Мальцева! (гет)

— Алиса.

Она живёт через квартал от тебя; чёрт возьми, это и вправду смешно — столько времени заблуждался, столько времени был почему-то совершенно уверен в собственной правоте.

Из автобуса на той остановке вышли только вы двое, и она быстро взглянула тебя — лукаво и искоса, вынула из своей причёски что-то вроде то ли заколки, то ли шпильки — ты никогда не разбирался во всех этих женских штучках, — и светлые волосы тут же рассыпались по плечам, спутанные и растрёпанные. Опять запахло яблочным шампунем; пара прядок упала на лицо, и Алиса мотнула головой, силясь их убрать, затем коротким раздражённым жестом заправила за ухо особенно непослушную...

Взгляд ты отвёл стремительно — со скоростью реакции, достойной хорошего сапёра.

— Алиса...

По дороге вы говорили о чём-то ненужном и малозначительном — ты с трудом даже можешь вспомнить, о чём конкретно. Она смеялась, опять поправляла волосы, жестикулировала живо и часто; ты держался от неё на порядочном расстоянии, то и дело сосредоточенно принимаясь разглядывать носки собственных туфель. Мальчик-супермен смущённо переминался с ноги на ногу где-то в уголке твоего сознания; робел, ноготь кусал, а вторую руку упрямо держал почему-то за спиной — кажется, сжимал в ней что-то вроде плюшевого мишки.

— Алиса.

Вы стоите у её подъезда. Крыльцо — пять ступенек, — открытая дверь.

Она зайдёт — и ты не увидишь её больше. Думаешь об этом даже со странным каким-то облегчением; но это не сейчас ещё, не совсем сейчас.

Ты должен всё-таки сказать.

***

А в кинофильмах хирурги — такие высокие, уверенные, широкоплечие, неколебимые, словно айсберги, в своих белых халатах; а у тебя костюм помялся, на рукаве пиджака какое-то неизвестного происхождения пятно, да и исхудал ты в последнее время — поесть забывал постоянно.

Она смотрит на тебя недоуменно-вопросительно, часто хлопая накрашенными сверх всякой меры ресницами; чувствует, что хочешь сказать что-то важное — но не знает, что именно. Кусает едва заметно нижнюю губу; напряжена слегка — но не напугана, совсем нет.

А вот голос у тебя ничего. И вправду — спокойный, ровный, чуточку глухой. Потренироваться — и мог бы Бэтмена озвучивать.

— Алиса, я не знаю, что случилось у вас с Кириллом Калугиным, но должен тебе сказать, что на выпускном произошло кое-что...

— С Калугиным? — она перебивает тебя поспешно, и взгляд её ныряет внезапно куда-то вниз. — Так мы расстались же. Две недели назад ещё, вы... не знаете?

Упрёк ещё в голосе такой. Тоже недоуменный. Будто ты не знаешь, что в стране новый президент. Или чему равен квадрат гипотенузы.

— На выпускной вечер Кирилл тайно пронёс алкогольный напиток, а также упаковку некоторых таблеток, — ты продолжаешь упрямо: супермены с мысли не сбиваются. — Разумеется, это был наш недосмотр как учителей — мы должны были заметить и отобрать. Но увы. Кирилл смешал алкоголь и таблетки, ему стало плохо, пришлось вызвать скорую. Мне недавно звонили — угрозы для жизни нет, но некоторое время придётся провести в больнице.

Всё звучит так просто, коротко и незамысловато; даже дико, что за такими простыми словами — тот вымученно-яростный взгляд, скрюченная фигура, стоящая на коленях перед унитазом, прижатая к грудине ладонь с растопыренными пальцами, тревожные завывания сирены в ночи, щуплый силуэт исторички, стоящей рядом с койкой в салоне машины. И чего, собственно, было... бояться?

Мальцева по-прежнему прячет взгляд, стоит, опустив голову, и ты видишь только её макушку, светлые волосы, в которых играют блики утреннего солнца; так, впрочем, наверное, и лучше — зачем тебе видеть сейчас её глаза? Она поднимает лицо через пару секунд — и ты окончательно убеждаешься, что незачем, совсем незачем.

