Путешествие во времени (гет)

В отличие от Анны Лапиной, Северус Снейп не торопился ложиться спать, но вместо этого еще долго мерил шагами комнату и тоже думал. С тех пор, как Темный Лорд возродился из небытия и вновь явил себя магической Британии, каждый день мог стать для него, Северуса Снейпа и слуги двух господ, последним. Но именно минувшей ночью зельевар был, близок к гибели как никогда — очень не вовремя, сказал бы Альбус.

Северус понимал: он остался жив лишь потому, что Хвост так и не явился на собрание — тогда. Но не осознание, что он в очередной раз прошел на волосок от смерти, занимало сейчас все мысли зельвара. Слова девчонки — вернее, то, что она услышала от Люциуса — в очередной раз напомнили ему об ошибках юности, о том, как он сам пустил свою жизнь под откос. И ради чего?

Это был далеко не первый раз, когда мысли зельевара касались подобных вещей — Альбус очень любил вести “душеполезные” беседы с некоторыми своими сотрудниками и еще больше любил рассуждать вслух в присутствии благодарных и не очень слушателей. По ходу разговора директор Хогвартса и глава Ордена Феникса обязательно напоминал о том, что содеянную вину, какой бы тяжкой она ни была, всегда можно искупить глубоким раскаянием и добрыми делами на благо Света, после чего перечислял, в чем эти самые дела должны заключаться лично для него, Северуса Снейпа.

По окончании же такой беседы Северус испытывал не облегчение и осознание чувства собственной важности, но лишь глухое раздражение и злость. Великодушный и милосердный Альбус не упускал случая “повоспитывать заблудшие души”, потыкать палкой в “грехи юности” — так он выглядел в глазах окружающих еще более великодушным и милосердным, еще более недосягаемым в своей добродетели, которой не способна коснуться никакая грязь. За грехи же своей юности Северус расплачивался и поныне, давно и прочно сидя у Альбуса на крючке, с которого не имел никаких шансов сорваться — о чем Альбус тоже напоминал мимоходом. И какова же “награда” за преданность, терпение и постоянный риск? “Северус, ты должен сделать так, как я тебе сказал, когда придет время”, “Нет, Северус, тебе не обязательно это знать”, “Ты должен мне верить, Северус!” — и прочее в таком же духе.

Теперь же мужчина внезапно сам ощутил потребность разобраться в своей жизни, без лишнего осуждения и высоких нравоучений рассмотреть свои ошибки и попытаться понять, где и когда у него был выбор, что можно было изменить, и где он оступился. Когда вообще все началось, и где оказалась точка невозврата.

Когда подслушал то роковое пророчество, приведшее к гибели Лили?

Когда он добровольно вступил в Пожиратели Смерти?

Когда произнес роковое “грязнокровка”, окончательно сломавшее их и без того уже хрупкую к тому времени дружбу с Лили?

Когда уговорил Шляпу распределить его в Слизерин?

Когда… он вообще появился на свет? Появился у пары, которая при здравом уме, в иных обстоятельствах вообще никогда не смогла бы образоваться даже на самое короткое время.

* * *

Зельевар хорошо помнил тот день из своего детства. Миновал Йоль, который магглы называли Рождеством, и скоро ему, Северусу, который тогда наивно считал себя уже “большим мальчиком”, должно было исполниться аж целых восемь лет. Мама Эйлин им очень гордилась: к своему возрасту юный Северус умел готовить простые зелья, в совершенстве знал несколько простых заклинаний (мама давала ему потренироваться со своей палочкой) и даже мог немного колдовать без палочки. “Кровь Принсов в тебе сильна, Северус”, — говорила ему мама. “Сильна, несмотря ни на что”, — добавляла она с грустной улыбкой.

А еще мама говорила, что у него, у Северуса, есть дед — старый лорд Октавиус Принс, который живет в большом и красивом старинном особняке — и что Северусу очень важно понравиться деду. Потому что тогда им с мамой не придется больше жить в этом убогом домишке в грязном и бедном маггловском городке с этим ужасным магглом Тобиасом, ненавидящим магию и лишь по величайшему недоразумению ставшим Северусу отцом. А еще Северусу не придется больше ходить в местную общественную школу вместе с детьми магглов — он будет жить и учиться в доме у деда, а потом, конечно же, поступит в Хогвартс, как положено настоящему волшебнику из древнего рода Принс.

И в тот день они действительно отправились к деду. Северус удивился, когда после неприятного, но очень короткого перемещения они оказались не в доме и не во дворе перед домом, а где-то посреди скал в дикой безлюдной местности, открытой всем ветрам. Было очень промозгло и холодно; Северус продрог в одно мгновение и уже тогда начал подумывать о том, что в новом месте им не рады, но, видя тревогу матери, не стал ничего говорить: он — маг, он будущий мужчина и защитник, и ради матери должен быть храбрым и сильным. Мама же тем временем в ведомой лишь ей одной последовательности ходила меж темных, торчащих вверх камней, побитых непогодой, и касалась их, что-то тихо шепча. На камнях были изображены загадочные рисунки — позже Северус узнает, что это древние руны — и там, где мама их касалась, узоры на мгновение будто бы начинали тускло светиться и сразу же гасли.

Еще много позже Северус узнает, что когда хозяин согласен на встречу, то высылает ответным письмом порт-ключ или же сам встречает гостей в условленном месте. Эйлин Снейп, в девичестве Принс, теплого приема, очевидно, никто не обещал, однако она надеялась на то, что отец ее все же примет, и появившийся перед ней и Северусом мерцающий портал, уводящий куда-то в темноту, казалось, только уверил ее в своих надеждах.

В свои восемь лет Северус знал уже, что такое тревога и страх: иначе ни в Коукворте в целом, ни в семье Принс в частности было не выжить. Если задерживается отец — значит, придет непременно пьяным и оттого еще более злым, будет ругаться и кричать на маму. В такие моменты маленькому Северусу очень хотелось убежать и спрятаться в своей комнате, но кто тогда защитит маму? Если на лестнице в школе или на улице в городке подозрительно пусто и тихо, значит, там притаились гадкие одноклассники, которые не упустят случая поколотить щуплого и нелюдимого, странно одетого патлатого мальчишку, показать изгою его место.

Ух, как Северус хотел бы превратить их всех во флоббер-червей! Тут ему уж точно ничего бы не смогли сделать, потому что магия — это вам не кулаками махать и не ногами пинать. Но мама говорила: нельзя, не положено — потому что существует Статут о Секретности, который запрещает волшебникам колдовать при магглах и, тем более, использовать против них магию. За это могут посадить в Азкабан — самую страшную тюрьму на свете, откуда никто никогда не возвращался прежним, если возвращался вообще.

Не всегда Северусу удавалось вовремя спрятаться и избежать драки. Тогда, если мама не успевала вовремя залечить ему ссадины и синяки, на них обязательно ругался отец: что Северус (и как он, Тобиас, только позволил дать такое имя своему ребенку?) растет девчонкой, что это все “дрянное бабское воспитание” Эйлин. Что не иначе как дьявол в свое время толкнул его, Тобиаса, связаться с “этой проклятой ведьмой” (ведь от “нормальной женщины” у него бы родился “нормальный сын”) — после чего напивался.

Для маленького мальчика, каким был Северус в те годы, подобные неприятности были, разумеется, большим и страшным злом — но злом знакомым и привычным. Когда же они с матерью вышли из портала в огромный, тускло освещенный зал с высокими колоннами, Северус сразу же почувствовал себя ничтожной букашкой, которую так легко раздавить ботинком. Казалось, стоит сделать лишь шаг в сторону, во мглу — и потеряешься навсегда, а потому мальчик уже не думал о том, что он, будущий мужчина, должен быть сильным и храбрым, но, держась за руку матери, послушно шел вперед.

Их шаги гулко раздавались в пустой, звенящей тишине, словно нарушая чей-то вековой покой. Казалось, прошла вечность, прежде чем они, наконец, остановились, и Северус почувствовал давление на своем плече — мать принуждала его поклониться, опустившись на колени сама.

- Ты посмела сюда явиться, изгнанница?! После того, как род Принс признал тебя недостойной называться его дщерью и отрекся от тебя?

Только теперь Северус понял, что их уже ждали. Стоя с опущенной низко головой, он мог лишь видеть ступеньки роскошной лестницы, на которых, грозно возвышаясь над ними, стоял человек, одетый в длинные темные одежды. Мальчик не мог разглядеть его лица, но чувствовал исходящую от него от него враждебность и силу: силу, которая с легкостью разметала бы не только его отца или соседских мальчишек — презренных магглов — но и их с мамой, магов.

- Да, я недостойна более считаться частью рода Принс… — произнесла мать голосом, который Северус прежде никогда ранее у нее не слышал, — но кровь Принсов все еще течет во мне. И мой сын… он тоже от крови Принсов, ибо родился волшебником, и кровь Принсов в нем ярко поет. Северус уже многое умеет. Я уверена: он сможет стать достойным наследником рода Принс. Если вы только согласитесь, отец… — скорбь в ее голосе сменилась отчаянной мольбой.

- Ты смеешь называть меня отцом? Ты, грязная маггловская подстилка?! — заговорил человек на лестнице, и Северус не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде слышал такую холодную ярость в чужих словах — даже когда его отец был особенно зол. Даже воздух, казалось, стал холоднее. — Эйлин Регана Принс умерла, предпочтя смерть бесчестью! Убирайся и забирай своего ублюдка! Ни ты, ни твой маггловский выродок, вы никогда больше не переступите порог этого дома!

Северус так и не понял тогда, что именно сказал дед после, но отчетливо запомнил, как тот поднял вверх руку с зажатой в ней волшебной палочкой, на конце которой зловещим багрянцем загорелся огонек, ярко выделявшийся в окружающем мраке. Впереди внезапно выросла тень — это мать поднялась с пола, загородив собой сына, и тоже что-то сказала в ответ. Стало совсем темно — как ночью — и какая-то невидимая сила против воли подхватила Северуса и понесла прочь.

