Сильванские луны. Часть первая: В чужом краю (гет)

Этой осенью Лексий неожиданно для самого себя сделал Ладе предложение.

Впервые эта мысль посетила его летом, в самом конце каникул, когда он всё-таки выбрался к Горнам на дачу — и очень чётко осознал, что хочет прожить с Ладой под одной крышей не жалких три дня, а всю жизнь. Он никогда не чувствовал ничего подобного ни к одной девушке на Земле. Ни с одной из них у него никогда всё не было так… всерьёз. Так по-настоящему, что иногда от этого становилось страшно.

Лексий ночами напролёт обдумывал свои перспективы — и к утру неизменно приходил в отчаяние. Любовь Лады, делавшая его самым счастливым человеком в этом мире и всех соседних, одновременно умудрялась чудовищно всё запутать. По-хорошему, Лексий не должен был позволять себе — ей, им, неважно! — зайти так далеко. Вопросы роями гудели у него в голове, сводя с ума. Что ему дороже — Лада или Земля? Сможет ли он на всю жизнь остаться здесь ради невесты, а потом и жены? А если нет? Что он скажет девушке, смотрящей на него глазами влюблённого оленёнка, прежде чем навсегда её покинуть? Солжёт? Напугает её правдой? Просто исчезнет без объяснений, как последний трус и подлец? Ну, ладно, предположим, что он страшный эгоист и её чувствами готов пренебречь — но сам-то он как потом станет жить дальше?..

Впрочем, все эти рассуждения о высоких материях были, по сути, переливанием из пустого в порожнее — Лексий был уверен, что, даже решись он на шаг, которого так жаждет и боится, никто не дал бы ему согласия. Нет, в самом деле, гоже ли богатой дворянке выходить замуж за какого-то бастарда, который к тому же рискует прожить на этом свете всего ничего...

Лексий не мог с полной уверенностью обещать той, кто согласится связать с ним жизнь, никакого «долго и счастливо». Он много думал над тем, что сказал ему Бран… И так уж вышло, что, взвесив все за и против, Лексий решил дать присягу.

Он не один час провёл в библиотеке, вдоль и поперёк изучая её текст. Волшебник клялся, что не станет применять магию в нарушение существующих законов государства — по крайней мере, без прямого приказа царя, которым он обязуется подчиняться беспрекословно. Более того, присяга следила и за тем, чтобы маги были верны своей стране вообще во всём, что делают и говорят — к примеру, она охватывала любые попытки сотрудничать с врагом во время войны или участвовать в заговорах против властей, даже если эти преступления обходились без волшебства. В конце жизнеутверждающе сообщалось, что в случае нарушения данного ныне обещания первый же шаг по земле, на которой ты родился, тебя убьёт.

Вся соль была в том, что это не фигура речи. Витиеватая формула, написанная убийственно тёмным языком много десятилетий назад, сама по себе являлась заклинанием. И случаев, подтверждающих его эффективность, была задокументирована масса.

Две равнодушных луны в стрельчатом окне библиотеки видели, сколько времени Лексий сидел над заветной последней фразой. «Земля, на которой я родился» — туманная формулировка, очевидно, включала в себя весь этот мир, но... не другие? Лексий дорого бы дал, чтобы наверняка узнать, значит ли это, что вся присяга будет для него пустым звуком. Что законы будут писаны не для него. Что ему не придётся умирать раньше времени.

Потому что если да, то как же это всё меняло.

Интересно, добивает ли здешнее волшебство до земных границ? Было бы обидно нарушить присягу — и вернуться на родину только затем, чтобы умереть, ступив на «свою землю»...

Как бы то ни было, он решил рискнуть.

Присяга открыла бы ему двери в волшебные библиотеки, по сравнению с которыми их школьная показалась бы комнатой для игр. Бран велел ему не переставать искать, и, несмотря на полную неразбериху чувств и желний, Лексий был намерен последовать его совету. Захочет он воспользоваться путём домой или нет — дело третье; найти его в любом случае было надо. Чтобы иметь выбор, а не дрейфовать по воле волн. До тех пор все его умозрительные рассуждения были вынуждены раз за разом заходить в тупик.

А ещё… если честно, он вдруг понял, что он вовсе не прочь стать волшебником.

Дело было не в деньгах и не в статусе: незаметно для себя самого он так привык быть среди магов и — удивительно! — считать себя одним из них, что уже не представлял себе иной жизни в этом мире. И, кроме того, сказать по правде, за эти два года Лексий страшно устал не знать, чего ждать от будущего. Он вдруг остро понял, что хочет наконец хоть что-то решить, даже если потом ему придётся пожалеть об этом решении. Бросить якорь, а там будь что будет...

Всё это было одной из причин, из-за которых он однажды обнаружил, что стоит прямо посреди тротуара на одном колене и, словно со стороны, слушает свой собственный голос, спрашивающий у Ладарины Горн, не хочется ли ей сменить фамилию.

В тот день шёл первый снег — он что-то рано выпал в этом году. Воздух был тих, как сон; слова и выдохи становились маленькими облаками, схваченные холодом сумерки сквозили прозрачной синевой, и от этого пламя свечей, мерцающих в витринах лавок, казалось особенно золотым. Мокрый снег, чистый и неуклюжий, как первый робкий поцелуй, падал отвесно и густо, чтобы растаять, едва коснувшись мокрой земли, на которой ему не хотелось оставаться. Лексий смутно понимал, что нарушает все негласные правила сильванского высшего света, что такие дела делаются не на слякотной улице под фонарём, а где-нибудь в кулуарах за бокалом вина и спорами о приданом, но ему почему-то казалось, что так будет правильно. Что слова, которые он уже давно вынашивал в сердце, предназначены не для праздных гостей на светском приёме и не для тиснёных обоев в какой-нибудь гостиной, а только для Лады — для неё одной да для притихшего, замершего под этим снегом Урсула, заключившего их обоих в объятия огней и мостов...

