Три ада (гет)

Посещение родового поместья Блэков не стало лучшим событием в жизни Тома. Скорее, оно чуть не превратилось в худшее. Да уж. Только благодаря одолженной Малфоем мантии Риддл смог избежать позора, спрятав под длинным, расшитым серебряными нитями халатом поношенную школьную рубашку и штаны, которые так не вовремя стали коротки из-за внезапного всплеска роста. Пока каждый сверкал как рождественская ель, Том чувствовал себя пятном на белоснежной праздничной скатерти.

Сборище богатых снобов. Риддл ненавидел себя за то, что был абсолютно беспомощен перед ними. Весь вечер он провел как на иголках, тщательно вымеряя каждый свой шаг. Как ощетинившийся дикий зверек, всеми силами пытающийся не показывать слабости перед более взрослыми и сильными хищниками.

Выросшему среди магглов Тому были чужды все древние волшебные традиции. Но это нисколько не испортило впечатление от той силы, что резонировала в воздухе, когда глава семьи проводил очередной магический обряд. Вся эта мощь завораживала, увлекала. Вот оно — могущество. Так близко, но так далеко от него. Власть, которая так и манила к себе прикоснуться.

А ещё эти взгляды! Косые и, в большинстве своем, неуловимые. Казалось, что они преследовали Тома, шли по пятам, дышали в затылок. Находили даже в самом отдаленном углу, где он умело скрывался во время очередного танца! И Том никак не мог от них спрятаться. О чём вообще думали эти люди, когда смотрели на него так? Так, что в комнате становилось невыносимо душно, и дышать было нечем. Так, что он уже несколько раз оттягивал ворот рубашки, захвативший шею в тиски, и делал глубокий вдох.

Насмешливое сочувствие. Жалость. Подавляющее высокомерие. Надменность. Непринятие. Эти взгляды вызывали рвотный рефлекс. Он будто снова попал в приют и слышал этот заливистый хохот за спиной. Нет, в «Вуле» больше никто не смел смотреть на него подобным образом. Дети там, проходя мимо, теперь опускали головы как можно ниже, впиваясь глазами в грязный пол. Но потребовалось время. Да, точно. Со временем он исправит и это недоразумение. Волшебный мир примет его. Полностью и безоговорочно.

«А когда настанет этот день…»

— Ну и как тебе? — Том даже не замечает, когда Вальбурга неслышно подходит к столу с напитками, около которого он простоял большую часть вечера, и, взяв в руки сок, встаёт рядом. — Все сильные магической Британии сегодня здесь.

Изящным движением руки она обводит зал, а Риддл, следуя за её кистью, окидывает присутствующих старательно отрепетированным скучающим взглядом. Ничего нового. С этими лицами, точнее их младшими версиями, он встречается каждый день, спускаясь в слизеринские подземелья. Блэки, Розье, Нотты, Эйвери, — священные двадцать восемь семей. Дома, что хранят историю, знания и, конечно же, силу. Столп всей магической Англии. Нерушимый, как все они привыкли считать.

— Не вижу здесь профессора Дамблдора, — небрежно замечает Том.

— Дамблдор, — кривится Блэк, отодвигая сок от губ. — Отец говорит, что он сильный волшебник, но тот ещё магглолюбец. Да ещё и декан этого пристанища грязнокровок, — морщится она и насмешливо тянет: — Гри-и-иффиндор. Дом никчемных и безмозглых. Знаешь, Дамблдор ещё и помогает своим любимчикам после окончания школы получить рабочие места в министерстве? Скоро их там будет как тараканов в самой дешевой прогнившей насквозь гостинице.

Тому захотелось рассмеяться. Уж к нему Альбус Дамблдор точно не испытывал тёплых чувств. Хотя должен был, если верить словам Вальбурги, ведь Риддл с самого детства жил с магглами. Вот только шляпа решила, что его место в Слизерине — хвала Салазару! — и Том не прошел жесткий отбор, чтобы оказаться под эгидой Дамблдора. Нет, этот человек действовал и действует исключительно в собственных интересах. И в интересах его маленького сокровища, разумеется.

— Вальбурга, — из мыслей Тома буквально вырвал тихий, но властный голос. — Не представишь нас?

По инерции Риддл резко повернулся лицом к подошедшему и сразу же узнал в нём человека, который весь вечер был в центре всеобщего внимания — хозяина родового имения Блэков. Казалось, что каждый волшебник здесь, стремился подойти к нему, пожать руку и обмолвиться парой-тройкой фраз.

— Конечно, — быстро прощебетала слизеринка, чуть склонив голову. — Том, это мой отец и глава древнейшего и благороднейшего дома Блэков, Поллукс Блэк, — представила она невысокого, коренастого мужчину с сединой на висках и обвисшем от прожитых лет брюшком. — Papa, — произнесла Вальбурга с характерным для французского языка ударением на последний слог, — позволь познакомить тебя с Томом Риддлом. Ты должно быть помнишь, я так много писала тебе о нём?

— Хмм…

Мистер Блэк смерил Тома тяжелым оценочным взглядом, как если бы тот был товаром в лавке редкостей и, точно находясь в глубоких раздумьях, стал медленно почесывать подбородок. Тогда на мизинце его левой руки Том заметил массивное золотое кольцо с выгравированным на нём семейным гербом. Подобный узор за этот вечер уже не раз попадался ему на глаза: три ворона и девиз, который в переводе с французского означал — «Чистота крови навек». Да, при одном только взгляде на это семейство, казалось, что быть Блэком — чуть ли не то же самое, что быть королевской крови.

