Overworld (джен)

Сила Короля приносит лишь только одиночество. Но ты доказал, что это не так. Правда, Лелуш?

Оно наблюдало. Насколько оно могло выражать свой интерес к происходящему в нижнем мире. Воплощение людской веры, ее эгрегор. Оно наблюдало. Наблюдало за, пожалуй, величайшим гамбитом в истории этого мира.

Гигантский передвижной трон Императора катил по шоссе. По сторонам от дороги стояли люди, много людей. Десятки и сотни тысяч человек, что решились покинуть сегодня свои дома для того, чтобы посмотреть на того… на того, кто безжалостно растерзал и уничтожил окружающую действительность. На того, кто выдернул обывателей из привычней колеи, заставил их серую жизнь измениться навсегда и безвозвратно. Самым кровавым из возможных способов. Воистину, тот человек, что сейчас сидел на троне, разрушил привычный мир и, словно стервятник, сейчас пировал на его останках.

Император чувствовал на себе этот гнетущий гнев толпы. Будь то тяжкий смрад презрения, неприкрытая ненависть или оскорбительные выкрики — все в округе словно давило на него. Но он не обращал на это внимания.

Привык, наверное. Слишком часто он оказывался в подобных ситуациях ранее. Будь то простая и понятная классовая ненависть обывателя-японца к британскому аристократу, или же тяжкая, наполненная горечью и эмоциями ненависть друзей и подчиненных, которых ты предал во имя своей цели. Он испытал это все.

Но сегодняшний день должен был изменить все. Он, Девяносто Девятый Император Священной Британской Империи, Антихрист, Братоубийца, Предатель, Черный Король, Зеро, Лелуш ви Британия последний раз вдыхал воздух старого мира. Наполненный ненавистью и болью. Пропитанный смрадом жестокости, немного соленый от пролитых слез и с металлическим привкусом пролитой крови.

Император беспричинно засмеялся, заставляя и без того напряженную толпу напряженно волноваться. Шепотки «Безумец… это смех настоящего Безумца», «Смеется, как сам Дьявол» расползались среди людей быстрее скорости света.

О да, сегодня будет великий день. Воистину Великий. Император даже не сомневался, что он войдет в календарь. День его смерти. Последний ход Черного короля, что так успешно притворяется Белым. День, когда старый мир окончательно падет, исчезнет, станет призраком прошлого. Это время, время крови и войн. Время тирании и ненависти пройдет. Сгинет без следа. Стоит лишь пасть последнему столпу прогнившего мира. Ему. И это произойдет сегодня.

Реквием.

Реквием по нему самому. Реквием по его мечте. Реквием по его душе. Реквием по его ошибкам. Размен Черного Короля на жизнь всего мира без ненависти. А что же до смерти, он никогда не боялся ее. Его смерть — лишь закономерный итог его плана. Воистину чудовищного и грандиозного. Он прожил свою жизнь ярко. С грохотом адронных орудий и скрежетом сминаемого металла дерущихся найтмаров, он прорвался на страницы истории, оставляя свой внушительный и кровавый след. Он стрелял лишь потому, что был готов быть застреленным. И сегодня настал день его расплаты — день, когда он заплатит своей жизнью виру за мир для его сестры. Мир без насилия и войн.

Так пусть все возликуют в этот день! День, когда Дьявол умрет!

А вот и последний актер этой кровавой пьесы под названием «Жизнь». На горизонте появился силуэт в черном плаще и с до боли знакомой маской на лице. Вороненый металл с золотистыми узорами, фиолетовое матовое стекло, острые края маски загнуты вверх.

Зеро.

Его альтер-эго. То его воплощение, под которым он был любим. Жестокая ирония судьбы, когда черное оказывается белым, а белое — черным. Еще одно напоминание ему.

И старый заклятый друг, первый и самый дорогой. Тот, с кем они прошли и огонь, и воду, и даже с некоторой натяжкой медные трубы. По разные стороны баррикад, предавая друг друга, убивая близких и родных. Его Нулевой Рыцарь. Тот, кто согласился стереть свое имя из истории нового мира, отринуть предыдущее «я», и стать знаменем. Тем знаменем, что введет мир в новую эпоху. Он стал тем, кем на самом деле должен был стать Зеро.

Найтмеры сопровождения Императора открыли огонь по неизвестному. Но этот человек, словно ведомый неким фатумом, был сейчас недосягаем, неуязвим. Снаряды из винтовок Глостеров взрывали шоссе, оставляя там выбоины, но ни один из многочисленных снарядов не попал по нападавшему.

Толпа завороженно глядела на новое действующее лицо. Она не могла поверить своим глазам. Ведь… ведь Демон-Император продолжал сидеть на своем пафосном троне и с наигранной тревогой глядеть на приближающегося революционера. С расстрельного постамента слышались неверящие крики «Зеро… Неужели… Ты пришел!!!» — Орден Черных Рыцарей до самого последнего, до самого конца держался за маску своего лидера. Не за человека под маской, а за идею. В этом были все они. Ви Британия с теплотой в последний раз оглядел тех людей, которые доверили ему когда-то свои жизни. Они сражались за идею, за маску. За Зеро. И он их предал. И он не мог винить их в их же собственных чувствах. Даже Карен. Особенно Карен.

И вот, неизвестный в маске революционера пересекает дистанцию «мертвой зоны», где найтмеры уже не могут стрелять. И в бой вступает сэр Джеремия Готтвальд. Верный данной клятве, этот полукиборг до самого конца должен выполнять свой долг, ибо нет ничего важнее чести. И Лелуш прекрасно это понимал. Но груз совершенных его Величеством грехов был тяжелее, чем долг Джеремии мог вынести. И Верный телохранитель Императора легко и непринужденно сдал победу в кратком мечном бою неизвестному.

Но Готтвальд успел поймать последний взгляд Императора, брошенный на него. И увиденное поразило его. Император улыбался. Мягко, так, как делал лишь в далеком детстве. Его программы нейроинтерфейса смогли прочитать по губам господина беззвучное «Спасибо».

И вот, тот волнительный миг, которого он так ждал, наступил. Он вяло попытался пристрелить своего друга, но, как и было запланировано, пистолет вылетел из его рук, падая на пол бесполезным куском железа. Да, может, и ему найдется место в музее, посвященному его падению. Но это будет уже после.

А пока…

Лелуш поймал свое отражение в фиолетовом стекле забрала маски. Он улыбался. Впервые за долгое время. Улыбался честно и открыто. Искренне. Он прожил свою жизнь так, как хотел. Ярко. Противоречиво. Его жизнь не была похожа на горение спички или факела. Она была подобна взрыву Фрейи, залпу тысячи орудий, взрыву сверхновой. Он добился всего. Всего, чего желал. Не для себя.

Но для других.

Натяжение. Острая сталь вычурного, словно нарочито-пафосно украшенного клинка пронзает кожу и входит в теплую плоть. Боль? Её нет. Он давно уже прошел все круги ада, и боль — его соратник, но никак не мучитель. Всегда готовый быть застреленным наконец-то нашел свой конец.

Окровавленные пальцы оставляют кровавую борозду на маске революционера и друга.

— Засим… я… Последний Император… Священной Британской Империи… вверяю… этот мир… в твои… руки…

Клинок выходит из тела, и он, лишившись опоры, падает вниз, скатываясь по пологому пандусу, на котором ковром вышит штандарт его Империи. Символично. Символично ставить точку в существовании Империи, своей кровью перечерчивая ее штандарт.

Сознание плывет… Нет. Не больно. Просто все вокруг плавно начинает погружаться во тьму.

Голос… голос?

Усилием воли он открывает глаза и концентрируется на ней.

Перед его лицом встают коричневые глаза той, ради кого он уничтожил старый, насквозь прогнивший мир. Одетая в лохмотья, с грязными, спутавшимися волосами, в порванном платье, она все так же прекрасна. Для него она всегда будет прекрасней всех.

— Живи, сестренка. Живи, — его голос слабеет с каждым словом.

— Не лей слезы понапрасну. Не плачь над моим теряющим жизнь телом. Все вокруг. Весь мир. Все эти люди, все это — это мой тебе прощальный подарок. Я выполнил свое обещание…

Лелуш уже не слышит, что она кричит — все вокруг уже давно слилось в вереницу образов, где он с трудом удерживал свое сознание на плаву.

— Прощай… сестра, — со стоном выплевывает кровь.

Она хватает его за руку.

С.С. Гиасс. Синдзюку. Кловис. Гетто. Зеро. Саитама. Корнелия. Юфи. Ланселот. Кюсю. Гавейн. Карен. Токио. Поражение. Отец. Роло. Вавилонская башня. С.С. Китай. Токио. Император. Шнайзель. Мир Гиасса. Император. Дамокл.

Жизнь. Перед разумами этих двоих проносится жизнь. Жизнь того, кто поставил себе поистине грандиозную цель и продолжал идти к ней, несмотря ни на что. Понимание приходит к ней.

Она бросается к нему на грудь, но лишь пачкается в крови.

Он уже закрыл глаза, а на устах застыла последняя улыбка.

Умирать — не больно. Он выполнил долг, и теперь может уйти. Древнее писание Хагакуре учит: «Долг тяжелее, чем гора, а смерть — легче пера». И он уходит. Легко и непринужденно.

А в ее ушах гремит последнее слово.

«Живи»

* * *

На миг мир словно застыл, почтив мгновением безмолвия память о нем. И снова пришел в движение. Но это был уже другой мир. Мир, в котором ЕГО не было. Лелуш Британский был мертв.

Мы. Мы оставим этот мир. Хотя бы в память о деяниях умершего.

Лелуш Британский действительно был способен на чудеса.

Гиасс… сила Королей, что на определенном уровне развития способна сделать человека Бессмертным. Получая Код, разумный не способен умереть своей смертью до тех пор, пока не найдет бедолагу, что разовьет свои силы достаточно, чтобы принять Код на себя. Лишь тогда ты сбросишь с себя это бремя.

Так было. Код передавался десятки и сотни раз. Не было осечек. Система работала. До этого раза. Сила Короля вышла из-под контроля, напав на свою альма-матер. Небесный механизм разрушился. И в агонии от уничтоженной системы Код, полученный одним британским принцем, никак себя не проявил. Не лечились раны, не проявлялась татуировка.

Но смерть заставила механизм прийти в действие… Вернее, то, что от этого механизма осталось. Оборванные цепи и причинно-следственные связи. Небесная Механика не выдержала такого издевательства над собой.

И разлетелась, оглашая эфир звоном бьющегося хрусталя. И никто не заметил, как искра человеческой души выстрелила из этого механизма, как из пушки. В никуда. В неизвестность.

В эфире, пространстве-между-пространств, понятия времени и расстояния настолько размыты, что тот путь, что проделала искра, неизмерим и неподвластен подсчету. Может быть, ее путь длился миг, а может, и целую вечность.

Кто знает.

Но, пролетая мимо очередного мира, душа оказалась захвачена внезапно появившимся притяжением. Новый мир искал душу. Душу для человека с необычной судьбой и наследственностью. И он ее нашел.

* * *

Лондон, 31 декабря 1926 года

Дитя, только извлеченное из материнской утробы, молчало. Нет, ребенок активно подавал признаки жизни, дрыгал ногами, дышал, и даже вяло, но все же реагировал на внешние раздражители. Но все это как-то без огонька… без души.

