Последний шанс (джен)

Тишина после грохота оглушала, а тьма оказалась не такой уж тьмой. Амандил медленно поднял голову, выпрямляясь. Перед ним лежал узкий луч света, неяркого, но пронзительно-чистого, серебристого, ясного. Нужно было шагнуть вперед, в этот луч, и идти, но он обернулся.

После луча темнота показалась еще непроглядней. В ней звучали голоса, растерянные, гневные, испуганные...

— Идемте же! — он крикнул громко, но в ответ раздались лишь недоуменные возгласы. Никто не понимал, куда, как ни звал Амандил.

Луч звал за собой. Но он начинал понимать, что уйти сможет только в одиночку.

И тогда раздался Голос. Он казался тихим, но легко перекрыл весь шум, оставшись единственным звуком. Он казался громким, как пение труб, но не оглушал. Он звучал отовсюду, и в то же время будто шептал в глубинах души.

— Вы сами избрали свою судьбу, — Амандил не знал, гнев или печаль звучали в Голосе. — Вы отказались от моего Дара, как могу я принудить вас к нему? Вы не можете покинуть Арду — отныне и до конца времен. Быть вам — здесь.

Идем.

Амандил вдруг понял, что последнее слово — ему одному. Он стоял, оторопев, не отрывая взгляда от луча, когда раздался резкий голос, прозвучавший здесь карканьем ворона.

— Кто ты, чтобы повелевать? — Ар-Фаразон. Не понял он или не желал ничего понимать и признавать? Амандил испугался, по-настоящему испугался упрямой, горделивой злобы и дерзости, прозвучавших в голосе короля — но спустя мгновение понял, что и эта злоба ничто по сравнению со спокойствием Голоса.

— Я — тот, кого вы отрицали, — Голос не изменился ни на волос, а потом замолчал, стих. Амандил медленно опустился на колени.

— Могу ли я остаться? — сказал он это или только подумал, было неважно: Голос все равно услышал бы его.

Но ответа не было.

— Ведь это мой народ, — тихо проговорил Амандил. — Мне кажется, я еще нужен здесь. Я еще не все успел сказать...

Он знал, что его услышали.

— До срока.

Луч исчез. Луч исчез, но Амандил знал — он возникнет, когда придет срок.

Смолк и Голос, чтобы больше уже не звучать здесь до конца.  

* * *

Он стоял и смотрел... нет, не на короля. На того, кто был его королем и теперь перестал им быть.

— Мы умерли, Фаразон, — спокойно сказал он. — Вот только Путь Людей закрыт. Вспомни, ты же знаешь правду, хотя старался её забыть.

Теперь уже ему достался яростный и гневный взгляд.

— Я не желаю говорить с тобой, предатель.

Раньше — только что! — такие слова оскорбили бы Амандила, а сейчас — скользнули, как по доспеху.

— Тогда слушай меня, — без вызова, без насмешки, но строго ответил он. — Слушай наконец.

— И слышать — тоже, — перебил Фаразон, точно стремясь закрыться, бежать от правды, которая настигала его и язвила. Ему было некуда теперь бежать от всего, что он так яро отвергал при жизни, хотя упрямый дух и желал оттолкнуть все, что было не по нраву.

Амандил точно и не заметил сказанных слов.

— Я не предатель, и ты это знаешь — моему королю я всегда был верен, как был верен моему другу и моей родине. Не я, но ты нарушил свои клятвы, не я, но ты предал и погубил Нуменор. Я не виню тебя... но я хочу, чтобы ты услышал. Впрочем, у тебя теперь слишком много будет на это времени.

Он был странно спокоен теперь, когда рубеж был перейден. Там, в ущелье под стенами Тириона, он кричал, кричал от боли, тоски, бессилия — но теперь пришло спокойствие. Впереди — вечность. Почти-вечность.

А слышать Фаразону всё-таки придётся.

И не только ему — Амандил видел, что люди его слушают. К нему тянулись — пусть с гневом, пусть с желанием оспорить, но он был из тех немногих, кто не растерялся, и поэтому его слышали.