Риддл пожирал кольцо глазами с нескрываемой жадностью. На лице, которое он весь вечер старался держать непроницаемым, вспыхнули самые разные эмоции: от зависти и злости до неутолимой жажды желания. И дело было не в куске золота, нет. Во власти, которой обладал его носитель. Мистер Блэк одной своей фигурой источал невидимую, но ощутимую силу.

— Ах, да, мистер Риддл, — наконец прервал затянувшееся молчание Поллукс, возвращая внимание Тома к себе. — Рад, что вы приняли наше приглашение. Вальбурга, и правда, так много интересного рассказывала о вас, что мы не могли отказать себе в удовольствии познакомиться с вами лично.

Протянутая ладонь с пятью короткими и узловатыми отростками очень отличалась от руки Тома, чьи пальцы были идеально ровными и длинными. Но, тем не менее, рукопожатие мистера Блэка оставалось твердым и властным.

— Благодарю за оказанное гостеприимство.

Больше Поллукс не удостоил его ни одним словом. Только кивнул, прощаясь, и удалился к другим гостям. А вот взглядов, преследующих его весь вечер, стало ещё больше. Теперь в них читались ещё и недоумение, растерянность и интерес.

Стоило только главе благороднейшего и древнейшего рода отойти от юного Риддла чуть больше, чем на пять шагов, как сразу нашлись люди, чтобы составить ему компанию. Даже те, кто раньше этой самой компании старательно избегал.

— Том, не ожидал тебя здесь встретить, — молодой человек в очках с тонкой позолоченной оправой и сияющей улыбкой на полных губах протянул руку в приветствии. — Адам Розье.

Поначалу Риддл заметно удивился, но потом, вновь обретя жесткий контроль над выражением лица, окинул ладонь собеседника пренебрежительным взглядом.

— Я не настолько глуп, чтобы не знать однокурсника в лицо, Розье, — насмешливо бросил Том и с удовольствием наблюдал за тем, как улыбка Адама сползла с одного бока, превращаясь в кривую хищную ухмылку.

— Конечно, — произнес француз обманчиво спокойно. — Ведь ты самый умный ученик в нашем году. Меньшего я и не мог ожидать.

Том нахмурился, анализируя каждое сказанное Розье слово.

— Году? — влезла Блэк. — Ха. Ещё год-другой и Том станет одним из лучших волшебников когда-либо учившихся в Хогвартсе! А я смотрю, Розье, ты решил-таки начать выбирать правильных друзей?

Адам даже не взглянул в сторону Вальбурги, которая с каждым новым сказанным словом, сама того не замечая, становилась всё громче. Внимание Розье было полностью сосредоточено на Риддле, а тот всем своим видом умело сохранял полное безразличие не только к его персоне, но и к скрипучему ворчанию Блэк.

— Том! — выкрикнул из толпы знакомый голос, а через некоторое время следом показалась блондинистая голова. — Вот ты где! Я тебя обыскался. Пойдем, там сейчас начнется… Ой, а что тут у вас? Адам?

Абраксас удивленно замер в шаге от своих слизеринских товарищей, которые, почти не моргая, прожигали друг друга взглядами, не желая уступать. Поняв, что ответа от них он не добьётся, Малфой с немым вопросом в глазах вынужденно обратился к Блэк.

— Видишь ли, Малфой, — раздраженно вздохнула Вальбурга. — Розье и Том так знакомятся.

Взгляд Абраксаса нервно пробежал между Риддлом и Адамом, и он начал периодически то открывать, то закрывать рот, очевидно, выбирая лучший момент, чтобы заговорить.

— Черт, Малфой! Куда усвистал?! — рявкнул ещё один приближающийся голос. — О, ты его нашел! Наконец-то!

Долохов с пуншем в руках, порозовевшими щеками и сверкающими глазами, слегка пошатываясь, подошел прямиком к Риддлу и, не обратив никакого внимания на Розье, дернул Тома за руку.

— Чего тебе, Тони? — недобрый взгляд Риддла переместился сначала на руку, которую всё ещё держал Антонин, а потом и на самого русского волшебника. — Я занят.

Но Долохов, на удивление, сделал вид, как будто и вовсе его не слышал.

— Валить надо, говорю. Сейчас начнется «добус».

Пока Том непонимающе хмурился и, вопросительно изогнув бровь, смотрел на Долохова, то упустил тот момент, когда Вальбурга обеими руками крепко обвила его локоть.

— Что ты..?

— Ох, что ж ты сразу не сказал? — перебила Блэк. — Пойдем, Том, ты должен взглянуть на этот танец.

Чересчур возбужденный вид Блэк заставлял Риддла нервничать, а Абраксас, резво мотающий головой в разные стороны, тем более не внушал её действиям никакого доверия. Да и Долохов, громко смеющийся в сгиб руки, только подтверждал любые возникающие опасения.

— Заткнись, Антонин, — гаркнула Вальбурга. — Как вообще ты подобрался к пуншу?! Только глянь на себя, едва держишься на ногах! И ты, Малфой, смотри, а то голова отвалится! Отправим тебя в Гриффиндор, все безголовые обитают там!