Сестры, принимавшие роды, аккуратно подали необычайно тихого новорожденного матери. Женщина была действительно очень плоха. Худая, даже дистрофично-тощая, со спутанными волосами, она с поразительной теплотой взяла ребенка в слабеющие с каждой секундой руки. Взяла и прижала к своей груди. Она понимала, что ее время пришло. Слишком много ошибок она совершила. И за все придется платить ее новорожденному сыну. И он будет один. Один в этом жестоком мире. Так пусть он получит хоть немного материнского тепла напоследок. Отдавая свое тепло новорожденному, она чувствовала, как жизнь утекает из нее. Когда она поняла, что ей осталось всего немного, пара минут, она поцеловала сына в лоб и передала на руки сестрам. Ее хриплый, не похожий в тот момент на женский, голос произнес.

— Его… его зовут Том — это в честь отца. Том Марволо Реддл.

И в тот же миг ее глаза остекленели. Это были ее последние слова, на которые она потратила последние капли своей жизни и магии. Меропа Гонт была мертва.

А ребенок на руках у медсестры вдруг пронзительно и громко закричал, словно знаменуя эту утрату. И никто не заметил, что карие глаза этого осиротевшего ребенка внезапно поменяли свой цвет на светло-сиреневый.

Том Марволо Реддл вступил в новую жизнь.

Лелуш был готов ко многому. Он был готов к вечности в пустоте, где нет абсолютно ничего — лишь абсолютная тьма. Он был готов раствориться в Коллективном Бессознательном, стать одним из многих, винтиком в Божественной Системе. Он был готов к адскому пеклу и Дьяволу, который бы отрастил четвертую морду специально для него*. Чего уж таить, он даже был готов к райским кущам и бесконечно скучному существованию в раю, хотя шансов попасть туда у него не было никаких.

Но вот к чему он был совершенно не готов — это к тому, что закрытые, казалось бы, мгновение назад глаза, распахнутся, являя ему картину нового мира. Первые пару секунд ему было тяжело понять, что вообще произошло. Вот он, Всемогущий Император Человечества, Властелин Мира, истекает кровью на собственном штандарте, а вот он смотрит в потолок незнакомого помещения, лежа на руках у неизвестной женщины, одетой в больничный халат.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять происходящее. Он был в родильном отделении. А медсестра, судя по всему, была акушеркой. Осознав это, Лелуш Британский не смог сдержать истеричного смеха. Точнее, он попытался засмеяться. Но тело новорожденного младенца накладывало свои ограничения. Лишь пронзительный крик младенца вырвался из его горла. Но в этом крике было все. Радость, отчаяние, неверие и сумасшедшая надежда.

Не Рай. Не Ад. Не Чистилище.

Новое тело. Новый мир. Новые правила. Все прошлые заслуги и грехи забыты, статистика сброшена, мосты сожжены и дороги назад уже нет. Волею ли случая или кого-то еще, но ему дарован еще один шанс на жизнь. И он постарается использовать этот шанс на полную катушку.

И первым делом ему нужно узнать, где он оказался, и что вообще происходит. Ведь информация — это половина победы.

Тело младенца слушалось… отвратительно. Нет, сконцентрировавшись, он мог поднять руку или дрыгнуть ногой, но это был его предел. Потребовалось немало усилий, чтобы повертеть головой, чтобы оглядеться. Глаза младенца также были малопригодны для рассматривания окружения, но и это ему не помешало.

Он находился в какой-то комнате, которая явно не была родильным отделением. Он даже вряд ли находился в больнице. Отсутствовали элементарные медицинские приборы, не говоря уже о стерильности. Даже женщина в халате медсестры на эту самую медсестру походила не слишком сильно. На кровати метрах в трех от него полулежала женщина. Спутанные каштановые волосы ниспадали по ее плечам. Лица он не мог разглядеть своим детским зрением. Она не шевелилась. Возможно, была без сознания. Возможно, спала. Но Лелуш каким-то шестым чувством, интуицией, наработанной за годы боевых действий, понял, что она мертва.

В груди что-то сжалось. Не успевшая появиться надежда на нормальное детство испарилась в осознании того, что эта женщина, его мать, мертва.

В памяти вспыхнул образ. Воспоминание.

Вспышки выстрелов. Грохот сыплющегося стеклянного витража. Кровь на лестнице. Две фигуры, одна из которых закрывает другую. Мама. Наннали.

«Значит… в этот раз я один», — подумал Лелуш, одновременно внутренне кривясь от боли. Он усилием воли удерживал себя в сознании, но с каждой секундой это становилось делать все сложнее. Детский мозг не приспособлен к взрослому разуму. А к такому разуму, которым обладал он — тем более.

Наконец, получив первичные данные, Лелуш отпустил свое сознания в объятия Морфея. Блаженная тьма затопила его сознание, даря освобождение от боли и прохладную темноту.

* * *

Лелуш… плохо запомнил первые месяцы. Большую часть времени он предпочитал проводить во сне, просыпаясь лишь для того, чтобы поесть. Поев, он сразу же отправлялся спать, поскольку тяжело было оставаться в сознании. Любая сложная умственная деятельность отзывалась приступами неимоверной головной боли, а если он начинал перенапрягаться, стремясь спланировать еще один кусочек собственной жизни, то из носа начинала течь кровь, и вокруг него начиналось неприятная беготня.

Но в те редкие моменты, когда его разум бодрствовал, а силы воли хватало на борьбу с болевыми ощущениями, ему удавалось проанализировать еще немного жизненно необходимой информации.

Первой важной деталью стало выяснение собственного имени. Судя по тому, что говорили воспитательницы, его новое имя было Том. Услышав в первый раз, Лелуш сделал мысленную гримасу, оценив оригинальность собственной матери. Но он с честью принял данное ему от рождения имя, будучи готовым пронести его через жизнь.

Чуть позже, во время одного из сеансов кормления, он с превеликим трудом смог разобрать надпись на его люльке. Он уже понял, что ему повезло попасть в страну, где основа населения была англоговорящей, так что чтение не стало для него проблемой. И надпись на его люльке гласила: «Томас Марволо Риддл». Это уже больше понравилось привычному к величественным и редким именам Лелушу. Второе имя, данное ему матерью, было на редкость неплохим. Все-таки он вырос среди британской аристократии, где была мода на вычурные имена. Да что уж говорить, если в его семье было сто восемь детей, и каждому его отец расщедрился на оригинальные имена. Один Шнайзель, Юфемия, да и сам Лелуш чего стоят!

Далее Лелуш немного определился, где он собственно находится. Благодаря тому, что он с первых минут жизни прекрасно понимал язык, ему почти сразу удалось понять, что он находится в одной из англоговорящих стран. А чуть позже, послушав разговоры воспитателей и вслушавшись в их речь, он смог определить, что находится в альма-матер своего народа. На Британских Островах.

В какой-то момент ви Британия даже предположил, что его неведомым образом занесло в прошлое его родного мира. Но эту версию он почти сразу же отмел по той простой причине, что, поглядев на календарь и обнаружив на нем декабрь 1928 года от Рождества Христова, он сравнил свои знания Новейшей истории с тем, что удалось узнать из разговоров воспитателей.

Услышав из уст взрослых слова «США», «Канада», он сразу же откинул свою идею о прошлом. В его… мире Британия к этому времени уже захватила половину Южной Америки и начинала активную экспансию в сторону континентальной Азии. И это не говоря о Северной Америке, которая к тому моменту была полностью подчинена Британии на протяжении более чем полувека.

Из разговоров воспитателей удалось также узнать и конкретное место его проживания. Он оказался новым воспитанником детского приюта имени Уильяма Вула. Или же просто «Приют Вула».

Было еще множество мелочей, замеченных им и сохраненных в памяти до поры до времени, но на анализ всего происходящего у Лелуша просто банально не хватало сил. Он и так большую часть времени бодрствования проводил в размышлениях, практически не издавая звуков и не двигаясь, чем изрядно пугал воспитателей, которые привыкли к гиперактивным, плачущим по любому поводу спиногрызам, а не к любящему одиночество убийственно спокойному малышу с редчайшим цветом глаз.

Но время шло, дни сменялись днями, сливаясь в недели, а те — в месяцы. Живя в таком полукоматозном состоянии, Том-Лелуш практически не замечал течения времени, все происходящее казалось ему одним, безумно длинным, растянутым по времени днем, которому нет конца.

К концу первого полугодия новой жизни, когда он более-менее привык к детскому телу, Лелуш принялся за аккуратные попытки ходить и говорить. И, как это обычно бывает с гениями, второе он научился делать раньше, чем первое. По сути, заговорил он почти сразу. Пришлось лишь нарабатывать произношение, дабы его можно было воспринимать обычным слухом.

Пошел же Томас уже ближе к годовалому возрасту, чем немало обрадовал воспитателей. Вообще, стоит сказать, что руководство не могло нарадоваться на тихого и спокойного Тома. Он был из тех детей, которые практически не доставляли проблем своим поведением. А уж то, что ребенок освоил связную речь в полгода, вызывало у них чувство безмерного удивления и гордости за своего воспитанника.

Сам же Лелуш клял себя за то, что так рано показал такой высокий уровень интеллекта. Заговорить связно раньше, чем пойти — это было событие, явно выходящее из ряда вон. И он дал себе зарок быть более осторожным в своих действиях, которые могли бы помешать ему в его далеко идущих планах. Хотя планов у него сейчас, как таковых-то, и не было. Какие могут быть планы у ребенка ясельной группы, пусть и с разумом и памятью девятнадцатилетнего гения?

Но наметки этого самого плана у бывшего Принца Британской Империи, безусловно, были. Хотя для выполнения самого первого пункта нужен был более-менее адекватный возраст и некоторая удача. И если возраст — дело поправимое, то удача — это лишь совокупность факторов, которыми при некоторой сноровке можно было управлять.

И он твердо был не намерен упускать свою удачу из рук.

* * *

Лелуш уже давно привык к тому, что вся его жизнь подчинена какому-либо плану. Составленному им самим, естественно. Потому что участвовать в чужих планах в качестве пешки он ненавидел. Натерпелся он этого от своего отца в детстве. И больше он не позволит подобному произойти.

И первым пунктом его собственного плана было выбраться из сиротского приюта. Да, жизнь в приюте не была плохой — во всяком случае, пока, но по опыту он мог сказать, что сиротская жизнь редко сулила хорошие перспективы в жизни.

Но приют можно было покинуть тремя способами. Ногами вперед — этот способ, по понятным причинам, не считался, потому как на ближайшие лет шестьдесят — ну, или как пойдет — Том наумирался по самое не могу, и повторять этот опыт не стремился совершенно.

Второй способ был уже поинтереснее. Можно было попасть в другой приют. В его мире одним из самых основополагающих столпов Британской Империи была так называемая «ССС», она же «Система Сортировки Сирот», благодаря которой в империи всегда было в достатке и солдат, и ученых, и офицеров. Суть Системы была такова, что в каждом детдоме внимательно следили за детьми, проявляющими яркую склонность к чему-либо, что было полезно для Британской Машины, и затем распределяли их в специальные сиротские приют-интернаты, где детей обучали в соответствии с их выраженной направленностью. Нечто подобное должно было существовать и здесь, но, насколько Том-Лелуш понял, их приют таким то ли не занимался, то ли эта система работала из рук вон плохо.

