Эрих (джен)

Я собирался домой, сдерживая внутри комок скрученных нервов. Это было совершенно не похоже на прошлогоднее возвращение, когда Эрих, смеясь, сшиб меня с ног у самого камина и не давал подняться, пока я его не защекотал. Я раз за разом говорил себе, что срываться на родителях глупо, что крики совершенно ничего не решат, но все же мне хотелось, едва выйдя из камина, вывалить им на голову все то, что тлело внутри уже много месяцев.

Дома было тихо. Просторный холл, чей мрамор расплавленным морем отражал свет свечей, был пуст — ни хозяева, ни домовики, ни брат не встречали меня из школы. Оставив чемодан у камина, я, стараясь не перейти на бег, поднялся по лестнице и распахнул двери обеденного зала. Домовики накрывали стол к ужину, раскладывали по скатерти отблескивающие боками ложки, рассыпающие блики тонкие фужеры и тяжелые блюда.

Я не стал садиться за стол — не то чтобы не было аппетита, но сейчас было не время для еды. Через десять минут вторые двери отворились и вошел отец. Он увидел меня не сразу, лишь через несколько шагов, на миг шаг его сбился, и он, кивнув мне, неторопливо сел за стол. Мать вошла минутой позднее и устроилась, по своему обыкновению, на противоположной от отца стороне.

— Добрый вечер, Геллерт, мы ждали тебя после ужина, — ее голос был мелодичным и нежным, но я нахмурился. Она была невероятно красива. Красотой мраморной статуи, росчерками кисти художника. Я никогда не видел в ней живых эмоций — только то, что необходимо, чтобы на приемах выглядеть заботливой матерью. Венера, прекрасный кусок обточенного камня.

— Вы не отвечали на мои письма, — я не смог вытолкнуть из себя обтекаемые вежливые фразы, мне поперек горла встал сжавшийся ком — первый ком готовой сорваться лавины. — Что с Эрихом?

— Мы не хотели беспокоить тебя во время занятий, Геллерт, — с отцом было несколько проще, он никогда не пытался увиливать. — В конце осени врачи обнаружили у твоего брата драконью оспу. К сожалению, болезнь зашла слишком далеко, и он не дожил до Рождества.

* * *

Легко справиться с болью, когда ты порезал руку или упал с метлы. Достаточно лишь выпить зелье или вызвать колдомедика, и вот, через пару часов ты снова в порядке и уже забыл о досадной случайности. Сложнее избавиться от боли, когда ты по глупости выпил непроверенное зелье или угодил под сглаз. Тогда придется пару дней полежать в больнице, вынести неприятные процедуры и ужасающие на вкус лечебные варева.

Как можно избавиться от боли, которая тонкой раскаленной иглой вонзилась в горло и с каждой секундой пожирает плоть, превращая ее в жирный серый прах? Когда любая физическая боль лучше, потому что игла застряла так глубоко, что ее не выцарапать, не вырезать ножом и не вытащить взмахом палочки.

Самое коварное в этой боли, что ее поначалу не ощущаешь. Игла отравлена, она разносит с кровью яд, который замораживает мысли, заставляет каменеть мышцы и медленнее биться сердце. И когда оцепенение наконец отпускает, когда ты думаешь, что тебе показалось, и вовсе не было никакой иглы, она дает о себе знать огненной пульсацией, вырывая из глотки дыхание и подсекая ноги. Яд выливается из тебя, вытекает тонкой струйкой, но это уже не поможет, ты уже горишь внутри, и от этого не излечиться. И ты будешь гореть, будешь тлеть так долго, как только сможешь, огонь ни на миг не покинет тебя, и даже когда твоя оболочка станет легкой, как тончайший пергамент — дунешь, и порвется, — даже тогда это пламя будет внутри тебя. Оно станет частью тебя.

* * *

Дом Фюрстенбергов был окружен со всех сторон цветущим садом. Деревья, тропинки и клумбы составляли причудливые узоры, в пруду сновали красные рыбки, а самый старый домовой эльф, подоткнув длинные полы белой туники, с важным видом подметал дорожки. Я давно не был в гостях у Альфреда и, признаться, соскучился по этой красоте, но сейчас она была для меня серой и застывшей.

