Последний шанс (джен)

Странно было идти маршем по тихому, мирному, пустынному краю. Ар-Фаразон вел войска не торопясь и не медля, с морского берега на запад, через ущелье в горах к видневшемуся вдали городу.

Было очень, очень тихо — ни пения птиц, ни дуновения ветра, только пронзительно-синее небо и очень яркое солнце, да ослепительно-белая гора на краю зрения, куда лучше не смотреть. Даже шаги тяжелой пехоты казались беззвучными, и бряцание оружия не разносилось далеко, а тонуло, будто вязло в теплом, пахнущем камнем воздухе.

Они миновали ущелье, перед ними раскинулся белокаменный город на высоком холме. Ворота его были закрыты, но над башнями реяли знамена — белые с золотым солнцем .

Ар-Фаразон велел разбить лагерь и готовить войска к штурму эльфийской твердыни. На тонких белоснежных стенах не было ни движения, ни звука, ни шороха. Но в городе чувствовалась жизнь. 

Было очень, очень тихо — ни пения птиц, ни дуновения ветра, только пронзительно-синее небо и очень яркое солнце, да ослепительно-белая гора на краю зрения. По приказу стали трубить в рога и бить в барабаны. В горном ущелье звук раскатился, эхом отражаясь от скал, ударил по ушам, оглушил, но не родил в сердцах силу и решимость, а ослабил и без того пошатнувшуюся отвагу воинов. Немногие в войске сейчас считали, что пришли брать то, что принадлежит им по праву, и еще меньше осталось тех, кто верил в победу в этом чуждом и пугающем краю.

Сильнее всех верил сам король: запретил себе не верить. Сомнение проникло в его душу еще прежде, чем он приказал высадиться, и Ар-Фаразон злился на себя за эту слабость — а злость лишь подпитывала гордыню.

И когда они миновали ущелье, перед ними раскинулся белокаменный город на высоком холме. Ворота его были закрыты, но над башнями реяли знамена — белые с золоты солнцем на них. И в городе чувствовалась жизнь.

Весть, что от города движется эльф-одиночка, оказалась неожиданной. Должно быть, посланник. Пеший и без знамени.

— Я приму лишь безоговорочную сдачу, — отрезал Ар-Фаразон. — Пусть явится сам король!

Вскоре ему сообщили, что посланник настаивает на личной встрече.

— Он назвался, государь, лордом Афанузиром...

В глазах короля вспыхнул огонь торжества. Так, значит, Афанузир жив и здесь — а как их пугали эльфы и Валар! Значит, поход — не зря. Долой колебания!

— Ведите его сюда! — короткий приказ. 

* * *

Его пытались остановить, удержать. Говорили, что там, в лагере нуменорцев, его ждет только смерть. Амандил кивал — да, это верно, он и не сомневался, что его убьют, а если не убьют... Все равно ничего хорошего с пришедшими сюда не случится.

Хотя никто не знал, что именно случится. Тирион на Туне замер, затих. За запертыми воротами нолдор и телери, пришедшие сюда из Альквалондэ, ждали... чего? Никто не знал ответа. Валар молчали, потому что они тоже не знали, что делать с безумцами, пришедшими в Валинор с огнем и мечом. Будь там, в ущелье, орки или вражьи твари — было бы ясно, как их встретить, но там были люди.

На Амандила эльфы смотрели с сочувствием, но ему это не нужно было. Помочь ему не мог никто, даже Валар — его мольбу услышали, но даже они не в силах были спасти нуменорцев от них самих; Валар обещали лишь защитить тех, кто сохранил в сердцах свет и память. Защитить, если те позволят помочь им: оставят Остров, как и велел Амандил сыну, отправляясь в путь. Сейчас, наверное, Элендил и его люди уже должны были выйти в море и идти на восток.

И это значило, что для семьи Амандил уже сделал все. Оставалось только последняя — сумасшедшая — попытка дозваться до Калиона.

