Invictus (гет)

— Люмос.

Я повыше натягиваю одеяло и закрываю глаза... Затем снова открываю. Я ведь не заставлю его исчезнуть, притворившись, будто его здесь нет.

— Где мы? — раздается ещё один голос. Его обладатель явно нервничает, и целое мгновение я пытаюсь сообразить, кто это...

Внезапно до меня доходит.

Как он посмел?! Как. Он. Посмел?!

Если он вытащит тебя из постели, то легче тебе от этого точно не станет.

Я сажусь.

— С Рождеством, Драко, — говорит его отец.

Никогда не видела, чтобы маленький засранец выглядел таким удивлённым.

— Грейнджер? Но, отец, ты же сказал, что Тёмный Ло…

— Мисс Грейнджер уже выполнила свой долг перед Тёмным Лордом — не так ли, мисс Грейнджер?

С чего это вдруг он решил быть вежливым?

Впившись пальцами в одеяло, я медленно киваю, надеясь, что должна была кивнуть.

— А теперь, — продолжает он, так же нарочито растягивая слова, — пришло время, чтобы мисс Грейнджер выполнила свой долг перед нами.

О господи. Что он имеет в виду?

Не хочу знать — и в особенности после ухмылки Малфоя-маладшего.

— Я рад, что тебе нравится твой подарок, — произносит старший Малфой. — Потому что мисс Грейнджер, к моему величайшему сожалению, не оценила в должной степени тот, что ты ей послал.

— Подарок?

Он — Люциус Малфой, напоминаю я себе, хотя довольно странно называть его так в присутствии его сына, стоящего рядом, — указывает на подушку, из-за которой виднеется голова Живоглота. Малфой — младший — начинает смеяться.

— Этот кот? Она взяла его с собой в постель?!

Ну и что тут такого? Им не понять, что значит заботиться о другом живом существе! И всё же… Я почти жалею, что так поступила, потому что чувствую себя сейчас довольно глупо.

Я стараюсь этого не показать.

Старший — Люциус — Малфой пожимает плечами.

— Драко, сколько раз я тебе говорил, что магглы не придерживаются тех же правил гигиены, что и мы? Надеюсь, ты избавишься от животного, пока меня не будет?

— Да, отец.

Я кладу руку на скрюченное тельце. Не то чтобы я смогла бы их остановить…

— Не знаю, почему это так тебя волнует, Грейнджер, — скалится Малфой. — Я думаю, что сделал тебе одолжение. Этот кот был настолько тупым, что едва ли признал бы твою кровь, даже если бы она была свежей, а не…

— Несомненно, — вставляет его отец.

Я не свожу с него глаз.

Получается, ты приказал убить Живоглота, чтобы он не почувствовал мою кровь в порошке… И я не должна была об этом узнать, верно? Ты внушил мне мысль, будто сделал это забавы ради, а ты… Ты ведь это подразумевал, когда говорил о мизерном шансе определения личности “донора”?

Хотя то, что я теперь понимаю мотивы, не делает его поступок менее жестоким.

Сунув руку в карман, он достаёт оттуда круглый серебристый предмет и, сжав его большим и указательным пальцем, пялится на…

Часы. Всего лишь часы, как у профессора Дамблдора.

Он переводит взгляд на меня, и на его губах расползается ленивая усмешка. Затем он смотрит на сына.

— Хорошо. Теперь я ненадолго вас оставлю, чтобы вы могли возобновить знакомство. Мне бы не хотелось, скажем так, подавлять вас своим присутствием... Драко, веди себя хорошо.

Малфой ухмыляется.

— А я должен?

— Пока да. Мисс Грейнджер…

— Да? — отвечаю я как можно спокойней. Учитывая происходящее, это непросто, и, наверное, он что-то такое улавливает, потому как приподнимает бровь.

— Вам не следует грубить старшим, — произносит он назидательным тоном.

Я стискиваю зубы. Какого чёрта он так себя ведёт в присутствии Хорька?!

— Да, мистер Малфой, — говорю я, чувствуя, как щёки заливает предательский румянец.

— Славная девочка. Надеюсь, нет нужды напоминать вам о нашем вчерашнем соглашении?

О том, как ты пообещал убить кого-то из моих родителей, если я не буду паинькой? Как я вообще могла об этом забыть?!

— Полагаю, что нет, — продолжает он. — Соглашение начнёт действовать с момента моего возвращения.

То есть…

— Не сейчас?

— Вы меня слышали, мисс. Не раньше, чем я вернусь.

— Д-да, мистер Малфой.

По крайней мере, я надеюсь, что правильно его поняла.

На миг он задерживает на мне взгляд, затем поворачивается к сыну и, улыбнувшись ему, дизаппарирует.

Оставшись вдвоём, мы с Малфоем пялимся друг на друга.

Довольно необычно видеть его не в чёрной школьной мантии, а в тёмно-зелёной. Не бархатной, как на прошлогоднем Рождественском балу — так странно сознавать, что это было всего лишь год назад! — но из тонкой дорогой шерсти и с вышитыми манжетами, которая в полной мере свидетельствует о богатстве и привилегированном статусе владельца. И перчатки на его руках — чёрные, идеально скроенные тонкие перчатки, — совсем как у его отца. Мне трудно сопоставить этот образ маленького лорда с тем вздорным мальчишкой, с которым мне приходилось воевать на уроках зельеварения...

Хотя его поведение не изменилось ни на йоту.

— Что это было? — спрашивает он.

Дёрнув плечом, я отвечаю:

— Почему бы тебе не спросить у своего отца?

— Я спрашиваю у тебя, Грейнджер!

— Разве он ничего тебе не сказал? А я-то думала, у него нет от тебя секретов…

На бледных скулах вспыхивает румянец. Малфой достаёт палочку, и на мгновение я уверена, что он запустит в меня проклятием, но он всего лишь ухмыляется.

— Вы только посмотрите! У меня есть палочка, а у тебя нет. Догадываешься, что это означает?

Это значит, мелькает безумная мысль, что у меня есть шанс отсюда выбраться.

Если бы мне удалось завладеть его палочкой и захватить его в качестве заложника, то я смогла бы заставить его отца принести мне рабочий порт-ключ.

Я изо всех сил стараюсь, чтобы даже тень зародившейся идеи не отразилась у меня на лице. Конечно, Люциус Малфой заметил бы её тотчас же, но Хорёк слишком занят смакованием своего мнимого превосходства.

— Это означает, что ты должна мне во всём подчиняться, поняла?

Забавно, но твой отец говорил обратное.

Я одариваю его самым презрительным взглядом, на который только способна.