Он выбрал для неё тонкое золотое кольцо с янтарём — с золотисто-карим янтарём цвета её глаз. Застигнутая врасплох, Лада, кажется, не сразу сумела понять, чего этот странный парень от неё хочет — но когда поняла, её невольный возглас и руки, взлетевшие к губам, были красноречивее любого «да» на свете. До того дня Лексий не заставлял ни одну девушку плакать от счастья. Сколько же всего он, оказывается, упускал в этой жизни...

Дальше было сложнее: он прекрасно знал, что, как бы Лада ни хотела, она не выйдет за него без согласия её родителей. Не потому, что боится их гнева (как будто они умели на неё сердиться!) — просто потому, что не захочет разбить им сердце непослушанием. Перспектива серьёзного разговора с будущей роднёй пугала новоявленного жениха до дрожи: в глубине души Лексий всё ещё был безнадёжно уверен, что он — не пара девушке из блоковских стихов. К его удивлению, чета Горнов приняла новость предельно благосклонн. Лексий был готов к тому, что от него потребуют отказа от карьеры мага или вообще пошлют к Августу Рину за благословением — но не к «дочь, если ты правда этого хочешь, то разве мы можем тебе отказать?». Ладин отец поставил в спорном вопросе точку: что уж там, волшебники или нет — в этом мире все смертны, причём иногда смертны внезапно. Зачем загадывать наперёд? Если дети любят друг друга, то пусть тешатся по молодости, а там видно будет. В случае чего вдовушка с лицом Лады и её деньгами под траурной вуалью точно не засидится...

Если вдуматься, звучало не больно-то утешительно, но Лексий сейчас не хотел и не мог думать вообще ни о чём. Лада, кажется, тоже. Они получили разрешение родителей — и это было единственным во вселенной, что имело значение.

Свадьба была назначена на начало лета. Если бы кто-то спросил самого Лексия, он готов был вести свою любовь под венец хоть завтра, но в Сильване перед любой приличной свадьбой полагалось сделать четыре тысячи разных строго необходимых вещей. Все эти приготовления, в котрые он был не в силах вникнуть, казались Лексию бессмысленными, но для Лады это было важно, и он никого не торопил. Тем более что нужно было ещё подыскать для них дом — свой дом! Подумать только, свой отдельный дом, чтобы Лада шила в нём у окна, или читала в кресле, или какие ещё идиллические картинки должны приходить в голову, когда женишься на героине романа... Иногда Лексий начинал всерьёз сомневаться, взаправду ли всё это. Пару раз даже пробовал, как в детстве, себя ущипнуть. Не проснулся.

Самым сложным теперь было как-то дожить до лета.

Чтобы не сойти с ума от того, как мучительно тянется время, Лексий силой заставил себя вспомнить про учёбу. Жизнь в школе потихоньку входила в колею; никто вслух не вспоминал о строгих и простых похоронах, на которые приезжали люди из Рутьи и откуда-то ещё дальше. Коллеги, ученики... И — Клавдий, один, без свиты, определённо как частное лицо, наравне с остальными пришедший помолчать о том, чего никогда и никакими словами не скажешь вслух. Не было ни музыки, ни речей, ни цветов — были только тишина, бледное летнее солнце, проглядывающее сквозь мелкую морось, и человек, который стал памятью...

Лексий уже не помнил, о чём он думал тогда, стоя в толпе других людей, чьи жизни его учитель изменил, как и его собственную. Помнил только, что кусал губы — и что это не помогало...

Исполняющим обязанности директора школы остался господин Стэйнфор, но он, кажется, и сам понимал, что не имеет среди своих старшеньких никакого авторитета. Последние ученики Брана окончательно отдалились от остальных, но стали ещё ближе друг к другу. Самый старший, Ларс как-то естественно и без усилий взял на себя функции центра их группы — должен же у неё был появиться какой-нибудь новый центр. Они продолжали зубрить заклинания, тренировались слушать, штудировали трактаты по метеорологии и медицине...

Вот только без Брана вся эта успокаивающе привычная рутина вдруг почему-то начала душить. Поэтому Лексий был даже рад, когда под конец осени их неожиданно отправили в командировку.

В одном городе в нескольких днях пути на северо-восток от столицы зафиксировали случай незаконного использования магии. Времени, которое урсульские волшебники в итоге потратили на дорогу, с лихвой хватило бы, чтобы сбежать без особой спешки, и вообще, расследованием всё равно занимались местные власти, в том числе — взрослые и опытные чародеи. Ученикам вменялось в обязанность посмотреть на предполагаемое место преступления, поприсутствовать при беседах со свидетелями и привезти обратно в Урсул официальные записи о том, что случилось, как случилось и что с этим делать. Было совершенно непонятно, почему информацию нельзя отправить с обычным посыльным, но господин Стэйнфор авторитетно объявил: так уж положено. Процедура такая. И к тому же, город этот — он ведь практически на оттийской границе, мало ли, ох мало ли... Войны́ её величество Регина, конечно, ещё не начала, но отношения между державами определённо натянулись ещё сильнее — до такой степени, что Оттия впервые за последние годы отправила к границам свои сторожевые разъезды. Можно подумать, это Сильвана спала и видела, как бы что-нибудь завоевать!..

