Три ада (гет)

Для Гермионы этот Новый год стал без преувеличения худшим. Альбус уехал по каким-то важным и неотложным делам, а профессор Нейт и вовсе отказался от их занятий на время зимних праздников.

И Тома тоже не было. Они всё ещё не помирились.

Впервые Гермиона проводила ночь с тридцать первого на первое в гордом, но таком неуютном одиночестве. Зашедший утром Слагхорн, домовые эльфы, в чьи обязанности входила доставка ей еды, и Гарм, мирно спящий среди царившего на столе беспорядка после утомительного полета в Уилтшир и обратно, — вот и вся её сегодняшняя компания. И пусть Гермиона была благодарна маленькому сычу за то, что он предпочел быть рядом с ней, а не отдыхать, как обычно, в совятне, этот канун Нового года ну никак не походил на детскую мечту.

Несчастно вздохнув, Дамблдор вновь взяла в руки уже изрядно помявшееся приглашение посетить Малфой-мэнор во время зимнего перерыва. То самое приглашение, на которое она скрепя сердце была вынуждена ответить отказом.

— Если бы только Альбус был дома, — прошептала Гермиона в пустоту и, усмехнувшись, пробежала пальцами по серебристой витиеватой букве «М». — Как вычурно. И так… по-Малфоевски.

К удивлению Гермионы, Абраксас оказался не так уж и плох. До сих пор Дамблдор не могла без смеха вспоминать выражение лица слизеринца, когда ей удалось затащить его в свою комнату. Она прямо-таки почувствовала себя тем самым злым драконом, похитившим бедную принцессу. Если бы только кто-нибудь третий тогда ненароком заглянул к ним, то обязательно бы решил, что наследника дома Малфоев удерживают насильно и против его царской воли.

— Ага, а ещё посягают на его добродетель! — добавила Гермиона сквозь звонкий смех.

Абраксас Малфой в её комнате выглядел… неправильно. Неправильно и нелепо. Даже со стекающей с волос грязной мыльной водой и в одежде, заляпанной красками, он был слишком… просто слишком. Его кожа была чересчур бледной и на фоне всех этих ярких гриффиндорских цветов выглядела болезненной, а джентльменские манеры, привитые ему с детства, оказались вдруг абсолютно бесполезными против Гермионы Дамблдор. Малфой просто не знал, как вести себя с ней наедине. Да ещё и в её личном пространстве! Дамблдор еле сдерживала рвущийся наружу смех всякий раз, когда слизеринец буквально застывал в центре комнаты, так низко опустив голову, что она могла разглядеть разве только покрывшиеся красными пятнами кончики ушей. А как он подпрыгнул, когда Гермиона позвала его по имени и протянула полотенце? Было очень смешно!

Да, на удивление, Абраксас оказался таким… забавным. Теперь, пересмотрев своё к нему отношение, Гермиона с удовольствием посетила бы поместье Малфоев. Похоже, она стала бы там желанным гостем. Подумать только, в своём письме Абраксас упомянул их фамильную библиотеку аж целых семь раз! И если таким образом слизеринец рассчитывал манипулировать Гермионой, ещё больше разыгрывая её любопытство, то, черт возьми, у него получилось! Был бы Альбус дома, она привела бы ему как минимум семь причин, почему им — ладно, ей — так необходимо посетить некий замок в Уилтшире.

Успокоившись и вернув приглашение обратно на стол, Гермиона уже без тени улыбки взглянула на стопку чистых пергаментов. Руки чесались схватить лист и написать Тому письмо. И ведь даже повод был, ведь кто ещё кроме неё знал, что у Риддла сегодня день рождения? Возможно, именно сейчас он был таким же одиноким, даже будучи окруженным толпой. По правде, Гермиона уже несколько раз бралась за перо, но после написания нескольких коротких и сухих строчек комкала испорченный листок и со злостью бросала бумажный ком через плечо, из-за чего её комната сейчас находилась в ещё большем беспорядке, чем бывало обычно.

— Нет, — жестко сказала Дамблдор самой себе, сминая в руках очередное неудавшееся письмо. — Нет, нет и нет! Ты не будешь ему писать! Пусть дальше ведет себя как придурок, а тебе должно быть всё равно!

Для пущей убедительности или, чтобы наполнить комнату хоть какими-то звуками, Гермиона воинственно ударила ладонями по крышке стола, как бы ставя этим действием окончательную точку в своём решении, а потом прислонилась к прохладной древесине щекой и отчаянно простонала.

— Глупый идиот.

Доносившиеся с улицы счастливые голоса детей, которые вот уже почти час вели снежную войну, заставили Дамблдор кисло посмотреть в сторону окна. В её планах было навестить дядю Аба, но этот предусмотрительный ворчун ещё утром прислал письмо со скупым поздравлением и просьбой-приказом «даже не думать сегодня сунуть свой любопытный курносый нос в Кабанью голову». И совсем он у неё был не курносый! Только вот вредного филина Аберфорта замечания Гермионы не интересовали. Он нетерпеливо протянул ей письмо, привязанное к когтистой лапе красной веревочкой, даже успел злобно клюнуть в палец, пока она возилась со шнурком, а потом торопливо улетел прочь.

— И ведь даже не выслушал! Ох… красота!

С замиранием сердца Гермиона смотрит, как на улице начинает идти снег. Огромные, пушистые и белые хлопья кружатся в причудливом хороводе, и Дамблдор, завороженная этим танцем, медленно подходит к окну.

Невероятно красиво.

Снежные холмы и посеребрённый лес вдалеке — волшебная зимняя Шотландия во всём своём великолепии. Многовековые деревья, сквозь которые никогда не пробиться солнечному свету, зимней ночью выглядят как огромный чёрный и лохматый зверь, отдыхающий поверх белого покрывала. Не удержавшись, Дамблдор проводит кончиками пальцев по холодному стеклу, как бы гладя это величественное существо по колючей шерсти.

