Сильванские луны. Часть первая: В чужом краю (гет)

Хмурое весеннее утро, спрятанное за тучами, было немногим светлее ночи. Мир, разбитый и продрогший, пробуждался тяжело, словно человек, который дурно спал и проснулся уставшим.

Отти́йская армия уже почти закончила переправу. Командиры не торопясь выстраивали своих людей в боевой порядок, спокойно поджидая с того берега реки последние части. Куда им было спешить? У них впереди было всё время в мире, а позади не лежала их столица, беззащитная, как ждущий мата шахматный король.

Вести, долетающие досюда, рассказывали, что жители спешно покидают пустеющий, замерший в ожидании удара У́рсул. В блистающей Леока́дии сейчас, должно быть, пьют за победу, которую уже считают своей, и шутят о том, как Регина Первая повесит у себя над камином шкуру сильва́нского медведя... Ле́ксий стиснул зубы. Тише, маг. Прибереги свою ярость, она тебе потом ещё пригодится.

Ветер надувал флаги над головами конных, как паруса. Среди двуцветных полотнищ белым чаячьим крылом трепетал личный штандарт королевы Регины.

Флаг О́ттии, голубая полоса над чистой белой — небо и снег. Как же мало они походили на это небо и этот снег — полурастаявший, грязный, растоптанный людьми и конями, размытый серым, как весь сегодняшний мир, дождём...

Лексий поймал себя на том, что тщетно ищет во вражеском строю знакомую фигуру. Рука сама дёрнулась к карману проверить, там ли ещё кольцо, но он силой заставил её опуститься обратно и запретил себе смотреть.

Поодаль шумела и буйствовала вспухшая от дождей и талых вод река. От одного этого звука у Лексия до сих пор пальцы сводило от холода. Где-то позади сильванские воины забрасывали снежной слякотью и без того почти потухшие костры.

Скоро. Уже совсем скоро...

Странно, но вот сейчас, именно сейчас, в эту секунду, он даже почти совсем не боялся. На ум издалека, словно совсем из другой жизни в другом мире, пришло осознание, от которого ему захотелось рассмеяться: это ведь совсем как экзамен. Помнишь? Когда накануне страшно так, что, кажется, поседеть готов, а утром просыпаешься с одной только мыслью: «Пусть будет что будет, только поскорее бы...»

Ларс прищурился на низкое, тяжёлое небо и сказал:

— Снег пойдёт.

— Я тебя умоляю, — почти зло отозвался Э́лиас, которому сейчас сгодился бы любой повод для ссоры, — нашёл время для светских бесед! Может, ещё о поэзии поговорим?

Лексий смолчал. В душе он был рад хоть снегу, хоть граду — лишь бы не снова дождь. Хватит. Его и так уже было более чем довольно.

В отсыревшей голой роще по правую руку совсем по-весеннему наперебой галдели птицы. Где-то там, по другую сторону непроницаемого облачного щита, утреннее солнце сияло чисто и ярко.

Апрель всегда был для Алексея самым тёмным временем петербуржской весны. Легендарных белых ночей было ещё ждать и ждать, зато даже на ясные дни уже дурным предзнаменованием ложилась длинная чёрная тень грядущей сессии. Да, теперь этот страшный зверь уже не так пугал, как два года назад, но всё равно не сулил ничего хорошего.

Они с Радомиром вместе шли на метро. На самом деле, в последние годы они не так уж часто что-то делали вместе. Забавная всё-таки штука этот Питер: вроде и живёте в одном городе, а всё равно можете не видеться месяцами. То ли дело было раньше, дома, когда они мальчишками жили всего в квартале друг от друга, и после школы всегда можно было забежать к Раду в гости на тётьМашин суп... Теперь друг снимал комнату где-то на самом верху синей ветки, Алексей обитал в общежитии на Васильевском острове, и обед себе давно уже приходилось готовить самому — правда, признаться, к третьему курсу он так толком и не научился.

Нет, концерт сегодня всё-таки был классный, но всё равно было здорово выйти из мигающей истерическим светом душной толчеи в прохладные, сырые от недавнего дождя сумерки. В последнюю пару часов вокруг Алексея слишком много кричали, хотя что уж там, он и сам так орал, что подозревал, что назавтра вообще говорить не сможет. Так забавно: вот живут себе люди, живут — тихо, спокойно, ходят на лекции, на работу, гуляют с собаками и девушками, а потом платят деньги за то, чтобы тесно набиться в замкнутое пространство, поглазеть на людей с гитарами и покричать во весь голос. Может, в такие моменты они просто дают выход подсознательному желанию заорать, которое в другое время подавляют? Оно наверняка нет-нет да и возникает у каждого, особенно, скажем, с утра в полной злых и потных людей маршрутке или там когда тебе вставать к первой паре, а ты ещё даже не ложился...

— Может, проспать завтра риторику? — задумчиво спросил Алексей у вселенной.

— Почему у тебя вообще возникают сомнения по этому поводу? По-моему, ответ очевиден, — хмыкнул Рад.

В самом деле, риторика была одним из тех удивительно полезных предметов, которые наверняка попадают в учебный план просто из опасения, что если у студентов будет слишком много свободного времени, они, не ровен час, создадут своё тайное общество и мир захватят.

В эту пору Невский и тот по своим меркам был почти безлюден. Шуршащие в ночи автомобили разбрызгивали лужи с отражениями фонарей.

— Конфликт чувства и долга.

— Тоже мне, герой французской классицистической драмы! Гони долг в шею. Уж лучше дома спать, чем на паре.

Рад частенько говорил жуть какие мудрые вещи. Алексей иногда подумывал начать за ним записывать.

Тусклые лампы в подземном переходе, куда они как раз спускались, электрически жужжали и подмигивали, словно вообразили себя декорациями фильма ужасов. Впрочем, даже будь Алексей самой что ни на есть трепетной девой, рядом с Радомиром ему и то страшно не было бы. Рад — он сам кого угодно мог напугать, с его-то плечищами! Он был из тех людей, с которыми безопаснее пожимать руку, чем обниматься, потому что лучше уж ненароком лишиться пары пальцев, чем всех рёбер разом...

Одно время Рад ходил в зал, но потом перестал, когда нашёл очередную работу — в области грузоперевозок. Рассказывал, что когда целый день таскаешь какой-нибудь истинно петербуржской интеллигентной бабуленции её фортепьяно, комод и полное собрание трудов Льва Николаевича Толстого на восьмой этаж дома, где лифтом даже не пахнет, то ни на какую штангу потом смотреть не хочется... Да и надобность, в общем-то, отпадает. В эффективности метода сомневаться не приходилось — играй Рад, ну, скажем, норвежского ярла в какой-нибудь нордической мыльной опере, рейтинг сериала мгновенно подскочил бы до небес за счёт восторженных девиц. Тем более что у него и лицо было подходящее — хорошее такое, открытое лицо с красивыми крупными чертами...

Сам Алексей, к своему прискорбию, не имел счастья наблюдать в зеркале ничего примечательного. Так, вполне посредственная голубоглазая физиономия, не урод, и на том спасибо. Правда, давно бы пора подстричься, да всё как-то то некогда, то лень. Мама бы ворчала, что бестолочь-отпрыск оброс, как баран, отбившийся в горах от стада, но до мамы были сутки пути на поезде, да и вообще, у неё давно уже хватало дел поважнее, чем старший сын...

Ничего, на филфаке несложно было выглядеть хорошо — по большей части, потому, что сравнивать было особо не с кем, так как на всём потоке (если вообще не на целом курсе) набралось бы добро если с полдесятка юношей. Алексей иногда, если честно, и сам не вполне понимал, как его-то туда занесло...

Как раз в тот самый момент, когда его вдруг застиг этот философский вопрос, свет в переходе дважды мигнул и погас совсем. Вселенная, кажется, намекала, что думать нужно поменьше.

— Приехали! — недовольно прокомментировал Рад.

Они были уже на середине перехода, так что самым логичным показалось продолжать шагать вперёд. Алексей вроде нащупал ногой ступеньки, ведущие вверх, вернее сказать, просто-напросто об них споткнулся, но и они почему-то терялись в кромешной тьме. Ну, здрасте — а как же фонари, вывески, всё это световое загрязнение снаружи на улице, от которого ночью на небе звёзд не видать? Не могло же весь город разом обесточить...

Ещё удивительнее было другое: дверь, в которую он уткнулся на последней ступеньке. Что такое? Он что, пропустил какие-то важные нововведения? Откуда в подземном переходе взяться обычной, деревянной на ощупь двери с изогнутой ручкой?

Когда Алексей машинально нажал на неё, дверь подалась. Было не заперто, и, к его невольной радости, в открывшийся проём виднелся свет...

...кажется, солнечный.

Куда бы они ни вышли, это был не ночной Невский.

Алексей сделал несколько машинальных шагов вперёд, недоумённо оглядывая комнату. Местечко смахивало на какую-нибудь старомодную бакалейную лавку: стены скрывались за полками со всякой всячиной, упакованой в стеклянные банки и матерчатые мешки, на прилавке раскрытым лежал здоровенный гроссбух, а рядом с ним — перо (ого, они что, правда им пишут?) и звонок. Электрических ламп не было; в подсвечниках ждали ночи оплывшие огарки, но их время пока не пришло — полутёмную комнату пронизывал косой, тёплый, полный пляшущих пылинок свет вечернего солнца, процеженный через рыжую листву дружески склоняющегося к окну клёна.

Алексей устремил задумчивый взгляд на этот клён, смутно осознавая, что для апреля дерево ведёт себя довольно странно. Солнце тоже, кажется, что-то перепутало, но следовало признать, что спорить с космическими телами в любом случае было бы номером дохлым.

Опомнившись, он поискал глазами Рада. Тот стоял на пороге двери, через которую они вошли. Дверь выглядела вполне невинно — так, словно вела в какую-нибудь кладовку или чулан; притолока была такой низкой, что Радомиру, наверное, пришлось пригнуться, чтобы пройти.

Ладно, хорошо. Вопрос о том, как они сюда попали и куда это — «сюда», можно было отложить до лучших времён. И, главное, до лучших, более знакомых мест.

— Тебе не кажется, что нам стоит обратно вернуться? — буднично осведомился Алексей.

— Кажется, — спокойно сказал Рад. — Только там стена.

Ну привет. Этого ещё не хватало.

— Как стена? — опешил Алексей. Нет, ничего поостроумнее он придумать действительно не мог.

— Пойди сам посмотри, — посоветовал друг и правильно сделал, потому что на слово в такие вещи обычно как-то не верится.

Алексей пошёл и посмотрел. И даже пощупал. Он спустился по лестнице, сейчас постфактум слишком ясно осознавая, что она слишком узкая для питерского подземного перехода, шумно влетел в потёмках в гору какого-то хлама на полу, выругался, когда что-то покатилось и зазвенело, и шага через два действительно встретился со стеной. Сплошной, вполне себе осязаемой и насквозь не проходимой. На ощупь в ней не нашлось ни щелей, ни дырок, ни каких-либо признаков устройства, способного открыть в этой каменной кладке потайной ход — ничего.

Так. Пить они вроде сегодня не пили, да и ничего другого не употребляли тоже. Какие тогда остаются варианты? Что всё это — сон? Невероятная невозмутимость Радомира, кстати, как раз наводила на мысль, что вся эта чертовщина Алексею только снится, но он вовремся вспомнил, что Рад всегда такой. Случись пожар, он, наверное, вот с этим же самым спокойным лицом сначала галантно пропустил бы вперёд визжащих от ужаса дам и только потом сам вышел бы следом, да ещё и дверь за собой прикрыть не забыл...

— Что делать? — глубокомысленно спросил у него Алексей, поднявшись обратно.

Рад сдвинул брови и прислушался.

— Прежде всего — выйти отсюда. Не знаю, как ты, а я не горю желанием в случае чего объяснять хозяевам, как мы сюда попали.

Да уж, кто бы мне самому объяснил…

К счастью, входная дверь оказалась заперта на один только засов. Когда Алексей неосторожно открыл её, где-то сверху во весь голос звякнул не в меру жизнерадостный колокольчик, и оба невольных взломщика настороженно застыли, ожидая, что кто-нибудь сейчас прибежит разбираться, но всё, что последовало — это тишина. Лавка, или что бы это ни было такое, похоже, была пуста, равно как и переулок, в который выходило крыльцо.

Узкую, вымощенную брусчаткой улочку, как корсет талию, с обеих сторон стискивали дома, судя по архитектуре, видевшие ещё позапрошлый век. В принципе, пейзаж сошёл бы за какой-нибудь укромный уголок в центре Петербурга, если закрыть глаза на то, что в фонарях, на крюках повешенных у дверей, вместо ламп накаливания почему-то были свечи. Алексей закрыл. Так было проще.

Он прислушался, но не уловил ни с какой стороны гула оживлённого уличного движения. Вообще, было как-то странно тихо. Вокруг не было видно ни души, только откуда-то из дальнего конца улицы доносился лёгкий шорох, похожий на шум моря — или пчелиное жужжание взбудораженной толпы.

Алексей молча переглянулся с Радом и прочитал у него на лице эхо собственного сомнения: разумно ли туда идти?

— Ну, в конце концов, там же люди, — сказал он вслух, отчасти чтобы убедить самого себя. Там люди, а у людей, возможно, получится узнать, что происходит, почему время идёт назад от ночи к вечеру, а в середине апреля на дворе стоит прекрасная золотая осень...

По мере того, как они подходили ближе, гул распадался на отдельные звуки: многоголосый говор, нервные взвизгивания перевозбудившейся скрипки, холодная ясная флейта... Ладно, музыка хотя бы намекала на то, что здесь что-то празднуют, а не дерутся. Уже хорошо.

Переулок вывел их на небольшую округлую площадь, и при одном взгляде на неё становилось ясно, куда делся весь народ с пустынных окрестных улиц. Толпа была гуще, чем в час пик в метро. Музыка играла сразу с двух сторон; казалось, исполнители мало того что не потрудились договориться, что именно они будут исполнять, так ещё и явно соревновались в громкости, но ровный, весёлый гам людского роя всё равно почти перекрывал надрывающиеся инструменты. Фасады домов были украшены яркими флажками, выходящие на площадь карнизы и балконы пестрели цветами в вазах и букетами — нет, целыми кострами лимонных, алых и огненных осенних листьев. Впереди, над морем людских голов, виднелось белое здание с грубоватыми, но яркими витражами в стрельчатых окнах. Полукругом стоящие на его широких ступенях фигуры в жёлтом пели что-то хором.

Хотя Алексей не так уж долго прожил в Питере, в городе он ориентировался, вот только сейчас это не помогало — ему никак не удавалось узнать район. Он решил подойти и спросить у кого-нибудь, и это было его тактической ошибкой, потому что стоило ему приблизиться к толпе — и он, сам не заметив, как, уже оказался в её гуще, затянутый ею, словно болотом. На мгновение он потерял ориентацию в пространстве, оглушённый музыкой, смехом и гомоном; вокруг разом говорило столько голосов, что он не мог различить отдельных слов. Мельком подумалось, что и одеты все как-то странно — это что, какой-нибудь карнавал?..

Кто-то крепко взял его за плечо.

— И чего тебя только сюда потянуло? — поинтересовался Рад, возникший рядом. — Давно себя сельдью в бочке не чувствовал?

— Да это не бочка, а какое-то Ходынское поле... — нервно усмехнулся Алексей и, кажется, сглазил, потому что по толпе вокруг вдруг прошла рябь, и стоящие рядом, стиснутые другими людьми вокруг, крепко зажали и его.

Причину не пришлось искать долго: ею оказалась раскрасневшаяся, блестящая белыми зубами коротковолосая девушка в жёлтом, плывущая через людское море на плечах у крепкого, почти Раду под стать, детины — если бы не он, ей, пожалуй, сквозь человеческий кисель было бы не пробиться. Девица то и дело запускала руку в кожаный мешок и щедрыми горстями раскидывала вокруг маленькие голубые цветы, которые люди ловили в сложенные лодочками ладони. Иногда в девичьих пальчиках вместо синих лепестков металлически сверкало что-то золотистое, и тогда все вокруг, и женщины, и мужчины, наперебой тянули к ней руки и шеи, и она, смеясь, надевала на них кулоны, перстни, браслеты... Она раздавала все эти побрякушки так щедро и легко, что сразу становилось ясно: они ничего не стоят, но народ хватал их не хуже сорок, которым сойдёт что угодно блестящее. Как всегда, лишь бы даром…

Парень, игравший роль коня или верблюда, целеустремлённо и легко двигался вперёд, невозмутимо придерживая укрытые золотистым подолом коленки своей мягко покачивающейся ноши, и толпа кое-как раздвигалась, чтобы дать ему пройти. Странная наездница была хорошенькой, и, когда она поравнялась с Алексеем, он невольно улыбнулся ей. Она заметила его, ответила ему улыбкой, нарисовавшей у неё на щеках милые ямочки, пошарила у себя в мешке и, по-кошачьи изогнувшись — он не успел и слова произнести, — надела что-то ему на шею.

— На счастье! — прокомментировал у самого уха кто-то из соседей.

Прежде чем Алексей сообразил, что к чему, за носильщиком уже сомкнулась толпа, и всё, что он ещё видел — это яркую спину одарившей его да синий цветочный дождь...

— Надо бы выбираться отсюда, как считаешь?

Опомнившись, Алексей согласно кивнул на уместное замечание Рада и стал искать пути к отступлению. Пробиться назад к переулку, из которого они вышли, нечего было и думать, и, просто чтобы выбраться из давки, они двинулись к густо увитой покрасневшим по случаю осени девичьим виноградом арке, ведущей куда-то ещё. Толпа пропускала их с неохотой; под ногами шуршали лепестки, сухие листья, оброненные кем-то разноцветные ленты, и что-то кричала в спину музыка.

Улочка за аркой была немногим шире той, первой, и неправильным, тупым углом загибалась влево, за жёлтый трёхэтажный дом с низким крылечком. На ступеньках, сосредоточенно умываясь, восседала кошка; если не считать сей пушистой особы, вокруг было пусто. Кажется, на площади происходило что-то действительо важное, раз там сейчас собрались все-все…

Алексей беспомощно окинул взглядом закрытые ставни, солнечный огонь в стёклах полукруглых слуховых окошек под самыми крышами, натянутую между двумя домами прямо через улицу бельевую верёвку. Сохнущая на ней одежда выглядела так, словно кто-то затеял большую стирку театрального реквизита.

— Может, вернуться туда, откуда мы пришли? — неуверенно предположил он.

Вокруг творилось что-то совершенно непонятное, а та лавка, куда они почему-то вышли с Невского, казалась какой-никакой нитью обратно к нормальному, знакомому Петербургу. Ведь, в конце концов, вход частенько одновременно по совместительству является выходом, вдруг тот странный путь, которым они сюда попали, всё-таки работает в обе стороны?..

— Резонно, — кивнул Рад, — только как туда попасть? Ты дорогу найдёшь?

И вот это действительно было проблемой.

Алексей примерно представлял себе направление — но и только. Они наугад отправились вперёд, надеясь, что рано или поздно от этой улицы ответвится рукав, ведущий в нужную им сторону. Не тут-то было: как назло, ни переулка, ни перекрёстка... Наконец Алексей заметил по правую руку забор, в котором не хватало пары досок. Они сунулись туда, надеясь найти за ним что-то вроде проходного двора, и мгновенно уяснили, что забор стоит здесь не просто так: им навстречу с оглушительным хриплым лаем бросилась пара гигантских косматых псов.

Алексей отшатнулся, уверенный, что через секунду его собьют с ног и вопьются в горло, но тут же услышал звон натянутых цепей. Зубастые громадины бесновались и отчанно рвались с привязи в шаге от них с Радом; к счастью, цепи держали, вот только путь к спасительному лазу в заборе всё равно был отрезан, а на двери у Алексея за спиной уже гремел засов...

— Про́пасть! Что вам здесь нужно?! Проклятые воры!

Заливистый лай собак почти заглушал голос их хозяина, возникшего на заднем крыльце, но, впрочем, его лицо и поза говорили не хуже слов. Должно быть, у него в чуланах и впрямь припрятано что-нибудь очень ценное, раз он так быстро выскочил... Приземистый мужчина с квадратной челюстью и полуседыми длинными волосами, стянутыми хвостом на затылке, сжимал в руке палку — добро хоть не ружьё!.. — которую, кажется, был не прочь пустить в ход.

— Это ошибка, — Рад вскинул к груди руки ладонями вверх, словно показывая, что сдаётся. — Мы просто заблудились и сейчас уйдём.

Хозяин неведомых сокровищ, кажется, не расслышал. Он шикнул на собак, чтобы те прекратили шуметь, перевёл хмурый взгляд с Алексея на Рада и обратно...

— Ты! — обратился он к Алексею, указав на него движением подбородка. — Что за дичь он несёт? Айду, что это вообще за язык?! Ты тоже по человечески не умеешь?

Алексей хотел было заметить, что Рад объясняется на чистом русском, как и его неприветливый собеседник, и что совершенно непонятно поэтому, почему у них возникают досадные коммуникативные неудачи (даже в такие моменты выученные за три года на филфаке словечки сами выскакивали откуда-то из подкорки), но прикусил язык. Пререкаться с сумасшедшим, особенно если тот вооружён двумя парами верных ему собачьих челюстей, казалось не самой лучшей идеей.

— Мы просим прощения, — сказал он, стараясь звучать ровно и отчётливо. — Честное слово, мы вторглись к вам совершенно случайно. Просто заблудились. Если вы позволите, мы немедленно уйдём.

Какое-то время мужчина с подозрением изучал его, словно пытался прочитать у него на лице, лжёт вторженец или не лжёт, но в конце концов сделал неопределённый жест своей палкой:

— Убирайтесь оба! И чтобы духу вашего здесь больше не было!

Они не заставили просить себя дважды. По несущемуся вслед пришельцам ворчанию псов было понятно, что зверюги очень сожалеют, что никакой потенциальный вор не достался им сегодня на ужин.

Оказавшись на достаточно безопасном расстоянии от злополучного забора, Алексей на минутку остановился, чтобы собраться с мыслями. Да, вечер явно не задался...

Близилась ночь, слуховые окошки погасли — солнце спряталось за дома. Ветер, шуршащий кронами деревьев где-то там, во дворах, для осени был ещё тёплым. До сих пор ниоткуда не было слышно машин, и удивительную тишину нарушали лишь приглушённо доносящиеся из одного из открытых окон на верхних этажах звон посуды и песня — обычная застольная песенка, развесёлая и бессмысленная. Если постараться, можно было даже разобрать текст, что-то вроде: «Я в понедельник шёл домой, был пьяным в стельку я! Гляжу, чужая лошадь там, где быть должна моя!..» и дальше в том же духе...

Он повернулся к Раду и только сейчас осознал, какими глазами тот на него смотрит. Как будто призрака увидел.

— Что? — осведомился Алексей с подозрением.

— Лёшка, — взгляд Рада был спокойным, но очень, очень серьёзным, — что он тебе сейчас сказал?

Ну вот, ещё один! Да что сегодня со всеми творится? Эпидемия внезапной глухоты? Слуховые галлюцинации?

— Ты тоже перестал по-русски понимать? — вежливо уточнил Алексей.

— Ты правда считаешь, что это был русский?

Алексей, который уже был сыт по горло всей этой ерундой, открыл было рот, чтобы высказать своё скромное мнение по поводу и в адрес всего происходящего, но Рад прервал его, даже не дав начать.

— Погоди, — велел он и чуть склонил голову набок. — Песню слышишь?

— Ну, слышу, — хмыкнул Алексей, не понимая, причём здесь это.

— О чём она?

Он прислушался.

«Своей хорошенькой жене сказал с упрёком я: «Чья это лошадь там стоит, где быть должна моя?»…

Алексей пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он. — О лошади. О неверной жене. Чушь какая-то. В чём дело?

— Ну-ка сними эту штуку.

Он, если честно, даже не сразу сообразил, что Рад имеет в виду кулон, надетый девушкой с площади.

Алексей послушно снял украшение, до сих пор не понимая, к чему это Рад клонит.

— А теперь слушай снова, — скомандовал тот.

Алексей подчинился и запутался ещё больше: мелодия — залихватская, с тактом, словно нарочно созданным, чтобы отбивать его кружкой по столу — осталась прежней, а вот вразумительные слова вдруг превратились в бессмысленный набор звуков. Как будто ту же песню с середины куплета начали петь на другом языке. Голоса тоже не изменились, даже трезвее и то не стали.

Рад, прищурившись, смотрел на него.

— Понимаешь теперь?

Нет, Алексей ничегошеньки не понимал.

Он тупо воззрился на подарок незнакомки. Вроде ничего такого особенного: простой кожаный шнурок, а на нём — медальон, то ли из золотистого металла, то ли из какого-то камня, не разберёшь. Гладкий, округлый, с будто вмороженным в прохладную поверхность узором из тонких, разветвлённых прожилок — словно обнажённые ветви белого дерева на фоне жёлтого закатного неба, как раз такого же, как сейчас у них над головами...

Когда он снова надел вещицу на шею, жёнушка из песни убеждала пьяницу-мужа, что подозрительная чужая лошадь — это корова. Сказать по правде, в глазах Алексея это чудесное превращение одной скотины в другую мало что меняло к лучшему.

— Так ты правда не понимал, что говорит этот дядька? — уточнил он наконец.

Рад мотнул головой.

— Ни словечка. Да и меня он явно не понял, ты же видел! А вот тебя...

Алексей невольно потрогал медальон. Да что же это такое? Магия, что ли? Вообще не смешно.

— И ты думаешь, эта штука виновата?

Друг неопределённо повёл плечами:

— Ну, вывод вроде как напрашивается сам собой, разве нет?

Из открытого окна тянулся уже невесть какой по счёту куплет всё той же несчастной песни. У её героя, кажется, были серьёзные проблемы с алкоголем, не говоря уже о семейной жизни.

Когда Рад неспешно зашагал дальше по улице, Алексей бездумно двинулся за ним, просто потому, что, в общем-то, в его глазах сейчас не было большой разницы, куда идти. Возвращение к знакомой лавке с её таинственным чуланом вдруг показалось бессмысленным, да и очевидно было, что они вряд ли найдут туда дорогу. В какой-то момент Алексей окончательно потерялся и вряд ли смог бы сказать, какими путями они оказались на окраине города, где дома уступали место садам и рощам, за которыми, ниже по склону пологого невысокого холма, начинались и до самого горизонта тянулись луга...

Прозрачный вечер мутили чернила сумерек. Влажный воздух вкусно пах пожухшей травой и дымом из чьих-то труб. Когда Алексей был помладше и ездил летом в деревню, этот запах — запах чужого дыма в темноте — почему-то всегда заставлял его чувствовать себя странно одиноким...

— Ну и далеко ты собрался? — не выдержал он, когда Рад направился вниз по склону между двух соседних садовых оград.

Радомир остановился и сорвал яблоко с ветки, под тяжестью плодов перегнувшейся наружу через высокий, в человеческий рост, дощатый забор.

— Понятия не имею, — признался он и с хрустом откусил. — Я в этих местах в первый раз, а ты?

Алексей зло уставился на него, но его горящий взор, словно в щит, упёрся в читающееся в серых глазах спокойствие.

Рад правда всегда был таким, сколько Алексей его помнил. Рассудительным. Сдержанным. Собранным. Когда они познакомились в школе, для Лёшки Ки́рина стало гигантским открытием, что на свете бывают люди, которые — надо же! — думают, прежде чем сделать или сказать. И, мало того, и других учат тому же (если приходится — слегка насильственными путями). Алексей сбивался со счёта, когда пытался вспомнить, сколько раз Рад удерживал его от поступков, о которых ему потом наверняка пришлось бы пожалеть...

А ещё Радомир никогда не паниковал. Он был одним из тех, кто вечером перед страшным экзаменом способен всё взвесить, прийти к выводу, что даже если ты вдруг провалишься, никто не умрёт, и спокойно лечь спать. И уснуть. Он всегда действовал по простому и мудрому правилу: если проблему можно решить, нужно решать её и не переживать, а если решить её нельзя — то тогда переживать тем более нет смысла...

И ещё то, как он перенёс смерть матери два года назад.

Пока она болела, Рад оставил учёбу, чтобы поехать к ней, домой, а потом хотел вернуться в свой Горный, да так и не вернулся, но это было единственным, что он позволил скорби с собой сделать. В остальном для парня, у которого не было другой семьи, он держался просто потрясающе. Чтобы сохранять такое присутствие духа под ударом судьбы, наверное, нужно быть по меньшей мере рыцарем из средневековой баллады... Но тут Алексей оборвал сам себя. Это была уже совсем другая история, и никто, кроме Рада, не имел права её ворошить.

Как бы то ни было, сейчас они двое стояли в паре шагов друг от друга — Алексей выше по склону, Рад пониже, — и одному с каждой минутой становилось всё сложнее не заорать что-нибудь некультурное вслух, просто чтобы сбросить пар, а другой невозмутимо ел яблоко. В целом, в самых общих чертах, ситуация была вполне привычная. Подобное с ними случалось сплошь и рядом, вот только дело обычно было не на окраине какого-то неведомого города, где не говорят по-русски и одеваются как на бал-маскарад...

Алексей на всё это не подписывался. Он просто добирался домой с концерта, и, чёрт побери, он хотел попасть домой.

Рад доел яблоко, выкинул огрызок в сочные лопухи и потянулся за новым, но почему-то не сорвал. Вместо этого он рассмеялся — непонятно, чему.

— Как ты думаешь, — задумчиво проговорил он, — может быть что-то общее у подземного перехода и платяного шкафа?

— Примерно столько же сходства, что и у ворона с письменным столом, — непонимающе хмыкнул Алексей. — С чего это ты вдруг Кэрролла вспомнил?

— Да не его, — отмахнулся Рад, — другого Льюиса… Который Клайв. Ты что, не читал? В детстве?

Алексей, признаться честно, в детстве вообще не очень любил читать. Это потом, в старшей школе ему что-то в голову ударило, но там с Достоевским и Гончаровым из школьной программы было уже не до разных Гарри Поттеров и Нарний... Впрочем, он, кажется, мельком видел фильмы, потому что в памяти что-то всплывало. Что-то про колдунью, говорящего льва и — да, про детей, случайно попавших в волшебную страну.

Это, кажется, был один из излюбленных сюжетов в фэнтази и сказках. Алексей не то чтобы увлекался подобным, но на ум сами пришли Линдгрен с её Мио и братьями Львиное Сердце, тот же Кэрролл, да Волков, в конце концов...

— Есть ведь даже какое-то специальное слово, да? — рассеянно произнёс он вслух. — Как там?.. Попадатели?..

— Попаданцы, — поправил Рад, который точно понимал в теме больше. Может, даже слишком много. Интересно, что он там читал накануне? Что бы ни было, ему явно стоит прекратить...

— Ты сейчас действительно пытаешься сказать мне, что мы — в параллельном мире? — уточнил Алексей просто на всякий случай, для полной уверенности, что правильно всё понимает.

Рад поднял голову, подставляя лицо тихой ласке ночного ветра.

— Посмотри на небо, — посоветвал он вместо ответа. — Оно сегодня здесь просто прекрасно.

Алексей не был настроен любоваться звёздами, но глаза всё-таки поднял — и увидел две луны.

Радомир не солгал, небо действительно было красиво, как мечта. Последний бледный отсвет на западе неуловимо перетекал в зените в прозрачный, звенящий тёмно-синий, и в этом холодном синем, пока ещё низко над горизонтом, сияла почти полная, лишь самую чуточку ущербная луна, похожая на фонарь, а чуть ниже и правее рыболовным крючком висел тоненький серп растущего месяца.

Нет. Ну нет же.

Всему этому должно найтись какое-то другое, разумное объяснение. Ну да, понадобится время, чтобы его изобрести, но Алексей был уверен, что рано или поздно-...

Рад вдруг снова расхохотался, искренне и от души.

— Дружище, да сделай же лицо попроще! — весело попросил он. — Ну неужели тебе в прошлом никогда самому не хотелось попасть ни в какие волшебные края к приключениям? Ни за что не поверю!

— Да нет, — тупо, но искренне отозвался Алексей. В детстве, когда ему не хватало приключений, он прекрасно устраивал их себе сам в самом что ни на есть реальном мире. Правда, потом частенько получал по ушам от отца, но и это было вполне закономерно... — А тебе?

— Ребёнком — постоянно, — усмехнулся Рад. — С иными книжками всё бы отдал, чтобы самому под обложку попасть... Строил планы, как при случае умно и быстро решил бы все проблемы, над которыми эти бедняги персонажи бьются по триста страниц. И да, лет до двенадцати заглядывал во все шкафы, которые мне попадались, потому что никогда ведь не знаешь...

Да. Это уж точно. Вот эта фраза, последняя, была сейчас страшно актуальна.

Алексей осознал, что «никогда» не «никогда», но по крайней в данный момент он, кажется, вообще ничего не знает, совершенно ни в чём не уверен и не имеет ни малейшего желания строить догадки.

В конце концов, это тут у них едва стемнело, а в Питере, где бы он ни был, сейчас уже глубокая ночь, и днём к тому же было аж целых четыре пары...

— Ладно, — сказал он устало. — Чёрт с ними, со шкафами и с попаданцами. Что делать-то будем?

Рад пригнул ветку и сорвал с неё ещё два яблока.

— Я считаю, что нужно найти, где переночевать, — заявил он, протягивая одно другу. — В конце концов, утро вечера мудренее. Завтра со всем разберёмся.

По мнению Алексея, звучало это излишне оптимистично, но тем не менее казалось приемлемым планом. По крайней мере, ему самому в голову не пришло ничего получше.

Яблоко по вкусу, по крайней мере, было как самое обычное и даже почти не кислое яблоко. Хоть что-то в этой жизни осталось прежним.

Они провели ночь в чьём-то сарае. Алексей, завернувшийся в собственную куртку, всё равно то и дело выныривал из неспокойного сна от стука собственных зубов, потому что в помещении, занятом кое-как сваленным садовым инвентарём и отсыревшей поленницей в углу, было немногим теплее, чем под открытым небом. Из многочисленных щелей тянуло сквозняком, но, с другой стороны, наличие щелей подсказывало, что опасность встретиться с хозяином полузаброшенной постройки сравнительно невелика. Хотя что уж там, какой хозяин, если эта развалюха вообще была вместо засова была закрыта на простую доску — причём снаружи...

По законам жанра Алексею вроде как полагалось проснуться и в полудрёме подумать что-нибудь вроде «Ну и приснится же такая дичь!», чтобы потом открыть глаза и осознать: как бы не так. Но у него всё с самого начала пошло не по правилам, потому что сбежавшая из поленницы угловатая деревяшка, больно впивающаяся ему под рёбра, не оставляла самообману ни единого шанса. Пришлось продрать глаза — эх, как будто вообще не спал!.. — и смириться с тем очевидным фактом, что всё, что с ним случилось, случилось наяву. И ещё что он зверски голоден.

Они позавтракали бутербродами, очень кстати оказавшимися у Алексея в рюкзаке — в очередях в столовую на факультете состариться было можно, так что он всегда брал с собой перекусить. Сидя на перевёрнутом кверху дном ведре, Алексей дожевал последний кусок и попросил:

— Так, а теперь, будь добр, расскажи мне всё, что знаешь об историях про этих твоих попаданцев.

Поговорка не солгала, и утро действительно принесло ему какое-никакое прояснение ума. Что бы там ни случилось вчера, чтобы разобраться в ситуации, нужно было сосредоточиться. И по возможности подготовиться к тому, что, хотя бы в теории, может ждать их впереди.

Ликбез от Рада что-то не обнадёживал: получалось, будто бы в подавляющем большинстве случаев вернуться обратно домой можно было лишь после того, как загремевший на чужбину попаданец побеждал какое-нибудь великое зло или, чего доброго, вообще мир спасал. Пророчества, избранность, любовные линии и возможность в конечном итоге познать себя и обрести душевное равновесие прилагались в качестве бонусов.

Всё это, конечно, звучало очень здорово, загвоздка была только в одном: Алексей совершенно не мечтал о геройской карьере. Да и перспектива на год загреметь в мироспасательную экспедицию куда-то за синие горы, за синий туман тоже что-то не привлекала. Почему это путь домой обязательно должен лежать через дальние дали?

— И как мы поступим? — спросил Алексей, не особо ожидая ответа. — Будем ходить по округе и приставать к местным с расспросами о том, не нужно ли им часом завалить какого-нибудь тирана или там страшное древнее проклятие снять? Как это вообще работает?

— Ну, да, примерно так, — рассмеялся Рад. — В общих чертах. Ты вчера высказал умную мысль, я думаю, действительно надо бы вернуться к тому месту, где мы появились, и повторно оценить обстановку. Побродить по округе, приглядеться, послушать, о чём народ говорит, благо ты их понимаешь...

На том они и порешили: пойти на разведку, попытаться что-то выяснить, действовать по обстоятельствам. Алексей предпочёл бы чуточку больше конкретики, но выбирать не приходилось.

Утро за дверью сарая было чудесное, но Алексей, если честно, даже как-то этого не заметил — был не в том настроении. Когда они шли вдоль глухих заборов окраины, за которыми слышались стук топора, лай собак и скрип колодезных воротов, он тайком поглядывал на Рада. Тот шагал спокойно и бодро, а когда осматривался вокруг, едва уловимая тень улыбки на его губах намекала, что — удивительное дело! — всё происходящее скорее веселит его, чем тревожит... Признаться, Алексей ему поражался. Ведь, в конце концов, они даже не знают, где они и смогут ли они-...

— Да будет тебе, — вдруг сказал Рад, словно мысли его прочитал — ну, или словно заметил наконец его мрачную физиономию, что было куда больше похоже на правду, — перестань воспринимать всё настолько серьёзно!.. Ничего страшного же не случилось. Ну, сам посуди. Вот когда ты, например, в последний раз звонил родителям? Или они тебе?

При всей своей кажущейся простоте вопрос поставил Алексея в тупик. Он уставился на яркое осеннее небо и честно попытался вспомнить. На новый год? А, или нет, позже, на мамин день рождения — она бы обиделась на всю жизнь, если бы он не поздравил. Ну, или не на всю — Алексею иногда казалось, что рано или поздно она просто вообще забыла бы о сыне, не напоминай он о себе раз в полгода...

Ни мать, ни тем более отчим не звонили ему первыми почти никогда — были слишком заняты Зинаидой, своим первым, так сказать, совместным проектом. Алексей мог их понять: кому нужен двадцатилетний оболтус где-то у чёрта на куличках, если рядышком, дома есть хорошенькая светленькая первоклашка... Он недавно видел Зинины фотографии, она правда стала очень милая. И, как ни странно, уже почти не вызывала у наполовину брата никаких эмоций. Может быть, потому, что первый год после появления этой малявки на свет он ненавидел её так отчаянно, что в итоге выдохся. Может быть, потому, что пространство лечит не хуже, чем время, и целительная тысяча километров между ним и его семьёй сделала своё дело. Всё-таки сбежать в Питер в своё время было великолепной идеей. Они с отчимом не враждовали, ничего такого, открытые размолвки можно было пересчитать по пальцам, но... дом просто перестал быть домом, когда в него вошёл чужой, и там больше не было смысла оставаться. Вот и всё.

Отец — тот вообще ни разу не выходил на связь с тех пор, как. Алексей понятия не имел, где папа сейчас и как у него дела, и единственным чувством, которое он испытывал по этому поводу, был стыд из-за отсутствия всяких чувств. Ну, то есть вроде как полагалось или скучать, или ненавидеть, а он в последнее время об отце и вспоминал-то нечасто — повседневность подкидывала достаточно других поводов для размышления, куда как более насущных. Наверное, Алексей просто всегда был паршивым сыном, он давно подозревал...

Он до сих пор иногда удивлялся, как быстро люди, которых ты всю жизнь считал своей семьёй, могут стать тебе чужими. Не врагами — это было бы понятнее, от любви до ненависти один шаг и всё такое -, а просто никем. Без грандиозных ссор, без скандалов и демонстративных уходов из дома, просто. Так, что ты даже не сразу замечаешь, что это случилось…

— Вот видишь, — хмыкнул Рад. — И с Иринкой вы разбежались, хотя я до сих пор не пойму, с чего. Значит, переживать за тебя никто не станет. Ну, да, есть ещё универ, конечно, я понимаю, сессия скоро и все дела, но это ведь тоже делается как-то. Принесёшь липовую справку о болезни или ещё что...

Алексей посмотрел на вещи с этой стороны и был вынужден согласиться.

— Да, ты, кажется, прав, — вздохнул он.

— Ну вот и успокойся. Ты же сам не хотел на риторику идти.

Вот уж точно, кажется, поговорка о том, что нужно быть осторожным со своими желаниями, дело говорит.

Как ни странно, сегодня они довольно быстро нашли ту лавочку, в которую невольно вломились днём раньше. Нашли случайно — очередная незнакомая улица как-то сама вывела их на вчерашнюю площадь, а дальше было легко. На память о прошедшем празднике на площади остался только мусор; два уборщика с мётлами сгребали в кучи мешанину листьев, грязных лент и растоптанных цветов. Хозяева магазинов на первых этажах домов поднимали закрывающие витрины деревянные щиты.

Нужная им лавка уже была открыта. Внутри ничего не изменилось, и Алексей наконец до конца осознал, что ничто из вчерашнего всё-таки не было сном. Рад остался ждать на улице, чтобы не маячить, потому что счёл, что его немое присутствие ничем особенно не поможет, и, наверное, был прав, но с ним всё равно было бы как-то спокойнее... Впрочем, человек за прилавком совсем не выглядел опасным — скорее, смахивал на выходца с хрестоматийной картинки из книжки: седеющий, более чем среднего роста, зато с таким пузом, что на нём едва сходился пёстрый жилет. Как раз кого-то такого ожидаешь увидеть, когда речь заходит о бакалейной лавке — за исключением разве что того факта, что, несмотря на залысины у лба, на затылке у этого господина красовались кудри внушительной, аж ниже плеч, длины. Впрочем, на самом деле, Алексей сильно подозревал, что в глазах несколько... старомодно одетых местных это он выглядит странно в своих джинсах и куртке на молнии. Тут такого, кажется, вовсе не носят...

И в самом деле, мужчина как-то странно посмотрел на посетителя, когда тот вошёл, но вполне благодушно ответил на его пожелание доброго утра. Отлично, разговор был начат, вот дальше пошли первые опасные пороги — нужно было сказать что-то ещё, но, ради кого-нибудь, что? Не о погоде же речь завести! «Я прошу прощения, только не поймите меня неправильно, но вы, кажется, вчера ненароком забыли запереть свой портал в параллельное измерение, ну, там, в кладовой...» Ага. И надеяться, что тебя действительно не поймут превратно и не кликнут каких-нибудь жандармов, или городскую стражу, или кто у них тут... Эх, вот уж точно про́пасть, как сказал бы вчерашний мужик...

Чтобы потянуть время, Алексей с наигранным интересом пригляделся к разной мелочи на полках. Как? Как повернуть беседу в нужную ему сторону, не вызывая подозрений и не показавшись сумасшедшим? Как вообще общаться с кем-то в среде, о которой ты не знаешь ни-че-го? Ни что можно говорить, ни чего нельзя, ни какого поведения от тебя ждут, не говоря уже о массе прочего...

Занятый напряжённой работой мысли, Алексей почти не видел, на что смотрит, пока его взгляд не упал на сахар и конфеты в жестянке.

— Вас не донимают крысы? — вдруг осведомился он, сам не успевая толком сообразить, что несёт.

Продавец непонимающе вскинул брови.

— Крысы? — вежливо уточнил он.

Алексей мысленно отвесил себе оплеуху и спросил себя о том же самом. Крысы?! Какие к чертям крысы? Ты что, правда не мог придумать ничего получше?!..

Но, впрочем, сказанное было сказано, слово не воробей, нужно было продолжать. Из своего богатого опыта выживания на экзаменах Алексей знал, что если уж говоришь какую-нибудь глупость, самое главное — говорить её уверенно, словно она сама собой разумеется. Поэтому он небрежно пояснил:

— Ну да, крысы. Я в последнее время часто слышу, что от них житья не стало. Так что если храните там съестное, — он как бы мимоходом кивнул на знакомую, такую знакомую дверь в чулан, — лучше проверьте, нет ли где щелей.

— Там-то? — мужчина басовито рассмеялся. — Да там и пол, и стены из камня, такая кладка, что не то что крыса — муравей и тот не проползёт...

Алексею пришлось в самом буквальном смысле прикусить язык, чтобы не ляпнуть: «Я бы на вашем месте не был так уверен».

Значит, хозяин дома не в курсе. То есть нет, конечно, может быть, он просто скрывает — окажись у Алексея в кладовке дверь в другой мир, он тоже вряд ли об этом направо и налево трубил бы. Вот только лавочник ну никак не был похож на великого лжеца, который хладнокровно врёт и не краснеет. Скорее, на человека, который единственный уверен в своей несуществующей хитрости. Внешность, конечно, бывает обманчива, и всё же...

Как бы то ни было, Алексей не рискнул продолжать расспросы — спасибо, одних только этих несчастных крыс и то было довольно, ему что-то не хотелось проверять на опыте, на что похожи местные сумасшедшие дома. Он уже развернулся было, чтобы выйти, когда продавец удивлённо выдал:

— Ого, это что, часы?

Алексей, если честно, даже не сразу понял, о чём это он. Потом дошло: ах да, те, что у него на руке. На самом деле, он даже не помнил, сколько им лет, да и выглядели они соответственно, ходили — и на том спасибо…

— Никогда не видел, чтобы так носили, — заметил мужчина, с любопытством прищурившись на вещицу. — Какая-то новая мода... И как, удобно?

Когда он немного переменил положение, у него на объёмистом животе сверкнула ныряющая в жилетный карман массивная цепочка, и Алексею всё сразу стало понятно. Кажется, то, к чему на Земле привыкли, тут было в диковинку.

— Вполне, — он пожал плечами, не зная, к чему приведёт этот разговор, зато прекрасно понимая, что часы, от греха, потом умнее будет снять.

— Не хотите их продать? — вдруг предложил мужчина. — Сторгуемся. Любопытная штуковина...

Алексею хватило секунды, чтобы сообразить, что у них с Радом сейчас ни гроша местных денег, а рубли здесь вряд ли в ходу, и решить — да, он очень хочет.

Хозяин лавки назвал какую-то сумму, которая Алексею ни о чём не сказала, так как и в здешних ценах он пока не разобрался. Он для порядка поторговался и даже сумел добиться небольшой надбавки, но всё равно подозревал, что его обманули и он ничего не может с этим поделать. Ай, пусть его! Для первого раза это всё равно успех...

Наконец они ударили по рукам, и некоторое количество банкнот и монет сменило хозяина. Выйдя на крыльцо, Алексей, который, по правде говоря, был счастлив выбраться на свободу, показал их Раду.

— Ого, — высказался тот. — А ты осознаёшь, что у них номинал написан даже не арабскими цифрами?

— Да нет, у меня арабские вполне, — честно хмыкнул Алексей, разглядывая деньги. Да уж, если и это тоже действие волшебного медальона, то страшно подумать, на что вообще способна эта маленькая штуковина. Вон, благодаря ей и буквы на реверсе монеты с отчеканенным медведем, стоящим на задних лапах, кажутся русскими...

— Что здесь написано? — поинтересовался Рад.

Надпись, дугой бегущая вдоль края, гласила: «Сильванский монетный двор».

— Сильвана... — задумчиво повторил Радомир. — Что-то с серебром?

— Скорее, с лесами, — рассеянно поправил Алексей, мельком вспомнив лекции по латыни.

Сам он думал совсем о другом, точнее, спрашивал у себя: что дальше? Если здесь у него ничего не получилось, то...

Он вдруг вспомнил площадь. Когда они проходили мимо, торговцы там открывали двери и расставляли прямо на улицах верстаки, вполне сходящие за прилавки.

— То место, где вчера была Ходынка, — сказал Алексей. — Это ведь, похоже, рынок или что-то навроде. Если торговля там идёт ничего, то наверняка будет много народу. Можно попробовать потолкаться, вдруг что услышим.

Ничего более умного ему в голову не приходило. Нет, ну в самом деле: у них не было ни жилья, ни работы, ни чёткой задачи, им не было понятно совершенно ничего и даже ещё меньше, и именно эта-то неопределённость больше всего и бесила. За разъяснениями обратиться было некуда — в любом случае, искать помощи у посторонних Алексей бы пока не решился. Нужно было что-то придумать. Какую-то видимость цели — хотя бы до тех пор, пока они не найдут настоящую и не выяснят, что же им всё-таки делать...

Судя по солнцу, сияющему от самодовольства почти прямо над головой, дело шло к полудню. Конечно, по сравнению со вчерашним днём площадь казалась полупустой, но люда на ней всё равно было порядочно — и, кстати, Алексей окончательно убедился, что все дамы от мала до велика почему-то подстрижены выше плеч, а вот мужчины, напротив, явно пренебрегают походом в парикмахерскую, хотя многие чисто выбриты... С утра тут успели на скорую руку выстроить торговые ряды: прилавки, сооружённые из телег, ящиков и накрытых досками бочек прятались под полосатыми выгоревшими навесами — защитой то ли от солнца, то ли от внезапных осенних дождей. Торговали разным, чем обычно торгуют на рынках: одеждой, посудой, всякой мелкой безделицей, свежими овощами; где-то в бочках плескалась ещё живая рыба, из-под иных прилавков доносилось деловитое квохтание куриц в клетках.

