сентябрь и в деревне казался мне полным чего-то особенного, а тут тем более. Такое тепло и спокойствие разливалось по телу, что верилось только в хорошее. И как оказалось, зря.

В шкафчике для обуви моя сменка лежала вперемешку с кучей мусора. Внутри сразу стало противно и гадко, виновник же вырисовывался только один. Но ведь не пойман — не вор, мне ничего не оставалось, как идти и покупать новые тапочки. Сумма для парикмахерской уменьшилась, а вместе с этим и настроение упало еще ниже.

Чем ближе была дверь в класс, тем неприятнее посасывало в животе. Я молилась, чтобы с утра не было никаких конфликтов. Моей рыжеволосой соседки в классе не оказалось, и этот факт приятно меня порадовал, пока я шла к своему месту. Соседа справа тоже не было, а черноволосый одноклассник в очках уже читал учебник по истории. Достав его тоже, я принялась читать про какого-то японского императора. Ребята вокруг что-то обсуждали, смеялись, и никто не смел тревожить девочку на задней парте. Было и спокойно и обидно. Я привыкла быть одной, но быть одной в окружении стольких одноклассников — гораздо тяжелее.

Мои соседи по парте появились со звонком. Парень с хвостиком даже не взглянул в мою сторону, уверенно прошагал к своей парте и бросил на нее сумку. Рыжеволосая же только ухмыльнулась при виде меня и уселась, аккуратно оправляя короткую юбку. Больше никаких действий в мой адрес она не делала, и я смогла расслабиться.

Учителем истории оказался тот самый мужчина, что помогал мне найти ящик с обувью. Выглядел он сегодня как-то слащаво, лицо и усы лоснились, а маленький глазки так и бегали по ученикам, вернее ученицам, словно примеряясь. Когда он дошел до моей фамилии при проверке присутствующих, лицо его чуть напряглось, и учитель чуть причмокнул губами, в глазах же не было той слащавости, с какой он смотрел на остальных.

— Ну, госпожа Танака, сегодня не забыла где твой шкафчик для обуви?

Все тут же обернулись ко мне. Двадцать восемь пар глаз, включая учителя, ожидали моего ответа.

— Не, не забыла, — пришлось отвечать.

— Прекрасно. Надеюсь, больше и не забудете, и не будете отвлекать учителей по таким пустякам.

Говорил он, чуть растягивая слова, отчего становилось неприятно вдвойне. Некоторые в классе заулыбались, словно происходило нечто забавное. Внутри сразу разгорелось что-то злое и острое, захотелось ответить едко, чтобы стереть выражение самодовольства с лица этого мужчины.

— В обязанность учителя входит помощь ученикам, даже если это будут пустяки, — сказала и уставилась на него, ожидая ответной реакции.

— Что это за разговоры про обязанности! — лицо у учителя истории сразу потемнело, глаза впали и недобро заблестели. — Ученик не смеет говорить такое учителю!

— Разумеется, ученик обязан учиться и маму с папой слушаться. А если что-то случиться, просить совета и помощи у учителей, которые обладают знанием, опытом и возможностью помочь практически во всех случаях.

Вот и выкуси, думала я, теперь его возражения на этот счет будут восприниматься как то, что ни опытом, ни знаниями, ни желанием помочь он не обладает. Лицо учителя чуть сузилось, словно он проглотил нечто кислое, глаза намертво прилипли к моему лицу.

— Я все это знаю, госпожа Танака, но и Вы должны понимать, что у учителей каждая минута на счету, — кажется, говорил он чуть ли ни через зубы, тщательно выговаривая каждое слово. Видимо, не хотел потерять лицо перед другими учениками. Но для этого и нечего было начинать этот разговор.

— Конечно, я все понимаю. Поэтому в следующий раз с незначительными просьбами и вопросами буду обращаться к одноклассникам, а затем, если понадобится, к учителям.

— Вот и славно, — учитель тут же намалевал какой-то значок в классном журнале и пошел по списку дальше.

Весь урок затем я слышала шепотки, в которых то и дело проскальзывало мое имя, учитель делал вид, что ничего не слышит, как и я. Я сидела как можно более прямо и смотрела на доску, практически не вникая в суть урока. Моя рыжеволосая соседка смотрела на меня через плечо пару раз, словно оценивая, а я торжествовала. Все одиннадцать лет своей учебы я была один на один с учителями, разумеется, я научилась вести, как говорил мой учитель по физике и математике, конструктивные переговоры.

Со звонком я выбежала из класса сразу же за учителем, ни на кого не смотря. Было у меня предчувствие, что обсуждения произошедшего будет бурным, а еще не хотелось слышать наводящих вопросов одноклассницы о моем шкафчике, забитом мусором. Собственно, его я и бегала чистить каждую перемену, не давая никому возможности ухватить себя. По крайне мере, широкоротый друг моего соседа пытался что-то крикнуть мне вслед, но я только ускорилась.

До конца дня я слонялась по школе, заглядывала в кабинеты и присматривалась к людям. Многие ребята были такие же, как и в нашей школе, но некоторые вели себя странно и как-то ненатурально. Наигранно, что ли. Чрезмерно веселились, слишком громко кричали и смеялись, словно доказывая окружающим, как им весело. И зачем такое делать вообще? Интересно, в российских школах такое тоже происходит?

С последним звонком я в числе первых бежала из школы, чувствуя себя победительницей какой-то маленькой битвы. Сменку я сунула в сумку, опасаясь, что следующим утром могу снова обнаружить кучу мусора в своем шкафчике.

Через несколько автобусных остановок находилась парикмахерская, где мне сделали мое любимое каре. Нобуко новая прическа шла, с подстриженной челкой стали видны ее глаза, которые были весьма выразительны, стоило их чуть подчеркнуть. Для этого дела я прикупила косметики, а еще симпатичное платье и балетки, на большее денег не хватило.

Домой возвращалась в радостном предвкушении. Интересно, какой будет реакция родных?

— Я дома!

— Поднимайся и готовься к ужину, сегодня у нас отбивные! — последовал ответ из кухни.

У себя в комнате и смотрелась в зеркало, крутила головой, получая неимоверное удовольствие от ощущения того, как свободно струятся волосы. Они у Нобуко были густые, и каре смотрелось просто замечательно. Ее круглые щеки, черные глаза мне начинались нравиться, и я чуть ли не хвасталась сама собой и самой себе же.

Когда я спустилась к ужину, мама от удивления потеряла дар речи. Стояла с миской в руках и смотрела на меня. Глаза ее постепенно наливались какой-то неизмеримой теплотой и радостью, а губы расплывались в улыбке.

— И правильно, — сказала она, подавая мне тарелку с рисом, — тебе так очень идет. Очень.

Она повторила это несколько раз, прежде чем начала есть. Отца еще не было, а Синити молчал, как обычно. Только вот я заметила, как он смотрел на меня, и даже его молчание теперь звучало для меня по-особенному, наполненное чем-то пока для меня незнакомым, но приятным.

После ужина я осталась помочь маме убрать со стола, с удовольствием отмечая, что брат, уходя, снова на меня посмотрел, а, встретившись со мной взглядом, слишком поспешно отвернулся.

Мы молча мыли тарелки, мама сначала молчала, затем начала что-то мурчать себе под нос, игриво на меня посматривая. Ее веселое настроение передалось и мне, только вот, как выразить переполнявши меня чувства, я не знала. Когда почти вся посуда была расставлена по местам, мама спросила:

— А может, ты влюбилась?

Она смотрела как-то по-особенному, задиристо, а в глазах так и играли озорники.

— Да нет, просто захотелось перемен, что ли, — буркнула я, чувствуя неловкость от разговора. Мне никогда не приходилось делиться мыслями с кем-то. Мать и не мать вовсе была, а бабушка и слушать не стала бы, она женщина строгая, хоть и справедливая, но все-таки не сентиментальная.

— Ну, — протянула мама и снова уставилась на меня, — может все-таки есть, кто тебе нравится? Хоть чуть-чуть?

Ей явно не терпелось поговорить на эту тему, и из-за этого я чувствовала себя виноватой, даже если бы очень хотелось — вряд ли я смогла бы что-нибудь рассказать. Да и рассказывать было нечего. За эти дни я запомнила только троих одноклассников, двое из них были очень даже симпатичными, про большеротого я сказать ничего не могла, он вообще мне не импонировал. Сосед с хвостиком выглядел круто, но слишком недосягаемо, а парень-вундеркинд, как я про себя его прозвала, кажется, с людьми не разговаривал. Каждый раз, когда я на него смотрела, он был поглощен чтением какого-либо учебника.

— Не, нету.

Мама Нобуко еще сделала несколько попыток выудить из меня хоть что-нибудь, после чего сдалась и отправила с миром в комнату. Я поднялась наверх, умылась и повалилась на кровать. Сон не шел, лезли неприятные мысли и воспоминания. Я видела наш старый дом-сарай, на котором не было даже замка, так как брать у нас было нечего. Отец всегда, сколько себя помню, пил, а мать пила вместе с ним. Иногда она приходила в себя и вспоминала про меня, пекла вкусные пирожки и лепешки, но потом срывалась и продавала очередную вещь, которую нам притаскивала из-за доброты сердечной бабушка. Когда мне было семь, отец так сильно напился, что стал видеть червей повсюду, он хватал нож и скреб им пол, кричал и матерился. Ничего не добившись своими действиями, он ввалился к матери, спавшей на провалившемся рваном диване, и уставился на нее.

— По тебе черви ползают, — сказал он, вернулся на кухню и взял там нож. Мамин крик разносился, кажется, по всей деревне.

Он успел полоснуть ее пару раз по руке, пытаясь снять червей. А после гонялся за ней и за мной по сугробам, разрывая ночную тишь своими воплями. Его поймали, нас спасли. После этого случая бабушка забрала меня к себе, отец сначала лечился где-то в областном центре, после чего переехал к своей матери за несколько сот километров от нас. Мама продолжала пить. Я видела ее иногда на улицах то с одним, то с другим сотоварищем, к нам она приходила редко и в основном только попросить денег, а про меня и не вспоминала больше.

Мама же Нобуко дарила мне тепло, которое мне не принадлежало. Было приятно, но казалось, что я краду ее любовь. Ведь это не меня любили, а Нобуко. Было обидно до скрежета в зубах. Я кусала губы и злилась на младшую Танака, она несправедливо затащила меня сюда и бросила. Я была как меж двух полюсов: холодном и равнодушном школьном, и теплом домашнем. Японка сбросила на меня свои проблемы, а те выудили мои и перемешались с ними. Это было больно, обидно и больно, видеть разницу в наших жизнях.

Эй, Нобуко, за то, что позволила мне узнать, какой бывает семья и школа, я тебя ненавижу.

Из-за тяжелых мыслей плохо спалось. Наутро голова была неподъемной, хотелось сунуть ее в холодильник и оставить там приходить в себя. За завтраком я не сразу сообразила, почему Танака старший так удивленно на меня смотрит. Я же совсем не показывалась ему вчера вечером на глаза, теперь же он с широко открытыми глазам смотрел то на меня, то на маму Нобуко, то на Синити, который в общем восторге не участвовал.

Выходили из дома мы в месте с братом моей японки. Надев обувь и повернувшись ко мне в пол оборота, он сказал:

— Думаешь, новая прическа что-то изменила в тебе? Какой ты была, такой и осталась.

— Вот твое мнение мне вообще как-то по барабану, — ответила я ему и обогнала мальчика. Уже на улице я поняла, что фраза моя звучала на русском, а не японском. Неудивительно, что Синити еще некоторое время смотрел мне вслед.

Если бы не тяжелая голова, я бы порадовалась заинтересованным взглядам в мою сторону, количество которых росло с приближением к школе. Стоило поменять прическу, чуть-чуть подвести глаза и все — Нобуко стала симпатичной японской девочкой. Сейчас же настроение было так себе, солнце больно светило в глаза, и жара, казалось, не собиралась спадать.

В обувном шкафчике, как и ожидалось, лежал мусор. Рыжеволосая явно меня не любила, или не любила Нобуко. Эти понятия иногда начинали перемешиваться и спутываться. Я оторвала тетрадный лист и выгребла какие-то пустые коробки, бумажки, яблочные огрызки и банановую кожуру с фантиками прямо на пол. И плевать на тех, кто будет убирать, не я тут мусор по шкафчикам разношу. Туфли положила в шкафчик и закрыла его, не с собой же их таскать.

Только развернулась и наткнулась на большеротого одноклассника, который ошалело смотрел на меня несколько секунд, а потом заговорил:

— Слушай, ты из какого класса? Новенькая? Я тебя раньше не видел!

— Глазелки помой, коли не видел, — огрызнулась я, продолжая идти к лестнице.

У конца шкафчиков стоял мой сосед и монотонно покачивался на носочках. Он переводил взгляд то на друга, то на меня, создавалось впечатление, что он хотел что-то сказать, но упорно молчал. Я обошла его и быстро поднялась наверх, уже жалея, что подстриглась. И что же теперь выслушивать от соседки? Надеюсь, остальные одноклассники вежливо промолчат.

У дверей класса разносился заливистый смех, та самая понравившаяся мне одноклассница снова смеялась, прикрыв рот рукой.

— Привет, — сказала я, проходя мимо нее и трех ее подружек. Те сразу затихли и осоловело на меня уставились.

— Она из нашего класса? — услышала я позади себя их шепот и невольно улыбнулась. Сама бы на себе не испытала — никогда б не поверила, что такое бывает.

Парень-вундеркинд уже сидел и читал учебник, абсолютно игнорируя всякие внешние раздражители. Такой маленький, а какой ершистый.

— Привет, — бросила я ему, стукнув пальцем по обложке книги.

Он поднял на меня глаза и вскинул бровь, вопрошая. Я чувствовала на себе взгляды остальных обитателей класса, это немного смущало, но и будоражило.

— Меня Нобуко зовут. Давай дружить.

Вот так вот, Нобуко Танака. Не нашла себе друзей — их найду я. На свой вкус и цвет.

Вундеркинд испытывающее на меня смотрел, затем его взгляд потух, и он равнодушно сказал, обращаясь снова к книге:

— Я здесь учусь, а не дружбу дружу.

Всем своим видом далее он давал знать, что продолжать разговор не намерен. Такой реакции я приблизительно от него и ожидала. Пошарила в сумке, достала один из леденцов, закинутых туда с утра, и положила на парту однокласснику.