Вероятнее всего, бывший друг просто убьет его, но Амандил не боялся смерти. Последние годы были самыми счастливыми в его жизни — три светлых, радостных и почти беспечальных года, проведенных в Амане, в беседах с эльдар и Айнур, в мире, который он не чаял увидеть. Амандил знал, что ценой этого будет ранняя смерть, потому что люди быстро сгорали в Свете, но был бесконечно благодарен за эти три подаренных года.

А сейчас в его душе не было ни счастья, ни покоя, как и во всем Валиноре. Эльфы затаились в домах или бродили по улицам, глядя друг на друга, и все чаще взгляды их обращались к белоснежной вершине Таникветили, сиявшей ослепительно и грозно. Но Валар молчали...

Валар молчали, а мир висел на волоске, это чувствовал даже Амандил. Впрочем, все человеческие чувства здесь обострились до невероятия.

Он дошел до ворот и поднялся на стену, взглянув на раскинувшийся лагерь. Реяли черно-золотые знамена, но они не сияли на солнце, а казались мрачной и тусклой тучей, выползшей из Калакирии. Шум из лагеря не долетал до стен города — может быть, из-за безветрия, а может быть, потому, что в жарком воздухе все звуки повисали, как в вязком тумане.

Амандил смотрел недолго — он чувствовал, что время утекает сквозь пальцы, как вода: в Амане он привык не спешить, но все изменилось. Несмотря на то, что мир замер — нет, именно поэтому на самом деле, — время неслось вперед..

Он поспешно спустился вниз. Эльфы смотрели на него печально и встревоженно.

— Не ходи.

Он в последний раз помотал головой.

— Я не могу.

Ему открыли ворота. Амандил низко поклонился городу и его народу.

— Я благодарю вас за все, что вы сделали для меня, что дали мне. Вы подарили мне счастье, звездный народ. Благодарю вас... и да сохранят вас Валар и Единый. Прощайте.

Идти было удивительно легко. Каждый шаг по мягкой, нагретой траве наполнял тело новой силой. Каждый вдох был, как последний — пусть даже воздух душил и давил на грудь.

Одет он был в свои цвета — черное с серебром, волосы с промельками седины были распущены и схвачены эльфийским обручем, оружия Амандил не брал в руки уже давно и никакого. Он просто шел к лагерю, и каждый шаг отмерял минуты до конца его жизни — и, может быть, до конца жизни всех людей здесь.

Он потребовал встречи с королем. Его не узнали, и Калион отказался принять посла, заявив, что желает видеть короля эльфов — но Амандил назвался. Назвался и увидел, что имя его еще помнили, хотя смотрели с недоверием, с гневом, а иные презрительно — но его узнали.

Он пошел за провожатыми через лагерь.

Через лагерь миллионного воинства, мимо катапульт, мимо штурмовых и осадных башен, мимо лучников — к пышным и парадным шатрам командования. К королевскому, затканному золотом шатру, над которым обвисло знамя, не тронутое ветром.

Ар-Фаразон восседал на троне: иначе не скажешь.

— Это ты, Афанузир? — а он сильно постарел. Постарел, обрюзг, поседел... Амандил выглядел сейчас много моложе. — Рад видеть тебя — как живое доказательство.

— Фаразон! — голос был громок, достаточно громок, а полог шатра — не задернут. Амандил хотел, чтобы его слышал не только король. — Ты безумец. Нет, молчи, дай мне договорить, времени у нас слишком мало!

Было что-то в его голосе такое, что король не успел, не смог перебить, и никто другой не осмелился тоже.

— Ты пришел сюда, презрев Законы, бросив вызов Творцу и его Наместникам. Смерть распростерла крылья над вами, вы сами призвали ее к себе! Фаразон, друг мой... Народ мой, жители Нуменора! Вы ослеплены ложью, одурманены словами темного майа, давнего врага людей! Но сейчас же вы здесь, вы свободны от этого морока, так остановитесь, задумайтесь хоть на миг, кому вы в гордыне своей бросили вызов!

Когда-то по его слову войска шли в бой. Когда-то он говорил, как властитель Нуменора. И сейчас Амандил видел, что его слышат... и не слышат. Лишь в нескольких глазах мелькнуло сомнение — он не видел, но ощутил душой.

