Overworld (джен)

Лелуш был готов ко многому. Он был готов к вечности в пустоте, где нет абсолютно ничего — лишь абсолютная тьма. Он был готов раствориться в Коллективном Бессознательном, стать одним из многих, винтиком в Божественной Системе. Он был готов к адскому пеклу и Дьяволу, который бы отрастил четвертую морду специально для него*. Чего уж таить, он даже был готов к райским кущам и бесконечно скучному существованию в раю, хотя шансов попасть туда у него не было никаких.

Но вот к чему он был совершенно не готов — это к тому, что закрытые, казалось бы, мгновение назад глаза, распахнутся, являя ему картину нового мира. Первые пару секунд ему было тяжело понять, что вообще произошло. Вот он, Всемогущий Император Человечества, Властелин Мира, истекает кровью на собственном штандарте, а вот он смотрит в потолок незнакомого помещения, лежа на руках у неизвестной женщины, одетой в больничный халат.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять происходящее. Он был в родильном отделении. А медсестра, судя по всему, была акушеркой. Осознав это, Лелуш Британский не смог сдержать истеричного смеха. Точнее, он попытался засмеяться. Но тело новорожденного младенца накладывало свои ограничения. Лишь пронзительный крик младенца вырвался из его горла. Но в этом крике было все. Радость, отчаяние, неверие и сумасшедшая надежда.

Не Рай. Не Ад. Не Чистилище.

Новое тело. Новый мир. Новые правила. Все прошлые заслуги и грехи забыты, статистика сброшена, мосты сожжены и дороги назад уже нет. Волею ли случая или кого-то еще, но ему дарован еще один шанс на жизнь. И он постарается использовать этот шанс на полную катушку.

И первым делом ему нужно узнать, где он оказался, и что вообще происходит. Ведь информация — это половина победы.

Тело младенца слушалось… отвратительно. Нет, сконцентрировавшись, он мог поднять руку или дрыгнуть ногой, но это был его предел. Потребовалось немало усилий, чтобы повертеть головой, чтобы оглядеться. Глаза младенца также были малопригодны для рассматривания окружения, но и это ему не помешало.

Он находился в какой-то комнате, которая явно не была родильным отделением. Он даже вряд ли находился в больнице. Отсутствовали элементарные медицинские приборы, не говоря уже о стерильности. Даже женщина в халате медсестры на эту самую медсестру походила не слишком сильно. На кровати метрах в трех от него полулежала женщина. Спутанные каштановые волосы ниспадали по ее плечам. Лица он не мог разглядеть своим детским зрением. Она не шевелилась. Возможно, была без сознания. Возможно, спала. Но Лелуш каким-то шестым чувством, интуицией, наработанной за годы боевых действий, понял, что она мертва.

В груди что-то сжалось. Не успевшая появиться надежда на нормальное детство испарилась в осознании того, что эта женщина, его мать, мертва.

В памяти вспыхнул образ. Воспоминание.

Вспышки выстрелов. Грохот сыплющегося стеклянного витража. Кровь на лестнице. Две фигуры, одна из которых закрывает другую. Мама. Наннали.

«Значит… в этот раз я один», — подумал Лелуш, одновременно внутренне кривясь от боли. Он усилием воли удерживал себя в сознании, но с каждой секундой это становилось делать все сложнее. Детский мозг не приспособлен к взрослому разуму. А к такому разуму, которым обладал он — тем более.

Наконец, получив первичные данные, Лелуш отпустил свое сознания в объятия Морфея. Блаженная тьма затопила его сознание, даря освобождение от боли и прохладную темноту.

* * *

Лелуш… плохо запомнил первые месяцы. Большую часть времени он предпочитал проводить во сне, просыпаясь лишь для того, чтобы поесть. Поев, он сразу же отправлялся спать, поскольку тяжело было оставаться в сознании. Любая сложная умственная деятельность отзывалась приступами неимоверной головной боли, а если он начинал перенапрягаться, стремясь спланировать еще один кусочек собственной жизни, то из носа начинала течь кровь, и вокруг него начиналось неприятная беготня.

Но в те редкие моменты, когда его разум бодрствовал, а силы воли хватало на борьбу с болевыми ощущениями, ему удавалось проанализировать еще немного жизненно необходимой информации.

Первой важной деталью стало выяснение собственного имени. Судя по тому, что говорили воспитательницы, его новое имя было Том. Услышав в первый раз, Лелуш сделал мысленную гримасу, оценив оригинальность собственной матери. Но он с честью принял данное ему от рождения имя, будучи готовым пронести его через жизнь.