Должно быть, в этот час хозяйки как раз выбирались из домов затариться продуктами к обеду. Они деловито приценивались, привычным движением ощупывали товар со всех сторон, чтобы уж наверняка знать, за что платят, ругались, болтали. Этого-то Алексею и было нужно. Он делал вид, что поглощён созерцанием какого-нибудь лотка с редиской, а сам, затаив дыхание, вслушивался в сплетни, которыми зеленщица обменивается с тёткой, подставившей ей корзину под картошку. Вот только всё было тщетно. Даже когда ему удавалось как следует расслышать чужие разговоры, это всё равно мало что меняло — он их не понимал, и тут медальон был бессилен помочь. Всё эти городские новости, шуточки, перемывание косточек соседям не местному ровно ни о чём говорили...

Одно, впрочем, было более или менее ясно: в городе не происходило ничего странного. Самой обсуждаемой новостью был разве только вчерашний праздник, но и он, кажется, был делом привычным и ежегодным... И всё. Никаких драконов, злых наместников, тьмы, наступающей из гиблых земель — или что там ещё обычно случается со странами, которые попаданцам в итоге приходится спасать. Ничего! Обычная жизнь обычно шла своим обычным чередом. Этот мир не давал им ни единой зацепки.

Но ведь кто-то вчера подарил ему этот медальон, который был им так нужен. Неужели случайность?..

Рад бродили по рынку сам по себе, но Алексей иногда находил его, чтобы безнадёжно пересказать очередную порцию подслушанных глупостей. В какой-то момент он предложил:

— Слушай, не хочешь теперь ты эту штуку поносить? А то, ну, в самом деле, нечестно как-то. Да и во всех этих историях о параллельных мирах ты явно лучше меня разбираешься…

Рад задумался на минутку, а потом тряхнул светлыми волосами:

— Нет, пожалуй. Оставь себе. Его же всё-таки именно тебе дали... — он усмехнулся. — Да и, в конце концов, кто у нас филолог? У тебя же язык подвешен, вот и используй по назначению. Всё равно вроде как в разные стороны разбегаться не собираемся.

Ещё через пару часов Алексей окончательно понял, что они впустую тратят время. Пару раз он даже решился немного поболтать с местными, в основном о погоде и о качестве репы в стоящем между ними ящике, и в итоге намертво утвердился во мнении, что как минимум в этом конкретном городе всё хорошо и герой ему не нужен.

Он махнул рукой на дальнейший шпионаж и отправился искать, где можно перехватить чего-нибудь горячего на обед — благо, деньги имелись. В людных местах кто-нибудь всегда догадывается неплохо зарабатывать, организовав доступную еду, так что они с Радом перекусили мясом с фасолью под навесом одной из палаток. После этого жизнь сразу стала казаться Алексею немножко лучше — но, увы, ненадолго, потому что он вдруг совершенно случайно увидел кое-что, заставившее его здорово занервничать. А именно — стоящую на противоположном конце площади женщину, которая шепталась с человеком, одетым в нечто, подозрительно напоминающее тёмно-красный мундир, да ещё и с мечом на поясе. Всё бы ничего, вот только взгляды обоих время от времени устремлялись не куда-то, а — Алексей был точно в этом уверен — прямо на них с Радом...

Сверкнувший на груди у красного значок окончательно прояснил ситуацию: какой-нибудь стражник, не иначе. Блеск, просто блеск.

Наверное, этого следовало ожидать. Того, что если ты, в глазах здешних одетый как шут, будешь несколько часов кряду торчать в общественном месте и мозолить глаза порядочным горожанам, то на тебя рано или поздно начнут смотреть с подозрением. А если кто-то ещё и подслушал их с Радом разговор — наполовину на каком-то непонятном, а то и вовсе не существующем для них языке...

— Посмотри вон туда, — тихонько сказал Алексей, толкнув друга локтем.

Тот сощурился на совещающуюся парочку, но успел вовремя отвернуться, когда предполагаемый стражник снова взглянул в их сторону.

— Думаешь, попытается нас арестовать? — уточнил Рад вполголоса.

— Да даже если и нет! — Алексей передёрнул плечами. — Подумай сам — у нас же ни документов, ни денег, одеты непонятно как, не знаем сотню элементарных вещей, которые тут каждому ребёнку известны, ты к тому же вообще по-местному не говоришь, да и я тоже, если им хватит ума конфисковать эту штуку! Да ему достаточно спросить у нас что-нибудь — что угодно, — чтобы понять, что мы откуда-то совсем не отсюда... Потом станут разбираться и чёрт знает до чего в итоге дойдут, а мне, знаешь ли, что-то неохота на экскурсию по местным темницам...

— Да уж, — хмыкнул Рад. — А если тут есть какая-нибудь инквизиция или ещё что — и вовсе могут на костре сжечь за разговоры про магию и порталы, просто для профилактики...

Точно, об этом Алексей как-то сам и не думал. И правильно делал, потому что мысль не успокаивала.

Так. В городе вы никого не знаете. И деваться вам некуда. Даже если сейчас сбежите куда-нибудь с площади, рано или поздно всё равно наткнётесь на стражу и разные неудобные вопросы...

Стараясь не паниковать, он торопливо обвёл площадь глазами, размышляя, куда можно улизнуть. Пёстрые платья, белые передники, дощатые прилавки, голуби, деловито подбирающие соринки с земли — совсем как питерские; лошади, телеги...

Его взгляд вдруг выхватил из занятой толпы пустую крытую повозку. Кажется, у её хозяина дело с утра пошло особенно бойко, и он успел распродать всё, что привёз, потому что сейчас он уже возился у оглобель, запрягая свою кобылу.

Неожиданно для него самого Алексею в голову пришла странная идея.

Им было нужно куда-то, где на них бы не так сильно пялились. Где можно было бы хоть временно слиться с пейзажем... Да, в двадцать первом веке на Земле спрятаться лучше всего получилось бы именно в городе — затеряться в толпе, где всем на тебя плевать, потому что таких, как ты, там пять миллионов… Но здесь наверняка всё иначе. В какой-нибудь деревушке должно было быть меньше стражи. А ещё осенью там наверняка хватает работы, физической, такой, какую сможет делать даже онемевший и оглохший Рад...

— Как ты относишься к дауншифтингу? — осведомился Алексей, продолжая рассматривать повозку.

Рад попытался проследить направление его взгляда.

— Что ты предлагаешь?

Алексей кивком указал на мужчину с телегой.

— Об заклад бьюсь, вон тот товарищ родом из какой-нибудь окрестной деревни, я видел, как он продавал капусту. Может быть, в сельской местности будет легче найти жильё и работу. Ненадолго наймёмся к кому-нибудь батраками, сейчас же наверняка самая страда... Заодно перестанем выглядеть так подозрительно, работники всё-таки презентабельнее бездомных.

Он говорил и сам не верил своим же ушам: он что, правда предлагает покинуть город? Отправиться прочь от места, которое хоть как-то связывало их с родным миром? Где-то глубоко внутри Алексей всё ещё помнил затверженный в детстве урок: если потеряешься, лучше оставайся на месте, так тебя скорее смогут найти...

Ага. Вот только тебе не пять лет, ты заблудился не в супермаркете, и, главное, никто не станет тебя искать.

Рад, который и так был прав слишком часто, не стал изменять себе и сегодня: Алексей смутно осознавал, что, скорее всего, на Земле просто не заметят, что он пропал, а тем, кто заметит, будет всё равно.

— Почему нет? — решил Рад. — Звучит разумно.

Алексей надеялся, что так оно и было.

Он встал и отправился договариваться с продавцом капусты.

— Добрый день, — решив, что у них нет времени ходить вокруг да около, он сразу перешёл к делу. — Простите, откуда вы?

— Из Агри, — отозвался мужчина равнодушно, но без враждебности, не отрываясь от конской упряжи. — Отсюда к югу, пути часа три будет, по хорошей-то дороге. Дождей пока не было, а то уж как зарядят, так всё...

— Здорово! — почти совсем искренне обрадовался Алексей. — Нам как раз нужно туда же! Возьмёте нас?

И, как бы невзначай, красноречиво звякнул монетами в кармане, надеясь, что этот звук отобъёт у человека желание спрашивать, зачем это им, прямо как нарочно, нужно именно туда, куда и ему. И, если уж на то пошло, кто эти «они» вообще такие... Но Алексей, кажется, зря боялся, потому что у красивой рыжей кобылы с белой вертикальной полосой на носу в умных тёмных глазах и то было больше любопытства, чем у её флегматичного возницы.

— Залезайте назад, — только и сказал тот и пожал плечами, как будто говоря: «пускай, мне не жалко!..». Даже не спросил, сколько народу к нему просится, видимо, сколько влезет — столько и ладно...

Алексей не стал тратить время на удивление. Он нашёл глазами Рада и жестом подозвал его подойти. Как раз вовремя — стражник наконец закончил совещаться с женщиной и решительно направлялся в их сторону. Напрямую путь занял бы всего ничего, но пробраться через гомонящую толпу, которая к тому же мешала обзору, было не так-то просто, так что они успели забраться в повозку прежде, чем их остановили. Её хозяин взгромоздился на передок и тронул лошадь.

Стражник то ли не заметил, куда они делись, то ли решил, что они не настолько опасные нарушители порядка, чтобы тратить на них время. Как бы то ни было, им дали спокойно уехать.

Как быстро выяснилось, телега мало походила на автобус. Начать хотя бы с того, что, когда она мерно громыхала по городской брусчатке, каждый толчок прекрасно ощущался через голое деревянное дно. Зато стук колёс позволял немного поговорить, не опасаясь, что возница ненароком услышит незнакомую речь.

— Что-то всё это не слишком похоже на типичную историю попаданцев, да? — сказал Алексей. Он мог бы ещё смириться с белым кроликом и фламинго вместо молотков для крикета, но щелястая повозка, пропахшая капустой, никак не укладывалась ни в какие ожидания.

— Ой, да перестань, — спокойно отмахнулся Рад. — Мы же здесь только второй день.

Если честно, Алексея уже начинала раздражать его беззаботность.

Он уже открыл было рот, чтобы сообщить, что они и так пробыли тут дольше, чем ему хотелось бы, но побеседовать ещё им не удалось, потому что возница вырулил из города. Мостовые сменила грунтовая дорога, колёса телеги вошли в колеи и покатились по ним так плавно и беззвучно, что при желании можно было бы даже попытаться поспать. Спать Алексею, правда, не хотелось, и, чтобы чем-то себя занять, он стал смотреть на дорогу. Ничего интересного, впрочем, не увидел: позади стелилось скучное желтоватое дорожное полотно с чахлой запылённой травой по обочинам, с противоположного конца телеги виднелась спина длинноволосого возницы и лошадиный круп. Если честно, Алексей всегда немного побаивался лошадей. Они, конечно, ему нравились (как эти прекрасные зверюги вообще могут не нравиться!), но издали — подходить он обычно как-то не рисковал...

Сначала они ехали по открытой местности, мимо лугов и полей. Потом, какое-то время спустя, дорога сузилась, по обеим сторонам от неё встал осенний лес, а трава появилась и между колеями. Алексей вдруг подумал, что они даже не знают, как называется город, который они покинули. Смогут ли они потом туда вернуться, если будет нужно?..

Рад, не отрываясь, смотрел вдаль и казался глубоко погружённым в свои мысли. О чём именно он думал — оставалось только гадать.

Под конец Алексей, кажется, всё-таки задремал, убаюканный мерным покачиванием телеги и утомлённый однообразием пути. По крайней мере, когда он вздрогнул и открыл глаза, разбуженный коварной кочкой под колесом, лес кончился, а солнце, заглядывающее внутрь через щели, было уже тяжёлым и низким. Уже закат; наверное, почти добрались…

И в самом деле, повозка прогромыхала по деревянному мосту через неширокую, блестящую от солнца речку, и въехала в Агри. Это оказалось вполне милое местечко, довольно крупное для деревни — в ней было аж две больших улицы, хоть и немощёных, а на их перекрёстке, само собой, находилось что-то вроде гостиницы или постоялого двора. Там-то возница высадил их и сошёл сам.

Когда Алексей осведомился, сколько они ему должны, тот только рукой махнул:

— Выпить купи, и будет.

Они вошли в дом втроём. В небольшом зале было людно — должно быть, местные собирались здесь после трудового дня, чтобы посудачить и пропустить стаканчик-другой, по крайней мере, кружки по столам стукали только так. Подойдя к стойке, чтобы заказать чего-нибудь съестного для себя с Радом и чего-нибудь хмельного для того, кто их подвёз, Алексей между делом спросил у бородатого хозяина, как в округе обстоят дела с работой.

— Спросишь тоже! — хмыкнул тот. — Осень на дворе, передохнуть некогда! Лишние руки точно не помешают. Да спроси у кого угодно, кто приглянется, — он кивнул на весёлый люд за столами. — Только не сейчас, они уже хряпнуть успели, не сговоришься. Вот завтра днём, как придут обедать...

Ну вот и славно. Хотя бы на время можно будет куда-то себя пристроить. Оглядеться без спешки и как следует всё обдумать...

Алексей вообще никак не мог понять, на что похож этот новый мир, куда их забросило. Отчасти все эти чудны́е постройки, костюмы, манеры, карманные часы наводили его на мысли о девятнадцатом веке, вот только о девятнадцатом веке в какой стране, он понять не мог. Точно ни в одной из тех, которые он знал...

Хозяин бухнул на стойку тяжёлые глиняные миски с картошкой и овощами и заметил:

— Твой приятель, похоже, не из болтливых, да?

Алексей нервно оглянулся на Рада, нашедшего им местечко на одной из скамей. Точно: кто-то из посетителей пытался завязать с ним разговор. Алексей уже успел грязно выругаться про себя, когда вдруг понял, что тот человек достаточно пьян для того, чтобы ему было всё равно, слушают его или нет — ответа он и не ждал. Но всё-таки, всё-таки — со всем этим явно придётся что-то придумать, не дело, если Рад и дальше не сможет понимать других...

— Он просто слишком умный, — сказал Алексей, даже не стараясь звучать серьёзно. — Рот открывает редко, но если уж откроет — то только держись…

Хозяин рассмеялся в ответ, а Алексей завладел тарелками и ретировался.

На втором этаже гостиницы нашлась свободная комнатка, где они могли переночевать. На номер в шикарном отеле она, конечно, не смахивала, но по сравнению с сараем условия были ничего себе. Тут, по крайней мере, были настоящие кровати. Наверное, из-за них-то Алексея запоздало и дизориентировало: наполовину проснувшись посреди ночи, он был твёрдо уверен, что находится у себя в общежитии. Он даже успел внутренне высказать своё возмущение в адрес ночных гуляк, которые что-то расшумелись под окнами, и перевернуться на другой бок с намерением спать дальше, прежде чем секунд пять спустя до него дошло, что отсвет фонаря на стене как-то странно движется, словно живой. Как будто там не фонарь, а костёр, хотя, конечно, откуда-...

Алексей подскочил, будто укушенный, и сел на кровати. Никакого фонаря не было и в помине, а с улицы в комнату пробирался горький запах дыма.

Он бросился к окну посмотреть. Разбуженный Рад спросил из темноты:

— Что такое?

— Пожар! — выдохнул Алексей.

Полыхало здорово. Горел чей-то дом через две крыши от гостиницы, причём языки пламени, высоко взлетающие над кровлей, красноречиво говорили, что тушить его, кажется, уже поздно. И не только этот! Вон там, вдалеке, ведь тоже горит! У Алексея мелькнула бредовая мысль: как будто деревню нарочно подожгли с разных концов, чтобы уж наверняка...

И народ вёл себя как-то странно. Беда подняла жителей деревни на ноги, вот только никто почему-то не бросался бороться с огнём. Группы полураздетых и, очевидно, мало что понимающих людей просто метались по улице. Где-то кричали женщины и, заливаясь, лаяли собаки.

Рад, спавший одетым, изучал обстановку в окне, пока Алексей спешно натягивал штаны. Они сбежали по лестнице, пересекли пустой зал, вышли через входную дверь, незапертой болтающуюся на петлях, и очутились в царстве хаоса. Ветер переменился и теперь нёс сюда едкий дым, и если бы только его: горящее дерево теперь трещало куда ближе — огонь перекидывался с одной постройки на другую. Чёрт побери, да почему никто ничего с этим не делает?! Почему все в ужасе носятся туда-сюда, как перепуганные дети?..

Алексею понадобилось какое-то время, чтобы осознать, что люди вокруг него не бестолково кружат на месте, а движутся в одном направлении… Как будто от чего-то спасаются бегством.

Ему не повезло оказаться прямо на пути у человеческого потока, тут же попытавшегося унести его следом. Алексей не поддался. Люди спешили, не разбирая дороги, несколько раз его ненароком чуть было не сбили с ног… а потом он наконец увидел, чего все так боялись.

Они появились из сплетения отсветов и сумрака, словно из ниоткуда — всадники на бешено всхрапывающих, встающих на дыбы конях. Верховые с диким криком пронеслись по улице; лошади с подстриженными гривами вращали глазами, скалились и раздували ноздри, чуя дым, и Алексей, не успевший сообразить, что к чему, едва не попал одной из них под копыта. В самый последний момент всадник осадил коня привычной рукой; чёрный силуэт на огненном фоне пылающих зданий, он был похож на демона или на злого духа. Мир застыл: в воздухе светлячками носились искры вперемешку с серым снегом пепла, пропахший дымом воздух дышал жаром, в котором сгорал чей-то дом, всё громче становились суматоха и вопли; Алексей, инстинктивно вскинувший руки, чтобы закрыть голову от удара копыта, так и застыл, не в силах двинуться с места, и только смотрел на всадника, а тот, казалось, изучал его...

Но вот на тёмном лице, отражая огненный отсвет, сверкнули узкие глаза, человек, сделал неуловимо быстрое движение, коротко взвизгнул распоротый воздух… Алексей почти успел увернуться — обжигающий удар пришёлся не по лицу, а в плечо. Схватившись за него, он ощутил на пальцах горячую липкость крови.

Боль привела его в чувство. Алексей отпрянул, не дожидаясь, пока всадник снова поднимет свой кнут, судорожно оглянулся. Они стояли на перекрёстке, и два пути из четырёх уже были перекрыты неизвестными на конях. Огонь бушевал, давая достаточно света, и теперь он смог как следует разглядеть некоторых из них. Конечно же, это были никакие не демоны, а люди. Просто люди, причём не самого высокого роста и вовсе не огромные — вот только легче от этого почему-то не становились. Они так уверенно и лихо сидели в своих сёдлах, а плоские восточные лица были так свирепы, что Алексею вдруг стало по-настоящему страшно. Поминутно свистели плети, и каждому их удару эхом отвечал отчаянный человеческий крик, совсем рядом узкой и злой искривлённой молнией сверкнула сталь, и кто-то из пеших с хрипом упал под конские копыта, потом ещё один и ещё...

Это всё было словно не взаправду. Будто сцены из новостей, которые диктор называет «шокирующими кадрами» и просит убрать детей от экрана.

Алексей отчаянно искал глазами Рада и, кажется, разглядел там, дальше по улице — вот только секунду, полсекунды спустя конные загородили и её, отрезая предпоследнюю возможность бегства. Алексей скрипнул зубами и, больше не тратя времени на ненужные размышления, бросился к последнему незакрытому проходу — а что ещё ему оставалось? Ничего, Рад ведь не попал в окружение этих — этих — кем бы они ни были, да и постоять за себя он умеет, надо будет просто найти его там, куда все бегут…

Алексей нырнул в спасительную улицу, проскочив прямо перед грудью одной из лошадей и чудом избежав мелькнувшей перед самым лицом сабли, и тут же вновь угодил в людскую реку. На сей раз ему хватило ума не сопротивляться, потому что ведь должны же были местные знать, куда бегут — если уж все в одну сторону, значит, там убежище, путь к отступлению, спасение... Их подгонял доносящийся сзади цокот копыт, гиканье неведомых врагов отдавалось в дымной, пахнущей гарью ночи криками хищных птиц. Ох, чёрт побери, да что же здесь творится?! Алексей в который раз уже спросил себя, точно ли он не спит, вот только во сне тебя так не теснили бы бегущие рядом и не саднила бы глубоко рассечённая кожа на плече...

Когда человеческая масса выплеснулась из деревни на окружающий её пустырь, шум за спиной вроде как затих — кажется, они на минутку оторвались. Однако никто и не думал останавливаться до тех пор, пока народ не пересёк мост — к счастью, обошлось без давки — и наконец не достиг опушки леса, начинающегося в паре сотен метров за рекой. Здесь, под сенью первых сосен, Алексей вдруг очень ясно понял, что иссяк. В боку немилосердно кололо, лёгкие пылали, и ему волей-неволей пришлось остановиться. Согнувшись, он опёрся руками на колени, пытаясь отдышаться, и только какое-то время спустя пришёл в себя настолько, чтобы заметить, что и все остальные тоже больше никуда не спешат. Кто-то, утомлённый бегом, с размаху садился на землю или прислонялся к стволам деревьев, кто-то, разыскивая семью или знакомых, выкрикивал их имена. С одной стороны вдруг донёсся заливистый здоровый детский плач, с другой — всхлипывающий женский, но в целом никто не паниковал и не метался.

Алексей удивился бы, если бы не был так встревожен.

Отсюда, с другого берега реки, открывался прекрасный вид на гигантский пожар. Пока горела ещё не вся деревня, но жизнерадостный прохладный ветер обещал, что это только вопрос времени. Чудовищных размеров дымный столб уходил в подсвеченное рыжим заревом небо, скрывая луны.

Пустырь между водой и лесом был безлюден и тих. Алексей ждал, что на него вот-вот вылетят всадники, но те почему-то медлили. Бросили погоню? Или, может, задержались посмотреть, нет ли в брошенных домах чего ценного, но это их надолго не задержит...

— Надо уходить! — сказал Алексей вслух всем вокруг и никому в особенности. — Только сначала мост обрушить, чтобы они-...

— Ты не местный, да? — перебил какой-то случившийся рядом мужчина с внушительной бородой.

— Нет, — сказал Алексей и вдруг почувствовал себя до тошноты беспомощным. — Совсем не местный, если честно. А что это меняет?

— Они не пойдут дальше, — даже как-то спокойно пояснил бородач. — Так привыкли к своим степям, что лесов боятся. Ненавидят, когда у них над головой что-нибудь, кроме неба… Так что переждём здесь, а к утру они сами уйдут. Они такие: появляются, как ветром принесло, и исчезают так же, глазом моргнуть не успеешь. Да и чего им оставаться, им ведь зе́мли без надобности...

— Так это не захватчики? — уточнил Алексей. — Пограбят и отступят?

— Они не ради грабежа пришли, — хмуро хмыкнул кто-то третий. — Кочевникам лишний скарб ни к чему, да у нас и взять-то нечего...

Алексей совершенно перестал понимать ситуацию.

— Что же им тогда нужно?

— Невольники, — припечатал бородач.

— Ага, — кивнул хмурый. — Кто остался в деревне, всех уведут, кого не убили. Да это, считай, всё равно что убили бы — всё одно теперь их больше не увидит никто...

Алексей вдруг почувствовал, как его сердце мучительно сжалось и подпрыгнуло к самому горлу. Рад!..

Он усилием воли заставил себя не отчаиваться раньше времени. Друг наверняка где-то здесь, в этой толпе, рассыпавшейся по лесной опушке. Куда же он денется? Просто искать его в этой темноте бесполезно, надо хотя бы дождаться утра, а там всё сразу станет понятнее и проще, обязано стать...

Им всем не оставалось ничего иного — только ждать рассвета.

Мужчины принялись стаскивать дрова, чтобы развести костёр. Алексей тоже поучаствовал — занимаясь делом, лучше получалось не думать, к тому же так можно было согреться. Он присматривался к людям — да, некоторые, конечно, были напуганы и расстроены, но немалая часть казалась банально разозлённой. То там, то сям слышалось досадливое: «...проклятые степняки!..», «... только забор новый поставил...», «... управы на них нет! Почему Клавдий давно не...», «... эх, а какие в этом году груши были бы!..», и только редкие жители погибшей Агри плакали. Может быть, те, кто точно понял, что оставил кого-то важного там, в лапах степняков и, считай, уже в рабских оковах... Впрочем, как знать — может, женщины просто голосили по пропавшему добру. И тоже имели право: всё честно нажитое и вот так вот коту под хвост — наверняка тоже несладко...

Если бы у Алексея тоже были дом, забор и груши, он, не колеблясь, отдал бы всё — лишь бы нашлось самое-самое, потерявшееся в этой жуткой ночи.

Ох, Рад, Радомир, да где же ты, чёрт бы тебя побрал...

Костёр скоро запылал, и вокруг него рассадили женщин и детей. Алексей устало уселся на землю чуть поодаль, чтобы не вытеснять никого с тёплых мест. Университетские пары по физкультуре не готовили его к кроссам наперегонки с лошадьми и тасканию здоровенных коряг. Да и это дурацкое плечо нет-нет да и снова принималось кровоточить — ясное дело, что от такого не умирают и даже в обмороки не падают, но раздражало здорово. Он осмотрел порез: рассечены два слоя одежды и кожа под ними. Тоже, наверное, уметь надо...

Он почувствовал на себе чей-то взгляд, поднял голову и осознал, что молодая женщина, которая только что с чувством и экспрессией плакала рядышком, качая на коленях младенца, отвлеклась от своих важных дел и пристально его разглядывает.

— Ну-ка подержи, — велела она сидящей подле девушке ещё моложе, довольно небрежно сунув ей ребёнка, в качестве заключительного аккорда шмыгнула носом и, деловым движением вытерев глаза, подсела к Алексею.

— Рукав спусти.

Он подчинился и даже оглянуться не успел, как она ловко и умело перевязала порез добытым откуда-то лоскутком чистой ткани.

— Спасибо, — сказал Алексей. Женщина кивнула в ответ и забрала ребёнка назад. Его нянька заметила взгляд незнакомого парня и, вспыхнув, прижала колени к груди. Алексей только сейчас осознал, что, в спешке поднятая с постели, она была в одной только длинной рубашке, и торопливо отвернулся, чтобы её не смущать.

Он даже не мог сказать, который на дворе час. Небо, кажется, уже начало светлеть с одного края; предрассветный холод усиливался, и разбредшийся по лесу народ стал стекаться к костру, чтобы погреться у огня и друг об друга. Кто-то искал мать потерявшейся маленькой девочки, кто-то случайно сталкивался со знакомыми и заводил беседы за жизнь, кто-то дремал, склонившись на плечо сидящему рядом...

Рад так и не появился.

Никто из них не видел, как степняки покидали деревню: они ушли с другого её конца. Когда вставшее над макушками елей солнце осветило лишь чудом не падающие остовы выгоревших домов, Агри была такой пустынной и мёртво тихой, что сразу становилось до ужаса ясно: в ней больше никого нет.

Назад шли медленно и безмолвно, младенцы у взрослых на руках и те умолкли, словно всё понимали. Да что там дети — даже ветер притих, лишь чуть заметно шевелил пепел, серыми лепестками усеявший землю...

Пара домов, стоящих на отшибе, каким-то чудом уцелела, и тех, кому больше всего нужна была крыша над головой, пока разместили там. Люди разбредались кто куда: часть отправилась смотреть, что осталось от их дворов, часть отыскивала на улицах убитых и сносила их всех в одно место, на тот самый перекрёсток двух больших улиц, видимо, за неимением собственной площади служивший тут местом сборов...

Алексей заставил себя пойти посмотреть на мёртвых. У него толком не получилось, потому что даже от беглого взгляда издали у него закружилась голова — почти смешно, дожил до двадцати лет и ни разу до сего дня не видел трупов, — но самое главное он уяснил: Рада среди них не было. Его могучую фигуру и густую гриву светлых волос он узнал бы из тысячи...

С одной стороны, это было хорошей новостью. Просто прекрасной.

С другой — очень хотелось завыть.

«Всё одно теперь их больше не увидит никто...»

Это не укладывалось в голове. Что всё вот это случилось с ними — с Радом, который только вчера смеялся, болтал о фэнтази и ждал от их приключения чего-то хорошего...

Деревенские копошились в том, что осталось от их садов с листьями, свернувшимися в трубочки от жара, обсуждали, как быть дальше, кто-то в голос, навзрыд плакал около лежащих рядком убитых. Алексей стоял посреди всего этого, не принадлежащий к этому месту и этому миру, одинокий, как ещё никогда раньше. Никто не заговаривал с ним, не смотрел на него, его вообще не замечали, как будто он вдруг стал деревом или обгоревшим столбом у ворот: у всех были дела поважнее, и чужак перестал для них существовать. Вокруг скелетами чудовищ дыбились чёрные останки стен и кровель, ветер поднимал вихри пепла, стелящиеся по земле, как позёмка, тенькала где-то беззаботная пичуга, у которой никто не умер и никто не пропал...

Тогда Алексей просто развернулся и ушёл.

Прошёл опустошёнными проулками, пересёк вытоптанный ночью пустырь и уже такой знакомый мост, толком не зная, куда идёт и почему так решил. Кажется, просто потому, что оставаться там, где был, он не мог. Совсем не мог, больше ни минуты, ни мгновения. Было нестерпимо смотреть на горе и ничего не мочь поделать, потому что оно чужое, потому что ты сам — чужой.

Алексей никогда не считал Петербург своим домом, если считать, что дом — это нечто большее, чем место, где ты спишь и ешь, но теперь ему как никогда нестерпимо хотелось обратно. В Питер, на скучные пары в универ, в общагу, населённую тараканами и противными соседями. Чтобы всё это оказалось сном, чтобы он проснулся, понял, что безнадёжно проспал, и можно было бы позвонить Раду и удивить его совершенно беспочвенным вопросом, всё ли у него хорошо...

Он понятия не имел, что он будет делать дальше. Ни малейшего представления. Что он вообще мог сделать? В чём теперь ещё оставался смысл? Он остался посреди чужого мира, один — теперь один, — без денег, без плана. По сути, всё, что у него было — это местный язык, и разумом как филолог он понимал, что это вообще-то ого-го как много, но-...

Рад ведь даже не может разговаривать с местными.

Алексей скрипнул зубами и силой заставил себя думать о чём-то другом. Например, о ближайшем будущем, таком же туманном, как утро в лесу…

Сам не заметив, как, он вышел на просёлок, по которому они ехали вчера, всего несколько часов и целую вечность назад. Ладно, почему бы и нет? Эта дорога сейчас казалась ничем не лучше и не хуже любой другой, и Алексей зашагал по ней. Это было всё, что он сейчас смог придумать — довериться тропе и, как в сказках, отправиться искать счастья...

Он не знал, когда доберётся до города, да и доберётся ли вообще — не исключено, что, сам того не заметив, он где-нибудь свернул в сторону. Его мысли блуждали, и телу тоже не оставалось ничего иного, как блуждать. Утренний туман таял и отползал глубже в чащу, забирая с собой тени...

Алексей очнулся только тогда, когда до него донёсся запах дыма.

Картины прошедшей ночи вспыхнули с новой силой, как раздутые угли, заставив его вздрогнуть и сделать шаг назад, прежде чем он осознал, что этот дым был другим, прирученным и домашним. Он пах не горечью, а уютом сухих дров в очаге... Деревенской баней или буржуйкой на даче. У мамы была дача. Пока Алексей жил дома, он регулярно ездил туда окучивать, сажать и полоть — не потому, что «своя» картошка казалась ему лучше покупной, просто потому, что для мамы это было важно, а отец отказывался помогать...

Сойдя с дороги в пружинящий под ногами черничник, он двинулся на запах и вскоре вышел к срубленной из бревён избушке с двускатной крышей. На рассохшемся крыльце сидел седовласый старик, занятый починкой какой-то угрожающей штуковины, напоминающей капкан. Ну, а кому ещё жить в лесу — охотник, наверное...

Даже если и нет, Алексей уж точно не был грациозным оленем, и, заслышав его хрустящие веточками шаги, человек поднял голову. Какое-то время они молча созерцали друг друга, после чего старик бросил возиться с капканом, отложил его и встал.

— Кто это тебя так? — сухо спросил он без всяких предисловий, кивая на окровавленную одежду незваного гостя.

— Степняки, — это словечко за ночь успело впечататься так глубоко, что соскользнуло с губ само.

Старик нахмурился, так что морщин у него на лице стало ещё больше.

— Откуда идёшь? — осведомился он.

— Из Агри...

— Неужели уже и дотуда доходят? — пробормотал лесной житель себе под нос. — Совсем всякий страх потеряли, когда я помоложе был, такого не бывало... Вон как обнаглели! И ведь жаловались городским, столько раз просили помочь разобраться, да те и в ус не дуют: к нам, мол, по лесам не поскачут, а вы сами по себе, вертитесь, как хотите...

Он говорил и ещё что-то, но Алексей, если честно, не расслышал. Он вдруг осознал, что вымотан настолько, что у него звенит в ушах. Ох, ну, падать на толстый ковёр хвои и заросли глянцевитой брусники, наверное, хотя бы не слишком твёрдо...

Старик, кажется, заметил что-то по его лицу, потому что вдруг замолчал, прищурившись, всмотрелся в пришельца и постановил:

— Знаешь что, иди-ка ты в дом.

Алексей подчинился. Наверное, не стоило так легко и быстро доверяться человеку, которого ты видишь впервые в жизни, но он слишком устал, чтобы об этом думать. Когда ему без лишних слов указали на лежанку, он, кажется, выключился ещё до того, как его голова коснулась подушки.

...Когда он вернулся откуда-то из темноты без снов и открыл глаза, за маленьким окошком под самой кровлей уже сгущались вечерние тени. Алексей глубоко вздохнул и сел. Плечо всё ещё напоминало о себе, но он почти этого не чувствовал — душа ныла куда сильнее.

— Ты как, цел? — спросил сидящий у стола хозяин. — Кровь твоя?

Алексей провёл рукой по лицу, отбрасывая со лба волосы. Мелькнула и погасла мысль: если у мужчин здесь мода на длинные шевелюры, может, и к лучшему, что у него руки никак не доходили подстричься...

— Ничего, — сказал он. — Порядок.

Старик поднялся, чтобы помешать в греющемся на печке чугуне. Пахло оттуда вкусно.

— Ты сам откуда? — поинтересовался он. — Из Агри?

Алексей прикусил губу, сдерживая невесёлый смешок.

— Да нет, — сказал он. — Издалека.

— Так чего тогда такой смурной? Чужая деревня — чужие печали, не бери в голову. Сам ушёл подобру-поздорову — и на том спасибо...

— Я-то ушёл... — вздохнул Алексей.

Договаривать не пришлось, и старик больше не задавал вопросов — только посмотрел на гостя долгим и очень внимательным взглядом...

— Садись, ужинать будем, — пригласил он наконец, отвернувшись.

Суп был прекрасен — хотя, может быть, Алексей просто проголодался настолько, что сейчас что угодно показалось бы ему пищей богов. Да уж, пока всё и в самом деле складывалось по каким-то сказочным законам, вот только баба-яга, которая должна героя напоить, накормить и спать уложить, попалась в мужском варианте... Наверное, ему стоило бы удивиться столь беспричинному гостеприимству, но, в конце концов, нельзя же ждать от окружающих только плохого. Для этого Алексей слишком часто в самых неожиданных местах сталкивался с тем, что люди помогают друг другу — даже если не обязаны, даже если друг друга не знают, просто так...

За едой они разговорились о всяком разном. Старик и впрямь оказался охотником. Он жил тут один — раньше бродил по лесам на пару с сыном, но парень, немногим старше Алексея, в поисках места под солнцем перебрался в город. Отец говорил об отпрыске с кажущимся равнодушием и презрительно клеймил его «дурнем», но если прислушаться хорошенько, можно было отчётливо различить, как старик им гордится. Алексей едва смог подавить неуместную улыбку: слишком уж старик смахивал на иных гордых родительниц из его родного захолустья, со значительным видом вещающих о своих умницах-детках, уехавших учиться в столицы...

О себе Алексей в основном молчал, да и хозяин, спасибо ему, не лез ни в чужую душу, ни в чужие дела. Спросил только:

— Звать-то тебя хоть как?

— Алексей.

— Ну, Лексий, будем знакомы...

И Алексею было как-то неловко его поправлять. Ну, ладно, как расслышал, так расслышал. Пускай.

О степняках хозяин мог порассказать немало.

— С проклятыми кочевниками нужно что-то решать! — разгорячившись, говорил он. — Чтоб их пропасть взяла, я-то у себя в лесу и в ус не дую, но народу на лугах ведь совсем жизни не дают! Никак не уразумею, почему его величество давно уж не приказал своим волшебникам взяться и-...

— Волшебникам? — перебил Алексей, не подумав. Перебивать было столь же невежливо, сколь подозрительно, но это слово слишком отчётливо щёлкнуло у него в голове. Волшебники! Ох, неведомая Айду — ведь это, кажется, к ней в этом мире апеллируют, если нужно патетически обратиться ко вселенной? — если кто-то и сможет вернуть его обратно на Землю, то кто ещё, если не они?!..

— У вас тут что, волшебники есть? — уточнил он пересохшими вдруг губами.

Охотник одарил его каким-то странным взглядом.

— Ты что, оттиец, что ли? — хмыкнул он, но всё же объяснил:

— У нас-то тут нет, многовато чести. Сидят в столице в своих библиотеках, но если уж где беда — приходят и помогают... — и мрачновато добавил, — Если его величество прикажет, конечно, а то у него, кажется, столько дел, что не до нас...

— А далеко отсюда до столицы? — поспешно осведомился Алексей, пока его собеседник не успел вновь углубиться в привычное ворчание о здешнем «его величестве» — получается, у них тут монархия, надо запомнить...

— Два дня, если с почтой. На третий доедешь.

Когда Алексей спросил, как добраться до ближайшей почтовой станции, хозяин вызвался его проводить. Пояснил: дорогами придётся дать здорового крюка, лесом куда быстрее, а один гость там заблудится. Гость завёл было речь о плате, но старик отверг предложенные деньги:

— Оставь себе, ещё пригодятся на билет. Наколешь мне завтра дров — квиты будем.

Ну да, наверное, если живёшь вдали от людей в компании ёлок и белок, от хорошей поленницы пользы и впрямь куда больше, чем от бестолковых монет.

Алексей решил воздержаться от дальнейших вопросов, чтобы о нём не подумали что-нибудь не то, но охотник то ли не заметил странностей постояльца, то ли сделал вид, что не замечает. По крайней мере, он не только не выгнал его из дому от греха подальше, но даже устроил на ночь на лавке. Надо будет спросить у него с утра, нет ли ещё какой работы, потому что Алексей как-то почувствовал, что одной колки дров в качестве благодарности за всё хорошее будет явно недостаточно...

Волшебники в столице. Как же это меняло дело. Хоть что-то во всей этой истории наконец начало походить на любимые книги Рада... Впереди замаячил свет, и от этого уже становилось легче, хотя Алексей не брался даже гадать, что ждёт его впереди. На что похожа эта самая здешняя столица, что скажут ему волшебники — да, в конце концов, удастся ли ему вообще с ними встретиться...

Он битый час ломал над всем этим голову, пока наконец не понял, что утро вечера мудренее, и попытаться отдохнуть сейчас будет куда разумнее, чем продолжать переживать впустую.

Когда он засыпал, две странных здешних луны — юный растущий месяц и его старшая сестра, идущая на ущерб — с любопытством заглядывали прямо в окно, и, кажется, он видел их и во сне тоже.

Незнакомый мир продолжал радовать новым опытом. Раньше Алексей наивно полагал, что после поездок по необъятным русским просторам в плацкарте по летней жаре никакое путешествие уже не сможет его удивить, но почтовая карета показала ему, как он неправ.

Удивительное дело, но Алексей выяснил, что не забыл, как колоть дрова, хотя не выбирался за город последние лет пять — коротенькие вылазки на шашлыки не считаются. Наверное, это как кататься на велосипеде — если раз научишься, то потом руки сами вспомнят... Над предложенной ему грудой полешек пришлось попотеть, но Алексей добросовестно отработал свой постой, хотя это и стоило ему мозолей от топора на ладонях. Да уж, господин филолух-интеллигент, что-то уж больно вы далеки от земли и от реальной жизни...

Старик не только сдержал своё слово и какими-то одному ему ведомыми лесными тропами довёл его до ближайшего населённого пункта, но ещё и пожертвовал гостю рубашку сына взамен старой, залитой кровью. Дорога заняла часа четыре — может быть, получилось бы и быстрее, не будь у бывалого лесного жителя спутника-горожанина, который не привык пробираться через подлесок и бездорожье...

Когда они добрались до места, Алексей выяснил, что судьба к нему благосклонна: дилижанс, который ходил отсюда в столицу раз в несколько дней, отправлялся как раз завтра с утра. Прощаясь, он от всего сердца поблагодарил охотника за его помощь, а тот, в свою очередь, пожелал «Лексию» счастливого пути. Алексей гадал, заподозрил ли старик что-нибудь или просто счёл его парнем со странностями. На третий день в чужом мире землянин всё ещё чувствовал себя здесь ох как не на месте, но самым противным было стойкое чувство, будто все остальные тоже сразу это замечают. Ну, перестань, выдохни и не думай об этом, сам ведь знаешь, чем усерднее пытаешься вести себя естественно, тем хуже это получается...

Он отправлялся в путь налегке — рюкзак остался там, в Агри и, вероятно, погиб в огне, унеся вместе с собой кошелёк, мобильник, студенческий билет... Ну и ладно, он проверял, сеть с Земли сюда всё равно не добивала, а местные деньги Алексей, к счастью, позавчера сунул не в сумку, а в карман, так что на билет ему хватило. Кассир напутствовал: так как господин пассажир едет до самого Урсула, то имеет право занять место внутри кареты. Ремарка уже сама по себе была многообещающей.

Он переночевал прямо в почтовой конторе — почему-то никто его не выгнал, да она, похоже, и не закрывалась на ночь. Зал был пуст, если не считать одного дежурного служащего, дремлющего за прилавком, и, чтобы скоротать время, Алексей взялся изучать попавшиеся ему в руки газеты. Самая свежая была датировна третьим днём второй декады осени. У них и календарь не как у людей...

Он листал желтоватые страницы, толком не стараясь вникнуть в то, что на них написано. «...на продажу предлагается прекрасный дом с садом...» «... состояние дорог просто возмутительно, поэтому я спешу сообщить...» «... двадцать второй день рождения её высочества царевны Амалии...» — так, значит, этот «его высочество» — царь… Последние новости из каких-то Оттии и Пантея, которые ровно ни о чём ему не говорили, занимали целых два разворота, наверное, эти названия тоже стоило запомнить…

В конце концов он понял, что это всё слишком сложное чтиво для глухой ночи, отложил газету и попытался поспать. Получилось так себе, да и ощущения были забавные — как будто ты бездомный и ночуешь на вокзале — хотя, стойте, почему это «как будто?». Ладно, ничего — Алексей надеялся, что у него будет шанс урвать немного сна в карете. Ну, то есть досыпал же он иногда в автобусе по дороге на занятия...

Ему не следовало забывать, что жизнь находит какое-то жестокое удовольствие в разрушении человеческих надежд.

На рассвете они загрузились в подогнанный к дверям почты дилижанс. Мест в нём было шесть, по три друг напротив друга, и кроме Алексея на них разместились двое мужчин, женщина помоложе с неугомонным ребёнком лет пяти и пожилая дама, тут же занявшаяся вязанием. Ещё какое-то количество народу устроилось снаружи: у кареты имелись сидения сзади и на крыше. Кучер взгромоздился на облучок, там же к нему присоединился внушительный хмурый тип с дубинкой — мало ли, что может случиться на большой дороге, без охраны никак! — и путешествие началось.

Вопреки всем ожиданиям, главной опасностью оказался не мальчишка, хотя он чересчур активно болтал не достающими до пола ногами и беспрестанно донимал мать — или сестру, или няню, или кем она там ему была — беспрестанными вопросами про всё, что видел за окном. Нет, от его щебетания Алексей вполне мог отрешиться. Но стоило ему пристроиться в своём углу и закрыть глаза, как едущие с ними мужчины затеяли сначала сдержанную перепалку, довольно скоро ставшую решительно нестерпимой. Из их собственных обвинительных речей стало понятно, что это соседи, едущие в столицу искать справедливости по поводу многолетней тяжбы из-за какого-то куста или оврага, который ещё их отцы поделить не смогли. Да уж, судя по всему, поездка обещала быть весёлой...

К всеобщему счастью, уже пару часов спустя спорщики выбились из сил и последующие двое суток только смотрели друг на друга волком да огрызались, когда случался повод. В целом обошлось без приключений — ну, если не считать того, что ребёнок дамы напротив исправно терялся по несколько раз на дню, когда они останавливались, чтобы поменять лошадей, а женщина преклонных лет, закончившая один чулок и принявшаяся за второй, кажется, пыталась заигрывать с Алексеем (он искренне надеялся, что просто неправильно её понял). Ночи они проводили в гостиницах, дни встречали в дороге; кучер обменивался мешками писем с почтмейстерами городов, через котрые лежал их путь, пассажиры с крыши и задних сидений сходили на своих станциях, уступая места новым... Дамы внутри дилижанса быстро нашли общий язык и увлечённо обсуждали свадьбы, платья и детские болячки, ребёнок скучал и ныл от слишком долгого сидения на месте, мужчины тихонько друг друга ненавидели, а Алексей наслаждался видами провинциальной Сильваны. Да, ландшафты не поражали драматизмом, здесь не было ни гор, ни каких-нибудь фьордов, но скромные поля, озёра и рощи тоже смотрелись вполне симпатично, особенно по осени. Везде кипели жизнь и работа, везде, пользуясь благоволением погоды, собирали урожай, с призывными кличами проносились клинья перелётных птиц...

Чем ближе они подбирались к столице, тем более урбанистическими становились виды — крупнели города, их жители щеголяли всё более изысканными и изощрёнными нарядами. Железной дороги Алексей по пути не наблюдал, крупных заводов или чего-то подобного — тоже. Вот интересно всё-таки, на какой стадии развития здесь техника и прочие блага цивилизации? Электричества, похоже, нет, по крайней мере, фонари на улицах были газовые, он нарочно к ним присмотрелся, а постоялые дворы, где они ночевали, располагали лишь примитивным подобием водопровода. Спасибо хоть вообще помыться можно было, а то Алексей, уже несколько дней как не бритый, чего доброго, вообще утратил бы человеческий облик …

Как и обещал охотник, они въехали в Урсул под вечер третьего дня. Тихие пригороды остались позади, и, с неожиданной робостью провинциала наблюдая людные столичные улицы из окна, Алексей вдруг подумал: а ведь она похожа на Питер. Чем-то неуловимым — в фасадах домов, в мостах через каналы, в площадях, по брусчатке которых дилижанс плавно постукивал на своих рессорах... Впрочем, может быть, виной были усталось от дороги и вечерний сумрак, и он просто видел то, что хотел видеть?..

Алексей так залюбовался городом, что сам толком не заметил, как в полном одиночестве остался стоять перед крыльцом городского почтамта. Дилижанс разгрузился и исчез, приехавшие на нём разошлись, а Алексей понял две вещи: а) он добрался до цели; б) он понятия не имеет, что дальше.

Ещё не стемнело, хотя уже собиралось. Здание почтамта возвышалось над всеми, кому не повезло оказаться рядом. У него это вообще здорово получалось — возвышаться, оно было ужас какое внушительное, с колоннами и медвежьим сильванским гербом, но ни на какие умные мысли не наводило...

— Эй, господин!

Алексей вздрогнул дважды — сначала от неожиданности, затем ещё и потому, что человек, окликнувший его, был одет в знакомую ему красную форму стражника. Он внутренне взял себя в руки и заранее приготовился врать до конца, но стражем порядка, похоже, двигало отнюдь не желание упрятать одного странно одетого парня за решётку.

— Помощь не нужна? — заботливо осведомился он. Это был мужчина лет пятидесяти — если честно, не такой уж и грозный. — А то я смотрю, вы тут уже долго стоите, приезжий, наверное... Не потерялись?

Этот последний вопрос отдавал привкусом вселенской иронии, но Алексей серьёзно задумался. Охотник говорил о здешних магах так, словно они никакая не тайна, к тому же упомянул, что ими командует царь — значит, они вообще официальная организация... Насколько странно будет, если он просто возьмёт и..?

Алексей решился, набрал воздуха в грудь и заявил:

— Мне нужно попасть к волшебникам.

Какую-то долю секунды он с замиранием сердца вглядывался в усатую физиономию стражника, пытаясь предугадать его реакцию; потом лицо мужчины озарил свет внезапного понимания.

— А-а, — выдал он, явно довольный своей догадкой, — так вы, наверное, учиться приехали?

Учиться? Так, а вот это уже очень интересно.

Этот стражник даже не подозревал, какую услугу он только что оказал. До этой минуты единственным планом, который Алексей вообще смог придумать, было прийти к кому-нибудь из здешних магов и прямым текстом сказать: здрасте, я из параллельного мира, если можно, пожалуйста, отправьте меня обратно. Самой большой проблемой этой затеи был тот факт, что он понятия не имел, были ли подобные перемещения обычным делом. Поди угадай, ответят тебе «ой, да, простите за недоразумение, сейчас всё будет» или окрестят сумасшедшим — со всеми возможными последствиями… А что, например, если пришельцев они просто-напросто не любят?

И тут бросаться в омут с головой вдруг стало не обязательно. Алексею хватило одного удара сердца, чтобы сообразить: ученики обычно имеют право пользоваться библиотеками и задавать вопросы. Можно прощупать почву, прежде чем идти на риск.

— Да, — твёрдо сказал он. — Именно так.

И тут же задался вопросом, правильный ли он выбрал вариант ответа, потому что во взгляде собеседника промелькнуло что-то вроде искреннего сочувствия — будто тот сожалел, что нового знакомого отправляют куда-то в неприятное или опасное место. Но это выражение мелькнуло и исчезло, а стражник задумчиво подкрутил усы и начал подробный инструктаж.

