Come Undone (гет)

So face the dark and I’ll teach you

About fire in the blink of an eye…

When the dark does what the dark does best,

It’s darkness!

Let the dark do what the dark does best,

Let there be darkness!

So face the dark and I’ll teach you

About fire in the blink of an eye

— Now drink the cyanide -

The worlds collide and you know

It’s pure filth that I hide⁽¹⁾

Deathstars — Cyanide

Интерлюдия

Джек был умным парнишкой. Настолько умным, что взрослые умилялись, когда он пошёл в десять месяцев, в полтора года заговорил, а в три начал читать. В десять он поражал всех своими карточными фокусами, а к двенадцати годам уже хорошо разбирался в компьютерах. Настолько хорошо, что он, осознавая свой ум и в силу возраста, ставя себя выше других, увлекся мошенничеством с телефонами и взломом компьютерных сетей.

Он развлекался как мог. Перенаправлял сигнал с домашнего телефона на таксофон и, представляясь именами других людей, изменяя голос с помощью самодельных устройств, да и просто подслушивая чужие разговоры, узнавал многое — от каких-нибудь неприятных мелочей про неугодных ему одноклассников, которые он потом использовал против них, до гораздо более серьезной информации. И он продолжал учиться и совершенствоваться.

Никто не мог и подумать, что этот начитанный, вежливый, доброжелательный худощавый мальчик, любимчик учителей, так педантично придерживающийся правил и кажущийся таким беззащитным перед остальными детьми, скрывает в себе. Он ненавидел сверстников (и они платили ему тем же) за их ограниченность и глупость, за их способность радоваться простым вещам, вроде игры в мяч или стрельбы из водяных пистолетов, за те унижения, которым его подвергали многие из них — насмешки, обзывательства, тычки под ребра, а когда и что-то посильнее. И за свою вынужденную беспомощность.

Презирал взрослых за их подверженность стереотипам, за зашоренность, за то, что они видели только внешнюю оболочку, и потому вставали на его сторону даже в те моменты, когда на него заслуженно жаловались. И больше всего его раздражало, что никто из них не воспринимал его хотя бы как равного.

Ему так хотелось доказать всем и, в первую очередь, себе, что он лучше — умнее, хитрее, многограннее. И потому он заходил всё дальше и дальше.

Сначала это были мелкие пакости — телефонные розыгрыши, распространение слухов, бесплатные звонки, взлом школьной локальной сети и исправление оценок (не себе, нет, — было бы слишком легко проследить связь с ним), затем более крупные — взлом телефонной компании, взлом университетских баз данных, взлом банка… и вот тут он и попался. Джека спасло то обстоятельство, что он успел вывести не так много денег. Его нашли, осудили и отправили в Центр для несовершеннолетних.

Произошедшее сделало его осторожнее, но, в целом, ничего не поменяло в отношении к нему окружающих, а значит, и в его внутреннем состоянии. Взрослые были всё так же очарованы его обходительностью, а остальные терпеть не могли за занудство и источаемое им презрение.

И вновь над ним начали издеваться. Особенно любили это делать трое парней, главаря которых Джек как-то имел несчастье задеть своим слабо завуалированным указанием на его глупость.

Пока однажды во время очередного раза, когда его избивали, он не встретил Джейкоба Сида.

Джек рассчитывал лишь заполучить себе грубую силу, раба, защищающего его, в лице Сида. Он собирался чуть ли не разыграть спектакль перед Джейкобом, чтобы уговорить его. И так оно и вышло, но лишь частично.

Джек не думал, что Джейкоб будет так сильно избит, не думал, что скажет такие правильные вещи, не думал, что… поведёт себя не совсем так, как он рассчитывал. И потому его игра для единственного зрителя была игрой только наполовину. Чем больше и дольше они общались, тем искреннее становился Джек. Какая-то часть его всё ещё наблюдала за происходящим со стороны, словно проводила эксперимент, но… именно в лице Джейкоба он наконец нашёл равного себе и то признание, которого ему так не хватало всё это время и которого он так отчаянно добивался.