— Что это там? — сначала Гермиона думает, что ей кажется, но потом она распахивает окно и, прищурившись, смотрит внимательнее. Морозный воздух колет нос и щеки, и ворох снежинок тут же влетает в комнату, но Дамблдор продолжает вглядываться в самую даль, где среди непроходимой чащи мерцают яркие огоньки.

Гермиона хватается за раму, опираясь туловищем на подоконник, чтобы посмотреть на играющих в снежки детей, но никто из них, кажется, не замечает необычного феномена. Странно.

Она смотрит на время: без пяти десять, — а потом на дверь. Альбус ещё не появился и уже, наверное, не придёт. А огоньки мерцают. Мерцают, переливаясь из глубокого изумрудного цвета в холодный фиолетовый. Пропадают, а потом снова вспыхивают и манят. Так манят, что невозможно устоять.

Разыгравшееся ли это воображение или что ещё, но Гермиона, ведомая каким-то шестым, а то и седьмым чувством, подбегает к вешалке и на ходу срывает с неё зимнюю мантию, накидывая её прямо на хлопковое домашнее платье. Она босая выбегает вон из комнаты, совершенно не обращая внимания на кричащий портрет мистера Фури и холодный жесткий каменный пол под ногами. Гермиона так спешит, что оступается на лестнице — к счастью, на самой последней ступени — спотыкается и падает, обдирая колени. Ноги болят… Наверное, должны болеть. Но она встает и снова бежит. Мимо Большого зала в главный холл, а оттуда уже на улицу, быстрее перепрыгивая ступени очередной каменной лестницы.

Босые ноги касаются снега, погружаясь в него по самые щиколотки, но Гермиона не чувствует колючего холода. Она спешит к лесу. Сугробы на пути становятся всё глубже, а под ними — плотный наст, в который Гермиона проваливается, обдирая ступни.

Она останавливается на небольшой снежной поляне у кромки леса и тяжело дышит, уперевшись руками в колени. Ледяной ветер сдувает с головы капюшон и вздымает вверх полы мантии. Растрепавшиеся буйные кудри лезут в лицо и рот и покрываются ледяным налётом от выдыхаемого пара. Ресницы на морозе слипаются по той же причине.

Наконец, отдышавшись, Гермиона выпрямляется и осматривается по сторонам. Ничего. Замок теперь далеко, и голосов играющих рядом с его стенами детей неслышно. Резкая боль пронзает ноги как тысяча мелких иголок. Она шипит сквозь стиснутые зубы, пока снег нещадно жалит незащищенную от мороза кожу.

— Чёрт!

Гермиона переступает с ноги на ногу, но окоченелые конечности путаются в длинной мантии, и она спотыкается, падая прямо в снег. Наступает паника, ведь оказывается, что никаких огоньков нет и в помине, а единственный источник света в эту холодную новогоднюю ночь — это одинокая луна над головой, окруженная мириадами звёзд. Гермиону трясёт. И вовсе не от холода кожа покрывается мурашками. Что-то не так. Слишком уж резко на неё обрушивается окружающая реальность. То самое чувство, как если бы вы только что тонули, а потом вдруг вынырнули из-под воды и жадно наполнили лёгкие кислородом.

Чуть слышно со стороны леса раздается хруст снежной корки, и Гермиона замирает оттого, что остро ощущает на себе чужой взгляд. Кто-то пристально наблюдает за ней из темноты Запретного леса. Боясь даже моргнуть лишний раз, Гермиона судорожно ощупывает грудь и шею и, подцепив трясущимися пальцами золотую цепочку, достает из-под одежды подаренный Альбусом кулон.

— С-семь п-поворотов, — сквозь стучащие зубы напоминает она самой себе, пока дрожащие руки поднимают портключ на уровень глаз. — Р-раз. Д-два…

Она не успевает досчитать даже до «трёх». Золотая цепь натягивается, врезаясь в заднюю часть шеи, что под затылком, а сам кулон зависает в воздухе. Ещё один рывок, словно кто-то невидимый дергает за ожерелье, и Гермиона от неожиданности падает вперед прямиком в сугроб. Лицо тут же обжигает снегом и неприятно щиплет. Дамблдор быстро вскакивает на ноги, старается отряхнуть прилипший к одежде снег и с ужасом замечает, что кулона на шеи больше нет. Конечно, смешно надеяться, что пропажа валяется где-то под ногами, но Гермиона всё же наклоняется, чтобы внимательно осмотреть каждый дюйм снежного покрова. Она настолько увлечена поиском, что по неосторожности поворачивается к кромке леса спиной, совсем не замечая появившейся на белоснежном ковре чёрной тени.

— Потеряли что-то? — тянет сладкий густой голос, в котором отчетливо слышится злая насмешка. — Ну же, мисс Дамблдор, я уверен, вас воспитали куда лучше, чтобы стоять спиной к собеседнику.

Гермиона разворачивается слишком резко. Окаменевшие от холода ноги подводят, и она снова оказывается в снегу. Дамблдор вспоминает о волшебной палочке и ощупывает карман, но тщетно. Грушевая ветвь осталась в тепле и безопасности хогвартских стен.

— К-кто… вы? — спрашивает она, стараясь преодолеть дрожание губ. — В-в…вы… в-в-вы…

Мужчина подходит ближе. Тень от капюшона мантии надежно скрывает его лицо, но в широкоплечем силуэте Гермиона всё равно узнает того самого преследователя, от которого она убегала в день Хэллоуина. И одно только это уже наводит на неё ужас.

— Я? — смеется волшебник, останавливаясь на расстоянии двух шагов от Гермионы. — Я счастлив наконец встретиться с вами, мисс Дамблдор.

— Я-я д-думаю, вы в-воспитаны лучше, чт-тобы з-забыть и не пред-дст-тавиться своему с-собес-седнику, — Геримона пытается не показывать страха и выглядеть решительно, но она так сильно замёрзла, что губы совершенно отказываются слушаться.

Рассмеявшись от такого дерзкого ответа, мужчина поднимает руки и медленно стягивает с головы капюшон, позволяя Гермионе себя разглядеть. Короткие платиновые волосы, глаза, в которых золотыми переливами искрится сама сила, лицо, вот уже несколько лет печатавшееся на первых страницах «Пророка». Дамблдор никак не может сдержать пораженный вздох.