— Ты — вы все — в гордыне и ослеплении бросили вызов Создателю. Да, то, что говорил Зигур — ложь, ложь от первого до последнего слова, он заманил вас в ту же ловушку, что постигла наших давних предков: Творцу и Создателю они — и вы — предпочли Моргота, Властелина Тьмы, воплощённое зло. Но Тьма не всесильна, Тьма, в сущности, беспомощна перед тем, кто твёрд... и тем паче — перед Творцом.

— Да, Зигур лгал, и Эру — есть, — неожиданно спокойно подтвердил Фаразон, но Амандил только усмехнулся. Что толку признать это здесь, где уже не нужна вера, потому что есть знание?

— Но что он, что Мелькор, что этот Манвэ — все едины, одной породы и страсти, — с каким-то раздражением продолжил тот.

Амандил пожал плечами.

— Этот мир — и этот край — уже слышали такие слова. Не ново. Но ты не знаешь ни того, ни другого, и на самом деле просто зол сейчас, и гнев твой бессилен и бесплоден. Сколько раз Манвэ пытался остеречь вас всех — но вы не вняли. Что ж, вы пришли сюда, вопреки предостережениям... неужели ты именно сюда рвался?

Амандил говорил горячо, точно надеясь достучаться

— Сюда, в смерть? Разумеется, нет. Да, пришли, и не поддались страху, вопреки угрозам и козням, — ты, конечно, видишь лишь так, как угодно твоим господам. Что убили равно тебя и меня (такова их награда за твою верность?).

Смешно. Правда, смешно… они говорили на одном языке, но едва могли понять друг друга на самом деле.

— Да, Фаразон, это — моя награда, и я поистине благодарен за неё. Смерть — это тоже награда, такая смерть, в которой я нуждался — почему ты считаешь смерть чем-то ужасным? Я ведь знал, что разделю вашу судьбу, когда пришёл сюда, я выбрал сам — и я рад, что мне позволили остаться здесь. Я мог уйти дальше, Фаразон — я не отрёкся от Дара, и путь открыт. Но я пока останусь. Страх... — он улыбнулся задумчиво. — Ты напоминаешь мне стоящего на утёсе человека, который считает трусом отказавшегося прыгнуть вниз.

Разговор слепого с глухим.

Не услышит и не поймёт. Рано. Так бесконечно рано — и бесконечно поздно.

Раньше надо было говорить — так ведь говорил! Не слышал.

Мальчик, озорной, дерзкий, скорый на выходки, жадно тянущийся к знаниям, презирающий любые запреты. Юноша, порывистый и пылкий, рвущийся к подвигам и славе. Мужчина, которому всё даётся так легко, что немудрено возгордиться.

Где, когда его голос перестал быть слышен? Когда тот, кого он называл другом, стал выхватывать в речах лишь то, что хотел?

Всегда так было?

Темнота. Не непроглядный мрак, а серость сумерек, бесконечных и в то же время ограниченных. Мир — мирок — сужен до предела, но места им хватает. Границы склепа невелики, люди лишены возможности разойтись — и это страшно.

Это страшно, потому что людям приходится говорить. Говорить без возможности выхватить меч, услышав неудобное слово. Без возможности уйти от разговора. Без шанса скрыться за силой, титулом или деньгами от чужих слов.

Злоба и ненависть правят здесь — бессильные и беспомощные. Люди грызутся между собой, сыплют проклятиями — друг другу, королю, приведшему их на смерть, Валар. И Зигуру. Все, все кругом виновны в случившемся.

Амандил ходил между людьми, слушая проклятия. Молчал. Узнавал порой кого-то из бывших друзей.

Иные отворачивались — и молчали.

Но чаще слышался вопрос, заданный разным тоном и с разными эпитетами: что тебе нужно здесь?

— Так что же тебе нужно от нас? — Калион. Разгневанный, уставший уже от собственного гнева. — Посмеяться? Злорадствовать? Отметить свою правоту?

Помолчал, переводя дух. Амандил только усмехнулся печально.

— Так получи! Ты был прав, а я — глупцом, доволен? Смотреть в глаза своим ты можешь спокойно: вини во всем меня, — он повел плечом. — Иди же! Или что ещё ты хочешь?

— Не можешь себе представить для меня иной цели? Ты же знаешь меня, Фаразон — я никогда не был злорадным. Если я скажу, что отчаянно скорблю о случившемся и хочу помочь, что мне безумно больно за моего друга и мой народ, погубивших себя — ты не поверишь. Но это так. Я знаю, что я был прав, всегда знал, но что с того? А винить других в своих ошибках я не привык — и тебе, вам всем, я не судья.