И потому все это затянулось на долгие годы. И потому Джек, даже в последние часы своей жизни, даже будучи уверенным в том, как всё закончится, даже давясь кровью и чувствуя ужасную боль, считал Сида своим другом. Миллер всегда был умным и терпеливым...

Но недостаточно для того, чтобы потерять надежду на другое развитие событий. И недостаточно для того, чтобы не обернуться и не посмотреть в глаза своему убийце.

А потом наступила темнота.

* * *

One forbidden touch

And one drink too much

Different skin I felt

My possessions melt

Oh don´t regret this kiss

Such a short-time bliss

Man I need much more

Nothing will be like before

Will I stand right here forever?

In the middle of nowhere

Talk to me — should I stay or will you leave?⁽²⁾

Kontrust — Sin

Утро следующего дня для Изольды вышло необычным. Заснувшая только под утро, непонятно от чего проснувшаяся, она зябко поёживалась, сидя в кровати, как услышала звон ключей, а затем их скрежет в замочной скважине. Уверенная, что это Джейкоб, она несколько удивлённо улыбнулась, радуясь, что он решил зайти с утра, хоть он никогда так не делал раньше. Но стоило двери распахнуться, её улыбка тут же увяла, оставляя место недоумению. Не он. На пороге стоял совершенно незнакомый ей человек в обычной одежде Врат Эдема. А ведь она считала, что ключи от её комнаты есть только у старшего Сида.

Говард поспешно натянула одеяло повыше.

Сектант, впрочем, скользнул по ней совершенно равнодушным взглядом и произнёс:

— Одевайся. Через десять минут ты должна быть готова. Вестник решил дать тебе работу на благо нашей общины. Будешь помогать на кухне, моё дело препроводить тебя туда.

— А где Джейкоб? — спросила девушка, поспешно одеваясь под одеялом. Во-первых, так было теплее, а во-вторых, пришедший мужчина не счёл нужным отвернуться, и из-за этого она чувствовала себя неловко.

— Вестник не сообщает нам о своих делах, — поучительно заметил сектант. — Мы всего лишь выполняем его приказы, ибо таков наш долг. Только так мы сможем достичь врат. Тебе тоже следовало бы об этом помнить. И называть его Вестником.

Изольда кивнула, сглатывая. Казалось, будто эти восемь дней, проведенные в одиночестве, и восемь вечеров, проведенные в разговорах с Сидом, были сном. В целом хорошим сном, особенно если учитывать, что завершился он поцелуем. Солдат действительно нравился ей всё больше с каждым днём по мере того, как она его узнавала всё ближе. Теперь же её грубо возвращали в жестокую реальность. И от этого было как-то неуютно и грустно. А ещё она боялась, что всё это было зря и теперь её ведут на какую-нибудь показательную казнь.

Она оделась даже быстрее, чем за десять минут, и пришедший за ней мужчина теперь вновь вёл её по коридору, по которому она неделю назад шла сюда совсем с другим, небезразличным ей теперь, человеком. В утреннем свете коридор выглядел совсем иначе. Побеленные стены, светло-серые кафельные полы, ряды нежно-зелёных дверей с крестами на них, похоже, должны были навевать благостные и светлые мысли, но Изольде почему-то подумалось о больнице или о гостинице. Впрочем, насколько она могла судить, сейчас в этой «гостинице» никто и не жил, кроме неё. Потому что снова не было слышно никаких других звуков, кроме шагов и дыхания её и её проводника. И это всё вместе ещё больше портило настроение.

Они шли и шли, спустились по лестнице, которую Изольда, естественно, не помнила. Коридор первого этажа выглядел точно так же. Никакой разницы. Те же кафельные полы, те же белёные стены, те же одинаковые двери. Но здесь хотя бы ощущалось присутствие людей. Немногих, но всё же. Сектант между тем вывел её наконец на порог здания. Изольда вновь поёжилась. Утро было довольно-таки прохладным, да ещё и пасмурным. Настроение упало окончательно. Захотелось вновь вернуться в постель, заснуть и проснуться во вчерашнем вечере. Вместо этого она продолжала апатично шагать за провожатым.

