Тот самый день (гет)

Маленькая ванная комната, отделанная диким камнем, раскачивалась перед глазами Эовин. Потолок менялся местами с полом, пересыпанный вспышками света из зеркального дна. У нее наверняка останутся синяки — боль была нешуточная, хотя Призрак вроде бы не прикладывал особых усилий для того, чтобы сделать их встречу для нее еще более… Нерадостной. Возможно, потому, что это было невозможно. В какой-то момент в ее голове промелькнула мысль о том, что надо бы позвать Кхамула, но Эовин знала, что не сделает этого, и позволяла распоряжаться собой с удовольствием добровольной мученицы. Разумеется, надо было полагать, что Призраку не понравится увиденное: ни ее уже давно ставшая нездоровой худоба, ни сеть выцарапанных линий, прикрытая до поры воротником и длинными рукавами. Ничего, пусть смотрит. Пусть смотрит — пусть знает.

— Смотри на себя. Смотри, не отворачивайся. На кого ты похожа?

— На тебя.

Хватка на ее плечах вдруг разжалась — Призрак отпустил ее, отшатнулся и замер, опираясь о стену. По его телу пробежала крупная дрожь. Эовин шагнула к нему, боясь, что он не удержит равновесие или вовсе упадет в обморок. Призрак протестующе выставил руку, но это было выше ее сил — терпеть расстояние между ними теперь, когда их разделяла жалкая пара шагов. Эовин ловко подобралась совсем близко, так, что почувствовала на губах трепет сбившегося дыхания, вдохнула глубже, втягивая его запах, смешавшийся с табачным дымом и химической горечью каких-то лекарств, и, наконец, прижалась к нему всем телом. Она сходила с ума от радости, что он жив, и до глубины души жалела, что нельзя умереть вместе с ним прямо сейчас. Чтобы их так и нашли — сжимающими друг друга в объятьях, и так и положили гнить в промерзшую лесную землю и смотреть пустыми глазницами в небо. Наверное, тогда все трое, наконец, будут довольны — и Теоден, и Эомер, и Саурон. Может, кто-нибудь даже скажет речь. В Эдорасе болтали, что Назгулы вовсе не люди, чудовища в человеческом обличье, черные тени с закрытыми лицами, ходящие со смертью рука об руку, пропитанные ей, как берега южного моря солью, отдавшие ей и тела, и души. Больше всего на свете Эовин сейчас расстраивало, что это не так. Обводя губами выступающие ключицы, чувствуя острые кости под влажной прохладной кожей Призрака, она ощущала жизнь в нем куда острее, чем собственную.

— Ты ведь никогда меня не боялась. Знала, кто я такой, и все равно смотрела на меня так, как будто я треклятый валинорский выходец. Что тебе во мне так нравилось, Эовин?

— Все.

— Тогда почему ты меня предала?

— Я не предавала. Если ты про эту чушь с Фарамиром, то я…

— И про нее тоже. Он ведь хорошая партия, верно? На работе с утра до ночи…

— Я сейчас возьму у Кхамула пистолет и прострелю тебе горло, а если не даст, перегрызу, а потом…

— С утра до ночи, а по выходным и праздникам дома, и, конечно, хочет большой дом, троих детей и собаку, и Теоден будет счастлив, да?

— Я тебя не предавала.

— Значит, ты предала Теодена.

— Предала. Ты же знаешь, за что у меня отобрали значок и выпнули из участка, да?

Он молча кивнул.

— Хочу, чтобы тебя не было, — прошептала Эовин, выдергивая из-под ремня Призрака футболку и прижимая к его спине озябшие ладони. Ей колотило от холода, хотя в доме было натоплено так, что стены исходили смолистым запахом. — Хочу, чтобы вы все умерли и пошли к балрогам, потому что я вас всех ненавижу.

— Руки у тебя как ледышки, — ответил Призрак жалобно, но не сделал и движения, чтобы ее оттолкнуть — обнял крепче, заставляя ее стремительно подкатиться к краю реальности и рухнуть вниз. Эовин зло улыбнулась, а потом снова заплакала.