Но он готов был говорить даже ради одного человека из всего миллионного воинства.

— Мы пришли сюда, чтобы силой взять то, что положено нам по праву! — голос Ар-Фаразона перекрыл его собственный. — Афанузир, ты приплыл сюда, и ты жив, ты старше моего отца, но выглядишь моложе меня — так почему же ты пытаешься нам помешать взять то, что дано тебе? Валар прислали тебя сюда, чтобы запугать нас!

— Я пришел против советов эльфов и без воли Валар! — они оба почти кричали: Амандил, чтобы быть услышанным, а Фаразон, наверное, чтобы не услышать его. — Пришел, чтобы сказать: остановитесь, вы погубите себя.

— Может, они и не посылали тебя, Афанузир, но действуешь ты так, как угодно им.

— Я действую так, как говорит мое сердце!

— И почему же оно заговорило именно сейчас? Кто диктует ему?

— Потому что прежде ты не слышал меня! А сейчас я не могу молчать, я должен кричать, только бы ты услышал! Только бы хоть один человек из стоящих здесь услышал меня, остановился, не губил себя навеки!

Ар-Фаразон засмеялся, откинув голову: хрипло, резко.

— Кричи, Афанузир. Своего решения я не изменю — уже поздно.

— Еще не поздно, ты еще жив, Фаразон! Еще есть, может быть, минуты, остановись. Отец услышит, Он не может не услышать, Он еще ждет...

— Жив? О, Афанузир, даже если остановлюсь — это ненадолго. Отец?

В его голосе прозвучало недоумение. Амандил заговорил горячо, пылко:

— Отец Людей. Единый. Эру Илуватар. Лишь Он сейчас может еще услышать тебя...

Остановись. Остановись, Фаразон, ты призовешь на свою голову что-то ужасное. Я не знаю, что, но я чувствую, — по телу пробежал холодок. Как будто Кто-то ждал, ждал, еще давая людям последний, призрачный шанс.

— А... ты про эту сказку Валар? Мне ни к чему дозываться к нему, кто, даже если существует, обрек наш род — людей — на смерть. Ты ждешь от меня, что я испугаюсь, Афанузир? Не быть тому.

— Это не сказка, — Достаточно открыть свое сердце, чтобы понять...

Фаразон, смерть — это совсем не страшно. Мы же с тобой столько раз смотрели ей в лицо, сражаясь — и смеялись над ней! Страшно другое. Страшно — то, что вы делаете со своими душами, как калечите их. Вы сами казните себя! Вы просто не желаете признать, что ошиблись, никто из вас — вы знаете, что я прав, но гордыня вам дороже жизни, дороже всего на свете!

И на мгновение повисла тишина. Глухая, звенящая тишина, не разрываемая даже дыханием.

Ее разорвал ледяной голос:

— Лучше погибнуть, выгрызая свое зубами, чем склониться перед сказкой Валар!

Голос короля подхватили тысячи других.

Был ли хоть один, кто сказал иное? Хоть один, не кричавший со всеми?

Амандил так и не узнал этого, когда, отвечая гулу голосов, горы задрожали, и вздрогнула земля.

И стала тьма.

Тишина после грохота оглушала, а тьма оказалась не такой уж тьмой. Амандил медленно поднял голову, выпрямляясь. Перед ним лежал узкий луч света, неяркого, но пронзительно-чистого, серебристого, ясного. Нужно было шагнуть вперед, в этот луч, и идти, но он обернулся.

После луча темнота показалась еще непроглядней. В ней звучали голоса, растерянные, гневные, испуганные...

— Идемте же! — он крикнул громко, но в ответ раздались лишь недоуменные возгласы. Никто не понимал, куда, как ни звал Амандил.

Луч звал за собой. Но он начинал понимать, что уйти сможет только в одиночку.

И тогда раздался Голос. Он казался тихим, но легко перекрыл весь шум, оставшись единственным звуком. Он казался громким, как пение труб, но не оглушал. Он звучал отовсюду, и в то же время будто шептал в глубинах души.