В себя мальчик пришел посреди скал. Дул холодный, пронизывающий ветер. Рядом лежала мама — широко раскинув руки, с растрепавшимися, выбившимися из-под платка волосами. Бледная, как снег, что тонким неровным покровом устилал пустоши и бил в лицо колючими льдинками, неподвижная, внезапно похудевшая, с впалыми щеками и темными кругами под глазами, она казалась мертвой, и Северус впервые по-настоящему испугался, особенно остро ощутив собственное бессилие. Он был всего лишь ребенком, который слишком мало знал и умел, а потому ничем не мог помочь матери, а только сидел рядом с ней, держа за руку.

Северус не помнил точно, сколько прошло тогда времени, но вот тонкие пальцы сжали его ладонь, а тихий и хриплый голос позвал по имени. Для мальчика это было самое радостное мгновение, ведь мама его была жива! Дома имелись уже готовые лечебные зелья — Северус знал, где они хранились и как их использовать: мама сама все рассказывала и показывала раньше, требуя, чтобы Северус все запомнил. Теперь он мог помочь маме, пока она болела. Тогда мироздание, казалось, смилостивилось над ним — но лишь отсрочило неизбежное, растянуло агонию…

* * *

Мужчина удивлялся сам себе: как спустя столько лет он смог так подробно вспомнить тот холодный зимний день из своего детства? Будто просто открыл коробку с зельями, которая долгое время пылилась на полке, не особенно мешая. Или внезапно обнаружил вещь, с которой спали чары незаметности.

Казалось, прежде это был какой-то незначительный и тусклый эпизод в его жизни, однако же разделивший эту самую жизнь на “до” и “после”. Прежде всего, мама начала часто и подолгу болеть, что особенно злило отца — потому что выполнять “женские” обязанности в подобные даже не дни, а недели становилось некому. Северус не мог сказать, чтобы раньше мать сильно баловала его вниманием и лаской, но теперь она совсем отстранилась от сына — да и всего внешнего мира в целом. Кутаясь в теплый шерстяной платок, могла часами лежать или сидела на кровати, равнодушно глядя в потолок или стену, словно потеряв всякую волю к жизни. Северус сам, в меру своих детских умений, был вынужден заботиться о матери: помогал одеться и спуститься вниз; подавал под руку нужные предметы, пока мать готовила, и постоянно тормошил, на короткое время выводя из прострации, когда мать замирала, то нарезая горький лук, то стоя над кастрюлей с кипящим супом или кашей; а после помогал подняться обратно в спальню, раздеться и лечь в кровать.

Болезнь матери напоминала мальчику колдовской сон — будто некое заклятие, наложенное могущественным злым волшебником, не выпускало ее из страны грез, не позволяло вернуться к сыну. Подобное встречалось в слышанных им ранее сказках и легендах — и везде герой, чтобы снять заклятие, должен был пройти какие-то испытания, отгадать загадки и, наконец, найти ключ, который разрушил бы злые чары или дал подсказку, каким образом это можно сделать. Но, в отличие от легендарных героев, Северус совсем не представлял, что ему нужно делать и куда идти, чтобы спасти мать: он ведь даже не учился в Хогвартсе и очень мало знал и умел. Никакие зелья от этой болезни не помогали, а о существовании больницы Св. Мунго и целителей мальчик тогда еще просто не знал. У него не было даже волшебной палочки, а свою — вместе с книгами и прочими магическими принадлежностями — чтобы оно не попадалось на глаза отцу, мама прятала в мастерской в подвале, запертой на какое-то хитрое заклятие, которое Северус пока так и не смог взломать.

Иногда Эйлин просыпалась — но будто бы не до конца. В такие минуты она брала сына за руку и усаживала рядом с собой — но вовсе не для того, чтобы обнять: Северус не помнил уже, когда мать в последний раз одаривала его своей лаской. Вместо этого Эйлин, пристально глядя сыну в лицо, напоминала, что он — маг и последний, в ком течет кровь древнего рода Принсов. Что у нее не получилось, а он должен, что он — последняя надежда великого чистокровного рода, ведшего свое начало от легендарной волшебницы Морганы. Что он, Северус, должен непременно поступить в Слизерин — лучший Дом Хогвартса, где на протяжении веков учились самые достойные чистокровные волшебники и ведьмы — и, конечно же, поколения рода Принс. Что Северус непременно должен стать Мастером зелий — ибо волшебники и ведьмы рода Принс издавна славились своими талантами в зельеварении. Что только так Северус сможет вернуться в магический мир и стать достойным наследником рода, вернуть ему былое величие и славу.

Отец… Северус предпочитал его не видеть и по-детски наивно мечтал, чтобы тот куда-нибудь исчез и больше не возвращался. Сколько Северус помнил, его родители всегда ругались — а уж после того, как в нем окончательно проснулся магический дар, так и подавно: отец ненавидел магию и все с нею связанное. Тогда мальчик еще не задумывался, как его родители — люди с совершенно разными, даже противоположными ценностями, убеждениями и взглядами на жизнь — оказались вместе, но уже задавался вопросом: почему они с мамой не уйдут от отца, ведь они — маги, а он — маггл? И даже прямо об этом спрашивал — на что мать неизменно отвечала: “Потому что нельзя, Северус. Еще не время”. Тогда она еще надеялась, что дед их примет…

Внезапная загадочная болезнь, свалившая его жену, ничуть не смягчила нрава Тобиаса. Каждый вечер, приходя домой, он начинал ругаться и кричать, грозясь вышвырнуть “клятую ведьму и ее щенка” из дома, нисколько не обращая внимания на безучастное, покорное молчание жены. Иногда, когда он встряхивал ее особенно грубо и резко, Эйлин будто бы просыпалась: пыталась оттолкнуть от себя мужа, огрызалась и оскорбляла в ответ — но уже через пару минут безвольной тряпичной куклой оседала на пол. Тобиас самодовольно выругивался напоследок, но радости его не хватало надолго: ведь следующий день не приносил ничего нового, и жизнь не становилась лучше.

Вскоре отец начал пить, а в доме стало еще меньше еды, и без того скудной. Возвращаясь поздно вечером домой, Тобиас неизменно ругал вначале “злодейку-судьбу”, что свела его с “клятой ведьмой”, которая “даже сына нормального родить не смогла”, что “у всех жены, как жены”, а у него “даже жрать дома нечего”; затем переходил на соседей и товарищей по работе, начальство и, наконец, правительство, а после засыпал там же, где и пил: на кухне за столом или на диване в гостиной. Хуже бывало, когда в Тобиасе Снейпе просыпалось стремление “поучить жену”, и тогда Северус, обычно не рисковавший лишний раз показываться на глаза отцу, выходил вперед, дабы защитить мать. Но многое ли мог противопоставить мальчик 8-9-10 лет взрослому мужчине, даже если этот мальчик — волшебник?

Изредка, впрочем, случалось такое, что Эйлин будто бы сбрасывала с себя на время оковы болезненного колдовского сна — и тогда в семействе Снейпов все становилось совершенно по-другому. Для юного Северуса в такие дни наступал период интенсивной учебы: за оставшееся до Хогвартса время Эйлин стремилась передать сыну все знания и умения, которым обладала сама. Учительницей Эйлин была очень строгой и требовательной, не терпя даже малейшей невнимательности, пренебрежения и лени. Северусу же очень нравилось учиться и узнавать новое о магическом мире и еще больше хотелось обрадовать маму и оправдать ее доверие. Он старательно запоминал все ее объяснения и от корки до корки прочитывал все книги, что давала ему мать, пока сама была занята приготовлением особо сложных зелий и не могла уделить сыну должного внимания, а после демонстрировал усвоенные знания на практике, помогая матери в приготовлении зелий и отвечая на самые разнообразные вопросы.

Иногда, кутаясь в длинную широкую мантию с глубоким капюшоном, Эйлин куда-то уходила, держа в руках небольшой сундучок, в который до этого аккуратно ставила фиалы с уже готовыми зельями. И время до прихода матери — несколько часов, а порой и целый день (или целую ночь) — Северус тоже посвящал чтению книг по самым разнообразным магическим наукам: теории магии, арифмантике, чарам, зельям, гербологии и древним рунам — пытаясь своим, детским еще мозгом уловить многочисленные связи между описываемыми предметами, явлениями и их свойствами и метаморфозами.

Чтобы отец не мешал им заниматься, мама накладывала на него заклинания “Confundo” и “Sopio”: так Тобиас Снейп мирно засыпал на диване в гостиной до самого утра, после чего вновь отправлялся на работу до самого вечера. Но когда Северус поинтересовался у матери, почему “нельзя заколдовать отца насовсем”, то узнал, что за использование непростительного заклинания “Imperium” можно попасть в Азкабан на всю оставшуюся жизнь. “Но ведь можно же уйти!..” — не унимался Северус: им с мамой будет намного лучше вдвоем, ведь они — оба маги. Или, быть может, вообще вернуться в магический мир? И, что удивило тогда мальчика, мать ответила не сразу, будто вопрос ей чем-то не понравился. “Мне больше нет места в магическом мире. Но ты, Северус, пойдешь в Хогвартс и займешь место, которое тебе подобает — как магу и наследнику Принсов”, — сказала она, ясно давая понять, что говорит об этом в первый и последний раз.

Возвращение своей болезни Эйлин чувствовала заранее, и вскоре Северус сам научился различать его приметы: мама становилась более рассеянной и медлительной, замирала, но тут же отмирала — пока еще сама. Это означало, что нужно было заканчивать с приготовлением зелий, убирать рабочее место в подвальной мастерской, сложить обратно там же в шкаф книги по магическим наукам, чтобы они, не дай Моргана, не попали в печь — уж очень не любил отец все, связанное с волшебством — и, наконец, подняться наверх. А на следующее утро Тобиас Снейп, над которым больше не властвовали чары, снова обнаруживал в постели болезненную вялую жену, совершенно равнодушную к окружающему миру, и сына, которого невозможно было добудиться еще в течение суток даже самыми громкими криками.