Ларс, ничуть не удивлённый поручением, беззаботно пожал плечами и поведал, что на его памяти ребят, которым недалеко до присяги, частенько отправляли на разные несложные и не очень важные задания — чтобы они готовились ко взрослой жизни, учились действовать самостоятельно и всё такое прочее. Действительно, ведь Элиасу и Ларсу пора было присягать следующей весной… Лексия, наверное, отправили с ними просто за компанию; Тарни и тот должен был поехать, но в последний момент слёг с местной болезнью, симптомами напоминающей грипп. Она свирепствовала в городах в холодное время года, а в этом году не захотела даже ждать до зимы, оставалось только порадоваться, что здешние медицина и магия позволяют не бояться пандемии какой-нибудь «сильванки»... Танирэ было не привыкать: он ещё в свой первый год в школе тоном констатации факта рассказал, что каждую зиму, сколько себя помнит, болеет какой-нибудь гадостью. В лучшем случае — особо противной простудой, в худшем — воспалением лёгких или ещё чем-нибудь... В тот раз Лексий искренне посочувствовал и пожалел, что никому до сих пор не пришло в голову сочинить заклинание для повышения иммунитета. Некоторым не помешало бы...

В общем, два ки-Рина и один Халогаланд отправились на расследование втроём, и, положа руку на сердце, Лексий мог сказать, что это было самое скучное путешествие в его жизни. С ними не произошло ровно ничего примечательного, ни хорошего, ни плохого. Осень вела упорные бои с зимой, чередуя заморозки с оттепелями — десятки жертв из человеческого гражданского населения страдали от насморка и рисковали переломать ноги по гололёду. Свидетели незаконного колдовства в сонном приграничном городке довольно нескладно рассказывали байку о человеке, который вышел на улицу, улыбнулся и превратил дождь, без остановки ливший уже вторую декаду, в снег, а потом исчез. Или, может, на самом деле всё было не так, но Лексий, если честно, слушал вполуха. Нет, правда, что он мог поделать, если его мысли занимало совсем другое? Кольцо с помолвки — кольцо-обещание — жгло безымянный палец его левой руки, ни на минутку не давая забыть ни о грядущем счастье, ни о том, сколько ещё придётся ждать...

Городские власти понятия не имели, куда делся заклинатель погоды — все его видели, но никто не сумел поймать. Самое смешное, что в момент метеорологического преступления рядом оказался волшебник — он-то и услышал, что его коллега действует без присяги; но вот куда загадочный колдун подевался потом, добропорядочный маг сказать не мог. Это могло значить только одно — это был не простой обыватель, как-то заполучивший текст заклинания. Преступник умел скрываться и не хотел, чтобы его нашли, это не могло не насторожить. Вот только других его следов в городе не обнаружили — он больше не применял здесь чары. Нет, в самом деле, не приехал же он просто для того, чтобы досрочно превратить слякотную осень в зимнюю сказку…

Лексий не знал, что именно городские власти написали в запечатанных бумагах, врученных ребятам на третий день, когда их отправляли домой. Не то чтобы ему было очень интересно. Его дело — не расследовать, а везти, если что, спрашивать будут не с них…

Обратно они двинулись по совершенно безобразной погоде. Накануне снова потеплело, просёлки развезло, лошади вязли и молчаливо возмущались; уже к середине дня стало понятно, что, если господа волшебники не придумают, как двигаться быстрее, то не успеют до темноты добраться ни до какого человеческого жилья.

— Махнём через нейтральную территорию, — предложил Элиас. — Там можно здорово срезать.

Он был прав: они могли сократить путь по узкой полосе ничейной земли между Оттией и Сильваной, никакие законы и международные соглашения при этом не нарушались. Лексий был не в восторге от этой идеи — трусость или нет, но лишний раз сталкиваться с пограничными оттийскими разъездами что-то не хотелось. Тем не менее, перспектива ночёвки в голом, грязном поле на пронизывающем до костей сыром ветру ужасала куда сильнее, и они сменили курс. Пейзаж не баловал, плоский, осиротевший к зиме ландшафт украшали разве что голые прутья чёрных кустов, и в душе Лексий был страшно рад, что он не один — а то, наверное, с ума от тоски сошёл бы. Путь показался бы раза в два длиннее без болтовни с коллегами о всяком разном — в том числе о будущем, например…

— Как думаете, куда нас определят? — вслух полюбопытствовал Лексий. Волшебников в стране было немного, так что начальство само распределяло их по значимым городам, откуда маги, выполняя свои обязанности, в случае нужды путешествовали по округе. А вдруг придётся переезжать после свадьбы? Не то чтобы мысль очень пугала: он готов был бы отправиться хоть на край света, лишь бы Лада согласилась поехать с ним…

— Приезжих обычно отправляют обратно туда, откуда явились, — Элиас пожал плечами, — так что, скорее всего, вернусь в Гелльс. Только не говори, что будешь скучать.

Лексий промолчал — нет, а что, попросили же, — но подозревал, что шутки шутками, а скучать он правда будет. Немножко, самую капельку. С тех пор, как они с Элиасом молчаливо договорились больше друг друга не ненавидеть, Лексий успел проникнуться к этому парню симпатией. Нет, он, конечно, не питал лишних иллюзий и прекрасно понимал, почему у легендарной Луизы Руо порой руки чешутся приложить эту физиономию горячей сковородкой, но всё-таки...

Ларс вдруг поднял голову и придержал лошадь.

— Вы слышите? — спросил он без улыбки.

Когда Лексий замолчал, он правда услышал: различить на фоне пустынных ненаселённых километров других людей смог бы кто угодно. Люди наискосок двигались магам навстречу откуда-то справа. Прищурившись на уныло ровный горизонт, Лексий вскоре увидел их и глазами: группу всадников человек из пяти в красновато-коричневых оттийских плащах...