— Драко Малфой, ты трус и негодяй. Я никогда тебя не боялась и теперь не собираюсь!

— А ты не что иное, как грязная тупая магглокровка!

— О, палки и камни, Малфой!

— Что?!

Детсадовская дразнилка. Мне бы не следовало опускаться до его уровня, но после недель выживания, проведённых в обществе его отца, так приятно побыть мелочной! Мне как будто снова девять, и я показываю нос несносной корове Элизе, которая считала себя лучше только потому, что папа подарил ей пони.

И я нараспев декламирую:

— Палки и камни кости сломают, но слова никогда меня не ранят!*

Однако Малфой лишь смеётся.

— Слова никогда тебя не ранят? Только тупые магглы могут так думать! — Он начинает вертеть палочку между пальцами, становясь до странности похожим на своего отца. — А теперь, Грейнджер, почему бы тебе не захлопнуть свой грязный рот и не выбраться из кровати?

Ах, как оригинально. Что отец, что сын…

Не совсем.

— Ну и ладно, — говорю я и опускаю ноги на пол.

Поднявшись, я торопливо привожу в порядок постель — не хочу, чтобы его отец насмехался после того как вернётся.

— Матерь-тьма, Грейнджер! Что с тобой произошло?!

Полагаю, Малфой спрашивает о шраме на левой щеке, которого он не заметил прежде. Или том, на предплечье, прикрытом сейчас сползшим рукавом. Или о тех двух, на ногах, оставшихся после второго дня... Или тех нескольких шрамах на сердце, невидимых, но гораздо более глубоких.

— А ты как думаешь, Малфой? — огрызаюсь я. — Увеселительное путешествие к морю?

Он глупо моргает.

Малфой так ничего и не понял. Он в полной мере перенял надменное позёрство своего отца, но всё, что было сказано им в школе, было просто словами, попыткой казаться более значимым, чем он есть на самом деле... Как если бы стоящая за этим жестокая реальность оставалась за гранью его понимания.

Вообще-то этот факт не должен меня удивлять. В конце концов, Малфой не мог видеть тестралов.

Я мотаю головой.

— Только не говори мне, будто ты не знал, что меня ждёт, после того как отправил сюда.

Он скрещивает руки на груди.

— Да, Грейнджер, полагаю, что знал. И даже больше, предугадал, что Потти и Вислый станут бегать по школе, обвиняя во всём меня. Профессора Амбридж весьма расстроила их выходка, особенно после того как обнаружилось, что ты банально сбежала, не выдержав предэкзаменационного напряжения.

— Я… что?!

— И это неудивительно, — скалится он. — Я всегда подозревал, что в тебе нет ничего от настоящей ведьмы.

— Ах ты, мерзкий маленький…

— Не перебивай меня, Грейнджер, иначе никогда не узнаешь, что происходило в школе за время твоего отсутствия. Тебе ведь хотелось бы узнать, не так ли?

Господи, да. У Малфоя язык как помело, так что он, возможно, и в самом деле проболтается.

— Дай угадаю, — говорю я с презрением. — Амбридж пыталась уволить Хагрида, потому что думает, будто флобберчерви опасны, “Пророк” поливал грязью Гарри, а маму Рона подкосила неизвестная науке болезнь?

Раньше Хорёк непременно ухватился бы за возможность исправить меня, но теперь он просто ухмыляется.

— Ты точно не хочешь это слышать? Но раз уж ты об этом заговорила… Я не видел никого из Уизелов в поезде — и Поттера, кстати, тоже. Ещё подумал, куда это они могли запропаститься?

Во рту у меня пересыхает.

— Должно быть, они решили остаться на каникулах в школе.

— Их также не было за завтраком, а ведь Уизелы никогда не пропускают кормёжку и едят так, словно дома живут впроголодь. Хочешь знать, что я думаю по этому поводу?

Не особенно.

Понизив голос, он продолжает:

— Я думаю, что они не выдержали давления и сбежали… Совсем как ты.

Совсем как я…

Нет.

— Ты лжёшь.

— Уверена?

Нет. Хорёк мог всё это выдумать — но мог и сказать правду. За этими стенами может происходить что угодно.

— А впрочем, вероятно, ты права, — говорит он. — Вероятно, Вислому стыдно показаться на глаза после грандиозного провала в прошлом квиддичном матче. Я видел его на тренировке — воистину жалкое зрелище, а играл он хуже некуда, хоть я и не думал, что это возможно.

— Рон стоит десятерых таких как ты, Малфой!

— Ах, мы обиделись? Нам нравится малыш Ронни?

— Конечно, он мне нравится! Рон один из моих лучших друзей!

Малфой корчит рожу.

— Вы, гриффиндорцы, теперь это так называете?

Таращусь на него в недоумении. Что за… Внезапно до меня доходит, и я отчаянно краснею — не знаю почему.

Его лицо оживляется.

— О, скажи мне, Грейнджер, — выдыхает он, — Ронни лижется лучше, чем играет в квиддич? А его квоффл уже побывал в твоих воротах?

— Фу, мерзость! — прожигаю его яростным взглядом. — И с чего это вдруг тебя интересует сексуальная жизнь Рона?!

— Мне плевать и на тебя, и на твоих дружков, Грейнджер! — выкрикивает Малфой. — Я только задаюсь вопросом, как вам, таким честным и благородным, не претит каждый год выигрывать Кубок школы благодаря Дамблдору, который считает, что солнце светит из поттеровской задницы?!

— Это неправда! Профессор Дамблдор честен всегда и во всём!

— Разве? Это мы выиграли Кубок на первом курсе, а он забрал у нас победу на глазах у всей школы, прямо во время праздника! Это, по-твоему, честно?!

Признаться, я никогда об этом не думала в таком ключе… С другой стороны, Малфой не был в плену у Дьявольских силков, и ему не надо было сражаться с гигантскими волшебными шахматами.

— В этом году всё будет по-другому, — говорит он с неприкрытым злорадством. — В прошлом месяце мы бы разбили Гриффиндор в пух и прах, если бы не поразительная везучесть Поттера, но теперь, когда он больше не в команде, остальные точно это сделают. Кубок будет наш!

Он ведёт себя так, словно мы вернулись в Хогвартс.

Господи, если бы так оно и было!

— Малфой, — говорю я, обводя многозначительным взглядом окружающие нас стены. — Неужели ты думаешь, будто мне есть дело до какого-то дурацкого соревнования?

Какое-то мгновение Малфой смотрит на меня, после чего начинает смеяться.

— О, я и забыл, что ты этого не увидишь!

Меня пробирает дрожь.

Как… ну как он может говорить подобные вещи? В школе мы постоянно цапались, это правда, но я даже не предполагала, что он настолько меня ненавидит.