Первоначально такие периоды, когда мать чувствовала себя достаточно здоровой для того, чтобы не только подняться с постели, но и встать за лабораторный стол и к котлу, случались раз в полтора — два месяца и длились до двух недель. Но, чем дальше, тем реже мать выходила из оцепенения и тем меньше длились эти внезапные вспышки бодрости и живости, а вместе с тем менялось и содержание тайных уроков, которые проводила для Северуса мать.

Нервная, необычайно подвижная и возбужденная, Эйлин постоянно — будто напоминала себе самой — говорила, что времени осталось совсем немного, гораздо меньше, чем она надеялась. Сетовала, что Северус пока слишком маленький для обучения хоть сколько-нибудь серьезным заклинаниям и сложным зачарованным зельям. И, уже обращаясь прямо к сыну, говорила, что он должен выучить все как можно раньше, пока она еще была способна это дать — и давала. Так к общей теории магии, простейшим чарам и зельям добавились Высшая магия и даже основы Темных Искусств — то, что должен был знать волшебник из старинного магического рода. А чтобы мальчик мог не спать ночами и учиться, пока она была способна его учить, мать поила его зельем Бодрости: “У нас, Северус, слишком мало времени, чтобы тратить его впустую”, — говорила она.

Юный Северус старательно повторял карандашом контуры заклинаний, что ему показывала мать, учился проводить и дозировать силу, с большим интересом изучал арифмантику, теорию магии, свойства, способы обработки и теорию взаимодействия ингредиентов для зелий. С охотой присматривал за оставленным на огне зельем, пока матери нужно было куда-то отлучиться, подготавливал ингредиенты и основу для нового зелья или даже сам варил что-нибудь простое — что, как считала мать, было ему по силам. Мальчик не без основания гордился собой: уже на первом курсе он мог бы легко сдать теоретическую часть СОВ по всем изученным предметам.

Опасаясь неуемного любопытства и жажды знаний, которые сама же поощряла в сыне, не желая, чтобы тот навредил себе ненароком, Эйлин потребовала с него клятву. Северус должен был обещать матери, что не будет даже пытаться практиковать преподанные ему заклинания и зелья раньше указанных сроков: какие до 11 лет, какие до 13 и 14 лет, какие до 16 и 17 лет, какие до 21 года, а какие — до того, как примет на себя родовое наследие Принсов. И мальчик дал эту клятву, подтвердив ее своей магией.

Северуса радовало, что мама давала ему больше знаний и доверяла все больше ответственности. Но еще больше расстраивало и пугало, что мама делала это вынужденно, из-за своей болезни — неизлечимой (так сказала сама Эйлин, когда решила, что ее сын уже достаточно взрослый, чтобы услышать подобную горькую правду) и только усугублявшейся с течением времени. И все это время Эйлин продолжала повторять сыну, как важно дождаться поступления в Хогвартс, чтобы вернуться в магический мир; что Северус должен непременно попасть в великий дом Салазара Слизерина — потому что именно там учатся самые достойные волшебники и ведьмы, лучшие из лучших. И мама, разумеется, тоже когда-то училась в Слизерине — как и многие поколения Принсов до нее.

* * *

“Лучшие волшебники и ведьмы учатся в Слизерине” — руководствуясь данной мыслью, Северус Снейп позже расхваливал Дом Змеи перед своей первой и единственной подругой Лили Эванс, нисколько не сомневаясь, что она могла бы там учиться. С Лили он познакомился случайно: предоставленный сам себе, не желая лишний раз попадаться на глаза отцу и слушать родительские ссоры, он предпочитал до самой темноты в одиночестве бродить по улицам, постепенно уходя все дальше от ненавистно-родного Ткацкого тупика, пока не дошел до той части города, что располагалась за рекой. Необычная рыжеволосая девочка, чем-то неуловимо отличавшаяся от других детей на площадке, сразу привлекала его внимание.

Северус помнил, как долго наблюдал за ней, прежде чем решился заговорить: высоко взлетая на детских качелях, она парила в воздухе, словно птица, и солнце играло яркими бликами в ее длинных волосах цвета меди. Внутри нее был словно собственный светильник, и Северуса озарило: эта девочка — ведьма, как и он — волшебник, потому она такая необычная! Лили подняла с земли упавший цветок шиповника, который буквально ожил у нее на ладони, открывая и закрывая лепестки, и Северус, глядя на нее, испытал странное, неведомое доселе волнение. Тело его до самых кончиков пальцев пробрала мелкая внутренняя дрожь, перестали держать ноги, грудь будто сдавило тисками, и стало нечем дышать. И когда к Северусу вновь вернулась способность дышать и говорить, он решился…

Лили была первой за пределами семьи, кому Северус мог и хотел рассказать о магии и магическом мире. Лили, до знакомства с ним даже не подозревавшая о своей сущности ведьмы, с жадностью и интересом слушала обо всем, что он ей рассказывал: о чудесной школе Хогварс и его Домах, о заклинаниях и зельях, диковинных магических существах, о жуткой тюрьме Азкабан и населяющих его дементорах, способных лишить человека души. Пожалуй, это было лучшее лето в жизни Северуса. Последнее лето, когда они с Лили могли быть просто детьми, просто дружить и радоваться жизни, а будущее казалось полным самых радужных и светлых надежд.

“Тебе будет лучше учиться в Слизерине”, — повторял своей подруге Северус год спустя, когда “Хогвартс-Экспресс” нес их навстречу будущему, которое они тогда ожидали с радостью и предвкушением. Кто, как не Лили, уже в неполные 11 лет обещавшая стать сильной ведьмой в будущем, лучшая из лучших, прекраснейшая ведьма на Земле, была достойна учиться в Слизерине? Сейчас подобные наивные мысли из далекого детства зельевар не мог воспринимать иначе, как через призму горького сарказма, нечто абсурдное и самоубийственное в своей основе, сродни тому, что он испытал всего несколько часов назад, узнав о речах Люциуса от девчонки. “Гриффиндор!” — прокричала Шляпа на голове Лили, и Северус тогда впервые ощутил… разочарование? обиду?

Прочитать на флаконе, что перед тобой яд, но все равно выпить его содержимое? Можно было думать, что так на его мать и него самого повлияло проклятие, брошенное напоследок старым лордом Принсом — уж кому, как не Северусу Снейпу, отнюдь не чистокровному, но опытному и сведущему ныне колдуну было знать, сколь коварной и изощренной бывает темная магия.

На мгновение зельевару показалась заманчивой идея считать, что вся его дальнейшая жизнь была предопределена наперед одним лишь проклятием — ибо это снимало весь груз вины и ответственности за совершенные им преступления и принятые решения. Но… внезапно мужчина осознал, что пресловутое “право выбора” — не просто красивая фигура в речах Альбуса Дамблдора, призванная подтолкнуть человека поступить так, как нужно старику. Это выражение самой свободной воли человека, иначе… это просто кукла, марионетка, существующая sub Imperio.

Северус помнил, почему он выбрал Слизерин: хотел порадовать мать и заслужить ее одобрение. Указания и наставления матери, которые он слушал с раннего детства, казались ему естественной и непреложной истиной и не вызывали никаких сомнений. Еще не точка невозврата, но выбор, на годы вперед предопределивший его ближайшее окружение и связанное с ним влияние.

Так, несмотря на то, что Эйлин-некогда-Принс была изгнана из магического мира, знатные чистокровные семьи были в курсе, что у нее родился сын-волшебник по имени Северус; всем было известно, когда он должен был пойти в Хогвартс, и все заранее ожидали, что он поступит именно в Слизерин. В Слизерине юного Северуса сразу же взял под крыло Люциус Малфой, бывший тогда старостой, и лично познакомил нищего полукровку с его одноклассниками — отпрысками знатных чистокровных семей: Эваном Розье, Уильямом Эйвери, Тревором Уилкисом и Малькольмом Мальсибером.

Люциус объяснил, что это, конечно, плохо, что Северус родился полукровкой, но что потеряно еще не все, ибо, во-первых, он все-таки родился волшебником, а во-вторых и в-главных, Северус попал в Слизерин, в правильное окружение, где он еще может стать “настоящим волшебником”. Надо только держаться новых “друзей” и прислушиваться к тому, что они говорят. Северус помнил многократные наставления матери о том, что именно он должен вернуться в магический мир и занять положение, достойное наследника рода Принс, и слова Люциуса падали на благодатную почву, неотвратимо отравляя и разум, и душу.

В стремлении угодить своим одноклассникам — отпрыскам знатных чистокровных семей и будущим Пожирателям Смерти — Северус даже не пытался подвергать их слова сомнению и порицать их жестокие выходки, молчаливо соглашался, механически поддакивал, не замечая, как сам постепенно проникался их разрушительными идеями. Лили видела этот яд, разъедающий его душу, но для Северуса, в отличие от матери или бывшего старосты Люциуса, она не была авторитетом, а ее увещевания воспринимались лишь как досадные, несправедливые упреки. Ей не нравятся Эйвери и Мальсибер, а ему — Поттер и Блэк: то, что последние не использовали темные заклинания в своих эскападах, для Северуса ни разу не служило оправданием. Почему он не должен общаться со своими одноклассниками, тогда как она общается со своими — в том числе, ненавистными мародерами?

Для Лили все гриффиндорцы были по умолчанию хорошими — потому что гриффиндорцы, Поттера-старшего она считала лишь “противным задавакой” и не больше. Она не верила и не хотела верить — даже не допускала мысли о том, что мародеры не просто творили нечто запрещенное буквально под носом у учителей, но злоумышляли против нее лично, особенно Поттер-старший. То, что последний так и не смог осуществить свои грязные намерения — по крайней мере, до поры — было в большей степени случайностью. И в меньшей — заслугой самого Северуса, который не упускал возможности отправить главных мародеров в Больничное крыло — даже если сам оказывался в итоге на соседней койке или был вынужден отрабатывать наказание. Но Лили в ответ лишь назидательно советовала Северусу не лезть не в свое дело и не клеветать почем зря.