Он пожал плечами.

— Я не уйду, пока могу что-то сказать. И тебе, и остальным.

И он говорил.

Здесь осталось одно орудие, одна сила, одно средство — слова. Слова, голос и пение, быть может, но оно ещё ни разу не звучало здесь. Только споры и брань — да иногда тихие, отделённые от других беседы родичей, соратников, приятелей.

— Интересно, хоть один — хоть в сердце своём — повернул ли назад? — словно бы у самого себя спросил Амандил. — Хоть один из — миллиона?

— Тебе что за дело? — Фаразон. Они словно ведут бесконечный, постоянный разговор, хоть и разодранный на клочки во времени. Встречаются то тут, то там, отвечают на мысли и случайные фразы.

— Ты закончил?

Амандил обернулся стремительно.

— Как — что мне за дело? Может быть, кто-то ещё сумел уйти отсюда. Может быть, кому-то здесь будет легче. Я не знаю, Фаразон.

Усмешка в ответ.

— Закончу я ещё не скоро, но могу помолчать. Прости.

Фаразон менялся тоже. Ржавчиной осыпалась злоба, бессильная против спокойного участия, обнажая усталость металла, растерянность, безоружность.

— Спешить-то некуда, — бросил Фаразон с уже другой, беспомощной злобой в голосе, и снова отошел. Вопреки обыкновению, бывший король уже не стремился собирать, воодушевлять, звать за собой на бой — Амандил почти ждал чего-то подобного, пламенных речей, борьбы с пустотой…

«В сущности, он на такое не способен. Для борьбы в безнадёжности нужна сила, а у Калиона нет её, да и не было никогда; внешняя была, а внутренней — ни на волос».

Здесь всё было видно отчетливей. Не застили взгляд ни восхищение, ни гнев, ни любовь — они оставались, но не мешали трезвости оценки. 

Они то сходились, то снова теряли друг друга, вернее, Фаразон пропадал, а Амандил не искал его — чтобы потом снова пойти следом. Когда ему казалось, что пора.

Фаразон часто злился, и это ощущалось; он и сам признал на прямой вопрос.

— Я тебя злю. Знаю. Тебе полезно — ты слишком долго жил в душной атмосфере лести.

Тот дернул плечом, и Амандил продолжал спокойно:

— И ради чего, скажи? Неужели ты был счастлив?

— Не знаю. Наверное.

— Не знаешь? Ты был счастлив? У тебя усталые глаза. У счастливых другие лица. Ты кажешься одиноким

— Я кажусь. Я был... доволен. Но мои дела тебя больше не касаются.

Амандил помолчал.

— Я ковыряю рану, да? Доволен... Разве? Ты всё рвался вперёд, потому что тебе было пресно жить. И голодно. Не хватало эмоций. Не хватало смысла.

Фаразон молчал, но не бежал прочь, хотя Амандил не стал бы длить разговор тогда. Он продолжал:

— Я ведь прав. Я вытряхиваю из углов твоей души то, что ты прятал даже от себя. Ты рвался к власти, хотел власти и только её, но властью нельзя насытиться. Ты забыл ради неё о дружбе, о любви, о верности и чести, ты всего себя отдал ей — а в руках оставался только пепел. Нужно было ещё, ещё и ещё.

Взгляд бывшего друга окаменел, и Амандил умолк. Довольно.

Так много хотелось высказать — выкричать — в лицо другу. Только нужно было, чтобы Фаразон услышал, а не… пропустил мимо. Как раньше.

И больно было видеть потухшую, уставшую душу, когда-то бывшую такой светлой.  

— Ты... зря пришел, — однажды проговорил Фаразон в ответ на прикосновение к плечу. — Вообще — зря.

Амандил только качнул головой.

— Может быть, и зря. Но знаешь... слишком на многое я смотрел, говоря, что бессилен изменить. Теперь я попытаюсь.

— Знаю. Я ненавижу бессилие, но теперь отдаюсь ему. Смысл — теперь?

Эти слова, сказанные равнодушно, показались Амандилу очень важным вопросом. Важным для Фаразона. Он положил руку на плечо другу, заглянул в глаза.