Я устало откинулся на резную перегородку беседки и невидящим взглядом уставился в пространство. Врач с самого утра напоил меня зельями, поэтому сейчас мои мысли кружились неторопливо и плавно, как опадающие по осени листья, и я не мог толком на них сосредоточиться. Эрих… брата больше нет, он умер, растаял от тяжелой болезни, в то время как я сидел за книгами в Дурмстранге. Мне даже не дали на него взглянуть, не дали попрощаться. О чем думали родители и сожалели ли они о случившемся — мне неизвестно. Как больно, когда все, к чему ты стремился в жизни, рушится в один миг. Эрих не пойдет в Дурмстранг, я не увижу, каким человеком он станет, не смогу гордиться его успехами, обнимать его и поддерживать. Я хотел помогать ему во всем, пока он не вырастет, хотел увидеть его первую влюбленность и баловать его детей… Почему все так случилось?

Когда я очнулся в кровати, возле меня сидел, держа за руку, бледный и растерянный Альфред, а семейный колдомедик Фюрстенбергов менял на голове компресс. Я почти не помнил, как ввалился к ним в дом через камин, как родители Альфреда суетились, вызывая доктора, и как я в итоге заснул под действием зелий.

— Молодой человек, вам нужно больше отдыхать. Я не могу все время поить вас успокаивающими зельями, поэтому вам стоит отвлечься.

— Да, спасибо.

— Гел, приходил твой отец, — Альфред растерянно поджал губы. — Герру Нойманну пришлось битый час уговаривать его, чтобы он оставил тебя у нас, и если бы не вмешательство моего отца, боюсь, он бы забрал тебя.

— Благодарю вас, — я повернул голову к седому улыбчивому мужчине, — мне действительно сейчас совсем не хочется домой. Там я точно не смогу отвлечься.

— Ваш семейный колдомедик не проводил диагностику? Драконья оспа — коварная болезнь, она поражает внезапно, и если тотчас не принять меры… Хотя в вашем возрасте ей болеют редко, но она и взрослого мага сожжет за неделю, если не повезло ей заразиться.

Я устало помотал головой и откинулся на подушки, пока герр Нойманн водил надо мной палочкой, а Альфред, до этого молча сидевший рядом, вдруг подал голос:

— Что-то я не понимаю. Если драконья оспа убивает за неделю, то о каком лечении писали твои родители в течение нескольких месяцев? Или он болел чем-то еще?

— Я не знаю, — голос хрипел, хотелось отвернуться к стене и уснуть, чтобы перестать думать. — Да и какая теперь разница?

— Нет, постойте, очень большая. Если это была другая болезнь, то ваш дом может быть до сих пор заражен, это опасно. Как зовут вашего семейного врача?

— После смерти герра Ламанна отец так и не нанял нового колдомедика. Мы с братом редко болели, так что в нем не было необходимости, а обычные осмотры мы проходили в клинике. Брат писал, что осенью в наш дом приходило множество людей, среди них некие Ребер и Баррингтон. Очевидно, они тоже колдомедики.

Нойманн задумчиво погладил короткую седую бороду и нахмурился.

— В моей практике мне не приходилось сталкиваться с этими людьми, но, насколько я помню, Баррингтон из св. Мунго и Ребер из госпиталя им. Косселя имеют совершенно другой профиль. Они оба специализируются на магическом потенциале и снятии различных сглазов и проклятий, которые могут его снижать. Я уточню эту информацию и зайду к вам завтра, поправляйтесь.

Колдомедик вышел, тихо притворив за собой дверь, и я повернулся к сидящему у кровати Альфреду.

— Ал, на тебе лица нет, иди отдохни. Со мной ничего не случится за пару часов.

Альфред от моих слов вздрогнул и, нахмурившись, помотал головой.

— Я в порядке, Гел, не волнуйся. У меня все не идут из головы слова Нойманна о драконьей оспе. Что-то странное во всем этом, но я не могу понять, что именно.

— Нет смысла во всех этих размышлениях, — я сжал его руку поверх одеяла и бледно улыбнулся. — Доставил же я хлопот твоей семье. Спасибо, что помог.

— Прекрати сейчас же, а то стукну. Для этого и нужны друзья, разве нет? Я пойду посоветуюсь с отцом, отдыхай.

* * *

На следующий день я наконец взял себя в руки и, набравшись сил, спустился к ужину. Дом Фюрстенбергов был, на удивление, небольшим. Всего два этажа, по четыре комнаты в каждом крыле, да огромный сад, закрывающий его со всех сторон. По рассказам Альфреда я знал, что его матушка лично следила за целой дюжиной домовиков, которые ухаживали за этим великолепием, сама заказывала семена и саженцы, а иногда и вовсе по-маггловски возилась в земле. Впервые услышав об этом, я решил, что Ал так шутит — да чтобы благородная дама занималась подобным? Свою мать я бы даже и представить не мог за пропалываем клумб, но, побывав первый раз в гостях у Фюрстенбергов, я понял, что это совершенно особенные люди.