Ну и, наконец, третий — самый вероятный и одновременно самый сложный путь. Усыновление. То есть должны были найтись двое людей разного пола, которым он бы понравился настолько, чтобы они приняли его в свою семью и взяли на воспитание. Нет, в своих актерских способностях Том не сомневался, но все дело было в возрасте.

В его теперешнем полуторагодовалом возрасте было действительно проблематично провернуть какую-либо сложную операцию. А усыновление себя самого он относил к разряду «сложных» операций. Да и время играло против него — детей охотнее всего забирали из приюта до трехлетнего возраста. А это значило, что реальный шанс оказаться в нормальной и полной семье у него был лишь на протяжении этих полутора лет.

В условиях малого возраста, отсутствия столь привычного Гиасса*, да и вообще каких-либо сил и средств, кроме собственного опыта в манипуляции людьми, актерских навыков, да в умении строить умильную мордашку, этого времени могло и не хватить.

Но Лелуш не был бы собою, если бы пасовал перед такими задачами. Как-никак, после захвата целого мира все остальные задачи как-то… меркнут по сравнению с достигнутой планкой.

Довольно быстро были найдены достойные кандидаты… на должность родителей. Лелуш даже в какой-то момент почувствовал себя мерзко, когда размышлял об этом. Но затем он с презрением откинул брезгливость.

Потенциальных кандидатов звали Ланс и Гвиневра Уайтстоун. Эта молодая пара начала появляться в приюте с полтора месяца назад и как бы невзначай присматривалась к детям, что-то негромко уточняя у воспитателей по поводу тех или иных детей. Дети глазели на молодую пару с интересом, но не более того — все-таки они были слишком малы, чтобы понимать что-то подобное.

Не собираясь упускать своего шанса, Том-Лелуш решил предпринять пробный заход.

* * *

Молодой мужчина, лет тридцати на вид, с темно-каштановыми волосами и выразительными зелеными глазами общался со стоящей рядом с ним женщиной, одетой в форму работника приюта. Долговязый и жилистый, с легкой небритостью на лице, мужчина казался суровым Колоссом, возвышающимся над остальными людьми. Его живое лицо с интересом и некоторой жалостью оглядывало детей, что копошились по всему полу, занятые немногочисленными игрушками.

Сироты… Лансу Уайтстоуну всегда было жаль тех, кто по той или иной причине остался без родителей. Отчасти он сам понимал их, будучи незаконнорожденным сыном аристократического рода Уайтстоунов, он был вынужден расти с матерью, отца он видел всего раз пять в своей жизни — и то, лишь в краткие моменты времени. Когда ему было девятнадцать, мать умерла в огне пожарищ Первой Мировой. И за это он ненавидел эту войну. Пусть его служба в Королевских ВВС и позволила ему вернуть его настоящую фамилию и позволила жениться на Гвиневре, но это не умаляло его ненависти к насилию и этой войне в частности. Ведь эта война отняла у него самое дорогое. Но, в отличие от этих детей, у него была мать большую часть его сознательной жизни, и он ее помнил. У большинства этих детей… их нет. Но в ближайшее время Ланс хотел попытаться подарить хотя бы одному ребенку семью.

Нет, с репродуктивной системой у него все было в порядке. Как и у Джин, впрочем, тоже. Они даже пробовали. И не раз, надо сказать, но все их попытки были тщетны. Врачи только разводили руками, не зная, какие могут быть проблемы у двух пышущих здоровьем молодых людей.

И, наконец, на семейном совете они приняли решение попробовать усыновить одного из тех сирот, что так обильно появлялись в многочисленных лондонских приютах, что расплодились на улицах города, как грибы после дождя.

И сейчас, рассматривая детей, Ланс надеялся увидеть среди этих рожиц нечто такое… такое, что помогло бы ему выбрать.

Внезапно его взгляд пересекся с чужим, внимательным взглядом, полным понимания и какой-то надежды. Ланс отыскал источник этого взгляда. Им оказался полуторагодовалый малыш с темно-каштановыми волосами и глазами редкого светло-сиреневого цвета. Мальчонка сидел в некотором отдалении от основной массы детей и внимательно рассматривал его. И взгляд его… этот взгляд принадлежал кому угодно, но не ребенку. Слишком много в этом взгляде было ума, слишком много осознания.

— Миссис Коул?

— Да, мистер Ланс? — в голосе этой женщины так и сквозило подобострастием и наигранным уважением. Ведь этот человек мог принести ее приюту немного денег, а также избавить ее от головной боли в виде одного из детей. Нет, женщина любила детей, но она не могла не признавать, что дети — особенно в таком возрасте — являются громадным источником проблем, требующим неусыпного надзора.

— Что это за ребенок? — Ланс кивком указал на не сводящего с него глаз ребенка со странным взглядом.

Мадам Коул на секунду поморщилась, а затем расцвела в фальшивой улыбке.

— Это Том. Том Марволо Риддл. Его мать умерла родами в нашем приюте. Она лишь успела сказать его имя и фамилию. Крайне умный мальчик. Говорить научился раньше, чем ходить. Уже понемногу начинает учиться читать. Очень спокойный и ответственный малыш.

Уайтстоун и Том задумчиво глядели друг на друга. У них словно установился паритет. Как два зверя, изучающих друг друга при встрече. Эта игра взглядов — сиреневых и зеленых глаз — продолжалась несколько минут, прежде чем они одновременно разорвали контакт, словно придя к какому-то консенсусу.

— Я хочу с ним поговорить, — безапелляционным голосом заявил Уайтстоун, заставив мадам Коул поморщиться. Не любила она, когда с нею говорят таким приказным тоном, но военный офицер Королевских ВВС, да еще и герой войны, имел на это все права и привилегии. Так что ей не оставалось ничего, кроме как стерпеть и подозвать Тома для разговора.

Но мальчик все сам прекрасно понял. Отложив в сторону альбом, в котором он что-то старательно рисовал, он поднялся и подошел к взрослым.

Ланс присел, чтобы оказаться с ребенком примерно на одном уровне.

— Ну что, будем знакомы? Я — Ланс, — и протянул малышу руку.

Ребенок вновь внимательно посмотрел на него и важно, с долей пафоса заявил:

— Том. Том Риддл, — после чего пожал протянутую руку. Насколько он был способен пожать ее детскими пальцами. Две секунды они трясли руками, после чего Ланс рассмеялся, не выдержав наигранной серьезности ситуации. Том несмело улыбнулся.

— Смотрю, ты уже присмотрел себе фаворита? — раздался звонкий женский голос на входе. Там стояла молодая светловолосая девушка с живыми карими глазами. Ланс тут же поднялся и, подойдя к жене, обнял ее.

— Да, я нашел здесь одного серьезного молодого человека. Думаю, он тебе понравится.

Девушка грациозной походкой подошла к ребенку, и так же, как и Ланс, опустилась на один с ним уровень.

— Привет, Том. Меня зовут Гвиневра. Но можно просто Джин. Я жена Ланса. Рада знакомству.

Мальчик важно кивнул.

— Я тоже.

Сделано это было с таким серьезным лицом, что Джин не выдержала и рассмеялась.

— Ты такой милашка! — Джин уже было собиралась сказать что-то еще, но миссис Коул, глянув на часы, с каким-то садистским удовольствием оборвала молодую девушку.

— К сожалению, на сегодня приемные часы закончены. Приходите завтра.

Джин нахмурилась, но затем вновь светло улыбнулась.

— Извини, нам уже пора. Но мы придем к тебе завтра! — и она скоро обняла так приглянувшегося ей мальчонку и поспешила уйти. Но на выходе из комнаты она услышала тихий, но отчетливый голос мальчика.

— Я буду ждать, — и сказано это было голосом столь преисполненным уверенности и силы, что Джин поняла, что этот парень — будет ждать.

Она повернулась к мужу и, поймав его задумчивый взгляд, направленный в сторону комнаты, из которой они только вышли, поняла, что они найдут, о чем поговорить по приходу домой.

* Гиасс у Тома-Лелуша-то есть, но вот энергии на его хотя бы проявление в реальности у него не хватает. Поэтому, кстати, вокруг Тома не происходит стихийных выбросов. Гиасс кушает энергию на свое восстановление.

Прошло пять дней.

Семейство Уайтстоунов не отличалось особенной терпеливостью. Впервые увидев ребенка пять дней назад, молодая пара готовилась забрать так полюбившегося им мальчугана из приюта. Проблема состояла лишь в одном: согласится ли сам мальчик.

Все эти пять дней Ланс и Гвиневра фактически прожили в приюте, наблюдая и общаясь с мальчиком. Пусть ребенку не исполнилось и трех лет, но в его удивительно-сиреневых глазах блестел недюженный и недетский ум.

Не по годам серьезный, можно даже сказать, мрачный, мальчик тем не менее обладал каким-то странным притяжением и обаянием. И семейство Уайтстоунов не могло сопротивляться этому шарму.

И сейчас настал тот волнительный момент, когда молодая пара задаст одному не по годам умному ребенку судьбоносный вопрос.

Лелуш Ламберг, он же Том Марволо Риддл.

Эти пять дней прошли для Тома под девизом «понравься своим вероятным родителям». Не то чтобы для этого юному манипулятору пришлось прикладывать какие-то усилия, но он старался сгладить острые углы своего характера, скрывая свою натуру под маской умного не по годам, молчаливого и мрачного ребенка.

Но, давая рассмотреть себя, Лелуш не забывал рассматривать и анализировать поведение своих уже, скорее всего, родителей. И, надо сказать, что его новая семья ему импонировала. Ланс Уайтстоун был чем-то похож на его старинного друга Судзаку. Но он не верил в наивные идеалы и лозунги правящих партий. Такое мнение сложилось у Лелуша после общения с ним. К тому же, судя по рассказам Ланса, тот принадлежал к бастардам дворянского рода и не особенно любил аристократию.

А глядя на Гвиневру, Лелуш невольно вспомнил о своей родной матери. Точнее, вспомнил о тех годах, которые он провел с ней, пребывая в счастливом неведении относительно Гиасса, планов отца, а также тяготах выживания в охваченной огнем войны и восстаний стране при условии, что у тебя на руках есть младшая сестра-инвалид. Будучи медсестрой и обладая совершенно «ведьминской» внешностью, его «новая мама» была погибелью для мужчин и одновременно их спасением. Работая медсестрой при Военном Госпитале, она успела повидать очень многое — об этом Лелуш судил по отголоскам боли и переживаний, что мелькали в глазах молодой и привлекательной женщины.

Чем больше Том общался с молодой парой, тем более задумчивым становился Ланс, и тем теплее улыбалась Лелушу Гвиневра. Покидая его вчерашним вечером, пара очень туманно и неопределенно поинтересовалась мнением ребенка о смене места жительства. Настолько туманно, что Лелушу все было ясно, как божий день. И он был совершенно не против такого исхода. Все это укладывалось в рамки замышленного плана.

Поэтому весь сегодняшний день Том сидел как на иголках. Это нисколько не отразилось на его поведении — все-таки актерского таланта ему было не занимать, но внутри все сжалось в предвкушении долгожданного события. Так бывало каждый раз, когда он ожидал исполнения какого-то волнительного и важного пункта своих планов.

Надо сказать, что другие дети в его группе начинали задавать вопросы. Во всяком случае уже несколько раз воспитателям приходилась отвечать на вопрос «Это папамама Тома?». Пока это были простые детские вопросы, но рано или поздно они начнут перерастать в зависть… А зависть… Зависть рождает презрение и, в конце концов, — ненависть. А чем может ответить всеми ненавидимый или презираемый ребенок миру, который так жесток с ним? Он может ответить тем же.