Святой Мерлин, она умрёт сегодня!

— Геллерт Гриндевальд, — вот волшебник отвешивает, казалось бы, шуточный поклон, но уже через мгновение смотрит ей в глаза с подавляющей серьёзностью. — Будем знакомы.

Вдруг Гермиона почти счастлива, что из-за стучащих зубов не может нормально произнести и слова. Человек перед ней опасен. Человек перед ней — убийца. Этот мужчина жесток и беспощаден. У Гриндевальда нет принципов, но есть цели.

«Он придёт за тобой».

И прямо сейчас его цель — она.

— Хмм… — тянет волшебник, почесывая гладкий подбородок и смотря на девчонку сверху вниз. — Язык проглотила? — смеётся он. — А я-то думал, что в ваших жилах течет храбрая гриффиндорская кровь. Ошибался, получается?

Гриндевальд делает шаг вперёд и тянет к ней руку, и что-то словно щелкает в мозгу Гермионы, подталкивая её к безрассудству.

— Не подходите! — проговаривает она так чётко, как только может, хлестко ударяя его по кисти. — Н-не подход-дите ко м-мне!

Мужчина криво усмехается, но руку всё-таки убирает.

Гермиона медленно поднимается на ноги, ни на секунду не теряя с ним зрительного контакта. Дамблдор нервничает. Ха, да она прямо-таки комок голых нервов! Сейчас без волшебной палочки Гермиона абсолютно беззащитна. Да и если бы древко было у неё в руках, как бы она смогла противостоять самому Геллерту Гриндевальду? Безумие… Вся её жизнь — полное безумие.

Пока Гермиона теряется в собственных мыслях, волшебник, не глядя, достаёт из кармана цепочку — её кулон — и показательно перебирает в тонких длинных пальцах золотые звенья.

— Какая интересная вещица. Подарок?

Гермионе хочется сорваться с места и быстрее выхватить дорогую для сердца вещь из этих проклятых рук, но опасный блеск в глазах мужчины запрещает ей даже попытаться подойти к Гриндевальду настолько близко.

— От-тдайте, — тихо просит она, стискивая зубы после каждого слова. — Это вам н-не п-принадлежит.

Но волшебник словно не слышит её жалкую просьбу.

— Альбус действительно любит тебя, — говоря о старшем Дамблдоре, Гриндевальд мерзко морщится и звучит почти разочарованно. — Глупый идиот. Что ж, — кивает он самому себе, — тем лучше.

И снова в голове Гермиона слышит тот самый проклятый щелчок.

«Как он смеет говорить такое об Альбусе?»

Именно этот человек виноват в том, что Альбус стал таким. Таким отстраненным, таким потерянным, таким… Таким чужим! Из-за этого мужчины её опекун теперь больше напоминает безликую тень прежнего себя. Гриндевальд — будь он проклят Морганой! — виноват в том, что у Альбуса теперь нет на неё времени. Из-за него у Гермионы в это Рождество даже не было ёлки. И из-за него она впервые встречает Новый год без отца!

«Он, черт возьми, виноват в том, что Альбуса сегодня нет рядом!»

Гермиона не дура. Она умеет читать и с лёгкостью может сложить «два и два». «Пророк» называет Альбуса Дамблдора — единственным человеком, способным дать отпор ужасному волшебнику, сейчас стоящему напротив, и противостоять его варварскому режиму. «Единственная надежда», — так, кажется, они называют Альбуса.

Ах, как было бы хорошо, если бы Гриндевальда никогда не существовало! Проблем-то уж точно у этого мира было бы меньше.

— Что ж, малышка, — такое прозвище из уст этого человека звучит для Гермионы отвратительно и неправильно. И режет слух. — Я отдам тебе эту вещицу, но сначала давай поговорим. Ну, как тебе такая сделка?

Гермиона отвечает ему острым взглядом, но волшебника подобное не задевает и уж тем более не останавливает, а только забавляет ещё больше.

— Будем считать, что это «да», — говорит Гиндевальд, нагло улыбаясь, и продолжает перебирать цепочку в левой руке. — А теперь давай поговорим о… магии.

Что ж, надо признать, что это было весьма неожиданно.

Дамблдор всячески пытается скрыть вдруг проснувшееся в ней любопытство, но внимательный волшебник вмиг замечает заинтересованность, промелькнувшую во взгляде.

— М-магии? — переспрашивает она.

— О, теперь тебе интересно, — дразнит Гриндевальд. — Да, о магии. Твоей и моей. О нашей магии.

Дамблдор хмурится, очевидно, совершенно его не понимая, а мужчина продолжает:

— Не пытайся отрицать, Гермиона. Ты же почувствовала это сегодня, — Гриндевальд подходит к ней совсем близко, протягивая руку ладонью вверх. — Почувствовала, иначе бы не пришла. Моя магия позвала твою. Взгляни!

Нехотя Гермиона опускает взгляд и смотрит на его руку. Кончики пальцев начинают подсвечиваться, и на них появляются те самые изумрудно-фиолетовые огоньки, из-за которых Дамблдор покинула теплоту родных стен и вышла на этот жуткий холод.

— Невероятно, — сначала она как завороженная тянется к ним, но потом словно приходит в себя и быстро отдергивает руку.

— Мы похожи, Гермиона. Ты и я, — Гриндевальд сжимает руку в кулак, огоньки затухают, и окружающая их ночь сразу становится темнее. — Наша магия похожа. Она сильна. Невероятно сильна.

Мужчина подаётся вперёд и, схватив Гермиону за плечи, несильно встряхивает её.

— Пойдём со мной, — уговаривает тягучий располагающий голос, и Дамблдор точно тонет в расплавленном золоте чужих глаз. — Пойдём со мной, Гермиона, и я научу тебя всему, что знаю сам. Я не Альбус, малышка. Я не стану запирать тебя в четырех стенах и ограничивать в чём-либо. Вместе мы даже сможем открыть новые границы нашего волшебства! Пойдём со мной, и я утолю эту жажду знаний в твоём взгляде!