— Вы сами избрали свою судьбу, — Амандил не знал, гнев или печаль звучали в Голосе. — Вы отказались от моего Дара, как могу я принудить вас к нему? Вы не можете покинуть Арду — отныне и до конца времен. Быть вам — здесь.

Идем.

Амандил вдруг понял, что последнее слово — ему одному. Он стоял, оторопев, не отрывая взгляда от луча, когда раздался резкий голос, прозвучавший здесь карканьем ворона.

— Кто ты, чтобы повелевать? — Ар-Фаразон. Не понял он или не желал ничего понимать и признавать? Амандил испугался, по-настоящему испугался упрямой, горделивой злобы и дерзости, прозвучавших в голосе короля — но спустя мгновение понял, что и эта злоба ничто по сравнению со спокойствием Голоса.

— Я — тот, кого вы отрицали, — Голос не изменился ни на волос, а потом замолчал, стих. Амандил медленно опустился на колени.

— Могу ли я остаться? — сказал он это или только подумал, было неважно: Голос все равно услышал бы его.

Но ответа не было.

— Ведь это мой народ, — тихо проговорил Амандил. — Мне кажется, я еще нужен здесь. Я еще не все успел сказать...

Он знал, что его услышали.

— До срока.

Луч исчез. Луч исчез, но Амандил знал — он возникнет, когда придет срок.

Смолк и Голос, чтобы больше уже не звучать здесь до конца.  

* * *

Он стоял и смотрел... нет, не на короля. На того, кто был его королем и теперь перестал им быть.

— Мы умерли, Фаразон, — спокойно сказал он. — Вот только Путь Людей закрыт. Вспомни, ты же знаешь правду, хотя старался её забыть.

Теперь уже ему достался яростный и гневный взгляд.

— Я не желаю говорить с тобой, предатель.

Раньше — только что! — такие слова оскорбили бы Амандила, а сейчас — скользнули, как по доспеху.

— Тогда слушай меня, — без вызова, без насмешки, но строго ответил он. — Слушай наконец.

— И слышать — тоже, — перебил Фаразон, точно стремясь закрыться, бежать от правды, которая настигала его и язвила. Ему было некуда теперь бежать от всего, что он так яро отвергал при жизни, хотя упрямый дух и желал оттолкнуть все, что было не по нраву.

Амандил точно и не заметил сказанных слов.

— Я не предатель, и ты это знаешь — моему королю я всегда был верен, как был верен моему другу и моей родине. Не я, но ты нарушил свои клятвы, не я, но ты предал и погубил Нуменор. Я не виню тебя... но я хочу, чтобы ты услышал. Впрочем, у тебя теперь слишком много будет на это времени.

Он был странно спокоен теперь, когда рубеж был перейден. Там, в ущелье под стенами Тириона, он кричал, кричал от боли, тоски, бессилия — но теперь пришло спокойствие. Впереди — вечность. Почти-вечность.

А слышать Фаразону всё-таки придётся.

И не только ему — Амандил видел, что люди его слушают. К нему тянулись — пусть с гневом, пусть с желанием оспорить, но он был из тех немногих, кто не растерялся, и поэтому его слышали.

— Ты — вы все — в гордыне и ослеплении бросили вызов Создателю. Да, то, что говорил Зигур — ложь, ложь от первого до последнего слова, он заманил вас в ту же ловушку, что постигла наших давних предков: Творцу и Создателю они — и вы — предпочли Моргота, Властелина Тьмы, воплощённое зло. Но Тьма не всесильна, Тьма, в сущности, беспомощна перед тем, кто твёрд... и тем паче — перед Творцом.

— Да, Зигур лгал, и Эру — есть, — неожиданно спокойно подтвердил Фаразон, но Амандил только усмехнулся. Что толку признать это здесь, где уже не нужна вера, потому что есть знание?

— Но что он, что Мелькор, что этот Манвэ — все едины, одной породы и страсти, — с каким-то раздражением продолжил тот.

Амандил пожал плечами.

