Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Я очень долго думал о том, что из выводов Гарри можно сообщить Паркеру и остальным, но в итоге понял: ничего. Я не готов был рисковать благополучием друга. Что, если спецслужбы решат избавиться от него? Или использовать? Не мог я поделиться и с друзьями.

Наверное, никогда прежде груз чужих секретов так сильно не давил на меня. Каких немыслимых усилий стоила мне концентрация на занятиях! Я пытался учиться пристойно, но даже прежде обожаемые предметы вроде древних рун или истории магии давались с трудом. Блейз, конечно, это замечал, пытался приставать с расспросами, но я отговорился тем, что провидческий дар опять вышел из-под контроля. Сказал, что вижу всякую чепуху которую ночь подряд, не высыпаюсь, вот и стал рассеянным. Никак проверить мои слова Блейз был не в состоянии, хотя и честно попытался. Только после того, как я предсказал два десятка мелких событий, которые должны были произойти за завтраком (кто-то опрокинет сахарницу, кто-то поспорит из-за журнала), он мне поверил.

Гарри больше со мной не откровенничал. Зато, кажется, из всех моих слов запомнил только предложение наслаждаться жизнью. И делал это со вкусом, если не сказать — отчаянно. На следующий день после нашего разговора, за обедом, он вдруг поцеловал Джинни Уизли на глазах у всего Большого зала. Получил кулаком в лицо от Рона, подрался с ним, помирился. Начал прогуливать те уроки, которые считал скучными, а на квиддичных тренировках выкидывал такие номера, что даже до меня доходили слухи о них. Говорил комплименты девчонкам — даже нашей Панси досталось, после чего она ещё час ходила в ярости. Шутил. Устроил небольшой фейерверк на школьном дворе. Предсказуемо получил отработку, но совершенно не расстроился.

— Что, Мордред его подери, творится с Гарри?! — спросил меня как-то Рон.

— Переходный возраст? — предположил я, сильно кривя душой. — Мы тоже были в шоке, когда увидели вас с Лавандой.

При этих словах Рон вспыхнул, но тут же взял себя в руки, мотнул головой и заявил, что у них с Лавандой «всё серьёзно». И если кому-то это кажется смешным… Я поспешил заверить его, что ничего смешного не вижу, а Рон перешёл на рассуждения о том, почему из всех девчонок школы Гарри надо было выбрать именно Джинни и нельзя ли это каким-нибудь волшебным образом прекратить.

Шестнадцать — страшный возраст, клянусь тебе, мой дорогой читатель! Временами мне казалось, что весь наш курс охвачен любовным пламенем. Пары появлялись и распадались, за завтраком то и дело вспыхивали скандалы. Учителя поглядывали кто снисходительно, кто с пониманием. Даже декан не особо лютовал — но, подозреваю, дело было в том, что его занимали собственные проблемы.

Слагхорн за месяц начал приглашать гостей на рождественскую вечеринку, которая должна была состояться в последний день перед отъездом на каникулы. Рекомендовалось приходить «плюс один», и на мгновение я почувствовал себя четверокурсником перед Святочным балом. Меня просто атаковали приглашениями! Но в этот раз я сориентировался быстро и позвал Сьюзен — во всяком случае, мне было по-прежнему очень приятно проводить с ней время, и, кажется, это было взаимно.

Остальным пришлось хуже. Все говорили о вечеринке, искали партнёров. Вспыхнула торговля любовными зельями. Тут уж декан озверел и как-то за один вечер снял с Хаффлпаффа и Гриффиндора по пятьдесят баллов. Нашим повезло больше — пузырьки с приворотными нашли и утилизировали мы с Панси, сделав строгое внушение. Блейз прокомментировал это одним словом: «Дилетанты». Казалось, на всём курсе только мы с ним и остались в стороне от общего безумия. Однажды я рассказал ему про Флёр — всё равно уже нечего было скрывать. Блейз покачал головой и пробормотал:

— Эх, ты, Мышонок. Я-то думал, ты совсем дубовый, а оно вот как…

Я был очень благодарен другу за то, что он не стал больше ничего спрашивать и утащил меня прогуляться.

Подходя к событиям конца ноября, я будто нарочно затягиваю повествование. На ум приходит столько мелочей, которые обязательно нужно описать! И всё же я понимаю: дело в том, что я не хочу переходить к главному. К тому, что перевернуло всю наши жизни. Всю мою жизнь.