Дамблдор тяжело дышит. О, как ей хочется! Хочется согласиться! Вдруг собственная комната кажется ей душной и тесной, а вся жизнь… такой неправильной! А ещё она почему-то снова не чувствует холода. Стоит там с покрасневшими ступнями, глядя на волшебника сумасшедшими широко раскрытыми глазами, и не чувствует ни боли, ни… ничего?

Очнись, Гермиона! Не позволяй одурачить себя. Сконцентрируйся!

Гриндевальд говорит о тёмной магии?

Несомненно. Да.

Он тоже обладает такой магией?.. Подумай! Ну!

— Лжец, — тихий ответ срывается с её дрожащих губ. Она до крови прикусывает щеку изнутри, чтобы прийти в себя, и с вызовом продолжает: — Вы сильный волшебник, мистер Гриндевальд, но никак не истинный тёмный маг.

Гермиона резко дёргает плечом, сбрасывая его руку.

— Я думаю, ты заблуждаешься, малышка…

В голосе волшебника отчетливо слышится предупреждение, но как Гермиона может позволить ему продолжать так заблуждаться?

— Тёмные маги редки и невероятно сильны. Волшебники тратят десятилетия на то, чтобы овладеть тёмными искусствами и слиться с ними практически воедино, а не просто использовать отдельные проклятья и заклинания, истощая своё магическое ядро. Именно поэтому, кстати, такая магия и опасна, — бесцеремонно перебивая мужчину, Гермиона начинает цитировать книгу, что дал ей Аберфорт, совсем не обращая внимания на шокированный взгляд Гриндевальда. — Я знаю, как работает моя магия и с уверенностью могу сказать, что только лишь моё существование является аномалией. А также я знаю, что той ночью, на Хэллоуин, обладай вы такой же магией, я уже была бы мертва.

Стоит ей только закончить свою маленькую речь, как окружающий воздух словно становится тяжелее. Гермиона буквально кожей может ощущать исходящие от мужчины волны чистого гнева. Кажется, у неё получилось задеть самолюбие опаснейшего волшебника из ныне живущих. Но Дамблдор уже не чувствует прежнего ужаса. Её голос больше не дрожит, он переполнен усталостью.

— Теперь просто отдайте мне мою вещь, и закончим на этом. Уже поздно, и, признаться, я очень замерзла.

Без тени страха она протягивает руку и выжидательно сверлит Гриндевальда недовольным взглядом. Но волшебник не торопиться отдавать ей кулон. Вместо этого он будто из ниоткуда достаёт волшебную палочку, заставляя Гермиону отступить на шаг назад.

— Что ж, — всё ещё держа золотую цепь в одной руке, он направляет на Дамблдор острый конец волшебного древка. — Похоже, мы действительно вынуждены закончить на этом… Агрх!

Гермиона не понимает, что происходит, но неожиданно её кулон оживает. Цепь из золотых звеньев обвивает запястье мужчины и раскаляется до предела, светясь ярко-красным цветом. Гриндевальд всячески пытается стряхнуть с руки ожерелье, которое теперь больше напоминает огненную змею, но у него не получается. Цепь въедается в кожу, беспощадно выжигая плоть, отчего воздух наполняется запахом паленой человечины. Гриндевальд громко кричит, но Гермиона, кажется, не обращает на это внимания. В её памяти мелькают другие, совершенно неизвестные картины — чья-то чужая и страшная жизнь…

Витающий в воздухе запах становится отчего-то таким знакомым. Невыносимо. Гадко. Этот треклятый запах повсюду: въелся в одежду, забился в ноздри, не давая дышать, поселился во рту, смешиваясь со слюной, проник в лёгкие, а там, казалось бы, смешался с кровью и ядом растекся по сосудам. И вот перед глазами уже нет никакого мужчины с обожженной рукой. Перед глазами Гермионы танцует огонь — ласковые для неё одной языки адского пламени, а где-то там, возвышаясь над сотворенным ею хороводом безумия, алый взгляд чистейшей ярости неумолимо желает ей смерти. Барабанные перепонки разрывают крики людей, что сгорают заживо, потому что это она и только она так пожелала. И этот омерзительно-сладкий смрад, поднимающийся в воздух, наконец-то утоляет жажду отмщения, превращая казнь в возмездие.

Наконец цепь слетает с обожженного запястья и, задерживаясь в воздухе, искрится ярким золотым светом. Гермиона щурится. Свет её ослепляет, а потом среди хриплых вздохов Гриндевальда и тишины зимней морозной ночи раздаётся аппарационный хлопок. И вот перед Гермионой больше нет золотых глаз, обещающих скорую смерть. Она не видит даже кромки Запретного леса. Зато видит спину человека, завернутого в знакомую фиолетовую мантию, каштановые волосы, спадающие на широкие плечи, и руку, так крепко и уверенно сжимающую волшебную палочку.

Альбус!

Гермиона не верит в своё счастье и едва сдерживает слёзы.

Пришёл. Всё-таки пришёл!

С губ Гермионы срывается облегченный выдох, когда Альбус чуть поворачивает запястье, и её тут же со всех сторон окутывают невидимые струи тёплого воздуха. Но уже в следующее мгновение всё волшебство согревающих чар рассеивается, стоит ей услышать такой родной, но непривычно ледяной голос.

— Ну, здравствуй, Геллерт, — мрачно и холодно приветствует Альбус Гриндевальда, полностью закрывая от него Гермиону собой. И от такого тона даже ад способен замерзнуть. Гермиона никогда и не предполагала, что Альбус Дамблдор — её Альбус! — какой-то парой слов способен внушить столько же ужаса и трепета, сколько минутами ранее внушал ей Гриндевальд.

Следующие несколько секунд держат всех собравшихся в молчаливом напряжении. Магия скапливается вокруг, потрескивая то тут, то там. Невероятная сила, которую не каждый смог бы выдержать! Детское тело, не способное вынести тяжесть такого количества энергии, начинает трясти, и Гермионе кажется, что вот-вот и шаткие ноги перестанут держать собственный вес. Она протягивает руку вперёд и сжимает в кулаке фиолетовую мантию, чтобы не упасть, а потом, осмелев, чуть выглядывает из-за спины Дамблдора.