Но этого Том уже никогда не узнает, потому как в его истории будет другой конец.

В зал, где находился Том вместе с остальными детьми, вошла миссис Коул. Женщина не была довольна ситуацией, которая сложилась вокруг ее воспитанника. Все-таки ребенок действительно был гением, а родители… они словно спешили, боялись чего-то не успеть. Но она смогла совладать с собой, не показать чересчур умному малышу своей реакции, хотя тот вполне обо всем мог догадаться сам.

— Том. К тебе пришли.

Не позволив предательской улыбке выползти на лицо, Лелуш аккуратно отложил альбом с рисунками и, аккуратно поднявшись, проследовал за воспитательницей в специально отведенную для подобных встреч комнату. Комната располагалась в той части здания, где были окна, потому она была озарена светом дневного солнца, которое в кое-то веки смогло прорваться сквозь свинцово-серую пелену облаков вечно окружающих Туманный Альбион.

Том не знал, для чего раньше использовали эту комнату, потому как здесь было несколько кроватей и типовая тумбочка — такая же, как в спальнях детей из старшей группы. Но, помимо этого, в комнате теперь стоял удобный угловой диван и небольшой низкий столик. На стенах были наклеены светло-серые обои с каким-то сложноразличимым рисунком. Он не особо вглядывался в него. Его больше интересовали люди.

Естественно, что Тома уже ждали. Ланс и Гвиневра о чем-то тихо разговаривали как раз в тот момент, когда миссис Коул запустила Тома внутрь и закрыла за ним дверь.

Разговор молодая пара тотчас же прекратила, неуверенно глядя на мальчика.

— Том… можешь присесть. У нас есть для тебя разговор, — мальчик кивнул и опустился на краешек дивана так, чтобы держать семейство Уайтстоунов в поле зрения.

Молодая пара неуверенно переглянулась между собой, словно пытаясь о чем-то договориться. Они оба были напряжены и собраны так, словно где-то внутри них была взведена боевая пружина. Наконец, Гвиневра собралась с силами для того, чтобы начать.

— Том… послушай пожалуйста. Я знаю, что мы с тобой знакомы всего несколько дней, и что мы толком не смогли узнать друг друга, но… ты нам очень понравился, малыш. Честно. Мы с Лансом… мы подумали. Я… мы очень хотим стать для тебя семьёй. Я понимаю, что не являюсь твоей настоящей мамой и не хочу тебе её заменить, но надеюсь, мы станем такими же близкими. У тебя появится твоя семья и твой дом, где тебя будут любить и, надеюсь, где ты будешь по-настоящему счастлив. Ты… ты согласишься жить с нами? — было видно, что каждое сказанное ею слово давалось девушке — нет, матери — с величайшим трудом.

Ланс приобнял свою жену, которая была близка к тому, чтобы разрыдаться, и выжидательно посмотрел на ребенка.

Том сидел с непроницаемым лицом и глядел как будто сквозь них. Его глаза были расфокусированы. Он думал. Несмотря на все планы и стратегии, ручеек сомнений все же подтачивал его уверенность. И сейчас он размышлял. Хочет ли он вновь иметь семью? Вновь ощутить родительскую заботу, материнское тепло, которого он так долго был лишен. Вновь почувствовать на себе груз ответственности за близких людей. Сделать себя уязвимым снова. Сможет ли он вновь пережить потерю кого-то, кто может быть ему дорог?

Но словно ниспосланный божественным провидением, в его голове возник образ. Миниатюрная девушка, сидящая на роскошном кресле-каталке в богато убранной одежде. Каштановые волосы уложены в сложную прическу. Чуть впереди от нее, посреди пустого пространства, стоит одинокий памятник. Простой надгробный камень и сухие строчки, которые сложно прочесть. И четыре одиноких розы, лежащих на надгробии. Две черных, две белых. И ни единой души вокруг. Даже других покойников в округе нет. В молитвенном жесте девушка держит руки, а взор ее устремлен куда-то вверх. Она что-то тихо, но страстно шепчет.

Будь счастлив, брат. Где бы ты ни был. Пожалуйста.

Том тряхнул головой, прогоняя незваный образ из своего сознания. Он поднял голову и внимательно посмотрел на ожидающих его решения Ланса и Гвиневру. И несмело улыбнулся. И пусть эта улыбка была, скорее, тенью того, как он мог делать это раньше, но она была искренней.

— Можно я буду звать вас мамой и папой?

Я сделаю, как ты и просила, Наннали. — эхом думал он в тот момент, когда его новоприобретенная семья сжимала его в своих объятиях. Вдруг Том понял, что ему стало тепло.

Нет, то не была температура в комнате. Нет. Это было... душевное тепло. Словно часть его души наконец-то отогрелась, наконец-то расшевелилась и воспряла из анабиоза. На краткий миг Лелуш смог почувствовать тот пик наслаждения, что принято называть "счастьем".

Я стану счастливым. Несмотря ни на что.

Timeskip

1-е сентября 1934 года. Вокзал Кингс-Кросс.

— Ты говоришь, что тебе нужно пройти сквозь ту стену, разделяющую платформы 9 и 10? — Ланс с большим скептицизмом смотрел на сына. Не то чтобы он не доверял Тому в его суждениях, все-таки Том уже не раз доказывал всей семье свой исключительный ум, кое-где переходящий в гениальность, но все эти штуки с магией были для него совсем в новинку. Все эти палочки, котлы, учебники в половине из которых написана какая-то абсолютная тарбарщина, откровенно устрашающе выглядящие реагенты для зелий — все это не добавляло Лансу спокойствия. И, конечно же, Ланс был немного зол на то, что вся эта «магия» порушила его надежды о карьере сына. В своих мечтах он уже видел Тома в Королевской Военной Академии, мысленно примерял на него кокарды и эполеты парадной офицерской формы…

Во всем этом было одно «но», с ведьминскими глазами, зовущееся его женой. С тех пор как Том пришел домой с тем странно одетым волшебником, с тех пор, когда все тот же странный волшебник рассказал им о тех чудесах, что открывает перед людьми магия, в глазах его жены появился какой-то огонек. Маленький, практически незаметный, но Ланс слишком хорошо знал свою жену и представлял себе размеры пожара, который может родиться из этого огонька. Поэтому он даже и помыслить не мог о каких-либо возражениях.

— Отец, поверь, я разделяю весь твой скептицизм. Но понимаешь, с тех пор, как мы оказались здесь, как минимум три человека уже прошли сквозь эту колонну, — голос Тома был задумчив, и создавалось впечатление, что его взгляд рассеян и смотрит на что-то, что находится вне пределав обозримого мира.

— Но тогда почему я ничего не видел? — Ланс явно был озадачен.

— Потому что на вход наложены чары отталкивающие людей.

Ланс помрачнел. Общение с некоторыми магами оставило у него весьма и весьма неприятные впечатления. Неприятно, когда тебя вообще ни во что не ставят.

Том тем временем кинул взгляд на большие часы, висящие неподалеку. На часах было без двадцати одиннадцать.

— Я должен идти. У меня не так много времени.

— Тогда иди… — но не успел Том двинуться, как отец его окликнул. — Том!

Лелуш повернулся, чтобы в следующий момент попасть в медвежьи объятия отца. Тот крепко держал своего сына, которого принимал как родного уже больше девяти лет.

— Том… я просто хочу чтобы ты знал одно. Чтобы не случилось, в какую бы передрягу ты не попал, помни где твое сердце. Не забывай об этом.

Том серьезно взглянул отцу в глаза. И на секунду в этих сиреневых омутах мигнуло нечто такое, что заставило даже видавшего виды вояку Ланса Уайтстоуна содрогнуться. Но то было лишь краткое мгновение, тень чего-то былого, что уже давно минуло. Но взгляд его был серьезен.

— Да, отец. Всегда. Поцелуй за меня Юфи.

Кое-как выбравшись из объятий, Том развернулся на каблуках новеньких школьных ботинок и, приложив некоторое усилие к тяжелой тележке, груженой багажом покатил ту в сторону стены, разделяющей платформы 9 и 10.

А еще через несколько мгновений Том исчез из виду. И никто не обратил на это внимания. Никто, кроме отца, сердце которого тревожили плохие предчувствия.

* * *

Преодолев невидимый барьер, разделяющий два мира, Лелуш принялся усиленно крутить головой, старательно изображая магглорожденного школьника, первый раз попавшего в Волшебный Мир.

«Магглорожденный — маг, родители которого не являются волшебниками или сквибами.» — Том вспомнил сухое и политкорректное определение слова из одного учебника по Истории Магии. Он находил горькую иронию в том, насколько люди разных миров похожи друг на друга в своей бесконечной гордыне. Что британцы его мира, что маги здешнего — все одинаково любят развешивать ярлыки, стремясь указать свое место тем, кто, как им кажется, ниже по своему происхождению. Магглорожденные, Одиннадцатые — разница лишь в словах.

А маги, между тем, явно не знакомы с теорией Дарвина* …

— Хогвартс Экспресс отправляется через пятнадцать минут, — громкий мужской голос разнесся под сводами вокзала, проникая в каждый закоулок. Источником звука был немолодой мужчина с густыми усами, одетый в красно-золотую ливрею**. Мужчина стоял и спокойно говорил, приставив к горлу палочку.

Том припомнил страницы «Базового Справочника Заклинаний», купленного в качестве дополнительного чтения. Раздел звуковых заклинаний был очень короток, поэтому единственное заклинание, которое приходило на ум Тому было «Сонорус», которое маги использовали вместо мегафона.

Но размышления можно было оставить и на потом, все-таки до отхода оставалось не так много времени. Том ускорил свое движение в сторону багажного вагона, вокруг которого все еще толпились многочисленные школьники, а также их родители. Том оценил размеры собственного чемодана и размеры очереди и понял, что у него есть все шансы опоздать на поезд.

Однако, Фортуна решила, что стоит явить свой ясный лик одному заново школьнику. Стоило Лелушу подойти к багажному отделению, как рядом с ним прозвучал уверенный женский голос:

— Вингардиум Левиоса, — тот же момент чемодан Лелуша плавно взлетел и двинулся по воздуху в сторону багажной полки.

Том оглянулся, чтобы посмотреть на своего нежданного помощника. В метре от него стояла симпатичная черноволосая девушка в форменной Хогвартской мантии со значком старосты на груди.

— Спасибо, мисс…

— МакГонагалл. Минерва МакГонагалл* * *

. А вы молодой человек?

— Я Том. Том Марволо Реддл. Магглорожденный.

Минерва нахмурилась. Она никогда не любила все эти разговоры о чистоте крови, пусть и была наследницей древнего шотландского рода.

— Мистер Реддл, кровь у всех красная. Но оставим эту тему. Мне кажется, вам лучше поспешить зайти в поезд. Отправление уже очень скоро.

Где-то глубоко внутри Тома одобрительно кивнул один Зеро. Первую проверку эта Макгонагалл прошла. Впереди еще… много.

— Вы правы, надо поспешить. Спасибо большое за помощь, мисс Минерва, — Том улыбнулся самой обаятельной из улыбок, на которые был способен. Судя по ответной улыбке девушки, актерского таланта он ничуть не растерял.

— Удачи тебе на распределении, Реддл. Буду держать кулаки, чтобы ты попал к нам на факультет.