— Давайте подождём, — предложил Ларс. — Дадим понять, что не замышляем ничего дурного, и поедем дальше.

Гладя по шее переступающую с ноги на ногу лошадь, Лексий с удивлением почувствовал, что у него быстрее забилось сердце. Не от страха — от непонятного волнения. В голове вдруг что-то засвербило, словно он тщетно пытался вспомнить забытое слово, вертящееся на языке. Всадники приближались. Они были без кольчуг, до сих пор входящих в обмундирование оттийской армии, но на поясе у каждого висел меч. Могучего сложения командир верхом на добром мохноногом коне был едва не на голову выше своих спутников; глубоко надвинутый капюшон не давал толком разглядеть полускрытое тенью лицо, но это ещё ничего не значило — сильване тоже до самых носов подняли воротники, спасаясь от ветра...

Здоровяк сделал своим людям знак остаться чуть позади, а сам, приблизившись, осадил лошадь и глухо вопросил:

— Кто такие? Куда направляетесь?

И, сказать по правде, к мирной беседе его тон совсем не располагал. Равно как и суровые воины у него за спиной, по виду которых было сразу понятно, что без команды своего главного они никого и никуда не пропустят.

— На каком основании вы пытаетесь нас задержать? — фраза вырвалась у Лексия сама по себе и явно была родом откуда-то с Земли. Иные вещи въедаются так глубоко, что не вытравишь.

— На каком основании?! — грохнул командир. — Какое основание мне нужно для того, чтобы схватить нарушителей границы?!

Краем глаза Лексий увидел, как Ларс нахмурился, а Элиас побледнел и нехорошо сощурил глаза. Ох, Айду, пожалуйста, держи себя в руках и не делай глупостей, о которых мы все потом пожалеем! Второй ки-Рин был блестяще умён, но, чтоб его, искренне верил, что лучшая защита — это нападение...

Разум Лексия работал на полной скорости. Может ли быть, что они сбились с пути и на самом деле ненароком оказались на оттийских землях? Исключено, с волшебником, которого подводит чувство направления, явно что-то не так... Тогда чего они добиваются? И как дать им понять, что сильванам не нужны неприятности?

Самое странное было в том, что, несмотря на угрозу извне, он не паниковал — а вот его чутьё волшебника просто вопило, пытаясь о чём-то сообщить. Не об опасности, опасность звучала бы иначе... Нет, дело было в чём-то другом, но он был бы проклят Айду и Налленом вместе взятыми, если бы имел хоть малейшее представление, в чём именно, и это чувство дезориентировало — и злило. Лексий постарался удержать себя в руках, но тут парень в капюшоне скомандовал своим:

— Ведите их в лагерь! Там будем разбираться.

— Какого чёрта! — взорвался Лексий, сдаваясь. — Я более чем уверен, что у вас нет на это права!..

Ещё не успев выпалить последнее слово, он с изумлением услышал какой-то странный звук — и не сразу сообразил, что богатырь в седле смеётся, наклонив голову.

Лексий узнал этот смех. И вдруг понял всё — ещё до того, как человек напротив одним сильным движением руки откинул капюшон.

Едва успев спрыгнуть наземь, он оказался в медвежьих объятиях Рада. Даже их было недостаточно, чтобы до конца поверить, что всё это происходит наяву. С каждым новым ударом несущегося вскачь сердца Лексию казалось: вот сейчас он точно проснётся. Вот сейчас. Сейчас...

— Радми́л! — круглолицый молодой брюнет, поравнявшись с ними, натянул поводья. — С которой из лун ты свалился?! Ты что, хочешь войну развязать?!

— Данаи́! — беззлобно, но внушительно рявкнул Рад. — Вам известно, что такое субординация?

Юноша закусил губу и, гордо вздёрнув подбородок, утрированно отчеканил:

— Так точно, господин Ю́рье! — и, развернув коня, удалился к остальным.

— Вот и будь после этого командиром в оттийской армии, — усмехнулся Рад, кивком указывая ему вслед, — чтобы возиться с обидчивыми порученцами... Ну да про́пасть с ним, помиримся. Вы куда теперь? А, впрочем, куда бы ни было, оставайтесь на ночь. Сейчас как польёт, всё равно ни до чего уже не доедете...

До сих пор держа Лексия за плечи, он улыбнулся ничего не понимающим волшебникам.

— Я прошу прощения за эту маленькую мистерию. Мы не враги. Пожалуйста, будьте нашими гостями.

Элиас скептически вскинул брови.

— Ки-Рин, ему что, можно верить? — спросил он без обиняков.

Лексий, у которого оглушительно шумело в ушах, кивнул.

— Можно! — отозвался он, не задумавшись ни на секунду. — Это свои...

Лагерь оттийцев был разбит отсюда в двух шагах, но они всё равно едва успели укрыться от обещанного Радом дождя. Обидчивый порученец по имени Пал Данаи, к счастью, не смешивающий служебное с личным, деловито принялся исполнять приказ проследить, чтобы Элиас с Ларсом были накормлены и устроены на ночь. Лексия препроводили в офицерскую палатку. Внутри было достаточно места, чтобы стоять в полный рост — хотя Раду, наверное, всё же приходилось наклонять голову. Походная кровать, раскладной стол, жаровня в углу... Лексий разглядывал аскетичную обстановку и всё ещё не верил, что не спит. Подмывало пойти и сунуть руку в тлеющие в жаровне угли...