Капли из плохо закрытого крана ударялись о раковину со странным глухим звуком, будто воздух стал густым, как на чердаке, набитом старыми вещами. Или в пещере. Эовин бездумно следила за тем, как они набухают, увеличиваются, отрываясь от полосы запотевшего металла, и отправляются в короткий полет, чтобы разлететься множеством мелких брызг. Катастрофически глупо тратить время на такое бесполезное занятие, но ни на что иное Эовин больше не была способна — только смотреть и слушать. Вспышка его гнева отняла силы у них обоих. Они сидели прямо на полу, привалившись к стене, и держались за руки, не глядя друг на друга. Впрочем, необходимости в зрительном контакте не было: зеркало напротив отражало их с удручающей беспощадностью. Эовин старательно отводила глаза, чтобы не касаться того, что с ними случилось, даже взглядом, но видела все равно. Призрак шевельнулся, и Эовин прижалась к его боку, поудобнее устраивая голову на его плече. Мягкая ткань черного худи была мокрой от ее слез, которые никак не желали заканчиваться.

— Ты ничего не спрашиваешь.

— Я и так все знаю. Почему ты не уехала в Гондор?

— Почему ты не дал о себе знать?

Он коротко усмехнулся. Эовин подняла руку, обнимая его за шею, и потерлась носом о колючую щетину на впалой щеке.

— Выглядишь как дерьмо.

— В курсе.

— Сколько мы с тобой знакомы?

— Хочешь устроить вечер романтических воспоминаний?

— Нет, серьезно. Сколько?

— Долго. Посчитай сама, если хочешь. Тебе было…

— За все это время я ни разу не видела тебя небритым.

— Да ну?

— И обдолбанным тоже.

— Все когда-то бывает в первый раз, да? И в последний.

Эовин замерла — сердце заколотилось тревожно и больно. Найдя глазами взгляд Призрака, она убедилась, что ей не померещилась тоскливо-жестокая интонация в непривычно глухом и тихом голосе.

— Бросаешь меня, так?

Он прикусил губу и медленно выдохнул.

— Давай без истерик, хорошо? У меня мигрень начинается.

— Плевать мне на твою мигрень.

— Как скажешь. Но тебе все равно придется меня выслушать и понять. Я предупреждал тебя, что мы окажемся по разные стороны, и все это плохо закончится, но ты никогда не слушала. Разумеется, я с себя вины не снимаю, но дело не только во мне. Не понимаю, чем думал Теоден.

Эовин тряхнула головой — виски болезненно запульсировали от нежелания ни слушать его, ни вдумываться в его слова. Сейчас ведь нужно совсем не это. Какие могут быть серьезные разговоры, если оба в дюйме от того, чтобы напрочь свихнуться? Надо встать с гребаного пола, пока они не заработали воспаление почек, забраться вдвоем под горячий душ, подождать, пока Кхамул вколет ему ту дрянь, которая ждала своего часа на кухонном столе, превращенном в медицинский, и уснуть на узкой кровати под одним одеялом. И плевать на все остальное, но…

— При чем здесь Теоден?

— При том, что у него нет мозгов. Нет, не спорь. Ты же сама понимаешь, что я прав. Он должен был давно отослать вас обоих, спрятать под чужими именами, и я предупреждал его еще тогда, когда была последняя война. А что вместо этого? Ладно Эомер, мне до него дела нет, и Саурону тоже. Но ты… Полицейская академия, вторая на курсе, копия своей матери и точно так же, как она, в первых рядах. Хочешь геройски умереть в мелкой стычке на какой-нибудь ферме? У вас это считается почетным?

— Да, твоей семье повезло гораздо больше, — не сдержалась Эовин, припомнив откровения Теодена. — Давно виделся с женой? Как дети?

— Дети хорошо, — ответил Призрак после короткой заминки. — А про жену тебе лучше спросить у Кхамула. Они недавно отметили десятую годовщину, так что он знает о ней куда больше, чем я.

Эовин уставилась на него широко раскрытыми глазами, и он грустно улыбнулся.

— Ну что ты на меня так смотришь? Мне пришлось жениться по настоянию отца, я прожил с ней пару лет, и больше мы почти не виделись. Она меня терпеть не может, и сыновья тоже.