Вседозволенность Поттера и Блэка, главных мародеров, приводила Северуса в неистовство, застилавшее разум пеленой ненависти и гнева — особенно когда они спорили на Лили: что Поттер уговорит ее на свидание в Хогсмиде, добьется поцелуя или чего-нибудь еще более грязного и непристойного. И эта ненависть, как и воспоминания о школьных годах, не отпускали Северуса по сей день. Но только теперь зельевар осознал, казалось бы, очевидное: Эйвери, Мальсибер, Уилкис и Розье, его бывшие одноклассники, на тот момент юноши из богатых чистокровных семей, пользовались точно такой же вседозволенностью и безнаказанностью, как Поттер и Блэк. Разница лишь в том, что слизеринцы осторожны, сдержанны и скрытны и не имеют дурной привычки обсуждать свои планы, где попало — в отличие от гриффиндорцев, благодаря чему Северусу удавалось выслеживать мародеров и узнавать об их намерениях.

Что же до Эйвери и Мальсибера, то Мэри МакДональд была лишь одной из немногих известных жертв их выходок: Северус знал о ней, главным образом, от Лили. Не ходило даже слухов о том, чтобы Эйвери и Мальсибер понесли хоть какое-то наказание за свои поступки — как, впрочем, осталась безнаказанной и “шутка” Блэка с Воющей хижиной. Ведь их родители входили в Попечительский совет и, таким образом, на свои средства содержали школу, в том числе частично оплачивая обучение магглорожденных. А Альбус, несмотря на все свои красивые слова о милосердии и справедливости, о том, что в Хогвартсе найдет помощь каждый, несмотря на свое демонстративное презрение к богатству, власти и всяческим регалиям, никогда бы не пошел на прямую ссору с членами Попечительского совета, дабы не лишить школу столь важного источника финансирования. Ибо что значит справедливость для горстки учеников, когда на кону стоит благополучие всей школы?

Лили не знала нужды. Ей повезло родиться в обеспеченной благополучной семье, где родители — что огромная редкость для магглов — были рады дочери-ведьме. В Хогвартсе, как магглорожденная, она училась бесплатно: все семь лет обучения ей оплачивали Попечительский совет и Министерство магии. И как магглорожденной же, ей каждый год выделяли деньги на покупку принадлежностей к школе — немного, но лучше, чем совсем ничего. А все потому, что в Министерстве магии однажды посчитали, что магглорожденным дешевле и проще дать полное магическое образование, чем потом устранять последствия их неконтролируемых и разрушительных стихийных выбросов. И потом, куда мог бы податься магглорожденный-недоучка, не имеющий в магическом мире ни связей, ни денег? Конечно же, на Ночную аллею — ту еще головную боль для Министерства магии и Аврората. А так магглорожденные получали шанс на достойную жизнь в магическом мире, а Министерство магии экономило в перспективе деньги. Тем более, магглорожденных набиралось обычно не слишком много: не более 20 на курс из 100 человек, как это было во времена учебы в Хогвартсе его, Северуса Снейпа.

Иначе обстояло дело с чистокровными и полукровками: обучение в Хогвартсе для них de facto не являлось обязательным (de jure оно не было таковым и для магглорожденных), так как считалось, что всему необходимому их могут научить родители. Также считалось, что, в отличие от магглов, взрослые волшебники и ведьмы, будучи полноправными членами магического сообщества, сами способны позаботиться о достойном обучении своих одаренных детей. Исключения делались лишь для детей авроров и министерских чиновников, а также почетных граждан магической Британии. Тем же Уизли изрядно повезло, что Артур занимал пусть невысокую и, мягко говоря, непрестижную, но все-таки должность в Министерстве магии, что позволило всем их семерым детям получить полноценное образование в Хогвартсе.

В отличие от магглорожденной Лили Эванс и чистокровных детей Уизли, юному полукровке Северусу Снейпу рассчитывать было не на что. Привыкнув к бедности, воспринимая ее как данность, присущую исключительно убогому маггловскому миру, он поначалу даже не подозревал, что мог бы и вовсе не попасть в школу чародейства и волшебства, на которую возлагал столь большие надежды. Лишь после первого года обучения в Хогвартсе мать открыла ему неприятную правду, рассудив, что ее сын уже достаточно взрослый для того, чтобы понять все правильно.

Как оказалось, все эти годы, еще до того, как стало ясно, что от деда Октавиуса помощи ждать бессмысленно, Эйлин, пока была способна это делать, в течение нескольких лет варила на продажу зелья, но вырученных денег не хватало даже на то, чтобы Северус мог доучиться до СОВ. Экономить приходилось на всем, кроме того, что мать считала недопустимым: волшебная палочка и ингредиенты для зелий. Учебники Эйлин отдала сыну свои старые — благо, программа обучения в Хогвартсе не то чтобы совсем не менялась, но шла скорее к упрощению, чем к усложнению. А вот мантии приходилось покупать новые — ехать в школу в обносках с чужого плеча мать считала недопустимым — и сильно на вырост, так чтобы они полностью закрывали ноги: тогда можно было бы обойтись без брюк, ведь их ношение для мальчиков нигде официально не было прописано. Эйлин сетовала: перешивать ее старые мантии на сына, как раньше, уже не выйдет, а через 2-3 года, когда ее мальчик подрастет и раздастся в плечах, придется тратиться и на рубашки, пусть даже под мантией их видно совсем немного.

Мать болела, и это означало, что Северусу теперь самому надлежало позаботиться о своем будущем, если он не хотел лишиться волшебной палочки и пополнить ряды нищих в Косом переулке и Ночной аллее или навсегда остаться в маггловском мире, который юноша с самых ранних лет воспринимал как чуждый и враждебный. Вылететь из Хогвартса, где он впервые в сознательной жизни смог досыта поесть, где даже такая роскошь, как горячая вода, была всегда доступна, не доучившись, лишь по причине отсутствия средств, Северус не хотел. А потому не стал отказываться, когда одноклассники начали предлагать написать для них за деньги реферат, сварить зелье… раз, потом еще раз… пока это не превратилось в рутину. Староста Люциус одобрял сговорчивость и услужливость своего подопечного-полукровки, а последний был только рад стараться, не замечая, как тем самым ставил себя в еще большую зависимость от расположения так называемых “друзей”, или… воспринимал это как должное?

Таким образом, Северус, как он считал тогда, никак не мог бы отказаться от общения со своими одноклассниками-слизеринцами и, тем более, не собирался обсуждать свои мотивы с Лили, заранее уверенный в том, что она просто его не поймет: обязательно начнет жалеть или смеяться, а то и вовсе выговаривать, что он с Эйвери и Мальсибером из-за денег дружит. Как будто в Гриффиндоре было иначе, и в компанию к Поттеру и Блэку все стремились набиться вовсе не потому, что они были из богатых чистокровных семей! Но, внезапно осознал мужчина, если бы он, вместо того, чтобы выслуживаться перед Люциусом, Мальсибером, Эйвери и прочими, нанялся бы в помощники к Спраут, Помфри или Кеттлберну, то Лили прекрасно бы его поняла и уж точно не стала бы осуждать или смеяться.

* * *

К концу своего пятого курса Северус несся в пропасть со скоростью “Хогвартс-Экспресса”. Отношения с Лили портились и становились все более напряженными, пока однажды Северус, униженный перед всеми Поттером и Блэком, не произнес роковое: “Грязнокровка!”. Он совсем не то имел в виду, и если бы Лили не вмешалась, заступаясь за него перед Поттером… но было уже поздно. Лили так и не простила его. “Ты выбрал свой путь, я выбрала свой”, — сказала она тогда и скрылась за портретом, отделявшим вход в общежитие Гриффиндора. Скрылась, как оказалось, навсегда…

После разрыва с Лили даже происшествие с Воющей хижиной накануне, когда Северус, как последний дурак, поддался на провокацию Блэка и в результате оказался обязан жизнью ненавистному Джеймсу Поттеру, стало казаться чем-то незначительным. Следующий, еще более тяжелый удар ждал Северуса по приезде домой: умерла его мать — еще ранней весной, но отец даже не подумал сообщить об этом сыну. Юноша винил себя, что не догадался, не успел, что не был с матерью в последние дни и часы ее жизни, не проводил ее в последний путь. Чистокровная волшебница Эйлин Снейп, урожденная Принс, умерла, всеми брошенная и одинокая; ее похоронили на пустыре за маггловским городишком Коукворт, за кладбищенской оградой, и не было рядом никого, кто бы ее любил, кто бы о ней горевал.

Это у магглов женщины в 40 и даже в 30 лет уже считались старыми, а в 60 уже готовились помирать, но для ведьмы это зрелость, самый расцвет, то время, когда личная сила объединяется с жизненным опытом. А старость у магов может длиться вообще очень долго: та же Гризельда Мэрчбенкс, которой Северус вместе с другими пятикурсниками сдавал практическую часть СОВ и которая, по слухам, принимала экзамен еще у Дамблдора, в свои более чем сотню лет была еще сильной, здоровой и бодрой ведьмой и помирать отнюдь не собиралась. А прежний директор Хогвартса Армандо Диппет? Управление школой он принял, когда ему минуло двести с лишним лет, и окончательно отошел от дел лишь совсем недавно, после чего директором Хогвартса уже официально стал Альбус Дамблдор. Пройдут годы, прежде чем в “Пророке” напишут: “Армандо Диппет, кавалер Ордена Мерлина II степени и бывший директор Хогвартса, скончался в своем доме в возрасте 355 лет в окружении родственников и близких друзей”. Но 43 года?!

