Дом по соседству (гет)

Как ни был прекрасен заснеженный Хогвартс и его украшенный к праздникам Большой Зал, Гарри и Гермиона на Рождество уехали домой — к той елке, с которой маленький Гарри снял для Гермионы ангела своей стихийной магией, к дому на острове, который Джон Грейнджер каждый год украшал цветными лампочками, и в рождественскую ночь дом на острове светился яркими огоньками, словно и туда пришел праздник для дорогих всем ушедших душ. Гарри и Гермиона писали домой каждую неделю, но все равно жалели о том, что родители Гермионы стареют без них, и Гарри уже собирался лететь в Косой переулок или даже в Лютный, лишь бы достать для Гермионы сквозное зеркало, на этот раз для связи с домом — со своими зеркальцами они бы расстаться не смогли, но вдруг где-то найдется и еще одно такое же?

Месяцы, проведенные поврозь, разделяют людей — если Джон и Мэри Грейнджеры за четыре месяца не изменились, то для Гарри и Гермионы за это время изменилось многое: Хогвартс уже давно привык к тому, что Гермиона сидит у Гарри на коленях, что вечером они целуются в коридорах, многие студенты, а то и некоторые преподаватели уже их заочно поженили, и никого не удивляло, когда, например, в конце квиддичной тренировки они спрыгивали с метел и Гермиона мягко целовала Гарри в губы, словно она соскучилась, пусть даже и летали они всегда друг за другом. А из дома они уехали четыре месяца назад на той стадии, когда они еще краснели от случайных прикосновений и не могли взглянуть друг на друга за ужином, если за полчаса до этого целовались в лесу. В письмах они писали про все на свете: про Снейпа, квиддич и полеты на метлах, про Хагрида и цербера на четвертом этаже, но только не про них двоих, даже про вылазку в Хогсмид они и словом не обмолвились, она же была нелегальная.

Гарри иногда казалось, что было бы проще, если бы они с Гермионой познакомились в поезде, а теперь Гермиона привезла бы его знакомиться с ее родителями и сразу представила как мальчика, с которым она встречается. А сейчас ситуацию было и не описать словами, слово «встречаться» применительно к ним было абсурдным, они вообще-то десять лет жили вместе до того, как уехать в Хогвартс. И за эти десять лет все менялось так медленно, что даже трудно было вспомнить, в какой месяц с ними случилось то, что со многими парами случается в первый день знакомства. У них все было наоборот: Гарри любил Гермиону всегда, сколько он себя помнил, он постепенно осознавал свое чувство, сначала просто зная детским сердцем, что рядом с Гермионой он счастлив, и, когда она радуется, он радуется тоже. Потом, когда Гермиона собиралась пойти в школу без него, Гарри как-то понял, что он хочет прожить рядом с Гермионой всю жизнь и никогда с ней не разлучаться — наверно, он уже понимал, что для этого люди женятся, и он тоже женится на Гермионе, когда они станут взрослыми, потому что иначе и быть не может. А вот то, что он в Гермиону влюблен, Гарри понял только в год перед отъездом в Хогвартс, тогда между ними пробежала искра, из-за которой уже привычные объятия стали особенно желанными и сладкими, перед этой сладостью они робели, и Гарри смотрел на губы Гермионы, когда она что-нибудь говорила, и с замиранием сердца чувствовал, что он хочет эти губы целовать, чувствовать ее дыхание, погрузиться как в сон в глубокий сладкий поцелуй.

Гарри никогда не называл родителей Гермионы папой и мамой, хотя своих родителей он не помнил; в первых классах маггловской школы некоторые учителя думали, что Гермиона его названая сестра, но дома никто никогда так не говорил. Но что он должен сказать родителям Гермионы сейчас, Гарри не знал, хотя и хорошо понимал, что все давно не так, как было летом. Должен ли он сказать родителям Гермионы, что Гермиона теперь его девушка? Или нужно уже говорить всю правду и попросить ее руки? Или не говорить ничего, просто утром, спустившись к завтраку, поцеловать Гермиону в губы, как он делал всегда в гриффиндорской гостиной, встречая ее с утра, и все будет понятно без слов?

Гермиона чувствовала то же, что и Гарри, видела, что Гарри запутался, и решила его выручить, все-таки это были ее родители, ей и следовало с ними говорить. Поздно вечером в Сочельник, вместо того чтобы сразу тихонько проскользнуть к Гарри, как они и договаривались, Гермиона робко вошла в гостиную, где ее стареющие родители сидели перед камином на диване.