В обеденном зале обнаружился доктор Нойманн, с обеспокоенным видом втолковывающий что-то Альфреду, а так же Глория, которая, забыв об этикете, прямо на обеденном столе быстро черкала что-то на листе пергамента. Увидев меня, она охнула и попыталась улыбнуться, хотя на ее лице отчетливо проступило сочувствие.

— Добрый вечер, фрау Фюрстенберг, герр Нойман, Альфред. Извините, что пришел без приглашения.

— Что ты, Геллерт, присаживайся. И я не помню, когда из Глории превратилась во фрау, — она легко обняла меня за плечи и подвела к столу. — Боюсь, у нас к тебе нелегкий разговор, но мы должны подождать Ральфуса, он скоро придет.

Отец Альфреда не заставил себя долго ждать — он влетел в столовую, сжимая в кулаке несколько пергаментов, и при этом его лицо искажало такое неприкрытое бешенство, что я попытался вжаться в кресло. Ни разу еще на моей памяти спокойный и даже в чем-то меланхоличный герр Фюрстенберг не излучал настолько угрожающую мощь.

— Ральфус, что ты узнал? — для меня было удивительно, что семейный колдомедик зовет Фюрстеберга по имени, но видимо, он был им больше другом, чем врачом.

— Именно то, что ты и предсказал, Оскар, — сжав зубы, прорычал он. — Какое варварство — ради того, чтобы не допустить ослабления семьи, поступать так жестоко!

— Я отправила письма всем знакомым из Министерства, они должны его найти, — тихо отозвалась Глория, не поднимая глаз. — Ральфус… я заберу мальчика. Может, ты и будешь против, но я не смогу поступить по другому.

— Я сам хотел это предложить, — Фюрстенберг подошел ближе и обнял ее за плечи. — Не плачь, все будет хорошо.

Я растерянно смотрел, как Глория промакивает глаза платком, как Альфред, поджав губы, перечитывает документы, которые принес его отец, и в голову закрадывались невероятные по своей абсурдности мысли.

Наконец все сели за стол, и некоторое время в комнате висело напряженное молчание. Я не решался задавать вопросы, видя, как рассержен глава семьи, но, когда ужин подошел к концу, он сам обратился ко мне.

— Геллерт, Оскар передал мне и Глории содержание вашего разговора и то, что ему удалось узнать после, — он задумчиво побарабанил пальцами по столу и продолжил: — Мне тяжело тебе об этом рассказывать, но мы узнали, что твой брат не умер от драконьей оспы.

— Что? — из рук вывалилась и звонко стукнулась об пол ложка. — О чем вы говорите?

— Если бы вы и Альфред не упомянули в разговоре странные обстоятельства болезни и имена двух колдомедиков, я бы не обратил на это внимания, — обратился ко мне Нойманн, нервным жестом протерев очки. — Дети в таком возрасте заражаются драконьей оспой чаще всего, и в большинстве случаев действительно умирают, но ни Ребер, ни Баррингтон не занимаются лечением инфекционных болезней. Как я уже говорил, они специализируются на магическом потенциале, но, говоря по-простому, в народе они считаются специалистами по сквибам. Могу я задать вам не совсем корректный вопрос — у вашего брата когда-либо проявлялись магические способности?

— Ох, — я запустил пальцы в волосы и с силой сжал. Мысли, вопросы, совершенно ужасные в своей логичности подозрения захлестнули с головой, и на несколько секунд я забыл как дышать. Не может быть. Этого. Просто. Не может. Быть. — Я общался с Эрихом только летом и на Рождество, остальное время меня не было дома. И нет, при мне у него ни разу не случались выбросы, но я даже на секунду не задумался, не заподозрил…

— Не казните себя, на вашем месте вряд ли бы кто-то заметил. Эрих был еще мал, и все можно было списать на его возраст.

— Они выкинули его, да? — я сжал руки на коленях, чтобы они перестали дрожать, выдавая мою ярость. — Или убили? Что они с ним сделали?!

Я заметил, что плачу только, когда Глория протянула мне платок.

— Все в порядке, дорогой, он должен быть жив, — она ободряюще сжала мое плечо. — Он где-то в маггловском мире, и мы его найдем.

— Как они могли так поступить, это же их ребенок, их сын? — голос у Альфреда дрожал от возмущения. — Я думал, что этот ужасный обычай все давно забыли.