Блэк уже вовсю тянула Тома в сторону танцевальной площадки, на которой стали собираться пары, но неожиданно Адам, всё это время тихо остававшийся в стороне, пришёл ему на помощь.

— Вал, дорогая, — мягко, но настойчиво Розье отцепил слизеринку от локтя Риддла. — Том совсем незнаком с этой традицией. Мерлин, он наверняка даже не знает шагов добуса! — театрально всплеснув руками, воскликнул Адам. — Не потащишь же ты его позориться перед гостями?

Вальбурга не выглядит убежденной и предпринимает ещё одну безуспешную попытку поймать руку Тома.

— Забыл, в чьём доме находишься, Розье?

— Ах, — Адам успевает перехватить её ладонь. — Но этим ты даже рискуешь подорвать авторитет мистера Блэка. Ведь многие сегодня видели, что он публично взял Тома под покровительство.

Риддла удивляют слова Розье, но вида он не подает. Теперь-то Том может объяснить такое внимание к своей персоне. Элементарная зависть. Сегодня сам Поллукс Блэк подал ему руку. И только одно это может заставить волшебников Британии быть к нему снисходительными, а значит, Том всё делает правильно.

— И что же? — Вальбурга, скрестив руки на груди, окинула собравшихся мальчиков испытывающим взглядом. — Мне идти одной? Мне?! Это, безусловно, никак не отразится на репутации моего дома!

Слизеринцы синхронно отвели взгляд. Кто-то смотрел под ноги, кто-то на потолок, и только всё ещё ухмыляющийся Долохов был полностью поглощен стаканом с розовым пуншем.

— Быть может, Антонин как самый настоящий английский джентльмен сопроводит тебя? — предложил Розье.

Сразу же Долохов, делающий в этот момент щедрый глоток, выплюнул напиток обратно в стакан, стреляя в Розье убийственным взглядом.

— Абсолютно нет! Он еле стоит!

— Я даже не англичанин! Пусть Абраксас…

Два голоса кричат наперебой, привлекая ещё больше внимания, и Адаму ничего не остаётся, кроме как выйти вперёд и, заведя левую руку за спину, а правую выставив в приглашении, сыграть в того самого джентльмена.

— Розье, чтоб ты знал, ты не джентльмен, — хмыкает Вальбурга, недовольно поджав губы, но руку всё же даёт.

— Так же, как и ты, Вал, не леди, — дерзко отвечает Адам, а потом быстро утягивает Блэк за собой, не давая ей возможности снова начать спор.

Пара уходит сторону площадки для танцев, оставляя прочих несостоявшихся джентльменов позади, а те, совсем не стесняясь быть услышанными, громко и облегченно выдыхают.

— Ну, нам-то ещё года три можно не бояться? — пытается разрядить обстановку Абраксас, пока их маленькая группа из трёх человек покидает основной зал, двигаясь в сторону дальней комнаты отдыха. — Но с Блэк я бы всё равно не рисковал связываться.

Антонин соглашается, энергично кивая головой.

— Не завидую Розье. Теперь, когда Сигнус женится, Поллукс возьмется за поиски пары для дочери.

— И каждому слизеринцу не поздоровится, — кисло добавляет Малфой.

Добравшись до небольшой гостиной, мальчики поспешно располагаются в удобных креслах, стоящих по одному в каждом углу. Антонин, откинувшись на высокую мягкую спинку, сразу же свешивает одну ногу с подлокотника, устраиваясь как можно удобнее. Напитка в стакане осталось всего на глоток, и Долохов не спешил его допивать. Напротив, он, развалившись в кресле с важным видом, продолжает вращать емкость с пуншем на манер лучших дегустаторов до тех пор, пока тот не выплескивается ему на рубашку.

— Чёрт! — Долохов вскакивает на ноги, лихорадочно стряхивая липкие капли с одежды. — Вот же ж!

В комнате раздаются медленные, ленивые хлопки.

— Признаюсь, я ждал этого весь вечер, — посмеивается Малфой с другого конца гостиной. — Тебе ещё повезло, что здесь нет Блэк, глупый идиот.

Том остаётся единственным, кто отказывается занять одно из кресел и просто утонуть в мягкости комфорта. Со свойственным ему любопытством он осматривает узкие, со временем скривившиеся книжные полки и тот скудный набор книг, что на них пылится. Его внимание привлекает небольшой томик, покрытый более тонким слоем пыли, чем его соседи. Риддл оглядывается по сторонам — Малфой и Долохов всё ещё энергично спорят об очередной глупости — и наконец решается посмотреть на книгу поближе.

В «Магии разума» очень сжато и доступно объясняются некоторые оклюменционные техники. Но многие названия определенных типов щитов и блоков Том видит впервые. Ни в одной прочитанной им книге из библиотеки Хогвартса о них не упоминалось. К сожалению, и в этом фолианте автор не уделяет мелким деталям достаточного внимания. И Риддл не может так сходу сообразить, как поставить тот или иной блок на отдельных воспоминаниях.

— Что это за танец, про который говорила Вальбурга? — спрашивает он, теряя к книге интерес и возвращая её на место. Пусть Том и подозревает, что это очередная ничего не значащая ерунда, но быть не в курсе каких-либо волшебных традиций или обычаев сейчас для него недопустимо.