На самом деле родители Гермионы, конечно, замечали многое из того, что происходило в год перед отъездом в Хогвартс, да и до этого не раз думали о том, что их дочку связывает с Гарри не братская любовь, — да думали уже они и о том, что связавшие судьбы детей любовь и магия связали судьбу всей их семьи с отгремевшей в волшебном мире войной и с тем темным магом, от чьей руки погибли родители Гарри. Может, Джон Грейнджер с самого начала знал, что, уедь Гарри в Хогвартс один, Джон и его друзья все равно придут Гарри на помощь, если Вольдеморт вернется и жизни Гарри будет грозить опасность, а вот Мэри пришлось об этом подумать тогда, когда Кингсли привез счастливых детей из маггловской школы и рассказал Джону и Мэри, что Гермиона тоже пойдет в Хогвартс.

— Я хотела вас спросить, — нерешительно сказала Гермиона, садясь на пуфик у камина, на котором она любила сидеть и греться или просто смотреть в огонь, только теперь она села к родителям лицом. — Вы очень удивитесь, если мы с Гарри поженимся?

— Если это произойдет лет через семь или восемь, мы обещаем не удивляться, — с улыбкой ответила мама.

— Но если ты скажешь, что вы с Гарри надумали пожениться прямо сейчас, то я все же отвечу, что в вашем волшебном мире очень странные порядки! — весело сказал папа, он любил вести разговоры бодро, без недомолвок и намеков.

— Нет, мы, конечно, подождем, пока не окончим школу… — выговорила Гермиона так, словно выскочить замуж в восемнадцать, сразу после школы, было верхом благоразумия. — Но просто… вот именно сейчас…

— Вы хотите обручиться? — предположила мама, ей волшебный мир казался очень консервативным, словно мир романов Джейн Остин. — Вам это для чего-то нужно?

— Вы не могли бы считать, что мы уже обручены? — предложила Гермиона и чуть не рассмешила папу, сама Гермиона в этот момент думала о том, как же ей повезло, что тот самый разговор, который мама проводит с подрастающей дочкой, случился больше года назад, совсем спокойно и по другому поводу — случись этот разговор сейчас, Гермиона вряд ли смогла бы его высидеть, потому что повод был бы со всей очевидностью другой, неприличный до дрожи — и, как она все же смогла себе признаться, до сладкой дрожи.

— Мне интереснее, что по этому поводу считает Гарри, — с солдатской прямотой сказал Джон Грейнджер. — Если вы оба считаете, что вы обручены, то так оно и есть.

— Мы, конечно, вас не торопим, — добавила мама. — Помнишь моего младшего брата, дядю Грегори, который уехал в Канаду? Он женился даже раньше, чем я вышла замуж за твоего папу, Грегори было всего двадцать. И пусть даже они с тетей Элли стали встречаться еще в школе, сразу после свадьбы Грегори был немало ошарашен переменами в своей судьбе. Ты же знаешь, дядя Грегори очень ответственный и добропорядочный, так что после того, как слова были сказаны и Грегори осознал, что он теперь семейный человек, что он отныне отвечает за Элли, что им нужно начинать жить своим домом, что у них скоро будут дети, — вот тогда его этим осознанием ненадолго пришибло. Он, конечно, прекрасно справился и у него всегда была и есть замечательная семья — я рассказываю это к тому, что и помолвка, и свадьба значат очень много, и если вы с Гарри действительно решите обручиться по нашему или по вашему обряду, то дай ему потом некоторое время походить в ошарашенном состоянии, он ведь тоже ответственный и положительный юноша, как бы вы оба ни старались убедить нас в обратном вашими приключениями и шалостями.

— Ладно, беги, мы больше тебя смущать не будем, — сказал папа, он встал с дивана, присел перед Гермионой как в детстве и потрепал ее по голове. — Это называется «ты всё нам рассказала».

Эту формулировку Гермиона и позаимствовала у папы, когда добежала до комнаты Гарри и бросилась ему на шею.

— Я родителям все рассказала, — выдохнула Гермиона и снова поцеловала Гарри. — И, если завтра перед завтраком ты меня поцелуешь, никто не удивится.

Сириус приехал прямо на Рождество, с новым орденом и с новой звездочкой на погонах, а на следующий день в первый раз перенес Гарри и Гермиону в Годрикову Лощину. Сириус давно повзрослел, стал спокойнее и проще — на маггловских войнах он тоже терял товарищей, рисковал своей жизнью и убивал врагов, и теперь омрачившая его молодость волшебная война просто была его прошлым, с которым он уже не боялся столкнуться.