Тот подвел её к пошарпанному пикапу, стоящему неподалеку.

— Садись, — указал он ей на переднее сиденье. Говард послушалась. Она сейчас сделала бы что угодно просто на автомате, настолько ей ничего не хотелось и настолько она была расстроена и неприятно поражена происходящим.

Сам мужчина сел на соседнее, водительское сиденье и завёл машину. Ехали они не так уж долго, около часа, куда-то вправо по проселочной дороге. Прибыли они в достаточно уединённое место в лесу. Солнце поднялось уже высоко и освещало пять-шесть зданий, разбросанных по огромной поляне.

Провожатый привёл Изольду к длинному одноэтажному зданию, которое было больше других и стояло отдельно. Судя по запахам, доносившимся из открытых окон и из-за двери, это и была кухня.

Внутри было много народу, человек тридцать, наверное. Стояло несколько плит, и на каждой что-то варилось, парилось, жарилось. От этого на кухне всё было будто в тумане от пара. На больших столах несколько женщин нарезали овощи, фрукты и зелень, некоторые рубили мясо. Другие подходили то к кастрюлям, то к сковородкам на плитах, и помешивали, переворачивали, пробовали на вкус, добавляли специи к тому, что готовилось.

Мужчина подвёл Говард к высокой, стриженной под каре женщине в белом фартуке, которая чем-то выделялась среди остальных. Возможно, осанка, а возможно, поведение выдавали то, что она здесь главная.

— Новенькая, — сказал он, кивая на Изольду. — Вестник сказал найти ей работу здесь. Дэб, думаю, дальше ты справишься без меня. Только приглядывай за ней.

Женщина, которую, похоже, звали Деборой, смерила Изольду холодным взглядом сверху вниз. Её светло-голубые глаза странно контрастировали с медно-рыжими кудрявыми волосами и смуглой кожей. Затем взгляд слегка потеплел и она спросила:

— Звать-то тебя как, новенькая?

— Изольда, — буркнула девушка, всё ещё расстроенная происходящим, хоть страх скорой смерти и несколько отступил после слов того сектанта.

— Вот что, Изольда, — Дебора вытерла руки о передник, не спуская глаз с Говард. — Для начала посмотрим, на что ты вообще способна. К готовке я тебя, ясное дело, сразу не допущу, а вот посудомойки нам сейчас не хватает. Так что возьми-ка вот там фартук да перчатки и отправляйся во-он в тот угол. Как видишь, там скопилась гора посуды.

Изольда перевела взгляд туда, куда указала Дебора, и убедилась, что та не преувеличила, говоря о горе. Говард со вздохом отправилась выполнять приказ, спиной чувствуя пристальный взгляд женщины на себе.

Следующие несколько часов она только и делала, что драила посуду, ощущая, что за ней наблюдают. Под ложечкой давно сосало, ведь её забрали без завтрака, и у неё просто не было времени заменить его водой, как она это делала в отведённой ей комнате. Когда наконец её отозвали и всунули в руки железную миску с похлебкой, она уже валилась от усталости. Дебора разрешила ей выйти отдышаться, но наказала далеко не отходить, чтоб могла явиться по первому зову.

Сев на землю позади здания, Изольда принялась за еду. Самый простой хлеб из муки грубого помола, незатейливая похлебка казались невероятно вкусными из-за голода.

Солнце светило во всю, пели птицы, воздух был чист. У других зданий мирно копошились люди, занятые своими делами. Но на душе скребли кошки. Да, она сама хотела попросить Сида найти ей занятие, но, во-первых, это было четыре дня назад и она этого так и не сделала, а во-вторых, если за эти семь дней встреч и разговоров с ним она почти забыла, что она в плену, то теперь это было похоже на жестокое напоминание.