— К сожалению нет, Альфред, — отозвался Ральфус. — Это не афишируется и считается дурным тоном, но некоторые семьи и в наше время предпочитают выкидывать сквибов в маггловский мир. Сквибы рождаются не так уж и редко, в каждой семье хотя бы несколько раз такое происходило. Но когда ты последний раз слышал, чтобы в старой, богатой семье родился ребенок, лишенный магии? Чаще всего им просто меняют фамилию и оставляют жить в родном доме под видом прислуги. Твой двоюродный дед, кстати, был сквибом, но из-за того, что семья от него не отвернулась, он наладил контакты с маггловским миром и теперь наша семья спонсирует некоторые их предприятия, получая от этого неплохую прибыль.

— Так дядя Вилмор…

— Сын Реджинальда, но при этом он маг.

На минуту повисло молчание, которое нарушила Глория.

— Геллерт, мы с Ральфусом попросили своих родственников в Англии пообщаться с Баррингтоном, и хоть тот был связан клятвой, но, не называя имен, подтвердил, что осенью осматривал маленького мальчика по просьбе его родителей, и ребенок оказался сквибом. К сожалению, кроме этого он ничего не знает — ни куда делся Эрих, ни в каком он сейчас состоянии, но, скорее всего, он попал в приют, так что скоро мы его найдем, — она помолчала минуту и добавила: — Как я уже говорила — я хочу забрать Эриха к нам. Я не могу понять поступок твоих родителей и не собираюсь возвращать им мальчика.

— После того, что они сделали, не называйте их моими родителями, — я едва выдавил из себя слова. — Не найдется проклятья, которое я бы не рад был обрушить на их головы, но до совершеннолетия я связан. Глория, вы сможете раздобыть для меня маггловские карты? Я буду искать в приютах.

— Не волнуйся, мы все займемся поисками, — вздохнул Фюрстенберг, устало откинувшись в кресле. — Наша семья ведет с магглами дела, поэтому мы немало знаем о них. Я разошлю запросы всем знакомым и рано или поздно Эрих найдется.

— Нужно найти его как можно раньше — он совершенно не знает их мир, — в груди больно закололо от мысли, что где-то там совершенно один сидит и плачет мой брат, которого в один момент вышвырнули из дома и как бродячего щенка подкинули к чужому порогу. — Он совсем маленький, он не будет молчать о магическом мире. Я так боюсь, что с ним могут что-то сделать.

— Я уверена, Эрих сильный, он выдержит и дождется нас, — Глория поднялась из-за стола и ласково погладила меня по голове. — Геллерт, тебе нужно отдохнуть. Хотя бы ради брата, чтобы собрать как можно больше сил для его поисков.

— Хорошо, — мне очень не хотелось обманывать ее, но после того, что я узнал, один разговор не терпел отлагательств.

Дождавшись, когда все разойдутся по комнатам, я прокрался к камину и, кинув в него горсть дымолетного порошка, шепотом назвал адрес своего дома.

* * *

Прошло всего несколько суток, но мне казалось, что я вернулся в этот дом спустя долгие годы. Может, из-за того, что луна заглядывала в окно, рассвечивая зал в мрачные черно-серые тона, дом казался мне застывшим и неживым, а может, из-за того, что счастливые воспоминания, которые просыпались внутри при взгляде на шторы, за которыми любил прятаться Эрих, или на любимую им статуэтку грифона, теперь поблекли и вызывали во мне кипящую ярость. Теперь все здесь казалось мне другим.

Я долго стоял посреди зала и представлял, о чем могла думать моя мать, когда решала выкинуть своего сына? Она была здесь, в доме, где он вырос, но вспоминала ли она в этот миг день, когда он родился, или его первые слова? Жалела ли она хоть о чем-нибудь?

Появившаяся Энни заставила меня вздрогнуть. Домовушка была очень стара и нянчила, возможно, еще моего прадеда, поэтому мне было сложно разобрать эмоции на ее сморщенном лице.

— Молодой хозяин, вас ожидают в малой гостиной.

— Энни, — я подошел совсем близко, встал на одно колено. — Энни, скажи — ты знаешь, где Эрих?

Она рванулась из моих рук, но я схватил ее крепче.

— Энни, прошу тебя, ответь, Эрих в опасности, я должен его найти! — она сгорбилась и прижала к глазам маленькие кулачки. Всхлипнула. — Если тебе запретили говорить, просто кивни. Его выгнали из дома? Он у магглов? — она мелко закивала головой, со стороны это больше походило на дрожь. — Ты можешь перенести меня к нему? Или доставить его сюда?

— Маленький хозяин так долго плакал, — сказала она еле слышно, растирая слезы по щекам.