— Печальная история, — сказала Эовин, с трудом скрыв облегчение. Призрак покачал головой.

— Всегда знал, что ты патологически ревнива.

— Вообще не ревнива, — пробормотала она, по привычке жалея, что сразу же выложила все карты на стол и прервала очередную игру в двусмысленные намеки.

— Не переводи разговор, хорошо? — продолжал Призрак. — Тебе все равно придется это услышать, и лучше здесь и от меня. Я больше не смогу тебя защитить, Эовин, а Теоден имеет какую-то идиотскую привычку плевать на безопасность собственной семьи. Ты не должна возвращаться в Итилиэн. Это гребаная дыра, выходы из которой можно перекрыть в два счета, и тогда она превратится в осажденную крепость — или в неплохой плацдарм для того, чтобы разместить там пару-тройку мобильных отрядов и склад с оружием. Понимаешь, о чем я? Вы сидите на пороховой бочке, которая со дня на день рванет так, что костей не соберете.

— Я предупрежу Фарамира, — проговорила Эовин, справившись с колючей волной уже привычного страха. — Кхамул обещал доказательства, и мы сможем… Я думаю, что можно будет…

— Саруман непредсказуем, в отличие от Саурона. У того всегда есть правила, пусть и свои собственные, он на них повернут. Мне иногда кажется, что у него в голове все разграфлено, как в бухгалтерском отчете. Поэтому вы все — и Теоден, и Арагорн с Фарамиром и его братцем — еще живы и здоровы. Саруман — это совсем другое. Тем более с чего ты взяла, что тебе поверят? Они все в восторге от перспектив, разрабатывают план совместной операции, который Саруман потом обсуждает с нашими за стаканом виски. Все так просто, что даже забавно, и никто ничего не заподозрил. Твой дядя мог бы заколачивать неплохие деньги в казино — у него явно все в порядке с удачей. Но на этот раз она его не спасет, — закончил Призрак с неожиданной злостью. Эовин вопросительно взглянула на него, и он вдруг вцепился напряженными пальцами ей в волосы, заставив запрокинуть голову.

— В тебе нет ничего от отца. Копия матери. Я ее хорошо запомнил. Она так забавно злилась на меня, когда я приезжал на встречи с Теоденом. Ты, разумеется, знаешь, о чем мы с ним договорились. Я дал слово, что ее не тронут, хотя понимал, что, скорее всего, нарушу собственное обещание, но у меня тогда не было выбора. Саурон позволил себе лишнего, и мне пришлось срочно искать решение проблемы. Можешь считать меня лжецом, как и Теоден, но он не мог не понимать, что я не могу ничего гарантировать.

— Мне всегда говорили, что родители погибли во время налета на пост, — сглотнув ком в горле, спросила Эовин. — Это так?

— Да, это так. Меня тогда отослали в Харад, и я, конечно, понимал, зачем. Те, кто клялся мне в верности, не тронули бы твоих родителей, даже если бы Саурон приказал, а остальные побоялись бы, будь я на месте. Поэтому туда послали новобранцев, которых выбирал лично Саурон. Но твою мать не планировали убивать. Она приглянулась одному из наших, Джарлату. Понимаешь?

Эовин скривилась от отвращения.

— Серьезно?

— Серьезней некуда. Терпеть не могу этого мудака, но Саурон его ценит. За беспринципность. Обычно у нас такого не позволяется. То есть в свое личное время каждый делает то, что считает нужным, но только если это никак не вредит нашим делам. И гражданских мы не трогаем, особенно женщин и детей, а она, хоть и была из легавых, как-никак, женщина. Но Саурон очень хотел мне показать, как сильно я был неправ, и был очень зол на Теодена, так что дал добро. И в этом тоже виноват я. Если б я тогда не взбесил Саурона, он бы не пошел на поводу у Джарлата.

— Омерзительно.

— Да. Представляю, как это прозвучит для тебя, но твоей матери повезло умереть вовремя. Шальная пуля. Но с ее смертью проблемы не кончились.

Эовин оторвалась от Призрака и села прямо, уставившись на свое растрепанное и зареванное отражение напротив так, как будто видела его впервые. Призрак осторожно убрал падавшие ей на лицо волосы и погладил по голове, как расстроенного ребенка.