— Значит, вот что, — заявил он. — Видите во-он там башню? — и он, повернувшись, рукой на высоченное строение, действительно поднимающееся над крышами у него за левым плечом. — Вот вам ориентир. В ней астрономы, вам не к ним, но там рядышком, увидите — здоровенный дом из красного кирпича, у него ещё ограда такая знатная... Мимо не пройдёте.

Не отрывая взгляда от башни, Алексей повторил про себя, чтобы запомнить: красный кирпич, знатная ограда. Ладно. Хорошо. Это было уже кое-что. Пока что сюжет продвигался...

— Спасибо, — сказал он.

Стражник привычным жестом коснулся значка и усмехнулся:

— Надеюсь, по службе нам с вами больше дела иметь не придётся!

Алексей улыбкой поблагодарил его за неуклюжую шутку и отправился блуждать по урсульским улицам. Хорошо хоть башня астрономов, явно пытающаяся дотянуться прямиком до самых звёзд, была такой высоченной, что потерять её из виду получилось бы только очень постаравшись — она, наверное, была видна отовсюду в городе…

Шагая по тротуару и каждый раз на всякий случай сторонясь, когда мимо громыхал запряжённый лошадьми экипаж, Алексей то и дело поднимал голову свериться со своим ориентиром и гадал, что ждёт его в конечном пункте. Что там кто говорил про потерявшееся в дороге письмо из Хогвартса?.. Учиться на волшебника — звучит, конечно, сильно. Неужели и это может быть правдой? Впрочем, даже если может, с чего он вообще взял, что его примут? Должны же там быть вступительные испытания, и к тому же, во всех этих фильмах для занятий магией нужен врождённый дар, которого у него, конечно же, не имеется...

Он наконец выбрался к астрономической башне, и в двух шагах от неё действительно начинался парк, за кованой оградой которого стеной возвышались могучие тополя. Ворота не были заперты, а недлинная аллея за ними вела прямиком к красному двухэтажному зданию, невысокому, но длинному, с двумя флигелями по бокам. Архитектурный ансамбль и впрямь выглядел весьма недурно, вот только из всех его многочисленных окон горели всего три или четыре, так что Алексей даже засомневался, не слишком ли поздно он явился. С другой стороны, разные магазины и рестораны, которые он миновал по пути, ещё и не собирались закрываться, так что он преодолел невольную робость и направился к крыльцу. Нет, в самом деле, не разворачиваться ведь сейчас обратно...

Алексей не успел не то что постучать, но даже подняться на крыльцо, когда дверь уже открылась ему навстречу. Фигура, появившаяся на пороге, по всей видимости, принадлежала местному дворецкому.

— Чем могу служить? — учтиво осведомился тот, и в его тоне вроде как не звучало вежливое намерение дать посетителю от ворот поворот. Это несколько обнадёживало.

Алексей подавил желание облизать губы и, стараясь казаться спокойным, сказал:

— Я хотел бы стать волшебником. С кем я могу об этом поговорить?

С психиатром, приятель, с психиатром! Ты только послушай себя со стороны! Что ты вообще несёшь?

Но дворецкий, как ни странно, спокойно кивнул и отступил с дороги.

— Пожалуйста, проходите. Я о вас доложу.

Входя в незнакомый чужой дом, Алексей уже почти не удивлялся тому, какие чудны́е в этом мире порядки.

Его оставили одного на какое-то время — достаточное для того, чтобы полюбоваться на панели из прекрасного тёмного дерева, которыми были обшиты стены, и украшающие их марины в тяжёлых рамах. Чувство того, что он, в джинсах, лохматый и без гроша в кармане, как-то не слишком вписывается в обстановку, уже приближалось к критической отметке, когда дворецкий — очень вовремя — вернулся и пригласил:

— Прошу, следуйте за мной.

Он провёл гостя по слабо освещённым коридорам и по длинной галерее, упирающейся в двустворчатую высокую дверь, за которой...

Алексей ещё с порога узнал этот запах — запах книжной пыли. Это была библиотека — огромная библиотека. Свет был потушен, горели только две лампы на массивном письменном столе недалеко от двери, и от этого дальний конец комнаты терялся в полумраке. Алексей не смог разом охватить взглядом все стоящие тут книжные шкафы, но почувствовал, что если он перелопатит их все, то найдёт в них не то что секрет перемещения между мирами, но, наверное, и какой-нибудь рецепт вечной жизни...

За столом восседал седовласый мужчина преклонных лет со строгим лицом профессора, который на экзамене вымотает из тебя всю душу, прежде чем расщедрится хотя бы на троечку; другой, помоложе, стоял рядом. Этот с виду был всего лет на десять, край — на пятнадцать старше Алексея и почему-то таким же небритым, зато это была первая встреченная им в этом мире особь мужского пола с нормальной короткой стрижкой. Когда посетитель вошёл, молодой закрыл книгу, которую держал в руках, и без всяких «здравствуйте» или «добрый вечер», в лоб, осведомился:

— Что знаешь о магии?

Алексей так опешил, что аж сказал правду.

— Ничего, — признался он.

— Ну и хорошо, — небритый отложил книгу на край стола. — Учить легче, чем переучивать.

Он в упор воззрился на растерянно стоящего перед ним парня пристальными серыми глазами. Алексей мельком заметил залёгшие под ними усталые тени.

— Так. Сейчас слушай очень внимательно, — сказал мужчина. — «Знамение власти» в двух словах: здесь тебе не потребуются никакие особые таланты, кроме хорошей памяти и готовности работать. Много работать, если ты думаешь, что магия не сложнее, чем балаганные фокусы, то, боюсь, мы не поладим. Вообще, научиться может любой, только подумай хорошенько, правда ли ты этого хочешь...

Мужчина сделал короткую паузу и взял что-то со стола.

— Магия — это карандаш, — сказал он, продемонстрировав означенный предмет. — Чем больше им пишешь, тем короче он становится. С волшебством то же самое — оно позволит тебе делать множество впечатляющих вещей, но будет укорачивать твою жизнь. На самом деле, всё несколько сложнее, но это пока несущественно, в целом дела обстоят так: чем больше колдуешь — тем меньше живёшь. Средний сильванский волшебник в мирное время живёт лет от тридцати пяти этак до пятидесяти, зависит от человека.

Примерно на этом моменте до Алексея дошло, почему стражник смотрел так странно.

Ах, вот как оно всё непросто...

— Другое дело, что во время учёбы тебе колдовать почти не придётся, — продолжал мужчина. — Вот если решишь стать волшебником насовсем и дашь присягу, то там уже никуда не денешься, маги — народ подневольный. Оставить службу, кстати, тоже не сможешь, это на всю жизнь. Зато, стоит сказать, получишь внушительное жалование и станешь значительной персоной...

Ещё бы нет! Если бы за добровольное сокращение своей жизни где-то вдвое ещё и недоплачивали...

— Плюс жильё и пособие на время обучения, само собой. Да, и тебе следует знать, что если ты начнёшь учиться и вдруг передумаешь, то в любой момент до присяги сможешь бросить, это не карается, хотя пару формальностей уладить будет нужно. Но я всё-таки советую тебе хорошенько подумать уже сейчас, просто чтобы даром не тратить моё и своё время. Пока всё понятно?

Алексей был несколько оглушён не сразу смог ему ответить. Он ожидал увидеть алхимическую лабораторию, людей в мантиях, волшебные палочки, всю эту мишуру — что угодно, но только не очень серьёзного, очень спокойного человека, совершенно бесстрастно предлагающего ему должность, на которой он будет получать кругленькие суммы за то, чтобы в итоге умереть молодым.

Да уж, не Хогвартс.

С другой стороны, сквозь противоречивые эмоции пробивалась одна-единственная здравая мысль: а что ты теряешь? Ты же слышал — он сказал, ты сможешь выйти из игры, когда захочешь. К тому же у тебя будут крыша над головой и средства к существованию, не говоря уже о доступе ко всем вот этим богатствам на полках...

Он наконец совладал с собой и твёрдо сказал:

— Понятно. Я хочу остаться.

Небритому мужчине, кажется, этого было вполне достаточно. Он спокойно кивнул и обратился к сидящему за столом:

— Господин Гедреф, запишите его, пожалуйста.

— Вообще-то, у нас набор в середине зимы, — сварливо напомнил седовласый, который всё это время поглядывал на странного неопрятного пришельца с неприкрытым подозрением.

— Вам не кажется, что мы не в том положении, чтобы отсылать учеников прочь? — невозмутимо возразил второй. — Те, кто у нас есть, всё равно начали в разное время. Я займусь им отдельно.

Господин Гедреф взглянул на коллегу с неодобрением.

— Бран, так не учат! — осуждающе заметил он. — Вы возитесь с ними, как гувернантка!..

Небритый чуть усмехнулся.

— Гувернантка! Мне нравится, я запомню. Будьте добры, запишите его наконец.

Господин Гедреф вздохнул в знак своего бессилия, извлёк из ящика стола пугающих размеров гроссбух и, раскрыв его, сухо потребовал:

— Имя?

— Алексей Кирин, — назвался Алексей и запоздало задался вопросом, не будет ли его имя странно звучать для здешнего уха. Мог бы и догадаться заранее прислушаться к фамилиям местных и придумать себе какую-нибудь... более подходящую к обстановке!..

Ему показалось, что мужчины перед ним переглянулись.

— Ещё один? — непонятно к чему хмыкнул господин Гедреф, но всё же невозмутимо принялся вносить запись в свой гроссбух. Мельком глянув на страницу, Алексей разобрал выведенное аккуратным крупным почерком: «Лексий ки-Рин».

— Алексей, — машинально поправил он.

— Так я и записал, извольте посмотреть! — брюзгливо бросил господин Гедреф. — Я, к счастью, на слух пока не жалуюсь!

Что поделать? Пришлось пару раз глубоко вдохнуть и смириться. Алексей подозревал, что, если он попытается спорить, его заворчат до смерти, да ещё, того и гляди, невзлюбят на будущее, а этого ему было совсем не нужно. Лексий так Лексий, ки-Рин так ки-Рин, если этого требует причудливая местная орфография...

— Я Бран Ле́йо, — представился молодой. — Будем знакомы. Откуда ты?

Алексей почувствовал себя полным идиотом из-за того, что не потрудился заранее придумать ответы на вот такие вот базовые вопросы, которые задают друг другу при встрече. Как бы то ни было, отступать было поздно.

— С севера, — ляпнул он что-то, близкое к правде. — Из города на побережье...

И внутренне на всякий случай приготовился быть раскрытым и выдвореным прочь, потому что понятия не имел, найдётся ли на северном краю здешних карт хоть какое-нибудь море. Чёрт побери, Алексей, ты вообще когда-нибудь пробовал сначала думать, а потом говорить?..

— Из Гелльса, что ли? — уточнил господин Гедреф.

Алексей внутренне выдохнул. Гляди-ка ты, угадал.

— Из окрестностей, — уклончиво ответил он, поклявшись себе, что при первой же возможности найдёт в этой библиотеке географический атлас.

Бран на мгновение задумался о чём-то и поинтересовался:

— А́ртур, какой сегодня день?

— Девятое второй, — отозвался господин Гедреф. — А вы, я вижу, снова без выходных?..

— Зачем они мне? — отмахнулся господин Лейо. — Хорошо, значит, завтра ты свободен. Можешь пока город посмотреть... — он с ног до головы окинул Алкексея оценивающим взглядом, — ты ведь, я так понимаю, только приехал. А с начала новой декады посмотрим, что с тобой делать.

Он вернул иллюстрировавший его метафору карандаш на стол, взял в руки свою книгу, провёл пальцами по корешку и поставил томик на пустое место на полке.

— Пойдём, познакомлю тебя с товарищами по учёбе. Твою комнату тебе потом слуги покажут.

Алексей безропотно подчинился. Когда они вышли в коридор, Бран снова заговорил:

— Так, значит, ты из Гелльса. Как там море? Пока не замёрзло?

Алексей только успел порадоваться тому, что неловкие вопросы наконец закончились.

Так. Не паникуй. Просто представь себе, что ты на экзамене, к которому не готов: пытайся мыслить логически, если не можешь — угадывай, но, главное, выгляди уверенно, и как-нибудь обойдётся.

— Да какое там, — хмыкнул он. — Осень ведь только началась, рано. Мы, конечно, север, но не настолько же...

По лицу господина Лейо нельзя было прочитать ровным счётом ничего. Они сделали пару шагов в молчании; потом Бран сказал как будто бы между прочим:

— Кстати, мои соболезнования по поводу смерти господина Рина. Он ведь не включил тебя в завещание, правда? Об заклад бьюсь, что нет, иначе тебя бы сейчас тут не было...

Рин... Ки-Рин. Ох, его что, приняли за родственника реально существующего человека? Чёрт, кажется, выкручиваться из всего этого будет сложнее, чем он рассчитывал...

Алексей решил до последнего стараться сохранить хорошую мину при плохой игре.

— Увы, — вздохнул он с приличествующим случаю градусом уныния.

Господин Лейо резко остановился посреди коридора и повернулся к новоявленному ученику лицом.

— Ладно, довольно, — сказал он. — Гелльс — единственный порт на Северном море, который не замерзает. Это залог процветания города и повод для его бесконечной гордости, любой, кто родом из тех мест, просто не может этого не знать. А Август Рин пребывает в добром здравии, по крайней мере, так дело обстояло вчера, когда он отбывал из Урсула обратно домой…

Алексей стоял перед ним, боясь вздохнуть, и отчётливо осознавал, что этот экзамен он провалил полностью. С трудом слыша слова Брана из-за безумно колотящегося сердца, он судорожно искал пути к отступлению...

Но этот мир не спешил оскудевать на сюрпризы.

— Расслабься, — спокойно сказал господин Лейо. — Мне нет дела, кто твой отец и откуда ты родом. Свою историю оставь при себе. То есть нет, если ты, скажем, преступник в бегах, то здесь тебя всё равно найдут, так что советую поискать место получше. Но если тебе просто нужна хорошая работа и если ты готов заниматься ей на совесть, оставайся. Просто почитай в библиотеке что-нибудь по теме, чтобы в другой раз врать поубедительнее. Кстати, о тех книгах, которые ты не выносишь из читального зала, можешь даже не сообщать господину Гедрефу, только не забывай возвращать их на место. И учти: если я пойму, что ты здесь не для того, чтобы учиться — выгоню. Уж поверь, такие вещи от меня не скроешь.

И, не дожидаясь, пока Алексей придёт в себя, Бран открыл дверь, рядом с которой они стояли, и жестом пригласил его войти.

В небольшой и очень уютной гостиной было ровно два человека — один, бессовестно рыжий, закинув ноги на подлокотник, возлежал поперёк кресла у горящего камина, второй, подперев щёку кулаком, читал под поставленной на подоконник лампой. Оба подняли головы посмотреть на вошедших, и тот, что устроился в кресле, присвистнул с радостным удивлением.

— Мальчики, это ваш новый друг, — будничным тоном объявил господин Лейо. — Зовут Лексий ки-Рин. Будьте хорошими детьми и не обижайте его, а у меня ещё полно дел, так что я пошёл. Может, завтра появлюсь за обедом, если окажусь рядом.

И он исчез, оставив их втроём.

Рыжий немедленно вскочил на ноги, подбоченился и, гордо глядя на застывшего на пороге Алексея с высоты своего добро если не двухметрового роста, надменно произнёс:

— Ну что ж, сударь, позвольте мне рекомендовать себя! Моё имя Ларс Оттар Халогаланд…

Он не выдержал позы и тут же сам рассмеялся первым.

— Не трудись запоминать, — сказал он вполне человеческим тоном и протянул Алексею руку. — Просто Ларс. Рад встрече, Лексий.

После того, как они обменялись рукопожатиями, Ларс кивнул на своего товарища, делающего вид, будто он погружён в книгу, и откровенно игнорирующего происходящее:

— А этого нелюдимца зовут Элиас. Не принимай на свой счёт, он всегда такой.

Элиас даже головы не повернул, но вполне отчётливо фыркнул. Алексей не мог толком разглядеть его лицо, только спину и затылок с небрежно завязанным пучком тёмно-русых, чуть вьющихся волос, но даже эти его затылок и спина уже излучали столько враждебности, что познакомиться поближе Алексея что-то не тянуло...

— Стой, — вдруг с наигранным испугом встрепенулся Ларс, — пожалуйста, только не говори, что вы, ки-Рины, все так себя ведёте!

«Вы, ки-Рины»...

Н-да.

Алексей вдруг отчётливо осознал, что первой книгой, которую он завтра возьмёт в библиотеке, будет даже не труд по географии, а какой-нибудь справочник местных известных фамилий, потому что такие совпадения случайными не бывают. За всем этим явно что-то крылось, и господин Лейо был прав: если Алексей хочет на какое-то время остаться здесь, ему придётся многое узнать…

Кто-то из слуг пришёл проводить нового жильца в его комнату. Похоже, вся местная прислуга была вышколена на славу, но даже вросшее в это лицо бесстрастно-вежливое выражение на секунду пошло удивлённой рябью, когда Алексей сказал, что у него нет багажа — да, совсем нет. Слуга провёл Алексея по этому крылу здания — весь дом целиком был слишком велик для подробной экскурсии вот прямо сейчас, — показав ему разные стратегически важные места, и наконец открыл перед гостем, то есть теперь уже, кажется, новым жильцом дверь маленькой комнатки без окон.

Комната едва ли могла соперничать размерами с их кухней в общежитии, да и из обстановки в ней, по сути, имелись только письменный стол, стул, печка в углу да кровать... Зато кровать была только одна — одна! После неполных трёх лет в общаге возможность иметь хотя бы кусочек личного пространства, который не придётся ни с кем делить, в любой ситуации заставляла Алексея чувствовать себя лучше. Он был сыт по горло соседями, которые слушают музыку, трындят по телефону и водят в гости друзей, не давая толком ни поспать, ни поучиться...

Наконец оставшись один, он сел на постель поверх покрывала и понял, что лучше последует совету Скарлетт О’Хары и подумает обо всём этом завтра.

Кровать была мягкой и чистой, она не грозилась развалиться под весом лежащего или укусить его каким-нибудь особо наглым клопом — в сравнении с дешёвыми провинциальными гостиницами это казалось верхом мечтаний. Вымотанный долгой дорогой и постоянной необходимостью что-то скрывать, Алексей заснул быстро. Когда он снова открыл глаза, ему показалось, что прошло всего несколько секунд, и, чтобы в этом разувериться, пришлось высунуться в коридор и увидеть в окне утро. Часов на запястье всё-таки здорово не хватало…

Как и расчёски с бритвой. В комнате было зеркало над туалетным столиком с тазом и кувшином для умывания, но Алексей что-то побаивался в него смотреть. Надо будет сегодня найти какую-нибудь цирюльню, всё-таки гулять в таком виде по столицам — не дело. Правда, денег у него кот наплакал, а коты — они народ волевой и слёзы почём зря лить не станут...

Ладно. С этим можно будет разобраться чуть позже. В первую очередь нужно было наконец придумать себе легенду. Да, и прояснить свою степень родства с этим, как его, Элиасом тоже не помешало бы...

Вполне ожидаемо, господин Гедреф в своей библиотеке уже успел составить о новом ученике не лучшее впечатление и встретил его холодно. Алексею пришлось выслушать пространную лекцию о том, что многие из собранных здесь книг обладают большей ценностью, чем он сам и весь его род до пятого колена, о том, что их надо уважать, беречь и лишний раз на них не дышать; о том, что если какого-то несчастного смертного угораздит испортить одно из драгоценных старинных изданий, то ему лучше заранее написать завещание и попрощаться с родными и близкими, et cetera et cetera et cetera. Слова, конечно, были немного другими, но суть — та самая. Впрчоем, очень может быть, что это была стандартная формула, которой запугивали всех новеньких. По крайней мере, когда Алексей клятвенно заверил, что он всё понял и обязуется вести себя хорошо, библиотекарь несколько смягчился и указал ему, в каких частях комнаты что находится: науки точные, науки гуманитарные, художественная литература... Это, конечно, не очень помогало, Алексей подозревал, что среди всех этих стеллажей можно заблудиться на долгие годы и одичать, если отправиться в их дебри без карты. Но на филфаке их, к счастью, учили работать с картотеками, да и господин Гедреф в конце концов смилостивился до такой степени, что сообщил о своей готовности оказывать новенькому помощь. Конец предложения в духе «если уж кто-то такая бестолочь, что не сможет справиться сам» вслух озвучен не был, но явно подразумевался.

Алексей немедленно воспользовался этим разрешением, чтобы осведомиться, есть ли во всей этой невероятной сокровищнице что-то вроде родословных книг, и его отослали к «Генеалогии лучших людей», внушительному изданию со свежими, ещё похрустывающими страницами. На титульном листе значилось, что справочник переиздаётся раз в каждые два года. Ого, да они тут, кажется, слегка повёрнуты на своей знатности…

Полку с географическими атласами он нашёл сам. Первым делом Алексей отыскал в приглянувшемся путеводителе по Сильване тот самый Гелльс — в конце концов, нужно же было познакомиться со своей родиной. В целом книга повторяла слова Брана: Портовый город... Навигация круглый год... Китобойный промысел... Процветающая торговля с Оттией и Пантеем... Так, опять эти Пантей и Оттия! Нужно разобраться.

В одном из углов библиотеки был устроен небольшой читальный зал из нескольких письменных столов, за один из коих Алексей и уселся, выстроив вокруг себя целую крепостную стену из книг. Он раскрыл разворот путеводителя с большой и подробной картой Сильваны и прилегающих к ней земель. Море охватывало страну с юга и с запада (там, на западном побережье, кстати, и располагался Гелльс); к востоку лежали Степи, которые были Алексею уже слишком хорошо знакомы, а на севере проходила граница с Оттией. Загадочная страна не поместилась на эту карту целиком, но даже по кусочку было понятно, насколько она обширнее, чем её сосед. Пантей — тот не попал «в кадр» вовсе, так как лежал за Северным морем, к юго-западу от сильванских берегов.

Жирная точка Урсула отыскалась в восточной половине страны — не слишком далеко от оттийской границы, куда ближе к Степям, чем к морю…

Вспомнив, зачем он здесь, Алексей вернулся к страничке про Гелльс и его окрестности и наугад выбрал себе место рождения — судостроительный городок под названием Дильт. Чем-то он ему приглянулся.

Отлично, родина имеется. Теперь — имя.

Алексей решительно взялся за «Генеалогию лучших людей». Книга была составлена по алфавиту и вмещала несколько сотен фамилий, каждой из которых уделялась страничка мелким шрифтом, в самом крайнем случае — целый разворот. Ему хватило ума не листать наобум, а для начала заглянуть во вступительное слово и выяснить с его помощью массу интересных вещей. Например, что «лучшие люди» с обложки — не просто напыщенный речевой оборот, а местный дворянский титул — причём единственный. Более дробного деления не существовало. Чтобы понять, кто по статусу выше, кто ниже, приходилось ориентироваться по размерам состояния или по древности рода, тут уж кому как нравилось. Более того, все эти знания, похоже, оставалось только постоянно держать в голове — ну, или сверяться с родословными книгами.

Так вот почему их так часто переиздают — мало ли, у кого где родится наследник, чей род пресечётся, а кому, наоборот, пожалуют дворянство. Да и разве же всё упомнишь? Что и говорить, светским человеком в этих краях, наверное, быть непросто...

Алексей перевернул пару страниц и наткнулся на расшифровку принятых в книге обозрачений. Кроме прочего, там толковались приставки перед фамилиями, и его взгляд сам собой упал на такое знакомое уже «ки-». Ну-ка, что тут у нас? «...данную приставку носит бастард, признанный отцом, но не усыновлённый им. Прибавляется к фамилии отца. Отнимается в случае усыновления или причисления к лучшим людям (подробнее о процедуре пожалования титула лучшего человека — в приложении на странице…)»

Алексей закрыл книгу и какое-то время посидел, глядя прямо перед собой.

Ну, привет, Лексий ки-Рин из Дильта. Может быть, со своим биологическим отцом ты никогда и не встретишься, зато сцену радостного воссоединения с полубратом можешь устроить хоть сейчас. Только музыки из «Санта-Барбары» и не хватает.

Как будто он и так не был сыт по горло половинчатым родством. Нет, спасибо, Зинки хватило, а та, между прочим, хотя бы не крысилась при первой же встрече безо всякой причины. То есть ладно, в день их знакомства Зинаиде было трое суток от роду, но, в конце концов, что это меняет…

Алексей взял себя в руки, успокоился и нашёл в «Генеалогии» страницу, озаглавленную гордым коротким «Рин».

Уже после прочтения по диагонали ему стало понятно, что у него губа не дура и он умеет выбирать, к кому записаться в бастарды. Нынешний господин Рин, тот самый, который Август, был очень богат, и число поколений у него за спиной внушало невольное уважение. Не зная, что обо всём этом думать, Алексей машинально скользил взглядом по строчкам: пятьдесят с лишним лет возраста, одна покойная жена и один развод, трое своих детей, ещё трое приёмных... Интересно, эти тоже раньше носили своё законное «ки-»?

Алексей хотел было отложить книгу в сторону, но вдруг передумал и углубился в её конец. Кем бишь назвался этот Ларс Оттар?.. Он немного порылся в разделе на «Х» и отыскал там Халогаландов. Лучше бы, конечно, было этого не делать, потому что это семейство по древности, то есть, читай, по знатности превосходило даже Ринов, а Ларс при этом был не обиженным жизнью незаконнорождённым сыном, а единственным наследником мужеского полу... нет, стойте, стойте, даже не наследником, а и того круче — в свои двадцать два единственным совершеннолетним мужчиной в роду.

Ну здорово.

И как теперь обращаться к этому парню? И стоит ли вообще? Вчера он, конечно, не смог вести себя по-господски, даже когда попытался, но мало ли, кто их вообще знает, этих самых лучших людей…

Алексей на всякий случай снова полез в начало книги, чтобы посмотреть, какие обращения полагаются местным благородным, но не успел.

— Я так и думал, что ты здесь. Готовься к тому, что, как начнёшь учёбу, будешь иногда даже здесь ночевать...

Господин Халогаланд был лёгок на помине. Алексей спешно спрятал «Генеалогию лучших людей» под первым подвернувшимся под руку трудом по географии, но не был уверен в том, что Ларс ничего не заметил, потому что его яркие зелёные глаза странно сверкнули.

— Ты как, очень здесь занят? — его тон, впрочем, остался таким же беззаботным. — Я просто подумал — если ты в первый раз в нашем медвежьем углу, я мог бы немного показать тебе город. Такую красоту на улице нельзя упускать, она вряд ли продержится долго. Начитаешься, когда дожди зарядят.

И как-то совершенно не обидно, без всяких неприятных намёков, добавил коротко:

— Заодно могу порекомендовать портного, если тебе нужно.

— Денег нет, — с грустью признался Алексей и только постфактум осознал, что сказал это не такому же нищему одногруппнику в коридоре перед парой, а наследнику весьма знатного семейства. Чёрт побери! До чего же сложно в этом классовом обществе! Вот стоит перед тобой вполне симпатичный рыжий парень, который запросто болтает с тобой на равных, а ты думаешь только о том, что он — богач и дворянин...

— Ой, это не беда, — весело хмыкнул Ларс. — Если Бран будет за обедом, попроси, чтобы выдал тебе пособие вперёд. Этого по правилам, конечно, не очень можно, но он всё понимает...

Бран был, так что в итоге они обедали вчетвером.

Зрелище, на самом деле, было то ещё: в необъятной столовой со шпалерами на стенах и огромной хрустальной люстрой стояло два стола, таких длинных, что с одного конца на другой, наверное, приходилось кричать, а из армии стульев было занято всего четыре. Алексею стоило немалого труда сдерживать себя и вслух не выдать что-нибудь вроде «Серьёзно? Как, и это — все?». Слова «школа волшебников» вызывали у него в воображении Распределительную шляпу, четыре факультета и толпы учеников, но реальность заявляла, что снова сделает всё по-своему. С другой стороны, недоумевал Алексей, дом ведь огромен, да хотя бы эта самая столовая — ведь не просто так же она поражает воображение! Архитектурные масштабы прозрачно намекали, что когда-то — по крайней мере, в прошлом — магия была куда как более популярной стезёй...

За обедом Ларс весело болтал какую-то непринуждённую бессмыслицу, так что даже Элиас раз или два невольно улыбнулся его словам. Бо́льшую часть времени он, впрочем, сидел напротив Алексея с самым мрачным видом. Хотя этот парень, наверное, казался угрюмым вообще всегда, похоже, это было особенностью черт его лица, диковатых и резких — они сами по себе выглядели так, словно он в любой момент готов нахмуриться, дай только повод. У него были очень светлая кожа, острые скулы и бледно-зелёные глаза, которые смотрели на что угодно, но только не на Алексея — «братец», видно, был из тех, кто предпочитает не замечать того, что им не по нраву. Ладно, чёрт с ним, не ищет ссоры — спасибо и на том. Алексею, если честно, было ни горячо ни холодно от его неприязни. Пусть себе чувствует что хочет.

Ларс с Элиасом оба говорили Брану «ты», и, когда Алексей невольно, сам того не заметив, тоже так к нему обратился, никто его не одёрнул. После обеда новый ученик заговорил о деньгах, и Бран без лишних расспросов привёл его в свой кабинет и под подпись выдал ему какую-то сумму. Алексей всё ещё понятия не имел, много это или мало, потому что ещё не разобрался, что здесь сколько стоит, но надо же было с чего-то начинать, поэтому он нашёл Ларса и спросил у него, в силе ли ещё его приглашение. Да, совершать моцион в своём нынешнем виде на пару с высокородным юношей казалось чем-то совсем уж декадентским, но узнать, где что находится, уж точно было не лишним, а ещё ему нужен был портной. Да, определённо, отправиться на эту экскурсию стоило уже хотя бы ради одного только портного.

— В силе, конечно! — весело заверил Ларс и пояснил:

— Я тут проверку по истории провалил, завтра вторая попытка, так что, сам понимаешь, сегодня — лучшее время для прогулок...

Стоило ему это сказать, как Алексей сразу ощутил, что, несмотря на всю социальную разницу, между их душами определённо есть родство. Ему ли было не понять чувства студента, готового за день до экзамена заниматься уборкой, танцами, благотворительностью — да чем угодно, лишь бы не учить...

Алексей с истинным благородством решил, что помочь коллеге в нелёгком деле прокрастинации — его долг и святая обязанность, и они отправились осматривать город.

Тур начался с территории школы. Ларс рассказал ему немного про это место — про то, что раньше детей лучших людей готовили здесь в какой-то особый элитный полк, пока прадед нынешнего царя, его величества Клавдия, не решил, что найдёт для построек лучшее применение. Главное здание было спроектировано в форме буквы «П» — от главного корпуса под прямым углом отходили ещё два, невидимые с фасада. Между которыми была устроена гладкая, без травы, площадка, где ученики упражнялись в фехтовании. Ко всему этому прилагались два служебных флигеля и не слишком большой, но совершенно роскошный парк, которому осознанно позволяли зарастать и дичать, потому что идеально ровные лужайки и квадратные кусты — это скучно. Тёмные развесистые тополя походили на ворчливых, но добродушных стариков, и Алексей не мог не признать, что так они симпатичнее, чем регулярно подстригаемые земные.

Созерцая красные кирпичные стены, он всё-таки не удержался и спросил:

— Неужели ты и Элиас — это всё? Только двое?

— Ну, — Ларс неопределённо повёл плечами, — когда я впервые сюда пришёл, было побольше. Человек двадцать, наверное.

— И что же произошло?

Может быть, Алексею просто показалось, а может быть, Ларс и в самом деле поколебался, прежде чем ответить.

— С тех пор год прошёл, — сказал он. — Кто-то присягнуть успел, кто-то испугаться... — он улыбнулся. — Нет, в самом деле, ты же не думал, что найдётся так уж много желающих не дожить до почтенной старости? К тому же в Рутье есть ещё одна школа, она куда старше нашей, да и имя у неё куда громче, поэтому из других городов едут обычно не к нам. Я-то родился в Урсуле, так что...

И, заметив взгляд Алексея, рассмеялся:

— Да ладно, не переживай, трое — это и правда немного, но, подумай, я ведь как-то жил с Элиасом вдвоём. И ничего, вроде до сих пор в здравом уме. Мне, по крайней мере, так кажется.

— Он и правда всегда такой? — поинтересовался Алексей.

— Ну, почти. Но учится он блестяще. Он здесь с прошлой зимы, на год меньше, чем я, но уже меня догнал, представляешь?. И историю, между прочим, сдал с первого раза...

Кстати об истории, какой-нибудь учебник по ней тоже полистать не помешает. И по местной литературе... Нужно же как-то вписаться в культурный фон. Было бы обидно выдать себя, просто ляпнув что-то не то в светской беседе.

Тем временем они успели выйти за кованые ворота и теперь шагали по мостовой.

— Как вам здесь вообще учится? — на самом деле, этот вопрос занимал Алексея с самого начала. — Трудно?

Ларс пожал плечами.

— Ну, не то чтобы очень. Если у тебя хватает силы воли, чтобы заставлять себя учить то, что надо, вовремя, а не откладывать на последнюю ночь, то ты справишься. Если на то пошло, тут многого не нужно, главное — усидчивость: колдуем мы с помощью заклинаний, а их все надо просто зазубривать. Неудобно, знаю, но, увы, только так. Ещё изучаем физику и химию, в будущем году ещё метеорологию с астрономией обещают, потому что Бран настаивает, что нельзя применять магию к миру, если ты не понимаешь, как он работает... Да, философия и история — для развития мышления и памяти. Хотя в самом начале ты, наверное, как и все, познакомишься с господином Шаумдорфом, эта чаша на моей памяти никого ещё не миновала...

— А это ещё кто? — насторожился Алексей.

— Узнаешь, — с каким-то непонятным сочувствием заверил Ларс. — Надеюсь, ты любишь поэзию.

Да уж, звучало интригующе.

Совсем скоро Алексей выяснил, что их школа находилась в сердце Урсула — в самой роскошной, пышной и впечатляющей его части. Ларс рассказывал понемногу обо всём интересном, что попадалось им по пути, Алексей внимательно слушал и усердно кивал, хотя имена архитекторов и ссылки на исторические события ничего не могли ему сказать. Смотреть глазами это, к счастью, не мешало, а посмотреть было на что. Господин Халогаланд водил нового знакомого, так сказать, по историческому центру, показывая ему памятники полководцам и поэтам, театр, какую-то площадь, парк, ещё один парк... Урсул вообще был очень зелёным местом — Алексею показалось, что везде, куда парк не поместился бы чисто технически, втискивали хотя бы сквер или, на самый худой конец, клумбу. Когда на пути им встретилось белое, степенное здание с витражными окнами, вызвавшее в памяти Алексея яркую картинку толпы и хора в жёлтом, Ларс пояснил, что это храм. Интересно, что здесь за религия? И… всё-таки, тогда, в первый день, знала ли та девушка, кто он?..

По случаю выходного погожего дня многие горожане совершали моцион; Ларс изящно здоровался с некоторыми из них привычным наклоном головы, и тогда Алексей гадал, сильно ли он дискредитирует его, маяча сбоку своей, мягко говоря, странноватой физиономией. Впрочем, кем бы ни были спутники господина Халогаланда и как бы они ни выглядели, они, наверное, в любом случае меркли и терялись на его фоне…

Ларс и правда был красавцем. Его высоченный рост не слишком бросался в глаза, потому что он был хорошо сложен — широкие плечи, узкая талия, да ещё и безупречная осанка... Две прядки обстриженных чуть выше плеч волос, идущие от висков, были схвачены на затылке в маленький хвостик; правильное лицо мог бы испортить разве что длинный нос, но даже эта деталь в халогаландовском исполнении скорее добавляла ему шарма. Яснее всего дворянина, то есть, пардон, лучшего человека, выдавали, пожалуй, движения и походка — такой уверенной лёгкостью и непринуждённостью жестов, наверное, могут похвастаться только те, у кого с самого детства не было причин в себе сомневаться...

Но самым странным было то, что в остальном Ларс Оттар Халогаланд вёл себя как самый обычный смертный. Болтал (иногда, может быть, даже самую капельку слишком много), смеялся (и смешил других — Алексей постоянно ловил себя на том, что хохочет над очередной его шуточкой, напрочь забыв «Генеалогию» с её сословными предрассудками) и совсем не пытался задирать свой особенный нос...

Признаться честно, Алексей получил от экскурсии массу эмоций, но чёткого представления о столице не составил — просто потому, что от обилия впечатлений у него голова шла кругом. Но одно всё-таки было несомненно: Урсул был очень красив... и даже при свете яркого осеннего дня не перестал напоминать Петербург. Лепниной и колоннами на разноцветных фасадах, атлантами под балконами, сочностью парков, цепочками фонарей… Всем сразу и ничем в особенности. Разом и знакомый, и чужой, будто во сне.

Ах, ну да, а ещё Алексей теперь знал пару мест, где можно было выпить, потому что таковые тоже входили в краткую обзорную экскурсию — правда, сегодня только снаружи, — и Ларс рассуждал о них, как знаток. Впрочем, в самом деле — он же местный, ему положено…

Заключительным аккордом их прогулки стал царский дворец — и какой же мощный это был аккорд! Доминирующий над площадью, которая размерами не уступила бы Дворцовой, он выглядел как плод гения архитектора, которому велели каким-то невозможным образом соединить титаническое с изящным, и, что самое удивительное, ему удалось. На солнечном жёлтом фасаде чистым снегом выделялись белые лепные украшения; стройные колонны держали на плечах балконы, искрами брызгал, отражаясь в оконных стёклах, предвечерний свет…

— Потрясающе, правда? — сказал Ларс, выводя его из благоговейного созерцания. — Что скажешь о таких соседях?

— О чём это ты? — искренне удивился Алексей.

— А, понятно, ты давно уже потерялся, да? — весело фыркнул господин Халогаланд. — Ну что ж, чтобы ты знал — наша школа вон там, прямо за дворцом. Он что-то вроде квадрата со внутренним двором, и задняя стена выходит аккурат на ограду нашего парка.

Ладно, что ж, за последнюю неделю или около того Алексей уже как-то попривык к разным неожиданностям. Близкое соседство с самым настоящим монархом? Почему бы и нет.

— Очень удобно, на самом деле, — заметил Ларс. — Можно, например, наносить неофициальные визиты фрейлинам царевны. У нас в ограде даже есть подходящий лаз, чтобы не идти кругом… — он подмигнул. — Если не решишь бросить всё это волшебство уже через пару декад — доверю тебе страшную тайну его местонахождения.

Алексею показалось, или это правда звучало как предложение дружбы?

Ларс исполнил и последнюю часть своего обещания — направил Алексея в лавку, где тот наконец мог одеться по здешней моде. Там они и расстались.

— Удачи, — пожелал Ларс. — Надеюсь, потом нигде не заблудишься, и лучше не приходи слишком уж поздно. Вообще-то ты можешь распоряжаться собой, как хочешь, но Бран будет недоволен, если ему попадёшься. Он немного странный, но это обычное дело, мне уже кажется, что все волшебники странноваты… Ты увидишь, тебе самому захочется быть у него на хорошем счету. Если честно, его укоризненные взгляды — часто то единственное на свете, что вообще может заставить меня преодолеть лень...

Он помолчал и улыбнулся.

— Нет, всё-таки здорово, что ты появился. Втроём веселее... Об заклад бьюсь, тебе у нас понравится.

Алексей надеялся, что так и будет.

Правда, смолчал о том, что не планирует задерживаться слишком надолго.

Говорят, когда человек строит планы, боги смеются.

Только ленивый ещё не сравнивал время с рекой, благо, аналогию можно при желании развёртывать хоть до бесконечности. У Алексея было что-то вроде аллергии на избитые метафоры, но на сей раз он не мог описать того, что с ним произошло, никак иначе: время затянуло его в пенящийся, шумящий водоворот, с которым было совершенно бесполезно спорить.

Когда он наконец вынырнул обратно, в Урсуле вовсю вступала в свои права бесснежная городская зима.

Он пробыл здесь всю осень. Всю чёртову осень! Причём всё это время честно был чем-то занят — вот только ни на шаг не сдвинулся с места.

Проблема была в том, что он ничего не нашёл.

Сначала Алексей опасался бывать в библиотеке каждый божий день, но, когда никто не подошёл к новенькому с вопросом, чего это он туда зачастил, стал смелее. По вечерам он допоздна сидел, чихая от пыли, и, тоскуя по поисковым системам родного двадцать первого века, пытался найти хоть что-то. Искал в картотеке по всем ключевым словам, какие только мог придумать: устройство мира. Устройство вселенной. Транспорт. Перемещения. Тщетно: сколько толстых, пыльных и, без сомнения, ценнейших книг он ни поднял, ни в одной не было ни словечка о параллельных мирах. Даже здешний романтизм со своим обязательным двоемирием, бывший как раз в самом разгаре, и тот устремлял мечты томно вздыхающих героев не куда-то в нездешнее и эфирное, а в разные вполне реальные, хотя и географически отдалённые места, к девственной природе, диковинным обычаям и прочей экзотике…

Выводов напрашивалось два: или он ищет не там, где надо, или того, что он ищет, просто нет.

Что, если путешествия между реальностями в этом мире — такая же фантастика, как и в его собственном? Что, если никто здесь не только ничего о них не знает, но и в них не верит?

Конечно же, самым умным было бы пойти к Брану и просто спросить. Алексей боялся доверять кому бы то ни было слишком сильно, но в Бране Лейо было что-то такое — как во взрослом, к которому ты ребёнком бежишь за советом и помощью, когда с чем-то не справляешься сам. Иногда, встречаясь взглядом с его спокойными серыми глазами, Алексей думал, что из всех людей, которых он встретил здесь, в Сильване, именно этот, возможно, был единственным, кто способен понять его историю и принять её всерьёз…

Но Алексей не решался.

Когда он наконец это сделает, пути назад не будет. Предугадать реакцию Брана он не мог, зато знал, что, если придётся бежать, то он понятия не имеет, куда. Дни шли за днями, гора впустую перелистанных книг росла, и Алексею всё труднее было заглушить внутренний голос, твердящий: «Трус! Так ты хочешь домой или нет?!» — но открыться кому-то ему недоставало храбрости.

Если он думал обо всём этом слишком долго, то впадал в отчаяние, поэтому Алексей малодушно прятался в повседневные дела. В конце концов, нужно было разыгрывать прилежного ученика — его ведь предупредили, что бывает за недостаток усердия. Что ж, уж чему-чему, а изображать добросовестную учёбу Алексея жизнь научила…

Предсказание Ларса сбылось: сразу после выходных, на третий день пребывания Алексея в школе, Бран торжественно познакомил его с господином Мартином Шаумдорфом. То есть личной встречи не получилось, потому что знаменитый литератор умер пару десятилетий тому назад, но его наследие жило — в виде одной широко известной классической поэмы. Такой, на самом деле, неслабой. Когда Алексей впервые увидел томик «Знамения власти», то не смог не хмыкнуть: и это его-то Бран собирался пересказать в двух словах?..

— Это надо выучить наизусть, — как бы между прочим сказал господин Лейо, пока Алексей изучал обложку и титульный лист.

Алексей не уронил книгу только потому, что господин Гедреф достаточно ясно дал ему понять, что бывает с людьми, проявившими недостаточно уважения к его библиотечным сокровищам.

— Целиком? — только и сумел уточнить он.

— Ну да, — совершенно спокойно подтвердил Бран. — Не осилишь — значит, и дальше тебе надеяться не на что. От тебя требуется уметь рассказывать её от начала до конца, всю за раз, не прерываясь, с точностью до слова. Можно без выражения, у нас не школа ораторского мастерства. Вас тут так мало, что я всё равно каждого учу отдельно, так что сроков задавать не буду, но лучше не тяни, хочу увидеть, на что ты спосбен. Как будешь готов — скажи.

Алексей тряхнул головой.

— И вот к этому сводится учебный процесс?

— На ближайшее время — да, других заданий не будет, — кивнул Бран. — Считай это чем-то вроде растянутого во времени вступительного экзамена. Ну, если вдруг заскучаешь, то библиотека в твоём распоряжении.

О, библиотеку Алексею ещё только предстояло оценить по достоинству.

Ладно. Хорошо. Экзамен так экзамен. Он уединился со «Знамением власти» у себя в комнате и постарался свыкнуться с мыслью о том, что им двоим предстоит ещё очень много времени провести вместе.

Для начала надо было хотя бы его прочитать. Как выяснилось из вступительного слова, основой для сюжета послужили предания о древнем полулегендарном короле-волшебнике, этаком короле Артуре и Мерлине в одном лице. Монарх якобы (потому что учёные до сих пор спорили, существовал ли этот легендарный Гэйнор как личность) объединил несколько мелких раздробленных княжеств, чтобы сколотить из них единое королевство, впечатляюще могущественное для своего времени. Интригующая историческая справка обещала, что хотя бы скучно точно не будет, и не солгала: в шестистишиях поэмы уместились и героизм с предательством, и звенящие мечами битвы, и впечатляющее колдовство, а над душещипательной сценой гибели красавицы Финнавар Алексей, наверное, и вовсе разрыдался бы, будь он девчонкой...

И всё равно, перспектива зубрить вот это всё наизусть поневоле заставляла усомниться в ренессансном постулате о безграничных возможностях человеческого разума.

Ничего. Глаза боятся, а руки делают. Повторное прочтение поэмы, на сей раз вслух и с расстановкой, помогло выяснить, что вся она от первого слова до последнего умещается в пятьдесят минут или что-то вроде того. Тот же «Евгений Онегин», например, по воспоминаниям Алексея, длился часа три, а то и больше, но учили же его люди на спор!

Уже после первых нескольких страниц, вызубренных наизусть, Алексей понял, что это, кажется, были сверхлюди.

На другой день за завтраком он спросил у Ларса:

— Это вообще возможно?

— Как, ты прочитал «Знамение власти» и не вынес оттуда главного урока, что нет ничего невозможного? — рассмеялся тот. — Да. Я сам проверял. В наш набор Бран дал нам на всё про всё две декады, в итоге сдали все, хоть и не с первого раза. Я думаю, Бран просто хочет знать, чего потом от тебя требовать. Во-первых, конечно, посмотреть, как у тебя с памятью, потому что она — наш первый инструмент, но ещё и понять, что ты вообще за птица. Начнёшь ли заранее или оставишь всё на последние дни, уверен ли в своих силах. Будешь ли пытаться поскорее сдать эту поэму, толком не доучив, или сначала убедишься, что правда готов...

Он улыбнулся.

— В общем, просто учи и получай удовольствие от прекрасного слога. Да, по себе знаю, скоро тебя от этого «Знамения» так затошнит, что смотреть на него не захочешь, но это пройдёт. Зато потом сможешь выигрывать пари. Или поражать дам в самое сердце, декламируя им самые проникновенные моменты...

Ларс сделал глубокомысленную паузу.

— Но только не моей старшей сестре. Она Шаумдорфа на дух не переносит. Вечно твердит, что герои обращаются с женщинами как с вещами, и прочее в этом роде…

Время, свободное от «Знамения» и тщетных поисков того, зачем он вообще сюда пришёл, Алексей посвящал самообразованию. Невежество могло повлечь за собой неудобные вопросы, и ему в последнюю очередь хотелось погореть на какой-нибудь ерунде. Намеченная программа получилась гуманитарной: история, религия, литература, искусство в целом, причём и классические, и современные. Человек существует не в вакууме, чтобы сойти за своего, нужно уметь хоть немного поддерживать разговор и понимать шутки...

Алексей был не настолько глуп, чтобы вознамериться изучить всю культуру этого мира в сжатые сроки. Здраво оценив свои силы, он собирался просто пройтись по верхам, но одно тянуло за собой другое, ссылка в предыдущей книге заставляла его искать на полках следующую, и, если честно, процесс затягивал. Он штудировал учебники истории и литературные обзоры за последние десятилетия, листал альбомы с репродукциями известных полотен, новыми глазами смотрел на урсульскую архитектуру... Через какое-то время он интереса ради даже попробовал читать газеты и обнаружил, что стал постепенно вникать в то, что происходит в мире — в этом мире.

Загадочный заморский Пантей на правах передового государства задавал моду всем остальным. Его величество Клавдий был из деятельных монархов и действительно энергично работал работу, а не просто просиживал штаны на троне. Сильванские дипломаты долго и нудно спорили с подданными оттийской королевы Регины, пытаясь решить очередной мелкий территориальный вопрос… На самом деле, от земельных споров между соседями не было спасения вот уже несколько столетий — то есть с тех самых пор, как тогдашний правитель Оттии своей царственной прихотью сделал Сильвану отдельным суверенным государством. Алексею как-то сами вспоминались те двое из почтового дилижанса, не поделившие выросший между их участками куст смородины...

С господином Шаумдорфом они стали настолько близки, что Алексей решил, что настало время перейти на «ты», и стал панибратски называть поэта просто Мартином. Алексей продержался в университете своих почти полных три курса, да и в целом на память не жаловался, однако все известные ему техники запоминания лишь немного облегчали процесс, моментами кажущийся просто безнадёжным. Ларс в очередной раз оказался прав, и в какой-то момент Алексею так осточертела проклятая поэма, что ему пришлось на пару дней забросить её и вообще о ней не думать. Да и вечерние изыскания в библиотеке брали своё — практика недвусмысленно показывала, что всё время изучать что-то новое просто невозможно. Нужны были перерывы.

Тут его спасло фехтование — вернее, снова пришедший на помощь господин Халогаланд. В один прекрасный день, когда Алексей окончательно понял, что в этой жизни нужно что-то менять, Ларс предложил:

— Не хочешь присоединиться к нам на площадке? Я за тебя переживаю, в самом деле, нельзя же столько за книгами сидеть.

В тот момент Алексей всерьёз задумался, не учат ли будущих волшебников читать мысли.