— Вот. Кушай сладкое. Глюкоза полезна для мозгов, — и пошла к себе. Уселась, достала учебники и осмотрелась. Миловидный парень за две парты передо мной сидел и пялился на меня, словно увидел призрака. — Что смотришь? Тоже конфетку дать?

От этих слов он вспыхнул и отвернулся, за ним поспешно отвернулись и другие, что открыто меня разглядывали. Вундеркинд все это время сидел с учебником в руках и внимательно смотрел на леденец, как на какое-то опасное животное, способное прыгнуть и откусить ему голову или руку.

В класс вошел мой сосед с большеротым другом и сразу направился к себе. Он в своей обычной манере бросил сумку и сел сам. На несколько секунд замер, затем повернулся ко мне, поставил локоть на парту и положил на кулак голову. Еще одно интересное явление — смотрящий на меня сосед. Я начала смотреть в ответ, но тут же затерялась в его глазах. Кажется, в них не было и грамма смущения или сомнения. Он смотрел, как смотрят некоторые взрослые — не на внешность, не поверх тебя, а внутрь. Этот парень, кажется, внаглую собирался разглядеть мою душу.

— Неужели ты собралась с силами и решила дать отпор Фумико? — спросил он, не отводя глаз.

— А? — я даже не сразу поняла о чем он, — Фумико? Кто это?

Легкая улыбка прошла по его губам, и он указал на девушек, идущих в нашем направлении. Ну, конечно. Теперь стало понятно. Рыжеволосая одноклассница смотрела в упор на меня и с презрением поднимала верхнюю губу. Она бросила сумку и с громким стуком поставила руки на мой стол:

— Многое о себе возомнила, раз мы прекратили тебя донимать? Наверное, надо показать тебе твое место, наша милая никчемная Танака, чтобы ты не смела прыгать выше головы.

Говорило она зло, ее дыхание чуть полоскало мне челку, а запах сладких духов неприятно ударил в голову.

— Ну, — сказала я, чуть отодвигаясь от ее и не отводя взгляда, — покажи, если так хочется. Только потом не плачь, если мое место будет покрепче твоего.

То ли недоумение, то ли страх мелькнул на ее лице и пропал, сменившись гневом. Фумико наклонилась еще ниже и зашипела, выплескивая слова, как яд:

— Видимо, за лето ты забыла, что бывает с людьми, которые мне не нравятся.

Прозвенел звонок, и она выпрямилась, оправляя юбку. Оглянувшись на одноклассников, которые тихо, как мыши, подсматривали за всем, но не смели вмешаться, она села за парту. В класс вошел учитель.

Очередной урок я слышала какие-то шепотки с упоминанием своего имени, но ничего толком не могла разобрать. В голове и в груди было неприятно, как будто туда сунули мокрый кусок шерсти, который застрял и неприятно терся о все поверхности. Я снова не слушала учителя, а все думала и думала.

Рыжеволосая сказала, что возобновит какие-то издевательства. Значит, Нобуко гнобили в классе? И она не выдержала? Господи, Нобуко, ну почему ты молчишь и ничего мне не расскажешь? Я не верила, что она умерла или куда-то исчезла, она наверняка пряталась. Ведь она не могла бросить ни в чем неповинного человека во все это. Ведь правда?

Мои дни в японской школе постепенно превращались в маленькое шоу местного разлива — доканай Нобуко. Мусор в ящичке для обуви каждый день был милой вещицей, с которой хоть как-то можно было совладать. Теперь каждое утро на доске в классе были написаны различные гадости про Нобуко Танака. Почитать, так она была то проституткой, то пацанкой, то воровкой, то льстивой притворщицей. Каждый день обидные надписи менялись, я даже удивлялась тому, как старательно их вырисовывали. А ведь не ленились встать пораньше и придти в класс первыми. Рыжеволосая редко приходила раньше меня, но вот ее подружки всегда были в классе. Так что нетрудно было догадаться, кто организатор, а кто подпевала и исполнитель.

Два выходных дня были для меня праздником. Ни шепотков, ни взглядов, ни ухмылок в мой адрес. Даже угрюмость Синити стала родной и воспринималась мной, как нечто приятное.

— У тебя все хорошо в школе? — спрашивала мама, и мне приходилось ей лгать. Не жаловаться же на то, что меня обзывают. Подумаешь, проблема. Не бьют же.

Испытания следующей недели только усилились. На доске объявлений первого этажа несколько дней появлялись грубо отфотошопленные фотографии моего лица на теле соблазнительных японок. Разумеется, возросло мужское внимание ко мне, кто-то даже предлагал погулять вместе с явным контекстом, за что был культурно послан.

Мусора в шкафчике не становилось меньше, так что я просто перестала им пользоваться.

Погода наоборот, кажется, сжалилась надо мной, и на улице стало прохладнее. Медленно наступала осень, в воздухе ощущались нотки сентября, а на деревьях понемногу вспыхивал красный и оранжевый. Путь от школы домой стал моим самым любимым времяпрепровождением, я заглядывала и обследовала все новые участки города, рассматривала людей, места, вникала и запоминала. Я как будто наполняла себя новым миром. И этот мир мне нравился все больше и больше. Еда, одежда, развлечения — всего было много, и это радовало мою изголодавшуюся по всему этому душу.

Жаль, что только погода была на моей стороне. Все мои попытки разговорить вундеркинда проваливались. Ему было все равно на всю ту мерзость, что одноклассницы вываливали на меня, но и на меня ему было плевать. Однако конфетки, что мне вздумалось давать ему каждое утро, он брал. Я начала подумывать о том, чтобы позвать его вместе пообедать на большой перемене, все равно и я, и он ели всегда одни.

Сосед справа, которого звали Соске Сагава, кажется, мной заинтересовался. Просил у меня то ручку, то карандаш с ластиком, во время перемен редко покидал свое место, но и не пресекал разговоры, которые вдруг начинались полушепотом и касались меня. Начинала их часто рыжеволосая Фумико, ее глаза так и искрили ненавистью ко мне, когда я никак не реагировала на все ее выпадки. А Соске будто проверял, сколько еще я выдержу.

Учитель истории меня завалил. Я плохо разбиралась в японских императорах, за что поплатилась плохой оценкой.

— Вам стоит больше времени уделать учебе, а не развлечениям, госпожа Танака, — сказал он елейным голосом, явно намекая на те глупые отфотошопленные фотографии. В тот момент я еле сдержалась, чтобы не нагрубить ему.

В четверг, когда я вышла на школьное крыльцо, пришлось искупаться в холодной воде. Кто-то вылил ведро воды на меня с третьего этажа. Я успела увидеть руки, затаскивающие жестянку обратно в окно. Ошалелые японские школьники смотрели на меня, на стекающие с волос и одежды капли, и никто ничего не делал. Приятного было мало.

В первые мгновения я растерялась. Такого еще со мной не случалось, и как действовать в подобных случаях — было мне не известно.

— Ой-ей, — услышала я знакомый голос и развернулась. На крыльце стояли Соске с большеротым другом и смотрели на мокрую меня. — Как не повезло, — в голосе большеротого одноклассника не было издевки, и смотрел он больше сочувствующе, но все равно меня бесил.

Сосед же, недолго думая, с невозмутимым видом стал снимать свой пиджак. Горячая волна прошлась по моему телу от колен до макушки. Мне подумалось, что он собрался дать свой пиджак мне. Это смутило меня. Я немедленно, даже как-то озлобленно, стянула свой пиджак, выжала его и накинула обратно. Затем выжала волосы, пару раз отряхнула сумку и юбку, после чего гордо подняла голову и пошла домой. Соске так и остался стоять на крыльце. Он держал в руках свой злосчастный пиджак и, кажется, не сводил с меня глаз, пока я не скрылась за углом.

Домой я шла, не замечая дороги и удивленных и порой язвительных глаз прохожих. Я чувствовала только, как горели щеки и как стучало сердце. Так не должно было быть. Этот парень не видел меня до того, как я не сменила прическу. Он позволял меня обижать своим приятелям и приятельницам. Он вообще ничего такого не сделал, чтобы мне было так жарко. А я горела. Казалось, что мокрая одежда только спасала от жара, разливающегося по телу. От самой груди шло что-то тяжелое, волнующее и не давало покоя. Он же просто снял пиджак. Но посмотрел он на меня при этом так, что все внутри сладко замерло. Ох, Нобуко, и попали же мы с тобой.

— Что с тобой? — Синити удивленно смотрел на мою мокрую одежду и волосы, пока я снимала обувь.

— Попала под дождь.

— На улице нет дождя.

— Тогда под снег, — сказала я и поднялась к себе. Синити что-то хотел спросить еще, но не успел.

Я переоделась и упала на кровать. Я пыталась разозлить себя, обидеться на одноклассниц, разреветься хотя бы. Но не могла ничего сделать, до самого вечера я выслушивала сердечную дробь, сладко и томно сжимавшую легкие.

К ужину все успокоилось. Я дышала ровно и думала отстраненно. Прекрасная выдержка русской выпускницы, я немного даже гордилась собой.

Мама уже навалила полные тарелки риса и расставила их, Синити сидел за столом и чуть приподнялся, когда я вошла на кухню. Танака старший снова работал допоздна.

— Ну, как дела в школе? — спрашивала мама, подкладывая добавки то мне, то Синити.

Брат Нобуко отвечал немногословно, но не кривился и словно даже насторожился, когда очередь отвечать дошла до меня.

— Нормально все. Вот пытаюсь друзей завести, — проговорила я, и Синити хмыкнул.

— Так это были твои попытки подружиться.

— Когда? — не поняла я.

— Сегодня.

Он испытывающе на меня посмотрел, словно старался что-то разглядеть во мне.

— Ну, — протянула я, — не все попытки оказались удачными, но я пока не сдаюсь.

Я видела удивление в его глазах. Танака младший замер на мгновение, после чего повернулся к своей тарелке и принялся есть. На меня он больше не смотрел. Я посчитала это своим выигрышем, но, как потом оказалось, я недооценила своего брата.

— Я так рада! — мама радостно смотрела то на меня, но на Синити, и, кажется, радовалась чему-то своему. Только потом я поняла, что это был первый нормальный разговор между мной и братом за долгое время.

Все складывалось не так уж и плохо. Школу можно было перетерпеть. Дома же я жила и мне нравилось тут жить. Убрав со стола, мы сидели с мамой у телевизора и смотрели какое-то телешоу по удивительных детей и подростков мира. Синити сначала ушел наверх к себе, но через некоторое время вернулся с учебником и сел с нами. Выглядело все так, словно он что-то задумал, но было трудно понять, что именно.

На каждом репортаже мы с мамой восторженно вздыхали. Один тринадцатилетний мальчик из Бразилии собрал своего робота и научил его танцевать. Вот бы мне иметь такие мозги. Я бы собрала Алину000 и отправила бы ее на уроки истории. В телепередаче рассказывали о детях-вундеркиндах, о подростках со сверхспособностями, о детях-индиго.

— Я дома, — вернулся Танака старший, и мама бросилась его встречать.

Мы с Синити слушали про девочку, научившуюся читать задом наперед. Было круто, хотя непонятно, зачем ей этот навык.

— А теперь мы расскажем вам, наши дороги телезрители, о детях-героях, не побоявшихся рискнуть своей жизнью ради спасения своих близких!

Звучало интересно. Показывали фотографию семилетнего мальчика из Новой Зеландии, который спас подругу, упавшую под лед. Затем шел репортаж о Лидии из Украины, четырнадцатилетней ученице средней школы, не побоявшейся дать отпор одичавшим псам, накинувшимся на ее сестренку. А потом показали меня.

— Алина Перепелкина из России. Девушка восемнадцати лет закрыла собой брата, тем самым спасла его от вооруженного грабителя. Она помогла задержать преступника, его почти сразу же схватили, однако сама девушка получила смертельную рану…

По телевизору что-то еще говорили, а я сидела, как пришибленная, и смотрела на свое лицо, мелькавшее на экране. Изнутри поднималось что-то огромное и холодное, похожее на страх и ужас. Я вспомнила свой выпускной и крыльцо под звездами, и по лицу пробежала капелька пота.

— Не так все было, — сказала я самой себе. Во рту все пересохло, язык плохо слушался, а по коже побежали мурашки. — Не так…

Синити внимательно на меня посмотрел, но я внимания на это не обратила. Перед глазами стояла ночь, кажется, что вкусы и запахи того вечера снова нахлынули на меня со всех сторон. В голове помутнело, и тошнота подошла к горлу.

В тот вечер я смотрела на звезды и думала о новых путях, что передо мной открывались. Еще чуть-чуть — и новая жизнь, новые люди, новые места. Справа я услышала шаги и повернулась, вглядываясь в черноту. Через некоторое время на свет из окна попал Толя, он жил по соседству и часто гостил у нас. Он тяжело дышал и смотрел на меня испуганными глазами.

-Ты чего?

Он открыл рот, но ничего не сказал, только глаза его, казалось, вылезли из орбит. Таким напуганным он бывал, только когда его отец напивался и буянил.

— Отец?

Он кивнул и быстро оглянулся, прислушиваясь.

— Заходи, спрячься у нас.

Толя мотнул головой и как-то присел, собрался, как зверь, готовый броситься наутек. Я прислушалась тоже. С той стороны, откуда он прибежал, слышалось тяжелое дыхание и шаги. Кто-то бежал в нашу сторону.

— Быстро иди сюда!

Только Толя взобрался на крыльцо, как появился его отец. Пьяный, взлохмаченный, красный от бега и непонятной злости. Глаза его гневно шарили по дому, затем мне, по Толе, ежившемуся у меня за спиной.

— Сукин сын, — процедил он сквозь зубы и направился к нам.

— Идите отсюда! — я вся дрожала от страха, но умудрялась подгонять Толю в дом. Если мы успеем зайти и закрыть дверь, то нас не тронут. Только бы успеть.

Я толкала Толю назад, следя за его отцом. Тот надвигался на нас, как бык, его ноздри раздувались, на лице и шее дергались желваки. Злой, он был злой и пьяный. Он поднял руку, и в ней блеснул нож. Ну почему все ведет именно к этому? Второй раз в жизни я видела подобное. Первый раз убереглась. Второй не получилось.