Перепалка двух слизеринцев сразу же прекращается. Малфой теперь от чего-то неловко ёрзает в кресле, а Долохов бегает глазами между ним и Томом, очевидно надеясь на то, что не ему сейчас придётся объяснять скучную давнюю традицию.

— Добус принято танцевать на любых мероприятиях, которые хоть как-то могут быть связаны с браком, — объясняет Абраксас, разведя руки в стороны. — Просто очередная ничего не значащая традиция.

— Ага, — поддакивает ему Долохов, небрежно ставя стакан на стол. — Но, как правило, для выбранной пары это билет в один конец — под венец.

— Ну, Тони, для брака ещё нужно получить благословение от главы рода, — деловито напоминает Малфой.

В ответ Антонин только скептически приподнимает брови.

— Да, Абраксас, глава одного из древнейших и благородных домов ни за что не поддержит брак с представителем другого такого дома, — иронично выплевывает он. — Или ты у нас романтическая натура? Перечитал любовных романов, а?

Том задумчиво хмурится, бродя по лабиринту собственных мыслей.

— Вальбурга хотела..? — у Риддла нет желания даже заканчивать этот вопрос. Благо, в их компании есть такой человек, как Долохов, который, полностью игнорируя любые нормы приличия, может свободно вести беседу абсолютно на любую тему. Только повод дай.

— Хотела, да перехотела. — договаривает за него Антонин, хитро прищурившись. — Но, черт возьми, Розье был совершенно прав. Неизвестно, как бы такое воспринял мистер Блэк, понимаешь?

О, не нужно было быть гением, чтобы сейчас понять Долохова. Под длинными рукавами мантии пальцы Тома сжимаются в кулаки, а маска равнодушия, которую он, не снимая, носил весь вечер, даёт трещину. Бедный безродный сирота — вот что в первую очередь видят в нём эти люди.

Медленно набрав воздуха в лёгкие и также не спеша выдохнув, Том чуть кивает головой, побуждая Антонина продолжать говорить.

— Ну, — уверенность в голосе Долохова слегка меркнет под острым взглядом Ридлла, — их дом сейчас процветает и имеет наибольшее число наследников. Но они никогда не примут в семью… Ты слышал их девиз?

Надо отдать должное Антонину, он действительно пытался быть как можно деликатнее в этой больной для Риддла теме, но Том все равно чувствовал себя так, как будто ему только что влепили хлесткую пощечину.

Он уже был лучшим на курсе. Его любили профессора и уважали в Слизерине. И опять же этого было мало!

Том был в восторге от своего факультета, однако выжить на нём безродному сироте из маггловского приюта было крайне тяжело. Слизеринцы ценили происхождение и силу. Кто-то в равной степени, кто-то с перевесом к первому. Том вынужден был быть сильным. Именно быть, потому что стал он таковым давно. Наверное, ему тогда было лет семь. Да, в семь лет, когда десятилетний Деннис Бишоп отвел его за сарай, а потом начал размахивать карманным ножом перед лицом, Том понял, что вполне может ударить в ответ. Неожиданно ударить, вырвать нож и воткнуть лезвие придурку прямо в руку. Воткнул бы в глаз, да Деннис тогда был значительно выше. Риддл не мог поступить также с чистокровными отпрысками благородных семейств. На Слизерине не ценили грубую силу. Здесь нужно было уметь приспосабливаться.

Заметив зарождающуюся бурю ярости в серых глазах, Долохов оборонительно поднимает раскрытые ладони. Меньше всего он хочет вывести Риддла из себя. За то короткое время, что они проучились вместе, Антонин понял одно — злить Тома опасно. С каждым студентом, решившим пойти против него, обязательно вскоре случалось что-то нехорошее. С рождения развитое у всех слизеринцев чувство самосохранения настойчиво нашептывало на ухо не переходить Тому дорогу.

— Но тебе не о чем беспокоиться, Риддл, — начал заверять его Антонин. — Ты ведь змееуст.

— Он прав, Том, — поддержал друга Абраксас, до этого тихо наблюдающий за разговором со стороны. — За всю историю магии только потомки Салазара Слизерина владели парселтангом.

Слова Малфоя заставили Тома скривить губы в самодовольной усмешке. О, он, разумеется, уже знал о том, что способность общаться со змеями передавалась в роду Слизерина от поколения к поколению вместе с кровью. Как знал и то, насколько трудно было проследить родословную основателя их факультета. В школьной библиотеке не было почти никаких записей о Слизерине, и, чтобы собрать ничтожные крохи информации из того, что было, у Тома ушел год. Сейчас он надеялся как можно скорее добраться до библиотеки Малфоев и провести там все новогодние каникулы. Но сначала ему нужно пережить этот ужасный вечер.

— О! — вдруг воскликнул Долохов, подняв указательный палец вверх и привлекая внимание. — А, знаете, в нашей школе ведь есть ещё одна загадка, помимо нашего дорогого Риддла?

Том всего на мгновение позволяет себе чуть сдвинуть брови, но Антонин успевает поймать его приправленный раздражением хмурый взгляд и интригующим тоном с хитрой улыбкой продолжает:

— Представляете, — тянет он, — на днях мне всё-таки удалось поймать гриффиндорскую мышку, — Долохов говорит медленно, внимательно следя за каждым мускулом на лице Риддла. — Ту самую, которую мы встретили в день Хэллоуина.