Чуть позже, во время одного из сеансов кормления, он с превеликим трудом смог разобрать надпись на его люльке. Он уже понял, что ему повезло попасть в страну, где основа населения была англоговорящей, так что чтение не стало для него проблемой. И надпись на его люльке гласила: «Томас Марволо Риддл». Это уже больше понравилось привычному к величественным и редким именам Лелушу. Второе имя, данное ему матерью, было на редкость неплохим. Все-таки он вырос среди британской аристократии, где была мода на вычурные имена. Да что уж говорить, если в его семье было сто восемь детей, и каждому его отец расщедрился на оригинальные имена. Один Шнайзель, Юфемия, да и сам Лелуш чего стоят!

Далее Лелуш немного определился, где он собственно находится. Благодаря тому, что он с первых минут жизни прекрасно понимал язык, ему почти сразу удалось понять, что он находится в одной из англоговорящих стран. А чуть позже, послушав разговоры воспитателей и вслушавшись в их речь, он смог определить, что находится в альма-матер своего народа. На Британских Островах.

В какой-то момент ви Британия даже предположил, что его неведомым образом занесло в прошлое его родного мира. Но эту версию он почти сразу же отмел по той простой причине, что, поглядев на календарь и обнаружив на нем декабрь 1928 года от Рождества Христова, он сравнил свои знания Новейшей истории с тем, что удалось узнать из разговоров воспитателей.

Услышав из уст взрослых слова «США», «Канада», он сразу же откинул свою идею о прошлом. В его… мире Британия к этому времени уже захватила половину Южной Америки и начинала активную экспансию в сторону континентальной Азии. И это не говоря о Северной Америке, которая к тому моменту была полностью подчинена Британии на протяжении более чем полувека.

Из разговоров воспитателей удалось также узнать и конкретное место его проживания. Он оказался новым воспитанником детского приюта имени Уильяма Вула. Или же просто «Приют Вула».

Было еще множество мелочей, замеченных им и сохраненных в памяти до поры до времени, но на анализ всего происходящего у Лелуша просто банально не хватало сил. Он и так большую часть времени бодрствования проводил в размышлениях, практически не издавая звуков и не двигаясь, чем изрядно пугал воспитателей, которые привыкли к гиперактивным, плачущим по любому поводу спиногрызам, а не к любящему одиночество убийственно спокойному малышу с редчайшим цветом глаз.

Но время шло, дни сменялись днями, сливаясь в недели, а те — в месяцы. Живя в таком полукоматозном состоянии, Том-Лелуш практически не замечал течения времени, все происходящее казалось ему одним, безумно длинным, растянутым по времени днем, которому нет конца.

К концу первого полугодия новой жизни, когда он более-менее привык к детскому телу, Лелуш принялся за аккуратные попытки ходить и говорить. И, как это обычно бывает с гениями, второе он научился делать раньше, чем первое. По сути, заговорил он почти сразу. Пришлось лишь нарабатывать произношение, дабы его можно было воспринимать обычным слухом.

Пошел же Томас уже ближе к годовалому возрасту, чем немало обрадовал воспитателей. Вообще, стоит сказать, что руководство не могло нарадоваться на тихого и спокойного Тома. Он был из тех детей, которые практически не доставляли проблем своим поведением. А уж то, что ребенок освоил связную речь в полгода, вызывало у них чувство безмерного удивления и гордости за своего воспитанника.

Сам же Лелуш клял себя за то, что так рано показал такой высокий уровень интеллекта. Заговорить связно раньше, чем пойти — это было событие, явно выходящее из ряда вон. И он дал себе зарок быть более осторожным в своих действиях, которые могли бы помешать ему в его далеко идущих планах. Хотя планов у него сейчас, как таковых-то, и не было. Какие могут быть планы у ребенка ясельной группы, пусть и с разумом и памятью девятнадцатилетнего гения?

Но наметки этого самого плана у бывшего Принца Британской Империи, безусловно, были. Хотя для выполнения самого первого пункта нужен был более-менее адекватный возраст и некоторая удача. И если возраст — дело поправимое, то удача — это лишь совокупность факторов, которыми при некоторой сноровке можно было управлять.

И он твердо был не намерен упускать свою удачу из рук.

* * *

Лелуш уже давно привык к тому, что вся его жизнь подчинена какому-либо плану. Составленному им самим, естественно. Потому что участвовать в чужих планах в качестве пешки он ненавидел. Натерпелся он этого от своего отца в детстве. И больше он не позволит подобному произойти.

И первым пунктом его собственного плана было выбраться из сиротского приюта. Да, жизнь в приюте не была плохой — во всяком случае, пока, но по опыту он мог сказать, что сиротская жизнь редко сулила хорошие перспективы в жизни.