Да, мать болела давно, но Северус не предполагал, что болезнь так быстро сведет ее в могилу. Надеялся, что достигнет совершеннолетия и отправит мать на лечение в больницу Св. Мунго. О Мунго он узнал от Лили, а той рассказал кто-то уже в Хогвартсе. Но пока мать была еще способна самостоятельно встать к котлу и наведаться в Лондон, она даже слышать ничего не хотела об “этом притоне для грязнокровок и безродных”, а Северус не задумывался тогда, насколько абсурдно звучали в их положении подобные слова. Когда мать почти совсем перестала вставать, юноша впервые осознал, что необходимо взять дело в свои руки, пока не стало слишком поздно. В Мунго с ним увязалась Лили, с которой он поделился своими планами и размышлениями накануне; Лили даже уговорила поехать с ними своего отца: подросткам опасно путешествовать одним на такие далекие расстояния и, тем более, искать что-то самостоятельно в таком большом городе, как Лондон. Это было за год до той роковой ссоры у озера…

В больнице Северус узнал много нового и весьма неприятного. Оказалось, что, как несовершеннолетний волшебник, он не мог принимать решения и подписывать договоры за свою мать-ведьму, пусть даже та была больна и очевидно недееспособна. Такой договор, по словам принявшего его целителя, необходим, чтобы Эйлин Снейп могла получить лечение в больнице Св. Мунго — потому что только данное учреждение гарантировало надлежащее качество лечения своим пациентам. А еще лечение, тем более длительное, тем более от запущенной болезни, стоило денег — и не малых, но какое это имело значение, когда в сложившихся обстоятельствах Эйлин Снейп не могла получить лечение в принципе? Заодно юноше объяснили, что ему очень повезло и он должен быть благодарен матери, что договор на обучение в Хогвартсе для сына она подписала сразу на все семь лет с возможностью внесения оплаты по частям и включила сына в список тех, кто мог эту плату вносить — иначе Северус еще годом ранее был бы вынужден оставить школу. А вот в том, что “миссис Снейп” отказалась вовремя обратиться к целителям, пока была еще способна это сделать, виновата она сама и только она.

Северус был уверен: если бы отец заботился о матери вместо того, чтобы без конца изводить и третировать, она прожила бы дольше. А Тобиас, словно в подтверждение мыслей сына, неприкрыто радовался смерти своей жены, “противной старой ведьмы”, и в честь этого начал еще больше пить. Ух, как Северус ненавидел тогда своего отца! Ненавидел собственное бессилие и ограничивающие законы, установленные Министерством магии: до 17 лет юные волшебники и ведьмы не имели права колдовать вне Хогвартса — это было всем известно с детства. Но даже если бы Северус Снейп уже достиг совершеннолетия… Министерство магии не только отслеживало колдовство несовершеннолетних магов в магглонаселенных районах, но также расследовало любые подозрительные случаи, где предполагалось использование магии против магглов — все ради соблюдения Статута о Секретности. Северус понимал: к мести, если он хотел отомстить и не отправиться после этого в Азкабан, а достичь всего того, о чем говорила ему мать, следовало подготовиться заранее и самым тщательным образом.

Тобиас видел ненависть в глазах сына, но только посмеивался в ответ — знал: до своего совершеннолетия сын против него ничего предпринять не сможет, а там… выставит, наконец, из дома этого наглого щенка, ведьмино отродье — о чем он самодовольно заявлял в лицо сыну. Тобиас был уверен: закон тут полностью на его стороне — но, будучи человеком недалекого ума, ничуть не задумывался о том, что имел дело не просто с трудным и неблагодарный подростком, по недоразумению оказавшимся его сыном, а с почти взрослым магом, к тому же, настроенным враждебно.

* * *

Тобиас Снейп умер, когда Северус учился уже на седьмом курсе. Умер совершенно глупой и нелепой смертью, в которой не было замешано ни грана магии. Просто после работы зашел в местный бар, где выпил и повздорил с приятелями, затем пошел домой да, видимо, по дороге где-то оступился и неудачно упал: зимой, когда на улицы опускается мороз, оно не мудрено. А на следующее утро фабричные рабочие случайно обнаружили на улице тело своего товарища: к тому времени мужчина был безнадежно мертв. Тобиас Снейп не был известной и значимой фигурой в Коукворте. Для всех, кто хоть сколько-нибудь его знал, было очевидно, что умер он от естественных причин, а потому похоронили его быстро и без лишнего шума, а там и забыли.

Кто-то мог бы сказать, что возмездие свершилось, а раз так, то нужно отпустить былые обиды, оставить в прошлом свои предубеждения и начать строить свою жизнь заново, ни на кого не оглядываясь — ибо те, на кого следовало бы оглядываться, уже в могиле. Но Северус Снейп чувствовал лишь горечь и разочарование — словно пришел на пустое пепелище, где сгорели его последние надежды. Впрочем, так и не состоявшаяся месть отцу, которую он даже не успел толком спланировать, к тому времени уже мало занимала мысли молодого мага.

Сейчас, будучи уже давно взрослым человеком, вынужденным половину своей жизни расплачиваться за совершенные в юности ошибки, Северус пытался сам себе ответить на вопрос: зачем он вообще пошел тогда в Пожиратели Смерти? Пошел добровольно, пусть и не без влияния Люциуса и своих бывших одноклассников. Ради удовлетворения своих амбиций? жажды признания? новых знаний? цели в жизни? Пожалуй, все вместе. И если быть честным перед самим собой, это был не худший этап в его жизни — во всяком случае, начало.

Во-первых, не без протекции Люциуса (о чем тот неустанно напоминал впоследствии) Северуса признали “подающим надежды” и вместе с другими такими же новичками отправили на практику к Антонину Долохову, в прошлом выпускнику Дурмстранга, где преподавание боевой магии, равно как и Темных Искусств, по-прежнему оставалось на высоком уровне — в отличие от Хогвартса. Во многом именно благодаря достаточно жестким тренировкам у Антонина Северус достиг того мастерства в искусстве магических дуэлей, которым мог похвастаться и по сей день.

Во-вторых и в-главных, Северуса определили в помощники к Августу Руквуду и Альберту Эйвери. Основная задача молодого Пожирателя-полукровки, еще в Хогвартсе известного своими зельеварческими талантами, сводилась к тому, чтобы обеспечивать боевиков Темного Лорда необходимыми зельями, однако группа Руквуда и Эйвери-старшего, и по сей день составлявших интеллектуальный костяк гвардии Темного Лорда, занималась, прежде всего, научными разработками. Именно под их руководством Северус познакомился с основами артефакторики, целительства и менталистики, и научился различать, разбирать и составлять тонкие магические плетения — знания, оказавшиеся полезными и впоследствии, уже на службе у Альбуса Дамблдора, великого светлого мага.

Сейчас мужчина понимал: Руквуд и Эйвери-старший его использовали, скидывая на него рутинную работу; знаниями делились — но не потому, что видели в нем потенциал ученого-мага, а потому, что его, Северуса, представил им Люциус Малфой, чистокровный родовой маг и уважаемый член Внутреннего круга Темного Лорда, и все они находились в одной лодке. Но тогда молодой волшебник только радовался, что получил доступ к уникальным знаниям, научной литературе и оборудованию — на что никак не мог бы рассчитывать в иных обстоятельствах; более того, ему даже позволили заниматься в свободное время собственными исследованиями и пользоваться для этого ресурсами базы.

Северус по праву гордился собой: за время своей недолгой службы Темному Лорду в период Первой магической войны, использовав и усовершенствовав свои старые, еще школьных лет наработки, он написал и защитил диссертацию “О совместном магическом действии асфоделя, луноцвета и лунника серебряного в зельях дурманящих и целебных”, став таким образом самым молодым Мастером зелий за всю историю магической Британии. А ведь были еще и “неофициальные” разработки: заклинания, зелья, яды и противоядия, проклятия и контрзаклятия — “для личного пользования”, для “своих”, которым Северус посвящал большую часть времени.

Другим приятным бонусом стали деньги — полновесные золотые галлеоны, настоящее богатство для нищего полукровки, который только в Хогвартсе смог впервые сытно и вкусно поесть. Не то чтобы Северус считал богатство и положение в обществе главными приоритетами в жизни, но ему пришлось убедиться достаточно рано: с деньгами любой человек — хоть маг, хоть маггл — мог гораздо больше, чем без денег. Когда не надо было больше платить за обучение и экономить на всем, чем только можно, а за работу платили уже не жалкие кнаты или скромные сикли, Северус впервые смог позволить себе прилично одеться и, самое главное, приобрести несколько не самых редких, но полезных книг, позволявших заниматься самообразованием, пополнять и совершенствовать свои познания в самых разных областях магии без необходимости лишний раз выпрашивать разрешение на пользование фамильной библиотекой у Малфоев, Эйвери и, особенно, Лестранжей или Розье.

Но было кое-что другое… Лили… на седьмом курсе она начала встречаться с Джеймсом Поттером. Издалека наблюдая, как они всюду ходили, держась за руки, Северус, сам того не замечая, преисполнялся не только ненавистью к Поттеру, “золотому мальчику”, которому все и всегда доставалось просто так, gratis, но и стремлением доказать “любимой” девушке, как глубоко она ошибалась, выбрав яркую блестящую обертку. Сейчас, оглядываясь назад, Северус предельно ясно понимал: Лили никогда бы не вышла замуж за Пожирателя Смерти по доброй воле. Она прямо говорила: ей отвратительно то, что делали и говорили Эйвери и Мальсибер; она их боялась и не понимала, как Северус мог с ними дружить. Он же тогда, 20 лет назад, совсем ее не слышал; видел в ней не самостоятельную личность со своими собственными чувствами, убеждениями и интересами, но всего лишь “меньшую подругу”, которую однажды “облагодетельствовал” тем, что привел в магический мир; “примитивную самку”, которая по умолчанию ищет “богатого и сильного самца”. В последнем Северуса активно убеждали одноклассники-слизеринцы и, особенно, старший знакомый Люциус Малфой — наследники знатных чистокровных семей, где браки традиционно заключались по династическим, прежде всего, соображениям, во главе которых стояли те самые богатство, сила и влияние.

* * *

Выпросить милость для матери в обмен на ребенка? Устранить чужими руками более удачливого соперника и его потомство, забрав вожделенную женщину себе, наплевав и растоптав ее чувства? “Ты отвратителен!” — позже скажет Альбус, глядя на молодого зельевара и Пожирателя Смерти с глубочайшим презрением. Это был отрезвляющий взгляд со стороны, горькое лекарство от порочных иллюзий.