На этих словах Том покинул гостеприимное общество молодой старосты Гриффиндора, наконец зайдя в поезд.

* * *

Найти купе оказалось нетривиальной задачей. Все купе, в которые только Том не заглядывал были набиты битком, или же были закрыты. Пришлось пройти целых три вагона, прежде чем Тому улыбнулась удача.

Заглянув в купе, он обнаружил там всего двоих людей, тогда как в остальные купе меньше чем по пять человек не набивалось.

— Можно к вам? А то в остальных купе все занято, — Том выдал одну из своих непередаваемых улыбок, совмещающих в себе как стеснительность, так и некоторую развязность.

— Конечно, входи! — улыбнулась ему в ответ немного нескладная девочка с жиденьким каре угольно-черных волос. Второй же попутчик просто кивнул, соглашаясь с ее мнением. Это был парень, чуть выше Лелуша на вид, одетый в строгую, формальную одежду. Да и, судя по его манере держаться, воспитание у парня было своеобразное.

— Меня Том зовут. Том Марволо Реддл. Приятно познакомится.

— Кэрол Миртл. Взаимно.

— Кевин Брукс, — парень протянул руку для рукопожатия. Том сперва растерялся, но затем поспешно пожал протянутую руку.

Том сел на свободное место и замолчал. Ему всегда было трудно заводить разговоры с новыми людьми… особенно если он был морально старше этих людей лет на двадцать. Таким образом в купе установилась неловкая тишина.

Впрочем, как говорится, природа не терпит пустоты. Стоило детям замолчать, как где-то впереди взревел паровоз, и поезд плавно тронулся с путей, унося детей куда-то в предгорья Шотландии, там где у Черного Озера раскинулся древний замок Хогвартс. Обитель Знания, Магии и Волшебства.

* * *

Несмотря на шум движущегося поезда, в том купе, где находился Том, стояла какая-то противоестественная, неправильная тишина. Лелуш неотрывно смотрел куда-то в сторону, как будто находясь где-то не здесь и не сейчас, Брукс тихо сидел, держа спину словно по струнке, но его взгляд нет-нет, да и падал на Тома. Даже несмотря на строгое воспитание отца, несмотря на манеры, вбиваемые в его голову годами и практически спартанскими условиями проживания дома, Кевин оставался ребенком, и ребенком самым обыкновенным, а как следствие жутко любопытным. Тянущимся ко всему новому, неизведанному и непознанному. И чем-то его новый знакомый ему приглянулся… знать бы еще чем.

Кэрол же, напротив, не стеснялась самой себе и была в меру неимоверна активна и с большим интересом разглядывала своих попутчиков, не стесняясь глазеть на них во все большие голубые глаза. Но и она почему-то молчала, словна чуя некую преграду. Что мешала ей разразиться пулеметной лентой вопросов обращенных прежде всего к таинственному попутчику, назвавшемуся Томом. Кэрол не знала, что в этом парне такого таинственного, но что-то в нем определенно было. Что-то такое… непохожее. Непривычное. Нетипичное. И она всеми силами пыталась понять причину этой таинственности.

Сам же Том… размышлял. Вообще последние восемь месяцев для него прошли под эгидой жуткого напряжения, неизвестности и жесткого информационного голода. Вся эта катавасия с магическим миром послала в Тартарары все планы Лелуша, оставив его наедине с новой реальностью. Реальностью, к которой он был полностью не готов. К несчастью для себя, он оказался в мире, о котором он абсолютно ничего не знал и добыча этой информации представлялась ему делом весьма и весьма проблематичным, не говоря уже о возрасте и других факторах, что неимоверно затрудняли жизнь бывшему Императору.

Но были и хорошие новости, которые добавляли в привычную жизнь Тома Реддла старых новых красок. И самое первая носила короткое имя Юфи. Или же Юфемия, если кто любит длинные имена. Юфи. Его Юфи.

Pека мыслей плавно унесла Лелуша в приятную лакуну воспоминаний.

Ретроспектива.

С момента усыновления Тома семейством Уайтстоунов прошло четыре года, и много с тех пор поменялось в жизни молодой семьи. Прежде всего семья сменила место жительства на маленький, но уютный домик в предместьях Лондона, недалеко от поместья родителей Гвиневры.

Ланс устроился работать летчиком-испытателем и время от времени пропадал на аэродромах, раз за разом испытывая новые модели самолетов. Но каждый раз он старался вернуться домой как можно раньше, к любимой жене и не менее любимому сыну. Отношение обоих родителей к приемному сыну было столь трепетным и любящим, что сдался даже такой черствый сухарь как Лелуш, потерявший в кровопролитной войне со всем миром всех друзей и большую часть семьи (причем некоторым пришлось пасть именно от его руки). В его мыслях «папа» и «мама» перестали быть условными идентификаторами двух людей, что приютили его, нет, эти люди действительно стали ему родными.

Это ощущение беззаботного детства, когда вокруг нет ни забот ни тревог, когда тебе не надо беспокоится о банальном выживании в условиях войны, когда не надо думать о пропитании для сестры, о крове над головой… все это подкупало. Заставляло расслабиться.

Лелуш всегда обладал умением замечать детали. Даже мельчайшие изменения настроения в семье Уайтостоунов не могли укрыться от его пристального взгляда. Но в последний месяц изменения стали особенно заметны. Ланс и Гвиневра как-то очень изучающе и очень виновато смотрели на Лелуша, словно пытаясь что-то для себя уяснить.

Стоило обратить на это внимание, как картина сложилась перед его глазами. В последние два месяца Гвиневра начала вести себя достаточно странно. Она старалась это скрыть, но иногда Лелуш замечал ее красные глаза, как будто от слез. Как-то за ужином она пожаловалась на постоянные головные боли.

Сложив два и два Тому стали понятны все странные взгляды и общая нервозность Уайтстоунов. Все таки он был приемным ребенком и они действительно не могли знать, как он отнесется к пополнению в семье. Будет ли он ощущать себя ненужным, притесненным.

В какой-то момент Том даже задумался, а действительно будет ли он ревновать вновь приобретенных родителей к своему брату/сестре, пусть и не по крови? Но потом он вспомнил, каким было его первое детство, как его сестра была для него единственной отдушиной, единственным человеком, ради которого он сражался против целого мира, и все сомнения в тот же миг отпали, уступив место светлой радости.

Но ситуацию надо было брать в свои руки, а для этого надо было разыграть целый спектакль. И уж кем-кем, а актером Лелуш был великолепным. И смена мира тому не воспрепятствовала.

Для начала нужно было залегендировать свои знания признаков беременности, все-таки отвечать на ненужные вопросы Тому совсем не хотелось. Поэтому пришлось инсценировать на глазах родителей задумчивую прогулку около книжных полок маленькой семейной библиотеки, где помимо всего прочего стояла медицинская литература Гвиневры.

Со стороны наверное очень комично смотрелось, когда Лелуш с упорным видом лез на шкаф, чтобы достать с одной из полок тяжеленный том общего справочника по анатомии человека. А уж путь до своей комнаты с пятикилограммовой книгой вызвал у Уайтстоунов неподдельный смех. В тот момент Том гордился собой.

А дальше все было делом техники. Повсюду таская с собой справочник, который никто и не подумал отбирать, Том делал вид, что внимательно изучает раздел посвященный беременности. Спустя неделю подробного изучения (и когда картинки развивающегося в материнской утробе плода ему вконец осточертели), Том внезапно поднялся из-за стола и подошел к Гвиневре. Положив ей руку на живот, Том поднял глаза на мать и спросил:

— А у нас будет братик или сестренка?

Лица родителей надо было видеть. Такого шока на человеческом лице Том не видывал со времен разгрома Китайской Федерации. А это было посчитай уже пять с лишним лет назад.

Но стоит отдать должное — от шока Лансы отходили недолго. Наконец, потрясенная Гвиневра смогла из себя выдавить:

— Т-том, ты… все понял?

Сделав самое честное лицо, Лелуш ответил.

— Ну, в той книжке много интересного писали, а потом я понял, что маму недавно тошнило, вот и решил спросить…

— И ты не против? Ведь…

— Против чего? Против братика или сестренки? Конечно же нет. С чего бы вдруг?

В следующий миг Том оказался смятен рыжим вихрем по имени Гвиневра, который схватил его в охапку и закружил по комнате. Спустя пару секунд к странному танцу присоединился и широко улыбающийся отец.

— Прости, что не сказали тебе сразу, Том. Мы думали, что ты не поймешь… — извиняющимся тоном проговорил ему отец.

Том многое что мог сказать по этому поводу. Но зажатый с двух сторон родителями, он пытался сохранить в своих маленьких легких достаточный запас кислорода, необходимый для выживания в столь крепких объятиях.

И улыбка у него на лице была по настоящему счастливой.

Семь месяцев спустя.

Том стоял около детской кроватки, установленной в комнате родителей, и взирал на свою новорожденную сестру. Маленькое тельце с короткими светлыми волосами пока еще неопределенного цвета и удивительными сиреневыми глазами, столь похожими на его собственные. Настолько похожими, что Лелуш не мог поверить в такое совпадение.

— Том. Познакомься — это твоя сестра. Правда мы не придумали ей еще имя, хотели с тобой посоветоваться, — Ланс и счастливая Гвиневра стояли чуть поодаль и смотрели на знакомство сына и их дочери.

Но Лелуш не слышал их. В его памяти восставали из небытия полузабытые картины прошлого.

В младенческих чертах лица своей сестры Лелуш видел отражение своего прошлого. Той страницы своего прошлого, о которой он старался забыть, как о страшном сне.

Перед его глазами вставало испуганное и непонимающее лицо молодой девушки, столь опрометчиво согласившейся на приватную встречу с ним. Перед его глазами вставали эти сиреневые глаза что с немым вопросом сейчас смотрели на него сейчас. Он видел это. Все это видел. И все это он стремился стереть из себя, чтобы не вспоминать. Не вспоминать ту боль от собственных ошибок, что стоила ему победы и жизни его сестре…

— Юфемия… — это все что он мог выдавить из себя. В этом тихом шепоте смешалось столь многое, что даже будучи шелестом на грани слышимости, голос Лелуша пробирал до костей.

Лансы переглянулись. Услышанное имя было странным, но отчего-то они каким-то внутренним ощущением понимали, чувствовали, что это имя правильное, верное.

— Знаешь… у тебя действительно хорошая голова, Том. Ну, давай дадим маме покормить малышку Юфемию, а сами пойдем приготовим чаю. Идет?

— Идет! — Том встряхнулся, отгоняя от себя наваждение. Жизнь продолжалась и нельзя было позволять призракам прошлого преследовать его.

Пять лет спустя.

Сегодня Ланс и Гвиневра в кои-то веки решили развеяться и немного пожить для себя, поэтому в середине дня они отбыли в Лондон дабы прогуляться по набережной Темзы и сходить на какое-нибудь представление в Глобусе. Детей они оставили одних в доме, будучи совершенно уверены в том, что ничего плохого не произойдет.

Том и так рос умным не по годам, если не сказать гениальным мальчиком, который с легкостью усваивал школьную программу, будто той и не было вовсе. Юфемия же во всем старалась походить на своего брата, очень рано научившись говорить и ходить. Молодые родители не могли нарадоваться на столь близкие отношения между ними. Иногда им казалась, что Юфи и Лелуш близнецы, которые лишь по воле случая родились у разных людей в разное время. Столь крепка и тесна была связь между этими двумя.

