Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
| Следующая глава |
До весны мы остаёмся в замке и даже привыкаем к нему. Крыша не течёт, охотиться есть где. Понемногу мы изучаем местность и намечаем путь. Чтобы попасть в гавань, лучше идти вдоль русла реки, так меньше шансов заблудиться. С собой мы собираемся взять карты и всё, что найдётся полезного. Полностью обшарить замок можно примерно за сотню лет. Но и так понятно, что оружие вынесли до нас, а в кладовых основательно потрудились мыши. Я пополняю свои припасы тем, что осталось, а заодно выясняю, что банки с едой могут уменьшаться в размерах, если их особым образом покрутить. И почему об этом не пишут на каждой крышке? Видимо, должно быть понятно само собой. Кому как.
Оказывается, что книги тоже уменьшаются, и я набираю в дорогу солидную библиотеку, хотя Эйка предупреждает, что меня пять раз умнут, пока я буду копаться в каталоге, но я не оставляю надежд продвинуться в колдовском искусстве. С этой целью забиваюсь в дальние углы замка и рушу там потолки, стремясь создать магический заслон. Или выращиваю себе шипы на ладонях, обучаясь подвешивать предметы в воздухе. Лучше бы кто-то объяснял это и показывал, а так любое колдовство грозит бедствием. Ни формулы заклинаний, ни рисунки не помогают связать то, что я хочу, с тем, что получаю. Может, я всё-таки не волшебник? Нет, но что-то же происходит!
— Для твоих художеств колдовство не нужно, — ворчит Эй, выдёргивая из меня шипы, — достаточно упиться синей водой и взять кувалду потяжелее.
Неправда. Однажды у меня получилось нормальное ухо. Мохнатое, на одной ноге. Живое и зубастое. Я был в восторге, но Эй его съела. Совершенно бесчеловечно.
— Либо мы его, либо оно нас, — пояснила она, облизнувшись, — вдруг откусит тебе что-нибудь, а ты мне целиком нужен!
Моя безопасность волнует Эйку круглые сутки. Моя подруга не в состоянии помочь с магией, но пытается помочь с боевыми навыками. Она же и воинами питалась! Знает, как напасть и как уклониться. Бесценная девушка. Я долго не решался кинуться на неё с мечом, хотя Эй продемонстрировала, что магический клинок не способен поцарапать ей кожу.
— Но ты же ощутишь удар! — предположил я неуверенно.
— Сперва дотянись, — ощерилась она, отрастив хвост.
Дотягиваюсь я только через несколько недель, а до той поры хожу в синяках, которые Эйка любовно целует и пересчитывает.
— Не хочешь — не ищи корабли, — подзуживает она, — можем и здесь обосноваться, просто сдайся!
Только не это. Если отплыть не получится, подыщу скромный домик на берегу. Или построю. Заговорённый меч исправно рубит деревья, я проверял. Так что брёвна будут.
Главное — убраться подальше от центра острова. Здесь сосредоточены разные магические изыски, и замок в этом особенно преуспел. Даже когда всё тихо, в нём творится что-то древнее и тёмное. Мне так кажется. Эйка к подобным вещам равнодушна. Совершенно не понимает, что такое тяжёлый воздух и мрачные тени. Если кто нападёт, можно голову откусить — и горя мало!
Я смастерил себе новый щит из зеркала, но местная нежить не стала от этого роднее. Блеклые твари то и дело мелькают в стеклянной мути или ворочаются в углах. А иногда перебегают от стены до стены в дальнем конце коридора. Обнаглели! Постепенно притерпевшись к ним, я пробовал повторить странный эффект, который поразил меня, едва я тут очутился. Но ни в осколках огромного зеркала, ни в других отражениях не возникало новых видений. Как я ни крутил Пером, я только будил очередную нежить. Вот что это было в первый день — волшебная иллюзия? Или тот человек за стеклом был неизмеримо далеко? Или жил тут раньше? Иного на ум не приходит.
За стеной, где висело большое зеркало, оказалась комната со скелетами, про которую говорила Эйка. Да, я помню, что раньше там продолжался коридор. А теперь стала комната. Копаться в гнилых костях мне не захотелось. А если они так воплощаются? Проходят сквозь зеркало по очереди и с каждым отражением всё больше утрачивают человеческие черты.