После того, как Хогвартс остался позади и Северус принял Метку и поступил на службу к Темному Лорду, и вплоть до того, как Трелони произнесла свое роковое пророчество, Северус не то чтобы на время забыл о Лили — скорее, намеренно о ней не вспоминал. Они не встречались ни по разные стороны баррикад (Северуса не брали в рейды), ни просто где-нибудь в Косом переулке, ни даже в ненавистном и одновременно родном Коукворте. Северус все время работал, работал, работал… варил зелья для Ближнего круга, изучал литературу, проводил исследования, писал диссертацию… Когда последняя была уже написана и разослана уважаемым ученым-зельеварам и алхимикам в магической Британии и за ее пределами, на Северуса обратил внимание Темный Лорд, решивший, что ему не помешал бы свой шпион в Хогвартсе. Северус заранее не хотел связываться ни с преподаванием, ни, тем более, с деканством, особенно в школе, где многие помнили его еще учеником, но Темный Лорд был не той фигурой, которой можно было бы возражать открыто.

В те годы в Хогвартсе многие пожилые сотрудники постепенно уходили на покой, и им на смену приходили молодые: когда Северус поступил на первый курс, им представили Поппи Помфри, новую школьную целительницу; на третьем курсе Аргус Филч сменил Аполлиона Прингла на должности завхоза; на пятом курсе новым библиотекарем стала Ирма Пинс. В период с 1982-го по 1985-й годы в Хогвартс пришли Аврора Синистра, Септима Вектор, Батшеда Бабблинг и Квиринус Квиррелл, ставшие преподавателями астрономии, арифмантики, древних рун и маггловедения соответственно. Но еще раньше, зимой 1980/1981-го годов все обсуждали неизбежную отставку Горация Слагхорна — преподавателя зельеварения и декана Слизерина, занимавшего свои должности уже более пятидесяти лет.

Слагхорн вел переписку со многими своими бывшими учениками — членами своего знаменитого “Клуба Слизней”. Это был привилегированный элитный кружок, куда, за редкими исключениями, старый декан Слизерина брал юношей и девушек из наиболее богатых и влиятельных чистокровных семей. В “Клубе Слизней” собирались популярные, амбициозные и целеустремленные молодые волшебники и ведьмы, которые уже в ближайшем будущем могли бы сделать себе успешную общественную, политическую или спортивную карьеру, войти в другую, возможно, еще более влиятельную магическую семью и многое другое — иными словами, те, в кого не нужно было много вкладываться, чтобы поспособствовать их успехам. Слагхорну немногого стоило свести подходящее знакомство, замолвить словечко за нужного человека — чтобы потом всю жизнь получать по почте или лично в руки свои любимые засахаренные ананасы, дорогие вина или билеты с лучшими местами на квиддичные матчи; чтобы по “просьбе” “дорогого учителя” на работу взяли рекомендованных им людей или предоставили последним выгодные знакомства и дополнительную протекцию.

Впоследствии, после Первой магической войны, закончившейся падением Темного Лорда и, особенно, после возвращения последнего, Слагхорн будет всячески отрицать свою причастность к Пожирателям Смерти. Тем не менее, именно его бывшие ученики и члены “Клуба Слизней” составляли Ближний круг Темного Лорда в годы Первой магической войны: Рабан Лестранж и его сыновья Рудольфус и Рабастан, Альберт Эйвери и его сын Уильям, Эрнест Розье и его сын Эван, Фалько Розье и его сын Фулькран, Торквил Нотт, Люциус Малфой, Август Руквуд. Одним из последних, в 1979-м году, был принят Регулюс Блэк, таинственным образом исчезнувший всего несколько месяцев спустя. Феликс Розье, сын Фулькрана и внук Фалько, поступил в Хогвартс в 1980-м году, оказавшись таким образом среди последних студентов Горация Слагхорна и первых студентов Северуса Снейпа в качестве декана Слизерина. И именно из переписки Горация Слагхорна с бывшими ученикам и старыми друзьями — прежде всего, Абраксасом и Люциусом Малфоями, Рабаном Лестранжем и Альбертом Эйвери, а также Фалько и Эрнестом Розье — стало известно о предстоящей отставке старого декана Слизерина, который “уже давно собирался на покой”. А еще о том, что в Хогвартс на должность преподавателя прорицаний собирается пробоваться некая Сивилла Трелони, называющая себя праправнучкой знаменитой провидицы Кассандры Ваблатской.

Способность к прорицаниям считалась очень редким даром даже среди магов, а потому прорицания не преподавались в Хогвартсе даже как предмет по выбору. Астрологию, которой, как считалось, на базовом уровне способны овладеть все волшебники и ведьмы, изучали в общем курсе астрономии — обязательного для СОВ предмета, гадание на рунах — соответственно, на курсе древних рун. Особенно скептически настроены по отношению к прорицаниям, считая получаемые с их помощью прогнозы слишком туманным и неточными, были нынешний директор Хогвартса Альбус Дамблдор и его бывшая ученица, а впоследствии правая рука, преподавательница трансфигурации и декан Гриффиндора Минерва МакГонагалл. Именно поэтому, как полагал Руквуд, Трелони приписала себе родство с Кассандрой Ваблатской — чтобы Дамблдор хотя бы рассмотрел ее кандидатуру. Эйвери-старший же, которому тоже было известно о задании Северуса, заметил, что это очень хорошо, что Дамблдор согласился встретиться с кандидаткой не в Хогвартсе, а в Хогсмиде, в баре “Кабанья голова”, пользовавшемся дурной репутацией среди местных жителей: в неформальной обстановке, да еще в таком месте у Северуса будет намного больше шансов не только встретиться с директором Хогвартса, но заставить себя выслушать.

Что ж, Северус “справился” — причем так, как не ожидал вообще никто. Почему он тогда сразу побежал к Темному Лорду донести услышанную часть пророчества? Потому что ожидал, что за столь ценные сведения Темный Лорд должен был его наградить, закрыв глаза на проваленное исходное задание? А что о провале Темный Лорд узнал бы так или иначе, Северус ничуть не сомневался. И Темный Лорд действительно его наградил, введя в Ближний круг и поставив таким образом вровень с Малфоями, Эйвери, Лестранжами, Розье и прочими представителями старинных чистокровных семей, на которых молодой волшебник-зельевар еще с первого курса Хогвартса привык смотреть снизу вверх. Северус был горд собой: казалось, почти свершилось то, к чему он так долго стремился, то, что еще в детстве завещала ему мать. И, пока не стало слишком поздно, он нисколько не задумывался о том, что то проклятое пророчество могло коснуться Лили — и не только.

Зельевар пытался быть честным с самим собой: несмотря на всю его отстраненность и замкнутость исключительно на своей работе, он знал, что происходило во внешнем мире, что творили его “товарищи по цеху”. Он читал в “Пророке” о домах с оставленной над ними Темной Меткой и убитых семьях. Он слышал, как другие Пожиратели прославляли вслух “победы” над очередными “грязнокровками и магглолюбцами” и с предвкушением рассуждали о том, что уже в скором времени правительство Багнолд падет вместе с “этим жалким Министерством магии”, остатки Ордена Феникса будут добиты, и благодаря Темному Лорду восстановится “естественный порядок”, где вся власть отныне будет принадлежать им — старинным чистокровным семьям, магию которых никто более не посмеет ограничивать всякими дурацкими запретами. И также слышал, как немногие иные между собою шептались о том, что Темный Лорд в последнее время стал слишком одержим идеями собственной исключительности, силы и бессмертия, а потому начал сомневаться в лояльности даже преданнейших своих сторонников: каждый, кого Темный Лорд оставлял для приватной беседы, рисковал лишиться жизни и, что много хуже, навлечь гнев Наследника Слизерина на всю свою семью.

Иными словами, рассуждал Северус, если бы он только дал труд себе задуматься о последствиях своего поступка — еще до того, как совершил его, но только лишь намеревался — то легко бы смог предсказать, что Темный Лорд поспешил бы устранить угрозу собственной власти в зародыше, пока младенец еще мал и не вошел в силу. Не нужно было обладать пророческим даром, чтобы предвидеть, что Темный Лорд не пощадил бы ни самого младенца, ни, тем более, его мать и отца, ни тех, кто по несчастливой случайности оказался бы рядом — как вместе с другими Пожирателями делал уже не раз просто забавы ради, чтобы в очередной раз показать магическому миру, кого надо бояться, за кем сила, и что будет с каждым несогласным и просто неугодным. Но тогда Северус малодушно предпочел обо всем этом не думать — подобно тому, как еще в годы учебы в Хогвартсе точно так же бездумно поддакивал старосте Люциусу и своим одноклассникам, когда те называли магглорожденных “грязнокровками” и “паразитами, крадущими магию”, “от которых необходимо очистить мир”, с умным видом рассуждали о том, что Министерство магии, позволившее поднять головы всяким магглолюбцам, грязнокровкам предателям крови, окончательно себя изжило, а потому нужно присоединяться к Темному Лорду — чтобы вместе с ним стать сотворцами истории и привести чистокровных к победе, и просто глумливо смеялись, вспоминая, как “пошутили” над кем-нибудь из магглорожденных — и, естественно, не попались.

“Ты отвратителен!” — эти слова эхом звучали в голове зельевара с той памятной встречи на холме. Тогда его обличал Дамблдор, теперь же Северус обличал сам себя — за то, что был и продолжал оставаться вплоть до нынешнего дня слепым и глухим идиотом, не замечавшим очевидного, и в погоне за ложными надеждами предал все, что было ему дорого: Лили — дважды — и самого себя…

* * *

Северус устало сел на кровать и шумно выдохнул. Руки его мелко дрожали, и сердце бешено колотилось в груди. От выступившего пота рубашка прилипла к телу — мужчина не заметил, когда в комнате стало так жарко, и воздуха как будто перестало хватать. Дрожащими, негнущимися пальцами зельевар расстегнул на рубашке пуговицы у воротника и манжет. Поднялся с кровати и, опираясь о стены и письменный стол, приблизился к окну. Отдернул занавеску и, кое-как справившись со шпингалетом, распахнул окно.