— Ты права, Грейнджер, — произносит он, широко ухмыляясь. — Речь не о квиддиче, а о победах и поражениях. И ты уже проиграла.

Глаза туманят подступающие слёзы… Не в силах этого скрыть, я разворачиваюсь и почти бегом направляюсь в ванную.

— Ты не можешь так просто уйти, тупая грязнокровка! — орёт он мне вдогонку.

Я его игнорирую, и тогда за моей спиной раздаётся громкий треск, напоминающий ружейный выстрел. Прямо возле уха пролетает что-то горячее, едва не подпалившее мне волосы.

Резко поворачиваюсь к Малфою.

— Я же сказал тебе… — начинает он.

— Только трусы нападают на тех, кто не может себя защитить! Трусы и негодяи вроде тебя, Малфой! И ещё, — добавляю я мстительно, — тебе бы стоило наконец-то выучить это заклинание. У тебя ведь был целый год, чтобы практиковаться!

Он застывает с открытым ртом, а я, воспользовавшись моментом, влетаю в ванную и захлопываю дверь.

Боже, это было так глупо! Так по-идиотски глупо! За каким лешим мне понадобилось его провоцировать?!

За таким, что он тупой мерзавец!

Пытаясь выровнять дыхание, я хватаюсь за раковину.

Я не заплачу. Не заплачу.

Плещу в лицо холодной водой.

Прошу тебя, Господи, скажи, что он соврал насчёт Гарри и Рона!

Но что если пропала не только я? Что если кто-то из моих друзей точно так же томится в подземелье?

Ты сойдёшь с ума, если будешь об этом думать.

Чего они, вероятно, и добиваются.

— Тебе лучше выйти, Грейнджер! — кричит Малфой через дверь. — Моему отцу не понравится, если он застанет тебя прячущейся в ванной!

Хорёк прав. Я торопливо умываюсь, обдумывая дальнейшие действия.

Л-люциус Малфой явно не хотел, чтобы я пресмыкалась перед его сыном...

В таком случае ты должна попробовать.

Ни за что!

Но в этом-то и суть, верно? Как я могу не воспользоваться подвернувшейся возможностью и не выпустить накопившееся за эти недели отчаяние, и злость, и безнадёжность… Он должен был об этом догадаться, но, тем не менее, фактически позволил мне… Наверное, я чего-то не понимаю.

Он хочет убедиться, что ты его ненавидишь так же сильно, как и прежде.

Но если ему всё еще нужно контролировать вектор Хагалаза, то не проще ли было бы устроить, чтобы моя ненависть не находила выхода — и чтобы в конце концов я обратила её против себя самой вместо того, чтобы сопротивляться?

Если только он не планирует вернуться к вашему “соглашению”, которое пока ещё не действует.

Боже, хоть бы я ошибалась!

И… что мне теперь делать? Может, если я буду вести себя по-человечески и хотя бы попытаюсь достучаться до Малфоя, постараюсь пробиться сквозь оболочку злого равнодушия… Возможно, у всего этого появится смысл.

Но, что важнее, мне нужно отсюда выбраться, чтобы помочь друзьям. И я не знаю, сколько ещё осталось времени до его возвращения.

Я распахиваю дверь — и едва удерживаюсь от крика. Прямо на пороге стоит Малфой.

— Испугалась? — спрашивает он с ухмылкой.

— Нет.

— Ты действительно тупая или притворяешься?

Не собираясь поддаваться на провокацию, делаю глубокий вдох.

— Выходи давай, — говорит он, отступая на пару шагов. — А то я уже начал подумывать, чтобы раcпылить твоего кота без тебя.

Живоглот...

Хоть бы я смогла его защитить! Каждый раз, когда я об этом думаю, у меня сжимается сердце.

— Малфой?..

— Что?

Смотрю на него умоляюще.

— Позволь мне.

Он хохочет.

— Тебе что?

— Позволь мне самой распылить Живоглота. Прошу тебя. Что бы ты чувствовал на моём месте, если бы это случилось с твоей совой?

— Я бы заставил отца купить мне другую. И почему я должен оказывать тебе услугу после всего, что ты мне тут наговорила?

— Слушай, ты понятия не имеешь, каково это — провести взаперти целых три недели...

— Чуть больше, чем три, Грейнджер. Забыла, как надо считать?

Нет, идиот, просто у меня нет возможности узнавать, какое сегодня число!

Я не дам ему себя вывести.

— На самом деле я не хотела тебя оскорбить, Малфой, — говорю я как можно мягче. — Просто это место, оно…

— Да ну? А что тебя заставляло быть тупой коровой в школе?

Гермиона, сохраняй спокойствие.

Но что толку? Всё, что ему нужно, — это всласть надо мной поиздеваться. Он такой же, как и его отец, но даже тот иногда позволяет мне просто разговаривать с ним… в какой-то мере.

— Так ты говоришь, Грейнджер, что если я разрешу тебе распылить твоего кота, ты извинишься?

Наши взгляды встречаются.

— Раз ты этого хочешь, то да.

Малфой скрещивает руки.

— И ты извинишься за то, что напала на меня прошлым летом в поезде?

Я киваю. Что угодно, лишь бы он согласился.

— И за оплеуху на третьем курсе?

Хорёк и это помнит? Ну надо же, приятно.

— Да.

Он ухмыляется.

— Я должен был это услышать. Великая и непогрешимая грязнокровка Грейнджер признаёт, что была неправа!

— Я не хотела, Малфой, правда не хотела.

— Так докажи.

Пытаюсь придать лицу соответствующее виноватое выражение.

— Мне жаль, Малфой. Прости, что я постоянно с тобой ругалась. Прости, что напала на тебя в поезде и что ударила тебя на третьем курсе...

…чего ты, несомненно, заслужил.

— И ты так больше не будешь?

— Нет.

— Ты действительно жалкая, тупая корова, Грейнджер.

Его слова задевают меня за живое.

А чего ты ожидала от слизеринца?

— Пусть так, — говорю я. — Можно я теперь распылю моего кота?

Малфой пожимает плечами.

— Ну раз ты настаиваешь…

Он подаёт мне палочку, я протягиваю руку, чтобы взять… и в последнее мгновение он, смеясь, выхватывает её обратно.

— Ха, Грейнджер, неужели ты думала, что я настолько тупой?!

Именно так я и думала... Хотя попробовать стоило.

Я безмолвно наблюдаю за тем, как Малфой подходит к кровати, берёт Живоглота за задние лапы и начинает легонько раскачивать, словно собирается зашвырнуть его в центр комнаты.