— Так, значит, ты теперь большой военачальник, — сказал он, просто потому, что не знал, с чего ещё начать. Слов, которым хотелось быть сказанными, за время разлуки накопилось так много, что они все застряли в дверях, когда попытались выбежать разом. Как же я рад тебя видеть. Как же я рад, что ты жив, здоров и, кажется, даже благополучен Как же я — как же — но, постой, это что, правда ты? Настоящий ты? Такое вообще возможно?..

— Ну, большой не большой, — усмехнулся Рад и запахнул полог палатки, отрезая путь промозглым дождливым сумеркам, — так, средней руки... Историю точно вершить не буду, но к этому я вроде и не стремился. Не жалуюсь. Да ты садись — вон, на кровать хотя бы.

Лексий послушно сел и принялся наблюдать, как командир оттийского пограничного отряда снимает тяжёлый плащ, расстёгивает ремень с ножнами...

— Нет, правда, извини, если из-за моей выходки потом придётся объяснять всякое твоим спутникам, — сказал Рад, бросая плащ на стол. — Не удержался от глупости — переполошил и твоих, и своих... Сам не знаю, что на меня нашло, как тебя увидел.

Он взъерошил себе волосы и поставил на решётку жаровни металлический чайник.

— Я тебя даже не сразу узнал. Сомневался до последнего, пока ты не чертыхнулся — смешно, в этом мире, кажется, только мы двое это и умеем... Ты изменился. Знаешь, я раньше никогда толком не понимал, что значит «возмужать», но с тобой, кажется, как раз вот это самое и произошло...

Лексий ни разу не задумывался, сильно ли теперь отличается от себя-прежнего — сам за собой ведь обычно не замечаешь. Да, волосы порядочно отросли, какое-то время назад он начал заплетать их в косу, чтобы не мешали... Лицо? Ну, может, скулы обозначились чуточку резче. Да и уроки фехтования, без ложной скромности, определённо пошли ему на пользу...

— Откуда шрам? — полюбопытствовал Рад. — Бандитская пуля?

— Подрался с котом, — машинально ответил Лексий. — Вооружённым бритвой. Долгая история.

Рад рассмеялся. Лексий не забыл бы его смех ни за два года, ни за двадцать.

— Как же я по тебе скучал, — вздохнул друг, — эх, если бы ты только знал, Лёшка...

От звука собственного имени у Лексия вдруг защипало в носу.

— Повтори ещё раз, — попросил он и услышал, как дрогнул голос.

Рад весело усмехнулся и поднял брови:

— Алексей, ты чего?

— Чего-чего! — горько фыркнул Лексий. — Думаешь, каково, когда все вокруг уже два проклятых года называют тебя каким-то Лексием?! И ведь приходится откликаться!

— Несладко, — сочувственно хмыкнул товарищ. — Мне вот повезло: «Рад» — оно и в Африке «Рад», а Радомир или Радмил — разница невелика... — он улыбнулся. — Ну, разве что княжичем в шутку дразнят. У нас в Оттии имена, похожие на славянские, только в древних княжеских родах и остались. Такое чувство, что из чистого упрямства — вообще-то в именах, как и во всём остальном, уже не одно столетие как пантейская мода… Перенимают всё, что только могут. Самому махнуть туда если не жить, то хотя бы учиться лет этак на десять — вообще предел мечтаний…

Лексий слушал и отстранённо любовался тем, как же естестсвенно друг вписывается в то, что вокруг. Одежда оттийского воина сидела на нём как влитая, и по палатке он передвигался так естественно, словно в ней и родился. Это был... всё тот же великан и красавец Рад, которого Лексий знал со школы — и в то же время совершенно другой. Его от природы светлые волосы выгорели на солнце, а обветренное лицо принадлежало человеку, привыкшему быть под открытым небом. Он даже говорил как-то иначе. По ушам запоздало резануло: «у нас, в Оттии»...

— Рад, — сказал Лексий, не в силах больше терпеть, — Рад, что случилось после того, как мы расстались?

Медля с ответом, друг отвернулся, чтобы снять с жаровни закипевший чайник.

— Долгая история, — ответил он. — Хорошо, что вся ночь впереди. Ты цикорий пьёшь? Это, конечно, не кофе, но, сам знаешь, когда солнца нет, и фонарь сойдёт...

Даже после двух зим в другом мире Лексий по привычке помянул бы на его рака и рыбу.

То, что Рад разлил по кружкам, смахивало на чёрный кофе только по виду. Осторожно отхлебнув, Лексий понял, что от кофейного вкуса здесь осталась только горечь. Он невесело усмехнулся про себя: идеальный ностальгический напиток. Самое то для тоски по дому…

— Я был в рабстве у степняков, — почти спокойно сообщил Рад, садясь к столу. — Точно не знаю, сколько. Где-то с полгода. Их кхану не надо земель, в Степях их и так столько, что даже самому обнаглевшему феодалу мало не покажется; если захочется золота и прочих блёсток, то вон, у шеньского императора на востоке этого добра точно больше, чем в оттийской глуши... Все их набеги на запад — ради рабочей силы. Тогда я, конечно, этого не знал, думал — убьют, и добро ещё, если сразу... — он невесело усмехнулся. — Не угадал.

Рад сделал глоток цикория и отставил кружку.

— Степь — она ведь знаешь какая? Не паркетный пол. Там холмы, кочки, овраги — и никаких дорог. Верховой проедет запросто, лошади у них привычные, а вот телега — ни в жизнь, так что, если нужно везти груз, река к твоим услугам. Вот только вверх по течению баржи сами плыть не умеют. Казалось бы, запрячь конягу и в ус не дуть, ан нет! У этих людей их лошади — не то божества, не то самая большая драгоценность в жизни. Под седлом ходить — ходят, а о том, чтобы, скажем, в арбу её впрячь — и думать не смей. Тем более — в баржу... И лошадь оскорбишь, и себя опозоришь до седьмого колена, словом, полная катастрофа духа. К счастью, кому-то хватило ума придумать выход: раз лошадь нельзя — запрягай людей...