— Этот мир — и этот край — уже слышали такие слова. Не ново. Но ты не знаешь ни того, ни другого, и на самом деле просто зол сейчас, и гнев твой бессилен и бесплоден. Сколько раз Манвэ пытался остеречь вас всех — но вы не вняли. Что ж, вы пришли сюда, вопреки предостережениям... неужели ты именно сюда рвался?

Амандил говорил горячо, точно надеясь достучаться

— Сюда, в смерть? Разумеется, нет. Да, пришли, и не поддались страху, вопреки угрозам и козням, — ты, конечно, видишь лишь так, как угодно твоим господам. Что убили равно тебя и меня (такова их награда за твою верность?).

Смешно. Правда, смешно… они говорили на одном языке, но едва могли понять друг друга на самом деле.

— Да, Фаразон, это — моя награда, и я поистине благодарен за неё. Смерть — это тоже награда, такая смерть, в которой я нуждался — почему ты считаешь смерть чем-то ужасным? Я ведь знал, что разделю вашу судьбу, когда пришёл сюда, я выбрал сам — и я рад, что мне позволили остаться здесь. Я мог уйти дальше, Фаразон — я не отрёкся от Дара, и путь открыт. Но я пока останусь. Страх... — он улыбнулся задумчиво. — Ты напоминаешь мне стоящего на утёсе человека, который считает трусом отказавшегося прыгнуть вниз.

Разговор слепого с глухим.

Не услышит и не поймёт. Рано. Так бесконечно рано — и бесконечно поздно.

Раньше надо было говорить — так ведь говорил! Не слышал.

Мальчик, озорной, дерзкий, скорый на выходки, жадно тянущийся к знаниям, презирающий любые запреты. Юноша, порывистый и пылкий, рвущийся к подвигам и славе. Мужчина, которому всё даётся так легко, что немудрено возгордиться.

Где, когда его голос перестал быть слышен? Когда тот, кого он называл другом, стал выхватывать в речах лишь то, что хотел?

Всегда так было?

Темнота. Не непроглядный мрак, а серость сумерек, бесконечных и в то же время ограниченных. Мир — мирок — сужен до предела, но места им хватает. Границы склепа невелики, люди лишены возможности разойтись — и это страшно.

Это страшно, потому что людям приходится говорить. Говорить без возможности выхватить меч, услышав неудобное слово. Без возможности уйти от разговора. Без шанса скрыться за силой, титулом или деньгами от чужих слов.

Злоба и ненависть правят здесь — бессильные и беспомощные. Люди грызутся между собой, сыплют проклятиями — друг другу, королю, приведшему их на смерть, Валар. И Зигуру. Все, все кругом виновны в случившемся.

Амандил ходил между людьми, слушая проклятия. Молчал. Узнавал порой кого-то из бывших друзей.

Иные отворачивались — и молчали.

Но чаще слышался вопрос, заданный разным тоном и с разными эпитетами: что тебе нужно здесь?

— Так что же тебе нужно от нас? — Калион. Разгневанный, уставший уже от собственного гнева. — Посмеяться? Злорадствовать? Отметить свою правоту?

Помолчал, переводя дух. Амандил только усмехнулся печально.

— Так получи! Ты был прав, а я — глупцом, доволен? Смотреть в глаза своим ты можешь спокойно: вини во всем меня, — он повел плечом. — Иди же! Или что ещё ты хочешь?

— Не можешь себе представить для меня иной цели? Ты же знаешь меня, Фаразон — я никогда не был злорадным. Если я скажу, что отчаянно скорблю о случившемся и хочу помочь, что мне безумно больно за моего друга и мой народ, погубивших себя — ты не поверишь. Но это так. Я знаю, что я был прав, всегда знал, но что с того? А винить других в своих ошибках я не привык — и тебе, вам всем, я не судья.

Он пожал плечами.

— Я не уйду, пока могу что-то сказать. И тебе, и остальным.

И он говорил.

Здесь осталось одно орудие, одна сила, одно средство — слова. Слова, голос и пение, быть может, но оно ещё ни разу не звучало здесь. Только споры и брань — да иногда тихие, отделённые от других беседы родичей, соратников, приятелей.