— Ты поэтому приходил тогда? — спросила она, безуспешно пытаясь собрать обратно собственную жизнь, которая разваливалась трухой у нее в руках. — Ну, в кафе. Я никогда не могла понять, зачем было делать это так… Демонстративно, что ли. Чтобы чуть не весь город видел. И потом там, в горах, и в том баре. Я не видела других, всегда был только ты. И документы — документы в школе. Теоден сказал, что обо мне составляли отчеты, и он решил, что это твоих рук дело.

— Да. Надо было показать, что я настроен серьезно и не потерплю других… Претендентов, — подтвердил Призрак ледяным тоном. — Но ты должна понимать, я не планировал с тобой связываться. Ты была ребенком, ты потеряла родителей, потому что мне понадобилась сделка, и я не выполнил свою часть. Поэтому я счел, что обязан Теодену, и постарался выплатить долг.

Эовин криво усмехнулась.

— Готов на все ради собственной чести, значит? Не знаю, смогу ли я когда-нибудь заплатить тебе за такую немыслимую жертву.

Он покачал головой и устало прикрыл ладонью глаза.

— Ты же сама знаешь, что несешь чушь. Это такая запоздалая месть за то, что я не кто-нибудь вроде Фарамира, с которым все было бы легко и просто? Можешь злиться сколько угодно, Эовин, но тебе придется признать очевидное: ты сама на все это подписалась. Я тебя не заставлял.

— Конечно, нет. Это я тебя заставила, — выплюнула она зло и отвернулась. Воздух между ними будто бы мгновенно остыл на несколько десятков градусов. Отдышавшись, Эовин заговорила снова уже спокойнее:

— А Саурон? Как он отреагировал на твое решение?

Призрак пожал плечами.

— Саурона это все изрядно позабавило. Он такое любит. Повозмущался для вида, но предоставил мне полную свободу действий. Конечно, расчет был на то, что мы сцепимся с Джарлатом, я прострелю ему башку, и мне снова можно будет выкрутить руки, но не получилось. Джарлат слишком труслив, чтобы идти против меня открыто, и все же мы с ним враги до конца его дней. Или моих. Понимаешь?

— Если Саурон будет тобой недоволен, я окажусь у этого вашего Джарлата?

— Если он будет недоволен, если я умру, если я от тебя откажусь… — перечислил Призрак. Эовин прервала его ругательством.

— То есть в любом случае?

— Да.

— А ты от меня откажешься?

Он не ответил — повернул ее к себе и всмотрелся ей в лицо долгим взглядом. В глазах, казавшихся ей теперь совсем темными, Эовин видела оттенки разных, почти противоположных чувств: злость, тревога, радость, волнение. Это ее испугало: Призрак всегда был слишком скрытным или слишком спокойным, чтобы позволить ей понять, что у него в голове, и вспышки ее эмоций разбивались о его тщательно выстроенное самообладание, как морские волны о скалы. Эовин принимала это как должное, зная, что может дать себе волю, и между ними все останется по-прежнему, а начавшаяся было ссора перерастет в привычный обоим обмен колкостями. Теперь же все стало совсем по-иному: боль перетекала от него к ней и обратно, не встречая никаких преград, и от этого было еще хуже.

Призрак, наконец, отвел глаза и осторожно притянул Эовин к себе. Она подчинилась, позволив ему обнять себя, и положила голову ему на грудь, наблюдая за тем, как успокаивается его дыхание. Обманчивое спокойствие тихих снежных просторов и темных озерных вод, мирно спящих под слоем льда, заволокло ее сознание прозрачной пеленой. Эовин думала о приятном забытьи, которое приходит при смертельной потере крови, но эти мысли ее не пугали, как не пугало теперь и будущее. Плевать на Саурона, на этого долбаного Джарлата и на остальную кучу проблем. Будто весь мир исчез, и остался только маленький домик, укрывшийся у подножья огромной скалы, они вдвоем и Кхамул, который так некстати гремел посудой на кухне, что от этого становилось даже смешно.