Мужчина что-то кричал вперемешку с матами, его крики разносились, наверное, по всей деревне. Он одним рывком очутился перед нами и медленно повернул голову к Толе, словно соображая, что делать. Я успела оттолкнуть мальчика, но сама увернуться не смогла. Нож вошел куда-то внутрь, острый, жаркий, жалящий. Я успела только вскрикнуть и сделать пару шагов назад. В этот же момент на пьяницу накинулась моя бабушка, она визжала и верещала, как птица, била руками, как крыльями, клевала и терзала обидчика. В глазах Толькиного отца сначала мелькнул страх, затем он снова покраснел и попытался рявкнуть на бабушку, но та только сильнее разошлась. Через некоторое время его их разнимали мужчины и женщины, успевшие добежать до нашего дома.

Их разняли, кто-то обратил внимание на меня. Спросил о самочувствии, все ли нормально. А я стояла в тени и слова вымолвить не могла. Внутри было мокро, в груди все горело и болело. Я открыла рот, чтобы сказать, что в меня, кажется, попали ножом, но вместо слов полилась кровь. Я ловила ее ладошкой и смотрела на черную горячую жижу, льющую из меня потоком. В голове мутнело, к горлу подступала тошнота. Хотелось плакать, но слезы никак не шли. Я чувствовала на себе руки, кто-то что-то кричал, держал меня, ласково гладил по голове. Но я не разбирала лиц. Единственное, что помню — это Толькины глаза. Мокрые и как будто поседевшие.

После этого я очнулась в японской больнице, и надо мной плакала семья Танака. Странное путешествие, страшная цена за него.

Я не заметила, как началась новая программа. На экране танцевали какие-то длинноволосые девушки, я кашлянула и утерла пот со лба. Алина Перепелкина из России мертва. Окончательно и по-настоящему. Удивительно было услышать про себя в другой стране через столько времени. Синити Танака все так же смотрел на меня, словно пытался что-то разглядеть. Наконец он отложил учебник и чуть наклонился вперед:

— Кто ты?

— Что? — я опешила от его вопроса. Не мог же он догадаться, что я Алина.

— Я спрашиваю, кто ты? — он испытывающе посмотрел мне в глаза. — Нобуко никогда не смотрела людям в глаза, она никогда не поднимала головы, она говорила еле слышным голосом, она, кажется, боялась собственной тени! Ты же, — он выпрямился и заговорил так, словно делал мне приговор, — с пробуждения в больнице ведешь себя, как нормальный уверенный в себе человек. Ты ни разу не отвела глаза, ни разу не шептала, как забитая в угол мышь, а наоборот чуть ли и кричала о своем присутствии.

— Я не кричала!

— Да весь твой вид, твоя новая походка, вздернутая голова, взгляд, будто ты присматриваешься и обнюхиваешься, а если что — хмурость и чуть ли не рычание. Ты как приехала с больницы, так и походила на дикую собаку, которая обживалась на новом месте!

— Поимел бы совесть, сестру с собакой сравнивать! — внутри все вознегодовало от таких параллелей. И вовсе я не рычала.

— Нобуко никогда не была моей сестрой, такое никчемное убожество я никогда бы не признал. Но ты, — он наклонил вбок голову, и глаза его ярко сверкнули от света лампы, — ты кто-то другой. Совершенно другой человек. Интересный, но будто нездешний. Все тебе будто мало: и одежда, и прическа, и школа. Нобуко травили в школе с первого дня, она никогда ничего никому не говорила. Родители ни о чем не догадывались, а я все видел. Один раз видел своими глазами, как девочки за школой поставили ее на четвереньки, а потом кидались в нее песком и всем, что под руку подвернется. А она стояла на своих..конечностях и молчала. Ничтожество, а не сестра.

От услышанного становилось только горче. Нобуко и вправду была бесхарактерной, этакой бессловесной жертвой, молча терпящей издевки. А потом, видимо, она сорвалась и решила покончить с собой. Нашла выход, тоже мне.

— Ты сам себя со стороны-то слышал? Если я не Нобуко, то кто? Дух отца Гамлета? Тебе самому не смешно?

Синити внимательно смотрел на меня, затем взял свой учебник и поднялся.

— Говори, что хочешь, но я знаю, что ты не Нобуко.

— И кто тогда? — я злилась на себе, него и Нобуко. Почему он такой проницательный?

— Да кто угодно: чужая душа в ее теле или раздвоение личности. Что угодно, но не она, — он развернулся и поднялся к себе.

Я осталась сидеть у телевизора, бездумно смотря на экран телевизора. На кухне весело щебетала мама и посмеивался Танака старший. Так хорошо и спокойно. Никаких сумасбродных пьяниц поблизости, никаких ножей. Нобуко, ты так хорошо жила. Мне очень завидно. Я уже люблю твою маму и отца. Мне нравится твоя школа — большая и белая, похожая на корабль. Мне нравится мальчик-вундеркинд в твоем классе и девочка с забавным смехом. И мне, кажется, сильно нравится твой сосед по парте. Нобуко, если ты не ответишь мне, я останусь тут навсегда и буду считать все это своим. Ты понимаешь?

— …понимаю.

Услышав голос Нобуко у себя в голове, я чуть не упала с дивана. После всю ночь я пыталась вызвать ее на связь, но внутри все молчало. Я была уверена, что тихий шепчущий голос мне не привиделся. Утром я снова завтракала с чугунной головой, постоянно зевая и клюя носом.

— Не выспалась? — сочувствующе поинтересовалась мама, и мне снова пришлось лгать ей.

— Кошмары какие-то снились.

-Надеюсь, это не связано с .., — мама запнулась и виновато посмотрела на домочадцев. — Извини, — сказала она и начала быстро жевать яичницу.

Мы выходили из дома вместе с Синити и папой Нобуко.

— Она очень переживает из случившегося, — сказал Танака старший. Он смотрел куда-то вперед себя, но обращался явно ко мне. — И она безумно рада, что ее дочь начала меняться в лучшую сторону. Я не смею тебя судить, — он повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, — но я тоже невероятно рад, что ты начала верить в себя и в нас.

На этом он смущенно кашлянул, попрощался и сел в машину. Мы с Синити проводили его глазами до угла.

— Да уж, — только и могла выдохнуть я. В воздухе пахло дождем, и небо низко серело над городом. По улицам гулял прохладный ветер и залезал греться под одежду. — Надо бы зонт взять, — подумала я и развернулась к дому.

— Зачем? Тебе же не привыкать попадать под дождь, — сказал мне вслед мальчик и засеменил в сторону автобусной остановки.

— Вот засранец.

По пути в школу я то и дело зевала, хотелось спать, а хмурость небес и зданий только угнетала еще сильней. Я вяло смотрела на учеников и думала, что все произошедшее вчера казалось каким-то далеким и неважным. Подумаешь, вылили на меня воду, не заболела и ладно. Я крепко зевнула.

— Ну у тебя и рот, — услышала я знакомый голос и чуть не закашлялась.

Рядом шел Соске и насмешливо на меня смотрел.

— Рот как рот, — буркнула я, и уставилась на дорогу. Сосед шел справа поодаль, но я всей кожей ощущала его присутствие. Снова становилось жарко, несмотря на непогоду.

— С тобой все в порядке?

— А? — он же не мог знать о моих переживаниях и о том, что я не могла докричаться до Нобуко.

— Я про вчерашнее. Ты не простудилась?

— А, ты про это, — успокоилась я. — Не, все нормально.

— И все? Больше никакой реакции? — он заглядывал мне в лицо, словно пытался что-то в нем прочитать.

— А какая реакция должна быть? Поплакать мне что ли?

— Раньше ты плакала, — сказал он и замолчал, увидев, как взметнулись вверх мои брови. — Я видел в июне, как ты плакала. Сидела за школой вся перемазанная землей и ревела.

— И чего не подошел, не успокоил?

— А почему я должен успокаивать того, кто ничего не сделал, чтобы себя защитить? — он поднялся на крыльцо и, взбежав на несколько ступенек, повернулся ко мне, чуть подавшись вперед. — Но сейчас я бы тебя пожалел, если бы ты заплакала.

Голос у него был приятным. Глаза черными и глубокими. И выглядел он круто, с неряшливым хвостиком, полуулыбкой, нахальным взглядом.

— Иди в медпункт и больных там жалей, тоже мне жалельщик нашелся, — сказать, что я разозлилась — ничего не сказать. — У тебя на глазах гнобят одноклассницу, и вместо того, чтоб прекратить издевательства, ты молча на них смотришь. Еще и чушь какую-то порешь про слезы. Дурак ты.

Не оборачиваясь, я вошла внутрь, сменила обувь и поднялась на второй этаж. Внутри все негодовало и прыгало. Он мне нравился и не нравился. Почему он не мог помочь Нобуко? Почему ни разу не остановил своих приятельниц? Это было не по-мужски.

На классной доске опять были написаны какие-то гадости про меня. Одноклассники провожали меня молчаливыми взглядами и ждали, взорвусь ли я, убегу или заплачу, закричу или засмеюсь. А я достала учебники, села за парту и уставилась в окно. В голове гудело и чуть-чуть пощелкивало, как в поломанном радиоприемнике. Может, это связь с небом терялась из-за туч, а может, это были помехи в сознании Нобуко. Как бы там ни было, со звонком я снова ее услышала:

— Они издевались надо мной с первого дня в школе.

— Что?

Соске удивленно посмотрел на меня, и мне пришлось пригнуться и спрятаться за учебником. Это сразу же защищало и от назойливых взглядов рыжеволосой соседки. Она то и дело оборачивалась и гневно на меня смотрела. Порой у меня создавалось впечатление, что из-за непонятной ссоры с ней все в классе на меня посматривали, ожидая развития событий.

— Я никогда никому не нравилась. Я слишком робкая и тихая. И ответить никому не могу. И сказать ничего обидного не могу. А она может. Фумико в первый день всем в классе делала замечания, всех обижала, а кто ей так же дерзко отвечал, с тем она потом сдружилась, — я слушала тихий шепот в своей голове и не знала, куда себя девать. Мне было и жалко девочку, но она одновременно меня выводила из себя. Такой тихий печальный голос, мне хотелось накричать на Нобуко, чтобы она говорила громче и живее, а не как умирающий лебедь. По крайне мере мне хотелось, чтобы ее голос перекрывал слова учителя, но они смешивались, и мне приходилось напрягать и так гудевшую голову. — Я привыкла, что меня дразнят. В средней школе меня всегда дразнили. И я привыкла это все терпеть. Главное промолчать и выждать, и обидчики сразу теряли ко мне интерес. Но Фумико другая. Кажется, мое молчание только больше злило ее. Она дразнила меня все больше. Затем обзывалась и распускала сплетни. Кидала мусор в мой ящик для обуви, рвала мою спортивную форму, выкидывала мои учебники в окно. Несколько раз она вместе с подружками уводила меня за школу и там била. А я терпела. Потому что не знала, что нужно было сделать, чтоб они отстали от меня!

Нобуко тихо заплакала, и мне стало совестно. Ей же всего пятнадцать. Да и вовсе не все люди на свете могут дать отпор, когда тебя так сильно обижают. Нобуко Танака не могла ответить, из-за чего сильно страдала. В голове все перемешалось. Шепотки в классе, монотонный бубнеж учителя, скрип мела по доске — все больно резало по ушам и вызывало тошноту.

— Учитель, — я подняла руку, и тот не сразу осознал, что кто-то прервал его урок.

— Да?

— Мне плохо, можно я схожу в медпункт?

Учитель выглядел растерянным, словно никогда раньше ему не приходилось отпускать ученика с урока. Он хлопал глазами и переводил взгляд с меня на доску, с доски на меня.

— Учитель, меня тошнит, — я надавила на последние слова, и он сразу засуетился.

— Ах, да, конечно. Идите в медпункт.

Я встала и быстро зашагала к двери.

— Что, нагуляла, шалава? — прошипела мне вслед Фумико, и дверь закрылась.

Ни в какой медпункт я не пошла. Спустилась на первый этаж и дошла до самых дальних классов, в одном из них и спряталась, забравшись за кучу наваленных друг на друга столов и стульев. Нобуко ревела, постоянно прося прощения. Некоторое время мне пришлось ее успокаивать. Наконец она пришла в себя и заговорила дальше:

— Я очень страдала, я ненавидела школу и думала, как бы ее поменять. Но потом мама вышла замуж, у меня появился брат, который сразу понял, какая я и что со мной творится.

Да, подумала я, Синити оказался очень проницательным малым. То, что отец и сын неродные Нобуко, я догадывалась. Теперь же все стало на свои места: и вечное недовольство Синити, и неловкость в разговорах с Танака старшим.

— Ты была против их женитьбы?

— Я была ошарашена. Мама ничего мне не говорила про то, что у нее кто-то есть, а потом раз и свадьба. Она могла бы хотя бы познакомить меня с ним, с человеком, на которого меня променяла, а она…

— Постой, постой, — я прервала девочку, — променяла? Твоя мама ни на кого тебя не променивала, ты что-то путаешь.

— Она ничего мне не сказала! А потом новый дом, новая семья. Я не знала, как себя вести! Она была такая радостная, вечно улыбалась им, а меня словно и не было в этом доме, меня словно и не существовало вовсе! -голос Нобуко становился гораздо громче, когда она сердилась и кричала. Я сидела, уставившись на ножки перевернутых стульев, и досадовала на то, что не могла дать Нобуко в лоб.

— Глупая, она ведь тебя любит. Ты бы видела ее глаза, когда я проснулась в больнице. А когда я стала понемногу разговаривать, у нее лицо так и светилось счастьем! Ты просто испугалась перемен и стала винить всех и вся.

— Ты не понимаешь, ты…

-Это ты не понимаешь, Нобуко! Я всю жизнь мечтала иметь такую мать, какая есть у тебя. И такого отца, который у тебя появился. Пусть он тебе не родной, но он беспокоиться о тебе и делает все, чтобы тебе было хорошо! Ты живешь в огромном красивом доме, ты не бегаешь каждый день за водой к водокачке и уж наверняка тебе не приходится морозить сопли на морозе, пока ты пытаешься растопить в доме печь. Ты не видела того, что имела, рассердилась не понять на что, никому ничего не сказала и решила покончить с собой! Дура!

