Ни о чём и обо всём. Миниатюры (джен)

— Дзиген, ты никогда не думал, что мог бы заниматься чем-то другим?

Гоэмон смотрел на стрелка пытливо и строго.

Дзиген пожал плечами.

— А я вот думал. Я мог бы быть учителем, наставником. В каком-нибудь монастыре. Меня бы звали Исикава-сенсей. Дети внимали бы мне с уважением и трепетом, ловили каждое мое слово, повторяли мои движения. Я бы научил их всему, что знаю сам: медитациям, умению сосредотачиваться, различным техникам боя.

— Ну, это никогда не поздно. Насколько я знаю, все сенсеи — древние седобородые старцы. Так что, успеешь еще детишек помуштровать на пенсии, Исикава-сенсей.

Гоэмон задумался.

— К старости я могу совсем растерять все свои знания и не накопить никакой мудрости. Особенно находясь рядом с Люпеном.

— Ну да, его дурость прибавлению мудрости не способствует.

Гоэмон нахмурился и продолжил:

— Если бы мои родители не хотели сделать из меня самурая, я был бы совсем другим. У меня была бы другая профессия. И я никогда не встретился бы ни с Люпеном, ни с тобой. Может быть, я работал в офисе, за компьютером. А может, стал бы школьным учителем. Или врачом. Да, врачом! Я мог бы быть хорошим врачом.

— Да уж, не сомневаюсь. Чик-чик скальпелем и отрезал что-нибудь бесполезное.

Гоэмон никак не отреагировал на шутку. Он зримо представлял себя в белом халате, строго и сосредоточенного. Острый скальпель в твердой и надежной руке. Быстрый взмах и точный разрез. И ободряющее слово потом, короткое и емкое. И надежда в глазах пациента. И спасенные жизни.

Или он же, в белоснежном кимоно в окружении восторженных детских лиц.

Или в деловом костюме у школьной доски, и те же пытливые детские глаза вокруг.

А может, в рваных джинсах посреди шумной улицы, или в тишине уединенной комнаты с мольбертом и кистью, с гитарой или флейтой. Уличный музыкант, художник или первая скрипка большого оркестра.

В голове Гоэмона крутились образы упущенных возможностей.

Вид у самурая при этом был такой грустный, что Дзиген решил его утешить:

— Еще не поздно стать тем, кем ты хочешь. Можно и на врача выучиться, и на педагога.

Гоэмон покачал головой и сурово свел брови.

— Нет, мое призвание — быть с тобой и Люпеном. Может, в этом и есть мое предназначение — защищать и оберегать Люпена.

— Да ладно, Гоэмон, от кого его защищать?! От вероломных, лживых баб, которых он сам себе на шею навешивает — так Люпену только в радость, когда его в очередной раз обдурят. От пытающегося его арестовать Зенигаты — так Люпен сам без него жить не может. От его собственной глупости — так это бесполезно.

— У Люпена много врагов, а он бывает слишком беспечен и добродушен.

— Насчет врагов не спорю, но Люпен вовсе не такой наивный дурачок, каким прикидывается.

— Я понял! — Гоэмон Дзигена не слушал. — Все в моей жизни не случайно. Мой путь был предопределен. Не зря родители учили меня, не зря я столько времени проводил в тренировках. И то, что у меня Зантецукен, тоже знак судьбы.

Да, теперь я ясно вижу свое предназначение. Прости, Дзиген, что смущал твой дух недостойными речами, пытался поколебать твою стойкость. Я самурай, я был рожден самураем, я стал самураем и буду им до конца!

И мой меч, мое сердце, моя жизнь принадлежат нашей семье: тебе и Люпену! И, — Гоэмон слегка запнулся, — и Фудзико тоже. Я там, где и должен быть, нет иных путей, нет другой жизни!

Лицо Гоэмона просветлело, в глазах горело воодушевление. Он крепче сжал меч, глубоко вздохнул и закрыл глаза, погружаясь в медитацию. Он был спокоен, умиротворен и уверен в себе.

Дзиген пожал плечами.

Он подумал, что не хотел бы быть ни врачом, ни учителем.

Наверное, он тоже был рожден стрелком и все не случайно.