— А ты надеялась, что к тебе как-то по-особенному относятся? Добро пожаловать в реальность, дорогая… — сказала себе Изольда и тут же поняла, что автоматически думала это голосом Джейкоба.

— Вот чё-ёрт…— теперь ей стало совсем уж тоскливо. Обычно она начинала так делать, если влюблялась. Это был верный признак. За свою жизнь она влюблялась всего четыре раза. Настоящей любовью был только один. Был старше её на пятнадцать лет. Был таким умным, таким понимающим, знающим ответы на всё на свете… Но... оказался женат. Когда это открылось, в ответ на упрёки и возмущение Изольды, она услышала вместо ожидаемых хотя бы извинений совсем другое. Он, даже не поведя бровью, спокойно и обстоятельно, как делал вообще всё, объяснил ей, что ничего ей не обещал и что был уверен, что она всё и так знает. В общем, хоть словесных оскорблений с его стороны не было и расстались они относительно мирно, девушка чувствовала себя так, будто ей указали на её глупость, унизили и растоптали её чувства. Она долго тогда от этого отходила. Но, к сожалению, следующая попытка тоже закончилась неудачей. Но там хотя бы чувства были поверхностными с обеих сторон. И тогда она запретила себе влюбляться. Отношения, которые она заводила после этого, были только ради того, чтобы, как говорится, было. Она уже и забыла, как это — озвучивать свои мысли голосом другого человека, и вот, когда уже не ожидала… Девушка закусила губу, огорчённо думая, что это того не стоит и что ей этого не надо… но всё равно понимала, что это снова случилось. Она действительно влюбилась. Снова в человека старше, снова в такого умного, понимающего, уверенного в себе…

И снова непонятно, что это сулило. Вчерашний поцелуй ещё больше сбивал с толку. Потому что сегодняшнее утро говорило совершенно об обратном. И что с этим делать — совершенно непонятно. С одной стороны, она этого не хотела бы, а с другой — хотела очень. Да и если бы можно было так — запретить себе думать, и как будто отрезало. Увы, так это не работает.

Оклик Деборы вырвал Изольду из раздумий. Та торопливо поднялась и отправилась обратно на кухню. Возможно, то, что ей дали такую работу, не так уж и плохо — решила она для себя. По крайней мере, меньше будет времени думать о Джейкобе Сиде.

Остаток дня прошёл за мытьем посуды. Вечером за ней вернулся тот же мужчина, что привёз её утром, и на том же пикапе отвёз обратно, в центр ветеранов. Вновь провёл по лестнице и однообразному коридору в её комнату и запер там. Ночь девушка провела в раздумьях и метаниях, сумев заснуть только под утро.

На второй день все повторилось. Пришёл тот же сектант, точно так же отвёз Изольду к зданию кухни. Точно так же неприветливая Дебора отправила её мыть посуду в самый дальний угол, будто бы специально изолируя от остальных находящихся там людей. Хотя почему будто бы? Наверняка так оно и было. Потому Говард, чтобы отвлечься от тоскливых и недоуменных мыслей, одолевающих её, стала прислушиваться к немногим доносящимся до неё словам из разговоров. В основном обсуждались какие-то насущные дела.

— Подай мне соль…

— Нарежь вот этот кабачок и морковь…

— Помешай вон ту кастрюлю…

— Смотри, чтоб не выкипело…

— То и дело доносилось с разных сторон.