Я закрыла глаза и уткнулась лицом в колени. В голове что-то гудело и потрескивало. Нобуко молчала, и мне тоже не хотелось говорить. Все было как-то неправильно, натянуто и неприятно. Я пыталась понять позицию своей японки, но все время уходила мыслями к тому, что не знала, что делать дальше. Я боялась, что с ее появлением мне придется уйти.

— Прости, — услышала я ее тихий шепот и поблагодарила небеса за то, что на мои мысли слышать не могла.

— И ты меня прости. Тебе было тяжело. Ни друзей, чтобы все рассказать и спросить совета, ни в семье не могла открыться, так как боялась, что являешься лишней…Это ведь тоже страшно, все время быть одной. У меня по крайней мере были дед с бабушкой и Толя. А ты…как куст посреди степи, глупо торчит и что делать с ним — непонятно.

— Прости, — повторила Нобуко и снова всхлипнула.

— Что теперь и будем делать? И как вообще ты очнулась? Где ты была все это время? Ты видела, что происходит?

— Я, — Нобуко словно растерялась от всех моих вопросов, но все-таки ответила, — я слышала тебя и все, что происходит вокруг. Но это все шло так приглушенно, словно со стороны. Или даже как будто я была под водой, а все происходило вдалеке от меня, на берегу. Я понимала, что Фумико продолжает издеваться, я слышала ее голос, и мне хотелось спрятаться поглубже в то озеро, где я лежала. А потом я начала слышать тебя. Я не совсем понимала, что происходит и почему вместо меня с окружающими разговариваешь ты. Я вообще не понимала, как так получилось, что я стала разговаривать с окружающими, я всегда боялась даже посмотреть на людей вокруг, мне казалось, что они смеются надо мной и хотят сделать что-то нехорошее. А ты что-то говорила, смеялась, куда-то постоянно шла. Я видела город, школу, одноклассников. И с каждым днем окружающий мир доносился до меня все четче и ярче, мне хотелось увидеть и понять, что же такое происходит. Я будто тянула руки прочь из воды, и вот, вынырнув, я увидела себя в зеркале — новая прическа, уверенный взгляд. Я делала вещи, которые обычно не делала никогда. Я разговаривала за ужином, смеялась, была сама на себя не похожа. Весь вечер я пыталась взять контроль над телом, но оно жило и двигалось само по себе, без меня. И тогда я поняла, что кто-то живет вместо меня.

Я внимательно слушала ее и пыталась представить, каково это — проснуться и понять, что твое тело тебе не принадлежит.

— Несколько дней я наблюдала за новой Нобуко, за ее поступкам и словами, и невольно завидовала ей. Такая сильная, такая уверенная в себе. Совсем на меня не похожая. А потом я увидела, что мой сосед по парте заговорил со мной и окончательно растерялась, он даже не смотрел в мою сторону до этого, считая за пустое место. А тут…сначала карандаш попросил, потом пиджак свой почти отдал. Я разволновалась, наверное, ты тоже, поэтому я почувствовала тебя.

— Почувствовала?

— Не то, чтобы я слышала то, о чем ты думаешь, но я могла понять, плохо тебе или хорошо. Ты лежала на кровати, и я могла сказать, что тебе нравилось внимание С-соске. А потом ты радовалась ужину и даже не вспоминала про то, что тебя окатили водой. А затем была та программа по телевизору, и я почувствовала невероятную боль в груди. Ты не плакала, но мне казалось, что ты громко кричишь и корчишься от боли. Внутри все горело, а ты о чем-то думала. О чем-то, что ранило тебя. Я не знаю, что это было, но на какой-то момент я ощутила контроль над телом. Я смогла поднять руку, а ты даже не заметила. Я не знала, что делать, и тут ты заговорила со мой. И я ответила.

— Вот оно как. А почему же ночью молчала?

— Ты так испугалась, что загородилась от меня. Я не могла пробиться к тебе, а в школе ты опять расстроилась из-за С-соске, — Нобуко снова споткнулась на имени одноклассника, словно стеснялась его произносить, — и Фумико. И я смогла снова с тобой заговорить. Вот так все и было, — закончила она свой рассказ.

Мы молчали довольно долгое время. Я не знала, как теперь себя вести, что делать и что говорить, а Нобуко казалась еще более растерянной, чем и я.

— И что мы будем теперь делать? — спросила я ее. В школе раздавался звонок с урока, слышались крики и смех ребят со всей школы. В классе стемнело, тучи в небе чернели над городом и угрожали разразиться сильным дождем.

— Я не знаю.

— Может, будем делить одно тело на двоих? — предложила я и горько усмехнулась. Кто бы предложил мне такое — я не согласилась бы.

— А ты не можешь вернуться в свое? — робко спросила девочка.

— Я умерла.

— Извини.

Мы снова замолчали. Я бросила думать, все равно голова гудела, и мысли не шли. В небе сверкнуло, и класс на мгновение озарился ярким светом. Затем затрещали по стеклам дождевые капли, сильный ливень накинулся на школу.

— Тогда…тогда мы вместе будем жить, — Нобуко тихо подбирала слова, ее голос смешивался с громом. — Я все равно не знаю, как и что правильно делать и говорить.

— А я будто знаю.

— Ты знаешь, — голос Нобуко задрожал, — ты знаешь. Ты мне поможешь.

Я тяжело вздохнула и встала, принимая решение. Лучше решиться раз и действовать, сожалеть буду потом.

— Я помогу, все равно выбора у меня особого нет.

Один дождливый день превратился в дождливый сезон. Вода разлилась над городом и, кажется, не собиралась успокаиваться. Буянил ветер, вырывал из рук зонты, дождевые капли норовились залезть в рукава и за шиворот, в итоге пришлось сдаться и надеть дождевик. Выглядело немного глупо, но зато было сухо. Нобуко слабо протестовала, она все боялась, что над нами будут смеяться одноклассники, когда увидят в таком ярко-желтом плащике. Однако никто, кроме Фумико, не смеялся, а на следующий день в плащевиках было большинство одноклассников.

— Мы как законодатели моды, — шутила я, за обедом. Теперь на время большой перемены у меня была какая никакая компания. Хотя Соске тоже довольно часто пытался заговорить ос мной, но все еще сердилась на его поведение. Мой вундеркинд все также принимал конфеты, но дружить со мной отказывался.

— Может, хоть разочек поедим с ним вместе?

— Он вообще не реагирует, — отвечала мне моя японка, — он хочет стать врачом, как его отец, поэтому упорно учится.

— И что, если он будет учиться чуть поменьше, он врачом не станет?

— Ну, ему надо знать очень много всяких вещей, чем больше он знает, тем больше шансов поступить…

— Надо же. У нас так недобор во врачи, а тут такое рвение.

Я сидела в школьной столовой и смотрела на вундеркинда, которой несколько раз в неделю приходил туда и брал рис с кари. Мы с Нобуко сидели в одиночестве, но мне кажется, что иногда одноклассница с заливистым смехом посматривает на меня с интересом.

— Вот бы сдружиться с ней, она вроде хорошая.

— Кто?

— Вон та девчонка с длинными волосами, еще хохочет так интересно. Как ее зовут?

— Аянаме Икари, у нее уже есть друзья…

— И что? Новые друзья ее задавят что ли?

— Но ведь если сдружился в самом начале, потом трудно впустить в свою компанию кого-то нового.

— Кто тебе такое сказал?

— Не знаю, но…

— С кем это ты разговариваешь?

Я вздрогнула. Передо мной стоял большеротый парень и осматривался, ища моего собеседника. Рядом с ним стоял Соске и смотрел так же заинтересованно.

— Со своим невидимым другом Борисом. Вот он тут сидит, — я показала на сидение рядом.

— Тогда мы сядем вот здесь, надеюсь, тут твоих друзей нет, — Соске уселся напротив меня и принялся жевать кари.

— Странная какая-то, — бубнил его большеротый друг, усаживаясь рядом, — а вроде так изменилась, как постриглась. На человека стала похожа.

Я почувствовала, как внутри задрожала Нобуко.

— А что, до этого на собаку походила?

— Да нет, чего кричишь. Я просто так сказал. Не надо так кричать.

— За языком надо следить, тогда и кричать на тебя не будут.

— И злая стала, — буркнул одноклассник и принялся за еду.

Нобуко поблагодарила меня и сказала, что друга Соске зовут Ичимару. Она еще что-то сказала, но я не запомнила, я вообще плохо запоминала японские имена.

За нашим столом было тихо. Я молчала демонстративно, Соске просто ел, а большеротый Ичимару явно хотел заговорить, но не осмеливался. Атмосфера была гнетущая.

— А как его зовут? — я сначала спросила, а потом поняла, что вопрос услышала не только Нобуко, но и парни.

Через несколько столиков от нас вундеркинд поднялся и собирал мусор в поднос. Ичимару посмотрел в его сторону и сказал:

— Столько конфет ему дала, а имени не знаешь? Что за любовь у вас?

— Какая еще любовь? — не поняла я.

— Если девушка кормит парня, значит, он ей нравится. Разве нет? — большеротый толкнул Соске в плечо, но тот только отмахнулся от него:

— Нет.

— Да чего ты, самого будто не подкармливают всякие! — он уставился в тарелку и снова что-то забормотал.

— Его Акира-кун зовут, — прошептала мне Нобуко. Я ее раньше просила называть только имена, все равно больше двух слов в голове не оставалось.

— Акира, значит, — сказала я, смотря, как вундеркинд выкинул мусор в бак и сдал поднос. Такой прямой, устремленный куда-то вперед, чуть взлохмаченный. Он казался серьезным и надежным парнем и нравился мне. Нравился определенно сильнее, чем Соске, сидящий рядом и смотрящий туда же, куда и я.

— Ты же только что не знала его имени, — сказал он, внимательно в меня вглядываясь.

— Мне Борис его сообщил.

— А он откуда знает?

— А он все знает, он русский! — я встала и пошла к мусорному баку. На пути мне встретилась Фумико, которая специально выровнялась со мной.

— Ох, что-то будет, — выдохнула Нобуко, и как будто услышав ее слова, рыжеволосая одноклассница вывернула свой поднос и пролила остатки соуса с него на меня.

— Ой, извини! — наигранно воскликнула она. — Я спутала тебя с мусорным баком, такая же стремная!

Ее подружки рассмеялись, а вместе с ними и некоторые другие ученики в столовой. Остальные только с интересом косились на нас, как на актеров в театре. Осмотрев свою испачканную кофту и юбку, я взяла свой поднос и перевернула его прямо над головой Фумико:

— Ой, извини, я спутала тебя с отстойником. А нет, не спутала, — и постучала подносом по ее макушке.

Кажется, от шока она даже сказать ничего не могла. Стояла и пялилась на меня, как баран на новые ворота. А я воспользовалась моментом и вышла из столовой. Кто-то присвистнул мне вслед, и я довольно улыбнулась.

— Ты…ты..., — Нобуко захлебывалась в своих эмоциях, — ты совсем ее не боишься? Она же обязательно разозлиться еще сильнее! И отомстит!

— В меня ножом пыряли, не думаю, что Фумико придумает что-нибудь страшнее.

Я чувствовала себе взбудоражено, даже немного счастливо. Это противостояние с рыжеволосой одноклассницей только раззадоривало меня. Я ворвалась в туалет и счистила остатки соуса с одежды.

— Прорвемся, Нобуко, прорвемся!

Если бы я была чуть менее настроена на бой, то услышала шепот Нобуко:

— Но тело-то сейчас мое.

С Нобуко мы разговаривали очень много. Я была рада быть собой, а Нобуко, казалось, была счастлива от одной возможности вообще хоть с кем-нибудь поговорить. Она говорила сначала длинными и сложными предложениями, иногда торопилась и проглатывала слова, словно боялась, что не успеет договорить все, что накопилось. Она рассказала мне про свою жизнь, и та оказалась куда серей моей. Я даже представить себе не могла, живя вдали от городов, что жизнь в людном месте может быть настолько скучной и одинокой.

Полночи мы проболтали в кровати и уснули довольно поздно, но утром голова была на удивление ясной.

За завтраком мы снова перепирались с Синити, и мне никак не хотелось признавать его правоту. Теперь наше с Нобуко состояние можно было охарактеризовать как раздвоение личности. И наш с ней младший брат чувствовал это. Удивительно даже, ведь мама ничего не заметила, хотя именно матери обычно замечают любые изменения в своих детях. Хотя, возможно, перевоплощение Нобуко было столь желанным в этой семье, что его встретили с воодушевлением, а не сомнением.

На улице накрапывал дождь, но сквозь тучи игриво выглядывало солнце, обещая разогреть весь замерзший воздух. С появлением младшей Танака теперь все казалось многим легче, теперь у меня была какая-никакая поддержка в тылах и это радовало. В школу я почти летела. Прояснявшееся небо, ясная голова, теплые улыбки за утренним столом — все это заставляло трепетать внутри и чувствовать себя уверенно. Казалось, что асфальт под ногами пружинил и поднимал меня высоко при каждом шаге, я не шла, а будто летела по направлению к школе. Даже вчерашний конфликт с одноклассницей стерся и поблек в голове, с новым настроем и горы выглядели незначительными, и моря хотелось перейти вброд.

А потом все упало. Рухнуло тяжелой неприятной кучей на пол. Я смотрела на свою парту и не знала, как к ней подойти — она была вся исписана ругательствами и пожеланиями мне скорей умереть, изнутри попахивало и торчал мусор. Вокруг ножек стола и стула тоже было навалено, видимо, то, что не влезло внутрь парты.

«Сдохни!», «мразь», «шлюха», «уродина» и прочие надписи кидались на меня и кусали, кусали, кусали.

— Опять началось, — выдохнула Нобуко и притихла, спряталась в глубине меня, как черепаха прячется в панцирь.

Мне было обидно. И не потому, что кто-то обзывал меня неприятными словами, а потому что мне желали смерти. Я уже умерла, и это был не самый приятный опыт. И я никогда бы не пожелала такого никому на свете. Даже человеку, которого бы невзлюбила. А они…так просто это написали. В первый момент мне захотелось плакать, но я сдержалась. Закусила губу и сжала кулаки. И стала ждать.