— Но ты продолжай меня умолять, Грейнджер, — скалится он. — Это так тебе идёт!

Держи карман шире, придурок. Пора переходить к плану Б.

— Хочешь знать, как сдохла твоя животина?

Нет. Но я не собираюсь в этом признаваться, тем более что мне нужно как-то его отвлечь.

— Жаль, что ты не видела, — Малфой продолжает изгаляться. — Это было незабываемое зрелище... Я даже подумал, что он выблюет свои кишки.

Не хочу слышать. Почему он просто не покончит со всем этим?

— Он перепутал временно трансфигурированное Вспарывающее зелье со сливками. Знаешь, Грейнджер, если бы я решил взять с собой в постель животное, я бы выбрал кого-нибудь поумнее.

— Что исключает из этого списка Панси Паркинсон, верно?

Его лицо покрывается красными пятнами.

— Не доводи меня, Грейнджер! — рычит он. — Я думал, мой отец научил тебя уважению!

— Твой отец…

Я замолкаю.

Не хочу обсуждать его — ни с Малфоем, ни с кем-либо ещё.

— Кот стащил твой язык?** Хотя нет, он ведь сдох!

— Да неужели? Ну и сколько раз ты должен об этом прокричать, прежде чем закончишь дело? Или ты не способен даже на простейшие Исчезательные чары?

— Не провоцируй меня, Грейнджер, иначе я покажу тебе, на какие чары я способен! Тем более, у нас ещё есть время, пока не вернулся мой отец!

На это мне нечего ответить.

Я смотрю, как Малфой мнётся, принимая нужную позицию, вытирает палочку об рукав, сглатывает, несколько раз взмахивает палочкой, снова сглатывает… Наконец-то открывает рот и произносит:

— Эванеско!

В этот момент я на него набрасываюсь, но Малфой успевает среагировать.

— ИМПЕДИМЕНТА!

Выпущенное им заклинание швыряет меня на пол.

— Неплохая попытка, Грейнджер, но ты была недостаточно проворна. Петрификус Тоталус.

Мои мышцы мгновенно каменеют, и я с трудом подавляю надвигающийся приступ паники. Я знаю, что чувствует подвергшийся действию этого заклинания, и знаю, что могу дышать, несмотря на то, что не могу контролировать своё тело... Уставившись в облицованный плиткой потолок, я стараюсь не думать о том, что теперь абсолютно беспомощна.

— Эванеско, — повторяет Малфой. — Эванеско!

Да ладно, Хорёк, это же так просто! Тебе ведь даже не надо целиться.

Ему требуется пять или шесть попыток, чтобы заклинание сработало.

Прощай, мой чудесный, замечательный котик...

Я слышу, что Малфой направляется ко мне. В отличие от шагов его отца, эхом отражающихся от каменных стен, его шаги звучат глухо, почти вкрадчиво.

Малфой садится на принесённый стул и, глядя сверху вниз, начинает меня рассматривать.

— Сказать, что я с тобой за это сделаю? — спрашивает он тихо. — Или предпочитаешь узнать опытным путём?

Я не боюсь его — тем более, если он не способен наколдовать простое Эванеско!

Его взгляд медленно скользит по мне вверх-вниз. Есть в нём что-то такое, что заставляет меня внутренне поёжиться. Смесь ненависти и… не знаю.

Весьма похоже на то, как его отец смотрит на меня иногда.

— Жаль, что ты настолько уродлива, — говорит он. — Дурацкие лохматые космы, дурацкие кроличьи зубы, дурацкое грязнокровное тело…

Мне действительно не хочется это слушать.

— Конечно, если бы ты захотела попробовать оборотное зелье, происходящее стало бы намного интереснее… И ты захочешь, не так ли? Потому что с этой самой секунды ты будешь делать то, что я тебе прикажу.

Выражение его лица… то, как блестят его глаза… Он… Он не похож на того, прежнего Малфоя, которого я знала в Хогвартсе.

В то же время в школе у меня всегда была палочка наготове. И я никогда не оставалась с ним наедине.

— Фините Инкантатем.

Думаю, засранец предпочитает дразнить меня, наблюдая за моей реакцией.

Я сажусь и разминаю онемевшие конечности, избегая смотреть Малфою в глаза. Затем отодвигаюсь, чтобы оказаться от него подальше.

— Оставайся на месте, Грейнджер!

Вместо того, чтобы послушаться, я отодвигаюсь ещё на несколько дюймов — просто чтобы продемонстрировать, что чихать я хотела на его приказы.

Малфой вскидывает палочку.

— Это так ты меня слушаешь?! Я ведь сказал, что сделаю с тобой всё, что только захочу!

— Ты не сможешь, — отвечаю ему.

— Смогу!

— Не можешь. Твой отец сказал, что нет.

Малфой смеётся.

— Мой отец сказал: “Пока нет”. Улавливаешь разницу?!

— Всё равно не сможешь.

— Что?

— Я ведь грязнокровка, помнишь? Грязное существо второго сорта, к которому страшно прикоснуться?

Он поднимается и неспешно обходит меня по кругу, чтобы остановиться прямо за моей спиной.

Наверняка брал уроки запугивания у своего папаши.

— Так утверждает мой отец. И он прав, Грейнджер. Ты — ничто, тупая бесполезная грязнокровка! Однако с оборотным… — я практически чувствую его ухмылку, — моё отношение к тебе может быть менее предвзятым... Может, для тебя это станет сюрпризом, но я не повторяю как попугай все отцовские наставления, что, бесспорно, должно тебе понравиться.

Малфой возвращается на прежнее место, и в это время я набрасываюсь на него, хватая за ноги. Он теряет равновесие и с негодующим воплем растягивается на полу. Я успеваю откатиться в сторону и, вцепившись в его правую руку, пытаюсь выдрать из неё палочку.

— Нет, Грейнджер, нет!

Он хватает меня за талию и оттаскивает от себя, так что мне приходится выпустить его запястье. Я валюсь на спину и почти сразу же снова пытаюсь дотянуться до выпавшей из его руки палочки, однако Малфой проворно отбрасывает её как можно дальше. Я пытаюсь извернуться и пнуть его как следует, и тогда он всем телом наваливается сверху и прижимает меня к полу.

Оказывается, тощий Хорёк намного сильнее, чем выглядит.

— Так и не сдалась, верно? Ну и что бы ты потом делала с этой палочкой?

— Включи воображение, Малфой, — конечно, если оно у тебя есть.

Вообще-то мне не стоило его провоцировать, но хуже в любом случае уже не станет. Я должна использовать этот шанс и попытаться отсюда выбраться!

— Почему-то мне кажется, что ты не захочешь познакомиться с моим воображением, — ухмыляется он.