Том не двигается. Замирает. Только внутри у него, где-то в районе живота, неспокойно. Что-то шевелится. Такое неприятное, похожее на тянущее чувство голода. Тёмное и скользкое. Тому это не нравится. Этот голод срочно необходимо утолить, да вот только нечем. Всё не то. Риддл живёт с этим чувством уже пару месяцев, и как бы он не старался прогнать его, голод возвращается с новой силой. Том ненавидит это, но сделать ничего не может. Только злится. Приходит в непонятную ярость каждый раз, стоит только взять в руки ежедневник. Чувствует неподдельный гнев, когда… Сейчас.

Да, сейчас! Антонин может сколько угодно доставать ту гриффиндорку. Всех гриффиндорцев, если ему захочется. Всё равно! Должно быть всё равно. Так почему мысли об этом вызывают такие гадкие ощущения? Ведь Долохов достаёт даже не её!

— Милый Салазар, можно подумать, что ты одержим ей, Тони, — не преминул возможности поддеть Антонина Малфой. — Серьезно, весь наш курс в подземельях только и слушает твоё брюзжание. И вот ты опять всё никак не угомонишься?

Долохов лишь слегка поворачивается в сторону недовольно блондина, затыкая того одним только острым взглядом, и снова обращается к Тому:

— Не знал, что ты настолько искусен в чарах памяти, — Антонин проходит мимо Риддла, начиная, так же как и Том несколько минут назад, разглядывать книги. — Бедняжка чувствует себя превосходно и совершенно ничего не помнит.

— Тебя это задевает, Долохов? — спрашивает Том, небрежно облокотившись на стену и насмешливо приподняв бровь. — Не думаю, что она хотела бы продолжить ваше знакомство. Ты, как я помню, был не совсем в её вкусе. И совсем не джентльменом.

Антонин смеется, кивая головой.

— Ни в коем случае, — указательным пальцем он ведет вдоль корешков, выбирая нужный том. — Мне просто интересно, так ли было необходимо доставать ей другую палочку? О!

Резким движением Долохов достаёт с полки ту самую книгу, которую недавно просматривал Риддл, и быстро пролистывает страницы, мыча под нос незамысловатую мелодию, которую можно было часто встретить среди уличных попрошаек под Рождество.

— Ты достал ей другую палочку? — неверяще переспрашивает Абраксас, заставая Тома врасплох. — Зачем?

Том не знает, что ответить двум слизеринцам, которые смотрят на него так заинтригованно и с нескрываемым интересом. Но Риддл точно знает, что не будет рассказывать им про Гермиону. Не хочет. Это только его секрет, и Том желает оставить его при себе.

К счастью, придумывать что-то Риддлу так и не приходится. Дверь в гостиную неожиданно распахивается, с громким стуком ударяясь о стену, и внутрь размашистыми и быстрыми шагами входит растрепанный Розье.

— Ты будто дементора повстречал, — шутит Антонин, резво отпрыгивая в сторону с пути Эвана.

Француз ничего не отвечает. Просто молча падает в одно из свободных кресел и начинает нервно подергивать галстук.

— Да что случилось? — не выдерживает Абраксас. — Не говори, что вашу пару выбрали?

Розье застывает, а потом медленно убирает руки от шеи. Кажется, что его алебастровая кожа в какой-то момент становится ещё белее.

— Вальбургу, — отвечает он. — Они выбрали Вальбургу и Ориона.

В комнате становится тихо. Так напряженно тихо, что можно услышать музыку, играющую в главном зале. А потом громкий смех Адама резко бьёт по ушам, заставляя всех вздрогнуть.

— Чёрт возьми! — Розье откидывается на спинку кресла, продолжая хохотать. — Это было близко!

Он неверяще мотает головой, а когда останавливается, то смотрит на присутствующих и со всей серьёзностью заявляет:

— В вашем клубе «неджентельменов» пополнение. Думаю, я заслужил членство, ведь так самоотверженно спас вас всех сегодня от Блэк, — Розье краем взгляда ловит едва промелькнувшую ухмылку на лице Тома и продолжает ещё более уверенно: — Эй, Тони, не принесешь мне ту розовую дрянь, которую ты пил весь вечер? У меня стресс.

Ухмылка на лице Тома становится заметнее, и он наконец садится в одно из кресел, наблюдая, как Долохов, достав палочку, посылает в Адама жалящее проклятье. Ну, Антонин просто ненавидит, когда его называют «Тони». Однако ничего не может поделать, когда это делает Риддл.

— Сам подними свою жирную задницу, Розье! — кричит Долохов, пока Адам уворачивается от очередного проклятье. — Я тебе не чёртов домовой эльф!

— Протри глаза, где она жирная? — громко возмущается Розье в ответ, вскакивая с кресла, а потом прячется за ним. — Это просто оскорбительно, Тони!

С воинственным криком Долохов срывается с места, стремясь достать Адама, а Том, уже не сдерживаясь, тихо посмеивается над представлением. Розье меняет место укрытия, перемещаясь за спину Малфоя, из-за чего заклинание Антонина попадает в Абраксаса. Волосы блондина становятся красными, и не проходит секунды, как он тоже достает палочку. В какой-то момент все трое оказываются на полу в одной кричащей куче.

— Идиоты, — беззлобно бросает Том, вставая со своего места. — Заканчивайте уже. Пора возвращаться.