В класс заходили ученики, сначала они были веселыми, что-то обсуждали, но завидев меня, стоящую неподвижно уставившуюся на парту, замолкали. Я, наверное, стояла минут десять до самого звонка, но никто — ни единая душа — не подошел, не спросил в чем дело, не попытался успокоить. Ни девочка с заливистым смехом, ни вундеркинд Акира, который молча провел по мне взглядом, а затем уселся к себе, как ни в чем не бывало, ни Соске. Мой сосед по парте, увидев меня у парты, медленно и вальяжно сел, раскинувшись на стуле, и уставился вперед, лениво переговариваясь со своими друзьями. Меня словно вообще не существовало. Всем было наплевать. Все будто втихую радовались, что не они сейчас стоят у своих перепачканных и исписанных парт и не знают, куда деваться.

— Встать! Поклон! — прокомандовала староста класса, и все уселись на свои места.

Учитель начал пробегать по журналу, не отрывая от него глаз, поэтому не сразу заметил меня. Остальные начинали переговариваться и странно на меня поглядывать. Я чувствовала себя неуютно. Внутри все словно застыло и засохло, даже поддержка в виде Нобуко теперь исчезла. Никто меня не поддерживал.

— Танака Нобуко! — объявил учитель, и все посмотрели на меня. Я не шелохнулась.

— Танака Нобуко! Здесь она сегодня? — учитель поднял глаза и увидел меня, застывшую у парты. — Почему ты стоишь? Садись! Или что-то болит?

— П**да у нее болит, — ухмыльнулась Фумико, окидывая меня взглядом, полным ненависти. Ее подружки захихикали, но учитель сделал вид, что ничего не услышал.

— Ну? Что случилось? Почему ты не садишься?

В классе зашептались сильнее.

— Сейчас она расплачется и сядет за свою грязную парту, — предсказывала одна из подружек Фумико, а другая перебивала ее и говорила, что я убегу из класса и буду плакать в туалете.

Два десятка глаз сейчас смотрели на меня, как на клоуна, желая увидеть представление. И вся сжалась, проглатывая всю обиду и слезы, которые могли бы появиться. И наоборот выталкивала вперед всю злость, что накопилась за все это время. Ну уж нет, подумала я, чтобы я и сломалась в такой ситуации? Ни за что!

— Учитель, — протянула я, делая обиженное лицо, чем несказанно удивила и его и остальных, — кто-то исписал мою парту и испачкал ее.

Я услышала смешок справа от себя и была готова поклясться, что мои слова развеселили моего соседа.

— Так вымой ее! И не задерживай урок! — учитель снова уткнулся в журнал, но ему пришлось от него оторваться, так как я не двигалась с места.

Брови его сошлись, и губы немного побелели, учитель начинал злиться:

— В чем дело? Почему ты срываешь урок?

— Учитель, — все тем же обиженным тоном отвечала ему я, — это не я срываю урок, а тот, кто испачкал мою парту.

— Просто возьми и убери ее уже!

— И никто не понесет наказания? Это неправильно, учитель!

В классе поднялся гул. Некоторые начинали одобрительно посмеиваться, другие заворожено переводили глаза то на меня, то на учителя. Фумико передо мной сидела неподвижно, но было видно, как напряглись ее плечи. Она явно не ожидала такого развития событий. Наверное, думала, что все закончится тем, что Нобуко Танака послушно будет мыть испорченную парту. А выкуси-ка.

— Немедленно вымой свою парту или выйди из класса! — учитель побледнел от гнева, его темные глаза, казалось, стали совсем черными.

— Я не покину класса, пока виновник всего этого не встанет и не вымоет мою парту! — я вскинула голову и посмотрела прямо в глаза мужчине у доски. Кажется, он рассердился еще больше, но и растерялся.

— Мой урок, госпожа Танака, это не время и не место для выяснения отношений! Выйдите из класса!

— Хорошо, — я поправила волосы и начала говорить как можно четче и громче, чтобы Фумико ничего не пропустила из моих слов, — я пойду сразу к директору школы и скажу, чтобы он мыл мою парту, раз учитель не желает с этим разобраться.

Я распрямила плечи и направилась к выходу.

— Стой! — учитель уже как будто пожелтел, — что ты себе позволяешь?

— А что Вы себе позволяете? — мой голос словно стал каменным, слова твердо и непоколебимо вырывались наружу. — Кто-то обижает ученика в классе, а учитель закрывает на это глаза. Я хочу учиться, а меня выгоняют из класса. Я хочу найти виновника, а учитель мне этого не позволяет. Получается, что учитель не только игнорирует, но даже поддерживает то, чтобы в его классе, на его уроке гнобили ученика! Разумеется, я иду к директору, а по пути звоню родителям, а мои родители будут звонить в родительский комитет! И не думайте, что вы легко отделаетесь, учитель. Здесь двадцать с лишним человек видели, как вы проигнорировали мою просьбу найти виновника.

От такой тирады в горле пересохло, и еще несколько слов я бы уже сказать не смогла. Но, кажется, и этого хватило, чтобы напугать учителя. Он резко побледнел, вытянулся, и глаза у него нервно забегали по классу, словно он искал у него поддержки. Но все молчали. Они всегда молчат, а тут, видимо, мои заявления изумили их не меньше, чем учителя.

— Н-но…так же нельзя…сразу к директору…это же…

— Нельзя допускать, чтобы ученика гнобили на глазах учителя, — я посмотрела на Фумико, сжавшейся за предпоследней партой. Она глядела на меня волком, но при этом вид у нее был, как у испуганной собаки. — Не хотите брать на себя ответственность за разрешение ситуации, этим вопросом займется директор и родители. Все родители, — я подчеркнула слово «все», буравя Фумико глазами. Пусть знает, что ее родителям предстоит многое узнать про своего ребенка.

Я открыла дверь, как учитель, изнервничавшийся и побелевший, окрикнул меня:

— Стой! Не стоит беспокоить директора, когда мы сами можем разрешить данное…дело.

Я закрыла дверь, пряча победоносную улыбку. Теперь я стояла рядом с учителем и с гордо поднятой головой взирала на класс. Отсюда все казались маленьким, глупыми детьми. Очень мало кто смотрел на меня в ответ: Акира не сводил с меня глаз, словно не мог понять, что за человек перед ним стоит, Соске разглядывал меня не менее настырно — он, кажется, даже слегка улыбался, а во взгляде пробегало восхищение. Большеротый Ичимару открыл рот и, видимо, забыл его закрыть, эмоции этого парня всегда легко читались. Другие ученики то смотрели на меня, то на учителя, то неловко отворачивались, столкнувшись со мной взглядом. Наверное, чувствовали себя частично виноватыми. А, может, ничего не чувствовали, кроме любопытства и удивления.

Фумико же и ее подружки словно сжались, стараясь спрятаться от моих глаз. Но я-то знала, кто испортил сегодня мою парту, а заодно и свою ученическую репутацию.

Внутри все дрожало от триумфа и предвкушения разоблачения. При этом я смутно ощущала и радость Нобуко, выглядывающей на поверхность откуда-то из глубин моего сознания.

— Итак, — голос учителя дрожал, и было непонятно, от гнева ли или от нервов, — кто испортил парту?

Все молчали. Учитель обвел класс взглядом и спросил снова:

— Кто испортил ее парту?

Вновь тишина и опущенные головы. Никто не хотел ничего говорить, хотя все знали, кто виноват. Они боялись Фумико, боялись, что станут ее следующими жертвами, если выдадут ее.

— Учитель, это мог быть кто-то из другого класса, — сказала одна из подружек Фумико, и рыжеволосая торжествующе на меня посмотрела.

— А ведь верно, — учитель тут же повернулся ко мне. — Вы уверены, госпожа Танака, что это кто-то из вашего класса?

Мы с Фумико испепеляли друг друга глазами. Я не хотела ей проигрывать, но как бы так ответить учителю, чтобы вывести ее на чистую воду?

— Нет, — сказала я, и класс удивленно вздрогнул. — Я не уверена, что это кто-то из нашего класса. Ведь все здесь такие открытые, добрые и хорошие, что просто трудно поверить, что они способны на такую подлость — скрывать того, кто глумиться над одноклассником. Наверное, это кто-то из класса 1-2, там, наверное, многие меня не любят. Или из 1-3, там, может быть, меня терпеть не могут, — я смотрела на недовольные, растерянные, испуганные и злые лица, и чувствовала, как кровь приливает к щекам. — Наверное, нам все-таки стоит позвать директора и с ним пройтись по всем классам. И там мы будем обвинять всех и каждого, потому что в этом классе все слишком добры и бесхребетны, чтобы встать и показать на того, кто все устроил!

Глаза учителя, казалось, вылезли из орбит, настолько они расширились от удивления. Наверное, не приходилось ему оказываться в подобных ситуациях. А вот сам виноват!

Атмосфера в классе тяжелела с каждым моим словом, а с последним обвинением и вовсе все почернело и потускнело. В комнате стояла тишина, почти все головы были опущены, никто не желал встречаться со мной взглядом, ведь если я поймаю чей-нибудь взгляд — то не отцеплюсь, и буду смотреть до тех пор, пока этот кто-то не встанет и не покажет на Фумико и ее подруг.

— Это Ямагава Фумико, Тцубаки Рей и Ито Саю*.

Все посмотрели назад. Соске сидел, как ни в чем не бывало и задиристо на меня смотрел. Кажется, все это его забавляло, и он был только рад поучаствовать в разоблачении. Фумико вздрогнула, когда услышала голос учителя:

— Это правда?

Все испытующе глядели на Соске, но тот словно и не замечал взглядов одноклассников. Теперь он смотрел на учителя:

— Да. Я видел, как они с утра портили парту Танака.

— Тогда почему ты их не остановил? — удивлялся учитель, он все еще держал открытым классный журнал и незаметно для себя самого помял несколько листов.

— Я подумал, что это такая шутка, они посмеются, извиняться и все, а оказалось, что они намеренно обижали Танака-сан.

Это его «-сан» звучало как оскорбление.

— Может, это была просто шутка, и ты не поняла? — учитель схватился за эту мысль и повернулся ко мне. Видимо, перспектива отчитываться за троих хулиганок ему не очень нравилась.

— Учитель, если я закидаю ваш стол мусор и попрошу сдохнуть, вы будете смеяться?

Мужчина сжал губы. Несколько секунд он что-то обдумывал, затем посуровел и обратился к девочкам:

— Вы трое, встаньте!

Те нехотя поднялись. Одна из них была готова расплакаться, Фумико же была белее снега. Внутри все ликовало, а Нобуко окончательно вылезла из своего укрытия:

— Да! Так ей и надо! — кричала она внутри меня, и в груди сердце, кажется, вытворяло какие-то неестественно дикие пляски.

— Вы испортили парту?

Девочки молчали.

— Я вас спрашиваю, вы? — голос учителя поднялся до крика.

Одна из девочек — та, что была готова расплакаться — не выдержала:

— Это Фумико! Она нас заставила! Она всегда нас заставляет делать гадости, обещая, что будет издеваться над нами, если мы все не сделаем!

Вторая согласно закивала головой, а рыжеволосая смотрела на них широко распахнутыми глазами. Она явно не ожидала такого предательства.

— Так ей и надо, — заключила Нобуко, когда все трое под предводительством учителя выходили из класса. Я вышла следом, но успела заметить горячие, почти обжигающие, блестящие глаза с задней парты. Мой сосед Соске был невероятно странным парнем.

Девочкам сделали выговор и заставили вымыть мою парту. Всю перемену три моих одноклассницы терли ее тряпками, выгребали мусор и выносили его в черных пакетах. А я превратилась в местную героиню. Оказывается, Фумико с подружками доставали не только Нобуко, но и девочек из других классов. Со мной стали здороваться незнакомые мне люди, даже звали вместе погулять. Я и младшая Танака безумно радовались своему успеху.

На второй день после происшествия новость обо мне пронеслась по всей школе. Я стала местной знаменитостью, и это льстило.

Фумико в школе не появилась ни в этот, ни на следующий день, ни на этой неделе. Говорили, что она получила крепкий нагоняй от родителей, и даже существовала возможность того, что она переведется в другую школу. Ее подружки все уроки сидели, низко опустив голову, и почти ни с кем не разговаривали. На переменах они или тихо перешептывались, или выходили из класса. Их никто не трогал, но сразу чувствовалось всеобщее отчуждение. Видимо, такому большому классу только дайте изгоя, и он будет его игнорировать. Сначала я, теперь они.

— Теперь нам можно сдружиться и с Аянаме, — говорила я Нобуко, и та меня постоянно поддерживала, однако стоило нам увидеть одноклассницу — моя японка тут же замолкала и куда-то пряталась, не смея сделать первый шаг. — Ты так никогда ни с кем не подружишься, — закатывала я глаза.

Я хотела продолжить подкармливать вундеркинда, однако он был настроен не очень благосклонно.

— Мне не нужны твои конфеты, — сказал он, отодвигая положенный мною леденец.

— Не хочешь со мной налаживать контакт?

— С тем, кто устраивает концерт посреди урока? — он вскинул брови и осуждающе на меня посмотрел. — Нет, не хочу. И не подходи ко мне больше.

Было обидно. Я заступилась за себя, выстояла, наказала обидчиков, а ему все не нравится. Пусть один и сидит. Я села и уставилась в окно, через которое было видно школьный стадион и чуть пожелтевшие деревья. Осень тут шла гораздо медленнее, чем у меня в деревне. Октябрь подходил к концу, а вокруг все еще преобладала зелень.

— Думаю, Акира-сан не очень хочет с кем-либо дружить, — сосед справа не смотрел на меня, но слова его явно предназначались мне.

— Я ему кажусь несерьезной, — сказала я то, что было в мыслях.

— Нам по пятнадцать лет, — Соске повернул лицо ко мне и уставился все тем же своим непроницаемым взглядом, — нам еще можно быть несерьезными.

— Наверное, — я отвернулась, чувствуя себя неловко. Стоило этому парню что-либо сказать мне или сделать, как внутри начинала ходить буря. Я протестовала против всяких чувств к нему, мне не нравилось то, как он себя вел, но одновременно мне все это нравилось, и я не могла остановить то и дело вскакивающее сердце.

— Пойдем домой вместе?

Соске спросил тихо, наклонившись поближе ко мне, но я все равно подпрыгнула от неожиданности.

— Что? — смотреть на него сил не хватало. Сердце заходило от волнения, а Нобуко внутри меня запаниковала еще больше меня:

— Что делать? Он позвал нас! Он правда нас позвал! — казалось, что она носится по моей голов и кричит, что есть мочи. — Он же один из самых популярных мальчиков в школе! И он позвал нас!