В тот момент они сидели около камина в гостинной и вместе пытались читать «Алису в Стране чудес», но больше выходило, что Том читал книгу вслух, а Юфемия восторженно вслушивалась в каждую интонацию, в каждое слово своего брата. И в какой-то момент она вдруг вздрогнула и подняла глаза на брата.

— Лелуш?..

Дезориентированный долгим чтением вслух, Том на одних рефлексах поднял голову от книги и спросил:

— Да, Юфи?

И лишь спустя несколько секунд до него дошло, что он сказал и кому он это сказал…

А между тем на глаза Юфемии навернулись слезы. Она порывисто обняла его и уткнулась брату в плечо, всхлипывая.

— Значит… все это время. Это был… ты…

Не было такого слова, каким можно было передать те ощущения, что сейчас испытывал Лелуш. Это невозможное чувство того, как нечто давно потерянное вдруг находится и занимает свое место, даря тебе ощущение полнейшего блаженства и счастья. Но и шок был немалый. У него абсолютно не укладывалось в голове, насколько исчезающе мал был шанс на их повторную встречу, которая так внезапно состоялась. Лелуш не нашел ничего лучше, кроме как прижать Юфи к себе, крепко ее обняв, и, поглаживая чуть розоватые волосы, шептать ей успокаивающие слова

— Все хорошо Юфи… Все хорошо, сестренка… это действительно я…

В тот день их отношения изменились еще раз. Если раньше Лелуш любил свою сестру, как члена своей семьи, то теперь… в тот момент он был готов еще раз провернуть весь ужасный трюк, который он проделал в прошлой жизни, но в этот раз не для Наннали, а для Юфемии.

Конец Ретроспективы.

— Тележка со сладостями! — чей-то зычный голос из прохода вырвал Тома из круговорота воспоминаний возвращая того на грешную землю.

Спустя несколько секунд дверь в их купе приоткрылась, и в помещение заглянула полного вида женщина, перед которой была. Тележка со сладостями.

— Вы что-нибудь будете? — спросила женщина мило улыбаясь. Всем своим видом и дородностью она буквально излучала позитив и добродушие.

Дети посмотрели друг на друга. Том отрицательно помотал головой. Брукс тоже сделал похожее движение, только чуть более резкое и прерывистое. Кэрол вздохнула, глядя на забитую сладкими лакомствами тележку и тоже помотала головой.

Волшебных денег у троих магглорожденных естественно не было…

Женщина еще раз улыбнулась.

— Ясно все с вами. Тогда… за счет заведения — и она дала каждому ребенку по маленькой коробочке с надписью «шоколадная лягушка».

Дети во главе с Томом хотели было поблагодарить приятную женщину, но та уже ушла, одарив их напоследок еще одной добродушной улыбкой.

Том повертел в руках странную сладость, но открывать не решился. Наверное, отправит конфету в подарок Юфи, чтобы и она могла оценить вкус волшебных сладостей. А уж он как-то обойдется.

Между тем Кевин и Кэрол уже успели прикончить свой шоколад в виде лягушек и сейчас зачарованно разглядывали пятиугольные карточки-вкалдыши с движущейся картинкой. Не будь Лелуш родом из высокоразвитого техногенного мира, где технологии шагнули далеко за рамки этого, он бы тоже удивился, а так он не более чем подметил наличие магического аналога видеозаписи.

— Слушайте, мальчики, а вы на какие факультеты собираетесь? Я вот например на Хаффлпафф, — Миртл наконец-то прорвало, и девочка дорвалась до разговора.

— Гриффиндор, — буркнул Брукс. Том искренне не понимал, действительно ли парень такой закомплексованный или же это его там замуштровали дома.

— Без разницы. Хотелось бы на Рейвенкло, но зная себя могу сказать, что у меня есть все шансы отправиться на Слизерин.

Глаза девочки округлились.

— Слизерин? Но там же сплошные аристократы, а ты…

— Магглорожденный, знаю. Поэтому если я туда попаду, жить мне будет весьма грустно. Но что-то мне подсказывает, что я справлюсь. — Лелуш пожал плечами. Да что ему, и в самом деле, могут сделать дети, которые хорошо если минимум на тринадцать лет его младше?

— Ну как знаешь… слушайте, а вы уже пробовали колдовать? Мне удалось немного почитать учебники и смот… — Дальше Том слушать Кэрол перестал. Магия, конечно, была весьма и весьма интересным предметом, куда как интереснее той же литературы, но для него она была лишь инструментом, но никак не самоцелью. Поэтому он остался безучастен к оживленному диалогу между враз растерявшим всю скованность Бруксом и фанаткой магии Кэрол. Лелуш вяло глядел на заклинания, которые они пытаются выполнить при помощи палочек, и вяло поддакивал в нужных местах, но на самом деле он практически спал с открытыми глазами, благо этот навык, свойственный почти каждому студенту или школьнику, Том раскрыл в себе очень давно.

А еще спустя два с половиной часа поезд прибыл на станцию в Хогсмиде.

*Государственной идеологией в Британской Империи мира Гиасса являлся социал-дарвинизм.

**Форменная одежда с галунами для швейцаров, лакеев, кучеров. Почему бы и машиниста не приодеть?

* * *

Авторская воля. В каноне она родилась в 1935. Здесь же она уже на пятом курсе.

* * *

За двадцать минут до того момента, когда Хогвартс Экспресс встал у перрона в Хогсмиде, по вагонам разнесся усиленный Сонорусом голос машиниста, сообщающий о скором прибытии. Сразу же после этого по всему поезду началась активная суета. Сотни школьников спешили сменить свою повседневную одежду на школьную форму. Самые предусмотрительные, впрочем, сделали это уже давно, но, как известно, любая людская масса весьма инертна в своем мышлении, так что таких, кто уже переоделся оказалось весьма и весьма мало.

Такая же участь постигла Тома и его товарищей. Стоило только им заикнуться о необходимости переодеться, как в тот же момент оба парня были мгновенно вытолканы из купе, пока Миртл в спешке переодевалась.

Надо отдать должное, переодевшись, девочка без каких-либо вопросов и сама вышла из купе, дав парням сменить одежду. Нравственность и строгие правила воспитания — это то, что выгодно отличало общество, в котором оказался Лелуш от того, в котором ему пришлось жить в его родном мире. Но и там Лелуш жил не в самом распущенном обществе — все же Япония была и оставалась одной из тех стран, в которых традиционно были сильна нравственность и мораль, и он даже знать не хотел, что творилось во всем остальном мире, ему Китайской Федерации хватило.

В таких размышлениях о традициях и нравственности Том и провел те двадцать минут, что оставались до полной остановки поезда.

Когда состав начал ощутимо замедлять ход, а за окном пополз перрон какой-то деревушки, и невдалеке виднелся берег большого озера, толпы студентов ломанулись к выходу, создавая давку, и это несмотря на предупреждения со стороны машиниста.

Его сотоварищи по вагону также намеревались ломануться к выходу. Но Лелуш вовремя спас ситуацию, показав на еще несколько десятков учеников, которые собирались делать то же самое. Оценив масштабы намечающейся давки, Кэрол и Кевин синхронно вернулись на свои места, дабы подождать, пока основная толпа выходящих схлынет.

Том же с интересом поглядывал на происходящее за окном, все так же оставаясь в легком недоумении. Но на этот раз он удивлялся уже организации процесса доставки детей в школу. Никакого организованного выхода, никакого контроля со стороны преподавателей — во всяком случае Томас не видел ни одного человека, подходящего под определение преподавателя, на перроне. И уж тем более никто не пытался контролировать давку на выходе. Нет, Том прекрасно понимал, что социальная инженерия и психология толпы — это отнюдь не те области знания, которыми интересуются маги, но неужто у них за столько лет не было ни единой проблемы, вызванной давкой на выходе из Хогвартс Экспресса?

Понемногу толкотня начала идти на убыль и уже десять минут спустя Том с товарищами вышли на улицу. Ботинки первокурсников тут же захлюпали по маленьким лужам — наследство первого осеннего дождя.

Том с наслаждением вдохнул чистый горный воздух. Отвыкнув от постоянного ожидания подвоха, перестав опасаться каждой тени, он заново учился ценить маленькие радости жизни. Такие как чистый горный воздух, например. Пусть, этот воздух и не отдает ароматом цветущей сакуры, как пахло в домике на склоне Фудзи, где Лелуш с Наннали провели дооккупационные годы, но все равно, для него этот воздух пах чем-то знакомым. Чем-то родным.

Ученики старших курсов как-то незаметно двинулись куда-то в сторону темной громады замка, что возвышался над деревней, отбрасывая исполинскую тень. Первокурсники же, в большинстве своем, остались стоять на перроне, недоуменно глядя по сторонам. Некоторые попытались было двинуться вместе со старшекурсниками, но были споро завернуты обратно старостами и просто более старшими товарищами.

Наконец, воздух на краю перрона на секунду сгустился и там сформировалась человеческая фигура. Средних лет мужчина, весьма высокого роста, с русыми волосами и недлинной бородой. Одетый в вышитую звездами мантию, которая подчеркивала его худобу, мужчина выглядел словно классический волшебник из сказок. Оглядев взглядом перрон, мужчина приложил к горлу извлеченную из широкого рукава палочку и четко проговорил:

— Первокурсники! Все за мной!

Усиленный Сонорусом голос услышали все. Бешено галдящая толпа первокурсников стала кучковаться вокруг неизвестного волшебника, который, судя по всему, принадлежал к преподавательскому составу.

Мужчина повел детей прочь со станции. Периодически оглядываясь и пересчитывая всех идущих за ним детишек, временами покрикивая что-то по типу «Не отставайте, держитесь вместе!»

Том, а вместе с ним его попутчики, старался держаться в середине колонны детей. Чтобы, если что, не считать грабли носом, но и не плестись в конце. Словом, не выделяться.

Спустя несколько минут, дети вышли к небольшому причалу, покрытому потемневшим от времени деревянным настилом. Там было пришвартовано множество маленьких лодок, достаточно больших, чтобы вместить нескольких детей, но больше двух взрослых в одну лодку не поместилось бы.

— Забирайтесь в лодки. Одна лодка — три человека, не больше. Кто полезет четвертым, тот будет добираться до Хогвартса вплавь.

Перспектива плыть через огроменное озеро не понравилась никому, поэтому дети начали забираться в лодки, что, естественно, привело к первым ссорам. Как же — если друзей больше чем трое, то, разумеется, одному человеку нужно будет плыть на другой лодке с другими детьми.

Глядя на то, как легко рушатся только-только созданные узы между людьми, Том только и мог, что криво ухмыляться в такт собственным мыслям. Было в наблюдении за этой возней что-то… Ироничное.

Но их сопровождающий все-таки не зря носил титул педагога. Он почти сразу же появлялся в месте зарождающегося конфликта или ссоры и тихим, вкрадчивым голосом пытался решать проблему. Получалось на ура. Том даже невольно зауважал мужчину. Нужно иметь большой опыт или талант в преподавании, чтобы справляться со всеми хотелками такой оравы детей.

Наконец, спустя десять минут, все дети были рассажены по лодкам, и целая флотилия из лодченок тронулась в путь. Возглавляла процессию лодка преподавателя в странной мантии. Он стоял на носу одной из лодок и держал волшебную палочку поднятой острием кверху. На кончике палочки светился голубой огонек. И, судя по всему, это было какое-то заклинание, потому как все лодки двигались сами по себе, без привлечения каких-либо движущих сил.