Выслушав такую фантазию, Эй сказала, что меня нужно лечить. Срочно. И повела в кроватку. Но потом всё обдумала, и мы потащились среди ночи обратно. Покидали все кости в озеро — для своего спокойствия. С Эйкой невозможно бояться долго. Сама она редко боится и теряет рассудительность. Разве что из-за меня.
А у меня тяга к ней перебивает все прочие чувства, включая страх. С наваждением не совладать, хотя я ощущаю себя как в пожаре или наплыве безумия. Все зимние дни, все перепутанные минуты, когда она отдаётся мне на тёмных столах в библиотеке, когда я беру её в стылых галереях, увешанных мёртвыми зеркалами, и мы успеваем убежать за секунду перед тем, как чудовища сомкнут круг. Когда мы хохочем, пытаясь воспроизвести вычурные сочетания тел из книжки без названия, а с постели скатываются золочёные свитки, и со свитков сыплется сверкающая пыльца — мелкая, как на крыльях вымерших бабочек. Это не наше место, но других мест не осталось, их надо либо найти, либо выдумать. И чем сильнее мы прирастаем к замку, тем твёрже я уверяюсь, что пора уходить.
— Пока что не поздно остаться, — говорит мне Эйка в последний вечер, — просто, чтобы ты знал.
Она сидит в проёме распахнутого окна и бойко работает иглой, приколов край шитья к юбке. Основной её враг — солнце, поэтому в походе не обойтись без длинных рукавов и глухого ворота. Нынче пасмурно, но вряд ли так будет всегда.
— Ещё одна зима тут, и я врасту в зеркало, — объясняю я, присев рядом.
Из окна видно опрокинутое в озеро весеннее небо, луг за озером и лес за лугом. Над лугом порхают бабочки, хватая друг друга за хвосты. Лес запушился жгучими серебристыми листьями. Корни весело шебуршатся в траве и охотятся на бабочек. Сплошное загляденье!
— Хорошо бы подыскать тебе шляпу. Или платок на голову, — подсказываю я Эйке.
— Проще весь шкаф захватить! — усмехается она, расправляя ткань. — По дороге я в нём спать буду, потом на корабле поставим. А долго ты намерен искать волшебников?
— Решим, если отплывём, что толку гадать?
Сейчас меня больше волнует путь до гавани. И вообще, я что-то волнуюсь.
— А если я к тому времени все платья сношу? — переживает Эй. — Не хотелось бы предстать перед создателями оборванкой!
— Это всё, что тебя занимает? — я не могу сдержать улыбки.
— Сказать, что занимает меня ещё больше? — предлагает она, откусив нить. — Вдруг все маги потонули, или перебили друг друга, или уплыли так далеко, что концов не сыщешь? Вдруг ты последний? Вставь мне нитку, пожалуйста…
Перо слегка дрожит у меня в руке, и нужное заклятие удаётся не сразу. Без магии получилось бы быстрее, но я ведь пытаюсь стать волшебником! Последним или первым — как пойдёт.
— Я тебя расстроила? — удивляется Эйка. — Но ты же не мог не думать об этом! Сколько лет никто не проплывал мимо маяка?
Я безотчётно закладываю Перо за ухо и поднимаю на неё глаза.
— Почему ты именно сегодня спросила?
— Завтра в путь, а меня совесть мучает, — объясняет она. — Это ведь я тебя раздразнила кораблями.
— Или наоборот, — я черчу иглой по подоконнику, выводя её имя, — Эй, я думал про то, что всё без толку. Но думать и знать — не одно и то же. Ты советуешь особенно не надеяться? Я особенно не надеюсь. Но я хочу знать.
— Только не повесься потом на мачте.
— Была бы мачта! — усмехаюсь я, вернув иголку. — Лучше думай о бабочках! И не бойся, я не последний. Есть ещё Уркис. В случае чего поплывёшь с ним.
Эй натыкается пальцем на иглу, но как будто не замечает этого. Что-то мелькает в её глазах, и на меня обрушивается жестокое озарение. Так резко, что я не успеваю скрыть замешательство.
— Но… Зачем?
Меньше надо было ей рассказывать! Любовь любовью, а аппетит аппетитом. Ну, точно — ни людей, ни тварей она не трогала! Вот же…
Растерянность на лице Эйки превращается в смесь испуга и вызова. Она на секунду прикусывает губу и аккуратно втыкает иглу в подол.
— Надо было решать: либо ты, либо он, — объясняет она, или думает, что объясняет. — Как-никак, ты весь остров спасать собрался! Я прикинула, что ты полезнее.