— Я хочу проводить тебя.

Ну вот и все. Теперь я все точно слышала и не отвертеться. Я посмотрела в его темные глаза, судорожно перебирая варианты отказа. Мне совершенно не хотелось оставаться с ним наедине.

— Я не могу. Мы с моим братом сегодня вместе идем за покупками.

— Я могу пойти с вами.

Скачок сердца вверх.

— Он не любит незнакомых людей.

— Я ему представлюсь. И подружусь.

Еще два пружинистых прыжка и, кажется, пол начал уходить из-под ног.

— Синити терпеть не может посторонних, — выговорила я и поспешно добавила, — извини.

После пришлось звонить брату и просить его прийти за мной в школу, так как Соске не унимался. Нобуко разрывалась на части, ей хотелось прогуляться с одноклассником, но не меньше хотелось пройтись с братом, с которым ни разу не удалось поговорить раньше. Танака младший сначала сильно удивился моему звонку, затем — после долгих уговоров — согласился зайти за мной.

После уроков я выбежала из школы и, подхватив ошарашенного брата, бросилась к автобусной остановке. Мне казалось, что если мы не поторопимся, то мой сосед по парте все-таки решит нас нагнать. Так оно и было, уже отъезжая я заметила в окно одноклассника, провожающего автобус взглядом.

— Кто этот парень? — спросил Синити. Выглядел он беспристрастным, но в глазах читалось нечто такое, что не давало мне расслабиться.

— Одноклассник.

— Ты ему нравишься, — это был даже не вопрос, а утверждение.

— Нет, с чего ты…

— Я не слепой. Но вот нравится-то ему новая Нобуко, а не старая.

Я почувствовала, как напряглась Нобуко, и попыталась ее защитить:

— Я всегда была такой.

— Да ну?

— Да, — твердо сказала я, стараясь успокоить прислушивающуюся к разговору дочь Танака, — я всегда была такой. Всегда могла ответить, всегда стремилась стать лучше и сильней. Просто не все выходит с первого раза. Иногда не хватает смелости, а иногда поддержки, — я наклонилась к брату и тыкнула ему пальцем в лоб, — если бы ты хоть раз пошел мне навстречу, не ругал меня и не обзывал, то я бы не загнала саму себя в угол и не попыталась покончить с собой.

Синити Танака оторопел. Он сидел и смотрел на меня, наверное, не зная что и сказать. Я слышала внутри дыхание Нобуко и чувствовала ее тепло. Может, мне показалось, но она стала ощущаться куда горячее и отчетливее. Я надеялась, что мои слова дошли до нее, и — хоть на чуть-чуть — она смогла стать смелее и уверенней в себе.

— Ты первый раз за все это время упомянула это, — тихо сказал Синити и опустил голову. Он чуть крепче сжал свой портфель и продолжил, чуть севшим голосом, — это ведь я тебя нашел. Я пришел раньше с уроков, а дома никого не было. На звонки папа не отвечал, и я на всякий случай решил заглянуть к тебе в комнату, ты всегда в это время сидела дома. Открыл дверь, а там ты лежишь на полу, вся бледная, с пеной у рта, хо-холодная, — ему было тяжело вспоминать то, что он увидел тогда, я хотела прервать его, но потом передумала. Нобуко должна была это услышать. — Я испугался и позвонил в скорую, затем снова папе. Он сказал ждать врачей, а твоей маме позвонил уже сам. Тебя забрали быстро, соседи всполошились, спрашивали, что случилось, а я им все твердил, что ты сильно отравилась. По сути так и есть, в больнице тебе промывали все, что можно было. Мама плакала и все время говорила, что это она виновата, а папа думал, что виноват он. Ты ж никогда не выглядела счастливой от того, что мы с папой появились в твоей жизни, — он удрученно вздохнул, — я, когда узнал, что папа женится, обрадовался. Я думал, что наконец не буду сидеть дома один, ведь он постоянно работает. А потом увидел тебя. Ты никогда не поднимала глаз, отмалчивалась и игнорировала нас, казалось, что ты нас тихо ненавидишь.

— Я не ненавидела вас! — крикнула Нобуко, и я подумала, что совсем наоборот. Все ее чувства тогда отражались в ее молчаливости и нелюдимости. Может, она и не ненавидела их, но ведь сама говорила, что не была счастлива, узнав о свадьбе мамы.

— Я не ненавидела вас, — все же повторила я вслух слова Нобуко. — Я просто…боялась. Мне казалось, что я стану лишней. Все выглядели такими счастливыми, а мне было…было…

Я не знала, какие слова лучше произнести. Нобуко дрожала, а Синити так и не поднимал головы. Автобус не был лучшим местом для откровений, однако нам случилось разговориться именно здесь. Я взглянула в окно: мимо проносились магазинчики, разномастные люди, деревья и столбы, все утопало в мягком осеннем солнечном свете. Внутри вдруг все потеплело, я поняла, что брат Нобуко тоже переживал за нее, и вовсе не был таким циничным и плохим, каким хотел казаться. Может, он специально говорил те обидные слова, чтобы спровоцировать сестру на какие-либо действия? Может, он еще маленький и не знает, как правильно выразить свои чувства?

— Тебе было обидно, что теперь будут любить не только тебя? — тихо спросил он, и я улыбнулась. Синити Танака, более проницательного человека я еще не встречала.

— Да. Я знаю, какая моя мама добрая. И знаю, какое у нее большое сердце, но все равно боялась. И, наверное, завидовала. Ведь вы все так легко нашли общий язык, а мне это никогда не удавалось сделать быстро.

— Никогда, — подтвердила Нобуко.

— Все равно меня бесила твоя бесхребетность. Ты никогда ничего не делала, всегда отмалчивалась, и над тобой издевались, а ты послушно терпела!

— Я не хотела раздувать конфликт, — не говорить же ему, что Нобуко боялась всего и вся. — Но сейчас я поменяла свое мнение. После того случая с таблетками я решила все поменять и действовать так, как всегда хотела, — я думала, что говорю именно то, что было в мыслях у моей японки. Мне казалось, что иначе и быть не могло.

— Поэтому так резко изменилась? Ты же теперь совсем другой человек!

— Я все тот же человек, — разуверила я его, — просто у тебя не было возможности узнать меня лучше.

Я улыбнулась и протянула мальчику руку. Он удивленно на нее посмотрел, затем взглянул на мое улыбающееся лицо и робко пожал руку в ответ.

— Давай с этого момента попробуем лучше узнать друг друга. Меня зовут Нобуко, мне пятнадцать…

— …я люблю классическую литературу, фильмы ужасов и иногда пытаюсь научиться вязать крючком, — диктовала мне Нобуко, а я повторяла ее слова. Услышав про ее интересы, я и сама немало удивилась. В ее комнате не было ничего, говорившее об ее увлечениях, где же она все прятала?

— Синити, почти четырнадцать, люблю физику и хочу стать инженером-проектировщиком робототехники.

— Оу, — выдали мы одновременно с Нобуко.

— Теперь понятно, почему он такой на учебе зацикленный, — сказала она мне, и я едва сдержалась, чтоб не рассмеяться, кажется, Нобуко Танака нахваталась у меня словечек.

Кажется, жизнь наладилась. Теперь Синити не был столь неблагожелателен к нам с Нобуко, чему невероятно удивились мама и папа. Мусор не появлялся в моем школьном ящике для обуви, а в классе никто не доставал. Кроме, наверное, Соске, этот парень находил любой повод, чтобы заговорить со мной. Мне же приходилось напрягать все извилины, чтобы избежать долгого разговора, встреч и прогулок, которых он добивался. Нобуко никак не реагировала на мои попытки убежать от парня, но я чувствовала где-то внутри ее растущее недовольство.

Первую свою неделю сдачи тестов я прожила довольно терпимо, звезд с неба не хватала, но и не завалила ни одного теста. Теперь же надвигались новые проверки знаний, и я радовалась подмоге в виде Нобуко. Более того, она прекрасно разбиралась в японской истории, литературе и языке. Математику же и физику я знала сама, ведь совсем недавно сдавала по ним ЕГЭ. Никогда вот не знаешь, где могут пригодиться такие знания.

Я таки заговорила с вечно смеющейся Аянаме. Сначала я с ней просто здоровалась, затем начала перекидываться несколькими фразами о погоде и прочей дребедени. А потом мне посчастливилось встретить ее в библиотеке. Туда я пошла, собственно, преследуя своего вундеркинда. Как бы Нобуко не отговаривала меня, я все еще хотела с ним подружиться. Однако после того случая с партой он окончательно на меня забил, и все мои новые попытки разбивались как волны о скалы.

— Привет, готовишься к тестам? — как бы невзначай спросила я у одноклассницы, и та подтвердила.

— Да, прошлый раз сдала как-то не очень хорошо.

— Я вот тоже готовлюсь.

Мы неловко замолчали. Нобуко нашептывала мне, что ничего не выйдет, что друзья так просто не заводятся, но…

— Может, позанимаемся вместе? — предложила мне одноклассница, и я с радостью согласилась.

Мы вместе делали домашнее задание, и одновременно успевали обсуждать последнее события. Аянаме похвалила меня и извинилась за то, что не поддерживала раньше. Но сейчас, судя по ее словам, она не против подружиться. И это меня радовало. Хотелось кого-то физически ощущаемого в друзья, а не просто вечно сомневающуюся во всем Нобуко в голове.

Все шло слишком хорошо, и я начинала ловить себя на мысли, что ожидаю чего-то плохого. И словно накаркала — на следующей неделе появилась Фумико. Она пыталась не выделяться, была тихой и не поднимала головы. Даже ее макияж не был обычно-кричащим. Ее подружки что-то обсудили между собой, увидев рыжеволосую одноклассницу, но к ней не подошли. Вместо этого они решили подойти ко мне.

— Привет.

— Привет, — ответила им я, немного опешив. Я была в столовой и как раз приготовилась есть рамен. До этого хотела позвать Аянаме, но та убежала по делам своего клуба, так что мне снова пришлось есть одной.

— Можно мы сядем рядом?

Нобуко засыпала меня вопросами, относительно того, что происходит, но я и сама ничего не понимала.

— Ну, садитесь, — мне было не жалко, да и интересно узнать, что они задумали.

Девочки сели и молча принялись есть. Не было похоже, чтобы они прямо-таки рвались разговаривать со мной, поэтому и я стала их игнорировать. После всего произошедшего они, кажется, поругались с Фумико и теперь были сами по себе. Однако я думала, что это меня не касается. Как же я ошибалась.

Не прошло и двух дней, как я обнаружила, что у меня появился хвостик. Эти две девочки постоянно оказывались рядом, предлагали свою помощь, пытались разговаривать на отвлеченные темы, снова подсаживались ко мне в столовой. Соске первым отреагировал на это:

— Советую не связываться тебе с ними, — шепнул он мне на уроке английского.

— Почему?

— Ни к чему хорошему это не приведет, — он мотнул головой в сторону притихшей Фумико, тщательно записывающей материал урока, — думаешь, она сама бы стала такой — без помощи своих подружек?

Больше он ничего не сказал, но общий смысл я уловила. Не будь подпевал — Фумико бы просто не осмелилась на все те плохие поступки. Однако чего эти подпевалы теперь хотели от меня? Неужели я стала чем-то вроде их нового вожака? Да быть такого не могло.

Но Нобуко думала по-другому.

— Может, она их заставляла все это делать? — говорила она, и как в подтверждение ее догадок одноклассницы сами заговорили на эту тему:

— Прости нас, пожалуйста, — сказала одна из них, та, что повыше. У нее были короткие черные волосы и пухлые губы. Косметики на ней было не меньше, чем на прежней Фумико. — Фумико заставляла нас делать все это, сама она никогда ничего не делала. Только руководила.

— Мы были против такого, — уверяла меня вторая, она была чуть пониже меня, с длинными каштановыми волосами. — Но ты сама знаешь, если будешь перечить ей — то можешь получить сама. И мы боялись, что если откажем подчиняться ей, то на следующий день она найдет других, кто с радостью отыграется на нас.

Звучало это все убедительно, однако что-то не давало мне покоя. Я не спешила верить в их раскаяние, но, к моему удивлению, Нобуко простила их почти сразу же.

— Она их заставляла, — говорила мне Танака, — я знаю, что это такое. Я чувствовала на себе влияние Фумико долгое время. Это правда было страшно, а они все видели и все знали…наверное, им было даже страшнее, чем мне…

Я хвалила свою японку за добросердечность и понимание, но просила все-таки не пытаться сводить с ними дружбу, именно на нее, казалось, те и претендовали. На следующий день они позвали меня в караоке. Я отказалась под каким-то надуманным предлогом, но они не сдались и обещали, что все-таки подождут меня после школы.

Нобуко очень хотела пойти на эту встречу. Ее никто никогда никуда не звал, а тут прогулка в караоке. Я убеждала ее, что компания этих двух не самая приятная, но Танака говорила, что это все моя гордость. Они и Нобуко якобы испытали похожие чувства, поэтому им можно гулять вместе.

Как по мне, младшая Танака купилась на их постоянное бегание за нами. В какой-то степени я понимала ее, общение с Аянаме пока не заходило дальше подготовки к тестам, а тут было общее переживание и общий враг — Фумико. Однако тело контролировала я, поэтому после уроков я уверенно последовала домой, игнорируя все протесты Нобуко.

— Я очень хочу пойти! — уже кричала она в моей голове, пока я переобувалась. — Ты ничего не понимаешь!

— Давай, мы сходим куда-нибудь в кафе, ты успокоишься…

— Ты не понимаешь! — я чувствовала усиливающийся жар внутри себя, Нобуко явно негодовала, что было в новинку для меня. — Если я хочу пойти гулять, значит, мы должны пойти. Тело мое, и жизнь моя, так что ты обязана сделать так, как я хочу!

— Ничего не знаю, — голова начинала раскалываться и жутко болеть. От гнева и недовольства Нобуко гудело в ушах, и начинали дожать ноги. Хотелось присесть и прийти в себя, но Нобуко продолжала кричать, и ее голос становился все тверже и громче.

— Это мое тело, — кричала она, и я морщилась от жуткой боли, охватившей голову.