Эовин уже почти провалилась в сон, когда Призрак заговорил с ней снова. Услышанное ей категорически не понравилось, но она молчала, слишком уставшая, чтобы спорить. Любимый голос мягко, исподволь просачивался сквозь барьеры, которые Эовин пыталась поставить между своим измученным умом и тем, что доламывало его, проделывая в нем одну трещину за другой.

— Ты же понимаешь, что Кхамул не просто так притащил тебя сюда под дулом пистолета, правда? Я хотел, чтобы все было по-другому. Чтобы не пугать тебя лишний раз, и чтобы ты не видела меня таким, но получилось так, как получилось. Ты ведь простишь меня? Я бы ни за что не пошел на это, но времени почти не осталось. Нам надо было срочно принимать меры, и мы нашли способ обеспечить твою безопасность до тех пор, пока вся эта канитель не закончится. Ты ведь знакома с Арвен, так? Эта дама, при всей ее своенравности и, я бы даже сказал, пакостности не уступает Арагорну ни в храбрости, ни в здравомыслии. У них с Кхамулом давно есть общие научные интересы, и она в курсе твоей ситуации…

— Только не говори, что вы и с ней заключили какую-нибудь сумасшедшую сделку, — возмутилась, наконец, Эовин, тщетно пытаясь выбраться из кольца обнимавших ее рук. — Я понимаю, к чему ты клонишь, Армин. Теоден и без того все время пытается меня к ней спровадить. Я не поеду в Гондор ни за что, понял? Даже если вы свяжете меня и засунете в багажник. Можешь не тратить время на уговоры.

— Это уже решено, Эовин. В любом случае. Сбежать не получится, у Кхамула четкие инструкции на твой счет, — отрезал он. Эовин затихла, прислушиваясь к неожиданно расползшемуся в животе едкому холодку. Не уступает Арагорну в храбрости и здравомыслии — в отличие от тебя.

— Она тебе нравится?

— Что? — переспросил Призрак удивленно. Эовин проигнорировала вспыхнувшие в его взгляде насмешливые искорки.

— Что слышал. Ты так говоришь о ней, и вообще… Ни разу не слышала, чтобы ты так отзывался о какой-нибудь другой женщине.

— А разве мы с тобой хоть раз говорили о других женщинах?

— Да, только что о твоей жене.

— Я же тебе объяснил, как и почему я женился, — сказал он, преувеличенно тяжело вздыхая, и добавил: — Не думал, что наша беседа примет такое направление, но, раз уж у тебя снова начинается бред ревности…

— Нет у меня никакого бреда, и я тебя не ревную.

— Я однолюб, Эовин. Если уж свет клином сошелся, то раз и навсегда. Кхамул, правда, называет это немного по-другому.

Эовин подавилась очередной порцией рвущихся наружу упреков. В груди поплыл горячечный жар и выплеснулся на кожу. Она ведь слышала это? Он правда это сказал?

— И… Как же Кхамул это называет?

— Убийственным занудством и ограниченностью.

Она рассмеялась почти радостно и взъерошила его отросшие волосы.

— Я остаюсь с тобой. Не нужно никуда меня отсылать. Обойдемся без Арвен. Буду здесь, или, если тебе так неудобно, уеду в Итилиэн и буду приезжать, когда скажешь. А лучше давай вернемся в твой дом. Мне там всегда нравилось.

— Стой, стой, стой, — прервал Призрак. — Эовин, ты вообще слышала, что я тебе говорил?

— Конечно, слышала, — кивнула она и торопливо продолжала: — Разве ты не этого хочешь? Я думала, что должна быть с Теоденом и Эомером, с семьей, но я по ним даже не скучала. Прости за телефон, и за то, что сказала тогда, что никаких нас больше нет, вообще за все. Давай я запишу твой настоящий номер, или дай мне опять какой-нибудь…

— Эовин, хватит.

— Да что не так? — вскрикнула она.

— Хватит, я тебе говорю. Ты уедешь в Гондор сегодня же, сейчас, и останешься там. Возвращаться в Итилиэн слишком опасно, так что вещи тебе перешлют почтой — надеюсь, на это у твоего приятеля хватит ума. Тебе выделят жилье, будешь круглосуточно под охраной, и никто тебя не потревожит.