Замолчав, Рад развязал тесёмки у ворота рубашки и раскрыл его — поперёк его плеч и груди шла отчётливая горизонтальная полоса. Памяти Лексия понадобилась секунда, чтобы высветить с детства знакомое репинское полотно, и у него по спине пробежал холодок: да это же след, натёртый лямкой...

— Скажи мне кто-нибудь раньше, что я буду ходить в бурлаках — я бы посмеялся… Описывать те дни не стану. Всё равно не смогу, ты знаешь, для того, чтобы это передать словами, нужно быть поэтом. Ещё и, чего доброго, гением... Не подумай, обращались с нами вполне сносно. Как с рабочим скотом. Кормили, потому что у голодных нет сил... Если кто-то упрямился — били, конечно, но с умом, чтобы не покалечить, хозяин же деньги за нас платил. Хотя нет, скорее, выменял за что-нибудь, степняки до сих пор всё больше обменом... — Рад допил последний глоток из свей кружки и поморщился от горечи — а может, и не от неё. — Знаешь, что было хуже всего? Не мочь говорить. Уж не знаю, кем меня считали другие, то ли глухонемым, то ли сумасшедшим... Жестами объяснялись кое-как, но, господи, какая же пытка — слышать живую речь и не понимать!.. — он закрыл глаза и, запрокинув голову, сделал глубокий вдох. — Думал, с ума сойду. Или умру раньше.

Ливень стучал по ткани палатки, просясь внутрь погреться. Лексий слушал его жалобы и пытался представить себе, каково это — шесть долгих месяцев не обменяться ни с кем ни словом. Вариться в собственном соку... Умирать от одиночества за бесконечной изнурительной работой посреди чужого мира без надежды вернуться в свой. Вообще без всякой надежды.

Ох, Айду.

— И как? — выдохнул он. — Как же ты?..

Рад усмехнулся, но как-то криво, подняв лишь один уголок губ.

— Ну, милый мой, сам знаешь: ко всему подлец человек привыкает... Читал Шаламова? Это что-то сродни -отучаешься думать о глубоком и загадывать дальше, чем на завтра... — он пожал плечами. — А куда было деваться? Разве что в реку эту, по которой баржу тащили... А что? Иные прыгали. Другим потом доставалось за то, что не углядели, и хозяин понёс убытки...

Лексий не знал, не хотел знать, чего стоит другу это подобие спокойствия — и что за ним кроется.

— К весне я совсем запутался во времени, — продолжал Рад. — В Степи, там ведь ни зимы, ни снега, ничего... И вот вдруг в один прекрасный день слышу: русские слова! Клянусь, я уже подумал было, что наконец помешался, ан нет — не показалось, кто-то и впрямь говорил по-нашему… Вот только отвечали ему почему-то по-степняцки. Тут я тебя, конечно, вспомнил — тебя и твой медальон… Подслушал и выяснил: хозяин баржи взял на борт пассажира, торговца, ведущего крупные дела с Шенем. Ну, а тот то ли не доверял толмачам, то ли тратиться на них не хотел... Вспомнить смешно: я сначала вообще не понимал, что он там говорит, просто слушал. Знаешь, так, как... пьют, умирая от жажды, из чудом найденного в пустыне родника — как дышат, когда выныривают, едва не утонув...

Он устало провёл ладонью по глазам.

— Как-то раз, когда нам позволили остановиться на отдых, я случайно увидел издали, как он хвастается кому-то своим кольцом... и, когда снимает его с пальца, я перестаю его понимать. И тогда я вдруг даже не решил, а как будто заранее увидел, что я сделаю... потому что иначе это была бы смерть, — он помолчал. — И сделал. Ночью как-то сумел пробраться на борт, найти того торговца и забрать кольцо. Вот это самое, — он показал правую руку с тонким обручем кольца на мизинце. — На другие пальцы не подходит, кочевники — они ребята маленькие...

Лицо Рада потемнело.

— У того не было против меня шансов, — сказал он. — Точно не в одиночку. Когда он попытался кричать, я выбросил его за борт. Не знаю, что с ним стало. Наездники они знатные, а вот пловцы...

Он сделал небольшую паузу и как-то рассеянно заметил, глядя в сторону:

— Знаешь, так уж вышло, что это был… не последний мой степняк, но я всё равно как сейчас помню. Ни одного другого не помню так, как его...

— А дальше? — почти шёпотом спросил Лексий.

Рад передёрнул плечами.

— Отступать было некуда. Хозяева судна хватились бы пассажира… Я не придумал ничего лучше, чем поднять товарищей по несчастью. Знаешь, пока я с ними говорить не мог, никак не понимал: почему они, чёрт возьми, не упрутся всё разом и не восстанут? Степняков на барже можно было бы просто задавить числом, только вот никто не пробовал. Привыкли заранее думать, что не выйдет, понимаешь? Все ведь говорят, что от степняков сбежать невозможно — вот они и смирялись... — он тряхнул головой. — На меня поначалу посмотрели, как на идиота. Ну, и рты пооткрывали, что вообще заговорил... Потом ничего, уразумели, к чему я веду. Боялся, что они не решатся, но, видать, не один я был сыт по горло. Мы устроили бунт; степняки так удивились самому факту, что всё вышло даже проще, чем я ожидал. Или, может, мне теперь так кажется, я... был сам не свой, плохо помню тот день. Нам повезло оказаться не так уж далеко от оттийской границы, мы сплавились до неё по реке. Никто до самого конца не смел верить, что получится, но — получилось... Мои спутники оказались оттийцами, притом земляками из соседних деревень, так что и домой отправились все вместе. Включая меня. Мы, знаешь, успели здорово сродниться — после всего, что было. И к тому же, мне тогда всё равно было некуда податься…

Он улыбнулся, словно вдруг вспомнил что-то хорошее.