Но приют можно было покинуть тремя способами. Ногами вперед — этот способ, по понятным причинам, не считался, потому как на ближайшие лет шестьдесят — ну, или как пойдет — Том наумирался по самое не могу, и повторять этот опыт не стремился совершенно.

Второй способ был уже поинтереснее. Можно было попасть в другой приют. В его мире одним из самых основополагающих столпов Британской Империи была так называемая «ССС», она же «Система Сортировки Сирот», благодаря которой в империи всегда было в достатке и солдат, и ученых, и офицеров. Суть Системы была такова, что в каждом детдоме внимательно следили за детьми, проявляющими яркую склонность к чему-либо, что было полезно для Британской Машины, и затем распределяли их в специальные сиротские приют-интернаты, где детей обучали в соответствии с их выраженной направленностью. Нечто подобное должно было существовать и здесь, но, насколько Том-Лелуш понял, их приют таким то ли не занимался, то ли эта система работала из рук вон плохо.

Ну и, наконец, третий — самый вероятный и одновременно самый сложный путь. Усыновление. То есть должны были найтись двое людей разного пола, которым он бы понравился настолько, чтобы они приняли его в свою семью и взяли на воспитание. Нет, в своих актерских способностях Том не сомневался, но все дело было в возрасте.

В его теперешнем полуторагодовалом возрасте было действительно проблематично провернуть какую-либо сложную операцию. А усыновление себя самого он относил к разряду «сложных» операций. Да и время играло против него — детей охотнее всего забирали из приюта до трехлетнего возраста. А это значило, что реальный шанс оказаться в нормальной и полной семье у него был лишь на протяжении этих полутора лет.

В условиях малого возраста, отсутствия столь привычного Гиасса*, да и вообще каких-либо сил и средств, кроме собственного опыта в манипуляции людьми, актерских навыков, да в умении строить умильную мордашку, этого времени могло и не хватить.

Но Лелуш не был бы собою, если бы пасовал перед такими задачами. Как-никак, после захвата целого мира все остальные задачи как-то… меркнут по сравнению с достигнутой планкой.

Довольно быстро были найдены достойные кандидаты… на должность родителей. Лелуш даже в какой-то момент почувствовал себя мерзко, когда размышлял об этом. Но затем он с презрением откинул брезгливость.

Потенциальных кандидатов звали Ланс и Гвиневра Уайтстоун. Эта молодая пара начала появляться в приюте с полтора месяца назад и как бы невзначай присматривалась к детям, что-то негромко уточняя у воспитателей по поводу тех или иных детей. Дети глазели на молодую пару с интересом, но не более того — все-таки они были слишком малы, чтобы понимать что-то подобное.

Не собираясь упускать своего шанса, Том-Лелуш решил предпринять пробный заход.

* * *

Молодой мужчина, лет тридцати на вид, с темно-каштановыми волосами и выразительными зелеными глазами общался со стоящей рядом с ним женщиной, одетой в форму работника приюта. Долговязый и жилистый, с легкой небритостью на лице, мужчина казался суровым Колоссом, возвышающимся над остальными людьми. Его живое лицо с интересом и некоторой жалостью оглядывало детей, что копошились по всему полу, занятые немногочисленными игрушками.

Сироты… Лансу Уайтстоуну всегда было жаль тех, кто по той или иной причине остался без родителей. Отчасти он сам понимал их, будучи незаконнорожденным сыном аристократического рода Уайтстоунов, он был вынужден расти с матерью, отца он видел всего раз пять в своей жизни — и то, лишь в краткие моменты времени. Когда ему было девятнадцать, мать умерла в огне пожарищ Первой Мировой. И за это он ненавидел эту войну. Пусть его служба в Королевских ВВС и позволила ему вернуть его настоящую фамилию и позволила жениться на Гвиневре, но это не умаляло его ненависти к насилию и этой войне в частности. Ведь эта война отняла у него самое дорогое. Но, в отличие от этих детей, у него была мать большую часть его сознательной жизни, и он ее помнил. У большинства этих детей… их нет. Но в ближайшее время Ланс хотел попытаться подарить хотя бы одному ребенку семью.

Нет, с репродуктивной системой у него все было в порядке. Как и у Джин, впрочем, тоже. Они даже пробовали. И не раз, надо сказать, но все их попытки были тщетны. Врачи только разводили руками, не зная, какие могут быть проблемы у двух пышущих здоровьем молодых людей.

И, наконец, на семейном совете они приняли решение попробовать усыновить одного из тех сирот, что так обильно появлялись в многочисленных лондонских приютах, что расплодились на улицах города, как грибы после дождя.