— А какого… — я пытаюсь упасть в озеро, но Эй вовремя спихивает меня на пол.
Так, ладно.
— Почему его-то? — не могу я успокоиться. — Почему не тех, кто кидал копьё?!
Эйка с неизменным очарованием склоняет к плечу головку.
— А кто кидал? Ты был готов всех шестерых положить! Без разбора.
— В первом порыве, — бормочу я, — чтобы они не вернулись.
— Но они не вернулись, — замечает Эй, прилежно продолжая работу, ― выходит, убивать в порыве нет резона. Только, если всё перепробуешь и не останется выхода. Откуда, по-твоему, эти мохнатые людоеды узнали про серебро? Неужели они сами нашли копьё и прорвались через чары?
— Ты же прорвалась!
— О, я другое, — самодовольно объявляет она. — Я скорее вещь, чем существо. Спроси у зеркал!
— Мне не нравится, когда ты так говоришь.
Я не могу спокойно всё это слушать и начинаю метаться по комнате.
— А мне не нравится, когда ты шарахаешься от правды, — сообщает Эйка, закончив ряд идеально ровных стежков, — это твой друг Уркис послал волков. За тобой, или за мной, или за нами обоими. И ещё оборотни пытались поджечь маяк.
Я спотыкаюсь о дорожный мешок.
— Зачем Уркису маяк?
— Чтобы корабли не приплыли, — задумчиво тянет Эйка, наматывая нить на иглу. — Или ты ему просто не приглянулся. А вот мне он даже рад был! В какой-то мере. Я же тебе объясняла — быстро и красиво. Сопротивление приветствуется.
Не спорю, Уркис давно напрашивался на встречу с вампиром. Не сказать, чтобы старик мне нравился, но всё-таки это жуть.
— Не нужно было тебе срываться из-за него! — говорю я расстроенно.
— Я не срывалась, — ласково объясняет Эйка, — это была не охота, а защита. Ты же не ждёшь, что я совсем себе зубы выдерну? Не знаю, как тебе, а мне наскучило умирать в мучениях. И тебя терзать. Дай, думаю, решу всё в один перелёт! Каюсь, не удержалась. И что теперь?
Да, она ведь предупреждала, что мстить за неё не надо. Сама справится.
— Почему ты мне не сказала? — спрашиваю я безнадёжно.
Личико Эйки озаряется чистым недоумением.
— Ты-то тут при чём? Ты что, вампир? Тебе это всё, как ножом по сердцу! Даже сейчас. А тогда ты вообще был при смерти.
— Не при смерти. Просто в обмороке, — поправляю я с досадой.
— Но говорить-то с тобой нельзя было! — поводит она плечом. — Потом у тебя случилось помутнение, а потом уже нечего было обсуждать. Некого.
Не было у меня помутнения. Но спорить с Эйкой так же тщетно, как с судьбой. Мне нелегко переварить эту историю. Переварить — неудачное слово… Но мне требуется хотя бы немного времени. Голова начинает болеть так резко, что темнеет в глазах.
— Что у нас не так, Эй? — спрашиваю я, потирая лоб.
— Прости? — недоумевает Эйка.
Я мучительно подбираю ответ. Мне её так жалко, что слов нет, но как это объяснишь? Я подхожу и глажу её колени, глажу её плечи и лицо и пытаюсь собраться с мыслями.
— Но я же помню, как тебе было тяжело тогда, с Уркисом… — заговариваю я через силу.
Щурится, злится. Снова не понимает.
— Да что ты ко мне прицепился с этим хмырём?! Что я, оживлю его тебе? Это всё потому, что он был предпоследним волшебником?
Или потому что я навёл на него худшую гибель, чем оборотни. Он науськал на меня своих тварей, я наслал на него свою. Всё честно. Видимо, у нас, волшебников, так и принято.
— Давай будем вдвоём решать вопросы жизни и смерти. Ну, и другие вопросы, — предлагаю я Эйке.
Она округляет глаза:
— Мне за каждую белку отчитываться? Или ты по Уркису заскучал? Плюнь! Мерзкий был старикашка.
— Не всё ли равно, какой он был…
— Горький, как хина. Ни малейшего удовольствия, только долг, — отчеканивает Эйка. — И я с ним не спала, не подумай! Страсть как тянуло, но удержалась.
Как нарочно, то есть явно нарочно, Эйка проскальзывает коготками под мою рубашку.