На самом деле, ему ещё предстояло это узнать, потому что пока тренировки на площадке за школой были единственным, чем он и остальные двое занимались вместе. Ларс объяснил, что физические упражнения входят в их обязательную программу — именно по той самой причине, что, если целыми днями торчать в четырёх стенах и учить, можно свихнуться. Вот только вместо памятных Алексею по школе кроссов и отжиманий здесь фехтовали на шпагах и мечах, а желающие могли ещё и пострелять из лука, потому что, судя по всему, огнестрельного оружия в этом обществе не использовали. Тот же Ларс был настолько хорош, что мог без шуток расщепить одну свою стрелу другой, как какой-нибудь Робин Гуд, а когда он брал в руки шпагу, Алексей вообще терял всякую способность связно комментировать происходящее. Понятное дело, что отпрыск знатного рода, скорее всего, оттачивал своё мастерство с младых ногтей, но, глядя на его безупречно техничные движения, Алексей подозревл, что не научится так и за сто лет. Да уж, это тебе не подтягиваться уметь...

Тренера ребят звали господин Дели. Когда Алексей с плохо скрытым смущением признался ему, что фехтовать не умеет от слова «совсем», ответ неуловимо напоминал что-то, что он уже слышал:

— Знаешь, сколько у меня парней, которые почему-то думают, что умеют? Уж лучше так! Ничего, научим.

Алексей не думал, что все эти тренировки когда-нибудь правда сослужат ему службу, но они здорово помогали отвлечься и развеяться, и, в конце концов, это было интересно и красиво. То есть красиво, конечно же, не в его исполнении, но поединки Ларса и господина Дели, например, были исключительно захватывающим зрелищем. Оружие у них было учебное, но привычных для землянина масок и защиты здесь не носили; впрочем, эти двое, кажется, и так чувствовали себя вполне уверенно. Если Ларс и уступал наставнику в мастерстве, то лишь немного, и Алексей не раз ловил себя на том, что, позабыв дышать, следит за их боем вместо того, чтобы тренировать правильную стойку или отрабатывать выпады в паре со стеной...

Вот Элиас шпаги терпеть не мог. Когда о них заходила речь, весь его вид красноречиво говорил: «Оружие, которым нельзя порубить кого-то на куски? Увольте!». Все эти помпезные поединки, больше смахивающие на танцы, и показушные финты вызывали у него откровенное презрение. Иногда, когда господин Дели занимался с Алексеем, пытающимся освоить какую-нибудь очередную атаку или защиту, Элиас соглашался составить пару Ларсу, но на дуэль этих двоих было бы бессмысленно даже принимать ставки. Лишь однажды на памяти Алексея они не просто оттачивали отдельные приёмы, а действительно устроили настоящий тренировочный бой; ни в одном из трёх раундов Ларс не оставил противнику даже шанса. Господин Дели, наблюдавший за всем этим безобразием со стороны, в конце концов почти сердито окликнул:

— Да что с вами такое, ки-Рин? Соберитесь! Вы сегодня фехтуете даже хуже, чем его высочество!

Элиас фыркнул, молча отбросил шпагу и отправился за своим мечом. Словом, оскорбился — впрочем, оскорбить господина ки-Рина, как Алексей уже понял, вообще было проще простого. Порой ему стоило немалого труда сдержать желание открыто сообщить «братцу», что, будь у кого-то поменьше норова, всем бы легче жилось... Останавливал, пожалуй, только тот факт, что они вообще почти не разговаривали. Элиас начал первым, Алексей пожал плечами и принял правила игры. Так и жили.

Правда, что есть, то есть — с мечом другой ки-Рин действительно был хорош, пожалуй, даже слишком. Тренировочные манекены после его атак получали травмы, несовместимые с жизнью — можно было подумать, что у Элиаса с ними какие-то личные счёты. Алексей украдкой наблюдал за его тренировками с безопасного расстояния и со смесью невольного восхищения и лёгкого ужаса твёрдо решил, что спарринговать с этим парнем точно не станет. Даже на тупых клинках. Жизнь дороже.

Когда Элиас гордо удалился, Ларс опустил оружие и тоскливо вздохнул:

— Скука! Лексий, ты, пожалуйста, учись побыстрее, мне же нужен противник. Оскорбить кого-нибудь, что ли? Хоть на дуэли подерёмся...

— Царевич что, действительно настолько плох? — поинтересовался Алексей.

Он и до этого слышал, что господин Дели одно время преподавал своё искусство самому́ младшему сыну его величества Клавдия, но подробности вызывали любопытство.

— Эдви́н? — хмыкнул Ларс. — Ой, это ещё мягко сказано! Я как-то видел, как он фехтует, хотелось отобрать шпагу и вручить ему метлу. Едва сдержался. И вообще, между нами, он дурачок.

Алексей невольно оглянулся, не слышит ли кто-нибудь. Вести такие разговоры в двух шагах от царского дворца казалось не слишком мудрым.

— А мы с тобой за подобные беседы не загремим куда-нибудь... — он чуть не ляпнул «в Сибирь», — в неприятное место?

Ларс рассмеялся.

— Не волнуйся, на правду не обижаются, а Эдвин — увы! — и вправду дурачок, причём Клавдий знает об этом ничуть не хуже меня.

Впоследствии Алексей не раз и не два слышал сплетни, подтверждающие его слова. Поведение царевича никак нельзя было поставить другим в пример: кутежи, наглость, нежелание учиться, полная безответственность... Прекрасный набор для будущего правителя, ничего не скажешь. Конечно, в семнадцать лет людям вроде как положено вести себя совершенно по-идиотски, и с возрастом это у многих проходит, но Алексею что-то стало тревожно за будущее Сильваны...

Ему ещё пришлось вспомнить об этом их разговоре с Ларсом какое-то время спустя, когда Алексей уже медленно, но верно подбирался к концу «Знамения власти», а Гэйнор со своей Финнавар уже стали регулярно являться ему во снах. Именно тогда ему довелось лицезреть царевича Эдвина своими глазами.

Визит августейшей особы был нанесён без предупреждения и получился каким-то совсем не торжественным. Будущие маги, все трое, как раз упражнялись в силе и ловкости на своей площадке, когда Алексей осознал, что за ними наблюдают. Он недоумённо оглянулся — и встретился взглядом с каким-то незнакомым парнем никак не старше двадцати, стоящим по ту сторону ограды. То есть, на минуточку, на территории дворца.

У юноши были светлые глаза, родинка на щеке и чёрная как смоль девчачья косичка; он был не красивым и даже не хорошеньким, а скорее каким-то... смазливым, да, вот так, с отрицательной коннотацией. Незнакомец с беззастенчивым интересом созерцал волшебников сквозь прутья высокой, выше человеческого роста, ограды — так ребёнок в зоопарке изучает зверей в клетках. Алексей хотел было мрачно продолжить мысль: «... или обезъяна из клетки пялится на людей», но он однажды видел Эдвина на каком-то портрете и наконец осознал, кто перед ним.

— Айду, ты держишь эту штуку так, словно впервые её видишь! — весело заявил Эдвин, кивнув на шпагу у Алексея в руках. — Господин Дели, почему вы скрываете от него, что он безнадёжен?

Алексей был бы не прочь ответить этому горе-остряку, но здравый смысл подсказал, что лучше не стоит. Он сделал вид, что ничего не слышал, но заметил, как Ларс, стоящий к ограде спиной, хмурит брови.

Впрочем, царевич, кажется, был не способен слишком долго удерживать внимание на чём-то одном и уже переключился на новую цель.

— Добрый день, господин ки-Рин! Что эти соломенные люди вам сделали? Почему вы их так ненавидите?

Элиас на время бросил сражаться с ветряными мельницами, с размаху воткнул свой меч остриём в землю и рукавом вытер выступивший на лбу пот.

— Богов ради, — сказал он очень спокойно, даже не трудясь обернуться, — тебе что, совсем больше нечем заняться?

Эффект получился мгновенный: самозваный комментатор сначала ярко вспыхнул, потом побледнел, а потом и вовсе исчез. У Алексея было сильное подозрение, что побежал жаловаться на возмутительную дерзость обнаглевших холопов в вышестоящие инстанции.

— У нас теперь будут неприятности? — встревоженно спросил он у Ларса.

— У нас? — беззаботно отмахнулся тот. — Не будет. Расслабься.

Алексея это, признаться, не убедило. В то, что конфликт замнётся сам собой, как-то не верилось, и он ждал продолжения, хотя бы в форме выговора. Дождался: выговор действительно был сделан, вот только, неожиданно, не с той стороны. Ларс, у которого были свои источники среди дворцовых фрейлин, с трудом сдерживая смех, рассказал, что его величество Клавдий лично отчитал обиженного вусмерть отпрыска за то, что тот мешает волшебникам заниматься своим делом.

Вот тогда-то Алексей в первый раз в полной мере осознал, что магия — это не просто так.

На самом деле, Клавдию можно было посочувствовать, потому что с детьми ему что-то хронически не везло. Помимо бестолкового сына у правителя была ещё и старшая дочь, вот только Амалия от рождения болела чем-то неведомым местной медицине, и её откровенно прятали от людей. Царевна безвылазно жила во дворце, как сказочная принцесса в башне, никуда не выезжала, нигде не появлялась, и, если честно, порой создавалось впечатление, что за последние два десятка лет никто её и не видел. При таком раскладе у Алексея вообще возникал резонный вопрос, жива ли она до сих пор; впрочем, газеты исправно публиковали пышные поздравительные статьи в день её рождения, да и Ларс, знающий многое от дворцовых слуг, вроде ни на что не намекал...

Да, слуги были одним из аспектов новой жизни, которые поначалу приводили Алексея в замешательство. К счастью, школа не страдала гиперопекой — здесь на их попечении были только стирка, уборка и прочие домашние дела, которые прислуга выполняла профессионально, незаметно и ненавязчиво. С одной стороны, Алексею больше не приходилось жевать недоваренную гречку (у него был особый талант портить даже самые простые блюда), с другой — вся эта система оставалась в рамках здравого смысла и не предполагала, что он не в состоянии сам натянуть сапоги. На личное пространство и самостоятельность учеников никто не посягал, комнаты запирались, так что жить было можно, только вот приходилось напоминать себе не привыкать — дома, в Питере, такой заботы не будет…

Иногда это здорово раздражало: в первом приближении Сильвана была похожа на то, что Алексей день за днём видел вокруг себя на Земле, но он то и дело спотыкался о мелочи. Взять хотя бы такую обыденную вещь, как календарь — даже он здесь был не как у людей. В году официально насчитывалось триста шестьдесят дней, нацело поделенных на десятидневные декады — по девять на каждое календарное время года. Декада играла роль недели — семь рабочих дней, три выходных; деления на месяцы не было. А ещё в году оставалось пять «лишних» дней — самых больших праздников, как бы выпадающих из системы. Если до праздничной даты, скажем, шёл второй день декады, то за ней следовал не четвёртый, а третий. Наверное, это было удобно, если привыкнуть, вот только Алексей долго безбожно путался в датах и раз за разом прикусывал язык, уже готовый ляпнуть что-нибудь про «воскресенье» или, скажем, «октябрь», которых тут просто не существовало...

Или, например, это дурацкое «Лексий»! Эта форма до сих пор вызывала у него отторжение, но он уже и сам иногда так себя называл — просто потому, что все называли. Ещё, чего доброго, привыкнешь!..

А ещё здесь не пили чая. Вообще. Совсем. Кажется, просто не знали такого напитка, да и кофе тоже. При мысли о том, что среднестатистическому сильванину приходится весь его жалкий век жить на вине, пиве и молоке, Алексея бросало в дрожь и самую искреннюю жалость — особенно к себе. Когда золотая осень сменилась затяжными дождями, заставившими Ларса с господином Дели перебраться с открытого воздуха в зал, у одного землянина вообще началась самая настоящая ломка. В этом мире, промозглом и неприютном на пороге зимы, грелись ароматным глинтвейном, но это всё равно было не то, так что оставалось только вздыхать. Интересно, что сказал бы Рад, с его-то давней и верной любовью к кофе...

Рад. Каждый раз, когда Алексей думал о друге, он внутренне содрагался, словно от удара степняцкого бича по самому сердцу. Конечно, он скучал по Питеру, по России, по Земле вообще — но куда сильнее он скучал по Раду.

И это вечное чувство вины. Оно никогда не исчезало полностью, хотя Алексей пытался убедить себя, что он ничего не мог сделать. Ведь правда не мог!

Как-то раз он вспомнил охотника из восточных лесов, не выдержал и спросил у Брана:

— Почему его величество ничего не сделает со степняками? Ведь от их налётов люди страдают.

Тот удивлённо приподнял брови, но обдумал вопрос и ответил:

— Ты не первый, кто об этом спрашивает. Это уже много раз обсуждали, в том числе вместе с Оттией, ей эти ребята наносят куда больше урона, чем нам... Решение в итоге получается всегда одно и то же: цель не оправдывает средств. Увы. Неприятно, но приходится признать: кочевники причиняют меньше ущерба, чем государство понесёт затрат, если возьмётся с ними бороться. Ловить их в Сильване — напрасный труд, наша лучшая конница рядом с ними будет стадом лидийских черепах, а идти к ним в Степь — самоубийственная глупость. На их территории у нас нет шансов. Вон, мы уже как-то раз наведались к горцам в Канкару, и чем это кончилось?

Да, Алексей уже успел почитать кое-что о Канкарских войнах, отгремевших совсем недавно. Ничего хорошего Сильвана от них не получила, кроме, разве что, урока на будущее: туда, куда не зовут, лучше и не соваться…

— В общем, официально корона объявляет степняков досадной помехой, но никак не серьёзной опасностью, — заключил Бран. — До столицы и других важных городов они со своей боязнью закрытых пространств всё равно не дойдут, а жители деревенек на восточных границах... Ну, они уже научились прятаться по лесам. Да, кому-то приходится остаток жизни доживать рабом, но с этим мы ничего поделать не можем. Так, по крайней мере, полагается считать.

Искоса бросив на Алексея внимательный взгляд, он вдруг осведомился:

— Почему это вообще тебя интересует? От Степи до Гелльса путь неблизкий.

— Праздный интерес, — солгал Алексей, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал как обычно.

На самом деле ему немного хотелось закричать.

Ведь не могло же всё это быть правдой. Не могло же быть так, что Рад никогда больше не найдётся, что-...

На этом месте Алексей сделал глубокий вдох и запретил себе об этом думать. Всё образуется. Если не образуется, то вот тогда ты и будешь размышлять, как быть, а пока сосредоточься на том, что можешь прямо сейчас. Решай проблемы по мере их поступления, иначе не осилишь вообще ни одной.

Когда у Ларса не случалось более важных и приятных планов на вечер, он благородно соглашался послушать отрывки из «Знамения власти». Алексей декламировал их ему так хорошо, как только мог, и с удивлением осознавал, что действительно почти выучил всю поэму до конца. Невероятно, но факт. Да уж, кажется, в мире в самом деле нет ничего невозможного...

Честно сказать, ему уже не терпелось поскорее сдать этот затянувшийся экзамен. Для этого ему оставалось всего ничего — научиться внятно выдавать все эти двести пятьдесят страниц (за вычетом вступительного слова, оглавления и иллюстраций, кстати, совершенно потрясающих) за один раз. До этого Алексей никогда не задумывался о том, как же сложно час говорить без остановки, и даже как-то проникся сочувствием к лекторам в университете…

Он надолго запомнил день, когда впервые одолел творение господина Шаумдорфа целиком — отчасти потому, что это, как-никак, был повод для гордости, но больше всё-таки из-за того, что в тот самый день он чуть было не сыграл сам с собой в Джека Потрошителя.

Вообще, причиной всей этой трагикомической истории стало сочетание двух обстоятельств. Первое заключалось в том, что в здешней первой половине девятнадцатого века (проведя аналогии с российским обществом, Алексей решил, что это самое близкое соответствие, которое он вообще сможет найти) никому ещё не пришло в голову изобрести безопасную бритву. На самом деле, это было серьёзной проблемой, потому что опасным Алексей не доверял — он не без основания полагал, что может с непривычки отрезать себе голову. На первых порах он выходил из положения с помощью цирюльника, но скоро выяснил, что чувствует себя не слишком уютно, когда какой-то незнакомый человек размахивает острыми предметами у его лица. Это, кстати, относилось и к стрижке волос, просто потому, что местные парикмахеры, похоже, по совместительству подрабатывали коновалами и кровопускателями, но нескромно длинные мужские шевелюры были на пике моды, так что Алексей особо и не переживал, а вот шикарную бороду отпускать пока что-то не хотелось.

Словом, в итоге пришлось осваивать хитрое искусство бритья самому. Получалось пока, если честно, так себе — раз этак на сотый ему надоело чертыхаться по поводу очередного мелкого пореза, так что Алексей начал воспринимать их философски. Ну, разве что иногда со вздохом думал, что какое-нибудь заживляющее заклинание сейчас было бы очень кстати...

Второе обстоятельство звали Базилевсом, а для разных случайно оказавшихся поблизости землян — просто Васькой. Весил он как боров, топотал по коридору ночами, словно добрый конь, и иногда, если взгрустнётся, орал не хуже банши, но в целом внешние признаки наводили на смутную мысль, что это создание — жирный старый чёрный кот. Державное имечко ему, кстати, очень даже шло — котяра искренне считал себя в доме первым хозяином. Кормился он на кухне (и явно чаще и больше, чем следовало бы), но в целом жил на вольном выпасе и ходил где вздумается. Если Алексей неплотно закрывал на ночь двери комнаты, то иногда в ужасе просыпался от кошмара о том, что его хоронят заживо, и не сразу осознавал, что на грудь давит не толща земли, а уснувшая поверх его одеяла кошачья туша. Зато тоскливыми тёмными осенними вечерами наглое чудовище дрыхло у камина и добросовестно вырабатывало уют, хотя его урчание и было больше похоже на звук барахлящего лодочного мотора.

Так вот, в день, когда Алексей впервые рассказал сам себе всё «Знамение власти» от начала до конца, ничто не предвещало беды. Он брился перед зеркалом, в процессе бормоча себе под нос уже до боли знакомые строки с рифмовкой AAB CCB, а зашедший в гости Базилевс пристально следил за невесть откуда залетевшей в комнату молью и её не одобрял. Всё шло удивительно хорошо: поэма приближалась к концу, Алексей ни разу не сбился, и даже коварная бритва и та, кажется, перестала жаждать его крови...

Потом Базилевс поднял свой вальяжный хвостовой отсек с его кровати и погнался за молью.

Как выяснилось, когда в тебя на приличной скорости врезается шерстяное когтистое ядро, которое немножко не рассчитало траекторию прыжка, удар получается неслабый.

Бритва была так хорошо заточена, что в первую секунду Алексей даже ничего не почувствовал — осознал случившееся только тогда, когда снова поднял глаза на зеркало и узрел своё залитое кровью лицо. Да, вот потом наконец стало больно.

Первым порывом было грязно выругаться, следующим — про́пасть, нет, нельзя, ведь иначе придётся начинать «Знамение» с самого начала! Чёрт знает, как, но он каким-то чудом умудрился до сих пор не сбиться, и, проклятье, не собирался делать этого сейчас, когда до конца осталось всего ничего...

На его счастье, у школы был собственный медик. Правда, седеющая суровая дама по имени госпожа Гилиар была из тех врачей, с которыми стараешься болеть пореже, зато она уже привыкла к странностям волшебников и ничему не удивлялась. Увидев Алексея, появившегося у неё на пороге с прижатым к губам окровавленным носовым платком, она и не подумала охать и ахать. Она упёрла руки в бока и грозно вопросила:

— Ну, и как это получилось? Вы что, дрались на боевых мечах? Кому уши оторвать?

Ответить Алексей не мог — ему ещё нужно было договорить «Знамение», поэтому он просто поднял свободную ладонь, прося женщину повременить с вопросами. Госпожа Гилиар утомлённо вздохнула, но промолчала и, скрестив руки на груди, стала ждать.

— ... во веки веков, - выдохнул Алексей и, на какое-то мгновение совершенно счастливый, с наслаждением перевёл дух. — Всё! Госпожа Гилиар, никто не виноват, честное слово, это просто нелепое и анекдотическое стечение обстоятельств...

Жалкие попытки в остроумие были скорее явлением нервным — он никогда не думал, что боится крови, но тут она была своя, и её, чёрт побери, было море, и останавливаться она что-то не собиралась.

Из всего персонала школы волшебником в данный момент был один только Бран. Господин Гедреф, например, посвятил жизнь теоретическим изысканиям в волшебной сфере, поэтому и достиг своих преклонных лет — маги до его возраста попросту не доживали. Госпожа Гилиар тоже обходилась без чар — хотя, возможно, у неё просто было какое-то своё особое волшебство, для которого пациенту нужно было обязательно сообщить, что он бестолочь и виноват сам. В данном случае она, наверное, была права. Как бы то ни было, благодаря её заботам Алексей выжил, ему даже милостиво пообещали, что до свадьбы заживёт, но вот со швами походить придётся. Несколько дней после происшествия жертва кошачьего нападения являла собой крайне неутешительное зрелище, и Алексею стало немного легче только тогда, когда Базилевса настигло неминуемое отмщение в форме увесистого пинка. После этого они не дружили аж дня четыре, но потом помирились.

Будущим коллегам пришлось наплести что-то о том, что он сдуру ввязался в городе в драку за незнакомую девицу, к которой приставал кто-то пьяный и буйный — потому что скажи он правду, его наверняка засмеяли бы насмерть. Ребята вряд ли так уж поверили в эту байку, но смолчали. Сам порез затянулся даже раньше, чем Алексей начал помышлять о свадьбе, но от него в итоге остался шрам — не на полрожи, конечно, и на том спасибо, но всё равно довольно заметный, в виде вертикальной полосы от подбородка почти до носа, идущей слева через губы. Ладно, чёрт с ним! Так его весьма посредственная физиономия хотя бы приобрела какую-никакую интересность, и Алексей решил считать, что всё к лучшему.

В конечном итоге «Знамение» он сдавал не через две декады, а через три — пока губы не зажили, ему было просто-напросто больно много говорить. Ларс, конечно, успокоил товарища, пообещав, что в случае неудачи Бран отправит его доучивать дальше, вот и всё, но Алексею что-то всё равно было как-то волнительно. Экзамен проходил в неформальной обстановке — один на один, в той самой маленькой гостиной, где будущие волшебники частенько проводили свободное время. Когда Лексий — то есть, тьфу ты, когда Алексей явился, Бран сидел в кресле у камина, задумчиво глядя на страницу лежащей у него на коленях раскрытой книги. Алексей узнал её: «О вечной красоте» Ха’Арди, классическая восточная поэзия. Бран явно был неравнодушен к этому сборнику: ученики то и дело видели, как он проводит с ним вечера или просто бездумно перелистывает страницы, размышляя о чём-то другом...

— Пожалуйста, начинай, если готов, — равнодушно сказал Бран, не поднимая головы.

Алексей собрался с духом, ещё раз восстановил в памяти хронологию событий девятнадцати шаумдорфовских песней и начал. Ну же, давай, ты сможешь. Как магнитофон, главное — говорить и не задумываться, иначе сам себе помешаешь...

Пока он с гулко бьющимся сердцем повествовал о деяниях и войнах короля Гэйнора, Бран читал под зажжённой лампой стихи о любви: совершенно невозмутимо переворачивал страницы, подолгу задерживал взгляд на особенно прекрасных строках и откровенно не обращал никакого внимания на странного парня, который стоял перед ним и в одно лицо изображал вечер поэзии. Чем дальше, тем больше Алексей убеждался, что его вообще не слушают, и, как выяснилось, это до смешного сильно отвлекало. Когда он начинал беситься, сбиться становилось гораздо легче. Нужно было попытаться абстрагироваться и смотреть в другую сторону, вот только никуда не исчезающий шорох листов «Вечной красоты» всё равно мешал сосредоточиться — как нарочно!

Лексий твёрдо решил не поддаваться на провокации. Он уже продержался больше половины этой чёртовой поэмы, которую декламировал полчаса подряд, отступать было некуда, и он упрямо продолжал:

— ... На землю спускает мрак, и не видно лиц;

Выходит неслышной поступью лунный лис

На небесный луг-...

— Бесшумной.

Алексей почувствовал себя поездом, который на полном ходу врезался в стену. Торможение было таким резким, что он не сразу понял, что вообще происходит.

— ... ч-что, прости? — наконец спросил он, вновь обретя дар речи.

— Бесшумной поступью, — совершенно спокойно пояснил Бран. — Песнь шестнадцатая, восьмая строка, страница сто девяносто три, если у тебя иллюстрированное издание. Оно у тебя с собой? Проверь, если хочешь, хотя тебе в любом случае начинать заново.

И безучастно добавил, вновь возвращаясь к своей книге:

— Если считаешь, что тебе нужно подучить ещё, можешь попытаться как-нибудь в другой день.

Вот тут Алексей разозлился по-настоящему — и на человека перед собой, и на Мартина Шаумдорфа, и на этого проклятого лунного лиса. Вот что ему стоило выходить на небесный луг неслышной поступью вместо бесшумной?! Пропасть, да это ведь вообще одно и то же!

— Нет уж! — заявил он с бурлящим внутри тихим бешенством. — Попробую ещё раз. Если у тебя, конечно, — он стрельнул горящим взглядом в томик Ха’Арди, — нет более важных дел...

— Более важных? — словно не понимая, повторил Бран. — О, перестань. Ученики всегда на первом месте.

И по его тону Алексей честно не смог понять, издевается он или нет.

Он победил «Знамение власти» с третьего раза — мог бы и со второго, но как-то совсем нелепо оговорился ещё в четвёртой песни, так что это даже почти не было обидно. Хотя нет, на самом деле было, и вообще к концу третьего раза Алексей успел посадить голос и возненавидеть классическую литературу в целом и поэзию в частности... Когда он выговорил это последнее «во веки веков», то даже как-то не сразу поверил, что это всё и что он правда это сделал. А Бран наконец закрыл книгу, отложил её на подлокотник кресла, улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, вполне недурно. Я рад, что ты не стал тянуть до бесконечности только потому, что я не задал тебе точный срок, и мне нравится твоё упрямство. Интересно, это у вас семейное? Элиас, прежде чем добрался до конца, начинал четырежды, сидели с ним до глубокой ночи…

О, хоть что-то хорошее: ты обошёлся меньшим числом попыток, чем этот высокомерный тип. Молодец, можешь собой гордиться.

— Не смотри на меня так, — хмыкнул Бран. — Только слепой не заметил бы, что́ между вами творится. Это ваше дело, ненавидьте друг друга сколько угодно, пока это не мешает вам учиться. И до дуэли доводить не советую, они вообще-то запрещены, и если разных не в меру ретивых Халогаландов ещё вполне может выручить древность рода, у парня вроде тебя точно будут неприятности... Ладно, а сейчас отправляйся спать, потому что завтра ты наконец начнёшь по-настоящему. Надеюсь, ты полон рвения.

Когда Алексей уже стоял на пороге, Бран окликнул его:

— Лексий?

— Да? — обернулся тот. Он уже научился с первого раза откликаться на это имя.

— Можешь гордиться собой за тот случай с котом. Я впечатлён. Умение не отвлекаться, что бы ни творилось вокруг, для волшебника жизненно важно, когда-нибудь оно тебе здорово пригодится.

Лексий не стал интересоваться, откуда Бран знает — он уже успел понять, что их учитель так или иначе в курсе всего, что происходит в этом доме.

Бран Лейо вообще был небезынтересной личностью. Он не прилагал к этому никаких усилий, но его знал весь Урсул — впрочем, Брану от этого, кажется, было ни горячо, ни холодно. Судя по неприлично короткой для Сильваны практичной стрижке и постоянной лёгкой небритости, его вообще не слишком волновало, кто и что о нём подумает. К лучшим людям господин Лейо не принадлежал, но это было неважно: хоть волшебников и считали оригиналами, страннее которых только астрономы, немногочисленность и престиж профессии автоматически выводили их в верхние слои общества.

Никто никогда ничего не слышал о его семье, но среди магов хватало одиночек — многие считали безответственным подпускать кого-то слишком уж близко, заранее зная, что «долго и счастливо» всё равно не получится. Сам Бран невозмутимо говорил, что его семья — это школа, и Алексей снова не мог понять, серьёзен он или нет. Бесспорной правдой было как минимум то, что школа действительно находилась на его попечении. Эта должность здесь не называлась директорской, но Бран отвечал за бумажную работу, преподавание и персонал…

Вряд ли это было так уж сложно сейчас, когда учеников у него было всего трое, а учителей и того меньше.

Бран не обсуждал текущее положение дел со своими подопечными. Только один раз, вечером, он пришёл посмотреть на них в какой-то невесёлой задумчивости, а на вопрос Ларса о причинах коротко поведал:

— Мало вас.

— Тебе с нами скучно? — картинно огорчился Халогаланд.

Бран усмехнулся.

— Да с вами заскучаешь, пожалуй... Вот только всё равно мало.

На самом деле, они догадывались, в чём дело. По городу давно ходили сплетни, будто его величество Клавдий подумывает и вовсе закрыть Урсульскую школу. Немудрено — при её нынешней популярности игра вряд ли стоила свеч. Похоже, единственной причиной, почему их троих до сих пор не отправили доучиваться в Рутью, было упорство Брана.

Поговаривали, будто бы у него с царём есть некие личные связи. По слухам, странный небритый волшебник близко сошёлся с монархом ещё лет с десять назад, когда судьба свела их на последней из Канкарских войн, в итоге пройденной этими двоими бок о бок, и вроде как даже Бран в какой-то момент спас Клавдию жизнь или ещё что-то в том же духе... Когда Ларс в шутку обмолвился об этом при самом господине Лейо, тот нахмурился и сказал:

— Не глупите. Вы что, романов перечитали? Мы с его величеством, к сожалению или к счастью, никакие не друзья юности, и я, конечно же, не в праве советовать ему, что делать. Просто, слава Айду, он достаточно умён, чтобы прислушиваться, когда ему говорят здравые вещи. Иногда.

Вообще, Бран предпочитал не обсуждать власть в праздных беседах — едва ли из-за страха. Самым категоричным, что они вообще как-то раз от него услышали, было:

— Я, конечно, ещё застал его величество Юлия, но я не настолько стар, чтобы хорошо его помнить. Хороший ли Клавдий царь? Понятия не имею, мне не с кем сравнить. Но я твёрдо уверен в одном: этот человек хочет своей стране добра, и, судя по тому, что я вижу, пока у него получается неплохо. Не безупречно, но безупречно и невозможно.

И, как ни странно, после этих слов Алексей проникся к Клавдию определённой симпатией.

Война с царём за судьбу школы была не единственным занятием Брана — он не лгал, когда говорил, что скучать ему некогда. Ещё в их самую первую встречу Алексей понял по усталым теням под его глазами, что человек перед ним из тех, кто сам никогда не даёт себе покоя. Бран поддерживал исследования в области экспериментальной магии, не раз за счёт личных средств помогал неволшебным учебным заведениям столицы, у которых почему-нибудь были трудности, и сыграл не последнюю роль в учреждении открытой пару лет назад Урсульской медицинской академии — до её появления получить адекватную врачебную подготовку можно было только в Оттии, что, по справедливому мнению господина Лейо, было для государства тяжким позором... Ещё он, конечно же, был в курсе всех последних событий мира магии, следил за выходящими трудами по её теории и поддерживал активную переписку со многими коллегами, в частности, с руководством Рутьинской школы. Иногда он делился с учениками её последними новостями: дела там, судя по всему, шли просто прекрасно, жизнь кипела, желающих стать волшебниками, несмотря ни на что, было хоть отбавляй... К удивлению Алексея, при всей кошмарной патриархальности здешнего общества среди недавно принесших в Рутье присягу волшебника были в том числе и две девушки, причём отучились они блестяще. Бран пояснил: никакие правила не запрещали представительницам прекрасного пола идти в волшебницы, просто дамы обычно сами видели свою жизнь как-то иначе — ну, или их родители, женихи и прочие неравнодушные. Редкой женщине в этой стране хватало смелости самой что-то за себя решать...

Впрочем, не Алексею было осуждать кого-то за недостаток смелости.

На следующий день после того, как он, Бран и господин Шаумдорф совместно скоротали приятный вечер, Алексей, как ему велели, явился в библиотеку. Бран уже ждал его там; Ларс и Элиас, очевидно, не относящиеся к делу, читали что-то умное за столами у него за спиной.

— Я, конечно, сегодня сразу дам тебе первые заклинания, чтобы зубрить, от этого нам никуда не деться, — начал Бран, — но, кроме прочего, я хочу, чтобы ты уже сейчас начал учиться слушать. Тут чем раньше, тем лучше.

Алексей прикусил язык, с которого рвалась глуповатая шутка вроде «слушать? я что, ненароком записался на курсы первой психологической помощи?», а Бран вдруг, не оборачиваясь, ровно сказал:

— Господин Халогаланд, раз уж вы всё равно ничем не заняты, объясните коллеге, что я сейчас имею в виду.

— Можно своими словами? — ничуть не смутившись, уточнил Ларс, который действительно отвлёкся от книги и с любопытством следил за их беседой. У господина Лейо определённо были глаза на затылке.

Бран едва заметно улыбнулся.

— Какими угодно.

— Всё равно сложно! — пожаловался Ларс. — Ладно. Дело такое: «слушать» — это наш профессиональный термин, вот только я ума не приложу, как теоретически объяснить это тому, кто сам ещё не почувствовал... В общем, это что-то вроде умения воспринимать мир не органами чувств, а... чем-то другим. Если научишься, например, сможешь ориентироваться без света, угадывать, что у людей в карманах и на уме или там, посмотрев на небо, сразу точно узнать, будет ли дождь… Я бы сказал, что это способность лучше других понимать, что происходит вокруг тебя... или как-то замечать то, чего другие не замечают... не знаю! Нечто сродни тому, что обычно называют интуицией, вот только она стихийна, а мы развиваем осознанное умение. Но вообще вон возьми Ваэля почитай, он всяко объясняет лучше меня.

— Ого, — только и смог ответить Алексей, который всё равно не понял, и тупо уточнил, — А зачем всё это?

Раньше он, признаться честно, просто как-то не сталкивался с применением экстрасенсорики в повседневной жизни.

— Айду, это ведь даже ребёнку понятно! — фыркнул из-за своей книги Элиас. — Раз магия сокращает жизнь, то не стоит расходовать её впустую, как считаешь? Если тебе нужно разрушить стену, что разумнее — просто разнести её на куски или отыскать в ней самый непрочный камень?

— Именно, — кивнул Бран. — Я, конечно, могу заложить вам в головы по две сотни заклинаний и отпустить на все четыре стороны, но я намерен научить вас использовать их с умом. Без умения слушать в магию соваться вообще не стоит, и я не шучу. К тому же, если планируешь общаться и работать с волшебниками, уметь защищаться от любителей подслушивать тоже не лишнее...

Он сделал паузу.

— Правда, учти, что учиться всему этому будет не столь сложно, сколь долго, и да, поначалу тебе точно покажется, что ты даром теряешь время и вообще занят чем-то не тем, но если ты постараешься и воспримешь задачу серьёзно, то потом всё поймёшь.

Требование серьёзного отношения к делу выполнить было сложнее всего, но Алексей решил, что постарается.

— Хорошо, — кивнул он. — Что нужно делать?

Бран хлопнул ладонью по стенке ближайшего библиотечного стеллажа.

— Вот тебе полка. В одной из книг спрятан лист с дерева в парке. Тополиный, если это тебе поможет. Твоя задача — его найти. Любым способом, никаких ограничений, но чем быстрее — тем лучше.

И на этом инструкции кончились. Дав ученику задание, Бран удалился по своим делам, которых у него всегда хватало, а Алексей остался созерцать стеллаж. Тот был высоким, выше читателя, и хранил столько книг, что процесс последовательного перелистывания по одной обещал затянуться до ночи...

— Он не шутит? — наконец уточнил Алексей, не обращаясь ни к кому в особенности. — Это правда так делается?

— Ну, нас, по крайней мере, учили точно так же, — успокоил Ларс.

— А ты это умеешь? — полюбопытствовал Алексей. — Ну... слушать?

Ларс откинулся на спинку стула.

— Немножко. Пока хуже, чем хотелось бы. Хотя книжку твою вроде уже вижу... Только тебе не скажу. Сам ищи.

Ну, в общем-то, а что ещё ему оставалось?

Следующую пару часов Алексей потратил на перелистывание случайных книг, взятых с полок без всякой системы — спасибо хоть догадался отмечать для себя названия тех, которые уже просмотрел. На самом деле, этому занятию предстояло стать для него привычным, потому что в дальнейшем тренировки с листочком между страниц повторялись ежедневно, хотя Алексей действительно не видел в них ровно никакого смысла. Иногда, махнув на всё рукой, он просто начинал перебирать книги по порядку, иногда стоял перед полкой и честно изо всех сил пытался почувствовать хоть что-то, вот только ни разу пока не угадал...

Что ж, никто не говорил, что волшебником стать легко.

Когда Бран исполнил своё обещание и выдал ему ворох листов с первыми заклинаниями, которые нужно было просто и неизобретательно заучить наизусть, Алексей наконец понял, почему память в школе — главный критерий отбора. Тексты представляли собой просто набор звуков, на первый взгляд совершенно бессвязных и не несущих никакой смысловой нагрузки.

— Пока не забивай себе голову принципом их действия, — посоветовал Бран. — Нет, если любопытно, можешь об этом почитать, но, как по мне, тебе сейчас рановато. Ещё успеешь. Пока просто учи, только, ради обоих богов, если тебе удобнее делать это вслух, не забывай не договаривать последнее слово или два, давай обойдёмся без неожиданностей.

Алексей уже знал: чтобы заклинание сработало, его обязательно нужно было произнести вслух, ну, или хотя бы беззвучно проартикулировать губами — непременно от начала до конца, ни слова не перепутав и не выпустив. Почему-нибудь прервавшись на середине, можно было исправить дело, если молчать и не говорить в перерыве ничего постороннего — тогда потом, какое угодно время спустя, можно было продолжить. В целом, предостережения Брана были ни к чему — Алексей и так уже слышал историю про одного безмозглого студента прошлых лет, который зубрил слишком мощное заклинание, увлёкся, случайно его сколдовал и умер, исчерпав свой магический лимит. В самом начале обучения чары, которые он мог ненароком сотворить, не были и близко такими энергозатратными, но мало ли! Повторять подвиг что-то не хотелось, хотя, по слухам, это было бы и не больно…

Говорили, что всё, что чувствует волшебник, добравшийся до своего предела — это безграничная усталость, и всё. Смерть не была ни мучительной, ни мгновенной, у мага обычно оставалось в запасе от пары минут до пары часов, чтобы успеть осознать, что происходит, правда, поди вот пойми, хорошо это или скорее не слишком...

Так, приятель, не загоняйся хотя бы на этот счёт. Настолько долго ты здесь уж точно не останешься.

… Вот только библиотека, так и не подсказавшая Алексею ответа на вопрос, как он сюда попал, возможно, считала иначе, и чем дальше, тем сложнее было это отрицать.

Ладно, Бран хотя бы пока был им доволен. Кажется. Хотя иногда он и одаривал Алексея — Лексия — слишком уж внимательными взглядами, от которых тот начинал нервничать.

Ладно. В конце концов, ты не пугливый первокурсник. Да, пусть ты до сих пор только и можешь, что плыть по течению, но хотя бы не тонешь, а это уже хорошо.

Прорвёмся. Справлялись и не с таким.

После набора в середине зимы их стало аж четверо.

К тому моменту Лексий с ужасом осознал, что его новая жизнь незаметно для него самого успела войти в колею. Будни укачивали и усыпляли, как усыпляет в поезде мерный стук колёс — тем более что чем дальше, тем чаще он ловил себя на мысли, что школа волшебства по своей сути не так уж разительно отличается от университета, в котором он учился раньше.

Ну, ладно, предположим, список предметов совсем не совпадал. Даже если опустить разные сверхъестественные колдовские штуки, студентам-филологам (часто к их огромной радости) не приходилось изучать, например, физику, а вот будущим волшебникам без неё было никуда. Штудируя книжки по теме, Лексий выяснил, что местному Эйнштейну ещё только предстояло родиться, и в представлении своих обитателей этот мир до сих пор работал в рамках классической механики. Некий пантеец по имени Уилфри Стэг мыслил поразительно схоже Ньютоном, а физические законы, выведенные его коллегами, вполне совпадали с тем немногим, что Лексий вынес со школьных уроков классе в восьмом. Да уж, а он-то думал после выпускного, что это всё ему никогда больше не пригодится…

Компанию физике составляли химия (на местном уровне развития, правда, явно так и просящая приставки «ал-») и, персонально для Лексия, история — на этот год план был таков. Вообще-то, по-хорошему, волшебников обучали четыре года, группами до десяти человек, у каждой из которых были свой наставник и вполне чёткая программа. Но свести к общему знаменателю ребят, которые даже поступили не в один и тот же год, не мог даже Бран, поэтому Урсульская школа пока применяла к подопечным передовой индивидуальный подход. Господина Гедрефа, педантично поддерживающего идеальный порядок хотя бы в своей библиотеке, это откровенно бесило, но остальные обитатели дома, кажется, чувствовали себя неплохо.

В такой обстановке Лексий получил возможность нагонять товарищей в своём темпе. Лекций студентам никто не читал; иногда Бран собирал их, чтобы рассказать что-нибудь важное, но чаще им просто вручали книги и задавали постичь их от сих до сих, чтобы через какое-то время отчитаться о пройденном. Распределять своё время ученики могли как им вздумается — почти как в университете, только тут даже не было пар, которые приходилось бы прогуливать и испытывать муки совести. Лексия не покидало смутное чувство, что он просто-напросто поступил куда-то на заочку.

Кроме всего прочего он постоянно учил заклинания. Бран сам определял, какие из них студенты будут осваивать на этот раз, и так мастерски задавал объёмы, что в отчаяние впадать вроде не хотелось, но и расслабиться было особенно некогда. Заучить все-все заклинания на свете, конечно, нечего было и думать — их было слишком много, и приверженцы экспериментальной магии постоянно рвались создавать новые. Заинтересовавшись процессом, Лексий узнал, что новые формулы особым образом компилируются из частей старых, после чего проверяются на специально защищённых полигонах, чтобы выяснить, соответствует ли их действие твоим ожиданиям. Гражданское население при этом пострадать не могло, для его защиты принималось достаточно мер, но вот у самого́ исследователя работёнка была опасная — даже если само заклинание работало как надо и не выкидывало неожиданных фортелей, всегда была опасность выгореть. Лексий уже натыкался в книгах на чары, априори слишком сильные для одного человека. По общепринятому обозначению, рядом с их первой строчкой стояла пометка «1<». Просто и понятно: если колдующих не больше одного, волшебство становится самоубийством...

В общем, никто не требовал от них объять необъятное, но на овладении неким необходимым — и в большинстве случаев достаточным — набором Бран настаивал. Есть заклинания, которые, ей-Айду, просто-напросто стыдно читать с бумажки...

У некоторых не было с этим никаких проблем. Ларс как-то по секрету поделился с Лексием, что Элиас на своём втором году учёбы знает больше чар, чем иной ученик на четвёртом, и Лексий охотно готов был в это поверить. Если господин Халогаланд воспринимал своё образование довольно легко и не рвался быть любимчиком классной дамы, то Элиас, замкнутый и себе на уме, учился как-то... яростно, как будто брал штурмом крепость. Его упорство иногда пугало, да и память у него, кажется, была просто феноменальная. Иди речь о ком-то другом, Лексий бы восхитился, а тут смог только разозлиться на то, что природа не разбирает, кому раздаёт таланты. Удивительно — до встречи с этим ершистым недо-аристократом он и не подозревал, что может так невзлюбить кого-то, с кем ему нечего делить...

По совету Брана Лексий для тренировки продолжал учить наизусть стихи, да и слова учителя об умении при любых обстоятельствах оставаться собранным запали ему в душу. Ларс, всегда готовый любезно поделиться опытом, рассказал про свой способ — декламировать всё то же злополучное «Знамение власти» во время поединка на шпагах. Что ж, стоило попробовать, тем более что Лексий к тому моменту уже мог более или менее прилично продержаться в бою против Ларса аж секунд двадцать, что уже считал потрясающим успехом, хотя и подозревал, что господин Халогаланд из душевной щедрости просто нарочно даёт ему шанс. Упражнение здорово помогало научиться сохранять дыхание, ну, и, конечно же, внесло в их регулярные тренировки приятную поэтическую нотку. Обычно всё выглядело примерно так:

— ... и рассвет не настал;

Снаружи, за лязгом мечей и за звоном-... за звуком-... ах, чтоб тебя!..

— Почти. «За громом». «За громом лир», — деликатно поправлял Ларс и убирал от груди противника тупое острие шпаги, которой только что условно пронзил его насквозь. — Тебе стоит больше внимания уделять защите.

В общем, да, пока Лексий мог или фехтовать, или декламировать, одно из двух и не более того. Наверное, потому, что война и искусство, прямо как гений и злодейство — вещи несовместные.

Он сам не заметил, в какой момент всё это увлекло его настолько, что он начал забывать о времени и о своей цели. Наверное, это случилось в тот день, когда он наконец поверил в магию, потому что увидел её своими глазами.

Как и всё, что случилось с ним с того дня, когда они с Радом вместе спустились в злополучный переход, это не было похоже на то, о чём пишут в книгах. Это не было ни красиво, ни внушительно — просто Бран посоветовал ему выбрать какое-нибудь простенькое и безобидное заклинание и прочитать его вслух, чтобы осознать, что ты это можешь. Приступая, Лексий был полон скепсиса — ему с детства твердили, что чудес не бывает, и сама идея магии так до сих пор и не встала у него внутри на своё место, но, в конце концов, попытка ведь не пытка. Он решил попробовать что-нибудь очевидное и остановился на заклинании левитации предметов. Старательно вслух прочитал его от начала до конца, а потом долго и вдумчиво созерцал книгу, невесомо парящую в воздухе примерно в полуметре от стола.

В тот момент, глядя на трактат по физике, ту самую физику презревший, Лексий переосмыслил многие вещи. Потом насмотрелся, надумался, опустил книжку обратно, но сам полностью прежним так, кажется, и не стал.

Магия существовала. Без всяких театральных вспышек, блёсток и звона серебряных колокольчиков — более того, даже без малейшего напряжения его воли. Без ничтожнейшего приложенного усилия. Для того, чтобы колдовать, и впрямь не нужно было уметь совершенно ни-че-го — ну, разве что читать. Ох, господи, то есть, конечно, ох, Айду, он, конечно, всегда знал, что «словом можно убить, словом можно спасти», но ведь не так же буквально. Кто бы догадался, какая мощь может таиться в буквах — обычных буквах, обычными чернилами написанных на обычной бумаге...

Волшебники недаром подвергали все записи заклинний строгому учёту и ревностно следили, чтобы копии не попадали не в те руки. Научиться магии иначе, кроме как в двух официальных школах, было невозможно, как невозможно и колдовать, не принеся присягу — это жёстко контролировалось. Упомянутые Браном в первый формальности, которые приходится улаживать, если кто-то из будущих магов решал бросить учёбу на полпути, заключались в частичной корректировке памяти, чтобы там не осталось ничего... недозволенного простому смертному. Когда Лексий впервые об этом услышал, его передёрнуло, но стало немного легче, когда выяснилось, что их учитель и сам ненавидит эту конкретную часть процедуры. Бран всегда говорил: то, что происходит у человека в голове, принадлежит ему и только, и, по-хорошему, лезть туда никто не имеет права. Сам наставник уж точно не имел обыкновения делиться тем, что у него в памяти и на уме...

Он жёстко осуждал подслушивание чужих мыслей, хотя технически это было не так уж сложно — особенно если жертва не умеет противостоять. Лексию, крепко застрявшему на этапе ежедневных поисков тополиного листа на необъятной полке, однако, пока было до этого как до любой из двух здешних лун. Он быстро понял, что метод перебора ни к чему не приведёт, и пытался идти другим путём: сосредотачивался, зажмурившись перед десятками книжных корешков, и выбирал тот, к которому, как ему казалось, тянулась рука. Поначалу из этого ничего не получалось, но потом — потом Лексий вдруг осознал, что всё чаще находит этот грешный листочек не с тридцатого, а с десятого или даже с пятого раза. Это вполне можно было списать на совпадение, но когда он рассказал Брану, тот удовлетворённо кивнул и расширил поле для поиска с одного стеллажа до трёх, и это, наверное, о чём-то да говорило.

Так проходили дни. То есть «проходили» — не вполне подходящее слово: они мелькали. Стоило Лексию на мгновение отвлечься, как «сегодня» уже становилось «позавчера», а одна декада сменяла другую.

Он утешал себя тем, что не теряет времени даром: научиться слушать стоило хотя бы ради шанса услышать среди библиотечных книг ту нужную, которую он никак не мог найти сам. Если не поможет и это, то он поймёт, что её точно там нет, и придумает что-нибудь другое. Одна проблема за раз, помнишь?

Ему хорошо удавалось отвлечься от мыслей о Земле, но когда они настигали, то наполняли его тоской и тревогой. Если время там течёт с той же скоростью, что и здесь, то из универа его, конечно же, уже отчислили, но ладно, чёрт с ним, это не самое важное... Лексия — Алексея, неужели ты и сам уже успел забыть своё имя?! — куда сильнее беспокоил вопрос, ищут ли его. Хватилась ли мама...

Очнись, приятель, больно ты ей нужен! Да, в разлуке мы идеализируем тех, кого нет рядом, но вспомни-ка: ты всегда скучал по дому от него вдали, а когда возвращался туда, поскорее хотел сбежать... потому что вспоминал, что нет никакого дома.