— Ты болен, Малфой. Кто-нибудь уже просветил тебя на этот счёт?

— Едва ли ты в том положении, чтобы судить меня, Грейнджер.

Дожидаясь, пока Хорёк меня отпустит, я готовлюсь к тому, чтобы первой ринуться за палочкой… Однако тот, по-видимому, и не думает с меня слезать.

— Я ведь говорил, чтобы ты держала свой грязный рот на замке, ещё тогда, на первом курсе, — произносит Малфой насмешливо. — Стоило бы ко мне прислушаться. Ты получала удовольствие, хвастаясь превосходными оценками и воображая себя самой умной? Ну и посмотри, где ты сейчас!

Я вздыхаю.

— Так вот из-за чего всё это? Что я знаю больше заклинаний, чем ты?

— Я знаю больше, чем ты можешь себе представить, грязнокровка! И в Хогвартсе этому не учат.

— Да ладно тебе, Малфой! На дуэли я бы тебя побила на раз!

— Едва ли, учитывая, что ты никогда не сражалась со мной без своих дружков, прикрывавших тебе спину, — скалится он. — В особенности, когда я могу использовать любое заклинание, и меня при этом не засекут.

— Хочешь почувствовать свою значимость, Малфой? И что тебе для этого нужно? Может, применишь ко мне Непростительное?

— Возможно. Если захочу.

— Не скажу, что меня это беспокоит, если те Исчезательные чары — это всё, на что ты способен.

— Ещё скажи, что ты сумеешь применить Непростительное!

Смотрю ему прямо в глаза.

— Об этом поинтересуйся у своего отца.

Какое-то мгновение Малфой недоверчиво пялится на меня, затем спрашивает:

— Он тебя заставил наколдовать одно из Непростительных?

— Скорее, вынудил. Не сомневаюсь, что он об этом здорово пожалел, когда катался по полу, крича от боли.

— Ты… — он издаёт хриплый смешок. — Ты ведь не думаешь, что я тебе поверю?

— Спроси у него.

— Чтобы он решил, будто я проглотил этот бред?! Не будь идиоткой! Я ещё не окончательно выжил из ума.

— Что, страшно попросить своего распрекрасного отца рассказать тебе правду?

Малфой хмурится.

— Ты ничего не знаешь!

— Когда дело касается твоего отца, — говорю я тихо, — я знаю больше, чем хотела бы.

— Ты не смогла бы даже пальцем его коснуться!

Да уж, ведь Люциус Малфой нападает только на тех, кто не может за себя постоять.

— Значит, он трус.

За это он точно меня ударит. Ослабит хватку, а я воспользуюсь моментом, чтобы добраться до палочки...

Но Малфой лишь крепче сжимает мои запястья, заставляя меня зашипеть от боли.

— Как ты смеешь такое говорить о моём отце, ты, грязнокровная мразь?!

— Взгляни правде в глаза, Малфой! Твой отец такой же трус, как и ты, просто лучше научился это скрывать! Посмотри, кого он выбирал своими жертвами! Меня, Джинни Уизли, тех бедных магглов на Кубке мира по квиддичу! А теперь он переключился на одиннадцатилетних ребятишек, собирающихся в свой первый поход по магазинам Косого переулка!

— Заткнись, Грейнджер!

— Что, не можешь вынести правду?! Знаешь, почему вы настолько озабочены магглорожденными? Потому что вы нас боитесь!

— В самом деле, Драко, — раздаётся насмешливый голос, — ты ведь не собираешься терпеть подобную клевету?

О нет.

Я зажмуриваюсь.

Малфой меня отпускает. Открыв глаза, я сажусь.

Прислонившись к столу, Люциус Малфой смотрит на нас, и на его губах играет лёгкая улыбка, словно происходящее весьма его забавляет… Вот только в его взгляде нет ничего забавного.

Господи.

— Что за прелестная живая картина, — говорит он. — Однако теперь вы оба можете встать.

Как много он слышал?

Достаточно. Более чем.

И, что более важно, наше “соглашение” начинает действовать с момента его возвращения — или же с момента, когда я заметила его присутствие?..

От этой мысли становится так тошно, что мне с трудом удаётся подняться на ноги.

Интересно, всё это было подстроено?

Должно быть, Хорёк сейчас веселится вовсю, как это было прошлым летом в книжном магазине, когда они загнали меня в угол...

Но Малфой даже не ухмыляется. Он бледен и напряжён, и, стоя так близко к нему, я вижу, что он слегка покусывает губы.

И ещё я вижу, что его палочка по-прежнему валяется на полу, всего лишь в паре футов позади нас. Если я до неё доберусь, то потом смогу воспользоваться Малфоем в качестве щита...

А если не сможешь — его отец наверняка отправится за кем-то из твоих родителей.

— Даже не думайте об этом, мисс Грейнджер. Идите сюда.

Я повинуюсь.

Трудно сказать, когда я перестала спорить с собой по поводу каждого отданного им приказа... Вероятно, не так давно, но сейчас я даже представить себе не могу, что не стану подчиняться, особенно когда он разговаривает со мной в таком тоне.

Он адресует мне улыбку — улыбку, которую можно было бы назвать приятной, если бы на его месте оказался кто-то другой, и если бы он не смотрел на меня так, словно… Я чувствую, как неистово колотится сердце.

— Итак, мисс Грейнджер, — произносит он едва слышно, — весьма мило с вашей стороны высказать то, что вы в действительности обо мне думаете, — но, полагаю, на данный момент мы довольно вас наслушались… Драко, — тут он заметно повышает голос, — вы должны были изучать Заглушающие чары. Можешь их продемонстрировать?

— На ней?

— Ну не на мне же.

Малфой торопливо наклоняется, чтобы поднять палочку.

— Повернитесь, мисс Грейнджер.

Повернуться к Люциусу Малфою спиной — последнее, чего бы мне хотелось.

Малфой выпрямляется. Его теперешняя ухмылка почти так же неприятна, как и улыбка его отца.

— Знаешь, Грейнджер, — говорит он, растягивая слова, — я давно об этом мечтал.

— Хм-м. И я могу понять, почему, — замечает его отец.

Ублюдки. Оба. Они друг друга стоят.

Это неправда. Думая так, ты себя обманываешь.

Остановившись напротив, Малфой поднимает палочку. Сейчас он действует куда осторожнее, пряча от отца свою неуверенность. Я чуть заметно ухмыляюсь, мысленно желая маленькому засранцу провалить испытание.

— Силенцио!

Во рту возникает знакомое покалывание, которое затем распространяется в носовые пазухи и горло, и медленно исчезает.

— Каэдо.