Слова прорывались сквозь клубы пара, звон половников, ложек, стук ножей о деревянные и пластиковые разделочные доски, удары специальным молотком для отбивания по мясу. Радиоприёмник орал откуда-то из противоположного угла: «Oh, John, bold and brave», — и несколько человек подпевало ему. Кто-то с благоговением и трепетом обсуждал недавнюю проповедь Джозефа, или Отца, как они его здесь называли. Другие рассуждали о красоте и манерах Джона, одна из девушек даже оправдывала его склонность к садизму, яростно доказывая, что это-то и придаёт ему обаяния и перчинки. По её словам, выходило, что попади она к нему в регион, она бы непременно сумела оказаться у него в постели, что вызывало смех у её собеседниц, и даже Изольда невольно улыбнулась. Про Джейкоба в основном говорилось, что уж он-то не даст спуску некоему «помощнику», и в целом с его-то характером и твёрдостью они не пропадут. Кто-то говорил, что солдат знает, что делает, но планами своими не делится. Другой доказывал, что наоборот, четкого плана у того нет, лишь общий набросок, но тот умеет правильно назначать людей, чтобы каждый оказывался на своем месте.

Всё сходились на том, что со старшим Сидом лучше не спорить, ибо приказы не обсуждаются. И «последствия могут быть ужасны». В качестве «последствий» упоминался некий Пратт, причём говорили о нём то ли с сожалением, то ли с презрением пополам с брезгливостью.

Надо всем этим царила Дебора, которая, казалось, успевала везде, и её голос раздавался будто бы отовсюду.

В целом создавалось впечатление вполне мирной общины, где все трудятся на благо общего дела. Лишь Изольда была вне её.

— Интересно, чем же она успела так ему насолить? — донеслась до Изольды фраза из общего гула голосов. Девушка прислушалась.

— Кто «она»? — спросила говорившую перед этим какая-то другая женщина.

Обеим, судя по голосам, было лет под пятьдесят или около того.

— Да новенькая наша, вон — в углу которая. Ты представляешь… — Говард поняла, что говорят про неё, но конец фразы заглушил очередной радостный вопль из радиоприемника.

— Да что ты? Прям-таки видеть не хочет? — в этот момент женщина понизила голос, и Изольда, как ни напрягала слух,не смогла разобрать слов. Затем женщина продолжила:

— Да-а, его до такого надо было ещё умудриться довести…

— Кстати, её, кажется, и не крестили… Не помню я её на реке Хэнбэйн... — тем временем сплетницы продолжали своё обсуждение.

Изольда, не выдержав, обернулась. Тут же разговор прекратился. Поискав взглядом, она так и не поняла, кто бы это мог говорить, все казались занятыми своим делом. Кто-то продолжал подпевать радио, где теперь играла другая песня, другие обсуждали Джона и бытовые мелочи, третьи молчали. Дебора распекала кого-то за разлитое масло. Говард отвернулась. Если эти женщины дальше что-то и говорили, то достаточно тихо для того, чтоб Изольда могла их услышать. Но уши её горели. Мало того, что она попала в эту передрягу, всего лишь приехав отдохнуть. Мало того, что её месяц держали в клетке на голодном пайке, постоянно заставляя убивать. Мало того, что она вынуждена жить здесь в постоянном страхе смерти и боязни сказать что-нибудь просто «не то». Мало того, что она вряд ли увидит когда-либо ещё своих родных, и похоже, влюбилась в одного из создателей этой грёбаной секты, в один из основных столпов, на которых она держится... Так теперь она ещё вынуждена слушать, как её обсуждают, приписывая ей непонятно что! Чёртов Джейкоб. Чёртовы сектанты. Чёртов Лейтон. Чёртова, чёртова, чёртова жизнь, в конце концов!

Изольда кипела от гнева. Она яростно надраивала тут же ставшую ненавистной ей посуду, закусив губу, чтобы сдержаться и не послать всё куда подальше. Примерно через полчаса вездесущая Дебора, заметив её состояние, всучила ей в руки миску с похлебкой и тоном, не допускающим возражений, посоветовала пойти проветриться.