Так и тянет ещё ненадолго задержаться в том холодном ноябре девяносто шестого года, когда я впервые застукал Драко и Гермиону держащимися за руки, когда газета «Наш любимый Хогвартс» опубликовала серьёзную статью, описывающую вред от употребления приворотных зелий, когда Гарри и Джинни прогуляли два урока, летая над квиддичным полем наперегонки… Когда Блейз, устав от любовного безумия вокруг, всё же подлил какую-то гадость половине школы, и в итоге Кормак МакЛагген признавался в нежных чувствах профессору МакГонагалл, Ромильда Вейн с Гриффиндора поцеловала в щёку профессора Флитвика, а Панси пятнадцать минут целовалась с Невиллом Лонгботтомом посреди коридора. Прости мне ещё одно отступление, читатель, но я скажу, что потом дважды находил этих двоих в разных закутках замка. И могу поклясться, любовное зелье тут было точно ни при чём.

Ноябрь выдался хороший, мирный, хотя и суетливый, и в нём было удивительно просто жить.

* * *

Дежурство выпало мне. Теперь я знал, куда именно и в какой компании пропадает Панси, поэтому старался построить маршрут патрулирования так, чтобы найти кого угодно, кроме неё. Есть же во мне немного солидарности!

В этот вечер компанию мне составляла меланхоличная Серая Дама, с которой мы неторопливо обсуждали погоду в Шотландии. Судя по некоторым оговоркам, незадолго до смерти моя собеседница бежала отсюда в Восточную Европу, и мне, признаться, было очень интересно, что за этим стояло. Не так давно я удостоился большой чести узнать её настоящее имя — Елена, и надеялся со временем услышать и фамилию. А позже — как знать — и обстоятельства смерти. Для привидений это была очень болезненная тема: одни ей бравировали, другие приходили в ярость при одной мысли о смерти. А вот Елена всякий раз грустила и потирала призрачную рану от кинжала на груди.

Я ужасно хотел спать. День выдался насыщенный, и у меня слипались глаза. А главное, начинала характерно потрескивать голова, что почти наверняка гарантировало мне ночь, полную видений будущего. В спальню я пришёл в отвратительном настроении и долгое время пытался придумать, как бы обеспечить себе сон без навязчивых образов. Было неприятное опасение, что придётся опять наблюдать гибель Амбридж, а уж чего-чего, но этого я видеть не желал. В итоге всё же провалился в полудрёму, и тут же перед глазами замелькала ерунда: какие-то падающие со стола вилки, мелкие порезы, ожоги. Полыхнула красная вспышка — чёрт её знает, к чему вообще относящаяся. Стало темно.

Из этой темноты постепенно проступило лицо профессора Дамблдора.

Его кабинет. Директор в фиолетовой мантии, расшитой звёздами, сидит за столом и что-то пишет на длинном свитке пергамента. Горит одна лампа. Падают длинные тени.

Играет что-то страшно знакомое, из Моцарта, и я с некоторым трудом нахожу в углу патефон.

Дверь открывается, но директор не замечает этого — он погружён в своё сочинение. Левой покалеченной рукой он дирижирует оркестру, совершенно не осознавая, насколько неловкими получаются движения.

В кабинет кто-то входит. Я должен увидеть, кто! И тут же вижу.

Это Тео Нотт. Лицо в полумраке видно плохо, но я замечаю, как горят у него глаза. Он держит в руках палочку и направляет её в лоб Дамблдору. Оркестр играет крещендо.

Я подскочил на кровати с колотящимся сердцем. Что за бред я увидел?

Тео… Не скажу, что мы хоть когда-нибудь были дружны. Наш максимум — добрососедские отношения, да и те испортились после возвращения Риддла. Но вообразить себе Тео, направляющего палочку на директора, я не был способен. Зачем ему это?

Признаюсь, тогда я вообще не сумел выстроить логическую цепочку, она пришла позднее. И всё встало на свои места: мрачность Тео, его холодность, перепады настроения — даже то, что он стал меньше бояться Блейза, хотя и по-прежнему не решался по-настоящему его злить. Но в тот момент я был слишком шокирован и выбит из колеи. В видении я точно знал, какое заклятие Тео готовится произнести, и всё, что меня волновало, это как предотвратить неизбежное. Когда это случится? Как всегда, главным недостатком моих видений было полное отсутствие привязки ко времени.

В спальне было тихо, не считая молодецкого храпа Грегори и Винсента. Я поднялся на локте, отодвинул полог и вгляделся в темноту. Почему-то было очень важно убедиться в том, что Тео мирно спит в своей постели. Его полог был опущен.

Я выбрался из кровати, обулся. Если он там, я неизбежно получу заклятием. Сам я никогда в жизни не разберусь с его защитой! Поколебавшись несколько мгновений, я позвал Блейза. Тот всегда спал чутко и проснулся почти сразу, обругал меня на смеси английского и итальянского, а потом спросил:

— Тебе чего, Мышонок?