Гарри только удивился тому, что Сириус решил показаться в волшебном мире, который не принял гибель Петтигрю за доказательство и по-прежнему числил Сириуса в розыске как пособника Вольдеморта и соучастника убийства Джеймса и Лили.

— Пару месяцев назад я узнал, что мой дед, Арктур Блэк, поднял мое дело и довел его до суда, где потребовал неопровержимых доказательств моей вины или безоговорочного оправдания, — рассказал Сириус. — Я удивился тогда не столько тому, что на суде дед рассказал все так, как оно и было, откуда-то все узнав, сколько тому, что он вообще обо мне вспомнил. В войну я поссорился с семьей, сбежал из дома, и даже теперь сделал последнюю глупость — когда дед пригласил меня на Гриммо, пришел в своем военном мундире.

Ранее многочисленный и могущественный род Блэков угасал, когда Сириус вернулся на Гриммо. Матери Сириуса, которая проклинала его за его бегство, давно не было в живых. Арктуру было уже девяносто лет, он в прошлом году похоронил своего младшего кузена, Поллукса, который всегда был его правой рукой и вместе с ним занимался делами рода. Теперь Арктура, тоже стоящего одной ногой в могиле, окружали старики: кузина Кассиопея, стремительно дряхлеющий сын Поллукса Сигнус, — а Лукреция Прюэтт, родная дочь Арктура, не хотела видеть своего отца, и у нее причина была уже посерьезней, чем у Сириуса — кузина Сириуса Беллатрикс убила на войне ее сыновей. Кроме древнего Арктура и Сигнуса, не имевшего сыновей, в семье больше не было мужчин, в возвращение Регулуса уже никто не верил, и Арктур, который почти полвека вел дела семьи, смотрел сейчас на то, как вместе с его дряхлым телом разрушается и дело всей его жизни.

— Значит, ты послужил Англии, — спокойно сказал Арктур, когда только что вернувшийся из Ирака Сириус вошел в его спальню с погонами капитана на плечах и боевыми орденами на груди. Вставать Арктур уже не мог, но ум верно служил ему до последнего часа. — Нашей войны тебе показалось мало, и ты еще несколько раз проверил судьбу — пожалуй, судьба довольно ясно дала тебе понять, что Англии ты нужен живой.

Сириус не ожидал такого приема и стоял перед дедом прямо, как перед своим подполковником, а ничего другого он и не умел.

— Ты оправдан, — впрочем, это ты и так знаешь из моего письма, — тихим голосом продолжал Арктур. — Здесь, в бюро, ты найдешь имена журналистов, которые мне обязаны, и лучшие их статьи. Выбирать, каким ты хочешь показаться общественному мнению, тебе придется уже одному. Многие сторонники Темного Лорда тоже были оправданы и хорошо теперь живут — если тебе по душе их компания, напиши старшему Нотту. Если ты хочешь убеждать мир в своей невиновности, тебе придется работать с журналистами: задачу ты перед ними поставишь выполнимую, только следи за тем, кого они из тебя слепят в своих статьях. С хозяйственными делами разберешься сам, ты все-таки капитан. Деловым вещам я тебя научить уже не успею, а Сигнус как был, прости Господи, вертопрахом, так и не нажил ума. Я умираю, Сириус, — не дай умереть нашему роду.

На войне Сириус всегда выполнял последнюю волю тех, кому он закрывал глаза — Арктур прожил после его возвращения два дня и так ничего больше и не попросил. Только в Сочельник, в свой последний час, Арктур захотел подняться с постели и посмотреть на рождественскую звезду — Сириус редко пользовался магией и поднял сухонького старика сам, поддерживая его за спину.

— Прав тот, кто остался жив — разве ты еще этого не понял, капитан? — сказал Арктур в их первый вечер. — Смерть забрала человека, и больше он ничего не может тебе возразить. Сколько раз на своих войнах ты так использовал смерть в качестве аргумента — не стесняйся, мы все тоже мертвы или скоро умрем. Род Блэков — это скоро будешь ты один, так что собирай трофеи. Будет обидно просто дать им пропасть.

— Ладно, дед, я не хотел с вами воевать, — сказал Сириус, он уже жалел обо всем, что сказал в первый час о своей матери, о ее тетках, о Пинии Нигеллии, деде Арктура, которого Арктур хорошо помнил живым, а Сириус знал только понаслышке. На маггловских войнах Сириус ничем не запятнал воинской чести: он не мародерствовал, не добивал раненых, не убивал пленных, — а теперь в родном доме чувствовал себя как варвар, вступивший в отданный на разграбление город.