Устроившись с тарелкой за углом кухни, девушка вяло обедала. В этот раз народу вокруг было поменьше, видимо, из-за того, что её отправили есть куда раньше, чем вчера. За всё время проехала лишь одна машина, дверь кухни отворилась, кто-то вышел, и теперь оттуда доносились тихие голоса разговаривающих. Изольда уже доедала и даже почти совсем успокоилась, когда разговор за углом перестал быть таким уж мирным. Голос явно был Деборы. Изольда выглянула. Дебора стояла, уперев руки в бока, и не то чтобы кричала, но тон был явно повышен.

Второй собеседник, похоже, не потерял самообладания и что-то терпеливо пытался той втолковать.

— Да наплевать мне на то, что Вестник решил отослать её! Меня здесь держат не за то, что я слепо следовала всем указаниям, а совершенно за другое! Может, Джейкоб и посчитал это неплохим решением, а у меня тут вся дисциплина рушится! Каждый, повторяю — КАЖДЫЙ считает своим долгом обсудить её появление на моей кухне! Джону следовало бы вырезать половине моих поварих новый грех — любопытство. Да на самом лбу, чтоб все видели!

— Но Вестник… — мужчина, стоявший напротив неё, похоже, собирался что-то сказать, но повариха раздражённо махнула рукой:

— Захлопнись, я ещё не закончила! Свалили её как снег на голову, а мне теперь расхлёбывай! Короче, дай мне один грёбаный день и я разберусь со своими проблемами, а потом можешь привозить её обратно. Уж один-то день Вестник в состоянии перетерпеть. Я всё сказала!

— Ты знаешь, Дебора, не думаю, что Джейкоб тебе это спустит с рук… — сектант задумчиво почесал бороду. — Но я передам ему твои слова, — закончил он, разворачиваясь и направляясь к машине.

Дебора только хмыкнула, мол, это мы ещё посмотрим, и решительно направилась к сидящей за углом Изольде.

— Ты всё слышала, — утвердительно заметила женщина, бесцеремонно присаживаясь рядом с Говард. Та молча кивнула в ответ. На душе её было гадко. Она ощущала себя максимально лишней. Прямо не пришей кобыле хвост. Не нужна ни Джейкобу, ни общине. Ни даже своему любовнику, чёрт бы его побрал.

Повариха некоторое время наблюдала за девушкой, затем внезапно улыбнулась и хлопнула её по плечу.

— Эй, не кисни! Не так уж всё и плохо! Ты хорошо справлялась с посудой, и мне нравится, что ты предпочитаешь делать, а не разговаривать. Это правильно. Я решила перевести тебя на чистку картошки. Только до этого надо заткнуть несколько особо болтливых ртов. Думаешь, я не слышала, как тебя обсуждают? Эх, детка, хотела бы я знать, что ты такого натворила, что Джейкоб Сид приказал никому из наших с тобой не разговаривать? И не только это, а ещё и не посылать тебя в свою резиденцию днём? Понятное дело, этот запрет мягче для тех, у кого в обязанности входит за всеми присматривать, чем я сейчас и пользуюсь, но всё же... — Дебора пытливо взглянула на Изольду.

Изольда пожала плечами:

— Понятия не имею. Я ничего не сделала.

«Только умудрилась влюбиться в него и ещё поцеловать. И теперь, возможно, всё это лишь отсрочка перед моей показательной казнью. Всего-то», — мысленно добавила она.

Дебора с подозрением покосилась на неё:

— Сдается мне, чего-то ты недоговариваешь… Впрочем, ладно, это не моё дело. Просто позволь дать тебе совет. Если ты сумеешь показать свою силу и верность общему делу, всё наладится. Строптивость, равно как и излишняя покорность, — это не сила. Это всего лишь две стороны одной медали и имя ей — слабость. А у слабых — свой путь. Так говорит Вестник, и я с ним согласна. И ещё — поверь, хотел бы Джейкоб от тебя избавиться, он бы не пошёл таким сложным путем. Отправил бы наперегонки с Судьями или в качестве живой мишени для новобранцев, и всё. Но он что-то чувствует в тебе. Что-то особенное, что не дает ему определить, куда тебя отнести. Я думаю, это испытание, и только от тебя зависит, сумеешь ли ты его пройти.