Ночная прохлада приятно освежала. Опираясь о подоконник, Северус медленно и глубоко дышал, вглядываясь в ночную мглу. Убывающая луна, то и дело скрывавшаяся за облаками, едва освещала улицу. Крыши многочисленных домов и высокие трубы заводов были почти неразличимы на фоне темного ночного неба, но сейчас зельевар был этому только рад: тьма набрасывала на окружающий мир покрывало забвения и дарила хотя бы на время покой.

Северус не любил этот город, не любил этот мир, но особенно не любил Ткацкий тупик — место, даже у магглов считавшееся “дном”, образом разложения, безнадежности и нищеты. Место, где он вырос и куда был вынужден возвращаться вновь и вновь. Место, всегда напоминавшее о том, что он чужой в магическом мире, “неполноценный” волшебник.

Дрожь в руках снова дала о себе знать, едва не заставив мужчину потерять равновесие. Запоздалые побочные эффекты “Cruciatus”? От внезапно пронзившей боли в ребрах Северус скривился и, резко развернувшись, прижался спиной к стене. Девчонка его не долечила, неправильно применив “Επισκέυω”?

“Исключено”, — мысленно ответил Северус сам себе: если от травмы можно вылечить с помощью “Επισκέυω”, то последствия будут заметны сразу же — как при успешном применении заклинания, так и при неудаче. Разумеется, при условии, что пациент находится в сознании. Значит, все-таки “Cruciatus”. В любом случае, это была бы слишком глупая смерть — вывалиться из окна; глупая и бессмысленная особенно сейчас, когда столько всего стояло на кону...

Спускаясь в подвал за дополнительной порцией “Παρακλήσις ιατρούσα”, Снейп в очередной раз задумался о том, насколько он мог бы доверять Лапиной: сейчас ему было бы намного проще, сидя на кровати, подождать, пока девчонка принесет нужное зелье, чем, стиснув зубы и опираясь о стены, самому спускаться по лестницам. Тем более, девчонка и так уже знала, кто он.

“Παρακλήσις ιατρούσα” не только снимало судороги, боль и мышечные спазмы, но проясняло разум, и теперь Северус себя хвалил, что даже в мыслях не успел принять столь глупого решения: ошибок в его жизни и без Лапиной хватало с избытком. Девчонку лучше выставить из дома как можно скорее, чтобы избежать лишней опасности для них обоих — события вчерашней ночи это ясно показали. Но даже если девчонка по какой-то причине еще у него задержится… давать ей доступ в лабораторию? Да ни за что!

Впрочем, если Лапина задержится… вероятно, следует оставить небольшой запас полезных зелий в доступном для нее месте, пояснив, что есть что — на крайний случай: если бы девчонка тогда заранее знала, какие зелья следовало ему давать, то он восстановился бы намного быстрее и не страдал бы сейчас от пост-эффектов “Cruciatus”. Потому что, если от последствий применения темной магии можно вылечить, это необходимо сделать как можно скорее, пока те самые последствия еще не стали необратимыми — уж кому, как не Северусу Снейпу, опытному в Темных Искусствах магу, было об этом знать. И лучше быть обязанным девчонке, чем составить однажды компанию Лонгботтомам в отделении для неизлечимых магических недугов. Хотя... мрачно подумал Северус, Темным Лорд скорее превратит его в дементора или инфери, чем прикажет Люциусу доставить его в Мунго.

* * *

“Παρακλήσις ιατρούσα” притупляло эмоции, сохраняя бодрость тела и духа — то, в чем Северус нуждался сейчас больше всего. Эта мысль была особенно ему неприятна, но оттого еще более важно было обдумать ее до конца.

Питер Петтигрю… Хвост… крыса и предатель, не заслуживавший ничего, кроме ненависти и презрения. Жалкое ничтожество, приспособленец, с самого начала искавший себе сильных покровителей, готовый подхалимничать, наушничать и унижаться — что угодно, лишь бы обеспечить себе веселое и комфортное существование или хотя бы сохранить жизнь. Северус не знал, действовал ли Петтигрю когда-либо по собственной инициативе, но если полагать, что действовал, то это всегда приводило к беде, каждый раз большей: в конце шестого курса его видели вблизи общежития Слизерина, а на седьмом курсе Лили стала внезапно встречаться с Поттером, которого прежде на дух не переносила; спустя четыре года Петтигрю точно так же внезапно появился среди Пожирателей Смерти — и тут же исчез — но месяцем позже Лили погибла; наконец, Петтигрю сам разыскал и возродил Темного Лорда, возвращению которого радовалась разве что фанатично одержимая им Беллатриса Лестранж.

Но был ли он сам, Северус Снейп, хоть в чем-то лучше? Сейчас, скрупулезно перебирая крупицы своей памяти, мужчина неожиданно для себя самого увидел в другом свете не только собственные поступки, но и окружавшие его обстоятельства. То, что, казалось, легко можно было бы узреть, если захотеть, если проявить чуть больше внимательности и здравого смысла — но что от него словно было скрыто чарами незаметности, которые упали лишь совсем недавно.

Северус пытался рассуждать беспристрастно: в школьные годы он точно так же пресмыкался и позволял себя использовать в тщетной надежде заслужить уважение и расположение со стороны богатых чистокровных одноклассников, которые — сейчас он видел это отчетливо — никогда не собирались признавать его за равного. “Дружба” между ними существовала только на словах и только в воображении Северуса: ни Малькольм Мальсибер, ни Уильям Эйвери, ни Тревор Уилкис, ни Эван Розье никогда не называли его своим другом, но лишь позволяли находиться в своей компании — и только потому, что так сказал староста Люциус, который с самого распределения взял нищего первокурсника Снейпа под свое крыло.

В юности Северус гордился тем, что в одиночку противостоял мародерам, что был способен дать им отпор — в отличие от других ботаников-одиночек, которых задирали Поттер и Блэк. Но сейчас задумался: а много ли пользы принесла ему в итоге эта ложная гордость? Вряд ли бы мародеры выбирали его постоянной мишенью для своих нападок, если бы в Слизерине нашелся кто-то, готовый вступиться за нищего полукровку Снейпа: Петтигрю, хоть тот и был полным ничтожеством, никто не решался задирать — потому что знали: за крысу сразу же встанут горой Поттер и Блэк, а следом за ними и весь Гриффиндор.

Те же Эйвери и Мальсибер предпочитали “цели” попроще: одиночек или магглорожденных и полукровок, которые не успели обзавестись в Хогвартсе влиятельными друзьями и покровителями. Все в школе знали, что Эйвери и Мальсибер сделали что-то с Мэри МакДональд, одноклассницей и подругой Лили, но разбирательства, как такового, не случилось: слово старосты имело вес лишь в том случае, если этот староста происходил из богатой и влиятельной чистокровной семьи. Слагхорн разве что слегка пожурил Эйвери и Мальсибера, что об их неблаговидном поступке стало широко известно за пределами Слизерина. Как и не было разбирательства после истории с оборотнем и Дракучей ивой для Поттера и Блэка.

Северус понимал, что сам повел себя, как дурак, поведясь на провокацию Блэка, но его до сих пор возмущала тогдашняя позиция руководства Хогватса, которое предпочло в который раз закрыть глаза на очередную “шалость” мародеров (“ведь ничего же не случилось”), а ему, Северусу, заткнуть рот, объявив Джеймса Поттера героем. И дело здесь было не только в том, что это была личная инициатива директора — в обход всех законов притащить оборотня в школу, инициатива, о которой не следовало знать широкой общественности, но и примитивно в деньгах.

Поттеры, Блэки, Малфои, Лестранжи, Розье, Лонгботтомы, Фоули, МакМилланы и прочие не только платили непосредственно за обучение своих детей в Хогвартсе, но и, как члены Попечительского совета, вносили значительный вклад в счет обеспечения школы. Министерство, в свою очередь, оплачивало обучение магглорожденных и детей собственных сотрудников, но это была лишь малая часть по сравнению с тем, что давал Попечительский совет. Руководство Хогвартса просто не хотело лишаться главных своих благодетелей, а потому позволяло их отпрыскам… слишком многое: так было при Диппете, то же продолжилось при Дамблдоре, так продолжалось и поныне, и Северус теперь тоже был частью этой порочной системы.

В любом случае, единственным человеком, кто был тогда хоть как-то обеспокоен его судьбой, оставалась Лили — и Северус ее предал; Эйвери же, Мальсиберу, Уилкису и Розье не было до него никакого дела. Сейчас Северус не удивился бы, если бы его так называемые “друзья” тогда, вдруг узнав, что он собрался выслеживать оборотня, вместо того, чтобы остановить его, стали бы делать ставки на то, переживет ли он это столкновение и останется ли после в школе. Случись что с ним, они бы, вероятно, даже не заметили: нашелся бы другой талантливый, но нищий идиот с амбициями, который писал бы для них за деньги эссе и варил бы зелья.

Более того, предположил Северус, подсознательно он, вероятно, никогда не доверял своим одноклассникам-слизеринцам: никому из них он не говорил о болезни своей матери — только Лили — и никогда не просил о помощи. Но тогда, в юности, он не обратил на этот факт никакого внимания и с упорством, достойным лучшего применения, уже вступив в Пожиратели Смерти, продолжал доказывать свою значимость тем же, по сути, людям. В итоге он защитил диссертацию, став самым молодым Мастером зелий в истории магической Британии, ценой предательства вошел в Ближний круг — но так и остался для всех нищим полукровкой и сыном изгнанницы.