Мысль звучала предельно здраво, но почему-то совсем не утешала.

В общем и целом, хотел он того или нет, время шло, урсульская зима, скорее слякотная, чем морозная, перевалила за половину, и с новым набором в школу и в жизнь будущих волшебников вошёл новый товарищ. Вошёл, вопреки всем надеждам и чаяниям, в гордом одиночестве, зато довольно эффектно: когда кто-то из слуг ввёл его в уже почти родную для Лексия гостиную, юноша умудрился запнуться об порог и самым забавным образом грохнуться.

Трое его будущих коллег, в тот момент бывших в сборе, от души рассмеялись — потому что не рассмеяться было невозможно. Но потом Лексий взглянул на вспыхнувшее лицо новенького и вспомнил, как в шестом классе он перешёл в другую школу. В первый день на новом месте ему в приказном порядке велели выйти к доске «рассказать о себе», и одного взгляда на глухую стену незнакомых лиц хватило, чтобы отчётливо понять: он никогда не впишется в чужой класс, так что нечего даже и пытаться...

Потом с ним случилось что-то неожиданное и очень важное по имени Радомир Юрьев, но это была совсем другая история.

Лексий встал, подошёл к новенькому и протянул ему руку.

— Извини, — сказал он. — Ты как, порядок?

Юноша выглядел совсем ещё мальчишкой, ему, должно быть, едва исполнилось восемнадцать — несовершеннолетних в школу не брали. Он посмотрел на Лексия снизу вверх, и тот осознал, что у этого смешного создания абсолютно прекрасные глаза: бездонно-карие, тёмные-тёмные, такие у людей встречаются редко, чаще — у лошадей или собак... Да ещё и с длинными, красиво изогнутыми девичьими ресницами.

Парнишка не ответил и не улыбнулся; в его невероятных глазах мелькнуло недоверие, но руку он принял.

— Добро пожаловать, — с радушной улыбкой поприветствовал Ларс, когда он поднялся на ноги. — Не обижайся, на самом деле, мы тебе очень рады.

Новенького звали Танирэ́ У́ту, он был миниатюрным и хрупким, а его длинные, почти до лопаток, светлые волосы, стянутые в хвост, пушились, как одуванчик. После краткого неуклюжего знакомства он отправился заселяться в свою комнату, а Элиас задумчиво посмотрел ему вслед и вполголоса сказал:

— Этот ягнёнок что, всерьёз намерен остаться?

Причём в этом вопросе не было ни капли яда.

— Ну, может быть, об этой истории наконец хоть кто-то забыл? — предположил Ларс.

— Да ну, — фыркнул Элиас. — Так скоро? Что-то не верится.

— Давно пора! Нет, правда, ты же сам знаешь, как это бывает, — Ларс пожал плечами. — О таких вещах весь город гудит декаду, три, пять, но в конечном итоге людям всё равно куда интереснее новая любовница соседа или там поднятые налоги. В конце концов, уже целый год прошёл. Больше даже...

И тут Лексий наконец не выдержал.

— Что за история, пропасть побери?! — потребовал он. — Вам не кажется, что я тоже имею право знать?

Он терпеть не мог, когда от него скрывали что-то важное. Особенно если это важное так или иначе касалось его самого, а он, чёрт возьми, уже провёл в этой школе достаточно долго, чтобы оно касалось, рад он этому или нет!..

Ларс и Элиас обменялись долгими, говорящими взглядами, как будто о чём-то молча посовещались. Потом Элиас пожал плечами и равнодушно хмыкнул:

— Ну, расскажи ему, если хочешь. Я лично не расстроюсь, если он вдруг отсюда исчезнет.

Ага, дважды. Нет уж, не дождётесь, господин бастард.

Ларс, до этого по своему обыкновению возлежавший на кресле, закинув ноги на подлокотник, вздохнул и аж сел по-человечески. Очевидно, разговор предстоял серьёзный.

— В прошлом году зимой семеро ребят погибли, — сказал он без предисловий. — Выгорели. Одного нашли в библиотеке и подумали было, что он ненароком... переучился, но ещё один просто свалился посреди разговора о чём-то совершенно неволшебном тут, в гостиной. Остальные были у себя в комнатах, кто где… Умерли одновременно. Доколдовались, хотя не колдовали.

Он помолчал.

— Никто так и не понял, что случилось, но переполох был страшный. Всю эту историю очень тщательно расследовали, только тщетно. В итоге Бран просто собрал нас всех, сказал, что он не знает, как это всё объяснить, поэтому не гарантирует, что это не повторится, и напомнил, что любой, кто не хочет рисковать собой, имеет право прекратить обучение. Очень многие воспринял и это как совет, потому что, если честно, мы все были в ужасе.

Да уж.

Признаться, Лексий ожидал чего угодно. Какой-нибудь безумной сплетни, какого-нибудь гремящего скандала, но… не этого. Не... несчастного случая на производстве. Он пытался осмыслить услышанное, а Ларс продолжал:

— Конечно, каждый год кто-нибудь да решает, что лучше всё-таки прожить подольше, это нормально, но это был первый раз, когда из игры одновременно вышла бо́льшая часть. События располагали к… переосмыслению планов. Остались только мы с Элси и несколько ребят постарше, те благополучно присягнули прошлой весной… Ну и, как видишь, лучше до сих пор что-то не стало. Я правда надеялся на этот новый набор, но народ, похоже, до сих пор боится. Я слышал разговоры, некоторые вообще считают, что если уж ты твёрдо решил податься в маги, то безопаснее уехать в Рутью и учиться там! — он досадливо поморщился. — Не знаю, что Бран теперь скажет его величеству, тот наверняка снова заговорит о том, что школу пора закрыть. Странно, что нас не разогнали ещё тогда, год назад…

Ларс замолчал и слабо улыбнулся.

— Вот такая история. На самом деле, странно, что ты её совсем не слышал, об этом в своё время разве что кошки на углу не судачили... Ну как, не возникло желания собрать вещи и сбежать подобру-поздорову?

Лексий прикусил губу. Было бы куда сбегать.

— Ну уж нет, где ещё я найду бесплатное жильё в самом центре столицы? — он заставил себя звучать беззаботно. Элиас наигранно вздохнул, мастерски изображая крушение своих самых светлых надежд.

— В общем, одно из двух, — подытожил Ларс, — или этому мальчику просто больше некуда пойти, или всё это безобразие и впрямь начало забываться... Хорошо бы, потому что я всегда хотел стать волшебником, а не отшельником! Нет, слова, конечно, похоже звучат, но-...

— Ага, держи карман шире, — хмыкнул Элиас. — Этот Уту — ты слышал, как он разговаривает? Он же из деревни.

— Точно! — кивнул Ларс, как будто и впрямь что-то понял. — Тогда это многое объясняет.

Лексию, если честно, понятнее не стало, но Танирэ потом объяснил. Не сразу — в первое время он не то чтобы дичился, но будто бы разом пытался быть там же, где и все, и ужасно боялся, что его заметят. Он никогда ни с кем из них не заговаривал первым, а если к нему обращались — краснел, как девчонка, отвечал невпопад и смущался от этого ещё сильнее, так что Лексию, на самом деле, было даже как-то жалко лишний раз его трогать. К счастью, кучка взрослых чудаков, живущих под одной крышей, оказалась совсем не тем, что большой и людный класс какой-нибудь средней школы. Влиться в маленький коллектив обычно бывает проще, тем более что Ларс со своей широкой душой и неуёмной общительностью не оставлял никому вокруг себя ни малейшего шанса почувствовать себя непринятыми и одинокими. Даже Элиас и тот при общении с Танирэ — или Та́рни, эта краткая форма очень ему шла — держал свои колкости при себе. Правда, возможно, не от большой доброты, а просто потому, что обидеть этого парня было бы всё равно, что пнуть щеночка…

Он был очень милым. Применительно к нему это слово каким-то неведомым образом не вызывало у Лексия обычных ассоциаций с чем-то бессмысленно-приторным. Тарни было восемнадцать, он был младше всех остальных минимум на два года, а в случае с двадцатитрёхлетним Ларсом так и вообще на все пять. У него было нежное правильное лицо и высокий голос ребёнка, и да, он всегда был таким же неуклюжим, как в день их знакомства, но эта неуклюжесть скорее трогала, чем раздражала — как и едва заметный деревенский выговор. Ещё он имел забавную привычку машинально закатывать рукава — как выяснилось позже, потому, что в детстве ему постоянно приходилось донашивать за старшими. А главное, когда он наконец потихоньку перестал страшно стесняться и вспомнил, как говорить и смеяться, атмосфера в их маленькой и не самой дружной на свете компании вдруг резко потеплела. Тарни в некотором роде был коллегой Базилевса — с ним любое помещение сразу необъяснимым образом становилось уютнее, и Лексий ловил себя на том, что даже присутствие Элиаса в такие моменты бесит его меньше.

Промозглая угрюмая зима располагала к вечерним беседам у камина, и в одной из них Тарни очень просто и спокойно рассказал им свою историю. Она оказалась довольно банальной, а главным героем был юноша, которого угораздило родиться последним ребёнком в большой деревенской семье. Он с самого детства был слабым — не вышел ростом, часто болел; да, конечно, он окончил сельскую школу на год раньше, чем сверстники, и окончил с отличием, но там, в его родной Шелби-на-Руне, это ровным счётом ничего не значило. Все шестеро старших братьев и сестёр Тарни уже устроились в жизни, в соответствии с гендерной ролью обзаведясь приличной профессией или зажиточным мужем, а он остался неприкаянным. Честно пытался найти работу, но на неизбежный физический труд просто-напросто не хватало сил, а на другой в тех краях особо не было спроса.

— Знаете, там, где я живу, два раза в год устраивают дни, куда приходят те, кому нужен работник или подмастерье, — рассказывал Тарни. — За последние четыре года я ни одного не пропустил, но каждый раз с самого утра заранее знал, что всё бесполезно, — он слабо улыбнулся. — Если честно, не слишком весело, когда стоишь, ничего уже не ждёшь, и все, кто проходит мимо, смотрят на тебя, как на бракованного жеребёнка...

Ну, положим, это он зря сказал, потому что шутливо-дружеское «жеребёнок» потом прилипло к нему навсегда — очень уж метко получилось.

Слушая рассказ Тарни, Лексий от души ему сочувствовал. Он никак не мог избавиться от мысли, что Тарни просто досадно промахнулся, выбирая, где родиться: будь он не деревенским мальчишкой, а кем-то из лучших людей, он точно стал бы любимцем дам и не только — с такой-то мордашкой...

К дню своего совершеннолетия «бракованному жеребёнку» уже некуда было деться от факта, что так дело не пойдёт. Он был не намерен мёртвым грузом оставаться у родителей на шее, тем более что те и сами ясно давали ему понять, что любить они его, конечно, любят, но из родного гнезда всё-таки пора вылетать. Последней каплей стали слова отца: тот как-то раз, будучи не в духе, сгоряча сморозил какую-то чушь о том, что младшему сыну, кажется, впору готовить приданое, потому что иначе сбыть эту обузу с рук точно не получится...

Тарни смущённо признался, что никогда не был храбрым. Он уж точно не грезил о том, чтобы отправиться покорять столицу, тем более что покорять, как он считал, было особо и нечем — но это был единственный выход, который он увидел. Танирэ явился в Урсул не за богатством и не за славой, он не не строил амбициозных планов и не питал особых надежд — он просто хотел найти своё место и дело, которым мог бы заниматься с пользой для других. Вот и всё.

Лексий едва сдержал невесёлую усмешку. Сбежать в большой город, где тебя, в общем-то, никто не ждёт, просто потому, что ты не можешь больше оставаться там, где был... Звучало подозрительно знакомо.

— А вы? — вдруг спросил Тарни, обводя притихших слушателей взглядом. — Что вас сюда привело?

— Деньги, — равнодушно сказал Элиас, долго не раздумывая. — Только деньги и ничего больше.

— Благородство и человеколюбие, — возвестил Ларс с таким пафосом, что Лексий ни на грош ему не поверил.

Он вдруг осознал, что все взгляды устремились на него.

Его очередь.

Ох. Ну что, вот что он может им ответить?..

— Так получилось, — просто вздохнул он, не придумав ничего лучше.

Танирэ посмотрел на него очень внимательным взглядом своих удивительных тёмных глаз и серьёзно сказал:

— Лексий, если не хочешь — не говори.

Лексий с благодарностью улыбнулся ему, и больше от него ничего не требовали. Бран хорошо научил своих подопечных не лезть в чужие жизни и души...

В ритм учёбы Тарни вошёл довольно быстро. Лексий понял, что у этого парня не будет больших проблем, когда на вопрос Брана, как у него вообще дела с памятью, Танирэ походя упомянул, что почти наизусть знает Либрию. Ну, может, не дословно, с оговорками и неточностями, но около дела.

К этому дню Лексий уже успел познакомиться с Либрией, местным священным писанием. Книга, конечно, была недостаточно толстой, чтобы ею убивать, но «Знамение власти», в общем, молча завидовало в сторонке. Бран, производящий впечатление человека, который в этой жизни повидал всякое, и тот с очевидным замешательством уточнил:

— Всю?

— Ну да, — просто кивнул Тарни. — Кроме Книги Ухода. Когда мы до неё дошли, нам сказали, что она слишком печальная, а нам ещё рано знать, каким грустным местом может быть этот мир.

— Ты что, готовился в служители? — поинтересовался Бран.

— Нас учили по ней читать и писать, — пояснил Тарни и с каким-то внезапным смущением добавил:

— В переводе на отти, конечно. Кордос нам не преподавали...

Ну, Лексия это почему-то не удивляло. Он был почти уверен, что в сельских школах на Земле тоже не преподавали, скажем, латынь.

Либрия, конечно, сама по себе заслуживала отдельного разговора.

Религия во всех здешних развитых странах была одна и та же, хоть и немного в разных вариантах. Все версии так или иначе сходились на том, что у истоков данного конкретного мира стояли демиурги, создавшие небо, землю, время, природу и всё остальное, включая людей, чистой силой своего желания. Творцов было двое — вечно юная девушка по имени Айду и её младший брат Наллен, навсегда подросток. Эта парочка изрядно напоминала античных богов: при всей своей всесильности и бессмертности они уж больно смахивали на людей, причём именно на людей молодых — беспечных, эгоистичных и недальновидных. Особой мудростью или там безупречной нравственностью ни Айду, ни тем более её братишка не страдали — да что уж там говорить, если, они и всю эту историю с созданием мира, судя по всему, затеяли просто от скуки! Всё сущее, что любой смертный сейчас мог видеть вокруг себя, и многое неподвластное его взору, было в своё время построено двумя детьми для игр и развлечений. Вот вам и вся космогония.

Если верить Либрии, то божественная парочка в основном приятно проводила время, устраивая над людьми шутки, крутя романы со смертными и резвясь по полям и лесам. Наллен, например, страстно любил охоту — по легенде, у него даже был ловчий сокол с огненными перьями. А Айду в качестве питомца сопровождал лунный лис — тот самый, из шаумдорфовской метафоры... Разные судьбы человечества, вселенское равновесие и прочие грандиозные вещи ребят, похоже, интересовали очень мало.

А потом, по прошествии нескольких столетий, или, может, даже пары тысяч лет, юным божкам надоело, и они ушли. Просто взяли и ушли куда-то, неизвестно куда, возможно, намереваясь создать взамен наскучившей игрушки пару новых. Чувства вроде ответственности или вины, похоже, были им совершенно чужды — Либрия говорила, что, уходя с лёгким сердцем, боги ни разу не оглянулись на мир, брошенный ими на милость судеб. Айду позаботилась разве что о том, чтобы оставить после себя Надзирателей — незримых существ, наблюдающих за тем, чтобы мироздание работало как надо. Законы физики соблюдались, день в срок сменялся ночью, ну, и так далее… Если богам люди были интересны хотя бы для забавы, Надзирателям было плевать. Они не помогали и не мешали; они не чувствовали. Просто следили за тем, исправно ли крутятся шестерёнки.

В итоге от божеств, по сути, остались только память, имена, которыми здесь клялись и ругались, да одно из созвездий на ночном небе. Поверье гласило, что Наллен, уходя, из озорства пришпилил свою Огнептицу к небосводу, где она стала горсткой звёзд. Дети порой бывают такими жестокими.

В том виде, в каком местная религия дошла до сего дня, она, пожалуй, была одним из самых комфортных вероучений, которые Лексий вообще знал. Безалаберные молодые божества едва ли могли служить примерами благоразумия и воздержанности, к тому же Либрия не говорила ничего внятного о загробном мире и даже не знала с уверенностью, есть ли после смерти хоть что-нибудь, так что в Сильване сейчас проповедовались философия carpe diem и умеренный гедонизм. А что, в самом деле, если уж всё равно не знаешь, что там впереди, разве не логично, что нужно постараться хорошо провести время на этом свете — а вдруг другого и не будет? Служители не требовали от своей паствы ни постов, ни аскезы, ни слишком усердного посещения церквей — хотя многие, кстати, всё равно регулярно бывали в храмах, а богослужения по случаю пяти внекалендарных праздников собирали изрядные толпы. Особенно два главных — на Айдун, здешний новый год, и печальный весенний День Ухода…

В этом мире получалось так, что богам не столько поклонялись, сколько просто их помнили. Молиться им было бесполезно — всё равно не услышат, ушли же, а Надзирателям, по всеобщему верованию, плевать, — но в целом народ вроде как всё устраивало. Разными вопросами нравственности и морали занимались мирские законы, писаные и неписаные, а религия, по сути, учила одному: постарайся радоваться каждому дню, потому что каждое мгновение — неповторимый дар, а слишком далеко можешь и не загадывать, всё равно ведь не угадаешь. У соседей дела обстояли немного иначе: Лексий, например, слышал что-то о том, что в Оттии Надзирателей почитают чуть ли не больше, чем тех, кто их назначил. Что ж, на самом деле, он готов был согласиться, что такие боги большого уважения и не заслуживают... Разные толкования Либрии считались личным делом каждого государства — когда Лексий изучал мировую историю, он даже удивился отсутствию мало-мальски серьёзных религиозных войн. Ну и ладно, как будто для них не хватает других поводов, вон, Оттия снова в тысячный раз по кругу заводит разговор о том, что Сильвана нравилась ей куда больше, пока была её частью…

«Знамения власти» Тарни ожидаемо не испугался — наоборот, поэзия Шаумдорфа живо его заинтересовала, и они с Браном часто обсуждали литературу. Как-то раз, молчаливо прислушиваясь к их слишком умному для него разговору, Лексий не выдержал и задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

— Бран, какой смысл в том, что мы учим эту поэму? Нет, серьёзно, от неё в самом деле так много пользы?

Бран откинулся на спинку кресла и посмотрел на ученика так, словно тот чем-то изрядно его позабавил.

— Я давно уже гадал, спросит ли хоть кто-нибудь, — заметил он. — Ну, раз уж тебе так хочется знать, я скажу: да, я правда считаю, что это полезно. Самое очевидное — это развивает ваши память и внимание, но безропотное выполнение нелепых и невозможных на первый взгляд заданий к тому же поможет вам мириться с любыми приказами начальства, потому что выполнять их всё равно придётся. Не подумай, я ни в коем случае не хочу сказать, что вы не должны пытаться — обоснованно — высказывать своё мнение, если от вас хотят чего-то совсем уж не того, но правда в том, что это, увы, не всегда помогает, — Бран усмехнулся. — Если тебе когда-нибудь не повезёт стать приближённым его величества Клавдия, ты об этом вспомнишь. Но да, ты навёл меня на одну важную мысль...

Он вдруг хлопнул в ладоши и, повысив голос, окликнул:

— Мальчики, отвлекитесь. Я хочу, чтобы вы все сейчас меня услышали.

Ларс, задумчиво созерцающий пламя в камине, вернулся к реальности и перебрался поближе. Элиас, сидящий на подоконнике, закрыл и отложил книгу.

— Вот что, — неожиданно серьёзно сказал Бран. — Я сейчас буду повторять вещи, которые вы и так должны ясно понимать. Когда — и если — вы примете присягу, отдавать вам приказы будет иметь право только сам царь — или специально и недвусмысленно уполномоченные им лица. Кроме того, вы обязаны будете применять магию в случаях, подробно и чётко оговоренных в соответствующем указе — если помните, это большие пожары, эпидемии, войны и далее по списку. Копии указа есть в нашей библиотеке, и я бы очень советовал вам выучить наизусть и его, просто потому, что это может когда-нибудь не только избавить вас от ненужных споров, но и в самом что ни на есть буквальном смысле продлить жизнь.

Он замолчал и обвёл их глазами, словно собираясь с мыслями.

— Пока ничего нового, правда? Но вот что я хочу до вас донести: во всех остальных случаях, не установленных законодательно, вы и только вы сами решаете, прибегать к магии или нет. Мне нужно, чтобы это дошло до вас прямо сейчас. Присяга не даст вам колдовать в нарушение действующих законов; во всех остальных случаях вы можете использовать волшебство, когда захотите — или не использовать, если вам покажется, что так будет мудрее. Вы имеете на это полное право, и, кто бы что вам ни говорил, вы не должны чувствовать себя виноватыми. В конце концов, речь идёт не о чём-то, а о вашей жизни, и это не шутки. Не позволяйте никому вас вынуждать. Научитесь отказывать, если придётся. Любовь к ближним — это прекрасно, но вам нужно научиться прежде всего беречь самих себя.

— Кто бы говорил, — вполголоса хмыкнул Ларс. — Бран, почему тогда ты сам столько колдуешь ради других?

Бран не нахмурился, но линия его губ вдруг стала жёсткой, а между бровей появилась крошечная морщинка.

— Халогаланд, моя жизнь вас не касается, — сказал он сухо.

— Да, прости, — кротко вздохнул Ларс и замолчал.

Лексий, конечно, запомнил этот разговор, но он до сих пор не собирался задерживаться здесь вплоть до присяги.

Он до сих пор ходил в библиотеку, хотя теперь уже реже — одна неудача за другой здорово подорвали его дух. Всё сложнее было бороться с желанием подойти к господину Гедрефу и спросить: «Извините за беспокойство, но нет ли у вас чего-нибудь научно-популярного про мгновенные непроизвольные перемещения из одного мира в чертовски, совершенно другой?». Останавливал, пожалуй, даже не столько страх, сколько неприступный вид седого библиотекаря, который всегда выглядел так, словно ужасно занят чем-то очень важным. Лексий радовался, что хотя бы не обязан отчитываться перед ним за каждую книгу, иначе всё было бы гораздо сложнее...

В один прекрасный день он, что с ним теперь не так часто случалось, засиделся в библиотеке допоздна. Господин Гедреф и тот уже отправился к себе — благо, чужие здесь не ходили, и можно было не запирать дверь на ночь. Сдаваясь, Лексий утомлённо вздохнул, закрыл фолиант, на страницу которого тупо смотрел последние десять минут, вернул его на полку и пошёл спать. Он устал, он был расстроен и понимал, что, кажется, пора наконец придумать что-то ещё; погружённый в собственные мысли, он не сразу заметил Брана, сидящего у выхода за библиотекарским столом, и вздрогнул, когда тот нарочито шумно отложил книгу, которую держал в руках. Лексию даже не понадобилось смотреть на обложку, чтобы узнать: «О вечной красоте». Всё-таки нужно как-нибудь набраться наглости и спросить, за что Бран её так любит...

— Будь добр, удели мне время, — сказал господин Лейо, и что-то неуловимое в его тоне подсказывало, что это была не просьба.

— Конечно, — машинально кивнул Лексий, ничего не понимая. — Бран, в чём дело?

— Я прекрасно помню, что я сам сказал тебе, что ты можешь располагать этой библиотекой как хочешь и читать что угодно, — серые глаза Брана были непривычно холодными, и от этого Лексию вдруг стало зябко, словно от сквозняка, — но я пригляделся к книгам, которые ты берёшь, и знаешь что? Довольно странный набор для кого-то, кто только-только начал учёбу. Я надеюсь, что ты простишь мне это вторжение в твою жизнь; да, такое совершенно не в моих правилах, но, видишь ли, я отвечаю за безопасность этой школы, её учеников и знаний, которые в ней хранятся, и я не намерен рисковать. Некоторые из книг, которые ты смотришь, слишком сложны для понимания даже на четвёртом году в этой школе, и ни одна из них не относится к тому, что тебе положено изучать сейчас. Я вижу в твоём чтении некую систему, но, давай начистоту, я не понимаю.

Он на мгновение прикрыл глаза и вздохнул.

— Ки-Рин, чего ты добиваешься?

Лексий стоял перед ним, ошеломлённый и безмолвный. Он с самого начала ждал удара — и всё равно оказался к нему не готов. Что теперь? Сдаваться? Защищаться? Всё отрицать — или пойти ва-банк и выложить всё начистоту? Паника горячей волной подступила к горлу, но он велел себе перестать. Ну же, ты ведь всё-таки учился на волшебника, а волшебник не должен терять головы. Соберись. Думай!

Бран молча сидел перед ним и ждал ответа. Бран... Да, этот человек не раз повторял, что ему нет дела до прошлого его учеников, да, он недвусмысленно держал их на расстоянии, если кто-то, как Ларс тогда, пытался заводить разговоры о слишком личном, но... К нему всегда можно было прийти, если что-то не ладилось, и он как никто умел объяснять непонятное и парой слов возвращать присутствие духа. Когда Танирэ появился в доме, Лексий видел, что Бран, не афишируя этого, следит за тем, чтобы новенький не оказался изгоем. Более того, Лексий был уверен, что тогда, осенью, господин Лейо делал то же самое для него самого. Учителя имеют привычку глядеть на подопечных свысока, но Бран держался с ними на равных. Он ничему не удивлялся и никогда не спешил с выводами, не успев как следует разобраться, как дела обстоят на самом деле…

Ах, да какого чёрта!

Лексий сделал такой глубокий вдох, какой только мог, выдохнул и сказал:

— Ладно. Я расскажу. Только пообещай, что не сочтёшь меня сумасшедшим.

Бран одарил его очень внимательным взглядом, и Лексий ничего не смог прочитать в его глазах.

— Интригующее начало. Обещать не могу, но я постараюсь. Продолжай.

Лексий рассказал ему всю историю по порядку. Она получилась неожиданно длинной, и многие подробности, наверное, были лишними, но он ничего не мог с этим поделать. Плевать. Должен же он наконец рассказать хоть кому-то.

Где-то посреди рассказа пришла мысль: смешно будет, если в итоге окажется, что ты и впрямь сошёл с ума, и всё это — бред больного, накачанного успокоительными и никогда не покидавшего Землю… У Лексия покалывало в пальцах, и он слышал свой голос как будто со стороны; так себе, кстати, был голос, не слишком убедительный, не слишком мужественный, кажется, даже дрогнул пару раз. Чем больше он говорил, тем сильнее его одолевало чувство странной нереальности его собственных слов: да полно, неужели всё это и впрямь произошло со мной? Неужели Алексей Михайлович Кирин, двадцати лет от роду — стойте, или теперь уже двадцати одного? какой на Земле сейчас должен быть месяц? — когда-то действительно шёл по тёмному Невскому на метро? Сколько времени прошло с тех пор, как случилось то, что случилось? Полгода? Меньше! Да уж, дружище, немного же тебе понадобилось, чтобы забыть самого себя...

Полторы вечности спустя он добрался до конца своей сумбурной истории с пожарами, погонями и притворством, выдохнул и замолчал, прислушиваясь к тяжёлым и каким-то ужасно редким ударам собственного сердца. Бран, который следил за сюжетом очень и очень внимательно, казался погружённым в свои мысли. Пока он не заговорил, время не шло.

— Так, значит, ты просто пытался вернуться домой, — в конце концов заключил он.

— Да, — сказал Лексий с чувством. — Это всё, чего я хочу.

Бран помолчал ещё мгновение.

— Можно мне посмотреть твой медальон? — вдруг попросил он.

Он стащил шнурок через голову и молча протянул его Брану. Тот внимательно изучил подвеску — то ли металл, то ли камень, Лексий так и не узнал, что это такое — и сказал несколько слов голосом, в котором слышались восхищённые нотки. Чужая речь звучала по-своему красиво и совершенно бессмысленно.

— Пропасть меня побери, если я понял хоть что-то, — устало сказал Лексий.

Снова ощутить знакомый вес медальона на шее было облегчением. Лексий так долго носил его, не снимая, что без него чувствовал себя голым.

— Полезная штуковина, — заметил Бран. — Не единственная на свете, но такие нечасто встретишь. Хотел бы я знать, кто её зачаровал и какими извилистыми путями она к тебе попала…

— Мне дала её девушка у церкви, — машинально объяснил Лексий. — В мой первый день в… вашем мире. Там был праздник и огромная куча народу, и она раздавала всем разные вещицы…

— А, — Бран вскинул брови, — так ты попал к нам на Айдун? — он усмехнулся. — Надо же, наверное, это можно считать доброй приметой… Да, подарки незнакомцам — старая традиция, кое-где её до сих пор соблюдают. Служители на деньги своего храма покупают в ближайшей ювелирной лавке мешок самых дешёвых позолоченных побрякушек, твоя, наверное, попала туда по ошибке… Тому ювелиру не повезло. Сумей он распознать, что́ на самом деле попало к нему в руки — мог бы выручить за неё неплохие деньги.

— И что мне теперь с ней делать? — спросил Лексий, просто чтобы что-то сказать. В голове у него было странно пусто.

Бран взглянул на него с некоторым удивлением.

— Оставь себе. В конце концов, это подарок, и он тебе нужен. Постарайся не потерять: я полагаю, этот медальон некогда сделал для себя умелый волшебник, и сделал на совесть. Если захочешь повторить подобное, придётся попотеть, да и то вряд ли получится так же удачно… Но пару уроков отти я тебе всё-таки дам, просто на всякий случай, мало ли. Кстати, перевод нашей речи — не единственное, что умеет этот твой камушек. Насколько я вижу, в него можно удобно поместить некоторое количество волшебства… скажем, на хранение до лучших времён, чтобы потом, когда выгоришь, иметь ещё немножко в запасе. Или отдать кому-нибудь другому, если ты, конечно, готов поделиться с кем-нибудь собственной жизнью… Я найду для тебя нужное заклинание. Может, пригодится.

Тут Бран словно вспомнил о чём-то.

— Кто-нибудь ещё знает? Кроме тебя и этого твоего Рада? — осведомился он и вдруг помрачнел. — С парнем, конечно, совершенно паршиво вышло...

Да уж. Просто не то слово. Совершенно не то.

Лексий усилием воли совладал с собой и сказал:

— Никто. Только ты.

— Это потрясающе, — Бран откинулся на спинку стула, пристально изучая ученика. — Да, я замечал за тобой странности, но, Айду, я никогда бы не догадался, если бы ты не сказал... Не переживай, я тебе верю, я сразу вижу, когда люди мне лгут или бредят. Но, клянусь чем хочешь, из тебя получился вполне убедительный сильванин.

— Спасибо, — Лексий подавил отчётливое желание нервно сглотнуть, — я очень старался. Бран, что теперь? Ты меня выгонишь?

— Скажи мне вот что, — господин Лейо аккуратно поправил какие-то бумаги на столе, — ты думал о будущем? О том, как и чем ты будешь жить, если-... нет, давай вот так: пока не найдёшь пути обратно в свой мир?

Лексий слабо улыбнулся.

— Предлагаешь мне взаправду стать волшебником?

А что? В конце концов, чем волшебство хуже карьеры какого-нибудь переводчика, на которую он мог рассчитывать на родине? Ладно, на самом деле, конечно, понятно, чем — у переводчика куда меньше шансов умереть во цвете лет, но, может быть, до этого не дойдёт — хорошо бы, чтобы не дошло, — а магия по крайней мере точно обеспечит тебе средства к существованию и крышу над головой...

— У тебя есть все задатки, — сказал Бран, — так что советую всерьёз об этом подумать. Времени пока достаточно, до присяги тебе ещё года три, так что имей в виду. До сих пор ты вёл себя так, что исключать тебя у меня нет причины, к тому же школа всё равно почти пустая... — он помолчал. — Если хочешь, я поговорю с коллегами о других мирах. Раз это возможно на практике, я уверен, кто-нибудь должен знать хоть что-то. Хотя, признаться, сам я сейчас могу разве что Либрию вспомнить... Ты уже знаком с Книгой Ухода или тоже считаешь, что в мире и без неё хватает горя?

Либрию Лексий прочитал до конца, просто в порядке общего саморазвития. Пронзительно печальная, Книга Ухода прощалась с покинувшими людей богами и в самом конце, на последней страничке, проливала хоть какой-то свет на то, что бывает за смертью. Тома́з Лао́рский, автор текста, грешил излишней витиеватостью, но общий смысл был таков: человек в своей телесной жизни — это гость на пиру в тёплом, просторном и шумном доме. Никто не знает, какой срок ему отпущен, но каждому рано или поздно придёт время встать и выйти за порог, на тихую сумеречную дорогу, чтобы продолжить путь — если только ты сможешь вспомнить, откуда и куда шёл...

Возможно ли, что они с Радом умерли, сами того не заметив? Мало ли, что могло случиться в том переходе! Лексий вдруг вспомнил «Братьев Львиное Сердце» Линдгрен — книгу, которая пыталась убедить его, что умирать не страшно, потому что дальше будет не рай, не ад, не тёмная пустота, а волшебная страна с приключениями и дружбой...

Ох, Айду. Неужели кто-то правда в это верит?

— Должен быть способ выйти за пределы мира, не умирая, — сказал Бран, как будто прочитал его мысли. — Я попытаюсь выяснить.

— Спасибо, — сказал Лексий с чувством. Эта беседа как будто сняла у него с плечь какую-то гигантскую тяжесть, и на мгновение стало так легко, что у него закружилась голова. Больше не нужно держать свою тайну в себе. Бран ему верит, и Бран ему поможет. Ох, Айду!..

— Пока ещё не за что... — как бы про себя проговорил Бран и вдруг снова в упор взглянул на него. — Лексий, с чем ещё тебе помочь?

Лексий открыл было рот, но снова закрыл.

Этот вопрос выбивал из колеи. Этот мир пока жалел его и щадил, и в каком-то смысле всё, наверное, устраивалось наилучшим образом из возможных, но кто бы — кто бы только знал, как ему иногда бывало одиноко. Каким лишним он себя чувствовал. Словно человек, выброшенный кораблекрушением на незнакомый берег: жизнь вокруг кипит, вот только ты — другой, даже если притворяешься своим. Даже если делаешь это так хорошо, что тебе верят — ты-то знаешь. Там, глубоко внутри ты всегда, каждый проклятый миг чувствуешь, что ты — не часть всего этого и что тебе, чёрт побери, тут не место. Во всей Сильване никто никогда не слышал о Пушкине, а ещё Лексий страшно скучал по чаю и по синему оттенку Невы в ясный день, а ещё мама наверняка пыталась дозвониться до сына в день его рождения, потому что считает своим родственным долгом созваниваться хотя бы по праздникам, и теперь точно думает, что он знать её не хочет, а ещё-...

Он проглотил спазм, мучительно сжавший горло, выдал желаемое за действительное и сказал:

— Ничего. Я справляюсь.

Соврал, конечно. И слишком поздно вспомнил, что Бран слышит, когда ему говорят неправду.

Учитель одарил его последним пристальным взглядом и наконец отвёл глаза.

— Не сомневаюсь, — сказал он. — Не стану больше тебя задерживать. Спокойной ночи.

Лексий кивнул ему и пошёл спать, потому что сейчас это казалось самым разумным. Правда, так до самого утра и пролежал, не сомкнув глаз.

Он поступал мудро, прячась от мыслей в рутине будней. Сегодняшний разговор вскрыл все раны, какие только мог, и, боже, почему это было так больно.

Наверное, иногда боль необходима, чтобы сдвинуться с мёртвой точки.

У него появился союзник. Если быть до конца честным с собой, то одна пропасть знает, когда Лексий решился бы сам. Бран, сам того не зная, подтолкнул его к шагу, который нужно было сделать…

Впрочем, не зная? Вот уж вряд ли.

Давно пора было привыкнуть к мысли, что Бран знает всё.

С первой декады лета до начала седьмой будущие волшебники отправлялись на каникулы.

— Отдыхайте, пока можете, — оптимистично посоветовал Бран, когда они заговорили об этом на исходе весны.

Позже, наедине, Лексий спросил, значит ли это всё, что ему придётся убраться куда-то на ближайшие шестьдесят дней.

— Ерунда, — успокоил Бран. — Пока ты здесь учишься, считай это место своим домом. Конечно же, ты можешь остаться на лето — если хочешь. Я, правда, считаю, что это не обязательно. Я помню о том, что тебе обещал; летом мне как раз какое-то время не придётся с вами возиться, так что я смогу спокойно поискать в царской библиотеке, раз уж от нашей мало толку... Твоё участие не понадобится, если хочешь, можешь куда-нибудь съездить. Летний Урсул — удовольствие крайне сомнительное.

— Было бы куда, — вздохнул Лексий.

Бран, кажется, хотел что-то на это ответить, но тут в комнату вошёл Ларс, и разговор свернул совсем в другое русло.

Лексий мог уйти на каникулы с чистой совестью. Он выучил всё, что ему велели выучить, и сдал всё, что нужно было сдать, а Бран был так добр, что действительно помог ему с освоением базового отти — без магии. Правда, этих знаний всё равно хватило бы только на то, чтобы в случае чего не остаться совсем уж глухонемым, и Лексий очень надеялся, что они никогда ему не пригодятся. Одна мысль о том, чтобы лишиться своего медальона, вселяла в него неподдельный ужас.

Вообще, к лету Лексий пообвыкся в своей новой роли настолько, что это начало пугать его самого, но без неожиданностей всё равно не обходилось. Например как-то утром в самом конце весны Бран, как будто между прочим, самым будничным тоном сказал:

— Мальчики, не разбегайтесь сегодня после обеда. Его величество хотел зайти на вас посмотреть.

Должно быть, чувства, которые Лексий испытал, со всей отчётливостью отразились у него на лице, потому что Ларс весело фыркнул и заявил:

— Да перестань! Это совсем не больно. Просто будь выбрит, прилично одет и встань, когда он войдёт, всего-то. Особого подобострастия не требуется, идеальных манер — тоже. Если вдруг о чём-то спросят, ответь, но шанс мал, беседы беседовать — роль господина Лейо, правда, Бран?

Если честно, легче не стало. Не каждый день всё-таки встречаешься с живым монархом, особенно если этот монарх — Клавдий Иллеш. Про горячий царский норов ходили легенды, да что уж там, про Клавдия вообще много говорили, и хорошего, и не очень...

Когда час икс настал, и они вчетвером собрались в гостиной в ожидании высокого гостя, Лексия, признаться, слегка трясло. Ларс, которого явно ничто не тревожило, восседал в кресле с привычной светской грацией лучшего человека. У Элиаса был такой вид, словно он презирал царизм как институт и потому считал волнение ниже своего достоинства. И только по бледному лицу Тарни было сразу понятно, что тот в чистом и глубоком ужасе. Да уж, мог ли мальчик из деревни предполагать, что почти сразу после переезда в столицу попадёт на аудиенцию к первому лицу государства... Лексий ему сочувствовал, но, с другой стороны, всегда есть что-то утешительное в том, что ты страдаешь не один.

Он ещё ни разу не видел Клавдия вживую до сего дня — до того момента, как дверь открылась, и Лексий вспомнил, что надо встать, потому что все встали...

Его величество вошёл в комнату деловым, энергичным шагом; его грузная, но не оплывшая коренастая фигура — сложение скорее силача, чем толстяка — была облачена во вполне человеческий тёмный костюм. Никакой короны, никакой горностаевой мантии, кажется, книжки с картинками и здесь солгали, сказки совсем не готовят детей ко взрослой жизни... И всё равно, спутать этого человека с обычным смертным не смог бы и слепой, потому что от Клавдия за версту шибало… царственностью, иначе это было не назвать. Чем-то особенным — очень властным, очень собранным, очень уверенным в том, что любой твой приказ будет незамедлительно выполнен. Глядя на его величество, Лексий отчётливо понимал, что он сам точно не смог бы ослушаться его повеления.

Густые чёрные волосы и окладистая борода с отдельными прядками седины живо напомнили ему Эдвина — такого же темноволосого, но в остальном явно удавшегося в покойную мать-королеву, хрупкую красавицу с картин. Черты Клавдия было совсем другими: грубоватыми, мужественными, вроде бы и не красивыми, однако странно гармоничными — словно высеченным из камня нигде не учившимся, но от природы талантливым мастером. Такое лицо не стыдно чеканить на реверсе монет...

Войдя, его величество остановился перед будущими волшебниками, словно внимательно их изучая. Бран со скрещенными на груди руками остался стоять у двери.

— Тебе самому не жалко на них время тратить? — осведомился Клавдий.

— Пока у меня есть хоть один ученик, я буду учить, — предельно спокойно ответил Бран.

Царь задержал оценивающий взгляд на Тарни. Краем глаза Лексий заметил, как у Жеребёнка побелели губы. Лишь бы в обморок не грохнулся…

— Он вообще совершеннолетний? — хмыкнул Клавдий. — Как справляется?

— Пока пробыл здесь слишком мало, чтобы судить, — отозвался Бран, — но я думаю, что из него выйдет толк.

Его величество наконец сжалился и отвернулся.

— А этот? — он кивком указал на Лексия.

Бран даже не взглянул на ученика.

— Быстро делает успехи. Я им доволен.

Ого. Серьёзно? Нет, правда?

Ещё мгновение Клавдий, чуть прищурившись, смотрел самозваному подданному в лицо — у Лексия пересохло во рту, но ему каким-то чудом хватило духу не отвести глаз — и наконец молча одарил его кивком. Это, кажется, была похвала, вот только даже от неё Лексию почему-то стало слегка не по себе.

К его огромному облегчению, визит монарха был недолгим. Его величество поглядел на своих будущих магов, ничем не выказал, доволен ли он увиденным, и удалился вместе с Браном продолжать какие-то свои, умные и взрослые разговоры, а Лексий наконец смог выдохнуть. Нет уж, спасибо, как же хорошо, что у него на родине с монархией приходится иметь дело только в учебниках истории...

По пути к себе в комнату он вдруг услышал за спиной шаги и, обернувшись, с удивлением увидел, что это Элиас. Господин бастард был бледен как смерть и дышал так тяжело, что у него плечи ходили ходуном. Какое-то время два ки-Рина стояли вот так вот, лицом к лицу, в двух шагах друг от друга. Лексий, искренне не понимающий, что происходит, уже собирался было просто развернуться и пойти дальше, когда Элиас заговорил.

— Как? — выдохнул он, сжимая кулаки; его бледно-зелёные глаза, узкие от ярости, казалось, могли убивать взглядом. — Как ты это делаешь?! Стоило тебе появиться здесь, как ты сразу стал всеобщим любимчиком и лучшим учеником! Я целый проклятый год пашу здесь как степняцкий бурлак, и всё, что я когда-либо слышал от Брана — «Постарайся, ты можешь и лучше»! Я просто никак не пойму, где ты мухлюешь? Потому что ты, пропасть побери, всего этого не заслужил!..

Наверное, Лексию стоило сказать ему. Не открывать всей истины, но дать Элиасу понять, что они — не соперники. Что у Лексия честно-честно нет намерения кого-то унизить и обогнать, потому что ему хватает своих забот; что, по сути, им нечего делить и незачем портить друг другу кровь...

Вот только злоба Элиаса была заразной.

Ну же, в конце концов, он первый начал, так почему тогда ты должен искать примирения?! Мама учила его в детстве, что тот, кто умнее, уступит первым, но, кажется, её старания пропали даром.

— Знаешь что, господин ки-Рин? — фыркнул Лексий. — Зависть тебя совсем не красит!

Пальцы Элиаса сжались так сильно, что побелели костяшки. На секунду Лексий был уверен, что он попытается ударить, но этого не случилось. Элиас стиснул зубы, напоследок одарил недруга пылающим взглядом, порывисто развернулся и зашагал прочь. Лексий хмыкнул про себя, пожал плечами и тоже пошёл своей дорогой.

С этого момента они больше ни минуты не провели в одном помещении: стоило Лексию войти, как Элиас вставал и демонстративно удалялся, спасибо хоть дверью не хлопал. Исходящие от него волны ненависти были почти осязаемы; на памяти Лексия никто ещё не ненавидел его так сильно. Ай, ну и чёрт с ним, с этим парнем! Нет, правда, кто же виноват в вещах, которые он сам себе придумал…

Тот факт, что их с Элиасом тёплая дружба вступили в новую фазу, был настолько очевиден, что Бран, который обычно не вмешивался в личные отношения учеников, и то не мог смолчать..

— Ну, рассказывай, что случилось между тобой и этим диким волчонком? — велел он вечером на второй день. — Нет, конечно, это ваше дело, но, боюсь, если он поддастся своему очевидному желанию необратимо превратить тебя в летучую мышь, это не пойдёт на пользу репутации школы.

— Ревнует! — зло фыркнул Лексий. — То ли к тебе, то ли к царю, то ли ко всем сразу, пропасть его разберёт... — он раздражённо передёрнул плечами, чувствуя, что закипает. — Да он просто с самого начала меня ненавидит!

Бран, сидящий в кресле, закинув ногу на ногу, не сводил с ученика внимательного взгляда.

— Тебя это беспокоит? — осведомился он. — Его любовь или нелюбовь? Если нет, то прекрати беситься. Если да, то тебе стоит наступить на горло гордости и поговорить об этом с ним самим. Иногда это помогает, — он усмехнулся. — Только веди переговоры с безопасного расстояния, Элиас неподражаемо хорош в драках. Мне как-то довелось наблюдать, зрелище было весьма поучительное, хотя магам пристало выбирать несколько… другие пути.

Разговаривать вот с… этим? Нет уж. Увольте. Ещё чего не хватало.

— Послушай, — сказал Бран ему вслед, когда Лексий выходил из комнаты, — я надеюсь, ты не успел и в самом деле возомнить, будто ты умнее, чем он?

Лексий застыл в дверях.

— Я к этому не стремлюсь, — бросил он.

— Знаю, — кивнул Бран, — и всё же... Давай просто для ясности: Лексий, ты талантливый парень, но мы с тобой оба понимаем — чтобы его переплюнуть, тебе пришлось бы перестать спать по ночам.

Он сказал это тоном, каким говорят о самоочевидных фактах, которые ты можешь признавать или не признавать, но правдой они от этого быть не перестанут. Это не было попыткой обидеть или унизить, просто Бран всегда учил их, что переоценивать себя так же опасно, как недооценить, вот и всё…

Стоит ли говорить, что после этого разговора Лексий был страшно рад, когда пару дней спустя Элиас изчез. Как сообщил Ларс, отправился на лето к матери в Гелльс. Ну и слава Айду! Вот бы за эти шесть декад «дикому волчонку» вообще расхотелось учиться дальше…

Танирэ тоже уехал домой, в свою деревню; удивительно, но господин Гедреф позволил ему взять с собой несколько книг из своей драгоценной библиотеки, а это ох как о многом говорило. Ларс тоже куда-то собирался, и, похоже, Лексию предстояло провести это лето в одиночестве. Рад на его месте вспомнил бы слова Брана и не упустил шанс отправиться исследовать страну, в которой ему волею судеб приходится жить, но Лексий не был ярым путешественником даже на Земле, а тут... Нет уж, спасибо, он сыт по горло чужими краями!

Он уже морально приготовился к скучному лету в столице, откуда разъехались все люди, которых он знает. Но в один прекрасный вечер, во время весьма романтичного ужина на двоих (и без того не больно-то людный дом сейчас совсем опустел, и гулкая столовая казалась пещерой), Ларс вдруг сказал:

— Лексий, ты извини, но я случайно подслушал ваш с Браном разговор.

Хорошо, что Лексий в тот момент не жевал, а то точно подавился бы. Многие из их с Браном разговоров уж точно не предназначались для чужих ушей.

— Услышал, что тебе некуда податься летом, — пояснил Халогаланд. — И по такому случаю у меня есть к тебе деловое предложение. Если ты, конечно, не собираешься благоразумно посвятить каникулы усердной учёбе...

У Лексия отлегло от сердца, и он снова задышал. Нельзя же так пугать!..

— Предложение? И какое же? — уточнил он, стараясь звучать беззаботно.

— Как ты относишься к обществу прекрасных и благородных дам?

Ах. Это было вполне в духе господина Халогаланда, амурные похождения которого отнюдь не ограничивались неофициальными визитами к придворным дамам через ограду. Лексий был наслышан о громких кутежах, на которых не было недостатка ни в выпивке, ни в женском обществе. Отпрыск знатного семейства определённо был не согласен тратить молодость даром. Что ж, такие могут себе позволить…

— В целом положительно, — осторожно сказал Лексий, гадая, в какое приключение его сейчас попытаются втянуть. Не угадал.

— Отлично! — бодро заявил Ларс. — Тогда почему бы тебе не погостить у меня на даче в компании моей матери и трёх сестёр? Или даже четырёх, если Авгу́сте удастся выкорчевать своего господина советника из-за письменного стола...

Такого сюжетного поворота Лексий точно не ожидал. Нет, он, конечно, знал, что у Ларса есть семья, он прочитал об этом ещё в «Генеалогии лучших людей», и к кому-то ведь господин Халогаланд ходил по выходным домой обедать, но... При всём уважении, образ этого болтливого и беспечного, хотя, конечно, безмерно обаятельного парня что-то не вязался с ролью нежного сына и брата. Тем более — брата аж четырёх девчонок. Лексий в своё время, сто лет назад, и с одной-то не справился...

— Я взял на себя смелость заранее поговорить со своими, — сообщил Ларс, не оставляя товарищу путей к отступлению, — они совсем не против. Ну же, соглашайся, будет весело! Уж точно веселее, чем в Урсуле, в летний зной этот город — сущий ночной кошмар...