— Нет, — выдохнула я, еле ворочая языком, повернулась к выходу, — мы лучше пойдем домой и там…

— ЭТО МОЕ ТЕЛО!

Я не поняла, что произошло дальше. Темнота накрыла мне глаза, а голова резко закружилась. Мне показалось, что я падаю куда-то вниз на большой скорости, а потом словно зависла прямо в воздухе. Я слышала все те же школьные звуки, но они доносились как-то приглушенно, словно между нами была какая-то преграда. Я открыла глаза и чуть не выругалась — я видела, как мимо проплывают стены коридора и двери кабинетов. Я попыталась остановиться, но ничего не вышло, попыталась поднять руку или ногу — но те меня не слушались. Когда перед глазами появилась лестница, и я начала подниматься на второй этаж и идти в сторону класса, где меня обещали ждать, я осознала, что случилось — Нобуко вернула себе контроль телом.

— Эй, Нобуко, давай поговорим! Выслушай меня!

Я кричала как можно громче, но та меня игнорировала. Впервые Танака была настроена столь решительно, и эта решительность мне не нравилась, ну почему она не могла выбрать себе в приятели тех, кого я ей выбрала?

Она уже подходила к классу, и я напряглась, стараясь остановить тело. Если она смогла взять контроль, лишь показав свою решительность, чем я отличаюсь? Моя решимость не идти в караоке ничуть не меньше ее желания туда пойти.

— Нет! — крикнула я, собирая всю волю в кулак и выбрасывая невидимую руку вперед.

Нобуко остановилась в нескольких метрах от кабинета с вытянутой рукой.

— Отпусти меня уже, — услышала я ее голос. — Я хочу пойти с ними, ты же сама меня учила добиваться того, чего я хочу.

— Но ведь они обижали тебя, а теперь притворяются паиньками, ты же должна иметь хоть малейшее чувство гордости!

— Ты все время диктуешь мне, что я должна иметь, а что не должна, — Нобуко явно была зла. Она пыталась сдвинуться с места, но я ее не пускала. — Я сама могу делать решения, ты сама сказала, что я могу…

— Но сейчас-то мы должны решать вдвоем! Тело-то у нас одно на двоих, и…

— Это мое тело!

От выкрика девочки меня снесло куда-то вглубь непонятной мне вязкой черноты. Она вернула себе полной контроль над телом. Тяжело дыша, словно преодолела многокилометровый кросс, она вдруг развернулась и убежала обратно вниз по лестнице.

Она выбежала из школы, миновала торговый квартал и вбежала в парк, где долгое время приходила в себя. Затем села на скамейку и молча уставилась на дедушку, выгуливающего небольшую таксу неподалеку. Мы молчали. Обе были злы и сердились друг на друга. Если бы она не закричала так громко вслух, ей бы не пришлось убегать из школы. А так ее бы посчитали странной, как минимум — стоит и кричит у дверей класса про свое тело.

Дедушка медленно переставлял ноги и крутил головой, стараясь уследить за своей собакой, бегающей как сумасшедшая. Она обнюхивала всех прохожих, все столбы и скамейки, а после возвращалась к деду, громко гавкая. Странно, но наблюдение за ними постепенно успокоило меня. И, видимо, Нобуко тоже пришла в себя.

— У меня никогда не было друзей. А тут такой шанс подружиться. Я не хотела его упускать. Разве это неправильно?

Я не могла сказать, что неправильно, как не могла научить ее быть чуть более гордой. Немного подумав, я сдалась.

— Если они снова тебя позовут, мы сходим. Только давай пойдем вместе, все-таки пока что мы делим одно тело, а, значит, должны договариваться.

— Хорошо.

Танака согласилась, но не вернула мне управление телом. Теперь мы с ней поменялись местами, и место наблюдателя мне совсем не нравилось. Не знаю, как Нобуко терпела меня в главной роли столько времени, но одно было ясно точно — надолго мы не сможем делить тело. Кто-то из нас должен будет уйти, и я догадывалась, кто именно. Как же горько и обидно становилось от этого.

После того, как Нобуко вернула контроль над телом, наши с ней отношения чуть похолодели. И не оттого, что она стала меня игнорировать, наоборот, став во главе самой себя, она то и дело спрашивала, что и как лучше сделать, что сказать и как ответить, но вот я действительно начинала замыкаться в себе. Каждый ее успех, каждый шаг вперед бил по мне все с возрастающей силой. Если бы я могла плакать — я бы, наверное, заплакала.

Мне казалось нечестным все, что со мной происходило. Раньше у меня не возникало мысли обдумать все, что со мной произошло, но теперь, когда волнений стало меньше, я то и дело задавалась вопросом — а почему я не умерла, а проснулась в теле Нобуко? Из всех моих размышлений вывод всегда получался один — чтобы помочь ей. Чтобы научить бороться, ведь чего-чего, а это я умела.

Но что тогда случиться потом? Где я очнусь следующим утром, когда Нобуко станет достаточно сильной и самостоятельной?

Моя Танака была на удивление вежливой и воспитанной: все время кланялась, робко улыбалась и приветливо разговаривала. Сначала ей было трудновато смотреть на людей, ведь раньше ее глаза скрывала челка, но она быстро преодолевала эту трудность, за время со мной она привыкла видеть лица и глаза людей, и теперь окружающие уже не были для нее столь пугающими.

Мы наконец пообедали вместе с Аянаме и ее подругами, однако бывшие подпевалы Фумико также не давали нам покоя. Они все продолжали ходить за нами следом, выполнять какие-то мелкие поручения и постепенно Нобуко свыклась с тем, что у нее есть личные «почти что подчиненные». Лично мне это все казалось странным, как и Соске, который все также нас преследовал.

— Лучше бы ты послала куда их подальше, — предостерегал он на уроке, но его заметил учитель и кинул мелом прямо ему в голову. Все засмеялись, а Соске пришлось от нас отстать.

Уже серел над городом ноябрь, все начинали теплей одеваться и жаловаться на порывы холодного ветра. Пустели деревья, все реже щебетали японские птицы. Все готовились к зимней спячке, почти такой же скучной и монотонной, как и в России.

В один из таких прохладных дней наш сосед по парте начал активную атаку на Нобуко. Он подлавливал ее где только можно, звал гулять, в кино, в столовую, даже на школьный стадион. И Танака не всегда успевала отвечать ему сама, я быстро реагировала и диктовала ей, что и как делать, но порой мне казалось, что и не так уж она хочет избежать ухаживаний. С каждым разом она звучала все неубедительней и уворачивалась словно только для виду. А потом Соске поймал ее в коридоре и затащил в пустой класс.

Я только видела происходящее и не могла как-то повлиять на события. Однако я прекрасно чувствовала учащенное сердцебиение Нобуко, ее волнение и какое-то тонкое скрытое ожидание.

Парень тащил нас за руку, затем развернул и прижал к стенке, нависая сверху. Он уперся в наши глаза своими черными и, кажется, разве что не сжирал нас ими.

— Мне надоело за тобой бегать, — сказал он, и Нобуко чуть съежилась от его тона. Однако я наоборот, к своему удивлению, разомлела. Этот Соске четко знал, чего хотел, и действовал, а не болтал. Мне такое нравилось. Я вдруг приуныла, и что с того, что нравилось — довольствоваться-то всем этим все равно не мне.

— Я не понимаю, — начала Нобуко, но ей не дали договорить:

— Все ты понимаешь. Постоянно юлишь, прячешь глаза или отшучиваешься. А затем ведешь себя так, будто ничего и не было. Знаешь, я ведь не деревянный, меня это бесит.

Нобуко попыталась что-нибудь ответить, но запнулась и отвернулась. Лишь бы не смотреть в его черные настырные глаза. Однако Соске тут же взял ее за подбородок и повернул обратно, наклонившись еще ниже.

— Ох, что будет, — прошептала я, понимая, что сейчас мы с Нобуко вляпались в любовные отношения. Ни у меня, ни у нее не было ни сил, ни желания отталкивать от себя парня. Чего сейчас хотелось, так это продолжения и чуть больше настырности от него.

— Я не юлю, я…

Нобуко терялась в собственных словах, что-то пыталась говорить, а я чувствовала, как поднимается в ее теле температура. Меня обдавало жаром со всех сторон, а затем и началась какая-то непонятная вибрация, когда Соске посмотрел на губы Танака:

— Если ты сейчас ничего не сделаешь, я сделаю так, что ты станешь моей, — он помолчал и добавил, — девушкой.

Вибрация превратилась в сумасшедшую тряску, кажется, теперь я знаю, как выглядит изнутри сильное волнение вперемешку с любовной чехардой.

Соске, не дожидаясь никаких ответных действия, быстро наклонился и поцеловал Нобуко. Я чувствовала, как ее сердце пропустило удар, а потом стало темно. Она закрыла глаза, и все, что я ощущала — это влажность и теплоту на губах, легкий запах от шампуня, мягкость кожи Соске. Если бы он знал, что целует одновременно двоих…

Оторвался он от нас только со звонком, и сразу стало неуютно, будто от тебя отделили какую-то важную часть. Я услышала смешок, и Соске довольным голосом сообщил:

— Выходит, теперь у меня есть девушка.

Он взял красную от смущения Нобуко и повел ее в класс. Разумеется, одноклассники, заметив, что мы держимся за руки, тут же заголосили во весь голос. Такой радостной Танака еще не была, я чувствовала себя мамочкой, отдавшей дочь замуж. Такое приятное удовлетворение и в то же время глупая и непонятная тоска.

Теперь Нобуко стала обедать со своим парнем. Большеротый Ичимару, к моему сожалению, не замолкал ни на минуту. Пару раз мы гуляли огромными компаниями, я уговорила Нобуко позвать с нами Аянами и Акиру. Аянаме с радостью согласилась, но вот Акира только вскинул бровь, словно спрашиваю, с той ли я планеты вообще, что и он.

— Даже я с ним разговаривать побаиваюсь, — говорил нам Ичимару, — он вечно что-нибудь такое скажет, что дураком себя чувствуешь.

Бывшие подружки Фумико теперь еще более рьяно бегали за Нобуко и радостно восседали рядом с ней и Соске во время школьных перемен. Я поняла, что девочки на то и ставили — ничего в их жизни и не изменилось, подумаешь, поменялась королева. Место-то осталось прежним. Фумико же с каждым днем словно бледнела, она старалась вести себя как можно тише, ни с кем не разговаривала, и, если бы можно было исчезнуть или истлеть, она бы точно это сделала. Я не знаю, что ей наговорили родители и директор, но мне невольно становилось ее жаль.

— Она теперь точь-в-точь, как я раньше, — заметила как-то раз Нобуко.

Теперь у меня было с чем сравнить. Теперь я была как будто сторонним наблюдателем и видела гораздо больше, чем сама Нобуко. Например, я отчетливо видела, как она изменилась. Стала увереннее, смелее и чуточку наглее. Ее вежливость и милая робость никуда не ушли, но постоянное общение с людьми, а еще и не всегда хорошее влияние бывших подпевал Фумико делали свое дело. Моя японка все меньше нуждалась в моей помощи.

К концу ноября случилось так, что она в течение целых четырех дней ни разу со мной не заговорила. Не начинала разговор и я. Наверное, все из-за своей гордости. Мне казалось немного унизительным просить поговорить со мной. Хотя бы чуть-чуть. Зато я с первых рядов наблюдала развитие романа с Соске и часто чувствовала все то волнение, страх и радость, что ощущала хозяйка тела. Парень вел себя уверенно, чуть нагловато, но в меру. Обнимал и тискал, не переходя какой-то неуловимой границы, из-за которой лично я бы взревела, целовал в щеки и губы так, что сердце подскакивало. А еще часто на нас смотрел — на уроке, на переменах, после уроков. То ли любовался, то ли что. Но это было волнительно и приятно.

Не знаю, на каком моменте Нобуко повернула не туда.

Сначала все шло хорошо. Затем бывшие подружки Фумико стали кидать неприятные замечания рыжеволосой, на которые та старалась не реагировать. Хотя было видно, как больно они ее задевали. Я пыталась уговорить Нобуко уговорить их больше не делать, и Танака сначала так и поступала. Но как-то постепенно ее замечания девочкам сошли на нет, затем вместо молчания пошли короткие и колкие словечки от самой Нобуко. Казалось, она постепенно становится прежней Фумико. И это не радовало ни меня, ни Соске, который нет-нет, да и попросит ее следить за языком.

Молчаливость рыжеволосой одноклассницы на все выпады Нобуко и ее новых подпевал — или ее новых подпевал и Нобуко, со временем уже стало непонятно, кто зачинщик, а кто нет — только раззадоривала девочек. Постепенно ее обидные слова превращались в вылитый сок, испорченную форму, как бы невзначай выроненный на нее мусор. Фумико становилась все более забитой и незаметной, казалось, она вздрагивала при каждом появлении Нобуко и ее подпевал, ожидая очередной подачки в свой адрес.

А Соске молчал, наблюдая за Танака. Не знаю, заметила ли сама японка, но он перестал ее обнимать, почти никуда с ней не ходил и ни целовал. Эх, Нобуко, что же ты творишь.

В начале декабря после очередного мерзко-холодного дождя унылое утро предвещало такой же унылый день. Деревья были голые и казались неприятно черными на фоне безликого неба. Все как будто засыпали на ходу, что уж говорить обо мне, запертой внутри Нобуко, девушке.

Все уроки проходили монотонно и одинаково. Танака не знала, чем себя занять. Сидела и посматривала на спину впереди сидящей Фумико. Ее рыжие волосы поблекли, спина ссутулилать, и вся она словно уменьшилась, наеврное, из-за того, что постоянно чувствовала на себе взгляд неприятельницы. Справа Соске ритмично постукивал карандашом по учебнику, ни на кого не обращая внимания. На Нобуко он не реагировал, а на переменах и вовсе выходил из класса с друзьями, как будто не желая ненароком попасться на разговор со своей девушкой.

Не знаю, как так получилось, но окончание дня было самым ужасным из всех, что мне приходилось испытать с Нобуко. До конца уроков ей так и не удалось поговорить с Соске:

— Извини, у меня сейчас тренировка, — кинул он ей, закидывая сумку через плечо. Собственно, у него были тренировки по баскетболу чуть ли не каждый день, но раньше он сетовал на них, теперь же радостно уходил.