Дёрнувшись, я пытаюсь закричать, но не издаю ни звука. Заклятие Люциуса Малфоя — ослепительная вспышка боли — вспарывает мою икроножную мышцу и тёплой струйкой стекает по ноге прямо на каменные плитки. Я отшатываюсь к столу.

— Стойте смирно, мисс Грейнджер. Боль не так уж велика.

По сравнению с Круциатусом — да, тут он прав. Но тогда бы я корчилась на полу, не заботясь о том, что они подумают… и мне всё еще больно, очень БОЛЬНО!

Я хватаюсь за край стола и, прикусив губу, смаргиваю выступившие слёзы.

— Сано.

Ногу омывает тёплой волной. Боль уходит...

С трудом перевожу дыхание.

— Ты отлично справился, Драко.

Господи, я… Я не имею права его ненавидеть, каким бы конченым ублюдком он себя ни показал.

— А теперь, мисс Грейнджер…

Судорожно сглотнув, я оборачиваюсь.

Странно, что теперь, когда меня лишили голоса, я чувствую себя куда более беззащитной — словно пустые слова могли уберечь меня от того, что он мне уготовил…

Хорёк больше не улыбается, а его отец приторно-сладким голосом продолжает:

— Боюсь, что просто не имею права оставить вашу ложь безнаказанной, мисс Грейнджер... Я уверен, вы со мной согласитесь.

Опускаю глаза в пол.

Всё, что я сказала, — правда, но, может, это и к лучшему, что они заставили меня замолчать: по крайней мере, не сболтну ничего такого, о чём потом бы могла пожалеть.

Кроме того, что…

Вскинув голову, я ищу его взгляд. Желая, чтобы он понял…

Меня накажи, не моих родителей! Я не знала, что ты там был!

— Полагаю, вы беспокоитесь о нашем соглашении? Хм-м…

Прошу тебя. Прошу.

— Что ж, мал… мисс Грейнджер, в этот раз позволю себе проявить снисходительность — разумеется, при условии, что вы понесёте соответствующее наказание. Вы согласны?

Я киваю, и его улыбка становится шире.

— Превосходно. А теперь давайте на мгновение предположим, будто ваше нелепое утверждение соответствует действительности. То есть, получается, вы украли у меня палочку?

Не обязательно: теоретически он сам мог мне её дать. Но это уже тонкости, которые, по большему счёту, не имеют значения.

Сейчас важно то, к чему он клонит.

— Однако что действительно имело место, так это ваша сегодняшняя попытка украсть палочку Драко, — говоря это, он смотрит поверх моего плеча на Малфоя. — Я прав?

— Ну…

— Да или нет, Драко?

— Да, отец.

— Так я и думал... Позже мы это обсудим. — Он снова переводит взгляд на меня. — А знаете ли вы, мисс Грейнджер, что в некоторых странах за кражу палочки вору отрубают руку?

Он ведь не хочет сказать, что… Он не может!

Может.

О боже.

К горлу подкатывает тошнота.

Он буквально упивается моим пониманием.

— Как вы считаете, это подходящее для вас наказание?

Он ведь не ждёт, что я ему отвечу?!

— Хочу напомнить, что у вас есть выбор. Мы всегда можем вернуться к первоначальной договорённости.

Чтобы он сделал это — а, может, что и похуже, — с мамой и папой? А потом — то же самое со мной? Боль по определению не должна быть хуже Круциатуса... просто не может.

Это мало о чём говорит.

И… это же моя рука! Именно этого он хочет? Разделать меня на кусочки?!

Помнишь, он сказал пару дней назад: “…есть вещи, расставаться с которыми неизмеримо больнее, чем даже с кровью”?

Это… я не нахожу подходящего определения.

С людьми случается всякое — об этом постоянно пишут в газетах.

Никогда бы не подумала, что подобное произойдёт и со мной... Но так, наверное, думали и остальные — чьи-то родственники, друзья, одноклассники, — которые вели абсолютно нормальную жизнь, пока какой-то ублюдок не избрал их в качестве жертвы.

Рон и Гарри будут помнить прежнюю меня, а не то, во что я превратилась.

Если, конечно, они ещё живы.

— Драко, подойди.

Малфой подходит и становится рядом с отцом. Я отворачиваюсь.

— Это не было сигналом к тому, чтобы вы прятали от нас лицо, мисс Грейнджер.

Поднимаю на него взгляд... На них обоих.

Люциус Малфой по-прежнему улыбается своей кошмарной, вселяющей ужас улыбкой, но Малфой-младший, в отличие от отца, полностью серьёзен — и бледен до синевы. Оба смотрят на меня, как на подопытного кролика, и я хочу развернуться и убежать так далеко, как только смогу... Очутиться где угодно, но только не здесь.

— Ты заметил, как дрожат её губы? — спрашивает он. — И как побелела её кожа?

— Да, отец.

— Что ещё ты видишь?

— Э-э…

Замявшись, Малфой пялится на меня так, словно ответ на вопрос написан у меня на лбу, в то время как я пытаюсь поймать его взгляд. Сейчас меня бы обрадовала даже мелькнувшая в нём ненависть — свидетельство того, что я всё-таки человек.

— Её глаза, — говорит Малфой наконец.

— Что с ними?

— Её зрачки заметно расширены, и она часто моргает.

— Хорошо. Что ещё?

— Э-э… у неё затруднено дыхание?

— Да, действительно… И о чём это говорит?

— Что ей страшно?

— Страшно? Думаю, это не совсем подходящее определение. Я бы сказал, что наша мисс Грейнджер близка к истерике, но, тем не менее, сдерживается, поскольку ей хорошо известно, что за проявление эмоций последует наказание. — Он задерживает на мне взгляд. — Не так ли, мисс Грейнджер?

Я киваю, стараясь не заплакать от унижения, почти такого же острого, как и чувство страха. Мне было плохо, когда это происходило в присутствии Макнейра, но теперь… Даже если бы он раздел меня донага, я едва ли почувствовала бы себя более незащищённой.

— Да, — бормочет он, и на мгновение мне кажется, что сейчас он возьмёт меня за подбородок, однако этого не происходит.

Я сознаю, что дрожу, как будто он это сделал.

— Да, Драко, — повторяет он. — Умение различать малейшие оттенки страха сродни умению ценить прекрасное вино. В своё время ты научишься и тому, и другому.

— Да, отец, — повторяет Малфой невыразительным тоном.

И кто говорил, что не повторяет как попугай отцовские наставления?! Разве ты не видишь, что он трус?! Ему нужно, чтобы все вокруг боялись больше, чем он сам!