— Альбус, — почти скучающе тянет Гриндевальд, но Гермиона сразу отмечает бросающиеся в глаза изменения в том, как мужчина держится теперь: спина прямая, поврежденная рука заведена назад, а правая с палочкой чуть выставлена вперёд. Альбус, между тем, стоит точно напротив, напоминая зеркального близнеца Геллерта. В ужасе Гермиона понимает, что оба волшебника приняли дуэльные стойки. — Признаться, я удивлён увидеть тебя здесь сегодня. Что, Франция пришлась не по вкусу?

Вопрос повисает в воздухе, так и оставшись без ответа. Гермиона переводит взгляд на Альбуса и чуть тянет на себя зажатую в кулачке ткань, но волшебник слишком сосредоточен и напряжен, чтобы унять её беспокойство. Сердце гулко стучит в ушах, и каждый удар словно отсчитывает секунды до неминуемого.

— Ах, ну, конечно, — тишину нарушает насмешливый голос. Гермиона поворачивается и вздрагивает, когда светящиеся золотом глаза находят её. Ей страшно даже моргнуть лишний раз, отчего упивающийся такой очевидной слабостью Гриндевальд становится только увереннее, а потом снова обращается к Альбусу. — Кажется, я недооценил силу твоих родительских чувств. Скажи-ка мне, старый друг, какое проклятье лежит на вашей фамилии, что вот уже у второго поколения Дамблдоров рождается ребёнок-обскур, мм?

Подобное заявление вводит Гермиону в кратковременный ступор. Как бы боязно не было, её быстрый ум привык абсолютно всё подвергать критическому анализу. Конечно, она знает, кто такие обскуры. Но с чего вдруг Гриндевальду говорить об этом? Если только…

— Геллерт, — предупреждающе рычит Альбус.

— Да брось, кто-то же должен сказать малышке правду? — голос Гриндевальда пропитан злым весельем и крайней степенью довольства. Грациозный как кот, он делает осторожный шаг вперёд и с вежливой учтивостью обращается к Гермионе. — Скажи, дорогая, он ведь держит тебя взаперти? Закрытой и спрятанной от всего мира? И его, конечно, пугают твои магические выбросы? — Гриндевальд грустно кивает отразившейся на её лице растерянности, и следующие его слова, произнесенные тихим шёпотом, разрывают слух точно крик Банши. — Ариана была такой же…

— Замолчи, Геллерт, или, клянусь Мерлином, я…

— Нет! Нет, Альбус. Сегодня такой день. Восхитительная ночь! Можно даже назвать это ночью воссоединения. Брось, Альбус! Пора уже взглянуть правде в глаза! Отпустить прошлое и жить дальше. Ты ведь слушаешь, дорогая? Твоя бедная тётушка Ариана — позаботься, Мерлин, о её несчастной душе — была такой же. А этот человек, стоящий рядом с тобой…

— Геллерт!

— …убил её!

Гермиона не знала, кто из них первым послал в противника проклятье. Это было быстро, мощно и яростно. Без лишних слов. Только чёткие и резкие движения волшебных палочек. Всего какая-то секунда, а может и меньше, и вспышка яркого белого цвета со злостью разрывает окружающую их темноту, и два луча чистой магической силы с оглушающим треском встречаются в самом центре поляны. Гермиона смотрит, как Гриндевальд смеётся и сумасшедше скалится. С хищным выражением лица он склоняет голову набок, делая шаг в сторону. Ещё один. Ещё. И Альбус с зеркальной точностью повторяет его движения, двигаясь в противоположном направлении. В каком-то смертоносном танце два волшебника начинают двигаться по кругу. Сначала медленно, а потом всё быстрее. И ни у одного из них не дрожит рука. Совсем. Они равны.

Гриндевальд, без стеснения, использует самые опасные, по-настоящему тёмные и неизвестные заклинания. С замиранием сердца Гермиона наблюдает, как уже знакомое ей синее пламя, принявшее форму огромного рогатого дракона, с рёвом сталкивается с таким же большим огненным фениксом Дамблдора. Она переполнена гордостью и восхищением, когда Альбус, используя свободную руку и беспалочковую магию, превращает белоснежный ковер под ногами в острые точно кинжал Карнвеннан ледяные иглы, а потом поднимает их в воздух и посылает во врага. Вторая рука Гриндевальда сильно обожжена, поэтому мешающий балласт он плотно прижимает к левой стороне туловища. Запястье и кисть уже почернели, кое-где свисает обугленная кожа, и каждое, даже случайное, движение поврежденной конечности приносит мужчине острую боль. Тем удивительнее то, как Гриндевальд, не пользуясь второй рукой, так виртуозно обращается с волшебной палочкой, что успевает не только поддерживать дьявольское пламя, но и возводить вокруг себя огненные стены щитов. Однако у одной из ледяных игл Дамблдора всё-таки получается добраться до своей цели. Острый осколок пробивает насквозь плечо здоровой руки тёмного волшебника. На девственно чистый снег падают первые капли крови, и Гриндевальд больше не выглядит таким самоуверенным.

— Знаешь, Альбус, — не отрываясь от дуэли, вдруг говорит он громко, перекрикивая шум от проносящихся мимо заклинаний, — всё ещё может быть иначе. Вспомни, о чём мы мечтали! Какие грандиозные цели мы преследовали! Всё это можно вернуть, Альбус. Вместе! Ты и сам знаешь, что ребёнок-обскур не живет долго. Оставь девчонку! Я же вижу, что ты хочешь большего, иначе бы ты не ввязался в эту войну. Твой потенциал, твой невероятный талант! Согласись, тебе нужна площадка, чтобы использовать всё это в полной мере. Останешься там, где сейчас, и ты никогда не обретешь свободу! Так зачем идти против меня, когда мы можем встать плечом к плечу?