— Он плакал и звал меня, постоянно, и днем, и ночью. Энни все слышала, Энни хотела сойти с ума или умереть, чтобы не слышать, а потом старший хозяин что-то сделал, и теперь Энни совсем ничего не слышит. Простите, Энни не боится умереть для маленького хозяина, но Энни не может ослушаться приказа.

— Ты не виновата, Энни. Я найду его, но мне нужна помощь. Ты можешь намекнуть, где он сейчас?

— Там… дворец у реки и громкие часы на башне.

Когда я разжал руки, Энии с хлопком исчезла, а я поднялся с колен и направился в гостиную.

Меня явно давно ждали — двери были распахнуты, а в комнате витало знакомое напряжение, которое появлялось в те минуты, когда родители вынуждены были проводить друг с другом больше положенного времени. Я остановился в проеме, рассматривая непринужденно читающего отчеты отца и наблюдающую за игрой огня в камине мать.

— Ты задержался, Геллерт, — отец бросил на меня недовольный взгляд и снова повернулся к бумагам. — Теперь наши планы сдвинулись на несколько дней, а еще ты пропустил важный прием. Я надеюсь, ты пришел в себя, и теперь мы сможем заняться делами.

— Мы понимаем, что ты расстроен, — вступила в разговор мать, видя, что я никак не реагирую на их слова, — но ты не должен забывать о своих обязанностях. Ты не можешь позволить скорби взять над собой верх. Мы скорбим не меньше твоего, но при этом…

— Скорбите? У вас повернулся язык сказать, что вы скорбите? Вы?!

— Не смей повышать на нас голос, — она перестала изображать сочувствие, которому я, впрочем, все равно не поверил, и снова отвернулась к камину. — Ты не в себе, иди спать — утром поговорим.

— Нет, мы поговорим сейчас! — я с силой ударил кулаком по стене и шагнул вперед. — Вы считаете, что после того, что вы сделали, я проведу хоть одну лишнюю минуту в этом доме? Где мой брат, отвечайте!

— Мне очень интересно, кто тебе рассказал, — отец отложил бумаги на журнальный столик и раздраженно вздохнул. — Все было бы намного проще, если бы ты ничего не узнал. Пойми, Геллерт, ему будет лучше в маггловском мире, среди таких же, как он. Здесь он бы превратился в изгоя, в позор семьи.

— Не делай вид, что заботился о его благе! Даже если он сквиб, это не делает его отбросом!

— Нет, делает! — мать вскочила из кресла у камина. Я первый раз видел ее такой — с искаженным от гнева лицом, с презрительным оскалом, до неузнаваемости уродующим ее красивое лицо. — Делает! Он никто, выродок! В нашей семье не должен был родиться сквиб, в нас нет ни капли грязной крови магглов. Если кто-то об этом узнает, вся наша репутация, все уважение рухнет в один момент. Это была ошибка, но мы уже все уладили. Не жалей об этом, Геллерт, он того не стоит.

— Человеческая жизнь для тебя — ошибка? Вот так просто — не нужен человек — уберем человека? — я в шоке уставился на эту женщину, которую, видимо, знал еще меньше, чем думал прежде. — Ты его выносила и родила, ты придумала ему имя и теперь вот так легко выкинула его?

— Я зря согласилась на уговоры твоего отца. Я никогда не хотела второго ребенка, и, видимо, не зря. Лучше бы я его вовсе не рожала.

Я немо открывал рот, хватая воздух, пока она, уже успокоившись, неторопливо разглаживала платье и поправляла волосы. Такая красивая снаружи и такая пустая внутри, от этого контраста хотелось выть, хотелось изуродовать ее, чтобы оболочка отражала содержимое. Я с ужасом понял, что был в шаге от того, чтобы убить человека.

— Ты просто пустая бездушная кукла! Вы оба не люди, вы каменные статуи, у домовиков больше чувств, чем у вас!

— Выговорился? — она окинула меня равнодушным взглядом. — Ты ничего не сможешь изменить, так что смирись.

— Мерлин… за что? — я стер с глаз злые слезы. — Да будьте вы прокляты, бездушные твари, будьте прокляты! Вы не заслуживаете того, чтобы жить!

Меня не пытались остановить, когда я бежал коридорами поместья, когда ввалился в камин и, ничего не разбирая перед глазами, упал, запнувшись за решетку по ту сторону. Слезы душили меня, хотелось кричать, выплескивая всю свою ярость, разбить кулаки в кровь и забыть, вычеркнуть из памяти этот год.