— Однако, как мне показалось, мисс Грейнджер с этим не согласна. Полагаю, она бы предпочла, чтобы мы поскорее с этим закончили... Я прав?

Да.

Нет!

Он улыбается.

— Итак, мисс Грейнджер, вы готовы дать ответ? Если вы согласны на эту… уступку, кивните — или покачайте головой, если хотите вернуться к первоначальной договорённости.

На один-единственный миг у меня возникает дикое желание замереть неподвижно, чтобы мы остались в этом подвешенном состоянии навечно… или до тех пор, пока кто-нибудь не придёт меня спасти. Потому что это не может случиться.

И тогда я киваю.

В ответ он едва заметно наклоняет голову. Его взгляд неотрывно следит за мной.

— Ты отрубишь ей руку? — спрашивает Малфой недоверчиво.

— Нет, Драко, — усмехается его отец. — Это сделаешь ты.

Тот с видимым усилием сглатывает и бледнеет ещё больше.

— Как думаешь, справишься?

Люциус Малфой произносит это тихо, но в его голосе безошибочно распознаётся металл.

— Д-да, отец.

Чего я ждала? Что Малфой откажется? Или что-то изменилось, и он проникся ко мне сочувствием? Тем более что маленький мерзавец всегда сможет напичкать меня Оборотным, если без руки я ему не понравлюсь…

Без руки.

Не думай об этом.

Коленки у меня подгибаются — непонятно, как я всё еще держусь на ногах.

— Мисс Грейнджер, пройдите к другому концу стола.

Я следую в указанном направлении. Он идёт за мной.

— Наклонитесь.

Я склоняюсь над столом, и он толкает меня вперёд, так что моя левая щека оказывается прижатой к деревянной поверхности. Его ладонь лежит у меня на пояснице, и меня не покидает ощущение, что в этом месте его ненависть просачивается в мою плоть, оставляя после себя выжженное клеймо.

— Теперь, Драко, слушай меня внимательно.

В отчаянии я закрываю глаза. Почему не он?

— То, что ты здесь наблюдаешь, — продолжает он, — это классическая демонстрация разницы между боязнью и уважением. Я могу с уверенностью сказать, что мисс Грейнджер меня ненавидит — сколь рьяно она бы ни пыталась утверждать обратное. Ненавидит, зная, что лишь ухудшает этим ситуацию. Подозреваю даже, что она была бы рада видеть меня умирающим самой медленной и мучительной смертью.

Я буквально подпрыгиваю от легчайшего прикосновения, когда он убирает волосы с моей щеки, и открываю глаза.

— Не волнуйтесь, — он чуть заметно улыбается. — Я не заставлю вас отвечать.

Затем он продолжает лекцию.

— И всё же, как ты можешь заметить, она беспрекословно выполняет любые мои команды. Это обусловлено её страхами — как недавними, едва закрепившимися в её мыслях, так и теми, что проникали в её подсознание с того момента, как она сюда попала. Никогда не путай этот укоренившийся страх с уважением — ты на собственном опыте убедился, как мало в ней второго.

Тут он снова адресует мне улыбку.

— К тому времени, как мы с тобой закончим, ты научишься уважению, — произносит он еле слышно. — Это я тебе обещаю.

Если тебе нужно моё уважение, то ты выбрал чертовски странный способ, чтобы его добиться.

— Но сначала… вашу руку, если не возражаете.

Мои руки — обе руки, две руки — распластаны на столе, по обе стороны от головы, и я не в состоянии шевельнуть даже пальцем.

— Вашу правую руку, мисс Грейнджер. У нас нет выбора, верно?

Рука чуть заметно дёргается, но я не могу себя заставить…

Его пальцы смыкаются на моём запястье — совсем как тогда, когда он пытался вырвать у меня палочку, до того, как я пырнула его ножом, — и он тянет мою руку вправо.

Господи…

Я дрожу как осиновый лист — и ненавижу себя за это. Ненавижу выглядеть в его глазах настолько слабой… В их глазах.

— Ну вот, это совсем несложно, — говорит он. — Кроме того, рука вам не так уж и нужна: вы больше никогда не прикоснётесь к палочке, с рукой или без. Это всего лишь закрепление пройденного урока и одновременно попытка помочь вам удержаться от соблазна трогать то, на что вы не имеете права.

Это наказание никак не связано с тем, что я сумела отнять у него палочку. Всё это происходит из-за того, что я рассказала об этом его сыну. Я сознаю это так же чётко, как и то, что он не хочет — и не собирается — с ним объясняться. Это читается в его злобном, торжествующем взгляде.

Палочкой он прикасается к моему запястью и легонько проводит ею до самого плеча. Мне не нужно пытаться шевелить рукой, чтобы понять: я не могу это сделать.

Он по-прежнему смотрит на меня сверху вниз, и когда наши глаза встречаются, уголок его рта кривится в подобии ухмылки.

— Хотите понаблюдать?..

Я вздрагиваю, радуясь, что не могу ему ответить.

Может, я потеряю сознание от болевого шока… Или даже умру. Тогда всё закончится.

— Должен вас предупредить, чтобы вы не старались отвлечь Драко, иначе он может промахнуться, и тогда ему придётся повторить попытку… В этом случае процедура затянется, о чём вы, несомненно, будете жалеть.

Я крепко зажмуриваюсь, отгораживая себя от насмешливой улыбки, раз уж не могу отгородиться от пропитанных ядом слов. Где-то на самом краешке сознания тонкий, насмерть перепуганный голосок умоляет: Господи, прошу тебя, не дай ему это сделать, прошу… — но звучит при этом так тихо, словно с другого конца земли. Какой смысл в этой молитве? Единственное, что могло бы его остановить, — это появление профессора Дамблдора с палочкой на изготовку, мечущего молнии… Именно таким его описывал Гарри, после того как Дамблдор спас его от Барти Крауча-младшего прошлым летом.

Хотя… Гарри единственный, кого спасают. Взять хотя бы второй курс. У него был меч Гриффиндора и Фоукс, а что было у меня? Зеркало? И тогда я не умерла только потому, что раньше всех догадалась, кем на самом деле является слизеринский монстр. Вот чем я должна была заниматься с той самой минуты, как пришла в этот мир: помогать Гарри преодолевать препятствия на пути к его конечной цели, и моё спасение при этом не предполагалось. Я сама виновата, что на этот раз увязла настолько глубоко...

Тем не менее, Гарри в конце должен встретиться с Волдемортом, а не с Люциусом Малфоем. Быть может, эта ситуация — такой же кусочек паззла, как и всё остальное, и моё пребывание здесь каким-то образом помогает Гарри и остальным... Словно пожертвовав меня Малфою, они смогут добраться до его хозяина. Тогда бы в этом был хоть какой-то смысл.