— Ты бы и не смог с нами воевать, — слабо улыбнулся Арктур. — При мне род Блэков не воевал и не влезал в политические дрязги. Регулус ослушался моего приказа и погиб. За Беллатрикс спрашивай с Лестранжей — хотя там и спросить уже не с кого. А Андромеда выполнила мою волю и не воевала — ни она, ни ее муж. Но, как видишь, ничего из этого не помогло. Твой отец чуть не до тридцати не мог определиться, любит он свою кузину или нет — ты, кстати, тоже пошел по схожей дорожке или привез-таки из своих странствий какую магглу?

— Все мои кузины замужем, дед, — напомнил Сириус. — И я никого из них не люблю — с Андромедой мы приятельствовали, но я ее за последние лет двенадцать видел всего дважды.

— Если ты привез из странствий женщину, которая согласилась ради тебя бросить свой народ, ступай и приведи ее сюда, — велел Арктур. — Что ты смотришь на меня, капитан, как солдат на вошь? Ты наследник старшей ветви Блэков, еще до Нового года ты станешь главой рода. Твои сыновья будут магами, и они будут Блэками. Кто же тебе теперь запретит жениться на той, на которой ты хочешь — моя могильная плита?

— Мне было бы приятно, если бы ты благословил меня, дед, — признал Сириус. — Но у меня никого нет.

— Я так и предполагал, — кивнул Арктур. — Офицеры твоей бригады нигде не квартировали, не выходили в свет. Магглы стали очень прагматичными — раньше гвардия была при государе, а теперь… Не удивляйся, капитан, я многое про тебя знаю… Если хочешь, дам совет: женись на девушке намного моложе себя, она быстрее привыкнет и к тебе, и к дому, и детей у вас будет больше. На магглянке или грязнокровке не женись, она об этот дом просто убьется. Тут много такого, что выросший среди магов поостережется трогать, а вот маггла — фьють! — и волоки ее на кладбище. Прослывешь Синей Бородой, хе-хе.

Арктур закашлялся и некоторое время лежал молча, закрыв глаза и тяжело дыша. В изголовье кровати был гордый герб Блэков, лапы вставших на дыбы львов опирались на девиз Toujours pur, и Сириусу было жаль старика, лежавшего под гербом, умного, язвительного и не злого, чью силу победило только время. Раньше Сириус совсем не знал своего деда, помнил только его сухую старческую руку, которую нужно было поцеловать перед семейным обедом, и юного Сириуса этот старый обычай злил так, что деда, бывшего тогда еще в силе, он проглядел.

— Хочешь, я женюсь на чистокровной, дед? — спросил Сириус, и Арктур то ли снова закашлялся, то ли засмеялся в ответ.

— Каждая чистокровная только и мечтает о том, что к ней посватается маггловский капитан, — ехидно сказал Арктур. — Нет, конечно, найдутся романтичные девицы лет семнадцати-двадцати, которым ты сможешь затуманить голову своей героической биографией изгнанника. Но после этого ты будешь иметь дело с ее семьей, они твоей карьерой впечатлены не будут. А умыкнешь невесту — наживешь роду врагов, быть может, и на пару поколений. Ну представь себе… ты же никого еще и не знаешь, капитан — даже не знаешь, какой же ты, в сущности, осел… ну представь себе, что у Нарциссы есть старшая дочь. Какой вариант тебе кажется лучше — каждое Рождество приглашать Малфоев на семейный обед или враждовать всю свою жизнь с Люциусом, Нарциссой и их наследником?

— Оба хуже, — признал Сириус, и Арктур слабо улыбнулся в ответ.

— Попробуй посвататься к дочери Андромеды, раз с Андромедой ты ладил, — предложил Арктур. — Ваш ребенок будет уже чистокровным.

— Она моя племянница, дед.

— Двоюродная, — уточнил Арктур. — Не миндальничай, капитан. Ты анимаг, она метаморф — даже интересно, что получится. Либо от вас пойдут универсальные анимаги, способные превращаться хоть в лису, хоть в козу, либо твоя дочка будет петь про анимагическую форму братишек «по лесной тропе гуляют крокомот и бегедил» — назови ее тогда Мари, что ли.

— А наш девиз тебе придется оправдывать жизнью, а не родословной невесты, — сказал Арктур через несколько минут, когда Сириус подумал, что дед уже заснул. — И не только своей жизнью: ты, как глава рода, будешь отвечать и за жену, и за детей, и за жен сыновей, и за внуков. Ты ведь не ищешь легких путей — так оставайся всегда чист перед Богом и людьми.