— Ты представляешь себе, каково после нашего суматошного двадцать первого века пожить жизнью земледельца? Вот уж где точно самый настоящий другой мир... Какое-то время я пробыл в самом дальнем и глухом оттийском княжестве, в деревушке посреди ничего. Просто жил... Работал вместе со всеми. Учился разным вещам, которые для местных с детства знакомы. Мне были там рады — те, кто вернулся из плена, вроде как считали, что я их спас, что ли... Зря, конечно, один-то я ничего бы не смог. Я даже начал подумывать, что, может быть, вот такая вот жизнь как раз по мне. Не совсем то, чего я раньше хотел… но тоже хорошо. Только вот совесть вдруг спросила: а степняки? Знаешь, когда я своими глазами увидел, как люди трудятся изо всех сил только затем, чтобы эти проклятые дети перекати-поля проскакали и разрушили всё в один миг... Нет. Я поклялся себе, что так этого не оставлю, и вступил в ополчение. Наша королевская армия ведь не по этой части, князья отбиваются сами, благо, добровольцев хватает... Знаешь, я часто думаю, что, если бы эти боровы в своих резных палатах сообразили, что могут быть заодно, никакой степняк в их земли и носа сунуть бы не посмел. Феодальная раздробленность — гадкая вещь, когда она за окном, а не на страницах учебников. Не будь её, мы, пожалуй, с сами́м Пантеем бы потягались…

Ага, желчно хмыкнул про себя Лексий. Как хорошо, что Сильвана маленькая, и её сожрать никакая раздробленность не помешает…

— Её величество Регина, конечно же, это понимает, — словно прочитав его мысли, добавил друг. — Именно поэтому я прошлой весной оказался в столице. Она собрала некоторых из князей, чтобы попытаться их помирить. Наш Мстислав взял меня в свою делегацию, сказал, давно приметил меня на поле боя. Видишь, как в жизни бывает: из Степей — в Леокадию... И мне предложили остаться. Я согласился, не всё ли равно, где служить — в лесной армии усатого дядьки в бобровой шапке или в официальной королевской... Так что теперь живу в столице. То есть как — я всё больше в разъездах, конечно, но у меня там дом. Как-никак, своё место.

Знакомая история повторялась снова и снова: парень из глубинки в поисках счастья уезжал в большой город... Лексий вспомнил себя — того себя, который пытался пустить корни в Петербурге, но везде упирался в камень набережных и площадей. В безумно красивый, но всё-таки камень.

— Не скучаешь по той деревне? — спросил он.

— Как же не скучать, — улыбнулся Рад. — Всё-таки и там не чужие. Знаешь, как Пал попал ко мне в порученцы? Он мой старый знакомый, как раз из тех краёв. Приехал делать карьеру, неугомонная башка... Явился ко мне, конечно же. Просто повидаться, ни о чём не просил, ты не думай. При себе я его сам пристроил, без просьб. Не надо было бы, конечно, сам терпеть не могу тех, кто приберегает для друзей-родных тёплые местечки, но, честное слово, а что ещё я мог сделать, если его мать, когда мы жили по соседству, подкармливала меня и спрашивала, не нужно ли чем помочь, пока не освоюсь... Нет, иногда меня тянет назад. Но, к сожалению или к счастью, я теперь привязан к Леокадии… с того самого дня, когда её величество Регина удостоила нас аудиенции. Знаешь, я и не думал, что так на самом деле бывает, но увидел её... и пропал.

Ох. Он, должно быть, шутит. Не может же быть, чтобы Рад-... А впрочем, Лексий вдруг посмотрел на него и отстранённо подумал: в самом деле, почему бы и нет? Это вполне в его характере. Радомир из тех людей, которые не останавливаются на малом: если служить в армии — то в командирах, если влюбляться — то в королев...

— Я, конечно, не обманываюсь на этот счёт, — сам себя осадил Рад. — Сам знаю, что дело безнадёжное.

— Ну, почему же? — возразил Лексий. — Сословные границы, конечно, штука серьёзная, но всё-таки-...

— Да дело даже не в них, — отмахнулся Рад. — Ты что, совсем ничего не слышал о Регине Локки? У неё сердце из лучшей стали, чем мой меч. Ей вообще никто не нужен, тем более — я. Но это ничего. Я всё равно намерен служить ей всем, чем только смогу. Даже если она никогда об этом не узнает, плевать, — он вдруг коротко рассмеялся. — Воображаю, как глупо моя поза выглядит со стороны! Мне и самому иногда смешно, но, чёрт побери, что мне делать с тем, что сердцу не прикажешь? Хотя, — Рад бросил на друга неожиданно лукавый взгляд прищуренных глаз, — тебе ведь и самому это известно, верно? Не думаешь же ты, что я забыл, какие кольца в этих краях носят на левой руке?..

Лексий почувствовал, как встрепенулось у него внутри потревоженное счастье. Он было позабыл о нём; теперь снова вспомнил, вот только оно вдруг отозвалось острой горчинкой вины.

— Признавайся, кто счастливица? — потребовал Рад. — Или нет, знаешь что, давай лучше с самого начала... В самом деле, хватит обо мне. Тебе ведь тоже есть о чём порассказать...