— Есть смысл. Всегда есть. У тебя — у всех, кто здесь — ещё будет шанс... в самом конце.

— Жду с нетерпением этого самого конца, — тот усмехнулся, высвободился, но Амандил не замолчал.

— Боюсь, это будет нескоро. У тебя есть время. Вспомнить себя. Подумать. И тебе нужна помощь — может быть, моя. Может быть, уже не моя.

— Значит, жду с нетерпением долго, — Фаразон пожал плечами. — Наверное, когда ты прекратишь досаждать мне, я начну биться в эти камни, хоть к корням Арды, хоть куда. Но я уже умер. Не жив, по крайней мере. Поэтому... разве есть, за что бороться мне или этим несчастным, что пошли за мной?

Амандил посмотрел в глаза другу.

— Есть. За самих себя. За свои души.

Тот словно пытался понять; отрицая — оставлял себе нить, чтобы согласиться. Так казалось Амандилу.

— Почему ты думаешь, что будет ещё один шанс? Разве все это, — он неопределенно махнул рукой, — не вечная кара? Мы разгневали Валар и Эру… и этот приговор — что он? Попытка сломить нас? Надеюсь, ты уйдешь раньше, прежде чем первое потрясение спадет, и начнутся борьба, потом злоба и отчаяние, в которых, наверное, нам и предполагается задохнуться.

Амандил смотрел и видел, что другу не хочется этого. Уже не безразлично, что будет.

Уже не всё равно.

— Это... не совсем кара, Фаразон. Это просто то, чего вы хотели — бессмертие, доступное людям. Вы ведь отказались от смерти. И — нет, оно не вечно, оно — лишь до конца мира, когда все люди получат второй шанс. Все, и вы тоже. Вас не хотят сломить. Этого хотел Зигур, это вы пытались сделать сами. И... надеюсь, вы сами сумеете и спасти себя, выбраться из душевной этой трясины — начнёте борьбу не с каменными стенами, а с собой.

И только от вас, от каждого лично, зависит, задохнётесь вы от злобы — или научитесь дышать, любить и дружить. Вспомните, кто вы. Вспомните себя.

Главное он сказал. Кажется, это — главное.

И то был миг перемены.  

* * *

Темнота разорвалась сиянием, победным звуком труб, гимном и смехом. Амандил встрепенулся и вскочил на ноги, чтобы увидеть, как перед ним возникнет фигура воина, в шлеме, доспехах, со щитом и мечом — а потом броня и оружие растают, оставив лишь витязя.

— Элендил...

Глаза вошедшего сияли ярко и радостно.

— Отец! — он крепко обнял Амандила, и тот прижал к себе сына, глядя ему в лицо. — Мы победили, отец. Мы одолели Саурона, разбили его войска и лишили его тела. Исилдур сделал это, я видел, прежде чем уйти.

Амандил слушал с горящими глазами и бьющимся сердцем. Победили. Победили. Отомстили — за Нуменор, за тысячи погибших, за сотни тысяч павших в боях...

От слов Элендила — или от него самого? — стало светлее всем. Тени сходились ближе, хотя бы некоторые, но многие еще отступали прочь, дальше от яркого света.

Элендил обвел глазами стоявших рядом.

— Нам пора, отец, — тихо сказал он. Амандил огляделся.

Те несколько дюжин, кто оказался рядом — уже слабо мерцали, пусть отраженным светом, но — мерцали.

— Да, Элендил. Нам пора.

Семена упали, а всходы и плоды — не его ответственность. Уже не его.

Калион тоже отошёл, бежал от него, от его слов и света — и это было правильно. Амандил знал, что тот всё равно услышит негромкую мысль:

— Вот теперь — прощай. Я сделал все, что мог, для тебя. Я поднял тебя на крыло — теперь лети сам. Лети, не слушая ничьих советов, делай свой выбор, решай за себя — сам. Я дал тебе глаза — смотри ими сам. Когда-нибудь, в конце времен... мы свидимся. Мы встретимся.

Пауза.

— Вы победите.

Элендил подал руку отцу и первый ступил на серебряный луч. Амандил шагнул за ним, теперь уже не оборачиваясь.

Две фигуры сверкнули и пропали из виду смотревших им вслед.