Голос Гриндевальда словно отрезвляет. Глядя на двух таких невероятных волшебников, Гермиона вдруг чувствует себя слабой и совершенно незащищенной. Не пойми откуда взявшийся липкий ужас подбирается к ней вплотную, когда она наконец осознает, что ткань мантии Альбуса, служащая своеобразным гарантом безопасности, давно выскользнула из руки. В подступившей панике Гермиона оглядывается по сторонам в поисках какого-нибудь укрытия, но бежать некуда — повсюду хаос изо льда и пламени. Она смотрит на Альбуса, мысленно умоляя его подойти поближе, но он, конечно же, никак не может об этом узнать.

— Мне жаль тебя, Геллерт. После стольких лет ты всё ещё так одинок, — теперь, когда перевес в силах на его стороне, Дамблдор ведёт себя куда увереннее. Он всё также сосредоточен и собран, но нападает на Гриндевальда не так яростно. — И до сих пор ослеплён жаждой власти.

Что-то будто овладевает им. Такое знакомое и вместе с тем давно позабытое чувство. Можно ли назвать его жалостью к человеку, которого когда-то давно он считал другом, или же гордыней, подпитываемой желанием показать превосходство? Трудно сказать. Но из-за этого самого чувства битва, которую Дамблдор мог бы легко закончить, продолжается.

— Как и ты, старый друг! Как и ты!

С яростным рыком и превозмогая боль, Гриндевальд посылает в своего противника очередное тёмное проклятье, но Дамблдор вовремя поднимает щит, и луч заклинания с грохотом разбивается о невидимую стену. От мощной взрывной волны земля трясется под ногами. Оба волшебника тяжело дышат. По их вискам стекает обильный пот, а руки всё же начинает потряхивать. Кажется, даже у таких одаренных людей существует предел. Гермиона всматривается в лицо Альбуса и отмечает болезненную бледность. Она уже готова кинуться к нему, но вдруг Дамблдор впервые с начала дуэли сам поворачивает голову в её сторону. Он улыбается ей чуть заметно, одними уголками губ, и так мимолетно, что не знай его Гермиона столько лет, то и не заметила бы. Она готова выкрикнуть, что хочет домой. Уже набирает в лёгкие воздух и… видит то, на что, погрязнув в собственных страхах, не обращала внимания: в слабом лунном свете прямо над её головой, переливаясь рябью перламутровых волн, мерцает прозрачный купол. Все ужасы разом отступают. Сосчитав про себя до трёх, Гермиона медленно выдыхает набранный воздух и улыбается в ответ. Альбус не должен отвлекаться на неё сейчас. С ней всё будет хорошо. Будто услышав её мысли, Дамблдор слабо кивает и вновь поворачивается к Гриндевальду.

— Ещё тогда, давно, мы оба ошибались, Геллерт. Моя семья — вот, что по-настоящему для меня ценно. Она будет жить в волшебном, сказочном мире. В мире без войн, жестокости и насилия! Она и другие дети!

Гриндевальд хмурится, точно что-то обдумывая, и раздраженно поджимает губы. Его глаза мечутся между Альбусом и волшебной палочкой и задерживаются на последней. С любовью он большим пальцем поглаживает деревянную рукоятку и неверяще мотает головой.

— Выходит, твой ответ нет, — полушёпотом заключает Гриндевальд, отводя взгляд от палочки в сторону. — Пусть будет так.

Следуя точно за взглядом, в сторону уходит и рука тёмного волшебника. Больше Гриндевальд не сдерживает атаку Дамблдора, и проклятью, сорвавшемуся с палочки Альбуса, нужно всего ничего, чтобы беспрепятственно настигнуть свою цель.

Как и проклятью Геллерта.

— Нет!

Она думает, что Альбус всё ещё стоит слишком далеко.

Слишком ли далеко, чтобы успеть?

Прежде чем весь мир меркнет, Гермиона встречается со взглядом, переполненным обжигающей ненавистью. И этой ненависти там так много, что, кажется, вот-вот и она растечется по искореженному злобой лицу отчаянными золотыми слезами. Прежде чем весь мир проваливается во тьму, Гермиона видит мчащийся прямо на неё луч. Этот луч с такой силой врезается в защитный купол, что пробивает и его, и грудную клетку, а в ушах треск собственных костей смешивается с истошным криком Альбуса. Прежде чем маленькое, хрупкое тело оказывается в холодных объятьях мерзлого снега, Гермиону пронзает ни с чем не сравнимая боль. Напоследок она чувствует, как лежит в какой-то тёплой, дурно пахнущей луже, а потом её глаза закрываются…

…И наступает темнота.

Перед ней бесконечный чёрный-чёрный коридор. Если она и потеряла сознание, то как-то странно. Ощущения были больше похожи на те, что испытываешь во время медитации, когда стараешься погрузиться вглубь самого себя. Только вот в большинстве случаев этот процесс получается контролировать. Сейчас всё вокруг больше напоминало… сон?

— Только не это, — в панике оглядываясь, прошептала Гермиона. — Нет, нет, нет! Не может быть! Не хочу! Нет!

Где-то впереди послышались глухие, шаркающие шаги. И скрежет чего-то металлического о камень.

— Где же ты? — просипел чужой голос. — Где?

Гермиона застыла, покрывшись гусиной кожей.

— Мерлин и Моргана…

Испугавшись приближающегося нечто, Дамблдор попятилась назад, но упёрлась спиной в тупик. Вокруг было так темно, что она не видела окружавших её стен. Развернувшись, Гермиона принялась на ощупь искать выход, но, несмотря на все старания, ладони продолжали бестолково скользить по холодному камню.

— Где же?.. Не вижу! — взвыл вдалеке голос, становясь всё ближе. — Спрятал. Спрятал! СПРЯТАЛ!

Из-за громких, разносившихся по всему коридору воплей Гермиона вынужденно прикрыла уши руками. Она старалась дышать медленно и негромко. Всё стихло. Только в висках стучала кровь. Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум. Так чётко. Каждое сокращение сердечной мышцы. Ту-дум. Ноги подкашивались. Гермиона только слегка отклонила туловище назад, чтобы опереться на каменную стену и чуть не упала, когда твёрдой поверхности позади не оказалось. Только пустота. Ледяное ничего, которое приближалось и становилось ещё холоднее. И шаркающие шаги, что были слышны даже с прикрытыми ушами.