Клубок из слизеринцев сразу расплетается. Они поднимаются и, смеясь над ядовито-красными волосами Малфоя, поправляют одежду. И голод Тома снова отступает.

Но не покидает его.

* * *

Время пролетело слишком быстро. Том не хотел возвращаться обратно в приют, но учебный год, ожидаемо, подошел к концу. Военный Лондон ждал его. И вот он здесь.

Спуск по откидным ступеням вагона Хогвартс-экспресс, занимает всего несколько секунд, но успевает казаться вечностью. Риддл всё никак не может найти в себе силы, чтобы добровольно отпустить поручень и ступить на выложенную каменной брусчаткой станцию Кингс-Кросс. Он просто не узнает старый вокзал. Люди в военной форме с оружием в руках, толпы раненых. Суматоха. Спешка. Полная неразбериха. Грязь.

Дети, что ехали вместе с ним, быстро-быстро проносятся мимо, спрыгивая с поезда, и бегут к своим родным. Тому так спешить некуда. Зажмурившись, он тратит несколько лишних мгновений, чтобы возродить в памяти утренний разговор.

Третий этаж. Дверь, в которую он одним из первых входит каждый понедельник утром и в пятницу после обеда. Кабинет заместителя директора и профессора Трансфигурации.

Том вежливо стучит два раза, и голос с другой стороны двери просит войти.

— Мистер Риддл? — удивляется Дамблдор, бросая короткий взгляд на часы. — Какие-то проблемы? Вы рискуете опоздать на поезд.

Тому интересно, действительно ли профессор не понимает причины его визита или только делает вид? После новогодних каникул Дамблдор был особенно холоден по отношению к нему, и всё же Том здесь. Здесь, чтобы впервые в жизни кого-то о чём-то попросить. Попросить о помощи.

Толчок в плечо, и Том вынуждено выставляет ногу вперёд, чтобы не упасть.

— Извини! — даже не оборачиваясь, на ходу кричит спешащий к отцу хаффлпаффовец, а Том в раздражении поджимает губы. Вот он и ступил на брусчатку. Теперь уж точно пути назад нет, и ощущение того, что волшебная сказка закончилась, крепко заседает в разуме, как колючий, прицепившийся к одежде репейник.

С опаской оглядевшись по сторонам и заметив толпу нищих, клянчивших милостыню, Том прижимает сумку с вещами как можно ближе и отходит от поезда. Ему нужно быстрее добраться до приюта, но он сталкивается с проблемой, ещё даже не успев покинуть вокзал. Транспорта не хватает, а на месте ближайшей остановки вообще развернули благотворительную столовую.

— Бомба угодила прямиком в автобус, — слышит Риддл обрывок разговора двух железнодорожников. — Там воронка диаметром футов сто, не меньше!

— Чертовы немцы! — сплёвывает в сторону мужик в грязных дырявых портках. — Меткие сволочи! Угораздило же попасть в главную развилку. Теперь один Бог знает, когда кто-нибудь там проедет.

Тому ничего не остается, кроме как пойти пешком. Достав из кармана последний кусочек шоколада, которым ещё в поезде угостил его Малфой, и закинув его в рот, Риддл решительно идет в сторону выхода.

Чем дальше Том отходит от центра Лондона, тем сильнее он вынужден сжимать волшебную палочку во внутреннем кармане пиджака. Кажется, что здесь, на окраине, слова «порядок» и «закон» потеряли свой первоначальный смысл.

— Малыш, ты заблудился? — сладко тянет женщина, притаившаяся в тёмном переулке между домами. — Позволь мне помочь.

Том начинает идти быстрее, вжимая сумку с вещами практически в себя. Но звуков в переулке становится всё больше.

— Эй, щенок, к тебе обратилась дама! — кричат из темноты охрипшим пропитым голосом, а следом раздаётся громкий хохот толпы.

Ещё чуть-чуть, и он выхватит тисовое древко. Заставит их замолчать. Сделает им больно. Пойдет на всё, чтобы это липкое чувство — такое же липкое, как и его пальцы, притаившиеся в кармане точно в засаде — поселившееся внутри, исчезло из его жизни и больше никогда не побеспокоило.

Но Том снова вспоминает…

— Вы не можете остаться в школе на время летнего перерыва, мистер Риддл, — отрезает Дамблдор жестко и безапелляционно. — Это запрещено правилами Хогвартса. Все студенты возвращаются домой.

«Вот только у всех студентов есть этот самый дом, профессор. Куда, по вашему мнению, должен был вернуться я?» — хочет возразить он, но встречая в глазах Дамблдора уже знакомую и непреодолимую стену льда, тихо соглашается:

— Я понял вас, профессор.

Том разворачивается, чтобы уйти, как вдруг в самый последний момент Дамблдор его останавливает. «Неужто старик сжалится?» — мальчик хватается за тонкую нить надежды, как голодный пёс вгрызается в обглоданную кость.

— Не думаю, что должен напоминать вам о прошлом случае в приюте, мистер Риддл, — профессор наклоняет голову вперёд, и смотрит на Тома уже не через очки-полумесяцы, а на прямую. — Ещё одна жалоба, и вы не сможете вернуться в школу. Никогда.

…он не может использовать палочку. Том ничего не может. Он абсолютно беспомощен. Бессилен. Как жалкий маггл!