— Интересно, хоть один — хоть в сердце своём — повернул ли назад? — словно бы у самого себя спросил Амандил. — Хоть один из — миллиона?

— Тебе что за дело? — Фаразон. Они словно ведут бесконечный, постоянный разговор, хоть и разодранный на клочки во времени. Встречаются то тут, то там, отвечают на мысли и случайные фразы.

— Ты закончил?

Амандил обернулся стремительно.

— Как — что мне за дело? Может быть, кто-то ещё сумел уйти отсюда. Может быть, кому-то здесь будет легче. Я не знаю, Фаразон.

Усмешка в ответ.

— Закончу я ещё не скоро, но могу помолчать. Прости.

Фаразон менялся тоже. Ржавчиной осыпалась злоба, бессильная против спокойного участия, обнажая усталость металла, растерянность, безоружность.

— Спешить-то некуда, — бросил Фаразон с уже другой, беспомощной злобой в голосе, и снова отошел. Вопреки обыкновению, бывший король уже не стремился собирать, воодушевлять, звать за собой на бой — Амандил почти ждал чего-то подобного, пламенных речей, борьбы с пустотой…

«В сущности, он на такое не способен. Для борьбы в безнадёжности нужна сила, а у Калиона нет её, да и не было никогда; внешняя была, а внутренней — ни на волос».

Здесь всё было видно отчетливей. Не застили взгляд ни восхищение, ни гнев, ни любовь — они оставались, но не мешали трезвости оценки. 

Они то сходились, то снова теряли друг друга, вернее, Фаразон пропадал, а Амандил не искал его — чтобы потом снова пойти следом. Когда ему казалось, что пора.

Фаразон часто злился, и это ощущалось; он и сам признал на прямой вопрос.

— Я тебя злю. Знаю. Тебе полезно — ты слишком долго жил в душной атмосфере лести.

Тот дернул плечом, и Амандил продолжал спокойно:

— И ради чего, скажи? Неужели ты был счастлив?

— Не знаю. Наверное.

— Не знаешь? Ты был счастлив? У тебя усталые глаза. У счастливых другие лица. Ты кажешься одиноким

— Я кажусь. Я был... доволен. Но мои дела тебя больше не касаются.

Амандил помолчал.

— Я ковыряю рану, да? Доволен... Разве? Ты всё рвался вперёд, потому что тебе было пресно жить. И голодно. Не хватало эмоций. Не хватало смысла.

Фаразон молчал, но не бежал прочь, хотя Амандил не стал бы длить разговор тогда. Он продолжал:

— Я ведь прав. Я вытряхиваю из углов твоей души то, что ты прятал даже от себя. Ты рвался к власти, хотел власти и только её, но властью нельзя насытиться. Ты забыл ради неё о дружбе, о любви, о верности и чести, ты всего себя отдал ей — а в руках оставался только пепел. Нужно было ещё, ещё и ещё.

Взгляд бывшего друга окаменел, и Амандил умолк. Довольно.

Так много хотелось высказать — выкричать — в лицо другу. Только нужно было, чтобы Фаразон услышал, а не… пропустил мимо. Как раньше.

И больно было видеть потухшую, уставшую душу, когда-то бывшую такой светлой.  

— Ты... зря пришел, — однажды проговорил Фаразон в ответ на прикосновение к плечу. — Вообще — зря.

Амандил только качнул головой.

— Может быть, и зря. Но знаешь... слишком на многое я смотрел, говоря, что бессилен изменить. Теперь я попытаюсь.

— Знаю. Я ненавижу бессилие, но теперь отдаюсь ему. Смысл — теперь?

Эти слова, сказанные равнодушно, показались Амандилу очень важным вопросом. Важным для Фаразона. Он положил руку на плечо другу, заглянул в глаза.

— Есть смысл. Всегда есть. У тебя — у всех, кто здесь — ещё будет шанс... в самом конце.