Лексий рассказал Раду обо всём важном и неважном, случившемся с ним за последние два года, и сам удивился тому, как это много. Получалось, будто бы и он прошёл за это время долгий путь… Вот только путь этот лежал по книжным страницам в уютной натопленной библиотеке. Пока одни таскали баржи в Степях, другие заучивали стихи под заботливым присмотром взрослых. Рассказывая о своей школе — о товарищах, о Бране, о Базилевсе, — Лексий всё яснее осознавал, что он всего этого не заслужил. Ему не пришлось ни бороться, ни преодолевать, чёрт возьми, у него даже не осталось шрама от той полной огня и ужаса ночи, когда Рада забрали, чтобы сделать рабом…

Рад слушал его, не прерывая — лишь иногда смеялся или удивлённо поднимал брови. Ккогда Лексий довёл свой рассказ до нынешних дня и часа, друг немного помолчал и задумчиво спросил:

— Так, значит, ты теперь будешь волшебником?

— Ну да, — Лексий передёрнул плечами. — Кажется, так. По крайней мере, до тех пор, пока не найду способ вернуться на Землю...

— А ты всё ещё его ищешь?

Этот вопрос застал его врасплох. Даже не сама суть, а тон, которым он был задан: самое искреннее удивление. Как будто Лексий сморозил невероятную глупость.

— Да, — ответил он. — А ты — нет?

Рад неопределённо повёл плечами:

— А зачем? Здесь у меня есть дело, которое мне удаётся, место, которое можно считать домом, и женщина, на которую я смотрю, как на статую богини... А там? Съёмная комната у чёрта на куличках и гордая профессия грузчика? Ну нет, спасибо. У тебя на Земле хотя бы родители, а у меня — никого, о ком стоило бы жалеть... — он явно подавил смешок. — Ты-то вон тоже здесь. Так что не обижайся, но я никак в толк не возьму, чего тебе не хватает...

Чего мне не хватает? Что ты, никаких обид… Я, если на то пошло, и сам не знаю. Думал, думал, да так и не понял…

Как-то раз один петербуржский университет в порыве необъяснимой щедрости отправил группу студентов на международную конференцию. Пробыв за границей всего неделю, второкурсник Алексей Кирин в первый раз испытал то самое чувство из набившего оскомину «в гостях хорошо, а дома лучше»; здесь, в другом мире, он не мог расстаться с ним ни на минуту. Время не лечило. Казалось бы, правда, чего ещё желать, когда Сильвана дала тебе всё, что нужно для счастья — вот только душа, необъяснимо и нелогично, всё равно была не на месте, как вывихнутый сустав. Спасительная сила привычки помогала на время забыть о боли, но одно неосторожное движение памяти — и вот опять...

Он подумал всё это про себя — и вслух не сказал ничего.

— Я тебя не упрекаю, — сказал Рад. — И в мыслях не было, честно. Просто, грешным делом, подумал было, что, раз уж ты обзавёлся прекрасной дамой... Ты, кстати, в чём-нибудь ей признавался?

Лексий покачал головой.

— Только в любви. Ох, не трави душу! Не спрашивай, пожалуйста, как же я собираюсь поступить, если придётся выбирать, возвращаться или нет. Сам не знаю. Сколько голову ни ломал, ответ всё не сходится, — он раздражённо передёрнул плечами, но мгновение внезапной злости на судьбу вдруг сменилось чувством странной усталости. — Хотя чего сейчас страдать? Заклинание-то я так и не нашёл…

— Знаешь что? — задумчиво сказал Рад. — Если — даже нет, не если, а когда ты его всё-таки отыщешь, дай мне знать. Я сам думаю остаться, но тебя без прощаний не отпущу.

Это был его выбор и его право выбирать, и Лексий честно не знал, почему на мгновение ему стало так горько.

Остаток ночи они болтали. Просто болтали о чём попало: обменивались историями, делились опытом жизни в параллельной реальности, со смехом вспоминали, как думали, что их ждёт судьба героев, призванных победить какое-нибудь великое зло... Да, зла в этом мире хватало. Его было не меньше и не больше, чем на Земле, и двое смертных парней, конечно, не могли его одолеть, но хотя бы сегодня оно осталось снаружи и не могло войти...

С тех пор, как Лексий покинул Землю, он повидал некоторые чудеса, но самым большим из них было просто сидеть с Радом в полутёмной палатке и пить цикорий. Никакого иного волшебства ему сейчас было не нужно.

Он отдал бы всё за то, чтобы ночь не кончалась, но она кончилась.

Когда последние капли вялого, уставшего лить дождя смыли с неба темноту, сильванам пора было выезжать в мглистое бесцветное утро. Так скоро расстаться с человеком, случайно снова подаренным тебе провидением после долгой разлуки, казалось чем-то немыслимым, но на сей раз они хотя бы знали, как снова друг друга найти. Бояться, что натренированная благодаря Брану память не сохранит названный Радом адрес, было незачем, но Лексий всё равно повторил его про себя, наслаждаясь самим звучанием слов: Леокадия, улица Водной Заставы, дом у Бронзового моста... Прямо как в какой-нибудь сказке. Да и вы сами, если на то пошло, звучите как два сказочных героя: сильванский волшебник, оттийский воин…

Когда чужой лагерь остался позади, Элиас потребовал:

— Пропасть тебя побери, ки-Рин, может быть, ты наконец соблаговолишь объяснить, что это вообще было такое?

— Не спрашивай, — попросил Лексий, оглядываясь на виднеющиеся вдалеке палатки. — Не сейчас, ладно?

Он ни минуты не спал ночью, он чувствовал слишком много всего, чтобы вот так сразу во всём разобраться, и у него не было сил придумывать, что им сейчас сказать.

Путь до Урсула предстоял долгий.