Он весело усмехнулся.

— Если я ненароком уязвил твою фамильную риновскую гордость, то, пожалуйста, имей в виду, что я забочусь не о твоём благе, а о своём собственном. Ты нужен мне для тайных корыстных целей, — тут Ларс весьма талантливо состроил лицо заговорщика. — Я бесконечно люблю своё семейство, но ты уж мне поверь: если провести всё лето в компании одних женщин, недолго и свихнуться.

В этот момент Лексий, который всё это время пытался сообразить, как бы ему отказаться, никого не обидев, вдруг подумал: собственно, а почему бы и нет? В конце концов, он ведь не навязывался сам, и за эти полгода у него хватало поводов лишний раз осознать, что Ларс Оттар Халогаланд определённо ему нравится.

— Хорошо, — сказал он. — Поехали.

Ларс просиял.

— Решено, — постановил он. — Тогда собирайся. И не переживай, маме ты уже нравишься… Правда, есть опасность, что она попытается женить тебя на ком-нибудь из сестёр, ты как раз подходишь по возрасту, но я тебя в обиду не дам.

Тургенев и Толстой ничего не могли поделать с тем, что слово «дача» вызывало у Лексия ассоциации с агрофитнесом, прополкой бесконечной грядки морковки и армией комаров. Ему пришлось проделать несколько часов пути от города, чтобы наконец осознать, какая пропасть отделяет ту самую дачу Халогаландов от привычных ему шести соток. Последний отрезок дороги шёл сначала по лугу, потом по светлой кудрявой роще, и Ларс бесхитростно поведал, что всё вот это (ах да, и ещё озеро, его отсюда не видно) — владения его семьи. Лексий осмыслил услышанное и пришёл в ужас дважды: сначала — от социального неравенства (у некоторых ки-Ринов даже кота собственного нет, не то что озера!), потом — от мысли, что, будь у его матери столько земель, она бы заставила его вскопать их все под картошку...

— Я здесь вырос, — задумчиво сказал Ларс, когда их экипаж простучал по горбатому мостику через небольшую речушку. — В город мы переехали лет десять назад, после смерти отца. Мама так захотела, а её слово — закон, но всё равно иногда жаль…

Чуть позже колёса зашуршали по гравию длинного подъезда, впереди встали голубые стены, и Лексий окончательно понял, что его обманули. «Дача» подразумевала покосившийся домик с поленницей, но никак не роскошную двухэтажную усадьбу с поражающим воображение цветником у главного крыльца. Да, живут же люди!..

Пи́а-Ма́ргит Халогаланд, хозяйка всего этого богатства и по совместительству мать одного будущего волшебника, выбежала их встречать. Это была миниатюрная дама с моложавым лицом и тёмно-рыжими волосами, спрятанными под чепцом, одетая в элегантное платье цвета морской волны... и огромный брезентовый фартук, из кармашка которого кокетливо торчали садовые ножницы.

— Мама, — деликатно кашлянул Ларс, — госпожин Жано́ что, сегодня в отпуске?

Женщина посмотрела на сына так, как будто вообще не понимала, о чём это он, потом расхохоталась и принялась развязывать фартук. Бросив его прямо на дорожку, она радушно протянула Лексию руку:

— Очень-очень рада вам, господин ки-Рин. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома!

И только затем принялась целоваться с сыном, которому пришлось для этого к ней наклониться.

Лексий услышал у себя за спиной оживлённое шушуканье, но стоило ему обернуться, как шепоток, доносящийся откуда-то из-за куста сирени, немедленно стих. Через секунду безмолвие взорвалось звуком девичьего смеха и стремительно убегающих ног — только лёгкая ткань платьев прошуршала.

— Не принимай на свой счёт, — посоветовал Ларс. — Они просто дурочки. Ну же, Александра, хотя бы ты не позорь семью! Иди сюда, поздоровайся.

Очень серьёзная рыжая девочка лет десяти, которая наблюдала всю эту сцену с крыльца, спустилась по ступенькам и одарила гостя недоверчивым реверансом. Вконец смущённый, Лексий кивнул ей в ответ.

— Пойду распоряжусь насчёт обеда, — решила госпожа Халогаланд. — Лассе, ты пока покажи гостю дом.

Ларс лёгким привычным шагом вёл его по анфиладе светлых, просторных комнат, а Лексий шёл следом, озираясь, словно в музее. Великолепный паркет, тяжёлые бархатные шторы на высоких, искрящихся от солнца окнах... Интересно, каково это — вырасти в таком дворце? Какими глазами потом смотришь на всё остальное?..

Дверь в гостиной на втором этаже, выдержанной в золотистых тонах, вела на балкон таких размеров, что на нём можно было устроить скромный свадебный банкет с фотографом и оркестром. На противоположной стене висел семейный портрет: госпожа Халогаланд, с тех пор, кстати, почти не изменившаяся, стояла рядом с высоким длинноносым мужчиной, чьи волосы и элегантные бакенбарды тоже были рыжими, только немного другого оттенка. Мужчина держал на руках крошку дочь, мальчик и девочка постарше, оба коротко стриженые, в парадных костюмах, стояли подле.

— Ого, — Лексий не смог сдержать улыбки, — это что, ты? Такой трогательный.

— Ага, — весело кивнул Ларс. — Причёска как у девчонки, правда? Мне тогда было девять, Минни ещё не родилась… Один из папиных приятелей был художник. Гостил у нас в то лето.

Он мгновение помолчал, снизу вверх глядя на портрет, потом тряхнул волосами и бодро сказал:

— Пойдём, покажу тебе твою спальню.

В детстве у Лексия была своя комната, размерами больше напоминающая чулан. Комнатка в школе в Урсуле устраивала его во всём, но тоже не отличалась просторностью. Размерами гостевой спальни в загородном доме Халогаландов можно было лечить агорафобию. Потолок был таким высоким, что Лексий подозревал, что, крикнув, можно услышать эхо. На кровати с лёгкостью уместилось бы трое таких, как он. Окно выходило на идеально ухоженный сад — Лексию уже рассказали, что здесь в разное время года трудятся аж целых три садовника, но у госпожи Халогаланд всё равно руки сами тянутся к секатору, а все, кто считает, что не барское это дело, могут оставить своё мнение при себе…

Какой-то незнакомый голос у него в голове вдруг заметил: а ведь если ты останешься здесь и станешь волшебником, то когда-нибудь сможешь позволить себе собственный дом. Не такой роскошный, как этот, но настоящий и свой. А на Земле — не факт, что накопишь даже на студию где-нибудь на окраине Питера...

— Ого, — глубокомысленно и ёмко высказался Лексий.

— Нравится? — со скромной гордостью хозяина улыбнулся Ларс. — Располагайся. Не переживай, заскучать я тебе не дам.

Как истинный человек чести, он сдержал своё слово.

Городской житель, в последний раз побывавший у бабушки в деревне ещё в далёком детстве, Лексий уже успел забыть, как быстро в таких местах летит время. В какой-то момент в нём поселилось стойкое чувство, что он попал даже не в роман девятнадцатого века, а в античную идиллию — так приятно и незаметно проходили дни. Здесь было проще простого забыть все свои печали, тревоги, отчасти даже Землю и напрочь перестать о чём-либо волноваться — потому что вдруг выяснилось, что существует масса куда более приятных способов провести время. Например, верховая езда, которой Лексий вообще-то не думал когда-нибудь научиться. Но в первый же день, показывая ему окрестности, Ларс указал на синеющий вдалеке холм и заметил:

— Вон там чудесный вид. Можем как-нибудь съездить верхом, если захочешь.

Лексий боялся, что его слова прозвучат подозрительно для этого полного лошадей мира, но во избежание дальнейших недоразумений лучше было открыться сразу.

— Я не умею, — признался он.

— Ах, — кивнул Ларс, — прости, я вечно забываю, что вам, городским, это особенно и не нужно, если только не собираешься служить в кавалерии или там ещё что-нибудь... Впрочем, если тебе не лень, могу научить. У нас в конюшне смирные лошади...

За эти две трети лета Лексий не только преодолел благоговейный страх перед лошадиным племенем, но и стал вполне сносно держаться в седле. Кстати, на том холме они побывали — вид и правда был просто прелесть.

По утрам они ходили купаться на озеро, потом упражнялись в фехтовании, хотя Лексий, конечно, так ни разу и не победил Ларса в поединке. Ещё он, просто из интереса, немножко освоил стрельбу из лука и арбалета — в основном благодаря тому, что они иногда выбирались на охоту на зайцев и птиц в компании одного из халогаландовских соседей. Говорили, господина Хирви бросила жена, потому что он интересовался ею меньше, чем своими охотничьими псами, и это, в общем-то, было всё, что нужно было о нём знать. Не то чтобы Лексию доставляло большое удовольствие убивать живых существ, но он всё равно промахивался куда чаще, чем попадал, так что совесть его особо не мучила, а вот охотничий азарт стоил того, чтобы холодным ранним утром ползать по сырой от росы траве или там лезть в болото...

Когда они возвращались с прогулок, Лексий в порядке эксперимента пытался издали услышать, что сегодня подадут на обед — и здорово удивился, когда начал иногда угадывать. Кажется, он стал потихоньку понимать, в чём фокус: главное — не пытаться рассуждать логически, не взвешивать вероятности и предпосылки, а постараться... почувствовать то, что ты хочешь узнать, так же, как чувствуешь, например, запах. В этом деле, решил Лексий, много думать вредно — так, может, всё дело было как раз в том, что в гостях у Халогаландов он этим не злоупотреблял…

Ему очень нравилось в этом доме. Первое время Лексий, конечно, чувствовал себя не в своей тарелке, но искреннее и тёплое радушие, с которым его приняли, не оставляло страхам и предрассудкам ни единого шанса. Госпожа Халогаланд была из тех матерей, которые сразу от всего сердца готовы взять друзей своих детей под крыло. В ней было немножко от наседки, но эта самая наседка явно ходила в чине генерала, если не маршала. Её постоянная забота о домочадцах не выходила за рамки здравого смысла, но осуществлялась всегда в полуприказном порядке. Лексий скоро привык к тому, что дом то и дело оглашало непоколебимое «Ларс Оттар! Ты никуда не поедешь в такой дождь!» или «Все ужинать, живо!». Дети посмеивались, но слушались — даже сын, который по закону, вообще-то, был главой семьи.

Госпожа Халогаланд точно знала, что и в каком количестве хранится у неё в кладовых; если в доме случались гости — соседи изредка заглядывали на обед, — никакая сила на свете не помогла бы им сбежать ненакормленными. Она сажала цветы, поливала овощи, сама подрезала деревья, и благодаря неустанным заботам хозяйки сад не только выглядел земным филиалом рая, но и обильно плодоносил. В пору урожая, начиная с середины лета и дальше, госпожа Халогаланд лично руководила масштабной кампанией по заготовке разных варений и солений. Лексию как-то раз представился шанс одним глазком заглянуть на кухню во время священнодействия; в тот день он окончательно убедился, что эта женщина могла бы командовать армией.

Особую тургеневскую атмосферу в доме создавало наличие трёх барышень. Тогда, в первый день, Ларс был несправедлив к своим старшим младшим сёстрам. Затуманенный книжными стереотипами разум и впрямь, обманувшись, мог решить, будто шумные, резвые и никогда не расстающиеся погодки Нинни и Минни — девушки скорее красивые, чем умные… Ага, как бы не так. Четырнадцатилетняя Марина с такой лёгкостью щёлкала самые мудрёные математические задачи, что повергала в ужас домашних учителей. Пятнадцатилетняя Николетта в отсутствие матери виртуозно управляла всей многочисленной прислугой, которая беспрекословно её слушалась. Обе бегло читали выписанные из-за моря пантейские литературные новинки в оригинале и к тому же были настоящими специалистами по флоре родного края, потому что с увлечением помогали маме в саду.

Серьёзности им, конечно, и впрямь не хватало. Лексий долго не мог оставаться с ними наедине, потому что таинственные переглядывания и сдавленные смешки заставляли его краснеть и чувствовать себя ужасно глупо. К тому же ввиду отсутствия в доме какой-нибудь бабушки строгих правил или там занудного гувернёра сёстрам, кажется, забыли сообщить, что приличные девицы не бегают босиком по газонам и не сидят на полу. Но, в конце концов, кому она нужна, эта серьёзность? Иногда Лексий слушал заливистый смех средних девочек Халогаланд и втайне им завидовал. Ничего, степенными благоразумными дамами они побыть ещё успеют…

Да, ещё была Сандри — то есть так её называли свои, у Лексия не хватало дерзости. Он никогда в жизни не видел такого взрослого ребёнка. Если её сёстры казались круглолицыми лесными феями с цветами в мальчишеских волосах, то Александра была маленькой королевой — нет, статуей королевы. Вместо того, чтобы идти или смотреть, она взирала и шествовала. Шалости Нинни и Минни вызывали на её лице тень осуждения человека, который это уже перерос. Самым очаровательным было то, что она делала это не нарочно, в подражание взрослым — и поэтому не выглядела смешно. Странное дело — Лексий чувствовал себя искренне польщённым, когда эта юная прекрасная дама снисходила до него со своей башни...

Поначалу это случалось нечасто, и Лексий гадал, чем он ей неприятен, пока его не осенило: похоже, Александра просто стеснялась чужих. Она сама вряд ли в этом призналась бы, но Лексий принял невысказанный факт и, уважая её чувства, не навязывал Александре своего общества. Ну... разве что иногда тайком приходил послушать, как она играет.

Сандри училась играть на клавесине. Упражнялась каждый день хотя бы по часу, иногда дольше, и ей, кажется, очень нравилось. Посторнние в комнату не допускались, но это не мешало Лексию тихонечко слушать у дверей или под окном, когда оно бывало открыто. В один прекрасный день случилось то, что рано или поздно должно было случиться — он забылся и пропустил момент, когда инструмент смолк. Увидев незваного гостя, опоздавшего убежать, Александра застыла на пороге; её лицо сердито вспыхнуло.

— Я знала, что вы здесь, — соврала она, не глядя на него. — Поэтому нарочно плохо играла.

— Ого, — ляпнул Лексий, не успев подумать. — Если это плохо, то как же тогда хорошо?

Он чудом угадал самые правильные слова, и с того дня Сандри стала к нему чуточку более благосклонна. Как-то раз, снова без разрешения прокравшись послушать её клавесин, Лексий обнаружил, что дверь — чего раньше никогда не бывало — закрыта не до конца...

Иногда он оговаривался и по старой земной привычке называл самую младшую госпожу Халогаланд Сашей. Смешно: собственное имя уже, считай, забыл, а какая-то «Саша» сама собой слетает с языка...

Ларс без шуток был самым образцовым братом, которого Лексий встречал за всю свою жизнь. Он не упускал ни единого случая поддразнить сестёр, но это не мешало ему заботиться о них, вникать во все девичьи заботы и с неподдельным удовольствием проводить с ними время. Лишнее напоминание о том, что не стоит судить книгу по обложке…

Авгу́ста Ла́ра, единственная старшая сестра Ларса, прибыла на дачу на четвёртой декаде лета.

— Куда ты дела моего зятя? — с порога вопросила её мать.

Августа красноречиво закатила глаза.

— Я сказала господину Не́льруту, что работа без отдыха сведёт его в могилу, но он заявил, что для него будет честью отдать жизнь за благо родины, и ещё глубже зарылся в свои бумаги!

Вместо мужа она привезла с собой шестилетнего сына — ещё один прекрасный образчик рыжей халогаландовской породы, хоть и под другой фамилией.

— Бедный ребёнок унаследовал проклятие фамильного носа, — как-то заметил Ларс. — Это наверняка наложит отпечаток на всю его жизнь.

Действительно, Да́ниэль Нельрут мог похвастаться горделивым длинным носом, равно как и его мать. Августа Лара вообще была эффектным зрелищем: старше Ларса на три года и лишь немногим его ниже, худощавая, с длинной шеей, острыми локтями и выбритым на виске узором — ультра-короткие волосы были в Урсуле на пике дамской моды... Она любила оттенки жёлтого, одевалась в платья с очень открытыми плечами и курила изящную тонкую трубку с янтарным мундштуком, выставляя Даниэля с Сандри играть в сад, чтобы дети не дышали дымом. А ещё она была в курсе всего мало-мальски важного, что происходит в Сильване и в мире, и обо всём имела собственное мнение — как, наверное, и положено жене человека, занимающего высокий пост…

Впрочем, уже через пару дней общения Лексий растерял всякое желание определять женщин через их мужей. В этом обществе мало кто говорил об очевидном неравноправии полов, но Августа, несколько опережающая своё время, молчать отказывалась. Причём не только в семейном кругу: она как-то упомянула, что пишет романы — правда, пока только в стол, зато, как не преминул вставить Ларс, «по штуке в декаду». Брат откровенно посмеивался над феминизмом сестры, но Августу это ни капельки не волновало.

— Я рада, что мужчины не воспринимают нас всерьез, — как-то сказала она. — Так они хотя бы нам не мешают.

Лексий долго смотрел на Халогаландов, так не похожих на нарисованных его воображением стереотипных дворян — чопорных, гордых и скучных, — и наконец понял, в чём секрет: да просто они могут это себе позволить. Наверное, на определённой высоте ты перестаёшь оглядываться на других и делаешь то, что хочешь. Самолично копаешься в огороде, одеваешься как угодно, пишешь вольнодумские романы, ни капельки не переживая о том, что их никогда не напечатают... на целое лето притаскиваешь в гости товарища по учёбе, потому что в доме от этого точно не станет теснее.

Лексий не мог перестать удивляться тому, что как-то умудрялся быть здесь к месту. Он поддерживал беседы и даже рассказывал истории — конечно же, не забывая подгонять факты под этот мир. Восхищался гигантскими пионами госпожи Халогаланд, выучил имена прислуги и клички лошадей на конюшне, болтал с Августой Ларой о литературе (всё-таки самообразование не было пустой тратой времени!), а с Ларсом — обо всём на свете...

И ему... было здесь хорошо.

Страшно признаться, чтобы не спугнуть — иногда, в какие-то особенно летние, особенно уютные мгновения, фигура речи переставала быть просто фигурой, и он в самом деле — ненадолго, на удар сердца, но всё-таки — чувствовал себя как-...

Нет.

Жаль, что за эти мгновения каждый раз приходилось расплачиваться осознанием простой и холодной истины: ты всё равно чужой. Да, тебе здесь рады, но, признай, это место просто до того наполнено любовью, что её без разбору хватает на любого, кто переступит порог. А ты вроде как... пристроился погреться к чужому очагу. Прогонять тебя не прогонят, но ты первый понимаешь, что вечно так продолжаться не может. Что это на самом деле не твой дом.

Что, если у тебя вообще где-то есть дом, то он далеко, как никогда.

Ларс заботился о том, чтобы у гостя не было времени хандрить, обычно Лексий был для этого слишком занят, но иногда, изредка, на него находило. Ненадолго — долго грустить в этом доме, наверное, не получилось бы ни у кого, — но всё же.

Один раз тоска взяла его за горло вечером, в час, когда все домочадцы собирались в золотистой гостиной и вели разговоры за стаканом чего-нибудь, что позволял их возраст. Лексию нравились эти душевные посиделки, но сегодня он вдруг почувствовал, что больше не может. На удачу, все остальные были увлечены беседой, так что он встал и, не привлекая к себе внимания, тихонько выскользнул на балкон.

Он окунулся в тёмную тишину, как в освежающую, благодатную воду. От земли поднималась росистая прохлада; где-то в таинственном, похожем на сказочный лес саду ручейком переливалась песня соловья. Лексий обеими руками опёрся о балюстраду и глубоко-глубоко вдохнул запахи трав и листьев. Две луны, обе почти полные, смотрели с неба, будто жёлтые кошачьи глаза.

Когда дверные петли скрипнули, он не обернулся, потому что заранее знал, кто это. Услышал, наверное.

— Лексий? — в голосе Ларса мягко звучала неподдельная тревога. — Что случилось?

Как? Как найти слова, чтобы объяснить человеку, что тебе здесь настолько хорошо, что иногда даже плохо?

— Ничего, — сказал Лексий. — Не знаю, это со мной что-то... — он с изумлением почувствовал, что его голос готов сорваться. Замолчал, глубоко вдохнул, выдохнул, стало легче, но ненамного. — Ларс, у тебя прекрасный дом. Настолько прекрасный, что я начинаю по своему скучать.

Ларс бесшумно закрыл за собой дверь и встал рядом.

— Почему ты туда не поехал? — серьёзно спросил он.

Соловей в саду то ли был до смерти счастлив, то ли сходил с ума от горя — по его песне было толком не понять.

— Я не могу, — объяснил Лексий. Слова казались чьими-то чужими.

— Почему? — Ларс нагнулся, складывая на балюстраду локти скрещенных рук. — Ссора с семьёй? Долги? Что у тебя случилось?

Лексий покачал головой.

— Что-то куда более невероятное и ужасно нелепое, — сказал он. — Ты вряд ли поверил бы.

Он закусил губу, отбросил со лба волосы. Кажется, пора и ему начинать носить хвост…

— Для этого я и стал волшебником. Чтобы вернуться домой, — признался он и неловко заставил себя усмехнуться. — А вот с тобой, между прочим, совсем не понятно! Чего это тебя потянуло в магию? У тебя ведь и так всё есть...

Не самый изящный уход от темы. Плевать. Лексий просто не хотел больше говорить о себе. Он, кажется, и так едва не сказал слишком много.

Ларс помолчал.

— Хочешь, расскажу, почему я решил заняться волшебством? — вдруг предложил он. — Только учти, это довольно печальная история, а тебе сегодня, кажется, и так невесело...

В тоне этого знакомого голоса было нечто, чего Лексий никогда раньше в нём не слышал, и его сердце забилось чуть быстрее.

— Хочу.

— Только обещай не болтать. Нет, честно, если кто-нибудь ещё узнает, я убью тебя на дуэли и мне ничего за это не будет.

Угроза была очевидно несерьёзной, а вот просьба — серьёзнее некуда.

— Слово мага, — кивнул Лексий.

Ветер ласкал кроны деревьев, мягко перебирая влажные от ночной росы листья.

— Мой отец умер, когда мне было двенадцать, — сказал Ларс. — Умер совершенно внезапно. Без войн, болезней, разных несчастий. Перед смертью он был абсолютно здоров... Так мы думали. Потом, когда врачи пытались понять, что же случилось, они обнаружили разные… интересные вещи. Папин старший брат погиб в очередной Канкарской войне, по нему нельзя было судить, но их отцу, моему деду, в день смерти тоже не был и тридцати пяти. В семье считали, что это самоубийство из-за любовницы, там правда был целый скандал, но история всё равно получалась нескладная… Болезнь бы многое объяснила. В общем, после долгих изысканий нам сообщили, что эта дрянь — наследственная. Передаётся из поколения в поколение, причём только по мужской линии... — он улыбнулся. — Прямо как титул. По крайней мере, мои тётушки преспокойно дожили до почтенного возраста... А вот мне, кажется, не удастся.

Лексий слушал его, позабыв дышать. Слова вроде были понятны, но не хотели зацепляться, не давали себя осознать — мешали странно спокойный тон и эта печальная, но не вымученная улыбка. Ох, но как же это всё?..

— Я бесконечно восхищаюсь мамой, — признался Ларс. — Я не знаю, сколько нужно сил, чтобы не сломаться, когда после смерти мужа тебе говорят, что твой сын отправится следом самое большее лет через двадцать. Я-то, когда мне рассказали, особо не испугался... Сам знаешь, когда тебе двенадцать, двадцать лет кажутся целой вечностью. Такое далёкое будущее, когда там оно ещё наступит!.. Потом, когда я очнулся и понял, что половина срока уже позади, я, конечно, запел иначе.

— Неужели это не лечится? — Лексий ухватился за этот вопрос так, будто речь шла о его жизни, а не о чьей-то чужой. — Даже магией?

— Чтобы лечить, нужно знать причину, — Ларс пожал плечами. — А её так и не выяснили, хотя меня года два изучали чуть ли не лучшие доктора страны... То есть нет, они теперь знают, от чего именно я умру. Просто не понимают, почему это произойдёт. За последние годы медицина достигла новых высот и всё такое... но пока она всё равно не может мне помочь. Увы.

Какое-то время они помолчали. Лексий отстранённо думал, что, располагай земная медицина магией, она стала бы почти всесильна. Может, здешняя тоже станет — ещё лет через двести... Но кто бы мог подумать, что Ларс — всегда спокойный, весёлый и уверенный в себе Ларс — носит за пазухой такую тяжесть? Умереть молодым не так страшно — чёрт с ним, все там будем, в конце-то концов; страшно с самого детства знать, что умрёшь...

— Знаешь, — Ларс не смотрел не на него, глядя куда-то в бархатный мрак ночи, — пару лет назад, когда до меня наконец дошло, мне стало по-настоящему страшно. Постоянно, каждую секунду чувствовать, как время уходит… Как будто ты в запертой комнате, которая наполняется водой. И воды вроде как пока немного, но она прибывает с каждой минутой… а бежать некуда.

Он на мгновение прижал ладонь к груди и невесело рассмеялся:

— Иногда было так паршиво, что хоть обручи на сердце ставь...

Лексий знал эту легенду, бывшую, по слухам, не просто выдумкой. Все эти истории о том, что в старые времена таинственные мастера, одновременно маги и кузнецы, умели заковывать живое, бьющееся сердце человека в стальные обручи, чтобы оно перестало чувствовать. Чтобы жизнь продолжалась, но больше не было ни печалей, ни радостей... Что-то вроде самоубийства, если только не хуже. Так же глупо, чудовищно и непоправимо…

Людей, которые сделали с собой такое, называли генрихами — в честь героя сказки. Смешно, Лексий помнил, что на Земле был похожий сюжет про заколдованного принца и слугу, с ума сходящего от горя, вот только в сильванском варианте принц превращался не в милого лягушонка, а в обезумевшее чудовище, натворившее страшных бед... Здешнему Железному Генриху обручи понадобились затем, чтобы собраться с духом и прикончить любимого господина, пока он не убил кого-нибудь ещё. Такой вот хэппи-энд…

Лексий не знал, правда это или нет, но поговаривали, будто в Оттии, где-то в глухих деревнях, до сих пор остались люди, которые умеют сковывать сердца. Вот только расковать их обратно никому из них не под силу. Единственный способ снова стать собой подсказывала та же сказка: в ней говорилось, что обручи могут лопнуть от чувства, настолько сильного, что его не сдержит даже сталь... Вот только насколько сильным должно быть это чувство? О генрихах почти не было достоверных свидетельств, но Лексий как-то читал о состоявшейся сто лет назад казни человека, которого считали одним из них. Преступника приговорили к повешенью за то, что он убил жену и своих детей; когда его спросили, зачем, он сказал, что хотел проверить: неужели он даже теперь ничего не почувствует? На ошарашенный вопрос судьи о том, удалось ли ему, мужчина только равнодушно пожал плечами и подставил голову под петлю...

— Сначала я пытался забыться, — продолжал Ларс. — А что ещё могло прийти к голову двадцатилетнему дураку, который вдруг понял, что впереди ничего нет? Ударился в кутежи, в совершенно безобразные пьянки с женщинами... и не только — знаешь, в тот период я завёл массу… интересных знакомств… Нарывался на дуэли, надеясь, что на одной из них меня наконец убьют, но, как известно, кому суждено быть повешеным… Судьба уберегла. Опиум пробовал, думал, может, хотя бы так получится не вспоминать, кто я и что дальше, но видения от этой гадости были на редкость мерзкие, даже хуже, чем наяву…

Ларс замолчал и сделал глубокий вдох.

— И знаешь что? — сказал он неожиданно ясно. — В конечном итоге всё это ни капельки не помогло. Если, не дай Айду, у тебя когда-нибудь случится горе, настоящее горе, то вспомни, что пытаться его залить — плохая идея. Мысли, которые тебе больно думать на трезвую голову, точно не станут легче с чудовищного похмелья...

Совет звучал мудро, и Лексий решил его запомнить.

— Боги знают, до чего бы я дошёл, если бы не Августа. Она целый год вытаскивала меня из самых неблагородных мест, терпела меня у себя дома, чтобы я не пугал маму и девчонок тем, во что превратился… Слушала весь этот бессвязный бред, который я нёс в приступах жалости к себе. Но в один прекрасный день даже ей наконец надоело. Она поставила мне ультиматум: если я не перестану вести себя как избалованный ребёнок, впадающий в истерику, когда что-то получается не так, как он хочет, то могу проваливать, потому что она больше не собирается тратить силы на ничтожество, которое не желает, чтобы его спасали... Это помогло. Такие вещи отрезвляют. Не сразу, но мне хватило сил отрешиться от того, что боюсь, и задуматься, на что я могу потратить остаток жизни, чтобы это было… не зря. По воле случая, как раз тогда я познакомился со своим первым волшебником. Вернее, стать волшебником ему ещё только предстояло…

На лицо Ларса легла тень.

— Год спустя Грегор стал одним из тех семерых ребят, которые перепугали весь город своей смертью. Жаль — мы с ним были друзьями, и я до сих пор благодарен ему за то, что он подал мне идею. Я быстро решился — терять-то мне, в общем, было нечего… И знаешь, — он улыбнулся, — как-то сразу от сердца отлегло. Нет, честно, когда у тебя есть цель, и ты знаешь, что успеешь принести стране и людям хоть какую-то пользу... становится легче. По крайней мере, мне стало. Это в тысячу раз лучше, чем… доживать, считая дни…

Ларс сощурился на странно яркие сегодня луны.

— Я почти ни о чём не жалею. Вышло так, как вышло, в конце концов, над судьбой никто не властен, правда? Я давно составил завещание, все бумаги в порядке, мама и девочки справятся, тут я в них не сомневаюсь… — он вдруг замолчал, словно вспомнил о чём-то плохом. — Младшим мы не говорили. Когда представлю, сколько будет слёз, трусливо радуюсь, что я сам этого уже не увижу… Знают только мама и Августа. У неё ведь ещё Даниэль, мы никак не поймём, бояться за него или пронесёт…

Лексий попытался найти какие-то слова, правильные, нужные и уместные. Конечно же, не сумел.

— Мне очень жаль, — искренне сказал он.

Ларс вдруг рассмеялся.

— Да брось, причём здесь ты? — отмахнулся он. — Ты же не виноват. И, между прочим, если вдуматься, никто на свете вообще-то не может с уверенностью утверждать, что завтра не умрёт. В жизни всякое случается, Либрия вон и та говорит, что роду людскому приходится бродить по миру в потёмках, боясь смерти, но не ведая ни дня, ни часа... Как знать, вдруг я, например, тебя ещё переживу? Особенно если мы оба присягнём — тогда вообще неизвестно, кто из нас дольше протянет. Если что, обещаю сказать у тебя на похоронах внушительную речь.

— Нет уж, — подыгрывая его тону, возмутился Лексий, — это будет не по-товарищески! Чтобы всё было по-честному, предлагаю умереть в один день.

— Договорились, — невозмутимо хмыкнул Халогаланд.

Они пожали друг другу руки. Ларс посмотрел на друга долгим критическим взглядом и сказал:

— Мама обезглавит меня тупыми садовыми ножницами, если узнает, что я вверг тебя в уныние. Лучше забудь этот наш разговор.

— Легко сказать! — фыркнул Лексий. — Каким это, спрашивается, образом? Ты уже проходил заклинание потери памяти?

— Нет, но есть не менее действенный способ, — авторитетно заверил господин Халогаланд. — Смотри: я сейчас посылаю записку господину Хирви, и завтра с рассветом мы с ним идём на охоту. Целый день по колено в воде гоняемся за какими-нибудь утками, лазаем по кустам и продираемся через лес; потом глубоким вечером, усталые, грязные и довольные жизнью, заваливаемся к господину Хирви в имение и всю ночь пьянствуем во флигеле для слуг. Я тебе обещаю, наутро ты даже имя своё не вспомнишь. Знаю, я сам только что сказал тебе, что выпивка — не выход, но... иногда можно. В умеренных количествах. Ну что, как тебе план?

— Великолепен, — честно сказал Лексий.

Так они и поступили, и да, наутро через сутки он действительно чуть мать родную не забыл, не говоря уже обо всём, что гнетёт и печалит. И потом волевым усилием сумел не вспоминать заново — по крайней мере, до конца каникул.

Тополиный пух укрывал сильванскую столицу тёплым нетающим снегом.

Именно цветущие тополя были виноваты в том, что Чародей с детства ненавидел лето: в юности от тополиного пуха он начинал весьма неизящно чихать и — красноносый, со слезящимися глазами — решительно становился противен сам себе. Заклинания от этой напасти было не найти ни в одной книге — наверное, все считали, что магия слишком драгоценна, чтобы разменивать её на такие мелочи. Не беда, Чародей придумал его сам.

Смешно, что он всё ещё это помнил.

Тополя в парке Урсульской школы волшебства кутались в белый пух, как изнеженные красавицы — в дорогие риенштадские шали. Чародей поморщился, когда вид красных стен за узорной оградой всколыхнул мутный ил воспоминаний. Видит Айду, он не хотел смерти тех людей — но ещё меньше он хотел умереть сам. В его планы не входило выпивать их до дна, он думал просто занять у них немного жизни, но ошибся в расчётах. Увы — когда имеешь дело с неиспытанной магией, к такому следует быть готовым...

Он был вынужден это сделать. У него уже почти не оставалось собственных сил. К той минуте, когда он наконец нашёл способ подпитываться от других, от порога, за которым начинаются вечные сумерки, его отделял всего один крошечный шажок — одно маленькое колдовство...

А маленького колдовства ему было недостаточно.

Благодаря тому заклинанию и тем несчастным, случайно попавшимся на его пути, Чародей был способен на магию, на которую прочие никогда бы не отважились — на которую прочим никогда не хватило бы сил. Раз или два он заходил даже слишком далеко. Прошлой осенью, на Айдун, он успел было поверить, что замахнулся на то, что вне власти смертных — что разрушил саму реальность. Чародей не мог вспоминать тот день без содрогания, но время и пространство быстро зарастили прореху, и мир продолжал работать как ни в чём не бывало...

Он сохранил то заклинание — просто на всякий случай, хотя знал, что никогда не осмелится испробовать его снова.

Но он не мог вечно черпать силы у людей. Про́пасть побери, Чародей был магом, а не убийцей! От одной мысли о том, чтобы ещё раз украсть чью-то жизнь, у него руки холодели от отвращения и страха . Нет, нет и нет! Что бы ни ждало впереди, он не пойдёт на это снова…

Поэтому он искал.

Судьба вновь привела его в Урсул, не в первый раз — и, увы, едва ли в последний. Ничего, он привык. За эти несколько лет Чародей нигде не задерживался слишком долго. Такая жизнь не тяготила — он не помнил ни мест, ни людей, к которым был бы привязан. Он мало общался с другими: не так-то просто сойтись с кем-то поближе, если ты и с самим собой-то не слишком хорошо знаком...

Одно Чародей знал совершенно верно и точно: он знал, что́ он ищет. Вот только никак не мог выяснить, где это искать.

Оно не пряталось, о нет — прятаться было незачем. Чародей изо всех сил старался слушать, но присутствие того, что́ он стремился найти, было как шум водопада, на который все остальные звуки накладываются, как на фон. Услышать то, что он искал, было невозможно по той же простой причине, почему нельзя увидеть Оттию, стоя на Ференцевой площади в Леокадии.

Оно было слишком огромно.

Это было одновременно повсюду и нигде именно. Как газ, заполняющий всё предоставленное ему пространство, оно заполняло всю Сильвану — и это было единственное, что Чародей мог утверждать наверняка.

Ему нужно было найти центр. Источник. И вот уже не первый год Чародей искал его — вслепую, ощупью, наугад рыская по городам и деревням, всюду, где были люди, потому что то, что он искал, точно было где-то среди людей...

Он прекрасно понимал, что так на поиски может уйти вся его жизнь. Ничего, на самый крайний случай он знал заклинание против старения. Вдобавок ему не понаслышке было известно: иногда волшебникам везёт.

Восточный ветер, приносящий хоть какое-то облегчение от навалившейся на город жары, поднимал тополиную метель. Чародей предпочёл бы, чтобы это был настоящий снег. Наверное, он даже мог бы его наколдовать. Но, пожалуй, не сегодня.

Конец лета вернул их жизнь на круги своя. Каникулы кончились, Лексий вернулся в школу; Элиас, к его затаённой досаде, тоже, но, к счастью, человек устроен так, что шестьдесят дней порознь способны охладить любые страсти. Пока ки-Рины вернулись туда, откуда начали: друг с другом не разговаривали, но и драться не тянуло. Правда, сколько продлится это хрупкое равновесие, Лексий не знал: он чувствовал, что выпустит когти, дай Элиас только повод, и ничего не мог с этим поделать. Но изыскания Брана в царской библиотеке пока не дали результатов, дверь на Землю была всё так же закрыта, и Лексию не оставалось ничего иного, кроме как принять тот факт, что ему предстоит прожить здесь ещё какое-то время. Если Элиасу это не нравится, это его проблемы.

Не только у них двоих не всё шло гладко. В один из дней того, что Лексий по старой земной привычке до сих пор иногда порывался назвать августом, Бран собрал троих старших студентов и сурово потребовал:

— Ну, признавайтесь, кто из вас обидел Уту? Он который день уже ходит как в воду опущенный.

Ребята недоумённо переглянулись, и Лексий сразу понял по их лицам, что никто Жеребёнка не трогал.

— Что он сам? Отмалчивается? — поинтересовался Ларс.

— Врёт, что всё хорошо, — хмыкнул Бран. — Но я, пожалуй, спрошу ещё раз.

Ларчик открывался предельно просто: Тарни признался, что переживает о том, что никогда в жизни не сможет догнать остальных в обязательных занятиях фехтованием. Это было похоже на правду — Танирэ с самого начала выглядел как один из тех детей, которым выдают освобождение от физкультуры на все одиннадцать классов. Бран решил проблему с восхитительной лёгкостью: по душам поговорил с Жеребёнком, посоветовался с госпожой Гилиар, и с того дня, пока другие махали мечами и шпагами во дворе, Тарни под её руководством изучал медицину.

Он взялся за это дело с удивительным рвением: по деревенской привычке Танирэ рано ложился и рано вставал, и приходя с утра в библиотеку, Лексий нередко уже заставал его там. Остальным троим тоже пришлось засесть за книжки по анатомии — Бран считал, что это необходимо любому волшебнику. Правда, он сразу дал подопечным понять, что базовых знаний и заклинаний первой помощи с них пока будет достаточно. Во-первых, человеческий организм — штука слишком тонкая и сложная, лишний раз в него лучше вообще не лезть, чтобы не навредить; во-вторых, для успешного врачевания магу недостаточно знаний — нужен талант. Если его нет, значит, нет — никто не собирается требовать от них того, что им не под силу…

Среди других новых предметов были метеорология (Лексий был восхищён, узнав, что волшебники взаправду могут влиять на погоду — например, вызвать в засуху рукотворный дождь) и астрономия. Они дважды в декаду ходили в астрономическую башню по соседству слушать лекции, и Лексий по опыту убедился, что астрономы недаром слывут ещё более странными, чем маги. Они явно были куда ближе к звёздам, чем к бренной земле: городские новости доходили до них в последнюю очередь, потому что никого не интересовали, зато каждый в башне был в курсе, что там творится в холодных космических просторах. Как-то раз один важный матёрый астроном, отклонившись от запланированной темы, часа полтора с апокалиптическим блеском в глазах рассказывал, что ещё через два лета наступит год Огнептицы, под созвездием которой мир ждут войны, разрушения и прочие напасти. Спасибо хоть чуму или там великий потоп не предрёк…

А ешё была философия. С ней у Лексия не сложилось ещё в универе — он никогда не мог взять в толк, почему люди гордятся тем, что их наука не только не приносит, но и в принципе не может приносить практической пользы. Да и вообще, какой смысл в том, чтобы взять что-то очень простое и сказать об этом максимально сложно? Наверное, он просто чего-то не понимал, но, как бы то ни было, пересдача по философии в своё время подло лишила его стипендии, и с тех пор они враждовали. Бран, впрочем, был непреклонен: он утверждал, что изучение философии развивает способность мыслить, а волшебник, который мыслить не умеет, едва ли протянет долго.

В обществе местных маститых мыслителей было скучно и непонятно; Лексий ловил себя на том, что заранее начинает зевать, едва переступив порог библиотеки. Однако настоящую глубину отчаяния он познал лишь после того, как одним прекрасным уже почти осенним вечером судьба свела их со Скриптором Каллиопейским.

Так уж сложилось, что Лексию нужно было до завтра постичь одну из глав его весьма пространного труда. Не просто прочесть для галочки, но ещё и хоть как-то осознать. Задание определённо было с подвохом, потому что из старинного текста сразу становилось ясно, что автор — чёртов гений, вот только понять, что именно он пытается до тебя донести, было абсолютно невозможно. Лексий потерялся уже после первого абзаца. Ну, да, он понимал отдельные предлоги и союзы, знаки препинания тоже не вызывали особых вопросов, но между ними был мрак. Полный.

Он провёл над книгой весь вечер, до тех самых пор, пока буквы не запрыгали у него перед глазами. За окном темнело, желание плюнуть и бросить нарастало с каждой минутой; перспектива Неодобрительного Взгляда от Брана пока заставляла Лексия бороться, только бой был примерно того же типа, как у спартанцев с персами в Фермопилах: сдаваться не хочется, но и надежды, сказать по правде, нет…

Когда он в тысячный раз перелистнул страницы на начало главы, чтобы попытаться заново, до зубной боли знакомый голос над ним произнёс:

— Ты что, собираешься просидеть так до утра?! Эта книга, между прочим, нужна не тебе одному!

Лексий вскинул голову: Элиас стоял перед ним, уперев руки в бока; в его прищуренных кошачьих глазах читалось раздражённое презрение.

Тише, маг. Будь выше этого, ты слышишь?

В конце концов, шансы на то, что ты поймёшь хоть что-нибудь из этого древнего опуса, всё равно стремятся к нолю. Лексий захлопнул книгу. Ох, кто бы знал, как ему хотелось швырнуть увесистый том в это бледное самоуверенное лицо. Таким, наверное, можно запросто нос сломать...

Лексий стиснул зубы и молча протянул книгу Элиасу.

Тот принял её, стиснул корешок белыми пальцами, помолчал мгновение и вдруг совершенно другим, человеческим тоном предложил:

— Помочь?

От неожиданности Лексий даже не сразу нашёлся, что ответить. Это что, шутка какая-то?

— Ты серьёзно? — уточнил он, не придумав ничего лучше. Он так удивился, что вспыхнувшая было враждебность схлынула сама собой.

— Я как-то пробовал читать Скриптора Каллиопейского, — сказал Элиас. — Иногда вообще в толк не возьмёшь, что он имел в виду. Немудрено, человек всё-таки жил проклятую тысячу лет назад, об заклад бьюсь, ещё и переводчик наверняка что-нибудь да переврал... Которая там у тебя глава? Может, вместе разберёмся.

Лексий без лишних слов подвинулся, и Элиас, развернув стул спинкой вперёд, подсел к столу. Это было ужасно странно: два парня, которые на дух друг друга не переносили, бок о бок сидели под настольной лампой и пытались объяснить друг другу текст, написанный на мёртвом теперь языке в государстве, которого больше не существует... Ещё страннее было, что им это удалось. То есть Элиасу удалось: Лексию оставалось только снять шляпу перед тем, с какой лёгкостью он — дикий волчонок, господин бастард, вроде как враг — проникает в хитросплетения сложных идей и понятий, чтобы почти без усилий перевести их на человеческий язык. Ох, Айду, и если Бран никогда его не хвалит, то кем вообще нужно быть, чтобы заслужить его похвалу?..

Если философия Скриптора Каллиопейского стала Лексию гораздо понятнее, то сам Элиас — наоборот. Тянуло заботливо осведомиться, как тот себя чувствует, не ударялся ли обо что-нибудь головой — или, может, нет ли у него случайно брата-близнеца...

Когда они добрались до конца главы, Лексий пересилил себя и сказал:

— Спасибо.

— Да не за что, — Элиас пожал плечами; его губы тронула тень усмешки. — Надеюсь, теперь ты окончательно убедился, что я умнее тебя?

Эти слова вроде как должны были обидеть, но почему-то не обижали. Нет, этот парень нынче точно болен…

Ладно. Рано или поздно всему этому так или иначе придётся положить конец. Давно уже пора было сказать.

Лексий набрал воздуха в грудь.

— Элиас, честное слово, я вовсе не рвусь стать лучшим учеником или что-нибудь в этом роде. Я здесь совсем по другой причине.

— О, — ровным, ничего не выражающим тоном произнёс Элиас. — В таком случае, я думаю, тебе небезынтересно будет узнать, что я на самом деле вовсе не рвусь тебя ненавидеть.

— Правда? — скептически хмыкнул Лексий.

— Да накой ты мне сдался? — фыркнул Элиас. Потом вздохнул и негромко осведомился:

— Скажи мне вот что, господин ки-Рин: ты когда-нибудь лично виделся с нашим общим достопочтенным папашей?

Ну вот, опять. Ох уж эти личные вопросы! Стоило Лексию расслабиться и решить, что ему больше не придётся выдумывать на них ответы, как вселенная быстро ставила его на место.

— Не имел чести, — осторожно ответил он и, в общем-то, сказал правду.

Элиас коротко рассмеялся.

— Не говори мне о его чести, — отрезал он. — Много ты о ней знаешь! Счастливец, ты не знаком с Августом Рином... А я вот вырос в его доме. И знаешь что? Очень хорошо подумай, прежде чем начинать мне завидовать.

Он вроде бы говорил почти спокойно, но что-то скрытое, едва уловимое в его голосе давало понять, что там, в этом доме, творилось что-то, чего не пожелаешь даже врагу. Что-то куда серьёзнее, чем обычные раздоры между братьями-сёстрами и взрывные ссоры родителей на кухне...

Август Рин. Лексий слышал о нём всякое. Этот господин был из людей, о которых много говорят, а ещё больше шепчутся в уголке, и, судя по слухам, по сравнению с ним Ларс Оттар Халогаланд сошёл бы за послушника в самом строгом монастыре в окру́ге...

— Что, старик — совсем неприятная личность? — уточнил он с неожиданным для себя самого сочувствием.

Элиас неопределённо повёл плечами.

— Знаешь... Из-за него я горжусь отсутствием титула и очень боюсь когда-нибудь стать богатым. Нет, он... никакой не жуткий изверг, не ест младенцев и не убивает котят, ничего такого, он просто... искренне верит, будто ему всё можно, просто потому, что он — это он. Ему никто никогда ни в чём не отказывал, понимаешь? Он привык думать, что его воля — божественный закон. Что если его желания вдруг идут вразрез с чьими-то чужими, то чужие не только можно, но и вполне естественно потеснить. Что в этом нет ничего плохого.

Лексию даже стало немного смешно. Нет, ну надо же, брат попаданец, ты мог выбирать из всех семей этого мира — и в итоге всё равно стал бастардом какого-то мерзавца. Везение — его, знаешь ли, не пропьёшь...

— Моя мать была горничной его первой жены, — Элиас усмехнулся. — Собственно, из-за всей этой истории первая жена и стала бывшей. Бедняжка находилась во власти нелепых предрассудков, её последовательница, к счастью, мыслила куда шире. Как ни странно, господин Рин не дал маме расчёт; мне всегда было любопытно, где та грань, после которой человек может позволить себе избавиться от жены, а не от служанки... В общем, мы с ней оба остались в доме. Мне кажется, Рин просто никогда не обращал особого внимания на количество живущих с ним детей, всё равно на свои деньги он мог бы прокормить хоть сотню... Кроме меня и его законных отпрысков, там жило ещё четверо бастардов разных возрастов, но я точно знаю, что на свете нас гораздо больше. Сильно сомневаюсь, что гордый папаша обо всех осведомлён. Ничуть не удивляюсь, что мы с тобой, например, даже знакомы не были.

Как же ловко этот мир всё-таки всё устроил. Так незаметно вписал в себя чужака, что даже случайно придуманная легенда и та сходится почти без натяжек...

— Нас кормили, одевали, даже чему-то учили вместе с господскими детьми, и в целом всем жилось вполне неплохо... — ки-Рин дёрнул плечом, — кроме меня. Видишь ли, моя беда в том, что я с детства не терплю, когда кто-то считает, будто я хуже, чем он. Я не выношу всех этих «лучших людей» прежде всего потому, что они якобы лучшие. Мы и с Халогаландом-то никогда не поладили бы, не останься мы в школе вдвоём... А для того, чтобы выжить в доме у Рина и тем более добиться его благоволения, нужно было льстить, пресмыкаться и заискивать. Мои, с позволения сказать, братья и сёстры очень талантливо овладели этим искусством, я — нет. Угадай, кого из нас больше любили? Господа меня презирали, слуги на всякий случай раболепствовали, и хоть бы кто-нибудь, пропасть побери, смотрел на меня как на человека. Все шалости в доме, конечно же, вешались на меня — об меня в детстве сломали столько розог, что, мне кажется, теперь меня можно бить по спине кнутом, и я ничего не почувствую. Объяснять что-то взрослым было бесполезно, никто не трудился слушать, и споры с другими детьми приходилось решать самому. За драки мне тоже влетало, но, видят ушедшие боги, оно того стоило… Знаю, знаю, насилие недостойно разумного человека и всё такое, но я никогда не был особенно хорош в выражении чувств словами. Потом, когда мы стали постарше, мои благородные братья, с которыми мы вечно собачились, как-то раз послали своих слуг потолковать со мной на заднем дворе... Блистательным господам не пристало руки марать. У меня к тому моменту уже хватало опыта, но против пятерых разом всё равно было сложновато, — он с невесёлой усмешкой потёр подбородок. — Выбитая челюсть всё ещё иногда болит, когда погода меняется. Зато братишки в итоге поняли, что не так-то просто охмурить богатенькую невесту, если у тебя в улыбке не хватает пары зубов, и что фонарь под глазом не так-то просто запудрить перед каким-нибудь важным светским балом... Потому что не ответить на их любезность тем же я, конечно, не мог. Тогда старший Рин чуть было не вышвырнул меня прочь… Как ты мог догадаться, не в первый раз и не в единственный. Жаль, что передумал, я был бы только рад, вот только мама, — тут Лексий заметил, как уголок губ Элиаса болезненно дрогнул, — зачем-то снова и снова уговаривала его сменить гнев на милость... Не знаю, почему он её слушал. Вряд ли во имя памяти о былом, разве что он под старость стал сентиментальным...