— Пожалуйста, — голос дрожал, а из глаз лились тихие слёзы, но Гермиона продолжала умолять. — Пожалуйста…

Холодный порыв ветра почти нежно мазнул по мокрой щеке. Медленно Гермиона отняла руки от ушей и повернула голову вправо. И тут же прикрыла рот, не дав полному ужаса крику вырваться наружу.

Справа, на расстоянии вытянутой руки, в воздухе висела длинная белёсая шея с ярко выступающими позвонками. На её конце была голова, больше напоминающая череп, покрытый тонкими, торчащими в разные стороны седыми волосами. Глаз не было. На их месте зияли две чёрные дыры. Не было и носа, и губ. Зато из приоткрытого рта виднелись человеческие зубы и длинный язык, высунутый почти до подбородка. Существо неестественно крутило головой, и, казалось, могло выгнуть свою длинную шею под любым углом.

— Где ты? — ни рот, ни язык не двигались, а сиплый голос шёл как будто изнутри этого монстра. — Не вижу!

Стараясь не издавать звуков, Гермиона задержала дыхание. Голова существа парила по воздуху, а его шея постоянно удлинялась. Оно искало её. И Гермиона знала, что никогда не проснётся, если монстр найдёт её в этой кромешной тьме.

Скоро кислорода в лёгких стало не хватать, и Дамблдор была вынуждена сделать глубокий вдох. Но неожиданно в нос ударил резкий, неприятный запах, отчего Гермиона сразу зашлась в неконтролируемом приступе кашля. Костяная голова тут же повернулась в сторону нового звука, а потом резко кинулась на неё. Испугавшись, Гермиона громко вскрикнула, попятилась назад и упала в пустоту.

Неприятного запаха стало больше, а глаза вдруг ужалил яркий свет.

— Альбус, сюда скорее! — где-то близко закричал знакомый голос. — Она просыпается!

Когда Гермиона окончательно открыла глаза, то обнаружила себя в медицинском крыле Хогвартса. Над ней нависал суетившийся Гораций Слагхорн, в руках которого, прямо около её лица, был небольшой флакончик с чем-то крайне дурнопахнущим.

— Гермиона!

Ещё никогда до этих пор она не слышала в голосе Дамблдора столько беспокойства. Когда голова Альбуса высунулась из-за плеча Горация, Гермионе он показался незнакомым человеком. У корней волос на лбу виднелась седина, лицо было болезненно-желтым, а под глазами поселились чёрные синяки. Они были настолько большими, что сползали на впалые щеки.

— Аль… — сухой кашель, до боли раздирающий горло, не дал ей договорить, но было ли это нужно? Гораций, убравший наконец вонючее зелье подальше от её носа, отошёл в сторону, позволяя Гермионе наконец оказаться в таких долгожданных объятьях.

— Тише, дорогая, — родная рука успокаивающе гладила по голове, а тихий голос наполнял таким необходимым сейчас спокойствием, заставляя веки опускаться под тяжестью вдруг накатившей усталости. — Моя дорогая Гермиона.

— О, слава Мерлину, она очнулась! — звонкий голос появившейся в дверях медсестры быстро вывел из транса. — Не задуши её, Альбус! Вы хоть дали девочке попить? Пять дней без воды — серьёзный стресс для детского организма!

— Розочка, прошу тебя, не голоси так, — проворчал Слагхорн, возившийся у небольшого столика с флакончиками зелий, но, встретив строгий взгляд женщины, тут же наполнил стакан водой и передал его Альбусу.

— Не голоси? — ещё громче начала возмущаться медведьма. — Её надо было отправить в Мунго! Там бы её быстрее поставили на ноги. Но кто меня слушал? Вы?!

— Розочка…

Гораций и медведьма продолжили оживленный спор, но Гермиону отвлёк холод прикоснувшегося к губам стекла. Медленно Альбус поил её прохладной водой, наполняя стакан ещё несколько раз.

— Альбус, — попробовала выговорить Гермиона снова. — Спасибо.

-… сломанные рёбра, рассеченная грудная клетка, обморожение!

От громкого крика начинала звенеть голова.

— Гораций, Розочка, — позвал Альбус, заметив дискомфорт Гермионы. — Не оставите нас?

— Нет, подумать только, — вновь раздраженно высказалась медведьма, — он просит меня уйти?!

— Конечно, — быстро согласился Слагхорн. — Идём уже, мандрагора двуногая!

Когда Гораций — не без боя — увел сопротивляющуюся ведьму, оставляя семейство Дамблдоров одних, Гермиона не спешила покидать тёплых объятий Альбуса. Прошло ещё несколько минут, прежде чем слабое тело перестало дрожать, и она решила отстраниться.

— Как ты себя чувствуешь? — наконец спросил Альбус.

Гермиона нахмурилась, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Странно, — выдохнула она. — Наверно, полностью обессиленно.

Дамблдор кивнул.

— У меня есть вопросы, — неуверенно начала Гермиона, и впервые за всё время с её пробуждения на лице Альбуса появился слабый намёк на улыбку.

— Я был бы удивлён, если бы у тебя их не было.

— Что случилось? Я видела защитный купол, и он… Он не сработал?

Взгляд Альбуса наполнился виной. Он слегка отодвинулся от Гермионы и тяжело вздохнул.

— Купол сработал, дорогая. Если бы не он, я бы… Я бы потерял тебя, — произнёс волшебник, сокрушенно качая головой. — Я… Прости меня, Гермиона, я бы никогда не подумал, что он решит использовать на тебе такое тёмное проклятье. Спасибо Мерлину, купол полностью поглотил магический эффект, но, к сожалению, не выдержал самого удара.

Невольно Гермиона потянулась рукой к перевязанной груди.

— Было больно, — просто сказала она, растирая грудную клетку.

— Его проклятье основывалось на режущем заклинании. Возможно, останется шрам.