Я должна принять это — ради самого Гарри, ради всего волшебного мира, — и, полагаю, могла бы, но этот голос у меня в голове продолжает молить о чуде и говорит, что сделает всё, лишь бы этого избежать.

Не всё. У меня был выбор.

Голоса позади — один размеренный, инструктирующий помни, смотри не на лезвие, а на то место, куда оно опустится и другой, твердящий как заведённый да отец нет отец хорошо отец, — звучат слишком громко, чтобы их можно было игнорировать.

Не только ты способен уловить малейшие оттенки страха, Малфой.

Но я не хочу их слушать. Только не в последние минуты — секунды? — когда я всё ещё чувствую руку. Ту самую, которой я проделала бессчётное количество идеально выверенных взмахов палочкой; которой я гладила мягкую рыжую шерсть теперь уже мёртвого кота и болтала в воде, когда дедушка Грейнджер катал меня в лодке на озере… И как только они закончат свой уютный междусобойчик… Я знаю, что они собираются делать, но не могу это принять.

Ты не можешь принять неприемлемое.

Может, это всё, что я смогу. Мне не нужно притворяться, будто я сумею предсказать его дальнейшие действия, чтобы в конце концов примириться с его садистскими играми. Мне нужно только знать, что он способен на худшее, чем я даже могу себе представить, и нет смысла в том, чтобы пытаться это понять.

Как нет смысла и в том, чтобы это ненавидеть. Это просто существует...

Я сознаю, что вдруг стало очень тихо.

До меня не доносится ни звука.

Кроме, быть может… дыхания?

Или это моё дыхание?

Один… два… три… четыре… пять вдохов.

Я открываю глаза.

Реальность, которую я не способна ни принять, ни убежать от неё, стоит передо мной в виде двух бледных существ со светлыми волосами и пустыми глазами... У обоих чёрные перчатки. У одного из них в руке зажато орудие моей судьбы, сверкающее так же ярко, как и застёжки их чёрных плащей.

Малфой держит небольшой серебряный топор так крепко, словно боится, что он сейчас вывернется и хлопнет его по лбу. Как будто у него есть причина опасаться этого острого, жадно поблёскивающего лезвия…

Но ведь острое — это хорошо?

Результат один и тот же.

Чем, ну чем я это заслужила?!

Ничем. Самим своим существованием. Не ищи смысл там, где его нет.

Я не могу оторвать глаз от тонкого как бритва края... Меня сейчас стошнит.

— Он прекрасен — не так ли, мисс Грейнджер?

Он был бы ещё прекраснее, если бы торчал из твоей шеи, ублюдок.

Обойдя стол, он становится позади меня, оставив Малфоя — слегка позеленевшего — одного.

— Да, — бормочет он, — мы должны использовать только самые лучшие инструменты, независимо от качества материала, с которым приходится работать.

Ублюдок.

Малфой хмурится — одному богу известно, почему.

Чувствую, как его рука ложится мне между лопаток.

Я не знаю, что его беспокоит: не то чтобы я могла пошевелить хотя бы пальцем. И это тепло… Я хочу его возненавидеть, но что-то во мне цепляется за это подобие человеческого контакта и… жаждет его.

Малфой бросает на меня мимолётный взгляд — и снова переводит его на отца, на эту чёрную безмолвную тень, которая стоит позади меня с тёплой рукой, опущенной мне на спину.

Что бы он ни увидел, это заставляет его выпрямиться и сделать шаг вперёд, не спуская глаз с моего запястья.

Он поднимает топор.

Он это сделает, он действительно это сделает!

Господи нет прошу тебя нет останови его прошу

Топор опускается.

Я беззвучно ору, и в это время кто-то выкрикивает ”Экспеллиармус!” Раздаётся отчаянный вопль и шум падения, и громкий лязг металла о камень.

И тишина.

Моя рука… я всё еще чувствую мою руку. И его руку — на том же самом месте.

Меня колотит дрожь.

— Зачем ты это сделал? — спрашивает Малфой, поднявшись на ноги.

Он отряхивает мантию, бросая на нас взгляд исподлобья.

Его отец смотрит на меня, на мою руку, на свою палочку. На его лице застыла лёгкая гримаса… удивления? С того места, где стоит Малфой, её едва ли можно различить, зато мне она видна хорошо.

— Молодец, Драко, — произносит он наконец.

— Но…

— Ты доказал, что способен выполнить поставленную перед тобой задачу. Идти до конца не было необходимости.

Значит ли это…

Он передумал.

Делаю глубокий, прерывистый вдох.

Я в безопасности…

Ну да, как же.

Малфой проводит рукой по волосам. Уголки его рта опускаются, но он почти сразу же отворачивается, и я не могу разобрать выражение его лица. Наклонившись, он поднимает топор и кладёт на стол — так близко к моей руке, что ещё чуть-чуть — и я могла бы его коснуться.

— Благодарю тебя, Драко, но в данный момент я считаю, что полезнее будет не отделять руку мисс Грейнджер от тела. Можешь убрать топор.

Взяв топор, Малфой исчезает из поля зрения. Я слышу, как он возится… ну, не знаю, возможно, с коробкой, в которой эта штуковина хранится. Меня до сих пор трясёт, и я практически ослепла от слёз, хотя в курсе, что не должна плакать…

Кончик палочки Люциуса Малфоя пробегает вдоль моей руки, от запястья к плечу, и я чувствую, как тает удерживающее её заклинание. Я подтягиваю руку поближе к груди…

— Нет, мисс Грейнджер. — Он говорит это очень тихо, по-прежнему нависая прямо надо мной. — Ваша рука останется там, где я смогу её видеть. А ещё вы перестанете скулить, иначе я, пожалуй, вернусь к вопросу вашего наказания.

Я хочу, чтобы он убрался от меня как можно дальше.

Вытираю глаза рукавом мантии — за что удостаиваюсь неодобрительного хмыканья, — и кладу руку на стол. Туда, где я смогу её видеть.

Его рука всё ещё лежит на моей спине. Меня всё ещё трясёт.

Ну и что теперь?

Не знаю. Не хочу знать.

Я не могу заставить его уйти, притворившись, будто его здесь нет.

Но…

Я закрываю глаза.

* “Sticks and stones may break my bones, but words will never hurt me!” — детская поговорка, её русский эквивалент (очень приблизительный) “Хоть горшком назовите, только в печку не садите” и “Брань на вороту не виснет”. В контексте пришлось переводить дословно.

Так же, как и

** “Cat's got your tongue” (“Язык проглотил(а)?”), иначе терялся смысл малфоевской фразы.