Они вопиюще... спокойны. Ты уж мечешься мыслями туда-сюда, как зверушка в клетке, думаешь судорожно о том, что будешь делать, когда она опять заплачет, как будешь спасаться и её спасать; а в глазах её зелёных, внимательных — ни слезинки, и даже какое-то хлёсткое, больное...

Равнодушие. Кажется, это так должно называться.

— Ну так, — Мальцева пожимает хрупкими плечами, — чего ж вы хотите. Обдолбался.

Обдолбался — с девичьих губок срывается легко, без единой запинки, так отрывисто-грохочуще, будто пулемётная очередь; мальчик-супермен озирается недоуменно — будто не может разобраться, кого тут и от кого нужно спасать. И из-за спины его доносится какой-то глухой стук — плюшевый мишка шлёпнулся, кажется, на пол.

— Об... долбался? — а вот ты в этом слове путаешься, блуждаешь, словно в незнакомом городе, язык заплетается как-то неловко. — То есть он... употреблял такие вещества? — Странно; в учительской частенько обсуждали учеников с вредными пристрастиями — и имя Кирилла Калугина не упоминалось ни разу.

Она не обязана, конечно, тебе на такой вопрос отвечать, тем более сейчас; могла бы промолчать — и ты бы всё понял. Но Алиса только рукой машет беззаботно:

— Да нет, что вы, так-то он спортсмен, обычно не пил даже. Но вот после расставания со мной... расстроился сильно, видать. Я же его сама бросила, — она вроде бы и вздыхает — но вот только уголки розоватых губ как-то нехорошо, неправильно дёргаются, на секунду приподнимаясь вверх.

— Сама бросила? — ты сдвигаешь брови; не твоё дело, конечно, не должен был такое спрашивать — не успел себя одёрнуть.

— Ну да, — она уходит голосом вниз, сплетает тонкие пальцы в замок — и смотрит на них как-то растерянно; а потом прибавляет тихо, совсем тихо:

— А вы... вы правда не знали, да?

И не возьмут тебя с такой реакцией ни в сапёры, ни в супермены, да и никуда, в общем-то, не возьмут: опомниться не успеваешь даже — а она делает вдруг шаг вперёд, прижимается к тебе порывисто, обвивая тонкими руками твою шею, и целует — отчаянно, но по-девичьи легко, одними губами. Мальчик-супермен смотрит на это, открыв рот, забыв даже об упавшем мишке; ты не успеваешь ответить, не успеваешь ничего понять даже — Алиса отстраняется уже, смотрит на тебя в упор лукавыми блестящими глазами; на губах остаётся странный коктейль из вкусов — пепси-кола, жвачка, сигареты, и алкоголя какой-то привкус смутный, незаметный почти, даже и не поймёшь, есть или нет...

— Мальцева! — а она уже, отвернувшись, бросается вверх по ступенькам. Бетонное основание крыльца словно отделяет мир воздушных девочек с равнодушными глазами от мира добрых львов и грозных бегемотов; она озирается на секунду, бросает на тебя беглый взгляд через плечо, будто маня за собой — но ты стоишь на месте.

— Мальцева! — кричишь возмущённо-вопросительно; сам не можешь понять — какого ждёшь сейчас от неё ответа, да и вообще чего ждёшь, чёрт возьми?..

Ступенек всего пять — она уже на верхней; бежит к распахнутой двери подъезда — осталась пара шагов; на пороге застывает на секунду, схватившись за дверной косяк, чуть пошатнувшись на высоких и тонких каблуках.

— Мальцева!

И ты вдруг думаешь, что идёт ей всё-таки это платье. Такая взрослая, такая строгая в нём — хоть и тонкая, лёгкая, невесомая; она стоит в дверном проёме, и солнечные лучи обнимают её фигуру, и ты рассматриваешь её зачем-то так внимательно, пристально, будто никогда не видел раньше. Мальчик внутри вздыхает коротко и разочарованно; снимает суперменский плащ, чтобы не запачкать, аккуратно вешает себе на плечо и опускается на корточки в поисках плюшевого мишки.

Время собирать игрушки.

А в глаза тебе, двумя лучистыми зайчиками отражаясь от крупных серёжек в ушах Алисы, отчаянно светит солнце.