Последний шанс (джен)

Странно было идти маршем по тихому, мирному, пустынному краю. Ар-Фаразон вел войска не торопясь и не медля, с морского берега на запад, через ущелье в горах к видневшемуся вдали городу.

Было очень, очень тихо — ни пения птиц, ни дуновения ветра, только пронзительно-синее небо и очень яркое солнце, да ослепительно-белая гора на краю зрения, куда лучше не смотреть. Даже шаги тяжелой пехоты казались беззвучными, и бряцание оружия не разносилось далеко, а тонуло, будто вязло в теплом, пахнущем камнем воздухе.

Они миновали ущелье, перед ними раскинулся белокаменный город на высоком холме. Ворота его были закрыты, но над башнями реяли знамена — белые с золотым солнцем .

Ар-Фаразон велел разбить лагерь и готовить войска к штурму эльфийской твердыни. На тонких белоснежных стенах не было ни движения, ни звука, ни шороха. Но в городе чувствовалась жизнь. 

Было очень, очень тихо — ни пения птиц, ни дуновения ветра, только пронзительно-синее небо и очень яркое солнце, да ослепительно-белая гора на краю зрения. По приказу стали трубить в рога и бить в барабаны. В горном ущелье звук раскатился, эхом отражаясь от скал, ударил по ушам, оглушил, но не родил в сердцах силу и решимость, а ослабил и без того пошатнувшуюся отвагу воинов. Немногие в войске сейчас считали, что пришли брать то, что принадлежит им по праву, и еще меньше осталось тех, кто верил в победу в этом чуждом и пугающем краю.

Сильнее всех верил сам король: запретил себе не верить. Сомнение проникло в его душу еще прежде, чем он приказал высадиться, и Ар-Фаразон злился на себя за эту слабость — а злость лишь подпитывала гордыню.

И когда они миновали ущелье, перед ними раскинулся белокаменный город на высоком холме. Ворота его были закрыты, но над башнями реяли знамена — белые с золоты солнцем на них. И в городе чувствовалась жизнь.

Весть, что от города движется эльф-одиночка, оказалась неожиданной. Должно быть, посланник. Пеший и без знамени.

— Я приму лишь безоговорочную сдачу, — отрезал Ар-Фаразон. — Пусть явится сам король!

Вскоре ему сообщили, что посланник настаивает на личной встрече.

— Он назвался, государь, лордом Афанузиром...

В глазах короля вспыхнул огонь торжества. Так, значит, Афанузир жив и здесь — а как их пугали эльфы и Валар! Значит, поход — не зря. Долой колебания!

— Ведите его сюда! — короткий приказ. 

* * *

Его пытались остановить, удержать. Говорили, что там, в лагере нуменорцев, его ждет только смерть. Амандил кивал — да, это верно, он и не сомневался, что его убьют, а если не убьют... Все равно ничего хорошего с пришедшими сюда не случится.

Хотя никто не знал, что именно случится. Тирион на Туне замер, затих. За запертыми воротами нолдор и телери, пришедшие сюда из Альквалондэ, ждали... чего? Никто не знал ответа. Валар молчали, потому что они тоже не знали, что делать с безумцами, пришедшими в Валинор с огнем и мечом. Будь там, в ущелье, орки или вражьи твари — было бы ясно, как их встретить, но там были люди.

На Амандила эльфы смотрели с сочувствием, но ему это не нужно было. Помочь ему не мог никто, даже Валар — его мольбу услышали, но даже они не в силах были спасти нуменорцев от них самих; Валар обещали лишь защитить тех, кто сохранил в сердцах свет и память. Защитить, если те позволят помочь им: оставят Остров, как и велел Амандил сыну, отправляясь в путь. Сейчас, наверное, Элендил и его люди уже должны были выйти в море и идти на восток.

И это значило, что для семьи Амандил уже сделал все. Оставалось только последняя — сумасшедшая — попытка дозваться до Калиона.

Вероятнее всего, бывший друг просто убьет его, но Амандил не боялся смерти. Последние годы были самыми счастливыми в его жизни — три светлых, радостных и почти беспечальных года, проведенных в Амане, в беседах с эльдар и Айнур, в мире, который он не чаял увидеть. Амандил знал, что ценой этого будет ранняя смерть, потому что люди быстро сгорали в Свете, но был бесконечно благодарен за эти три подаренных года.

А сейчас в его душе не было ни счастья, ни покоя, как и во всем Валиноре. Эльфы затаились в домах или бродили по улицам, глядя друг на друга, и все чаще взгляды их обращались к белоснежной вершине Таникветили, сиявшей ослепительно и грозно. Но Валар молчали...

Валар молчали, а мир висел на волоске, это чувствовал даже Амандил. Впрочем, все человеческие чувства здесь обострились до невероятия.

Он дошел до ворот и поднялся на стену, взглянув на раскинувшийся лагерь. Реяли черно-золотые знамена, но они не сияли на солнце, а казались мрачной и тусклой тучей, выползшей из Калакирии. Шум из лагеря не долетал до стен города — может быть, из-за безветрия, а может быть, потому, что в жарком воздухе все звуки повисали, как в вязком тумане.

Амандил смотрел недолго — он чувствовал, что время утекает сквозь пальцы, как вода: в Амане он привык не спешить, но все изменилось. Несмотря на то, что мир замер — нет, именно поэтому на самом деле, — время неслось вперед..

Он поспешно спустился вниз. Эльфы смотрели на него печально и встревоженно.

— Не ходи.

Он в последний раз помотал головой.

— Я не могу.

Ему открыли ворота. Амандил низко поклонился городу и его народу.