— Я читала, что в Черном озере водится гигантский кальмар, — Кэрол задумчиво глядела в черную водную гладь, что простиралась на десятки и сотни метров вокруг.

— Бред. Кальмары не могут жить в пресной воде.

— Не знаю, но в «Истории Хогвартса» так написано…

— Там реально так написано, — Том решил поддержать разговор.

— Но как?

— Магия…

Наконец, процессия лодок выплыла из небольшой, закрытой почти со всех сторон, бухты около Хогсмида и вышла напрямую в озеро.

А над озером возвышался он.

Хогвартс.

— Красота… — только и смогла прошептать Кэрол.

Шедевр магической и человеческой замковой архитектуры, громадная крепость, раскинувшаяся на скале, нависающей над озером. Громадные башни-шпили вздымались к небесам создавая ощущение некой… воздушности этой конструкции. Но вместе с тем, одного взгляда хватало, чтобы понять, что перед ними была твердыня. Долговечная, неприступная и надежная.

Лелуш слабо разбирался в фортификации средневековых замков, но по достоинству смог оценить обороноспособность замка. Многочисленные бойницы, позволяющие защитникам эффективно вести огонь с разной дальностью поражения. Мощные стены внешнего бастиона позволяли не бояться штурма.

Замок, казалось бы, сочетал в себе несочетаемое. Красоту и волшебство атмосферы настоящего рыцарского замка, вместе с мощными стенами настоящей крепости.

Сияющий сотнями окон, Хогвартс походил на ожившую сказку, мечту ребенка о кусочке чуда. Но было на душе у Тома гадкое ощущение, что все это, вся внешняя красота, внешний лоск — не более чем мишура.

* * *

Их провели по богато украшенным залам и коридорам прямиком к гигантским деревянным дверям, которые были окованы железом. Они больше походили на ворота, чем на двери. А за дверьми слышался многоголосый гомон толпы. Вся школа находилась за ними.

— Когда вы войдете в Большой Зал, оставайтесь на своих местах, до того момента пока я не вызову вас по списку, — бородатый маг, стоя на возвышении, давал детям последние наставления. — Вы должны будете надеть специальный артефакт, изготовленный еще Основателями Хогвартса — Распределяющую Шляпу. Именно она и определит вашу принадлежность к одному из четырех Домов. И помните, на какой бы факультет вы не попали, ваши друзья останутся с вами, пусть и цвет значка будет различаться.

С этими словами преподаватель развернулся и мощным толчком распахнул двери в Большой Зал.

Тысячи свечей свободно парили в воздухе, создавая причудливую игру теней, а мощные мраморные колонны и рыцарские доспехи стояли по периметру зала. Четыре длиннющих стола, каждый метров шестьдесят в длину стоящих в ряд и пятый стол у другого конца зала, за которым сидели преподаватели. И потолок…

Лелуш многое повидал в своей жизни. Видел он и подлинные чудеса и такие вещи, в которые даже самый отъявленный маг ни за что не поверит, но никогда он не видел такого…

Потолка в зале не было. Вместо него он видел бесконечные плеяды звезд и созвездий. Словно какой-то художник просто стер потолок в зале, оставив вместо него открытое ночное небо. Да, конечно он читал про это в «Истории», но видеть и читать — это совершенно разные вещи.

Стоило процессии первокурсников зайти в зал, как седовласый мужчина, сидящий в центре преподавательского стола поднялся и привлек внимание присутствующих в зале.

— А вот и новоприбывшие. Давайте поприветствуем новые лица в этом замке дружными аплодисментами, — и сам директор в знак примера захлопал.

Аплодисменты вышли весьма жиденькими, но тем не менее они были. Директор продолжил:

— Ну что ж, а теперь давайте начнем процедуру Распределения. Альбус, можешь начинать.

Их сопровождающий, которого директор назвал Альбусом, вышел на свободное пространство между преподавательским столом и столами факультетов, поставил примерно посередине видавший виды табурет. А на табурете лежала невзрачного вида потрепанная остроконечная шляпа.

Стоило Альбусу положить Шляпу, как та ожила. Складки на ней магическим образом сформировались в рот, а затем… Затем она запела:

Пусть я стара и неказиста на вид,

Не судите по внешнему виду вы только.

Мне тысяча или больше уж лет,

И как видите, дыр не так уж и много.

Я помню, когда-то давно,

Старики тех времен не упомнят,

Было четверо магов:

Двое битвы сынов, и две дщери прекрасные станом.

Гриффиндор — чести и стати отрок…

Где-то на этих словах Лелуш ощутил легкую головную боль. Скорее даже не боль, а что-то вроде покалывания в затылке, которое перемежалось с легким холодком в том же месте. Он не придал этому значения, но достаточно сильно отвлекся, чтобы упустить нить песенного повествования Шляпы, которое к слову не обладало особой музыкальностью. Нет, общий посыл был ясен: как Основатели решили школу построить, как Годрик сорвал с себя Шляпу и сказал: «А давайте эта штука будет за нас решать куда учеников распределять?», потом Шляпа что-то сказала о единстве перед лицом Призрачной Угрозы, а затем она наконец замолкла.

И стоило ей замолкнуть, как многие ученики с курсов постарше смогли спокойно вздохнуть и открыть уши. Видимо, музыкальные вкусы учеников Хогвартса и вокальные данные Шляпы входили в резкий диссонанс.

За время песенного этюда от одного тканевого артефакта Альбус Дамблдор (а именно так называли ученики постарше профессора в звездной мантии) успел извлечь откуда-то из недр собственно мантии внушительно размера свиток, который и начал зачитывать, стоило только Шляпе замолкнуть.

— Аббот, Генри.

Из толпы выделяется мальчик со светло-русыми волосами. Он медленно и неуверенно идет к табурету. Стоило ему только надеть Шляпу, как та, не размышляя, выкрикнула на весь зал:

— Хаффлпафф!

— Блэк, Вальбурга.

Невысокая черноволосая девочка с карими глазами уверенно проследовала навстречу своей судьбе и…

— Слизерин!

…своему факультету.

За спиной у Лелуша зашептались.

— Еще один Блэк на Слизерине. Как всегда, впрочем. Неудивительно, у нее там половина семьи учится.

— Блек, Лукреция.

Еще одна представительница этого семейства. Такая же черноволосая и кареглазая, разве что ростом повыше, да волосы вьются. И та тоже отправилась на Слизерин.

— Брукс, Кевин.

Парень, стоявший рядом с Лелушем, дернулся. Подняв голову, он, пошатываясь, вышел из редеющего строя нераспределенных первокурсников и, получив одобряющие улыбки от Кэрол и Тома, направился к табурету.

В этот раз Шляпа думала дольше. Прошло долгие десять секунд прежде чем та смогла огласить вердикт.

— Гриффиндор!

Кевин радостно улыбнулся хлопающему ему столу с гербом вставшего на дыбы льва и двинулся в ту сторону.

Лелуш же отстраненно смотрел сквозь происходящее, размышляя о каких-то своих и далеких вещах. Фамилии сменялись фамилиями, столы каждого из факультетов неуклонно пополнялись новыми учениками, а он все ждал своей очереди.

Единственный раз, когда он отвлекся, был когда Кэрол отправилась на Рейвенкло. Впрочем, Том был согласен с выбором Шляпы. Дом Ворона как нельзя больше подходил этой гиперактивной особе.

Но момент истины все же настал.

— Реддл, Томас.

Провожаемый скучающими взглядами всего зала, он вышел из жиденькой шеренги и твердым, как на собственной коронации, шагом проследовал к Шляпе.

Стоило ему надеть на себя головной убор, как в его голове раздался скрипучий голос Шляпы.

— Так-так, что у нас тут… А это что?

Вдруг Шляпа замолкла, оборвавшись на полуслове. Прошла секунда. Две. Пять. Десять.

И с каждой секундой, Лелуш буквально чувствовал, как на нем концентрируются взгляды всего зала. В любой другой момент он бы наслаждался этим вниманием. Но не сейчас. Ощущение неопределенности и того, что кто-то копается у него в голове неприятно коробило сознание.

На исходе двадцатой секунды Шляпа заговорила с ним вновь:

— Молодой человек… Я не буду задавать неудобных вопросов, на которые у вас не будет ответов. Ваши приключения останутся тайной для кого-бы то ни было. Но знаете… Мне впервые приходится распределять кого-то вроде вас. Дом Годрика… Нет, это не ваше. Вы храбры, но когда необходимо. Вы умеете вдохновлять, но не вдохновляетесь сами. Дом Хельги… Вы умеете помогать людям, но это не самоцель и не ваше кредо. Дом Ровены… О, она была бы счастлива, стань вы ее студентом. Помнится, она могла часы проводить с такими как вы… Дом же Салазара… Вы идеально подходите всем критериям дома, мистер Реддл.

О, я хочу на это посмотреть. Запустить в гадючник настоящего василиска… Это может быть интересно.

Пробившись сквозь плотную пленку тишины Шляпа прокричала:

— Слизерин!

— Встряхните мир, мистер Реддл.

Несколько секунд в зале царила мертвая тишина. Не обращая внимания на удивленные взгляды как учеников так и преподавателей, Лелуш аккуратно снял с головы ценный магический артефакт, мысленно делая зарубку в памяти на будущее с большей осторожностью и почтительностью относиться к древним реликвиям, потому как эти штуки могут обладать разумом, как вышеозначенная шляпа.

Аккуратно положив шляпу на табурет, Том, в ореоле молчания и удивления, двинулся в сторону стола своего факультета. Стоило сказать, что на фоне остального контингента Хогвартса стол Слизерина явно выделялся среди других факультетских столов. Тому служила более ядовитая и холодная серебряно-зеленая гамма факультета, другое выражение лиц у старшекурсников факультета, а также странные, чем-то даже старомодные манеры, которые сквозили в движениях некоторых представителей факультета. Словом, Слизерин умел и любил выделяться. Было это хорошо или плохо — Том не знал.

Где-то на полпути к столу факультета со стороны преподавательского состава послышались хлопки. Через секунду к хлопающему присоединился еще кто-то. Затем, краем глаза, Лелуш уловил, как к хлопающим присоединилась Кэрол, первая среди всего факультета Воронов, спустя еще несколько мгновений к ней присоединился Кевин, став первопроходцем от Гриффиндора.

В этот момент зал словно очнулся. Уровень громкости, упавший было до нуля, снова вернулся в норму и даже возрос: дети принялись обсуждать небывало долгий процесс Распределения. Его факультет тоже присоединился к приветстсвию новичка. Но хлопки были скорее вежливыми, чем искренними — уж в этом Марволо разбирался как никто. Какой из него артист если он не знает, понравился ли публике спектакль?

Достигнув наконец своего стола, Том уселся на свободное место на скамье примерно посередине. В этом, кстати, и заключалась интересная тактика рассадки новоприбывших учеников. Ученики более старших курсов специально рассаживались так, чтобы освободить место посередине стола. Таким образом, учеников группировали вместе и отсекали возможность появления одиночек на самой «камчатке». С точки зрения банальной психологии это было сделано достаточно умно *.