— Бабочки, — напоминаю я, погладив её по спине, — думай о бабочках.
— Я думала, как тебя не уморить. И самой не подохнуть, — объясняет Эйка, — не такая уж я кровожадная для вампира, а в люди мне всё равно не выйти. Но насчёт убийств буду советоваться. Лишь бы успеть посоветоваться.
— Спасибо, — я целую её макушку и с большой неохотой отстраняюсь, чтобы продолжить сборы.
— Уркиса нельзя было оставлять, — изрекает Эйка мне в спину, — он не хотел, чтобы ты добрался до кораблей.
Тот день, когда я выиграю у неё спор, станет моим личным праздником.
— Не помню, чтобы я с ним это обсуждал.
— Выходит, старик сам догадался. И подсказал оборотням, как расправиться с чудовищем, — заявляет Эй, бесшумно соскочив на пол.
— Вот откуда тебе знать, а? — начинаю я и осекаюсь. — Ах, да. Ты выпиваешь память.
Пока я соображаю, сколько всего ей открылось, в том числе про меня, Эйка сосредоточенно прикладывает к себе обновку. В зеркало ей, бедной, не поглядеться.
— Он мне сам признался. С большим удовольствием, — сообщает Эй, подворачивая рукава. — Но память не отдал. И хорошо, она же у вас вечная! Так и себя потерять недолго.
Просто вечер откровений.
— Как ты сказала? — застываю я.
— Про что, про память? — Эйка встряхивает свой походный наряд и тщательно расправляет его на кресле. — Так это все говорят! Я часто слышала, что волшебники наследуют опыт предков. Просто раньше я не кусала волшебников. Ты, понятно, не в счёт… А тут вдруг сама это увидела! Только забрать не смогла. Мне кажется, Уркис был сильным чародеем, — прибавляет она, поёжившись, — здорово, что я его съела. Спокойнее.
— Не будем об Уркисе.
Эй чуть поднимает брови:
— Легко. Я всё это время так и делала.
Тьфу ты… Но невольно меня пробивает дрожь. Что он был такое, этот Уркис? Перед моим мысленным взором распускаются чёрные ветви родовых деревьев на снежных страницах книг. Прежде я не воспринимал их так буквально — история и история. Рисовали, чтобы не забыть. А получается, они рисовали всё, что помнили? И дерево существовало всегда, лишь удлиняя ветви. Невозможно уместить столько всего в голове, она… Маленькая.
— Тут что-то не то, — бормочу я, нервно почёсывая шею, — по-твоему, мне известно всё про отца, про мать и про тех, кто был раньше?
Она поднимает брови ещё выше.
— Ты меня спрашиваешь? Я к вашим воспоминаниям даже прикоснуться не могу.
— Нет, но всё-таки, как тебе кажется?
— Почему ты так волнуешься? — настораживается Эйка, подойдя ближе. — Память и память… Не тронь, а то закровит!
Она легонько ударяет меня по руке, чтобы не тревожил шрам от укуса. Я сознаю двойную мудрость предупреждения, но как тут успокоишься?
— Ну, хорошо, — неохотно сдаётся Эй. — Да, иногда оно мелькает. Ты вдруг говоришь что-нибудь странное. Или произносишь слова, которых не должен знать.
Это я говорю странное, да?!
— У всех свои особенности, — успокаивает она, — зато у тебя хвоста нет.
Отрастёт — какие мои годы! Какие, в самом деле? Уж лучше бы хвост.
— Какие слова я не должен знать?
Эй оглядывается в замешательстве.
— Так сразу не сообразишь… Вот чашка. Из чего она?
— Из фарфора.
Она пытливо заглядывает в мои глаза:
— Откуда ты знаешь про фарфор?
— Читал где-то.
Эйка обнимает меня, не давая увильнуть от ответа:
— Где читал?
— Может, отец рассказывал. Словами.
Она указывает на Перо у меня за ухом:
— Убери это.
Ах да. Я убираю Перо, то есть роняю на пол, и Эйка начинает гладить меня по голове. Это успокаивает и одновременно убеждает в реальности проблемы. Я теперь сомневаюсь, мои ли это слова и мысли? Есть у меня вообще что-то своё? Кроме Эй.
— А почему ты не хочешь помнить, если это всё ты? — вкрадчиво уточняет она.
— При чём здесь — не хочу? Просто не помню! — мне становится не по себе под чересчур заботливым взглядом. — А ты как хочешь?
— А это от меня зависит?