— Я благодарю вас за все, что вы сделали для меня, что дали мне. Вы подарили мне счастье, звездный народ. Благодарю вас... и да сохранят вас Валар и Единый. Прощайте.

Идти было удивительно легко. Каждый шаг по мягкой, нагретой траве наполнял тело новой силой. Каждый вдох был, как последний — пусть даже воздух душил и давил на грудь.

Одет он был в свои цвета — черное с серебром, волосы с промельками седины были распущены и схвачены эльфийским обручем, оружия Амандил не брал в руки уже давно и никакого. Он просто шел к лагерю, и каждый шаг отмерял минуты до конца его жизни — и, может быть, до конца жизни всех людей здесь.

Он потребовал встречи с королем. Его не узнали, и Калион отказался принять посла, заявив, что желает видеть короля эльфов — но Амандил назвался. Назвался и увидел, что имя его еще помнили, хотя смотрели с недоверием, с гневом, а иные презрительно — но его узнали.

Он пошел за провожатыми через лагерь.

Через лагерь миллионного воинства, мимо катапульт, мимо штурмовых и осадных башен, мимо лучников — к пышным и парадным шатрам командования. К королевскому, затканному золотом шатру, над которым обвисло знамя, не тронутое ветром.

Ар-Фаразон восседал на троне: иначе не скажешь.

— Это ты, Афанузир? — а он сильно постарел. Постарел, обрюзг, поседел... Амандил выглядел сейчас много моложе. — Рад видеть тебя — как живое доказательство.

— Фаразон! — голос был громок, достаточно громок, а полог шатра — не задернут. Амандил хотел, чтобы его слышал не только король. — Ты безумец. Нет, молчи, дай мне договорить, времени у нас слишком мало!

Было что-то в его голосе такое, что король не успел, не смог перебить, и никто другой не осмелился тоже.

— Ты пришел сюда, презрев Законы, бросив вызов Творцу и его Наместникам. Смерть распростерла крылья над вами, вы сами призвали ее к себе! Фаразон, друг мой... Народ мой, жители Нуменора! Вы ослеплены ложью, одурманены словами темного майа, давнего врага людей! Но сейчас же вы здесь, вы свободны от этого морока, так остановитесь, задумайтесь хоть на миг, кому вы в гордыне своей бросили вызов!

Когда-то по его слову войска шли в бой. Когда-то он говорил, как властитель Нуменора. И сейчас Амандил видел, что его слышат... и не слышат. Лишь в нескольких глазах мелькнуло сомнение — он не видел, но ощутил душой.

Но он готов был говорить даже ради одного человека из всего миллионного воинства.

— Мы пришли сюда, чтобы силой взять то, что положено нам по праву! — голос Ар-Фаразона перекрыл его собственный. — Афанузир, ты приплыл сюда, и ты жив, ты старше моего отца, но выглядишь моложе меня — так почему же ты пытаешься нам помешать взять то, что дано тебе? Валар прислали тебя сюда, чтобы запугать нас!

— Я пришел против советов эльфов и без воли Валар! — они оба почти кричали: Амандил, чтобы быть услышанным, а Фаразон, наверное, чтобы не услышать его. — Пришел, чтобы сказать: остановитесь, вы погубите себя.

— Может, они и не посылали тебя, Афанузир, но действуешь ты так, как угодно им.

— Я действую так, как говорит мое сердце!

— И почему же оно заговорило именно сейчас? Кто диктует ему?

— Потому что прежде ты не слышал меня! А сейчас я не могу молчать, я должен кричать, только бы ты услышал! Только бы хоть один человек из стоящих здесь услышал меня, остановился, не губил себя навеки!

Ар-Фаразон засмеялся, откинув голову: хрипло, резко.

— Кричи, Афанузир. Своего решения я не изменю — уже поздно.

— Еще не поздно, ты еще жив, Фаразон! Еще есть, может быть, минуты, остановись. Отец услышит, Он не может не услышать, Он еще ждет...

— Жив? О, Афанузир, даже если остановлюсь — это ненадолго. Отец?

В его голосе прозвучало недоумение. Амандил заговорил горячо, пылко:

— Отец Людей. Единый. Эру Илуватар. Лишь Он сейчас может еще услышать тебя...

Остановись. Остановись, Фаразон, ты призовешь на свою голову что-то ужасное. Я не знаю, что, но я чувствую, — по телу пробежал холодок. Как будто Кто-то ждал, ждал, еще давая людям последний, призрачный шанс.

— А... ты про эту сказку Валар? Мне ни к чему дозываться к нему, кто, даже если существует, обрек наш род — людей — на смерть. Ты ждешь от меня, что я испугаюсь, Афанузир? Не быть тому.

— Это не сказка, — Достаточно открыть свое сердце, чтобы понять...

Фаразон, смерть — это совсем не страшно. Мы же с тобой столько раз смотрели ей в лицо, сражаясь — и смеялись над ней! Страшно другое. Страшно — то, что вы делаете со своими душами, как калечите их. Вы сами казните себя! Вы просто не желаете признать, что ошиблись, никто из вас — вы знаете, что я прав, но гордыня вам дороже жизни, дороже всего на свете!

И на мгновение повисла тишина. Глухая, звенящая тишина, не разрываемая даже дыханием.

Ее разорвал ледяной голос:

— Лучше погибнуть, выгрызая свое зубами, чем склониться перед сказкой Валар!

Голос короля подхватили тысячи других.

Был ли хоть один, кто сказал иное? Хоть один, не кричавший со всеми?

Амандил так и не узнал этого, когда, отвечая гулу голосов, горы задрожали, и вздрогнула земля.

И стала тьма.