— Эй, Нобуко-тян, может тогда пробежимся по магазинам? — предложила ей Рей, там самая, что была с короткими волосами. Я ни разу не видела ее в грустном расположении духа, однако раздраженной она была часто.

— Наверное, — Танака осмотрела свои ногти, за которыми принялась активно ухаживать по совету все той же Рей. — Надо зайти и маникюр сделать, — это было долгое занятие. Они все трое усаживались за столы в торговом центре, и девушки за противоположным краем стола начинали работать пилочками, кремами, лаками.

Пока они разговаривали, Фумико быстро скидала учебники в сумку и постаралась как можно незаметнее выйти из класса. Не знаю, кой черт дернул Рей, она вдруг соскочила с места и преградила бывшей подруге дорогу:

— А, может, возьмем ее с собой?

— Зачем? — не поняла Нобуко, но я ощутила, как внутри у нее что-то задрожало в предвкушении.

— Погуляем. Как раньше. Да, Фумико?

Рыжеволосая втянула голову в шею и постаралась обогнуть высокую Рей, однако та ее не пропустила. В классе уже никого не осталось, кроме этой четверки.

— Ну, Фумико, давай погуляем? А можно сходить погулять и за школу, там сейчас тоже неплохо.

Нобуко, кажется, сомневалась, и я попробовала ее уговорить:

— Нобуко, не надо ничего ей делать! Отпустите ее уже.

Танака будто слышала и не слышала мои слова. Она пока ничего не предпринимала, но ее подпевалы стали только активнее:

— Давай сводим Фумико погулять за школой, а, Нобуко-тян? Прямо так же, как она водила гулять тебя этой весной.

Танака напряглась, а я заговорила быстрее и громче:

— Нобуко, не слушай ее! Не надо ничего делать с Фумико, не уподобляйся ей, ты же не такая!

— Ну? Нобуко? — Рей застыла, пристально и вопросительно смотря на мою японку. От ее взгляда даже мне стало не по себе.

— Х-хорошо, — согласилась Нобуко, и я закричала на нее, что есть мочи:

— Да ты совсем сдурела! Ты же хорошая девочка! Что ты делаешь вообще?

Но Танака младшая только отмахивалась от меня, следуя за подружками, тащащими почти не сопротивляющуюся Фумико за школу.

— Мы только припугнем ее, только припугнем, — говорила мне Нобуко, но в ее словах не было ничего, кроме возбуждения.

За школой было безлюдно. Мокрая грязь из-за прошедшего дождя неприятно хлюпала под ногами, местами все еще блестели лужи.

— Нобуко, пожалуйста, не делай ничего, — не переставала я увещевать японку, но та уже словно и вовсе меня не слышала.

— Фумико-тян, — говорила Рей, обходя девочку по кругу, вторая встала сзади, не давая рыжеволосой возможности сбежать, — ты знаешь, как нам было неприятно, когда ты заставляла нас делать всякие нехорошие вещи? А как было плохо и больно Нобуко?

Фумико опустила голову и опустила плечи, казалось, у нее дрожали коленки.

— Ты сделала очень много нехороших вещей, а еще ты ни разу не извинилась за них! — Рей уже кричала, выглядела она сильно раздраженной. Она всегда быстро заводилась, как я заметила.

— Извините, — сказала едва слышно рыжеволосая, и Нобуко внутренне возликовала. Видимо, все происходящее приносило ей невероятное удовольствие.

— Я не слышу! — крикнула Рей, наступая на Фумико. Та сделала несколько шагов назад и уперлась на длинноволосую одноклассницу, поджидающую ее сзади.

— Извините, — повторила бывшая задира чуть громче.

— Я очень плохо тебя слышу. Что ты там сказала? Нобуко-тян, ты слышала? — Рей повернулась к Танака.

— Скажи, что слышала, и закончите на этом, — говорила я ей.

— Нет, не слышала. Ничего не слышала, — ответила хозяйка моего тела, и я почувствовала себя невероятно беспомощной и бесполезной. — Пусть попросит прощения пятьдесят раз, и я что-нибудь услышу.

Слова Нобуко походили на яд, они больно жалили меня, уничтожали. Мне было жалко Фумико, ее несчастный вид, наоборот, казалось, подначивал девочек.

— И вправду, — скажи пятьдесят раз «Простите меня», и мы тебя извиним, ты же просила Нобуко извиняться столько же раз.

Так вот оно что. Танака мстит за прошлый раз, и, не удивлюсь, если она делает все абсолютно по той же схеме, по которой действовала ее одноклассница.

— Простите меня, — выговорила Фумико, и мне почему-то захотелось плакать.

— Нобуко, пожалуйста, прекрати это. Ты же унижаешь не только ее, но и себя.

— Заткнись! — крикнула Нобуко, и все удивленно на нее уставились. Она тяжело дышала и будто что-то ворочала внутри себя. Мне показалось, что она еще сомневается, и продолжила уговаривать ее прекратить все это издевательство, однако с каждым моим словом Танака склонялась в противоположную сторону. — Ты ничего не понимаешь! Она издевалась надо мной! Смеялась! Глумилась! Унижала! И ей было плевать на то, что я чувствую. Почему же я теперь должна останавливаться? — Нобуко сжала кулаки и быстро подошла к опешившим девочкам.

Ее новые подружки удивленно на нее смотрели, однако Фумико понимала, что сейчас произойдет. Наверное, она понимала, что слишком виновата перед Танака, и была готова к тому, что ее заставят ответить в таком же духе.

— Ты будешь просить прощения сто раз! За каждое издевательство, что ты устраивала надо мной! — Нобуко пихала Фумико в грудь, и та отступала, но ее снова пихали, до тех пор, пока она не упала.

— Господи, Нобуко, остановись!

— Проси прощения! — вскрикнула Танака, не реагируя на меня.

Фумико испуганно смотрела на Нобуко, лицо ее было абсолютно белым, а волосы сильно растрепались. Девочка лежала в грязи, ее руки, спина, затылок — все было перепачкано.

— Вставай на колени и проси прощения, — подхватила Нобуко Рей, и они вдвоем встали над Фумико.

Та послушно встала на колени, упершись ладонями в последождевую грязь. Несколько долгих мерзких минут я наблюдала, как она просит прощения у той, которую я учила стоять за себя. Не такой я хотела бы видеть Нобуко. Она выбрала совершенно не тот путь, что я бы хотела. Она меня разочаровала.

С каждым новым извинением Нобуко торжествовала, внутри нее прыгали и ликовали какие-то черти, она удовлетворенно смеялась и отпускала шуточки в адрес грязной извиняющейся Фумико.

— Что же вы делаете такое?

Нобуко вздрогнула. У угла школы стоял Соске и зло смотрел на всех.

— Что ты здесь забыл?

Вместо ответа парень подошел к рыжеволосой однокласснице и помог ей встать. Она беспомощно повисла на нем, как кукла, словно все произошедшее выбило из нее дух. Никто из девочек не попытался его остановить. Только вот внутри Нобуко поднялось негодование.

— Почему ты ей помогаешь? — Соске не ответил, и она продолжила сыпать его вопросами, — ты не помог мне, когда она издевалась надо мной, хотя сам говорил, что все видел. Так почему сейчас ты помогаешь ей?

Соске приобнял безвольно повисшую Фумико, и посмотрел, наконец, на Танака младшую. Столько досады и разочарования в одном лишь взгляде я еще никогда не видела:

— Ты моя девушка, и мне приходится отвечать за твои поступки. В тот же раз никто из вас мне никем не приходился, а я не имею привычки встревать во все подряд разборки, — он помолчал и горько ухмыльнулся, — знаешь, ты мне понравилась, когда обстригла волосы и стала смотреть на всех так открыто и просто. Я радовался, что смог найти такую интересную девушку. А потом ты стала меняться, портиться, походить на прежнюю Фумико. Тебя словно подменили. И знаешь, мне это не по нраву. Мне больше не нужна такая подруга. Извини, но это все.

Он сказал все это и ушел, уводя с собой жалко выглядящую Фумико.

Не знаю, что больше подействовало на Нобуко — слова или взгляд парня — но внутри у нее все сжалось. Я чувствовала, как защипали от слез ее глаза, как съедали ее обида и стыд. Ее подпевалы сказали, что не хотят мешать их с Соске разборкам, и быстро убежали, оставив ее одну.

Танака Нобуко, не обращая внимания на окружающее, дошла до парка, где мы сидели с ней в прошлый раз. Теперь никто здесь не гулял, было уже темно, и очень холодно для прогулок. Слева горел неяркий фонарь, и голые деревья и кусты неприветливо качали ветвями при каждом порыве ветра.

Девочка, кажется, не замечала ни холода, ни темноты, ни времени. Спустя час или два она с трудом разомкнула замерзшие губы и спросила меня:

— Алина, что делать?

Наверное, она ждала совета. Поддержки. Наставления. Но мне было противно. Я будто испачкалась в той же грязи, что и Фумико недавно.

— Не знаю.

— Я…я…не сдержалась, я не хотела, Рей все время кричала, и я будто с катушек съехала, это все…

— Мне все равно, — сказала я устало. Мне уже ничего не хотелось делать, менять, помогать. Я и сама была на грани — передо мной темнело пустое и беспросветное ничто. А тут еще и эта девочка, не знающая, где хорошо, а где плохо.

— Пожалуйста, помоги, — губы у Нобуко дрожали то ли от холода, то ли от надвигающейся истерики.

— Нобуко, милая, — сказала я, понимая, что у меня уже нет ни желания, ни сил что-либо делать, — иди ты в жопу. Я в тебе разочаровалась и больше не желаю с тобой разговаривать.

Вот и все. Сказала и отключилась. Все окружающее куда-то уплыло, закрутилось. Я сдалась и прекратила бороться, и это будто почувствовало пространство вокруг меня. Оно обволокло меня, утопило в тишине и изоляции. Какие-то звуки, голоса, картинки изредка доносились до моего сознания, но я на них не реагировала. Я слишком устала от всего этого. Мне очень хотелось спать. Закрыть глаза и никогда больше не видеть ничего этого. Только один раз я расслышал тихий голос своей японки, дошедший до меня сквозь сонную пелену:

— Что мне делать? Что делать?

— Бороться, — пробормотала я, отдаваясь в руки облепившему меня сну, — бороться и не сдаваться. И не кончать жизнь самоубийством.

А потом была тьма.

Нобуко Ямада лежала в своей больничной палате, ожидая, когда же ее ребенку, наконец, захочется выйти в свет. Молодая женщина медленно поглаживала свой живот и смотрела в окно, где сияло яркое летнее солнце. Она мурчала под нос какую-то мелодию и тихо улыбалась своим мыслям.

В палату вошел среднего роста мужчина, худощавый, но не тощий, чуть потрепанный из-за постоянной кутерьмы на работе. Он был одет в белый больничный халат, а в руках держал листы с записями о молодой Ямада.

— Ну что? Без изменений? — спросил он, быстро подбегая к кровати и осматривая женщину.

— Нет, — улыбнулась Нобуко и схватила доктора за руку.

— Дорогой, ты мог бы хоть чуть-чуть успокоиться, негоже врачу и мужу волноваться сильней роженицы.

Темноволосый мужчина поправил очки и смущенно улыбнулся в ответ.

— Я просто переволновался. А еще эта работа покою не дает. Туда сходи, сюда сходи, того проверь…

— Ты же сам мечтал стать врачом, чего ж теперь жаловаться.

Мужчина вздохнул и устало уселся на край кровати:

— Отец мне не говорил, что это настолько проблематично — быть врачом.

Нобуко рассмеялась и потрепала мужа по голове.

— Два дня еще. Через два дня я рожу ее. Рожу мою девочку.

— Откуда такая уверенность? С самого первого дня ты была уверена, что родишь двадцать девятого июня.

— Эх, Акира, — вздохнула молодая Ямада и снова посмотрела в окно. — Была у меня хорошая подруга. Очень хорошая. Но я не сумела до конца оценить все то, что она сделала для меня.

— И что?

— Она умерла двадцать девятого июня тринадцать лет назад.

— Сожалею, — Акира помолчал. — Но как ты связала свою подругу и нашу будущую дочь?

— Я уверена, — Нобуко повернулась к мужу, и глаза ее сияли, — уверена, что ее душа возродиться в нашем первом ребенке.

Врач только покачал головой, чего только беременные себе не навыдумывают.

— Мне пора, я только на чуть-чуть вырвался от этих медсестер, — мужчина встал и поцеловал свою жену.

— Я вообще не понимаю, как ты умудряешься приходить сюда каждый день, ты ж работаешь в другом корпусе!

— Все моя сноровка и высокий уровень интеллекта! — мужчина помахал рукой и, тяжко вздохнув, вылетел за дверь, где его тут же словила медсестра:

— Доктор Ямада, у Вас в кабинете сидит господин Сагава Соске по поводу операции на сердце его отца, он уже как десять минут…

Дверь захлопнулась, и в палате снова стало тихо. Нобуко Ямада положила руку на живот, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

— Два дня, Алина, и ты снова будешь жить. А там я сделаю все, чтобы ты стала счастливой.

Женщина улыбнулась и начала мурчать себе под нос какую-то мелодию.

* * *

Было темно. Спокойно. Я спала, и меня никто не трогал. Никаких переживаний, никаких проблем. Только тишина и покой.

А потом что-то затрещало, загудело. Меня ослепило и потащило куда-то, я пыталась сопротивляться, но не чувствовала своего тела. Ах, да, тело сейчас принадлежало Нобуко, я не могла им управлять. Тогда что же происходит?

Я попыталась открыть глаза, но по ним больно резанул яркий свет. Я слышала голоса, которые неприятно кололи слух, было неуютно и холодно.

Кто-то поднял меня и положил на что-то мягкое. Я пыталась сфокусировать взгляд, но глаза разъезжались и мало что можно было разобрать. Мельком я все же разглядела лица окружающих меня людей — японцы. Вокруг были японцы в больничной одежде. Господи, Нобуко, что же ты опять наделала?

Я попыталась ударить по огромной руке, что внезапно появилась перед моим лицом, и, к моему удивлению, моя рука среагировала. Только вот она была такой маленькой и хрупкой, такой непослушной, что мне стало обидно. Не знаю, что произошло, но мне стало невыносимо обидно, из-за того, что я снова беспомощна и снова ничего не понимаю.

Я расплакалась, разрывая всю комнату своим громким недовольным плачем.