Женщина замолчала. Какое-то время они обе думали каждая о своем.

Изольда думала, что Дебора, сама того не зная, сказала ей почти то же, что и Джейкоб вначале. И какого чёрта происходит вообще? То сажает в клетку, то вытаскивает из неё. То он её целует, то видеть не желает. Говард не могла понять, как действовать, и это непонимание, обида, злость начинали смешиваться у неё в груди в кипящий комок, пока ещё небольшой, но не находящий выхода.

А Дебора, которая находилась в проекте уже лет восемь, раздумывала о том, что на её памяти это первая девушка, к которой Вестник применил дополнительное испытание. Даже судя по крупицам той информации, что у неё имелась о новом помощнике шерифа, которого Отец чуть ли не прямо называл избранным, к нему применялись ровно те же методы, что и к основной массе. И что, похоже, у Вестника к ней чуть больше интереса, чем он когда-либо показывал к кому-либо другому. Впрочем, у неё и без этого было дел по горло, чтобы ещё задумываться о поведении старшего Сида.

— Всё, вставай, нечего рассиживаться! Посуда сама себя не помоет! — возвращаясь к своей обычной манере разговора, приказала Дебора, вставая и отряхивая штаны. Они и так засиделись. Наверняка на кухне уже раздумывают, куда это их главная подевалась. Изольда со вздохом поднялась.

— Иди-иди, быстрее! Или ты не слышала, что я сказала? — поторапливала её Дебора. Ещё не хватало вернуться на кухню с новенькой одновременно. Она, конечно, выбила себе денёк, но слишком борзеть тоже не стоило. Её жизнь ей ещё дорога.

Изольда, прихватив с собой миску, послушно вернулась в кухню. Вроде бы ничего не изменилось. Все всё так же работали, переговариваясь, и будто бы даже не обратили внимания на то, как она вошла. Изольда вновь приступила к работе. После общения с Деборой стало чуть легче, но всё же осадок на душе остался.

Дебора же пришла примерно через полчаса, и на кухне снова воцарилась прежняя атмосфера. Она будто бы имела сто глаз, рук и ртов, и в придачу десяток своих клонов, успевая одновременно раздавать указания всем этим людям, распекать их за ошибки и хвалить за особенно удавшиеся блюда. «Меня здесь держат не за то, что я слепо следовала всем указаниям, а совершенно за другое», — вспомнила Изольда и усмехнулась. Она была права. Да, Джейкоб действительно умел ставить правильных людей на нужные места. Вот только какое же место у неё, у Изольды?

Она пока не знала ответа. И, похоже, в этот раз солдат тоже не знал. Это даже немного грело душу, потому остаток дня Изольда провела в относительно неплохом настроении, несмотря на то, что валилась с ног от усталости. Переживания да бессонная ночь всё же давали о себе знать. В остальном вечер повторился. Опять всё тот же неразговорчивый сектант, возвращение в центр Святого Франциска, заключение в комнату… Вот только уснула она в этот раз не в пример быстрее.

1) Так повернись лицом к темноте и я научу тебя

Видеть огонь в мерцании глаз...

Когда тьма делает то, что она умеет делать лучше всего —

Воцаряется тьма!

Позволь тьме делать то, что она умеет делать лучше всего —

И да будет тьма!

Так оберни лицо к темноте и я научу тебя

Видеть огонь в мерцании глаз...

— А сейчас выпей яду —

Миры сталкиваются, и ты знаешь,

Я скрываю в себе чистейшую скверну.

2) Одного запретного прикосновения

И глотка слишком много,

Я ощущаю чужую кожу,

Моя одержимость тает.

О, не жалей об этом поцелуе,

Таком недолгом блаженстве,

Милый, мне нужно гораздо больше!

Ведь ничего не будет как раньше,

Стоит ли мне остаться здесь навечно?

В Богом забытом месте,

Скажи — я останусь или ты уйдешь?