— Жду с нетерпением этого самого конца, — тот усмехнулся, высвободился, но Амандил не замолчал.

— Боюсь, это будет нескоро. У тебя есть время. Вспомнить себя. Подумать. И тебе нужна помощь — может быть, моя. Может быть, уже не моя.

— Значит, жду с нетерпением долго, — Фаразон пожал плечами. — Наверное, когда ты прекратишь досаждать мне, я начну биться в эти камни, хоть к корням Арды, хоть куда. Но я уже умер. Не жив, по крайней мере. Поэтому... разве есть, за что бороться мне или этим несчастным, что пошли за мной?

Амандил посмотрел в глаза другу.

— Есть. За самих себя. За свои души.

Тот словно пытался понять; отрицая — оставлял себе нить, чтобы согласиться. Так казалось Амандилу.

— Почему ты думаешь, что будет ещё один шанс? Разве все это, — он неопределенно махнул рукой, — не вечная кара? Мы разгневали Валар и Эру… и этот приговор — что он? Попытка сломить нас? Надеюсь, ты уйдешь раньше, прежде чем первое потрясение спадет, и начнутся борьба, потом злоба и отчаяние, в которых, наверное, нам и предполагается задохнуться.

Амандил смотрел и видел, что другу не хочется этого. Уже не безразлично, что будет.

Уже не всё равно.

— Это... не совсем кара, Фаразон. Это просто то, чего вы хотели — бессмертие, доступное людям. Вы ведь отказались от смерти. И — нет, оно не вечно, оно — лишь до конца мира, когда все люди получат второй шанс. Все, и вы тоже. Вас не хотят сломить. Этого хотел Зигур, это вы пытались сделать сами. И... надеюсь, вы сами сумеете и спасти себя, выбраться из душевной этой трясины — начнёте борьбу не с каменными стенами, а с собой.

И только от вас, от каждого лично, зависит, задохнётесь вы от злобы — или научитесь дышать, любить и дружить. Вспомните, кто вы. Вспомните себя.

Главное он сказал. Кажется, это — главное.

И то был миг перемены.  

* * *

Темнота разорвалась сиянием, победным звуком труб, гимном и смехом. Амандил встрепенулся и вскочил на ноги, чтобы увидеть, как перед ним возникнет фигура воина, в шлеме, доспехах, со щитом и мечом — а потом броня и оружие растают, оставив лишь витязя.

— Элендил...

Глаза вошедшего сияли ярко и радостно.

— Отец! — он крепко обнял Амандила, и тот прижал к себе сына, глядя ему в лицо. — Мы победили, отец. Мы одолели Саурона, разбили его войска и лишили его тела. Исилдур сделал это, я видел, прежде чем уйти.

Амандил слушал с горящими глазами и бьющимся сердцем. Победили. Победили. Отомстили — за Нуменор, за тысячи погибших, за сотни тысяч павших в боях...

От слов Элендила — или от него самого? — стало светлее всем. Тени сходились ближе, хотя бы некоторые, но многие еще отступали прочь, дальше от яркого света.

Элендил обвел глазами стоявших рядом.

— Нам пора, отец, — тихо сказал он. Амандил огляделся.

Те несколько дюжин, кто оказался рядом — уже слабо мерцали, пусть отраженным светом, но — мерцали.

— Да, Элендил. Нам пора.

Семена упали, а всходы и плоды — не его ответственность. Уже не его.

Калион тоже отошёл, бежал от него, от его слов и света — и это было правильно. Амандил знал, что тот всё равно услышит негромкую мысль:

— Вот теперь — прощай. Я сделал все, что мог, для тебя. Я поднял тебя на крыло — теперь лети сам. Лети, не слушая ничьих советов, делай свой выбор, решай за себя — сам. Я дал тебе глаза — смотри ими сам. Когда-нибудь, в конце времен... мы свидимся. Мы встретимся.

Пауза.

— Вы победите.

Элендил подал руку отцу и первый ступил на серебряный луч. Амандил шагнул за ним, теперь уже не оборачиваясь.

Две фигуры сверкнули и пропали из виду смотревших им вслед.