И сейчас, рассматривая детей, Ланс надеялся увидеть среди этих рожиц нечто такое… такое, что помогло бы ему выбрать.

Внезапно его взгляд пересекся с чужим, внимательным взглядом, полным понимания и какой-то надежды. Ланс отыскал источник этого взгляда. Им оказался полуторагодовалый малыш с темно-каштановыми волосами и глазами редкого светло-сиреневого цвета. Мальчонка сидел в некотором отдалении от основной массы детей и внимательно рассматривал его. И взгляд его… этот взгляд принадлежал кому угодно, но не ребенку. Слишком много в этом взгляде было ума, слишком много осознания.

— Миссис Коул?

— Да, мистер Ланс? — в голосе этой женщины так и сквозило подобострастием и наигранным уважением. Ведь этот человек мог принести ее приюту немного денег, а также избавить ее от головной боли в виде одного из детей. Нет, женщина любила детей, но она не могла не признавать, что дети — особенно в таком возрасте — являются громадным источником проблем, требующим неусыпного надзора.

— Что это за ребенок? — Ланс кивком указал на не сводящего с него глаз ребенка со странным взглядом.

Мадам Коул на секунду поморщилась, а затем расцвела в фальшивой улыбке.

— Это Том. Том Марволо Риддл. Его мать умерла родами в нашем приюте. Она лишь успела сказать его имя и фамилию. Крайне умный мальчик. Говорить научился раньше, чем ходить. Уже понемногу начинает учиться читать. Очень спокойный и ответственный малыш.

Уайтстоун и Том задумчиво глядели друг на друга. У них словно установился паритет. Как два зверя, изучающих друг друга при встрече. Эта игра взглядов — сиреневых и зеленых глаз — продолжалась несколько минут, прежде чем они одновременно разорвали контакт, словно придя к какому-то консенсусу.

— Я хочу с ним поговорить, — безапелляционным голосом заявил Уайтстоун, заставив мадам Коул поморщиться. Не любила она, когда с нею говорят таким приказным тоном, но военный офицер Королевских ВВС, да еще и герой войны, имел на это все права и привилегии. Так что ей не оставалось ничего, кроме как стерпеть и подозвать Тома для разговора.

Но мальчик все сам прекрасно понял. Отложив в сторону альбом, в котором он что-то старательно рисовал, он поднялся и подошел к взрослым.

Ланс присел, чтобы оказаться с ребенком примерно на одном уровне.

— Ну что, будем знакомы? Я — Ланс, — и протянул малышу руку.

Ребенок вновь внимательно посмотрел на него и важно, с долей пафоса заявил:

— Том. Том Риддл, — после чего пожал протянутую руку. Насколько он был способен пожать ее детскими пальцами. Две секунды они трясли руками, после чего Ланс рассмеялся, не выдержав наигранной серьезности ситуации. Том несмело улыбнулся.

— Смотрю, ты уже присмотрел себе фаворита? — раздался звонкий женский голос на входе. Там стояла молодая светловолосая девушка с живыми карими глазами. Ланс тут же поднялся и, подойдя к жене, обнял ее.

— Да, я нашел здесь одного серьезного молодого человека. Думаю, он тебе понравится.

Девушка грациозной походкой подошла к ребенку, и так же, как и Ланс, опустилась на один с ним уровень.

— Привет, Том. Меня зовут Гвиневра. Но можно просто Джин. Я жена Ланса. Рада знакомству.

Мальчик важно кивнул.

— Я тоже.

Сделано это было с таким серьезным лицом, что Джин не выдержала и рассмеялась.

— Ты такой милашка! — Джин уже было собиралась сказать что-то еще, но миссис Коул, глянув на часы, с каким-то садистским удовольствием оборвала молодую девушку.

— К сожалению, на сегодня приемные часы закончены. Приходите завтра.

Джин нахмурилась, но затем вновь светло улыбнулась.

— Извини, нам уже пора. Но мы придем к тебе завтра! — и она скоро обняла так приглянувшегося ей мальчонку и поспешила уйти. Но на выходе из комнаты она услышала тихий, но отчетливый голос мальчика.

— Я буду ждать, — и сказано это было голосом столь преисполненным уверенности и силы, что Джин поняла, что этот парень — будет ждать.

Она повернулась к мужу и, поймав его задумчивый взгляд, направленный в сторону комнаты, из которой они только вышли, поняла, что они найдут, о чем поговорить по приходу домой.

* Гиасс у Тома-Лелуша-то есть, но вот энергии на его хотя бы проявление в реальности у него не хватает. Поэтому, кстати, вокруг Тома не происходит стихийных выбросов. Гиасс кушает энергию на свое восстановление.