Если подумать, продолжал размышлять зельевар, то основное различие между ним и Петтигрю заключалось в том, что последний с самого начала знал свое место в жизни и никогда не метил высоко, но целенаправленно искал и находил себе влиятельных и сильных покровителей, которые могли бы обеспечить ему сносное существование. И предавал Петтигрю тоже целенаправленно, полностью осознавая, что именно он совершал в конкретный момент. Северус же, как ему казалось теперь, шел за ложными надеждами и миражами, наивно полагая, что еще немного — и он достигнет цели. Вот только глупость и недальновидность были в системе ценностей зельевара грехами ничуть не более простительными, чем осознанное и прямое предательство.

Дурак и слепец! Подобно слабоумному гриффиндорцу, он шел… куда-то, не разбирая дороги, не задумываясь о последствиях своих поступков, позволяя управлять собой буквально всем — от шавки Блэка до Темного Лорда с Дамблдором — и своими же руками разрушал все, что имел, что было ему дорого когда-то. Не потому ли старик сказал однажды, что его, Северуса Снейпа, возможно, изначально распределили неправильно?

* * *

Если рассуждать беспристрастно, Северус не мог сказать, что Люциус его предал: они не были друзьями, они не доверяли друг другу и не относились равноуважительно. Люциус просто использовал его — как знакомого зельевара, коллегу по цеху и главу Дома, где учился его единственный сын и наследник. А что он, Северус? До последнего позволял себя очаровывать ложным надеждам? Потому что Люциус, хоть и не был ему другом, но не был также посторонним, чужим человеком, вторым после матери человеком, оказавшим колоссальное влияние на него, Северуса Снейпа. И потому горькая правда, которую он случайно узнал благодаря девчонке — правда, которая всегда была перед его глазами, но которую он не желал увидеть — оказалась для него столь болезненным и весьма неприятным ударом?

Именно Люциус, будучи старостой, учеником из богатой и влиятельной чистокровной семьи Малфоев, принял под свое покровительство нищего первокурсника и полукровку Снейпа, сына изгнанницы. Люциус первый же тогда упомянул, что его отец был знаком с матерью Северуса — когда та принадлежала еще к роду Принс. Люциус говорил те же вещи, что и мать, определив круг общения и жизненные ценности Северуса на годы вперед. Позже именно Люциус Малфой рекомендовал только выпустившегося из Хогвартса Северуса Снейпа Темному Лорду и Ближнему кругу как талантливого зельевара, который мог быть полезен Организации, несмотря на свое “недостаточно чистокровное происхождение”. И Люциус же был единственный из Пожирателей, кто после Первой магической войны, оставшись на свободе, продолжил с Северусом общение.

Знакомство с Люциусом одобряла мать, уверяя сына, что тот на правильном пути. Мать говорила, что если бы судьба отнеслась к ней благосклонно, то Северус непременно бы родился в достойной чистокровной семье; что в иных обстоятельствах Люциус мог бы стать ему братом, а не просто знакомым и старшим товарищем по учебе. Что если он, Северус, будет слушать наследника Малфоев и всегда его держаться, то сможет в дальнейшем обзавестись другими полезными знакомствами и войти в высшее магическое общество — чтобы занять то положение, которое волшебник крови Принс должен занимать с рождения. Что Северус непременно должен этого добиться…

Однако, как показала жизнь, мечтам и желаниям матери не суждено было сбыться. Эйлин Снейп, урожденная Принс, умерла весной 1976-го года. Осенью 1982-го года скончался ее отец, старый лорд Октавиус Принс. У древнего чистокровного рода не осталось ни наследников, ни главы. О смерти деда Северус узнал, опять же, от Люциуса, который прислал своему бывшему школьному протеже соответствующие номера “Ежедневного Пророка”, “Еженедельника магической Британии” и даже “Министерского вестника” с заранее подчеркнутыми в них заметками.

В сопроводительном письме Люциус прямо говорил, что он, Северус Снейп — единственный прямой потомок и ближайший кровный родич покойного лорда Принса, и намекал, что со стороны Северуса будет не просто глупостью, но преступлением против собственного рода не попытаться принять его наследие и стать Главой. Сейчас зельевар не был уверен, что тогдашний наследник Малфоев над ним не смеялся, что Люциус не знал заранее, чем все закончится, но сам… неужели после всего, что случилось, после гибели Лили, он продолжал наивно надеяться и верить, что все прежние его чаяния и устремления не были напрасны? Что он еще может на что-то там претендовать и стать равным чистокровной знати? Иначе Северус не мог объяснить, почему, едва выкроив свободное время, он тогда помчался в “Гринготтс” с прытью немногим меньше, чем когда почти двумя годами ранее доносил Темному Лорду о пророчестве Трелони.

Гоблины встретили Северуса более чем прохладно — как любого нищеброда, который не мог позволить себе открыть в их банке счет — но с завещанием “последнего лорда Принса” ознакомиться позволили. “Своей последней волей, будучи в здравом уме и твердой памяти”, дед объявлял, что “поелику достойных наследников и продолжателей рода у него не осталось”, “все движимое имущество рода Принс, а именно золото и артефакты, хранящиеся в банке “Гринготтс” в сейфах…”, “надлежало разделить в равных долях между чистокровными семьями, на протяжении последних трех веков через кровь и браки роднившихся с домом Принс”. Далее перечислялись эти семьи: Розье, Селвин, Берк, Фоули, Гроссмонт, Бладуорт, Сейр, Моркотт и Морхавен.

Дед уточнял, что если ветви указанных домов пресекутся на землях Британии и Ирландии — тогда и только тогда надлежало разыскать “достойных потомков” среди ветвей указанных семей, проживающих на континенте. И что ни кната из состояния Принсов, ни пыли с земли Принсов не должно достаться некоему Уаллаху Аберкромби.

Родовой особняк Моркант в Корнуолле вместе с прилегающим землями и находящимся на них движимым и недвижимым имуществом, “включая библиотеку, мастерские и Святилище рода с Алтарем и Источником”, старый лорд Принс завещал тому из указанных выше наследников, “кто сможет открыть родовой особняк Принсов, принять наследие Принсов и возродить род Принсов в его былой славе”.

Ниже стояли подпись и дата: 9-е января 1960-го года. Северус почувствовал тогда горькую иронию в том, что завещание было составлено именно в день его рождения, но при этом ни он сам, ни его мать не были упомянуты среди наследников — словно лорд Принс вообще забыл о том, что у него была дочь, даже если не знал, что та ждала ребенка.

Северус уже был наслышан о том, что непокорных отпрысков в старых чистокровных семьях было принято наказывать лишением наследства — особенно когда дело касалось брака. Но также слышал и о том, что когда роду грозило вымирание, для возможных прямых потомков, пусть даже “недостаточно чистокровных”, оставались лазейки, специальные условия, при которых те могли принять наследие и продолжить род своего знатного предка. А потому казалось разумным уточнить у гоблинов, было ли данное завещание единственным, не переписывал ли лорд Октавиус Принс его позднее.

Северус уже тогда начинал предчувствовать, но еще не осознавал до конца заранее, что ничем хорошим этот визит в банк закончиться для него не мог, и он только зря (уже в который раз) послушал Люциуса. Ехидно скалясь, гоблины сообщили молодому зельевару-полукровке, что копия, с которой он имел возможность ознакомиться, содержала основной текст единственного завещания, составленного лордом Октавиусом Принсом при жизни, но что позже последний лорд Принс сделал к завещанию важное дополнение, с которым “мистер Снейп”, “как лицо заинтересованное”, также имел право ознакомиться.

Северусу принесли еще один пергамент — более короткий, но, как положено, скрепленный и заверенный печатями банка “Гринготтс”, дабы каждый, кому это было позволено, мог удостовериться, что перед ним подлинник, а не подделка: гоблины отчаянно дорожили своей репутацией надежных посредников, независимых и неподкупных дельцов. Верхняя строка, записанная с виду обычными чернилами, гласила:

“9-е января 1968-го года. Я, лорд Октавиус Домиций Принс, последний из древнего рода Принс, оглашаю мою последнюю волю Главы рода…”

А дальше… зельевар не был готов поверить своим глазам: простые, пусть и подкрашенные чернила могли выцвести, но не побуреть со временем — если только вместо них не использовалась кровь. Северус не мог сказать, что превосходно разбирался в тонкостях родовой магии, которую практиковали старые чистокровные семьи, но ему было достаточно некоторых общих знаний, полученных при изучении Темных Искусств, чтобы понять уникальность документа, временно оказавшегося в его руках.

Клятва, записанная на пергаменте кровавым пером, запечатанная на крови и магии рода — чистокровные родовые маги, слышал Северус, к подобному способу волеизъявления прибегали крайне неохотно: ибо ни один волшебник в здравом уме не хотел рисковать магией и благополучием своего рода. Поговаривали, что именно с нарушением такой клятвы, которую по недомыслию то ли сочли исполненной, то ли вообще забыли, была ранее связана репутация многочисленного рода Уизли как “предателей крови”, которые еще в начале века по неизвестной причине лишились не только почти всего своего состояния, но и родового особняка. И к клятве именно на магии и крови рода прибег лорд Принс, написав свои последние строки:

“Проклинаю! Проклинаю! Проклинаю!

Мою бывшую дочь Эйлин, отреченную от рода, вместе с потомством ее, нынешним и будущим, на веки вечные проклинаю!

Никогда не вернуться ей в род! Ни семени ее, с грязной кровью смешавшемуся, не прикоснуться вовек к наследию Принсов!

Проклинаю! Проклинаю! Проклинаю!”

Северус не помнил, как после этого оказался на улице, а затем переместился домой в Ткацкий тупик. На душе было скверно — словно он вновь повстречался с дементорами, которые выели в нем огромную дыру: хуже, будто бы разорванным на части, он чувствовал себя только после известия о гибели Лили годом ранее.

Он так и не рассказал Люциусу, чем закончился его визит в “Гринготтс” — впрочем, Люциус и не спрашивал. И в Моркант, родовое гнездо Принсов, где он бывал лишь однажды в детстве, Северус больше никогда не пытался попасть — слишком дорого ему приходилось платить за любопытство в течение своей, недолгой пока жизни.