Девочка кивнула, как бы ставя точку на данной теме.

— Что случилось потом? Ну, когда я… Он? — заметив, как брови Альбуса хмуро сошлись на переносице, Гермиона догадалась: — Он ушёл.

— Геллерт, — Дамблдор почти выплюнул это имя, — понял, что я не стану преследовать его, если он нападёт на тебя.

Слышать такое было приятно. Во время битвы Альбус никогда не забывал о ней, ставя её безопасность на первое место. И Гермиона обязательно бы улыбнулась, если бы не следующий вопрос, который она решила обязательно задать.

— Альбус, я никогда не спрашивала у тебя… Даже после встречи с дядей Абом…

Брови сидящего рядом волшебника поднялись в молчаливом удивлении, стоило ему услышать прозвище, данное его младшему брату, но он так ничего и не сказал, позволяя Гермионе закончить.

— Альбус, что случилось с Арианой?

Тишина. Гермионе кажется, что она всегда слишком долго слушает тишину, но, впрочем, они никуда и не спешат. Им нужно поговорить об этом. Ей нужно. Необходимо. И в глубине души Гермиона чувствует, что Альбус понимает её. Он, скорее всего, уже давно ожидал подобного вопроса, но, кажется, так и не был готов к нему.

— Когда Ариана была совсем маленькой, — наконец тихо начинает Альбус, — ей сильно досталось от соседских мальчишек. Магглов, — уточняет он, и Гермиона не может не заметить, сколько неприязни вложено в это одно единственное слово. — Наш отец решил наказать их. Он убил детей, нарушив статут секретности, за что отправился в Азкабан. С тех пор мы его не видели. После всего случившегося, Ариана больше не хотела использовать магию и всеми силами начала подавлять её.

— Но ведь волшебству обязательно нужен выход, — не выдерживает Гермиона. — Иначе…

— Да, — тяжело вздыхает Альбус. — Ты рождаешься либо с магией, либо без неё. И не нужно пытаться идти наперекор судьбе. Когда Ариана больше не могла сдерживать свою магию, та вырывалась мощнейшими неконтролируемыми выбросами. Всё это непоправимо влияло на её психическое здоровье. Однажды такой выброс унёс жизнь нашей матери. Нас осталось трое, — и ещё один наполненный усталостью вздох ускользает сквозь лишенные цвета губы. — Я был самым старшим, Гермиона. Заканчивал Хогвартс. Был талантливым. Был молодым. Мне хотелось всего. Хотелось иметь целый мир… Но я был вынужден присматривать за Арианой, пока Аберфорт ещё учился в школе. Что ж… Именно в это непростое для меня время я повстречал Геллерта. Дом его тётки как раз был расположен по соседству. О, он умел увлекать! Его идеи и блестящий живой ум полностью поглотили меня. Я совсем позабыл о возложенной на меня обязанности. Позабыл об Ариане, — вдруг Альбус сжимает руки в кулаки, а его взгляд недобро темнеет. — Зато Геллерт никогда не забывал. Он был увлечен этой… болезнью. Называл её особенностью, а людей, подобных моей сестре, — обскурами. Он хотел изучить Ариану. Хотел сам использовать такую огромную силу. Развернул в нашем доме целую лабораторию! А я… позволил ему.

Комната снова погружается в давящую тишину. Альбус выглядит таким разбитым, что Гермиона, собрав все силы, что были в ослабленном теле, подползает ближе и прижимается к его тёплому боку.

— Что случилось потом? — подталкивает она, чтобы он мог продолжить.

— Потом Аберфорт вернулся домой на летний перерыв, — отвечает Дамблдор, усмехаясь. — О, он был так зол! И был прав, вообще-то. Только я был ослеплен жаждой власти, известности, величия и совершенно отказывался слушать голос разума. Тут в наш спор вмешался Геллерт. «Она всё равно не доживёт и до совершеннолетия», — сказал он. «От неё будет больше пользы в качестве расходного материала», — повторил Альбус слова бывшего друга сквозь стиснутые зубы. — Я разозлился. По-настоящему разозлился. Какой бы больной не была Ариана, она всё ещё оставалась моей любимой сестрой. И тогда на меня обрушился весь ужас того, что мы натворили. Я велел Геллерту убираться прочь из моего дома. Но… Уходить без боя он, конечно, не собирался. Началась магическая дуэль, в которую — с его-то характером! — втянулся и Аберфорт. Одно из многочисленных заклинаний по неосторожности угодило в Ариану, которая прибежала на шум. До сих пор неизвестно, чьим оно было. Да тогда никто бы и не разобрал… Я видел, как Ариана упала. Видел, как Аберфорт, позабыв про дуэль, побежал к ней. Он звал меня. Просил остановиться. Но я не придал этому значения. Тогда для меня было важнее победить Геллерта в битве один на один. Доказать ему своё превосходство… Наш поединок закончился ничьей. Геллерт ушёл. Разозленный, он тем же днём вернулся во Францию. А я, придя домой, нашел на полу в полуразрушенной гостиной Аберфорта. В своих руках он держал уже охладевшее тело нашей сестры. Геллерт был прав, я убил Ариану.

При всей своей любви к Альбусу, Гермиона никак не могла с чистым сердцем сказать ему, что в произошедшем не было его вины. Нет, вина была. Она была огромна. И эта самая вина терзала его до сих пор. Она жила в потухших глазах, в сгорбленном теле и опущенных трясущихся руках. Но Альбусу было пора простить себя. И поэтому вместо пустых слов утешения Гермиона повернула голову и посмотрела волшебнику прямо в глаза, не смущаясь застывших в них слёз.

— Тогда… ты остановился, — заметив непонимание, она пояснила. — Пять дней назад, когда я… Ты остановился.

— Гермиона, это друго…

— Нет, это оно, Альбус, — перебила Гермиона.

Развернувшись к нему полностью и приподнявшись на коленях, она обхватила его лицо, постаревшее сразу на несколько лет всего за каких-то пять дней, ладонями и ласково улыбнулась.

— Это твоё искупление.