Сын Августа Рина секунду помолчал и устало провёл рукой по глазам.

— Моя мать — проклятое чудо кротости и долготерпения. У меня нет никого, кроме неё, и я очень её люблю, но, пропасть, как же мне за неё стыдно! Не знаю, куда деваться от самого себя, когда вижу, как она унижается перед теми, кого считает выше. С какой грязью готова себя смешать, лишь бы я — я и только, ей самой ничего не нужно, лишь бы мне было хорошо — всеми правдами и неправдами оставался поближе к «высшему свету». Она правда верит, что это — залог счастья. Айду и Наллен, она так гордится тем, что её ребёнок вырос в «богатом доме», что мне никогда не хватит духу открыть ей глаза на то, что это были семнадцать лет пытки...

А у какого сына хватит? Тем более — у сына единственного. У единственной надежды, единственной радости... единственного, что вообще есть своего у некогда хорошенькой стареющей служанки. Лексию вдруг невпопад подумалось: наверное, этот старший Рин чертовски привлекателен, если уж столько женщин упало — и, говорят, продолжает падать — к нему в объятия...

— Когда мне стукнуло семнадцать, я сбежал, — негромко сказал Элиас. — Сейчас, оглядываясь назад, удивляюсь, чего ради терпел так долго. Чтобы прилично овладеть хоть каким-нибудь делом, надо начинать учиться куда раньше, а я вместо этого тратил время на пререкания с гувернёрами, которые пытались исправить моё чудовищное произношение на пантеи... Когда я наконец вырвался, то обнаружил, что ничего не умею. Первую пару лет брался за любую работу, какую мог. Был грузчиком в гелльском порту, на самом деле, мне даже нравилось, но всё это приносило гроши, а я твёрдо решил, что обеспечу матери независимую безбедную жизнь. И, кроме того...

Он остановился, перевёл дух и с тихой, годами сдерживаемой где-то внутри, но так и не остывшей ненавистью продолжил:

— Кроме того, я по горло сыт тем, что меня постоянно судят по делам моего так называемого отца. Я смертельно устал слышать, что я всегда и для всех прежде всего «ах, сын того самого Рина?». Больше всего на свете я хочу, чтобы во мне видели не его, а меня. Сначала мечтал сменить фамилию, но потом понял, что имя — это просто слово, а слова ничего не значат. Значение имеет только дело, и я намерен сделать так, чтобы мои дела запомнили. Даже если ради этого придётся умереть лет через десять, плевать. Меня не волнуют благо и польза для других, я ведь не какой-нибудь милый Жеребёнок... Я прежде всего забочусь о себе, — теперь его усмешка была усталой и горькой. — Как истинный Рин. Папенька, наверное, гордился бы, если бы ему не было так плевать.

Элиас провёл пятернёй по стянутым к затылку волосам.

— Понимаешь теперь, кого я увидел, когда ты появился в этом доме? Ещё одного сына человека, который здорово испортил мне жизнь. Я терпеть не могу всех Ринов на свете, включая самого себя, так почему ты должен был стать исключением? Потом я съездил в Гелльс, посмотрел на своих любимых родичей и понял, что по сравнению с ними тебя ещё вполне можно терпеть.

Он вдруг улыбнулся.

— Прощения просить не стану, не жди. Обойдёшься. Хватит с тебя и того, что я хотя бы потрудился объяснить, что виноват кто угодно, но только не я. Отметь — опять же, истинно риновская манера.

Элиас встал, взял со стола книгу и, не глядя на Лексия, добавил:

— Если ты сейчас собираешься выдать что-нибудь вроде «почему ты не сказал раньше?» или «мне страшно жаль», то не трудись. Пойдём лучше ужинать.

Лексий подумал и снова закрыл открытый было рот. Пожалуй, никто тут и впрямь не нуждался в его сочувствии.

Кто бы знал, что Элиас — это полная форма от «Ася»? Следовало бы догадаться: в волшебники не идут от хорошей жизни, и всё же…

— Знаешь, для условий, в которых ты вырос, из тебя получился удивительно адекватный человек, — сказал Лексий, когда они выходили из библиотеки. — Я сейчас смотрю и понимаю, что могло быть гораздо хуже.

Элиас на мгновение задержался на пороге; он не обернулся, но Лексий отчётливо понял, что по губам будущего волшебника скользнула улыбка.

— Для Рина ты слишком хороший парень, — сказал Элиас. — И это сейчас был не комплимент. Ты точно не самозванец?

В тот день они негласно заключили если не мир, то хотя бы перемирие. И это было как нельзя кстати, потому что осенью у Лексия хватало и других причин для печали...

Приближался Айдун — один из пяти внекалендарных праздников и заодно напоминание о том, что Лексий пробыл в этом мире уже год. Год! Он не планировал задерживаться здесь так надолго, вот только кто-то — судьба ли, Айду ли, которой и был посвящён этот день — решил, что знает лучше. Поиски Брана были такими же безуспешными, как некогда изыскания его ученика. Он обещал продолжать и велел Лексию бросить отчаиваться, но насколько же сказать иногда проще, чем сделать...

Лексий пытался выдохнуть и пока об этом не думать. Сосредоточиться на учёбе, раз уж он всё равно потратил на неё столько времени и сил; читать древних философов, перебирать копилку хороших моментов, здорово пополненную этим летом — всё, что угодно, лишь бы не вспоминать, что он, кажется, застрял в этом мире навсегда.

И… Рада тоже не вспоминать.

«Мы всё равно вроде не собираемся разбегаться в разные стороны...»

На Айдун Лексий не выдержал и сказал Ларсу:

— Халогаланд, пойдём выпьем.

В конце концов, это ведь был день, когда Лексий появился в этом мире. В каком-то смысле почти день рождения. Нужно было то ли отпраздновать, то ли залить, одно из двух...

К вечеру семейного господина Халогаланда ждали домой на праздничный ужин, но до того момента он был совершенно свободен, о чём и объявил. И добавил, что как раз знает одно симпатичное местечко (тут он из скромности несколько приуменьшил свой опыт: Лексий не сомневался, что «местечко» этот парень знает отнюдь не одно).

По-хорошему, столица должна была бурлить и кипеть, но погода сорвала и гуляния с танцами прямо на улицах, и вызывающую у Лексия слишком живой отклик раздачу даров. Город с самого утра поливал мелкий ледяной дождь, ветер пронизывал до костей, так что народ попрятался по храмам, и традиционные уличные служения проходили под крышей.

Лексия не тянуло принять участие в торжестве в честь незнакомой ему богини, к тому же в её отсутствие, но на полпути их с Ларсом застиг смертоубийственный ливень, и им пришлось искать убежища — а ближайшим как раз оказался храм. Главный в городе, что-то вроде кафедрального собора, теоретически он был открыт всем, но на практике народ попроще выбирал места ближе к дому, а здесь обычно собиралась знать.

— Это надолго, — констатировал Ларс, выглядывая наружу из приоткрытой двери. — Пойдём пока послушаем, что ли.

Миновав полутёмный холл, они вошли в зал, и приглушённая раньше музыка полилась им навстречу полноводной рекой. Пели два хора — мужской по правую руку, женский по левую; Лексий не разбирал ни слова (он давно уже заметил, что его медальон переводит только те слова, которые понимает сам говорящий, а кордос обычно знали только служители), однако от силы голосов и звучащего в них чувства по спине невольно бежали мурашки. Просторный круглый зал был полон чинных мужчин и нарядных женщин, но Лексий с Ларсом нашли себе местечко около одной из поддерживающих свод колонн.

За весь этот год Лексий ещё ни разу здесь не был. Он с любопытством оглянулся: белые стены и купол, изнутри расписанный под нежно-розовое закатное небо, были со вкусом украшены позолотой, а окна, опоясывающие стену, объединял масштабный витраж. Фоном служила опушка леса; по ней бежала белая и почему-то двухвостая лиса, за ней — стройная босоногая девушка в красной тунике и белокурый юноша. За спиной у него вразлёт вились длинные, размётанные ветром волосы, а над плечом летел огненно-рыжий ловчий сокол. Мастерство художника изобразило их как раз такими, какими Лексий всегда их себе представлял: резвящиеся дети, всемогущие боги...

Мужской хор смолк, женские голоса поднимающейся на крыло светлой птицей взлетели под самый купол, и Лексий, заглядевшийся на цветное стекло, вдруг различил среди них всех один-единственный, самый высокий и самый чистый. Он невольно принялся искать глазами ту, что поёт, и нашёл — маленькую кареглазую девушку в самой серединке первого ряда. Бесформенное жёлтое одеяние певчей скрывало её фигуру, но вдохновенного лица сердечком и коротко стриженых чёрных волос, блестящей шапочкой охватывающих голову, уже хватило бы, чтобы влюбиться...

И скоро Лексий понял, что это «бы», кажется, было лишним.

Он давно заметил, что время умеет течь с разной скоростью — скучные полуторачасовые пары, к примеру, имели дурную привычку растягиваться на половину вечности. Он смутно помнил, что праздничная служба обычно длится часа два с хвостиком; сегодня они пролетели, как миг. Однажды увидев свою певицу, Лексий уже не мог оторвать от неё глаз. Всё было совсем как у Блока: слушая её ликующие, звонкие, серебряные трели, сверкающей нитью вьющиеся в общем узоре, он совершенно забыл, что потерялся на чужбине и хочет домой. Её голос, её закрытые от упоения песней глаза, её несомненная и твёрдая вера в непонятный Лексию текст заставляли и его верить, что — теми самыми блоковскими словами — радость обязательно будет, может, просто не сейчас, но будет точно...

Где-то там, во всём остальном мире, ставшем сейчас до смешного неважным, кончился дождь. Лучи проглянувшего солнца, раскрашенные витражом, упали на жёлтое платье и тёмные волосы певуньи — светлой, ярко выхваченной из полутёмного фона; то же самое солнце попадало и на других певчих, но для Лексия сейчас не существовало никого, кроме неё...

Он очнулся только тогда, когда, одухотворённые и разгорячённые, оба хора вместе подняли свою песнь на головокружительную высоту и — смолкли. Старший служитель, заведовавший церемонией, в заключение ещё раз сказал всем собравшимся несколько поздравительных слов, и магия отлетела: вокруг зашевелились, закашляли, заговорили, собрание не торопясь потянулось к выходу. Смешавшись, хористы скрылись где-то в дальнем конце храма, где наверняка была другая, задняя дверь, и Лексий вдруг остро понял: скорее всего, он никогда больше не увидит эту девушку. Если судьба вот так вот чудом подводит тебя близко-близко к мечте, её нужно хватать немедленно, ведь однажды упущенный момент будет упущен уже навсегда...

— Да что с тобой такое? — Ларс, опирающийся плечом на колонну, наблюдал за товарищем с самым живым интересом. — Выглядишь так, словно тебе только что было видение о втором пришествии!

Не до конца разбуженный, Лексий еле расслышал его слова.

— Девушка, — сказал он невпопад, — там была девушка...

Зал пустел, солнце за окном снова спряталось, и потухший витраж стал безжизненным и пустым. Лексий стиснул зубы, когда тоска коснулась его сердца холодной лапой. Где теперь искать её, свою девушку из церковного хора?..

— Такая маленькая брюнетка? Похожая на трясогузку?

Лексий вынырнул из тумана, в котором тонул, и уставился на Ларса.

— Она.

Халогаланд невозмутимо потянулся, возвращая себе гибкость после долгого стояния на месте, и оправил шикарную шевелюру.

— Хочешь, познакомлю?

Он взглянул на лицо Лексия и расхохотался.

— Не смотри на меня так! Она моя родственница. И вообще, лучшие люди все друг друга знают...

Ларс поймал «трясогузку» в холле, когда та уже собиралась выпорхнуть в пасмурную осень — просто подхватил её под руку и отвёл в сторонку от дверей, аргументировав это так:

— Ла́да, я хочу представить тебе одного господина, который безусловно заслуживает самого пристального внимания.

Девушка уже успела переодеться — теперь на ней был белый жакет и удивительно идущее ей ярко-розовое платье. Юбки в пол нынче теряли популярность, скроенный по последней моде подол заканчивался у щиколотки, и Лексий осознал, что даже эти простые маленькие лакированные башмачки и те повергают его в трепет восхищения...

Хорошо, что у них был посредник — сам он сейчас точно не сумел бы сказать ничего членораздельного. Не хватило бы дыхания.

— Лексий, — бойко объявил Ларс, — это Ладари́на Горн, моя двоюродная племянница по материнской линии.

— Разве? — рассмеялась Ладарина. — Я всегда думала, что троюродная сестра!..

Когда она улыбалась, у неё на щеках появлялись ямочки, от которых у Лексия вдруг закружилась голова. А он-то думал, что такое бывает только в книгах...

— Неважно, — весело отмахнулся Ларс. — В любом случае, кровь не водица и всё такое... Лада, это Лексий ки-Рин, мой коллега, — тут он многозначительно понизил голос, словно открывал ей какую-то тайну. — Между прочим, был отмечен самим царём.

Лексия всегда восхищало его умение, особо не привирая, выставлять реальные факты в выгодном свете.

— Очень рада знакомству, — сердечно сказала Ладарина и протянула ему руку. Чувстуя, как кровь бросилась ему в лицо, Лексий пожал тонкие пальчики.

— О, вон там, кажется, госпожа Фидо́, — вдруг заявил тактичный Ларс, якобы заметивший кого-то из знакомых. — Надо пойти засвидетельствовать ей своё почтение. Я оставлю вас на минутку.

И он исчез, как какой-нибудь доброжелательный джинн, который сделал свою работу и теперь не намерен мешать.

— У вас замечательный голос, — выговорил Лексий и тут же мысленно отвесил себе подзатыльник. Дурак, наверняка она слышала это уже тысячу раз! — О чём вы пели?

Каким бы неуклюжим ни был его комплимент, щёки Лады зажглись нежным румянцем.

— Это что-то вроде благодарственного гимна, — пояснила она. — Я не читаю по-кордосски, но нам переводили. Там поётся: «Спасибо за каждый день в этом прекрасном мире, потому что каждый день — это бесценный подарок; спасибо за всё хорошее, что со мной случилось, и за всё плохое, что прошло стороной; спасибо за всех, кого я люблю, и всех, кто любит меня; спасибо за то, что моя жизнь именно такая, какая есть, потому что если она сложилась так, а не иначе — значит, именно так и было нужно»...

Удивительное дело: в устах кого-нибудь другого этот оптимистический фатализм звучал бы просто смешно, но когда говорила Ладарина Горн, Лексию и в голову не пришло смеяться.

Лада оглянулась на дверь.

— Меня мама ждёт, — сказала она, словно извиняясь. — Я побегу. Но я пою здесь каждую декаду. Если вам правда понравилось, приходите послушать.

И, напоследок одарив его тёплой улыбкой, она исчезла, оставив Лексия оглушённым и зачарованным смотреть ей вслед.

С того дня он пропал. Жил словно в светлом голубоватом мареве, почти не приходя в сознание. Влюбляясь, многие страшно глупеют; Лексий, к сожалению, не был исключением, но ничто в тот момент не могло волновать его меньше. На него вдруг напало рьяное благочестие, и каждую декаду, вечером седьмого дня (о, скольких же душевных сил Лексию стоило дождаться этого седьмого дня!), он обнаруживал, что вновь стоит в храме у колонны и слышит во всём хоре один только голос...

Ларс просветил его насчёт семейства Горнов. Они носили свой новенький титул всего лишь третье поколение: дед Ладарины, удачливый торговец, заслужил его тем, что ловко организовывал военные поставки — Канкара в своё время влетела Сильване в копеечку... Знатности и благородства роду, возможно, несколько недоставало, зато новоявленный лучший человек оставил сыну в наследство завидное состояние — конечно, не халогаландовское, но более чем внушительное. И в этом крылась одна проблема.

Лексий никогда не страдал чрезмерной робостью, но у него на пути опять встали сословные границы. Он хорошо представлял, как вести себя с одногруппницей или там с какой-нибудь красоткой из интернета, но с юной дворянкой?.. Самым разумным выходом казалось прибегнуть к надёжному испытанному средству: спросить у Ларса.

— Не переживай, мы же в столице, а не где-нибудь в глубинке, — успокоил тот. — Там попытку взять девушку за руку и то могут истолковать как знак, что пора шить свадебное платье. Нет, здесь ты можешь ухаживать за ней совершенно спокойно, никто против воли тебя под венец не погонит, но всё-таки советую не делать ничего двусмысленного. Если не имеешь серьёзных намерений, то не давай поводов для ложных надежд, вот и всё, так всем будет спокойнее. Сопровождать её на прогулках — можно. Видеться на вечерах, куда вас обоих позвали — более чем. Бывать дома, если приглашают в гости — тоже. Вот у всех на глазах сливаться в жарком поцелуе уже не стоит. Но это ты, конечно, и сам прекрасно понимаешь, ты же умный парень. Да и с родителями Лады я знаком, они хорошие. А то иные благородные матери так блюдут дочернюю честь, что переходят всякие границы... Знаешь, почему Элиас, например, до сих пор водится исключительно с подавальщицами из трактиров, хотя смело может рассчитывать на большее?

— Потому что у них нет мамаш, падающих в обморок, дюжины дуэний и отцов, способных устроить тебе серьёзные неприятности, — не отрываясь от очередной книги, невозмутимо подтвердил Элиас. — Мозгов у них, конечно, тоже нет, но, если честно, я и у этих ваших лучших дам их что-то не заметил.

— Не слушай его, — успокоил Ларс. — Исключения бывают. Сам встречал.

Исключение или нет, Лада точно не была глупой. Лексий имел шанс в этом убедиться, когда узнал её получше — он провёл с ней достаточно времени той осенью и зимой. По-детски легкомысленной — да, и ещё слегка балованной, но не глупой точно. Она была единственным ребёнком в семье, родители души не чаяли в сокровище-дочке и ничего не жалели для её счастья. Её оберегали от всего плохого; Лексий, если честно, вообще сомневался, что Лада знает, что в мире существует зло. Ну, может, в книжках читала... Ей никогда не приходилось самой решать проблемы, у неё не было ни горестей, ни забот, все вокруг её любили — потому что было за что, — восхищались ею и хотели ей добра. Естественно, что она в свои двадцать так и осталась прелестной, смешливой, наивной и искренней девочкой... Лексию было с ней невообразимо легко. Он готов был поклясться, что она мерцает каким-то особым, внутренним светом, от которого печали угрюмыми пауками забиваются в тёмные углы, и от са́мой грустной осени становится не так тошно...

После служб седьмого дня Лексий ждал её в холле — и каждый раз был вознаграждён радостью, вспыхивающей у Лады в глазах. У неё были удивительные глаза: светло-карие, с золотисто-оранжевым отблеском — цвета янтаря... Иногда двое странных прихожан так увлекались беседами о какой-нибудь чепухе, что забывали уйти до тех самых пор, пока младший служитель не гасил последние свечи и не подходил к дверям, многозначительно позвякивая ключами. Девушка-трясогузка умела делать время абсолютно неважным...

Совершенно случайно узнав, что у неё день рождения в предпоследнюю декаду осени, Лексий отважился подарить Ладе цветы. Это были стройные, тонко пахнущие синие ирисы на длинных стеблях, и по её просиявшему лицу Лексий сразу понял: угадал. Вернее, услышал... Учёба пока безвозвратно вышла для него на второй план, но он всё равно сам замечал, что делает успехи. Время, когда он искал в библиотечных книгах сухой тополиный листок, давно прошло; теперь Лексий, хоть и ценой немалого усилия, находил на книжных страницах карандашные отметки — куда как более высокий уровень мастерства. Бран не хвалил его вслух, но Лексий видел по его глазам, что учитель не собирается брать назад некогда данную перед царём оценку...

Старшая госпожа Горн встречала дочь из храма на своём экипаже. В один особо ненастный день, когда на улицу даже выглянуть было страшно, они обе в один голос настояли на том, чтобы господин волшебник позволил им подвезти себя до школы. Так Лексий познакомился с матерью Лады. Позже, в редкие погожие деньки, он пару раз сопровождал их обеих на прогулках в одном из грандиозных урсульских парков; потом осень полностью взяла своё, климатические условия напрочь перестали располагать к светскому променаду, и тогда Лексия пригласили на званый ужин.

На самом деле, это, наверное, ни к чему не обязывало и ничего не решало, но Лексий всё равно словил мандраж не хуже, чем перед последней пересдачей. Шутка ли — родители дамы сердца! Нужно произвести хорошее впечатление, а ты понятия не имеешь, как вести себя в приличном доме! Вилку для омаров от десертной вилки не отличишь... Здесь-то, в школе, всё по-простому, студенты — они и в параллельном мире студенты, а там?!..

Когда глубоко сочувствующий всей этой романтической истории Ларс заботливо осведомился, всё ли у него хорошо, и Лексий поделился с ним своими тревогами, друг от души расхохотался.

— Нашёл, из-за чего изводиться! Нет, я серьёзно, дедуля моей чудесной двоюродной кузины, по слухам, всю жизнь ел исключительно с помощью карманного ножа, и его сын тоже не имеет привычки слишком усложнять. Господин Горн вообще уверен, что премудрости этикета — ненужные выдумки для тех, кому больше заняться нечем. Чтобы угодить всем у него в доме, достаточно не кидать объедки под стол собакам и не вытирать руки о скатерть. Всё пройдёт на ура, вот увидишь.

Лексий, если честно, уже устал считать, сколько раз этот человек оказывался прав.

Господин Горн был типичным отцом юной красавицы из какой-нибудь комедии: крупный, лысеющий и краснолицый, он ел больше всех, пил и того усерднее, без умолку болтал басом и пытался остроумно шутить. У него не получалось, но он сам первым так заразительно смеялся над своими же шутками, что не присоединиться смог бы только законченный сухарь. Быть может, кто-то назвал бы этого мужчину простаком и увальнем, а его супругу — толстухой, которая никак не может смириться с тем, что ей давно уже не двадцать, но Лексию они виделись самыми милыми людьми на свете. И, кажется, он всё-таки смог им понравиться. По крайней мере, приняли его ласково, а Лада, выбежавшая к столу в шуршащем голубом платье, очень просто и спокойно села совсем рядом с ним, на соседний стул... И тогда все сальные анекдоты, все ворчащие под столом собаки и все этикеты на свете точно стали совсем-совсем второстепенны.

В тот день Лексий впервые подумал, что, может быть, этот мир не так уж и плох. Нет, не для постоянного проживания, но... так уж и быть, ещё сколько-нибудь один конкретный землянин в нём протянет.

То ли история с загадочными смертями наконец забылась, то ли притягательность профессии перевесила страх, но в новый набор в школе появилось аж одиннадцать новеньких.

Они пришли с разными целями — это было видно даже невооружённым взглядом. В ком-то мгновенно угадывались честолюбцы, ищущие короткий путь к богатству и почёту. Ещё парочку, судя по их рассказам, кто-то взял на слабо́, и ребята банально выполняли пари («Этих надолго не хватит,» — критически заметил Элиас и, наверное, был прав). Самой загадочной птицей из всех был лучший человек по имени Бертрам Лоре́йн — хотя на птицу этот красавчик с гладко зачёсанными назад тёмными волосами и неприятной улыбкой как раз-таки не был похож. Скорее, смахивал на змею.

Как выяснилось, они с Ларсом были знакомы.

— Халогаланд! — притворно обрадовался Лорейн, впервые столкнувшись с ним в столовой. — Сколько лет, сколько зим! Как поживает маленькая госпожа Николетта? Научилась покрепче запирать окна на ночь?

Глаза Ларса опасно сузились — Лексий уже очень хорошо знал этот прищур.

— Только тронь одну из моих сестёр, — негромко сказал Халогаланд, — и кончишь жизнь навозной мухой.

После, когда Лексий полюбопытствовал, что за история кроется за этим обменом любезностями, друг только бросил в сердцах:

— Жалею, что на той дуэли не проделал в нём побольше дыр! Знаю, не мне осуждать распутников и прожигателей жизни, но этот переходит все границы. Не хочу даже гадать, какой пропасти он у нас забыл!

Впрочем, слухи разносятся быстро, и это скоро стало известно всей школе. Лорейн-дуэлянт дрался не только с Ларсом Оттаром Халогаландом: оказывается, в недалёком прошлом нахальный аристократ насмерть заколол в поединке последнего мужчину одного из лучших семейств. Вернее, как — «мужчина», похоже, и совершеннолетним-то не был, так, мальчишка... И добро бы сцепились по пьяни или там из-за девки, ослеплённые страстью, ан нет: это было убийство, хладнокровное и расчётливое, без всякой возможности примирения. Что несчастный юнец не поделил с высокородной змеюкой на десять лет старше, не знал никто, кроме них двоих, но суть от этого не менялась: Лорейн нарочно раздразнил его, спровоцировал на заведомо неравный поединок — и прикончил, а вместе с жизнью бедняги пресёкся и его род.

Семейство жертвы, вне себя от горя и гнева, требовало для преступника самого сурового наказания, но вот незадача: законодательство Сильваны, хоть и строго запрещающее дуэли, не предполагало для лучших людей смертной казни. Почему нельзя было просто швырнуть парня в тюрьму, оставалось загадкой — не иначе, спасла влиятельная родня. Как бы то ни было, после долгих и жарких переговоров всех сторон Лорейн был добровольно-принудительно отправлен учиться на мага — иными словами, то ли на исправительные работы, то ли на ту же самую казнь, только в рассрочку. Попытки протестовать привели бы к весьма нежелательным последствиям для всего клана Лорейнов, так что родители преступника ясно довели до сведения сына, что он больше не в том положении, чтобы проявлять норов.

Что бы Бертрам ни чувствовал на самом деле, он сохранял невозмутимую физиономию и делал вид, что его всё вполне устраивает. Вот других — Брана, например — устраивало далеко не всё. По слухам, узнав обо всей этой истории, господин Лейо откровенно сказал его величеству Клавдию, что его школа — не тюрьма и не каторга; монарх внимательно выслушал его — и сделал по-своему. Кажется, именно к этому сводился его особый стиль правления…

Многие новички были куда симпатичнее, чем господин Лорейн, но четвёрка старожилов всё равно держалась как-то сама по себе — благо, размеры дома позволяли при желании хоть не встречаться вовсе. Им не пришлось ревновать Брана: новенькими занимался Джозеф Стэйнфор, его коллега и бывший товарищ по учёбе. Расширение штата учителей казалось целесообразным — в школе наконец-то снова появилась хотя бы одна нормальная группа с чёткой программой и учениками, начавшими в один и тот же год. До чего же странно было чувствовать своё превосходство — пока «первокурсники» только начинали зубрить «Знамение власти», Лексий уже мог сходу расслышать, которая страница у них сейчас открыта...

Некоторое время пронаблюдав за новыми будущими коллегами, он в какой-то момент задумчиво выдал вслух:

— Хотел бы я знать, почему никому до сих пор не пришло в голову ввести для волшебников пенсионный возраст?

— Что, прости? — переспросил Ларс. Это был их очередной вечер в гостиной, и они впятером, включая Брана, почтившего непутёвых учеников своим присутствием, сидели у камина. Лексий боялся признаться себе в том, что давно уже к этому привык.

— Почему бы его величеству не издать закон о том, что каждый волшебник должен был бы отработать, ну, скажем, десять лет, — пояснил Лексий, — а потом освобождался от присяги? Смертность на службе резко сократилось бы, количество желающих — наоборот, взлетело, и всем было бы счастье.

Бран вскинул брови и посмотрел на него так, словно Лексий только что произнёс что-то очень и очень занятное.

— Хм, — сказал он, — может, мне стоит донести эту мысль до его величества? Он, правда, не скор на новшества, но, как знать, вдруг ты сейчас вот так вот запросто изменил мир?

Лексий уже смирился с тем, что никогда не может понять, шутит Бран или нет.

Эта зима прошла мирно и как-то слишком уж быстро — Лексий, спасибо учёбе и Ладе, так вообще почти её не заметил. А вот весна традиционно принесла разные обострения: Элиас, например, сломал Лорейну нос.

Лексий узнал об этом, застав господина ки-Рина посреди выволочки от Брана.

— Про́пасть побери! — говорил тот, не трудясь скрыть свой гнев. — Ты пробыл здесь два года и до сих пор теряешь голову от такой чепухи?! Ради всего святого, зачем тогда я вообще трачу на тебя время? Будь добр, не позорь меня и своих товарищей! Если ты намерен и дальше кидаться с кулаками на каждого идиота, который только того и добивается, то тебе следует подумать о другой профессии!

Когда он вышел, оставив кипящего, но невесть каким усилием воли сумевшего промолчать Элиаса думать о своём поведении, Тарни примирительно сказал:

— А мне кажется, ты оказал господину Лорейну изрядную услугу. С его лицом сломанная переносица — бесспорная перемена к лучшему.

— Я всецело одобряю твой поступок, — заверил Ларс, — но всё-таки, из-за чего весь шум?

Элиас зло сверкнул глазами.

— Никто не смеет говорить таких вещей о Луизе! — огрызнулся он.

О. Если в этой ссоре была как-то замешана Луиза Руо, то даже удивительно, что Лорейн отделался так легко. Лексий не имел чести быть знакомым с этой девушкой лично, но наслушался о ней достаточно. Их с Элиасом бурный, противоречивый и, без сомнения, весьма мучительный роман трепал пылким влюблённым нервы уже полгода. Луиза или просто Лу работала официанткой в трактире у своего дяди; длинная, тощая, как жердь, стриженая едва не под ёжик, с огрубевшими от работы красными руками и вечно сварливым лицом, она отнюдь не была красавицей, да и норов у неё был как у необъезженной лошади — если не лягнёт, то укусит. «Кобылица молодая, честь степняцкого тавра», или как бишь там было у Пушкина... Тем не менее, все окрестные парни почему-то вились вокруг неё, как коты вокруг сметаны. Луиза смотрела на них на всех свысока и выбирала кого хотела. За неё дрались и ссорились насмерть, но чаще её поклонники сохраняли что-то вроде дружеской солидарности: в конце концов, сегодня в милости у Лу Руо окажешься ты, а завтра — кто-то другой...

Всё бы ничего, но Элиас хотел быть её единственным.

Они двое друг друга ненавидели, это было бы ясно и слепому. К сожалению, это не меняло того факта, что они были друг в друга жгуче, безудержно влюблены. Катуллу с его Лесбией и не снился такой накал страстей. Иногда люди не могут быть вместе потому, что они слишком разные; тут проблема была прямо противоположной — Элиас и Лу были слишком уж похожи. Упрямые, гордые, в любой момент готовые вспыхнуть, как порох, они никак не могли притереться друг к другу и вечно бились острыми углами. Нашла коса на камень...

Они сами не сумели бы сказать, сколько раз они расходились — причём неизменно веря, что уж теперь-то это навсегда. Не тут-то было: каждый раз их снова притягивало друг к другу. Элиас распугивал прочих поклонников дамы сердца всем известной готовностью без колебаний сломать кому-нибудь пару костей и туманно-угрожающими намёками на некие заклинания, после которых его конкурентам женщины будут уже вообще ни к чему. Элиас предъявлял на Луизу права, которых у него, конечно же, не было, и называл её такими словами, которыми ни один порядочный человек не назвал бы ни свою возлюбленную, ни чужую. В ответ Луиза закатывала горе-кавалеру скандалы и с треском выгоняла его из дядиного трактира, а один раз Элиас всерьёз рисковал жизнью и здоровьем, потому что у его возлюбленной в руках невовремя оказался тесак для разделки мяса. Ещё немного, и Тарни пришлось бы приделывать на место отрубленные конечности — хотя он, наверное, сумел бы. Для юноши с внешностью человека, способного упасть в обморок от вида крови, он поразительно быстро делал успехи в изучении медицины.

В общем, с «укороченной уздой» у Элиаса явно не задалось, и у его товарищей были все основания опасаться, что эта кобылица рано или поздно копытом разобьёт ему голову — или сердце, тут уж как повезёт...

— Ого. У вас с Лу Руо всё настолько серьёзно? — притворно удивился Ларс.

— А у вас с Сесилией Ба́ри?

У Элиаса была дурная привычка применять болевые приёмы даже к друзьям. Ларс слегка побледнел и сжал губы.

— Туше́, — сказал он.

Вся столица этой весной с удовольствем смаковала вкусную сплетню о том, как Сесилия Бари не стала госпожой Халогаланд. Зимой Ларс так недвусмысленно зачастил к ней в дом, что некоторые считали их свадьбу делом решённым — однако блистательная светская красавица поразила всех, объявив о помолвке его с близким приятелем. Лексий видал её мальчика-розанчика с роскошной гривой каштановых кудрей и сделал вывод, что дамочка в детстве не наигралась в куклы. Ну, или, может, давно мечтала о собственном пони — иного объяснения, почему она предпочла Ларсу этого Эрколе, у него не имелось. По-прежнему весёлый и болтливый, Халогаланд вёл себя так, словно ничего не произошло, но Лексий уже слишком хорошо слышал людей, чтобы полностью ему поверить…

На этом нерадостном фоне Лексию было даже немножко совестно оттого, что у него самого всё было просто прекрасно.

Лада любила его. Пускай первая эйфория, лишающая влюблённых аппетита, сна и способоности мыслить здраво, уже прошла, и ему больше не хотелось во всеуслышанье закричать об этом с астрономической башни, суть от этого не менялась. У Лады хватало и других воздыхателей (кого приманивало её хорошенькое личико, кого — состояние Горнов), но Лексий знал — слышал -, что взаимностью она отвечает ему одному. Ему, и только! От этой мысли у него до сих пор кружилась голова. С ним ещё никогда в жизни не случалось ничего подобного...

Его ничуть не смущало, что за все эти полгода между ним и Ладой не произошло ничего, о чём нельзя было бы написать изящное стихотворение для альбома благородной девицы. Так странно: он с удивлением открыл, что может быть до смешного счастлив, просто украдкой держа её за руку. Быстрый поцелуй в щёку, который она, смеясь и смущаясь, подарила ему на катке, был для Лексия бесценным сокровищем. Он помнил как сейчас: её лицо разгорелось от мороза, снежинки драгоценными камнями блестели на меховой оторочке приталенной бархатной шубки, он сам от холода уже не чувствовал пальцев и здорово смахивал на снеговика, потому что уже упал раз двадцать, но был счастлив, как никогда...

Они виделись чуть ли не каждый день — даже если для этого то одной, то другому приходилось выдумывать неправдоподобные предлоги. Родители Лады посмеивались и не мешали. Лексий всё время с затаённым страхом ждал как бы невзначай заведённого разговора о том, что пора бы и о будущем подумать, но его почему-то всё не случалось. И слава Айду, потому что будущее до сих пор было жутко туманно: Лексий пока не смог заставить себя поверить, что он согласен стать волшебником и остаться тут навсегда. Что ему не так уж и хочется обратно на эту Землю — зачем, если там он никому не сдался, а тут вроде есть всё, что нужно для счастья… Лада здорово поколебала его внутренние весы, но этого всё равно было мало. Иногда Лексий сам себя не понимал: почему этот беспокойный парень никак не может наконец выдохнуть, решить, что всё, что ни делается — к лучшему, и принять свою новую судьбу? Честное слово, это страшно раздражало.

Ладно. Пусть загадывать вдаль он не мог, ничто не мешало ему хотя бы строить планы на лето — чем они с Ладой на пару и занимались. Спасаясь от городской духоты, семейство Горнов каждый год снимало дом в пригороде Урсула, среди садов и рощ, и Лексий был официально приглашён составить им компанию. Лада в полном и совершенно детском восторге взахлёб рассказывала, как здорово у них на даче; Лексий слушал её голос, не слыша слов, любовался её улыбкой и рассеянно думал: во всём этом наверняка есть какой-то подвох. Ну не может человек безнаказанно быть так счастлив...

Он то ли сглазил, то ли угадал: их летним мечтам не суждено было сбыться. Под конец весны Бран, очень серьёзный, собрал всех учеников школы и объявил:

— Каникулы в этом году сокращены. На юге эпидемия, это работа для волшебников, и вам велено отправиться с нами. Колдовать вы не обязаны, хотя сможете попробовать, если захотите. Мы с его величеством согласились, что вам будет полезно оторваться от книг и посмотреть, на что на самом деле похожа наша работа. Особенно вам четверым, — взгляд его тёмных серых глаз нашёл Лексия и его товарищей. — У меня есть предчувствие, что вам могут предложить присягнуть раньше срока. Не дело, конечно, два года учёбы — это мало, Уту, про тебя я вообще молчу… Но, увы, решаю не я. Оттия ведёт себя странно, и очень может быть, что его величество скоро захочет иметь под рукой всех магов, какие у него есть.

Чуть позже, наедине, Ларс без улыбки спросил:

— Бран, будет война?

— Не исключено, — спокойно отозвался тот. — Хотя и не прямо сейчас. Его величество делает всё, чтобы до неё не дошло, но, сам понимаешь, Регина Оттийская — это не сын старика А́льберта... Газеты пишут не обо всём, ни к чему волновать народ прежде времени, но вы имеете право знать, к чему быть готовыми.

Ну, замечательно! Эта гроза собиралась над Сильваной вот уже два столетия — и, разумеется, ей нужно было разразиться именно тогда, когда Лексий случайно оказался поблизости. Нет, спасибо, он, конечно, польщён, но, в самом деле, не стоило...

Штука была вот в чём: пару сотен лет назад Сильвана была всего лишь скромной оттийской провинцией. Но Янош Дордь, тогдашний оттийский король, оказался не в меру щедр, тем более что правитель области, Ма́рку И́ллеш, был его боевым соратником и верным другом. В один прекрасный день его величество, не иначе как в ходе какой-нибудь грандиозной попойки, просто взял и объявил кусок своей страны суверенным государством. О том, насколько страшно он ругался, когда протрезвел, история умалчивает, но брать царственное слово назад монарху было как-то не к лицу, и сделанное осталось сделанным.

Вот только и тогда, и сейчас не все были этому рады.

Разговоры о том, что широкий жест короля Яноша был ошибкой, которую не помешало бы исправить, начались с са́мого дня объявления сильванской независимости и не утихали до сего дня. Один за другим, от Марку до Клавдия, Иллеши целеустремлённо превращали свои владения в полноценное преуспевающее государство, вот только соседство Оттии, гиганта, в разы превосходящего Сильвану по территории, населению и ресурсам, всё это время нависало над страной зловещей тенью. Никому не хотелось высказывать этого вслух, но истина была проста: если бы оттийский король всерьёз решил взять дар предка назад, ему бы наверняка это удалось.

Быть может, единственным, что до сих пор тормозило войну, был тот факт, что в самой Оттии не всё шло гладко. Огромное королевство только неимоверными усилиями властей не рушилось под собственным весом. Управлять всей этой громадой из столицы было невозможно, а князья дальних и труднодоступных автономных областей считали себя первыми парнями на деревне и не всегда слушались приказов свыше. Иногда, вдохновившись примером Иллеша, кто-то даже пытался отделиться, получал щелчок по носу и снова утихомиривался — на время. Да уж, быть оттийским королём, должно быть, та ещё головная боль…

Тем не менее, чуть ли не каждый оттийский правитель в своё время заговаривал о том, чтобы вернуть обратно то, что «принадлежит его стране по праву». Правда, ни один из них что-то не продвинулся дальше пафосных речей…

И только королева Регина, похоже, решила перейти от слов к делу.

Наследница знатного оттийского рода, сначала она была всего лишь супругой молодого короля Юэна и по факту не располагала никакой властью — до тех пор, пока, года три назад, его величество не скончался. Ходили слухи, будто бы Регина ему в этом помогла; впрочем, авторитетные лица утверждали, что с детства болезненный и восторженный Юэн, этакий юноша бледный со взором горящим, вполне мог справиться сам — а если и нет, то всё равно вряд ли протянул бы намного дольше.

Наследников не было. Надо полагать, Регина была не настолько глупа.

Первое время она потратила на то, чтобы как следует закрепиться на троне и заручиться поддержкой родной и знакомой ей дворянской верхушки. Сейчас её положение было на зависть устойчивым, и можно было наконец заняться делами. Например, постепенно изменить политический курс покойного мужа, склонного считать Сильвану своим добрым соседом. Чего-чего, а дружить скорбящая вдова не хотела. Нет, угрожать она пока не угрожала... Просто собиралась с силами. Так, что питать оптимистичных иллюзий что-то не получалось.

Впрочем, какое Лексию было до всего этого дело? Он-то уж точно ничего не мог изменить.

Волшебники покинули Урсул через день. Они двинулись в путь рано утром, так что Лексий попросил Ладу его не провожать. Когда они прощались накануне, она горячо обняла его, и, встревоженно глядя ему в глаза, попросила:

— Лексий, пожалуйста, береги себя!

На самом деле, беспокоиться ей было не о чем: да, борьба со вспышкой какой-то заразы у чёрта на куличках точно не входила в десятку самых приятных способов провести лето, но все участники экспедиции выучили заклинание, призванное защищать от заражения их самих. По сравнению с современной Лексию земной местная медицина была развита довольно слабо, но кое в чём она всё же преуспела — в частности, здесь имели вполне чёткое представление о природе инфекционных заболеваний и знали, как с ними бороться. С единичными случаями врачи прекрасно справлялись и без волшебства, но если инфекция распространялась через воду или воздух, угрожая стремительно расползтись на полстраны, этого было недостаточно...

Действовать нужно было быстро: пока болезнь захватила только несколько деревень, но она была крайне заразной. Собственно лечением занимались медики, с этим помогать было не обязательно; задача магов состояла в том, чтобы не пустить эпидемию дальше. В этой области были свои волшебники, они прибыли на место ещё раньше, но и поддержка из Урсула явно была не лишней: любое промедление увеличивало объём предстоящей работы...

Это лето почему-то выдалось непогожим; весь мир, придавленный низким пасмурным небом, казался сценой из чёрно-белого кино. То и дело начинал моросить противный дождь. Весь путь из столицы Лексий вздыхал и гадал, есть ли шанс, что они управятся быстро, и он сможет хоть пару декад провести там, где ему на самом деле сейчас хочется быть...

Потом ему стало не до того.

Деревня, в которую они прибыли, наверное, была довольно симпатичным местом — в другое время. Сейчас всё и все вокруг были придавлены чувством какой-то зловещей тревоги. В этом районе ввели карантин, дороги были перекрыты, здоровым приходилось мириться с соседством больных и рисковать к ним присоединиться. Народ был напуган и зол; все сидели по домам, на улицах — ни души, сельскохозяйственные работы, конечно же, тоже встали... Бран лишний раз напомнил своим подопечным, чтобы не забыли зачаровать себя против заразы, и невозмутимо добавил, что не хотел бы раньше времени их хоронить. Подбодрил, нечего сказать.

Тарни удивил их всех: прочие ещё не успели завести своих лошадей в стойла, а Жеребёнок уже отыскал главного здешнего лекаря и предложил ему свою помощь в наскоро устроенной в одном из домов больнице. Правда, зайдя туда в первый раз, он какое-то время спустя вышел обратно на крыльцо, смертельно бледный и с трясущимися руками.

— Танирэ? — окликнул его Бран. — Ты вовсе не-...

— Ничего, — быстро сказал Тарни, тяжело дыша. — Это ничего. Просто дай мне минутку...

Бран одарил ученика очень внимательным взглядом, и Лексию показалось, что в его глазах мелькнуло что-то, похожее на уважение.

— Знаешь что? — решил господин Лейо. — Пойдём-ка вместе.

После этого и до конца их «командировки» Лексий видел Тарни довольно редко. Так, по вечерам разве.

Несмотря на голос совести, он сам не нашёл в себе достаточно мужества, чтобы сидеть у постелей страждущих — да и проку от него там было бы маловато. К счастью, других дел тоже хватало: нужно было обеззараживать колодцы, прислушиваться к тем, кто ещё считал себя здоровым, одних отправлять в больницу, а на других накладывать профилактические чары... Лексий принимал во всём этом участие — не такое значительное, как штатные маги, но, в конце концов, он ведь научился чему-то за эти два года. Предположим, героем он не был, но и равнодушным камнем — тоже. Если он мог помочь людям, он хотел помочь.

На попечении их отряда было три соседних селения; на то, чтобы о них позаботиться, ушло неполных две декады. Новенькие из урсульской школы, ещё ничего толком не умеющие, просто присутствовали и наблюдали. Вернее, как — тот же Лорейн, например, в основном грязно приставал к местным девушкам, ну да ладно, чёрт с ним, хотя бы не мешал... Бран руководил работой: никто официально ему этого не поручал, но он как-то постепенно стал главным просто потому, что умел им быть. Не говоря уже о том, что он сам делал чуть ли не больше всех...

... а потом в один прекрасный день господин Стэйнфор и ещё кто-то незнакомый под руки ввели господина Лейо в дом, где они все ночевали, и бережно уложили его на кровать.

Четверо его верных учеников повскакивали, роняя стулья, и бросились к нему, а Бран взглянул на их перепуганные лица и вполголоса рассмеялся:

— Серьёзно? Вы удивлены? Айду, я вообще хоть чему-нибудь смог вас научить?..

Позже им рассказали: это случилось, когда он дезинфецировал очередной колодец. Чёрт побери, даже если знаешь, что магия рано или поздно тебя убьёт, наверное, всё равно в глубине души ждёшь, что потратишь своё последнее заклинание на нечто большее, чем какой-то колодец, жалкий и мутный...

Словно со стороны слыша бешеный стук собственного сердца, Лексий, не вполне отдавая себе отчёт в том, что делает, судорожно попытался вспомнить слова давно заученного заклинания, позволяющего передать другому часть своей силы. Даже смешно, Бран ведь сам тогда говорил, что пригодится... Но учитель сверкнул на него глазами и приказал:

— И думать забудь! Твоя жизнь — это твоя жизнь. Я знал, на что иду... — он усмехнулся одним уголком губ. — На самом деле, по моим подсчётам, я и так прожил пару лет лишних...

Бран был бледен, но его взгляд был ясным и спокойным. Его ученики, растерянные и поражённые, толпились вокруг. Лексий чувствовал, как земля уходит у него из-под ног: да, да, конечно, они знали, что всё кончится вот так, но... знать — это не то, знать не значит верить. Ему казалось — ему казалось, что если этот день вообще наступит, то только когда-то очень, очень нескоро... Чёрт, чёрт, чёрт, почему сегодня, почему сейчас — почему мир так кошмарно несправедлив?!..

— Ладно, мальчики, — твёрдо сказал Бран. — Теперь вы сами по себе. Ничего, главному я вроде бы вас научил, так что почти спокоен... — он взглянул на Халогаланда. — Ларс Оттар, в глубине души ты и сам знаешь, что великого волшебника из тебя не выйдет, но вполне приличным волшебником ты уже стал. Не мне судить, но я думаю, что ты выбрал правильно. Элиас...

Напряжённый и собранный, северянин подался вперёд, когда Бран назвал его имя.

— Ты один из лучших учеников, которые у меня были. Извини, может быть, мне стоило сказать это раньше, но твоя обида на весь мир, не сумевший разглядеть в тебе гения, всегда была лучшей гарантией, что ты не остановишься на достигнутом... Смотрю, чем ты уже стал, и понимаю, что поступал правильно. Только, богов ради, сделай что-нибудь со своими неуёмными страстями... Я не хочу, чтобы они помешали тебе добиться того, к чему ты стремишься. Танирэ, — Жеребёнок вздрогнул, словно его внезапно разбудили, и закусил губу, — у тебя очень редкий дар, и он в хороших руках. Тебе тысячу раз скажут, что тебе будет очень тяжело... и это будет правдой. Я велел бы тебе не позволять никому себя напугать, но это лишнее. Ты и так не испугаешься, это я точно знаю.

Бран сделал паузу, чтобы перевести дух. Он выгядел очень усталым — бесконечно усталым, и всё...

— Лексий, — сказал он наконец, найдя взглядом его лицо, — мне очень жаль, что я ничем не смог помочь. Но это не значит, что никто не сможет. Не бывает дверей, которые ведут только в одну сторону. Продолжай искать... И, просто на всякий случай, знай, что, если всё-таки решишь остаться, Сильвана станет богаче на одного хорошего мага. Ты лучше многих умеешь слушать, природное это у тебя, что ли...

Он замолчал, по очереди обвёл всех четверых взглядом и ровным тоном велел:

— Ну, всё. Теперь все вон, не желаю больше вас видеть. Джозеф, останься на минуту, у меня есть к тебе пара слов...

Он умер ещё пару часов спустя. Всё это время, равно как и всю следующую ночь, его ученики провели поодиночке забившись по разным углам, не в силах говорить — не в силах даже смотреть друг на друга. Они были ошеломлены. Раздавлены. У Лексия звенело в ушах от горя и ужаса, хотя он ещё не успел их осознать до конца. Они не просто потеряли друга — учителя — человека, который значил для них даже больше, чем они сами предполагали; нет, это было ещё и слишком красноречивое напоминание о том, какая судьба ждёт их самих. Им с самого первого дня в школе твердили о том, какую цену человек платит за волшебство, но только сегодня они наконец полностью осознали — только сегодня эта истина легла на них всей своей тяжестью...