— Прямо мечта, а не жизнь.

— До тебя еще не дошло, в какой ты опасности? Может случиться все, что угодно, и при любом раскладе тебе придется плохо. Трагическая гибель в бою — далеко не самый худший вариант.

— Значит, едем вместе. С тебя все равно мало толку, пока ты в таком состоянии, а Кхамул сказал, что у Арвен есть какое-то суперсовременное лекарство.

— И проживем всю жизнь в бегах, да? Саурон использует это как еще один повод от меня избавиться. Ему нужно, чтобы я вернулся на службу, и чтоб ты оставалась в пределах досягаемости, как ты не поймешь? Ладно, допустим, мы получим убежище в Гондоре. А если Арагорну взбредет в голову отдать меня под суд? Будем видеться в комнате два на два и обмениваться трогательными письмами, пока тебе не надоест? Пойми, у меня нет выбора. И у тебя его тоже нет.

— Это только ты так думаешь, — процедила Эовин сквозь зубы. — И ты, и Теоден, вы оба обращаетесь со мной как с дерьмом. Я уже не ребенок, и вам придется с этим смириться. Я буду с тобой, а там будь что будет: война, еще какая-нибудь мерзость, плевать. В крайнем случае мы просто умрем, и все проблемы кончатся сами собой.

— Да, это, разумеется, решение взрослого и разумного человека: отправиться на тот свет в моей компании, — сказал Призрак и добавил немного мягче: — Давай не будем спорить попусту. Ты уедешь, а я заберу тебя, когда все поутихнет. Будем снова переписываться, может, даже звонить друг другу, и встречи тоже никто не отменял.

Эовин покачала головой.

— Ты врешь. Не будет никаких звонков и встреч. Думаешь, я полная дура?

— Я никогда не считал тебя дурой, Эовин. Хорошо, хочешь честно, давай честно. Ты же говорила с Кхамулом, так? Моя партия уже сыграна, и меня сбросили со счетов. Я нужен до тех пор, пока перевес не станет очевидным, а потом у Саурона будут развязаны руки.

— Кхамул говорил совсем другое.

— Кхамул отчаянно не хочет ввязываться в авантюру с Саруманом, поэтому изо всех сил старается вынудить меня выступить против Саурона. Проклятый мозгоправ. Считает, что у меня все еще достаточно сторонников, но это не так.

— Почему ты так в этом уверен? — проронила Эовин. Призрак глухо рассмеялся.

— Серьезно? После того, как я побывал в Рудауре и вернулся обратно милостью Саурона? Вы с Кхамулом наивные мечтатели. Точнее, мечтаешь ты, а он просто идиот.

— Почему не попытаться?

— Ты же сама понимаешь, что это невозможно, Эовин. И даже если бы я хотел и мог, это было бы крайне затруднительно. Я поклялся служить Саурону.

— Хорошо же он заплатил тебе за службу.

— По заслугам и заплатил. Если бы кто-то из моих подчиненных допустил такую оплошность, второго шанса у него бы не оказалось.

— У тебя его тоже нет.

— У меня есть возможность сдохнуть как положено, а не задохнуться в каменном ящике, — почти прокричал он.

— Какая тогда между нами разница? Ты хочешь закончить жизнь на службе Саурону, а я не хочу пережить тебя. Это одно и то же.

— Нет, не одно. Между нами разница в целую жизнь, Эовин. Я всего лишь следую давно выбранным путем. Ты же сама понимаешь, что это закономерно. Ты уедешь в Гондор, а там посмотрим. Может, обстановка все-таки переменится. А если нет, поплачешь и забудешь. Острое горе длится полгода, а дальше время возьмет свое. Но ты же сама знаешь, да? И это тоже по моей вине, между прочим.

Эовин спрятала лицо в ладонях, отказываясь впускать в сознание то, что на нее только что вывалилось. Призрак говорил ей что-то еще, доказывал, поминал Теодена и Эомера, но она его больше не слышала и вздохнула с облегчением, когда дверь открылась, и на пороге показался мрачный Кхамул со шприцем в руке.