Но вдруг хохочущие голоса заглушает протяжный вой сирены, и весь тот немногочисленный люд быстро разбредается кто-куда. Исчезает, растворяется в воплях страха и отчаяния.

Том замирает, и поднимает глаза к тусклому, лишенному всех красок небу. За облаками самолетов не видно. Да и летают они, спасибо Мерлин, над другой частью Лондона. Только как объяснить всё это детскому сознанию? Сознанию, которому кажется, что вот-вот — и на него с неба полетят бомбы, что он станет таким же, как и раненные с вокзала Кингс-Кросс: с одной, а то и двумя оторванными конечностями? Что никто и никогда не вспомнит о Томе Риддле?

Сирена продолжает громко завывать, а небо вдалеке раскрашивает вспышка алого цвета. Вещи Тома падают на землю, а сам он тянет вмиг обессилившие руки к ушам, чтобы хоть на чуть-чуть заглушить звуки вокруг, чтобы не слышать взрыв, крики и плач. И в этот момент, пока снаряды в небе чертят параболы, он всем своим существом ненавидит одного единственного человека: старика, отправившего его в этот ад.

В нос бьёт запах гари, глаза слезятся от дыма, но Том не двигается. Ни о чем не думает, просто стоит оцепенев. Сирена больше не вопит, и люди снова выходят на улицу. Кто-то его зовет и даже дергает за плечо, но не добившись реакции, машет рукой и отходит в сторону. А Риддл так и стоит застывший на одном месте, потерявшийся в ворохе собственных мыслей. И никто не догадывается, что застывает не Том, а мальчик внутри него. Застывает, медленно превращаясь в мужчину.

* * *

К августу месяцу Риддлу кажется, что он постепенно сходит с ума. Почти каждую ночь он просыпается в холодном поту, и уже даже не может разобрать: это воет сирена или демоны в его голове? Дни проходят ничуть не легче. С рассвета и до заката он вместе с другими старшими детьми разбирает завалы, которые оставляют за собой сброшенные на город бомбы. С утра и до ночи его руки — колыбель для тяжелых камней и холодных трупов. Тел слабых людей, встретивших ничтожный конец, закончивших жизнь на мусорной куче. Людей, которые не смогли защитить ни свои семьи, не самих себя. И он ничем от них не отличается! Такой же слабый и беспомощный.

Всё чаще ему снится сон, когда, разгребая один из таких завалов, поднимая и откидывая в сторону камень за камнем, Том находит себя. Подобные кошмары полностью лишают его охоты спать. Теперь по ночам он забивается в угол между стеной и кроватью и, сжимая тисовую ветвь до хруста древесины, слушает невыносимую до тошноты тишину тёплой ночи.

Но Риддл не может не признать, что у трупов есть одно значительное преимущество, из-за чего он даже начинает им завидовать. Они не испытывают чувства голода, которое Том возненавидел наравне с ощущением следующей по пятам смерти, протяжным воем сирен и Билли Стаббсом, отнимающим его ужин. Ах, да! Бесконечные походы в церковь теперь также возглавляли список его нелюбимых вещей. Всякий раз, когда миссис Коул тащила их на службу, означал одно: им снова нечего есть.

И после такой жизни они всё ещё продолжали молиться своему богу? Глупые, жалкие магглы!

Однако самой страшной вещью был не очередной налет вражеских самолетов и не муки голода, когда живот скручивало настолько сильно, что вы бы согласились сожрать даже землю, нет. Окружающие люди были страшнее всего. Толпа, сходящая с ума от страха, была опасна и неконтролируема. Грабежи, разбои, убийства — полный хаос. С каждым днём Том всё больше не рассчитывал дожить до отъезда в Хогвартс. Школа волшебства стала казаться ему небылицей и несбыточной мечтой. Порой он даже сомневался в её реальности.

Всё изменилось в один момент. Всего в один миг его жизнь снова перевернулась, и все пережитые ужасы отступили далеко назад, стоило только услышать её голос. Да, наверное, именно тогда Том понял, что это конец.

Работы у них сегодня не было, хотя ночью и был очередной налёт. Просто люди уже никак не могли отплатить миссис Коул за помощь, а работать за бесплатно сейчас не собирался никто.

Том сидел на кровати, прислонившись спиной к стене и зажав между жестким бетоном и больным, изнеможденным телом тонкую перьевую подушку. Чтобы не сойти с ума, он старательно записывал все происходящие в его проклятой жизни события в черный ежедневник. Даже если это была ложка твердой, слипшейся в один большой ком каши, которую им дали на завтрак два дня назад, и которую он проглотил с таким удовольствием, словно никогда не ел ничего вкуснее. И это действительно был почти пир.

В приюте детей почти не кормили. Было попросту нечем. Как скотине на стол им вываливали сырую кукурузу. Риддл всячески старался не думать о том, насколько отчаянно он на неё набрасывался. Вгрызался в жесткие початки, не обращая внимания на тёкшую из десен кровь.

Как-то Билли собрал всех старших детей. Он рассказывал, что в кладовке, в холодном подвале, есть еда. Что там есть даже шоколад! Том назвал все его слова бредом, но в подвал с остальными всё же спустился. В кладовке не было продуктов. Только тела самых младших воспитанников приюта. Совсем младенцы. Риддл даже не знал их имена.