То, что случилось, потрясло даже тех, кто не был близок с Браном. На его учеников смотрели с сочувствием, но, слава небесам, молчали — Лексий сейчас не вынес бы ни слова соболезнований.

К счастью, они как раз успели закончить работу до того, как внезапный гром среди ясного неба парализовал их и лишил воли. На следующий день волшебники из Урсула уже собирались домой. Седлая свою лошадь, Лексий вдруг понял, что нигде не видит Тарни, и, обеспокоенный, пошёл его искать.

Юноша нашёлся неподалёку, за конюшней. Услышав за спиной шаги, он вздрогнул и обернулся; его чёрные глаза, полные слёз, были похожи на тёмные лесные озёра.

— Ну, давай, смейся! — с вызовом произнёс он, словно защищаясь.

Лексий стоял перед ним, искал нужные слова — и не находил.

— Не буду, — наконец сказал он.

Какое-то время — два удара сердца, добрую половину вечности — Тарни смотрел на него снизу вверх, а потом молча уткнулся лицом ему в плечо. Лексий стоял неподвижно, чувствуя, как становится мокрой рубашка; он и сам рад был бы заплакать, если бы мог, но его собственные слёзы колючим комком застряли где-то в горле.

Путь обратно в столицу был тяжёлым и печальным. Ларс, всегда готовый болтать без умолку, и тот за всё время путешествия обменялся с окружающими добро если десятком слов. Когда они, измученные и подавленные, наконец добрались до враз осиротевшей школы, господин Стэйнфор, временно назначенный в ней главным, собрал всех своих студентов и тоном утомлённой покорности судьбе сказал:

— Я должен ещё раз напомнить, что каждый из вас имеет право в любой момент прервать обучение.

Глядя на его фаталистически-тоскливое лицо, Лексий с отвращением подумал, что Бран никогда не впал бы в такое уныние. Бран бы-...

В тот день он так устал, что не мог уснуть. Тяжёлые мысли, камнем лежащие на сердце, тоже особо не помогали. В тот самый момент, когда Лексий широко раскрытыми глазами смотрел в потолок, уверенный, что ещё минута — и он сойдёт с ума, в дверь постучали.

— Спишь? — с порога спросил Ларс.

Отрицать очевидное было бесполезно.

— Если бы, — вздохнул Лексий, ероша пятернёй и без того растрёпанные волосы.

— И мы нет. Пойдём к нам, вместе веселее.

На дворе стояла глухая ночь, дом спал, и только в их гостиной пылал камин. Время от времени Элиас подбрасывал в него дров. Тарни сидел на ковре, молча глядя в огонь, и Лексий без лишних слов сел подле. Красные отсветы пламени плясали на стенах в парах с тенями, уличная темнота заглядывала в окна; они вчетвером сидели рядом, ничего не говоря, но, кажется, чувствуя одно и то же, и Лексий вдруг понял, что́ они сейчас такое: семья, лишившаяся главы. Может, не отца, но старшего брата так точно...

— Ну что, друзья, — вдруг бодро сказал Ларс и хлопнул в ладоши. — Признавайтесь, кто из вас намерен сбежать с этого корабля?

Лексий готов был биться об заклад, что в глубине души каждый из них и сам задавался этим вопросом.

— Не я, — вдруг неожиданно твёрдо сказал Тарни. — Про́пасть! — до этого Лексий ни разу не слышал от него ни одного крепкого словечка. — Я наконец нашёл что-то, что у меня получается! Нет уж, я не отступлюсь.

— И не я, — спокойно кивнул Ларс. — Меня вполне устраивает прожить столько, сколько я проживу.

Элиас фыркнул.

— Назовите ещё хоть один способ получить богатство и славу без приличного образования и родительских связей. Может быть, тогда я подумаю.

И, странное дело, стоило им троим высказаться, как Лексию почему-то сразу стало легче. Интересно, с чего бы: он ведь так и не решил для себя, хочет ли он остаться. Смерть в ближайшие лет сорок-пятьдесят не входила в его планы. Даже если он и в самом деле навсегда застрял здесь, в этом мире, куда мудрее было бы найти какой-нибудь другой способ себя прокормить — какое-нибудь дело, которое не стоило бы ему так дорого. Но...

Лексию вдруг пришло на ум: если вдуматься, а что у тебя есть, кроме этих парней? Только милая, легкомысленная, прекрасная девушка, которая по невероятной прихоти судеб тебя полюбила, да ещё один человек, которого ты, может быть, больше уже никогда не встретишь...

— Кажется, мне некуда больше пойти, — сказал он вслух.

Убедить себя в этом было проще, чем пытаться понять, хочет ли он уходить.

— Ну и славно, — заявил Элиас, вставая с кресла. — Раз уж никто из вас не собирается исчезать из моей жизни — не то чтобы мне было не всё равно, — то пойдёмте поедим. Всё лучше, чем сидеть тут и скорбеть.

И они все отправились в мародёрскую вылазку на кухню. Сейчас это казалось самым разумным, что можно было сделать.

Перед рассветом Лексий всё-таки сумел урвать пару часов сна, а наутро дворецкий удивил его, сообщив, что к господину ки-Рину гостья.

Спешно приводя себя в подобие порядка, Лексий заранее знал, кто́ будет ждать его там. Знал бы, даже если бы не был волшебником. Одетый кое-как, после событий последних дней всё ещё не до конца понимающий, на каком он свете, он вышел в холл; Лада, стоящая у входной двери, стремительно повернулась к нему и уронила перчатку, которую мучила, вертя в руках.

— Мы слышали новости, — сказала она без приветствий. В изгибе её бровей и странно бледных губ читалось сострадание, а янтарные глаза казались ещё больше и теплее, чем обычно. — Лексий, милый, мне так жаль!..

Он не успел ничего ей ответить, он даже опомниться не успел, когда Лада лёгкими шагами пробежала через холл и, встав на цыпочки, в первый раз в жизни поцеловала его в губы.

К своему стыду, в тот момент Лексий забыл о своём горе.

И... о Земле тоже забыл.

В конце концов, может, давно пора было.

Этой осенью Лексий неожиданно для самого себя сделал Ладе предложение.

Впервые эта мысль посетила его летом, в самом конце каникул, когда он всё-таки выбрался к Горнам на дачу — и очень чётко осознал, что хочет прожить с Ладой под одной крышей не жалких три дня, а всю жизнь. Он никогда не чувствовал ничего подобного ни к одной девушке на Земле. Ни с одной из них у него никогда всё не было так… всерьёз. Так по-настоящему, что иногда от этого становилось страшно.

Лексий ночами напролёт обдумывал свои перспективы — и к утру неизменно приходил в отчаяние. Любовь Лады, делавшая его самым счастливым человеком в этом мире и всех соседних, одновременно умудрялась чудовищно всё запутать. По-хорошему, Лексий не должен был позволять себе — ей, им, неважно! — зайти так далеко. Вопросы роями гудели у него в голове, сводя с ума. Что ему дороже — Лада или Земля? Сможет ли он на всю жизнь остаться здесь ради невесты, а потом и жены? А если нет? Что он скажет девушке, смотрящей на него глазами влюблённого оленёнка, прежде чем навсегда её покинуть? Солжёт? Напугает её правдой? Просто исчезнет без объяснений, как последний трус и подлец? Ну, ладно, предположим, что он страшный эгоист и её чувствами готов пренебречь — но сам-то он как потом станет жить дальше?..

Впрочем, все эти рассуждения о высоких материях были, по сути, переливанием из пустого в порожнее — Лексий был уверен, что, даже решись он на шаг, которого так жаждет и боится, никто не дал бы ему согласия. Нет, в самом деле, гоже ли богатой дворянке выходить замуж за какого-то бастарда, который к тому же рискует прожить на этом свете всего ничего...

Лексий не мог с полной уверенностью обещать той, кто согласится связать с ним жизнь, никакого «долго и счастливо». Он много думал над тем, что сказал ему Бран… И так уж вышло, что, взвесив все за и против, Лексий решил дать присягу.

Он не один час провёл в библиотеке, вдоль и поперёк изучая её текст. Волшебник клялся, что не станет применять магию в нарушение существующих законов государства — по крайней мере, без прямого приказа царя, которым он обязуется подчиняться беспрекословно. Более того, присяга следила и за тем, чтобы маги были верны своей стране вообще во всём, что делают и говорят — к примеру, она охватывала любые попытки сотрудничать с врагом во время войны или участвовать в заговорах против властей, даже если эти преступления обходились без волшебства. В конце жизнеутверждающе сообщалось, что в случае нарушения данного ныне обещания первый же шаг по земле, на которой ты родился, тебя убьёт.

Вся соль была в том, что это не фигура речи. Витиеватая формула, написанная убийственно тёмным языком много десятилетий назад, сама по себе являлась заклинанием. И случаев, подтверждающих его эффективность, была задокументирована масса.

Две равнодушных луны в стрельчатом окне библиотеки видели, сколько времени Лексий сидел над заветной последней фразой. «Земля, на которой я родился» — туманная формулировка, очевидно, включала в себя весь этот мир, но... не другие? Лексий дорого бы дал, чтобы наверняка узнать, значит ли это, что вся присяга будет для него пустым звуком. Что законы будут писаны не для него. Что ему не придётся умирать раньше времени.

Потому что если да, то как же это всё меняло.

Интересно, добивает ли здешнее волшебство до земных границ? Было бы обидно нарушить присягу — и вернуться на родину только затем, чтобы умереть, ступив на «свою землю»...

Как бы то ни было, он решил рискнуть.

Присяга открыла бы ему двери в волшебные библиотеки, по сравнению с которыми их школьная показалась бы комнатой для игр. Бран велел ему не переставать искать, и, несмотря на полную неразбериху чувств и желний, Лексий был намерен последовать его совету. Захочет он воспользоваться путём домой или нет — дело третье; найти его в любом случае было надо. Чтобы иметь выбор, а не дрейфовать по воле волн. До тех пор все его умозрительные рассуждения были вынуждены раз за разом заходить в тупик.

А ещё… если честно, он вдруг понял, что он вовсе не прочь стать волшебником.

Дело было не в деньгах и не в статусе: незаметно для себя самого он так привык быть среди магов и — удивительно! — считать себя одним из них, что уже не представлял себе иной жизни в этом мире. И, кроме того, сказать по правде, за эти два года Лексий страшно устал не знать, чего ждать от будущего. Он вдруг остро понял, что хочет наконец хоть что-то решить, даже если потом ему придётся пожалеть об этом решении. Бросить якорь, а там будь что будет...

Всё это было одной из причин, из-за которых он однажды обнаружил, что стоит прямо посреди тротуара на одном колене и, словно со стороны, слушает свой собственный голос, спрашивающий у Ладарины Горн, не хочется ли ей сменить фамилию.

В тот день шёл первый снег — он что-то рано выпал в этом году. Воздух был тих, как сон; слова и выдохи становились маленькими облаками, схваченные холодом сумерки сквозили прозрачной синевой, и от этого пламя свечей, мерцающих в витринах лавок, казалось особенно золотым. Мокрый снег, чистый и неуклюжий, как первый робкий поцелуй, падал отвесно и густо, чтобы растаять, едва коснувшись мокрой земли, на которой ему не хотелось оставаться. Лексий смутно понимал, что нарушает все негласные правила сильванского высшего света, что такие дела делаются не на слякотной улице под фонарём, а где-нибудь в кулуарах за бокалом вина и спорами о приданом, но ему почему-то казалось, что так будет правильно. Что слова, которые он уже давно вынашивал в сердце, предназначены не для праздных гостей на светском приёме и не для тиснёных обоев в какой-нибудь гостиной, а только для Лады — для неё одной да для притихшего, замершего под этим снегом Урсула, заключившего их обоих в объятия огней и мостов...

Он выбрал для неё тонкое золотое кольцо с янтарём — с золотисто-карим янтарём цвета её глаз. Застигнутая врасплох, Лада, кажется, не сразу сумела понять, чего этот странный парень от неё хочет — но когда поняла, её невольный возглас и руки, взлетевшие к губам, были красноречивее любого «да» на свете. До того дня Лексий не заставлял ни одну девушку плакать от счастья. Сколько же всего он, оказывается, упускал в этой жизни...

Дальше было сложнее: он прекрасно знал, что, как бы Лада ни хотела, она не выйдет за него без согласия её родителей. Не потому, что боится их гнева (как будто они умели на неё сердиться!) — просто потому, что не захочет разбить им сердце непослушанием. Перспектива серьёзного разговора с будущей роднёй пугала новоявленного жениха до дрожи: в глубине души Лексий всё ещё был безнадёжно уверен, что он — не пара девушке из блоковских стихов. К его удивлению, чета Горнов приняла новость предельно благосклонн. Лексий был готов к тому, что от него потребуют отказа от карьеры мага или вообще пошлют к Августу Рину за благословением — но не к «дочь, если ты правда этого хочешь, то разве мы можем тебе отказать?». Ладин отец поставил в спорном вопросе точку: что уж там, волшебники или нет — в этом мире все смертны, причём иногда смертны внезапно. Зачем загадывать наперёд? Если дети любят друг друга, то пусть тешатся по молодости, а там видно будет. В случае чего вдовушка с лицом Лады и её деньгами под траурной вуалью точно не засидится...

Если вдуматься, звучало не больно-то утешительно, но Лексий сейчас не хотел и не мог думать вообще ни о чём. Лада, кажется, тоже. Они получили разрешение родителей — и это было единственным во вселенной, что имело значение.

Свадьба была назначена на начало лета. Если бы кто-то спросил самого Лексия, он готов был вести свою любовь под венец хоть завтра, но в Сильване перед любой приличной свадьбой полагалось сделать четыре тысячи разных строго необходимых вещей. Все эти приготовления, в котрые он был не в силах вникнуть, казались Лексию бессмысленными, но для Лады это было важно, и он никого не торопил. Тем более что нужно было ещё подыскать для них дом — свой дом! Подумать только, свой отдельный дом, чтобы Лада шила в нём у окна, или читала в кресле, или какие ещё идиллические картинки должны приходить в голову, когда женишься на героине романа... Иногда Лексий начинал всерьёз сомневаться, взаправду ли всё это. Пару раз даже пробовал, как в детстве, себя ущипнуть. Не проснулся.

Самым сложным теперь было как-то дожить до лета.

Чтобы не сойти с ума от того, как мучительно тянется время, Лексий силой заставил себя вспомнить про учёбу. Жизнь в школе потихоньку входила в колею; никто вслух не вспоминал о строгих и простых похоронах, на которые приезжали люди из Рутьи и откуда-то ещё дальше. Коллеги, ученики... И — Клавдий, один, без свиты, определённо как частное лицо, наравне с остальными пришедший помолчать о том, чего никогда и никакими словами не скажешь вслух. Не было ни музыки, ни речей, ни цветов — были только тишина, бледное летнее солнце, проглядывающее сквозь мелкую морось, и человек, который стал памятью...

Лексий уже не помнил, о чём он думал тогда, стоя в толпе других людей, чьи жизни его учитель изменил, как и его собственную. Помнил только, что кусал губы — и что это не помогало...

Исполняющим обязанности директора школы остался господин Стэйнфор, но он, кажется, и сам понимал, что не имеет среди своих старшеньких никакого авторитета. Последние ученики Брана окончательно отдалились от остальных, но стали ещё ближе друг к другу. Самый старший, Ларс как-то естественно и без усилий взял на себя функции центра их группы — должен же у неё был появиться какой-нибудь новый центр. Они продолжали зубрить заклинания, тренировались слушать, штудировали трактаты по метеорологии и медицине...

Вот только без Брана вся эта успокаивающе привычная рутина вдруг почему-то начала душить. Поэтому Лексий был даже рад, когда под конец осени их неожиданно отправили в командировку.

В одном городе в нескольких днях пути на северо-восток от столицы зафиксировали случай незаконного использования магии. Времени, которое урсульские волшебники в итоге потратили на дорогу, с лихвой хватило бы, чтобы сбежать без особой спешки, и вообще, расследованием всё равно занимались местные власти, в том числе — взрослые и опытные чародеи. Ученикам вменялось в обязанность посмотреть на предполагаемое место преступления, поприсутствовать при беседах со свидетелями и привезти обратно в Урсул официальные записи о том, что случилось, как случилось и что с этим делать. Было совершенно непонятно, почему информацию нельзя отправить с обычным посыльным, но господин Стэйнфор авторитетно объявил: так уж положено. Процедура такая. И к тому же, город этот — он ведь практически на оттийской границе, мало ли, ох мало ли... Войны́ её величество Регина, конечно, ещё не начала, но отношения между державами определённо натянулись ещё сильнее — до такой степени, что Оттия впервые за последние годы отправила к границам свои сторожевые разъезды. Можно подумать, это Сильвана спала и видела, как бы что-нибудь завоевать!..

Ларс, ничуть не удивлённый поручением, беззаботно пожал плечами и поведал, что на его памяти ребят, которым недалеко до присяги, частенько отправляли на разные несложные и не очень важные задания — чтобы они готовились ко взрослой жизни, учились действовать самостоятельно и всё такое прочее. Действительно, ведь Элиасу и Ларсу пора было присягать следующей весной… Лексия, наверное, отправили с ними просто за компанию; Тарни и тот должен был поехать, но в последний момент слёг с местной болезнью, симптомами напоминающей грипп. Она свирепствовала в городах в холодное время года, а в этом году не захотела даже ждать до зимы, оставалось только порадоваться, что здешние медицина и магия позволяют не бояться пандемии какой-нибудь «сильванки»... Танирэ было не привыкать: он ещё в свой первый год в школе тоном констатации факта рассказал, что каждую зиму, сколько себя помнит, болеет какой-нибудь гадостью. В лучшем случае — особо противной простудой, в худшем — воспалением лёгких или ещё чем-нибудь... В тот раз Лексий искренне посочувствовал и пожалел, что никому до сих пор не пришло в голову сочинить заклинание для повышения иммунитета. Некоторым не помешало бы...

В общем, два ки-Рина и один Халогаланд отправились на расследование втроём, и, положа руку на сердце, Лексий мог сказать, что это было самое скучное путешествие в его жизни. С ними не произошло ровно ничего примечательного, ни хорошего, ни плохого. Осень вела упорные бои с зимой, чередуя заморозки с оттепелями — десятки жертв из человеческого гражданского населения страдали от насморка и рисковали переломать ноги по гололёду. Свидетели незаконного колдовства в сонном приграничном городке довольно нескладно рассказывали байку о человеке, который вышел на улицу, улыбнулся и превратил дождь, без остановки ливший уже вторую декаду, в снег, а потом исчез. Или, может, на самом деле всё было не так, но Лексий, если честно, слушал вполуха. Нет, правда, что он мог поделать, если его мысли занимало совсем другое? Кольцо с помолвки — кольцо-обещание — жгло безымянный палец его левой руки, ни на минутку не давая забыть ни о грядущем счастье, ни о том, сколько ещё придётся ждать...

Городские власти понятия не имели, куда делся заклинатель погоды — все его видели, но никто не сумел поймать. Самое смешное, что в момент метеорологического преступления рядом оказался волшебник — он-то и услышал, что его коллега действует без присяги; но вот куда загадочный колдун подевался потом, добропорядочный маг сказать не мог. Это могло значить только одно — это был не простой обыватель, как-то заполучивший текст заклинания. Преступник умел скрываться и не хотел, чтобы его нашли, это не могло не насторожить. Вот только других его следов в городе не обнаружили — он больше не применял здесь чары. Нет, в самом деле, не приехал же он просто для того, чтобы досрочно превратить слякотную осень в зимнюю сказку…

Лексий не знал, что именно городские власти написали в запечатанных бумагах, врученных ребятам на третий день, когда их отправляли домой. Не то чтобы ему было очень интересно. Его дело — не расследовать, а везти, если что, спрашивать будут не с них…

Обратно они двинулись по совершенно безобразной погоде. Накануне снова потеплело, просёлки развезло, лошади вязли и молчаливо возмущались; уже к середине дня стало понятно, что, если господа волшебники не придумают, как двигаться быстрее, то не успеют до темноты добраться ни до какого человеческого жилья.

— Махнём через нейтральную территорию, — предложил Элиас. — Там можно здорово срезать.

Он был прав: они могли сократить путь по узкой полосе ничейной земли между Оттией и Сильваной, никакие законы и международные соглашения при этом не нарушались. Лексий был не в восторге от этой идеи — трусость или нет, но лишний раз сталкиваться с пограничными оттийскими разъездами что-то не хотелось. Тем не менее, перспектива ночёвки в голом, грязном поле на пронизывающем до костей сыром ветру ужасала куда сильнее, и они сменили курс. Пейзаж не баловал, плоский, осиротевший к зиме ландшафт украшали разве что голые прутья чёрных кустов, и в душе Лексий был страшно рад, что он не один — а то, наверное, с ума от тоски сошёл бы. Путь показался бы раза в два длиннее без болтовни с коллегами о всяком разном — в том числе о будущем, например…

— Как думаете, куда нас определят? — вслух полюбопытствовал Лексий. Волшебников в стране было немного, так что начальство само распределяло их по значимым городам, откуда маги, выполняя свои обязанности, в случае нужды путешествовали по округе. А вдруг придётся переезжать после свадьбы? Не то чтобы мысль очень пугала: он готов был бы отправиться хоть на край света, лишь бы Лада согласилась поехать с ним…

— Приезжих обычно отправляют обратно туда, откуда явились, — Элиас пожал плечами, — так что, скорее всего, вернусь в Гелльс. Только не говори, что будешь скучать.

Лексий промолчал — нет, а что, попросили же, — но подозревал, что шутки шутками, а скучать он правда будет. Немножко, самую капельку. С тех пор, как они с Элиасом молчаливо договорились больше друг друга не ненавидеть, Лексий успел проникнуться к этому парню симпатией. Нет, он, конечно, не питал лишних иллюзий и прекрасно понимал, почему у легендарной Луизы Руо порой руки чешутся приложить эту физиономию горячей сковородкой, но всё-таки...

Ларс вдруг поднял голову и придержал лошадь.

— Вы слышите? — спросил он без улыбки.

Когда Лексий замолчал, он правда услышал: различить на фоне пустынных ненаселённых километров других людей смог бы кто угодно. Люди наискосок двигались магам навстречу откуда-то справа. Прищурившись на уныло ровный горизонт, Лексий вскоре увидел их и глазами: группу всадников человек из пяти в красновато-коричневых оттийских плащах...

— Давайте подождём, — предложил Ларс. — Дадим понять, что не замышляем ничего дурного, и поедем дальше.

Гладя по шее переступающую с ноги на ногу лошадь, Лексий с удивлением почувствовал, что у него быстрее забилось сердце. Не от страха — от непонятного волнения. В голове вдруг что-то засвербило, словно он тщетно пытался вспомнить забытое слово, вертящееся на языке. Всадники приближались. Они были без кольчуг, до сих пор входящих в обмундирование оттийской армии, но на поясе у каждого висел меч. Могучего сложения командир верхом на добром мохноногом коне был едва не на голову выше своих спутников; глубоко надвинутый капюшон не давал толком разглядеть полускрытое тенью лицо, но это ещё ничего не значило — сильване тоже до самых носов подняли воротники, спасаясь от ветра...

Здоровяк сделал своим людям знак остаться чуть позади, а сам, приблизившись, осадил лошадь и глухо вопросил:

— Кто такие? Куда направляетесь?

И, сказать по правде, к мирной беседе его тон совсем не располагал. Равно как и суровые воины у него за спиной, по виду которых было сразу понятно, что без команды своего главного они никого и никуда не пропустят.

— На каком основании вы пытаетесь нас задержать? — фраза вырвалась у Лексия сама по себе и явно была родом откуда-то с Земли. Иные вещи въедаются так глубоко, что не вытравишь.

— На каком основании?! — грохнул командир. — Какое основание мне нужно для того, чтобы схватить нарушителей границы?!

Краем глаза Лексий увидел, как Ларс нахмурился, а Элиас побледнел и нехорошо сощурил глаза. Ох, Айду, пожалуйста, держи себя в руках и не делай глупостей, о которых мы все потом пожалеем! Второй ки-Рин был блестяще умён, но, чтоб его, искренне верил, что лучшая защита — это нападение...

Разум Лексия работал на полной скорости. Может ли быть, что они сбились с пути и на самом деле ненароком оказались на оттийских землях? Исключено, с волшебником, которого подводит чувство направления, явно что-то не так... Тогда чего они добиваются? И как дать им понять, что сильванам не нужны неприятности?

Самое странное было в том, что, несмотря на угрозу извне, он не паниковал — а вот его чутьё волшебника просто вопило, пытаясь о чём-то сообщить. Не об опасности, опасность звучала бы иначе... Нет, дело было в чём-то другом, но он был бы проклят Айду и Налленом вместе взятыми, если бы имел хоть малейшее представление, в чём именно, и это чувство дезориентировало — и злило. Лексий постарался удержать себя в руках, но тут парень в капюшоне скомандовал своим:

— Ведите их в лагерь! Там будем разбираться.

— Какого чёрта! — взорвался Лексий, сдаваясь. — Я более чем уверен, что у вас нет на это права!..

Ещё не успев выпалить последнее слово, он с изумлением услышал какой-то странный звук — и не сразу сообразил, что богатырь в седле смеётся, наклонив голову.

Лексий узнал этот смех. И вдруг понял всё — ещё до того, как человек напротив одним сильным движением руки откинул капюшон.

Едва успев спрыгнуть наземь, он оказался в медвежьих объятиях Рада. Даже их было недостаточно, чтобы до конца поверить, что всё это происходит наяву. С каждым новым ударом несущегося вскачь сердца Лексию казалось: вот сейчас он точно проснётся. Вот сейчас. Сейчас...

— Радми́л! — круглолицый молодой брюнет, поравнявшись с ними, натянул поводья. — С которой из лун ты свалился?! Ты что, хочешь войну развязать?!

— Данаи́! — беззлобно, но внушительно рявкнул Рад. — Вам известно, что такое субординация?

Юноша закусил губу и, гордо вздёрнув подбородок, утрированно отчеканил:

— Так точно, господин Ю́рье! — и, развернув коня, удалился к остальным.

— Вот и будь после этого командиром в оттийской армии, — усмехнулся Рад, кивком указывая ему вслед, — чтобы возиться с обидчивыми порученцами... Ну да про́пасть с ним, помиримся. Вы куда теперь? А, впрочем, куда бы ни было, оставайтесь на ночь. Сейчас как польёт, всё равно ни до чего уже не доедете...

До сих пор держа Лексия за плечи, он улыбнулся ничего не понимающим волшебникам.

— Я прошу прощения за эту маленькую мистерию. Мы не враги. Пожалуйста, будьте нашими гостями.

Элиас скептически вскинул брови.

— Ки-Рин, ему что, можно верить? — спросил он без обиняков.

Лексий, у которого оглушительно шумело в ушах, кивнул.

— Можно! — отозвался он, не задумавшись ни на секунду. — Это свои...

Лагерь оттийцев был разбит отсюда в двух шагах, но они всё равно едва успели укрыться от обещанного Радом дождя. Обидчивый порученец по имени Пал Данаи, к счастью, не смешивающий служебное с личным, деловито принялся исполнять приказ проследить, чтобы Элиас с Ларсом были накормлены и устроены на ночь. Лексия препроводили в офицерскую палатку. Внутри было достаточно места, чтобы стоять в полный рост — хотя Раду, наверное, всё же приходилось наклонять голову. Походная кровать, раскладной стол, жаровня в углу... Лексий разглядывал аскетичную обстановку и всё ещё не верил, что не спит. Подмывало пойти и сунуть руку в тлеющие в жаровне угли...

— Так, значит, ты теперь большой военачальник, — сказал он, просто потому, что не знал, с чего ещё начать. Слов, которым хотелось быть сказанными, за время разлуки накопилось так много, что они все застряли в дверях, когда попытались выбежать разом. Как же я рад тебя видеть. Как же я рад, что ты жив, здоров и, кажется, даже благополучен Как же я — как же — но, постой, это что, правда ты? Настоящий ты? Такое вообще возможно?..

— Ну, большой не большой, — усмехнулся Рад и запахнул полог палатки, отрезая путь промозглым дождливым сумеркам, — так, средней руки... Историю точно вершить не буду, но к этому я вроде и не стремился. Не жалуюсь. Да ты садись — вон, на кровать хотя бы.

Лексий послушно сел и принялся наблюдать, как командир оттийского пограничного отряда снимает тяжёлый плащ, расстёгивает ремень с ножнами...

— Нет, правда, извини, если из-за моей выходки потом придётся объяснять всякое твоим спутникам, — сказал Рад, бросая плащ на стол. — Не удержался от глупости — переполошил и твоих, и своих... Сам не знаю, что на меня нашло, как тебя увидел.

Он взъерошил себе волосы и поставил на решётку жаровни металлический чайник.

— Я тебя даже не сразу узнал. Сомневался до последнего, пока ты не чертыхнулся — смешно, в этом мире, кажется, только мы двое это и умеем... Ты изменился. Знаешь, я раньше никогда толком не понимал, что значит «возмужать», но с тобой, кажется, как раз вот это самое и произошло...

Лексий ни разу не задумывался, сильно ли теперь отличается от себя-прежнего — сам за собой ведь обычно не замечаешь. Да, волосы порядочно отросли, какое-то время назад он начал заплетать их в косу, чтобы не мешали... Лицо? Ну, может, скулы обозначились чуточку резче. Да и уроки фехтования, без ложной скромности, определённо пошли ему на пользу...

— Откуда шрам? — полюбопытствовал Рад. — Бандитская пуля?

— Подрался с котом, — машинально ответил Лексий. — Вооружённым бритвой. Долгая история.

Рад рассмеялся. Лексий не забыл бы его смех ни за два года, ни за двадцать.

— Как же я по тебе скучал, — вздохнул друг, — эх, если бы ты только знал, Лёшка...

От звука собственного имени у Лексия вдруг защипало в носу.

— Повтори ещё раз, — попросил он и услышал, как дрогнул голос.

Рад весело усмехнулся и поднял брови:

— Алексей, ты чего?

— Чего-чего! — горько фыркнул Лексий. — Думаешь, каково, когда все вокруг уже два проклятых года называют тебя каким-то Лексием?! И ведь приходится откликаться!

— Несладко, — сочувственно хмыкнул товарищ. — Мне вот повезло: «Рад» — оно и в Африке «Рад», а Радомир или Радмил — разница невелика... — он улыбнулся. — Ну, разве что княжичем в шутку дразнят. У нас в Оттии имена, похожие на славянские, только в древних княжеских родах и остались. Такое чувство, что из чистого упрямства — вообще-то в именах, как и во всём остальном, уже не одно столетие как пантейская мода… Перенимают всё, что только могут. Самому махнуть туда если не жить, то хотя бы учиться лет этак на десять — вообще предел мечтаний…

Лексий слушал и отстранённо любовался тем, как же естестсвенно друг вписывается в то, что вокруг. Одежда оттийского воина сидела на нём как влитая, и по палатке он передвигался так естественно, словно в ней и родился. Это был... всё тот же великан и красавец Рад, которого Лексий знал со школы — и в то же время совершенно другой. Его от природы светлые волосы выгорели на солнце, а обветренное лицо принадлежало человеку, привыкшему быть под открытым небом. Он даже говорил как-то иначе. По ушам запоздало резануло: «у нас, в Оттии»...

— Рад, — сказал Лексий, не в силах больше терпеть, — Рад, что случилось после того, как мы расстались?

Медля с ответом, друг отвернулся, чтобы снять с жаровни закипевший чайник.

— Долгая история, — ответил он. — Хорошо, что вся ночь впереди. Ты цикорий пьёшь? Это, конечно, не кофе, но, сам знаешь, когда солнца нет, и фонарь сойдёт...

Даже после двух зим в другом мире Лексий по привычке помянул бы на его рака и рыбу.

То, что Рад разлил по кружкам, смахивало на чёрный кофе только по виду. Осторожно отхлебнув, Лексий понял, что от кофейного вкуса здесь осталась только горечь. Он невесело усмехнулся про себя: идеальный ностальгический напиток. Самое то для тоски по дому…

— Я был в рабстве у степняков, — почти спокойно сообщил Рад, садясь к столу. — Точно не знаю, сколько. Где-то с полгода. Их кхану не надо земель, в Степях их и так столько, что даже самому обнаглевшему феодалу мало не покажется; если захочется золота и прочих блёсток, то вон, у шеньского императора на востоке этого добра точно больше, чем в оттийской глуши... Все их набеги на запад — ради рабочей силы. Тогда я, конечно, этого не знал, думал — убьют, и добро ещё, если сразу... — он невесело усмехнулся. — Не угадал.

Рад сделал глоток цикория и отставил кружку.

— Степь — она ведь знаешь какая? Не паркетный пол. Там холмы, кочки, овраги — и никаких дорог. Верховой проедет запросто, лошади у них привычные, а вот телега — ни в жизнь, так что, если нужно везти груз, река к твоим услугам. Вот только вверх по течению баржи сами плыть не умеют. Казалось бы, запрячь конягу и в ус не дуть, ан нет! У этих людей их лошади — не то божества, не то самая большая драгоценность в жизни. Под седлом ходить — ходят, а о том, чтобы, скажем, в арбу её впрячь — и думать не смей. Тем более — в баржу... И лошадь оскорбишь, и себя опозоришь до седьмого колена, словом, полная катастрофа духа. К счастью, кому-то хватило ума придумать выход: раз лошадь нельзя — запрягай людей...

Замолчав, Рад развязал тесёмки у ворота рубашки и раскрыл его — поперёк его плеч и груди шла отчётливая горизонтальная полоса. Памяти Лексия понадобилась секунда, чтобы высветить с детства знакомое репинское полотно, и у него по спине пробежал холодок: да это же след, натёртый лямкой...

— Скажи мне кто-нибудь раньше, что я буду ходить в бурлаках — я бы посмеялся… Описывать те дни не стану. Всё равно не смогу, ты знаешь, для того, чтобы это передать словами, нужно быть поэтом. Ещё и, чего доброго, гением... Не подумай, обращались с нами вполне сносно. Как с рабочим скотом. Кормили, потому что у голодных нет сил... Если кто-то упрямился — били, конечно, но с умом, чтобы не покалечить, хозяин же деньги за нас платил. Хотя нет, скорее, выменял за что-нибудь, степняки до сих пор всё больше обменом... — Рад допил последний глоток из свей кружки и поморщился от горечи — а может, и не от неё. — Знаешь, что было хуже всего? Не мочь говорить. Уж не знаю, кем меня считали другие, то ли глухонемым, то ли сумасшедшим... Жестами объяснялись кое-как, но, господи, какая же пытка — слышать живую речь и не понимать!.. — он закрыл глаза и, запрокинув голову, сделал глубокий вдох. — Думал, с ума сойду. Или умру раньше.

Ливень стучал по ткани палатки, просясь внутрь погреться. Лексий слушал его жалобы и пытался представить себе, каково это — шесть долгих месяцев не обменяться ни с кем ни словом. Вариться в собственном соку... Умирать от одиночества за бесконечной изнурительной работой посреди чужого мира без надежды вернуться в свой. Вообще без всякой надежды.

Ох, Айду.

— И как? — выдохнул он. — Как же ты?..

Рад усмехнулся, но как-то криво, подняв лишь один уголок губ.

— Ну, милый мой, сам знаешь: ко всему подлец человек привыкает... Читал Шаламова? Это что-то сродни -отучаешься думать о глубоком и загадывать дальше, чем на завтра... — он пожал плечами. — А куда было деваться? Разве что в реку эту, по которой баржу тащили... А что? Иные прыгали. Другим потом доставалось за то, что не углядели, и хозяин понёс убытки...

Лексий не знал, не хотел знать, чего стоит другу это подобие спокойствия — и что за ним кроется.

— К весне я совсем запутался во времени, — продолжал Рад. — В Степи, там ведь ни зимы, ни снега, ничего... И вот вдруг в один прекрасный день слышу: русские слова! Клянусь, я уже подумал было, что наконец помешался, ан нет — не показалось, кто-то и впрямь говорил по-нашему… Вот только отвечали ему почему-то по-степняцки. Тут я тебя, конечно, вспомнил — тебя и твой медальон… Подслушал и выяснил: хозяин баржи взял на борт пассажира, торговца, ведущего крупные дела с Шенем. Ну, а тот то ли не доверял толмачам, то ли тратиться на них не хотел... Вспомнить смешно: я сначала вообще не понимал, что он там говорит, просто слушал. Знаешь, так, как... пьют, умирая от жажды, из чудом найденного в пустыне родника — как дышат, когда выныривают, едва не утонув...

Он устало провёл ладонью по глазам.

— Как-то раз, когда нам позволили остановиться на отдых, я случайно увидел издали, как он хвастается кому-то своим кольцом... и, когда снимает его с пальца, я перестаю его понимать. И тогда я вдруг даже не решил, а как будто заранее увидел, что я сделаю... потому что иначе это была бы смерть, — он помолчал. — И сделал. Ночью как-то сумел пробраться на борт, найти того торговца и забрать кольцо. Вот это самое, — он показал правую руку с тонким обручем кольца на мизинце. — На другие пальцы не подходит, кочевники — они ребята маленькие...

Лицо Рада потемнело.

— У того не было против меня шансов, — сказал он. — Точно не в одиночку. Когда он попытался кричать, я выбросил его за борт. Не знаю, что с ним стало. Наездники они знатные, а вот пловцы...

Он сделал небольшую паузу и как-то рассеянно заметил, глядя в сторону:

— Знаешь, так уж вышло, что это был… не последний мой степняк, но я всё равно как сейчас помню. Ни одного другого не помню так, как его...

— А дальше? — почти шёпотом спросил Лексий.

Рад передёрнул плечами.

— Отступать было некуда. Хозяева судна хватились бы пассажира… Я не придумал ничего лучше, чем поднять товарищей по несчастью. Знаешь, пока я с ними говорить не мог, никак не понимал: почему они, чёрт возьми, не упрутся всё разом и не восстанут? Степняков на барже можно было бы просто задавить числом, только вот никто не пробовал. Привыкли заранее думать, что не выйдет, понимаешь? Все ведь говорят, что от степняков сбежать невозможно — вот они и смирялись... — он тряхнул головой. — На меня поначалу посмотрели, как на идиота. Ну, и рты пооткрывали, что вообще заговорил... Потом ничего, уразумели, к чему я веду. Боялся, что они не решатся, но, видать, не один я был сыт по горло. Мы устроили бунт; степняки так удивились самому факту, что всё вышло даже проще, чем я ожидал. Или, может, мне теперь так кажется, я... был сам не свой, плохо помню тот день. Нам повезло оказаться не так уж далеко от оттийской границы, мы сплавились до неё по реке. Никто до самого конца не смел верить, что получится, но — получилось... Мои спутники оказались оттийцами, притом земляками из соседних деревень, так что и домой отправились все вместе. Включая меня. Мы, знаешь, успели здорово сродниться — после всего, что было. И к тому же, мне тогда всё равно было некуда податься…

Он улыбнулся, словно вдруг вспомнил что-то хорошее.

— Ты представляешь себе, каково после нашего суматошного двадцать первого века пожить жизнью земледельца? Вот уж где точно самый настоящий другой мир... Какое-то время я пробыл в самом дальнем и глухом оттийском княжестве, в деревушке посреди ничего. Просто жил... Работал вместе со всеми. Учился разным вещам, которые для местных с детства знакомы. Мне были там рады — те, кто вернулся из плена, вроде как считали, что я их спас, что ли... Зря, конечно, один-то я ничего бы не смог. Я даже начал подумывать, что, может быть, вот такая вот жизнь как раз по мне. Не совсем то, чего я раньше хотел… но тоже хорошо. Только вот совесть вдруг спросила: а степняки? Знаешь, когда я своими глазами увидел, как люди трудятся изо всех сил только затем, чтобы эти проклятые дети перекати-поля проскакали и разрушили всё в один миг... Нет. Я поклялся себе, что так этого не оставлю, и вступил в ополчение. Наша королевская армия ведь не по этой части, князья отбиваются сами, благо, добровольцев хватает... Знаешь, я часто думаю, что, если бы эти боровы в своих резных палатах сообразили, что могут быть заодно, никакой степняк в их земли и носа сунуть бы не посмел. Феодальная раздробленность — гадкая вещь, когда она за окном, а не на страницах учебников. Не будь её, мы, пожалуй, с сами́м Пантеем бы потягались…

Ага, желчно хмыкнул про себя Лексий. Как хорошо, что Сильвана маленькая, и её сожрать никакая раздробленность не помешает…

— Её величество Регина, конечно же, это понимает, — словно прочитав его мысли, добавил друг. — Именно поэтому я прошлой весной оказался в столице. Она собрала некоторых из князей, чтобы попытаться их помирить. Наш Мстислав взял меня в свою делегацию, сказал, давно приметил меня на поле боя. Видишь, как в жизни бывает: из Степей — в Леокадию... И мне предложили остаться. Я согласился, не всё ли равно, где служить — в лесной армии усатого дядьки в бобровой шапке или в официальной королевской... Так что теперь живу в столице. То есть как — я всё больше в разъездах, конечно, но у меня там дом. Как-никак, своё место.

Знакомая история повторялась снова и снова: парень из глубинки в поисках счастья уезжал в большой город... Лексий вспомнил себя — того себя, который пытался пустить корни в Петербурге, но везде упирался в камень набережных и площадей. В безумно красивый, но всё-таки камень.

— Не скучаешь по той деревне? — спросил он.

— Как же не скучать, — улыбнулся Рад. — Всё-таки и там не чужие. Знаешь, как Пал попал ко мне в порученцы? Он мой старый знакомый, как раз из тех краёв. Приехал делать карьеру, неугомонная башка... Явился ко мне, конечно же. Просто повидаться, ни о чём не просил, ты не думай. При себе я его сам пристроил, без просьб. Не надо было бы, конечно, сам терпеть не могу тех, кто приберегает для друзей-родных тёплые местечки, но, честное слово, а что ещё я мог сделать, если его мать, когда мы жили по соседству, подкармливала меня и спрашивала, не нужно ли чем помочь, пока не освоюсь... Нет, иногда меня тянет назад. Но, к сожалению или к счастью, я теперь привязан к Леокадии… с того самого дня, когда её величество Регина удостоила нас аудиенции. Знаешь, я и не думал, что так на самом деле бывает, но увидел её... и пропал.

Ох. Он, должно быть, шутит. Не может же быть, чтобы Рад-... А впрочем, Лексий вдруг посмотрел на него и отстранённо подумал: в самом деле, почему бы и нет? Это вполне в его характере. Радомир из тех людей, которые не останавливаются на малом: если служить в армии — то в командирах, если влюбляться — то в королев...

— Я, конечно, не обманываюсь на этот счёт, — сам себя осадил Рад. — Сам знаю, что дело безнадёжное.

— Ну, почему же? — возразил Лексий. — Сословные границы, конечно, штука серьёзная, но всё-таки-...

— Да дело даже не в них, — отмахнулся Рад. — Ты что, совсем ничего не слышал о Регине Локки? У неё сердце из лучшей стали, чем мой меч. Ей вообще никто не нужен, тем более — я. Но это ничего. Я всё равно намерен служить ей всем, чем только смогу. Даже если она никогда об этом не узнает, плевать, — он вдруг коротко рассмеялся. — Воображаю, как глупо моя поза выглядит со стороны! Мне и самому иногда смешно, но, чёрт побери, что мне делать с тем, что сердцу не прикажешь? Хотя, — Рад бросил на друга неожиданно лукавый взгляд прищуренных глаз, — тебе ведь и самому это известно, верно? Не думаешь же ты, что я забыл, какие кольца в этих краях носят на левой руке?..

Лексий почувствовал, как встрепенулось у него внутри потревоженное счастье. Он было позабыл о нём; теперь снова вспомнил, вот только оно вдруг отозвалось острой горчинкой вины.

— Признавайся, кто счастливица? — потребовал Рад. — Или нет, знаешь что, давай лучше с самого начала... В самом деле, хватит обо мне. Тебе ведь тоже есть о чём порассказать...

Лексий рассказал Раду обо всём важном и неважном, случившемся с ним за последние два года, и сам удивился тому, как это много. Получалось, будто бы и он прошёл за это время долгий путь… Вот только путь этот лежал по книжным страницам в уютной натопленной библиотеке. Пока одни таскали баржи в Степях, другие заучивали стихи под заботливым присмотром взрослых. Рассказывая о своей школе — о товарищах, о Бране, о Базилевсе, — Лексий всё яснее осознавал, что он всего этого не заслужил. Ему не пришлось ни бороться, ни преодолевать, чёрт возьми, у него даже не осталось шрама от той полной огня и ужаса ночи, когда Рада забрали, чтобы сделать рабом…

Рад слушал его, не прерывая — лишь иногда смеялся или удивлённо поднимал брови. Ккогда Лексий довёл свой рассказ до нынешних дня и часа, друг немного помолчал и задумчиво спросил:

— Так, значит, ты теперь будешь волшебником?

— Ну да, — Лексий передёрнул плечами. — Кажется, так. По крайней мере, до тех пор, пока не найду способ вернуться на Землю...

— А ты всё ещё его ищешь?

Этот вопрос застал его врасплох. Даже не сама суть, а тон, которым он был задан: самое искреннее удивление. Как будто Лексий сморозил невероятную глупость.

— Да, — ответил он. — А ты — нет?

Рад неопределённо повёл плечами:

— А зачем? Здесь у меня есть дело, которое мне удаётся, место, которое можно считать домом, и женщина, на которую я смотрю, как на статую богини... А там? Съёмная комната у чёрта на куличках и гордая профессия грузчика? Ну нет, спасибо. У тебя на Земле хотя бы родители, а у меня — никого, о ком стоило бы жалеть... — он явно подавил смешок. — Ты-то вон тоже здесь. Так что не обижайся, но я никак в толк не возьму, чего тебе не хватает...

Чего мне не хватает? Что ты, никаких обид… Я, если на то пошло, и сам не знаю. Думал, думал, да так и не понял…

Как-то раз один петербуржский университет в порыве необъяснимой щедрости отправил группу студентов на международную конференцию. Пробыв за границей всего неделю, второкурсник Алексей Кирин в первый раз испытал то самое чувство из набившего оскомину «в гостях хорошо, а дома лучше»; здесь, в другом мире, он не мог расстаться с ним ни на минуту. Время не лечило. Казалось бы, правда, чего ещё желать, когда Сильвана дала тебе всё, что нужно для счастья — вот только душа, необъяснимо и нелогично, всё равно была не на месте, как вывихнутый сустав. Спасительная сила привычки помогала на время забыть о боли, но одно неосторожное движение памяти — и вот опять...

Он подумал всё это про себя — и вслух не сказал ничего.

— Я тебя не упрекаю, — сказал Рад. — И в мыслях не было, честно. Просто, грешным делом, подумал было, что, раз уж ты обзавёлся прекрасной дамой... Ты, кстати, в чём-нибудь ей признавался?

Лексий покачал головой.

— Только в любви. Ох, не трави душу! Не спрашивай, пожалуйста, как же я собираюсь поступить, если придётся выбирать, возвращаться или нет. Сам не знаю. Сколько голову ни ломал, ответ всё не сходится, — он раздражённо передёрнул плечами, но мгновение внезапной злости на судьбу вдруг сменилось чувством странной усталости. — Хотя чего сейчас страдать? Заклинание-то я так и не нашёл…

— Знаешь что? — задумчиво сказал Рад. — Если — даже нет, не если, а когда ты его всё-таки отыщешь, дай мне знать. Я сам думаю остаться, но тебя без прощаний не отпущу.

Это был его выбор и его право выбирать, и Лексий честно не знал, почему на мгновение ему стало так горько.

Остаток ночи они болтали. Просто болтали о чём попало: обменивались историями, делились опытом жизни в параллельной реальности, со смехом вспоминали, как думали, что их ждёт судьба героев, призванных победить какое-нибудь великое зло... Да, зла в этом мире хватало. Его было не меньше и не больше, чем на Земле, и двое смертных парней, конечно, не могли его одолеть, но хотя бы сегодня оно осталось снаружи и не могло войти...

С тех пор, как Лексий покинул Землю, он повидал некоторые чудеса, но самым большим из них было просто сидеть с Радом в полутёмной палатке и пить цикорий. Никакого иного волшебства ему сейчас было не нужно.

Он отдал бы всё за то, чтобы ночь не кончалась, но она кончилась.

Когда последние капли вялого, уставшего лить дождя смыли с неба темноту, сильванам пора было выезжать в мглистое бесцветное утро. Так скоро расстаться с человеком, случайно снова подаренным тебе провидением после долгой разлуки, казалось чем-то немыслимым, но на сей раз они хотя бы знали, как снова друг друга найти. Бояться, что натренированная благодаря Брану память не сохранит названный Радом адрес, было незачем, но Лексий всё равно повторил его про себя, наслаждаясь самим звучанием слов: Леокадия, улица Водной Заставы, дом у Бронзового моста... Прямо как в какой-нибудь сказке. Да и вы сами, если на то пошло, звучите как два сказочных героя: сильванский волшебник, оттийский воин…

Когда чужой лагерь остался позади, Элиас потребовал:

— Пропасть тебя побери, ки-Рин, может быть, ты наконец соблаговолишь объяснить, что это вообще было такое?

— Не спрашивай, — попросил Лексий, оглядываясь на виднеющиеся вдалеке палатки. — Не сейчас, ладно?

Он ни минуты не спал ночью, он чувствовал слишком много всего, чтобы вот так сразу во всём разобраться, и у него не было сил придумывать, что им сейчас сказать.

Путь до Урсула предстоял долгий.