Нет, конечно. Я просто так спросил. Да ну, бред! Теперь я её просто обнимаю и молчу.
— Оброс, — улыбается Эйка, ероша мои волосы.
Не передать, как это меня сейчас беспокоит!
— Ну, постриги перед дорогой, ножницы есть.
— И так хорошо, — продолжает она улыбаться.
— Спасибо, что тебе всё равно, но мне, правда, ничего не вспоминается.
Эйка жуёт губу, тщательно подбирая слова.
— Тогда, может, твои родители ещё живы?
Это очень вряд ли.
— Отца я сам закапывал. А он мать закапывал, — отвечаю я через силу.
— А ты на кого похож?
— На папашу, ― говорю я нехотя, ― мать не была волшебницей. Скорее всего, дело в этом. Магии во мне не хватает.
Я уже не рад, что начал неприятный разговор, но Эйке что-то не даёт покоя.
— А твой отец помнил? — спрашивает она осторожно. — Просто он мало тебе рассказывал, извини за прямоту.
Спасибо, я заметил. Но как-то нет желания вдаваться в подробности.
— Отец и себя слабо помнил, и меня через раз, — отвечаю я, подняв из-под ног Перо, — так что опыт предков ему не сильно помог. Да мне и сейчас трудно верить этой теории!
— Теории, — задумчиво повторяет Эйка.
— Возможно, отдельные слова и всплывают, — соглашаюсь я, чуть подумав. — Но мы здесь много книг пересмотрели, я уже путаю, что откуда. Ты вот как чужую жизнь видишь? Я имею в виду…
— Лисичек и белочек? — приходит на помощь Эйка. — О, это как книжку прочитать! С картинками. Потом в голове возникают образы — к делу или нет. Я же много… Читала. Большую часть давно и невнимательно. Глотала, так сказать, не разжёвывая. Маленькая была, жадная до… знаний.
— Эй, хватит с меня на сегодня.
— Ой, прости, увлеклась! — спохватывается она с фальшивым сожалением. — В общем, иногда попадается что-то интересное, но по большому счёту всё равно, чего они хотели и кого любили. Ты понимаешь, что это было не с тобой. Просто помнишь, как про себя.
Легче сказать, чем представить.
— Нет, — качаю я головой, — со мной такого не бывает.
Хоть бы раз припомнилось что-нибудь полезное! Из прошлого опыта. Но за Уркиса я бы не поручился. Он был чудной старик, кто его знает? Теперь уже и не спросишь! Но подсылать убийц с копьями тоже не дело, тут с Эйкой трудно спорить.
— Нет, так нет, — встряхивает она волосами, — о чём тогда горевать? Давай ложиться. Завтра к твоим кораблям выдвигаться ни свет, ни заря.
Она раздевается и ныряет под покрывало с островами. Я механически забрасываю в мешок всё, что осталось собрать, но на душе безрадостно. Я всё думаю об Уркисе, думаю о Шустрой и понимаю, что нет никакого смысла идти к кораблям. Наверняка уже ходили и уплывали до нас, а толку? Вечная память наваливается на меня чёрным запертым сундуком. Почему бы и впрямь не остаться? Никого не ждать, ни от кого не бегать, а так… Зимой дремать у камина, летом рвать цветочки.
Правда, у цветочков такие челюсти, что они тебя сами порвут! А из камина позавчера вывалилась толстенная крыса. Эйка с ней в два счёта разобралась, но неприятный осадок остался. Всё-таки надо отправляться, а то мысли уж больно мрачные. Не оттого ли, что место дурное?
— У тебя как настроение? — интересуется Эйка, пошуршав покрывалом. — Будем миловаться или пострадаем? Если миловаться, то сними с себя что-нибудь. А если страдать, то ныряй под крылышко, теплее будет.
Я, наконец, ложусь, но сон не идёт, и я молча изучаю сводчатый потолок. Эйка забивается ко мне под бок и тоже молчит, но разглядывает меня, а не роспись.
— Выбор — вот худшее мучение, — выдаёт она, наконец, — но тебе-то что терять? Рано или поздно тут зверьё закончится, и я тебя всё равно съем.
Сомнительно утешение почему-то работает. Я целую её ресницы и засыпаю.
Уууууууух...... Это было завораживающе-томительно-великолепно..
Спасибо! |
Ксения Лавтор
|
|
Вам спасибо за интерес и неравнодушие )
|
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
| Следующая глава |