Усевшись за стол, Том ощутил как мгновенно изменилась атмосфера вокруг него. Тепло и волшебство — атмосфера средневекового магического замка, полного волшебства и тайн, сменилось привычным холодом оценивающих взглядов и ощущением острой стали у горла. Окунувшись в эту атмосферу, Лелуш еле смог сдержать улыбку. Его запустили в любимую среду обитания. Когда процентов семьдесят жизни живешь в местах, где приходится следить за каждым словом и движением, а словом можно вознести себя на вершину и так же быстро низвергнуть себя с Олимпа, невольно привыкаешь.

Распределение продолжилось, Дамблдор вызвал из очереди Гилберта Склинхарда. Но внимание Тома было приковано не к новому ученику Хаффлпаффа, а к его новым однокурсникам, которые рассматривали его с интересом профессионального вивисектора.

— Реддл. Что-то я не припомню такой фамилии среди Британских Семей. Разве что Реоддлы, но они вымерли после Восстания Рагнока Кровавого. Кто твои родители, Реддл? — произнесла девушка со значком Старосты на мантии. Обладая внушительной гривой иссиня-черных волос, и откровенно средней фигурой**, она смотрела на него взглядом, которым провожают грязь, что попадает на носок нового лакированного ботинка.

— Я бы непременно ответил, если бы мне было дано знать, кем были мои родители. Моя мать скоропостижно скончалась сразу после моего рождения, оставив меня на попечение сиротского приюта. Об отце мне также почти ничего неизвестно. Кто знает, были ли они магами или нет. Теперь уже и не разберешь. Что же до моих опекунов, магами они не являются.

Выражение лиц людей вокруг него ни на йоту не изменилось, но Том мгновенно почувствовал, как вокруг него начала формироваться если не зона отчуждения, то что-то весьма близкое к этому.

— Что ж. Мне все ясно, Реддл. Соболезную твоему положению. Надеюсь, ты удосужился изучить «Устав Хогвартса»? — в голосе девушки появилось чуть больше брезгливых и презрительных ноток, чем было раньше.

Том внутренне усмехнулся этой детской попытке взять его на понт.

— Если вы имеете в виду «Историю Хогвартса», то да, с данным справочником я ознакомился. И там черным по белому написано то, что «Устав Хогвартса» — это существующая в единственном экземпляре книга, хранящаяся в библиотеке Хогвартса со времен Основателей со строгим запретом на вынос и копирование.

— Прости, Реддл, как-то позабыла, что не у всех есть доступ к магической литературе.

Староста было хотела произнести что-то, но в этот момент ее одернули. Молодой парень примерно такого же возраста, что и староста с короткими каштановыми волосами и выдающимся вперед квадратным подбородком. Ему хватило короткого взгляда на старосту, чтобы та замолкла и, не успев начать заготовленную фразу, разорвала глазной контакт и сменила собеседника, оставив Тома наедине с собственными мыслями.

В голове новоявленного слизеринца начинала постепенно вырисовываться основа иерархии на факультете. По видимому, одернувший старосту темноволосый стоит если не на самой верхушке, то ближе к ней. Такой уровень подчинения допустим только при таких отношениях. Староста же находится на уровень-два ниже. Никто не смеет ей возражать до тех пор, пока кто-то из вышестоящих ее не одернет. Что собственно и произошло.

На секунду Марволо задумался на тему того, а не была ли эта сцена постановочной, специально для того, чтобы объяснить новичкам, кто в саванне Царь Зверей? А его просто выбрали как жертву. Однако, подумав, он сразу же отмел этот вариант как нежизнеспособный, уж слишком все было натурально с точки зрения реакции актеров, но вот слова старосты… Не ожидал он от них он такой резкой реакции. Или он недооценил уровень расизма в Магическом Мире.

Размышления Реддла были вновь прерваны, но на сей раз негромким звуком удара вилкой об искусно инкрустированный золотой бокал. Судя по тому, что звук был слышен всем в зале, в деле была замешана магия.

Директор Диппет поднялся со своего места и провозгласил:

— А теперь, когда новые ученики заняли места на скамьях своих факультетов, пора бы и окончить торжественную часть. Да начнется пир!

В тот же момент многочисленные блюда, в обилии расставленные по всему пространству факультетских столов, заполнились едой, многообразие которой Том смог по достоинству оценить. Несколько видов индейки, традиционные стейки и ростбифы, жаренная форель, яблочные пироги. Также на столе стояло несколько кувшинов с тыквенным соком. Нет, вполне естественно, что были и другие виды напитков, но именно тыквенного сока было больше всего. Впрочем, Лелуш, даже не обладая большими знаниями в агрономии, догадывался откуда растут ноги у этой традиции. Маги отделились от людей в конце семнадцатого века. Учитывая общую ретроградность магического сообщества, вполне можно было предположить что эта традиция пришла как раз таки от маглов, для которых питьевая вода долгое время была не самым безопасным напитком. И пусть маги фильтровать воду умели задолго до маглов, но общая инерция сознания понятна. А тыква — это отличные поставщик питательных веществ и микроэлементов необходимых организму. Она обладает крайне долгим сроком хранения и может служить как источником пищи, так и источником жидкости. С таким продуктом не стоит беспокоиться о создании запасов, сок можно готовить буквально из натурпродукта. Конечно, эта догадка была шита белыми нитками без знания достаточного количества информации о быте магического сообщества до принятия Статута Секретности, но вероятность того, что он прав была и она была немаленькой.

В размышлении о глубинном смысле и истории происхождения тыквенного сока, Том отрешился от реальности и принимал пищу совершенно автоматически, на рефлексах. А рефлексы его не подводили. Руки сами по себе подбирали правильные вилки и ложки, безошибочно следовали порядку употребления блюд принятому в аристократическом сообществе, да и сам сугубо физиологический процесс поглощения пищи в исполнении Тома выглядел воистину аристократично.

Знающие слизеринцы, преимущественно курсами постарше и не обремененные тяжким ярмом мышления закоренелых ультранациолистов, не смогли не отметить этого факта в поведении новоявленного слизеринца. В их глазах безродный маг смог заработать несколько пунктов. Да и безродный ли? — Эта мысль одновременно мелькнула в головах многих слизеринцев, задевая тем самым невидимую струну ловчей паутины вероятностей и планов, что постепенно начинала складываться в голове одного человека. И пусть это была лишь мысль, но кому как не магам знать о материальности мысли?

Если говорить об общей атмосфере в зале, она была скорее радостно-ностальгической. Первокурсники были очарованы атмосферой сказки и чуда, что сулил им Хогвартс. Особенно сейчас, когда вокруг так много сирот, порожденных Мировой Войной. Для них Хогвартс совершенно точно станет сосредоточением всего хорошего и лучшего. Местом из сказки, утопией, где сбываются все мечты. Вопрос лишь в том, сколько на них продержатся розовые очки? И счастье тем, кто не сможет их снять…

Семикурскники с каким-то упоением разглядывали зал, словно стараясь запомнить его в мельчайших подробностях. Их также можно было понять. Для них этот год в этих стенах последний. И кто знает, что принесет им жизнь, быть может, покинув эти стены раз, они больше никогда их не увидят.

Устав анализировать глубинный смысл тыквенного сока, Том ненавязчиво принялся изучать своих соучеников и однокурсников. Пока со своего факультета и только тех, с кем ему учиться еще долгих семь лет, но затем он доберется и до остальных. Время у него еще есть.

Первое, на что Том обратил внимание — это большая группа представителей славного семейства Блэков. Аж трое из них поступили в этом году на факультет змей — Цедрелла, Чарис и Лукреция. Внешне эти три девочки были похожи словно родные сестры. Одинаково строгие форменные мантии, одинаковые выражения лиц, одинаковые манеры и повадки. Лишь цвет глаз разнился от насыщенно голубого у Лукреции, до синевато-зеленого цвета морской воды у Цедреллы. Из поверхностного наблюдения Том смог сделать вывод, что семья Блэков испытывает слабость к серьезному и жесткому воспитанию девушек своей семьи. Потому как выглядели девушки донельзя замуштрованно. Словно биороботы они поглощали пищу и говорили односложными предложениями, практически не меняя выражение лица. Как куклы, честное слово. Чуть более живым казался сын семейства Розье — Эван. Несмотря на вбиваемый в голову годами этикет, глаза парня были живыми и бешеными зигзагами скакали по залу, осматривая всех и вся. Но лицо он держать определенно умел. Приблизительно тоже самое Лелуш мог сказать и о большинстве других своих однокурсников по типу Дрейка Забини, Абраксаса Малфоя, который своим цветом волос выглядел одуванчиком в коричнево-черном пепелище, Сигизмунда Лейстренджа и Нерею Гринграсс. Лелуш еще раз окинул всех взглядом, но больше на его курсе новичков не было.

Том был несколько раздосадован и одновременно восхищен умением детей держать лицо и не превращать трапезу в балаган, как произошло, например, за столом Гриффиндора. Это не позволяло читать людей так легко, как он привык. Впрочем, не он ли попал в родную среду. Аккуратное наблюдение, простые логические ловушки, немного манипуляций… Он найдет чем расколоть эти орешки, в конце-концов, это лишь дети. А затем возьмется за следующие.

Пир плавно подходил к концу. Уставшие за долгий день и ошарашенные новыми впечатлениями, первокурсники дружно начали позевывать, служа сигналом к концу торжества. Достаточно быстро старосты подняли факультеты на ноги и, окружив их своеобразной «коробочкой» из более старших учеников, дабы никто не потерялся, повели всех в сторону выхода.

Том шел вместе с остальными детьми, внимательно оглядываясь по сторонам и пытаясь запомнить дорогу из Большого Зала в Гостиную факультета. Краем глаза он отметил, как остальные факультеты разошлись по лестницам. Он сделал себе заметку на память — выяснить точное местонахождение каждой из гостиных факультетов.

На взгляд Лелуша, гостиная Слизерина располагалась в не самом лучшем месте. Подземелья под магическим замком это, конечно, хорошо. Бомбоубежище знатное на случай чего. Но жить здесь семь лет… Том и так не слишком любил замкнутые пространства, сказывались неприятные случаи то и дело происходившие с ним в кабинах найтмаров, но так и клаустрофобию заработать было недолго.

Староста подвела детей к одной из стен, украшенных барельефом в виде извивающейся змеи, что кусает себя за хвост и произнесла:

— Запомните пароль от гостиной и не при каких обстоятельствах не сообщайте ему никому кроме своих однокурсников. Текущий пароль: VIRTUE DUCAT, NON SANGUINE NITI* * *

Услышав пароль, Лелуш еле удержался оттого, чтобы рассмеяться над самоиронией тех, кто придумывал пароль. Латынь он подтянул уже давно, благо по этой науке книги достать было вполне реально и в магловском мире.

Стена, до того монолитная вдруг отъехала, обнажая проход в факультетскую гостиную. Рванувший было на них затхлый воздух, пусть и фильтруемый заклинаниями, напомнил Реддлу о том, что он добровольно входит в банку со скорпионами.

«Жизнь определенно налаживается» — подумал он после того, как стена за его спиной вновь сомкнулась, запирая его в одном помещении вместе с однокурсниками.

* Автору кажется, что это ни разу не выдуманный факт. Если помните, ГП после распределения садился за стол Гриффиндора где рядом с ним были такие же распределенные, а старшекурсники сидели по бокам

** Все мы помним, что в Англии все туго с красивыми девушками, а в Старых семьях, у который селекционная политика так себе… ну вы поняли.

* * *

«Достоинствами, а не кровью следует отличаться.»