Отогнав прочь воспоминания, Том вглядывается в записи. Только благодаря им он может сказать, какой сегодня день и когда он ел в последний раз. Два дня назад. Может, чуть больше, поэтому-то слабость во всем теле и черные пятна в уголках глаз его нисколько не удивляют.

— Том.

У мальчика нет сил даже вздрогнуть от внезапно раздавшегося голоса. Он отрывает взгляд от недописанной строчки и сосредоточенно смотрит на пальцы. До Риддла не сразу доходит, что ручки в них нет. Чем же он писал всё это время? Писал ли он вообще? Безумие.

— Том, — он решает не отвечать. Не хочет признавать, что вот-вот и окончательно сойдет с ума.

С силой Риддл закусывает губы, ощущая спасительную боль — якорь, которым его разум умоляюще цепляется за край здравого смысла. Но голос… Настойчиво зовущий его голос становится всё ближе. Боль не в силах прогнать его.

— Том…

Руки. Эти знакомые руки обнимают так нежно-нежно, а потом прижимают к тёплому телу так удобно, что веки сразу же тяжелеют. И Том никак не может игнорировать желание закрыть глаза. О, он явно сошел с ума! Попрощался с рассудком, потому что готов, не останавливаясь, молить этого призрака, галлюцинацию — сейчас уже не важно! — не оставлять его. Если надо, он найдет в себе силы, вытащит их из себя, как трупы из-под завалов, чтобы вцепиться в это существо мертвой хваткой и просить: не уходи.

В голове опять шумно. Его демоны выползают наружу, и Том боится, что тепло, которое он сжимает в пальцах, вдруг исчезнет.

Но, что бы там ни было, образ существа не растворяется среди ужасов жестокой реальности. А вот гул в ушах постепенно отступает. И сквозь отдаляющееся бульканье он наконец-то может услышать не только её тихий голос, но и запах: горькие чернила, которыми пропах стол в её комнате, и гибискус — аромат чая каркаде, кислый, как она любит.

Проходит несколько минут, которые Том проводит в тишине и анализе, пока эти руки с материнской заботой, которую он никогда не знал, перебирают его грязные, спутанные локоны. И только обретя некую уверенность, Риддл наконец-то решается заговорить:

— Гермиона? — он старается, чтобы голос не дрожал, но получается плохо. Том напрягается и даже невольно задерживает дыхание в ожидании ответа.

Ему кажется, что молчание длится бесконечно долго. И Тому страшно даже приоткрыть глаза. Он просто не вынесет, если сейчас сорвется в пропасть безумия. Один удар сердца. Два…

— Тшш, — еле слышно раздается в ответ. — Тише, Том.

Он не понимает. Для него загадка — зачем ему быть тише? Как загадка и то, почему вдруг трясутся плечи, а руки сжимают чужое хрупкое тело так неоправданно сильно?

— Гермиона, — выдыхает он в облегчении и уже более уверено.

Пальцы, запутанные в его волосах, замирают, но Том подталкивает её руку головой, молча прося продолжать эти нехитрые, но приятные и успокаивающие движения. Такие нужные сейчас.

— Давай вернемся домой, — не спрашивает она. — Вместе.

До конца убедившись в том, что образ перед ним — самый настоящий живой человек из плоти и крови, Том отстраняется. Он вглядывается в лицо напротив, замечая, что на нём почти не осталось смешных веснушек. А ведь в их последнюю… предпоследнюю встречу её нос был полностью ими усыпан. Но потом Том смотрит прямо в глаза. Самые яркие глаза, которые он когда-либо видел. Ярче любых лучей заклинаний. Ярче созвездий, за которыми их хозяйка любит наблюдать. Теперь-то Том видит: её глаза блестят и переливаются всеми оттенками карамели. Так приторно-сладко, что пересыхает во рту.

Её глаза — это та самая сладость, которую родители всегда покупают или даже готовят самостоятельно для своих чад. И когда дети, спешно закидывая в портфель письменные принадлежности, бегут домой после уроков в воскресной школе, их там обязательно ждёт карамель. Даже если они до невозможности глупы, не прилежны и получают плохие оценки, родители всё равно готовят им угощения. Когда-то давно, ещё будучи пятилетним мальчишкой, Том завидовал каждой конфете на палочке, которую держал в своём липком кулачке любой проходящий мимо ребёнок.

Карамель даже привозили в их приют. Редко, правда, да и в ничтожно-малом количестве. Там-то Том и научился не любить эту сладость. Ему никогда не доставалось любимого всеми угощения. А когда он однажды рискнул стащить несколько конфет, то получил десять незаслуженных, как он считал, ударов розгой.

Так Том никогда не считал приют своим домом, но теперь смог разглядеть его в глазах напротив. Никто и никогда не отнимет у него эту карамель. Том не позволит. Риддл позаботится о том, чтобы Гермиона, так же как и сейчас, всегда оставалась на его стороне. Хорошие ли у него оценки или нет, добрые ли поступки он совершает или не очень, в отражении её глаз Том хочет видеть защитные стены дома, а рядом с ней — место, где его обязательно будут ждать.

Он больше не чувствует дыхание смерти между лопаток. Зато может ощущать магию, которая возвращается к нему спустя столько тёмных и несчастливых дней. Том наклоняется вперед и, зарывая кончик носа в густые мягкие кудри, одними губами шепчет:

— Спасибо.

И голод наконец отступает. Совсем.