Винсент и Грегори всё так же храпели. Драко, уснувший с книжкой в руках, нервно дёргался во сне. Нас никто не слышал.

— Мне нужно знать, на месте ли Тео, — сказал я, тут же прикусывая губу изнутри. Если Блейз спросит… Он молча слез с кровати, вытащил палочку из-под подушки, обошёл кровать Драко и принялся колдовать. Секунда, две, двадцать — и изумрудная тяжёлая ткань поползла в стороны, как театральный занавес. Кровать была пуста.

— Мышонок?

— Спасибо, Блейз, — сказал я слегка онемевшими губами. — Я скоро вернусь, ложись спать.

— Размечтался. Пошли…

— Тогда подожди меня, — отрезал я. Нельзя было брать его с собой! Почему-то нельзя. Я надел мантию, застегнулся и быстро вышел из спальни, оставляя Блейза сидеть на кровати.

Пустой ночной замок за время дежурств стал мне хорошо знаком. Я шёл по коридорам, опасаясь переходить на бег, чтобы не сбить дыхание — оно могло ещё пригодиться.

Тео прошёл мне навстречу, глядя перед собой пустыми глазами. Он не увидел меня. Похоже, он вообще не понимал, куда идёт, его шатало. В руках он стискивал палочку. Я замер в тени и позволил ему пройти мимо, осознавая со всей ясностью: он шёл мне навстречу. От кабинета директора, а не к нему.

Я однозначно, безоговорочно опоздал, увидел слишком поздно, не среагировал, не предотвратил… Ощущая, как меня накрывает волнами паники и отчаяния, я на негнущихся ногах продолжил свой путь к горгулье, которая охраняла вход в башню к Дамблдору. Недавно в записке, адресованной Гарри, он писал, что любит лакричные тянучки. Может, сработает?

— Лакричные тянучки.

Горгулья отпрыгнула в сторону, пропуская меня на винтовую лесенку. Я взбежал по ступеням, толкнул тяжёлую дубовую дверь.

Играл Моцарт. Горела лампа.

Директор Дамблдор что-то писал, наклонив голову, но тут же прервался, посмотрел на меня поверх очков-половинок и сказал негромко:

— Добрый вечер, Альберт. Какая сегодня прекрасная погода, вы не находите?

— Директор…

— Проходите, пожалуйста, садитесь.

Он взмахнул рукой без палочки, и патефон замолчал.

— Что привело вас ко мне в этот час? О, не желаете ли чаю?

У меня всё ещё бешено стучало сердце, но, во всяком случае, я не утратил дара речи.

— Простите, профессор Дамблдор, за это вторжение, я…

— Пустяки! — совершенно светским тоном прервал он меня. — Уверен, у вас был повод прийти. Садитесь.

Легко подскочив на ноги, он сдвинул в сторону бумаги, над которыми работал, и взмахнул палочкой. На столе появился чайный прибор, гостевой стул превратился в удобное кресло с высокой спинкой. Я был вынужден сесть и взять предложенную чашку.

— Итак, я вас внимательно слушаю, Альберт.

Действительно, на лице директора отразился живейший интерес. И я, вздохнув, сказал:

— Я видел, что Теодор Нотт… Простите, сэр, но я видел, что он хочет вас убить.

Теперь лицо Дамблдора выражало глубокую печаль.

— Мистер Нотт, действительно, навестил меня сегодня вечером. Вы, возможно, разминулись в коридоре — он только ушёл. Но едва ли он хотел меня убить.

— Но собирался!

— Это другой вопрос, — покладисто согласился директор, — однако намерение и желание — далеко не одно и то же. Не спорю, мистер Нотт планировал моё убийство, он довольно ловко добыл у мистера Поттера записку, в которой я написал пароль от кабинета. И, несомненно, он выбрал очень удачное время. В… дайте-ка взглянуть, — он вытащил из кармана часы на цепочке, — да, в половине четвёртого утра большинство людей крепко спят, но у меня ужасная бессонница в последние годы. Возраст сказывается.

— Вы его остановили… — пробормотал я. Дамблдор вздохнул и покачал головой.

— Ни в коем случае! Мистер Нотт сам принял правильное решение, а это, поверьте, бывает непросто — выбирать между правильным и простым. Но, признаться, я не ожидал увидеть здесь вас, Альберт, тем более одного.

— Я не всегда могу контролировать свои видения, сэр. Но я знаю, что в некоторых ситуациях компания будет лишней.

— Вы были уверены, что ваш одноклассник совершил убийство. И всё же вы пошли один. Почему?

Я задумался. Действительно, безопаснее было бы взять с собой Блейза. Он защитил бы меня и однозначно обезвредил бы Тео, тогда как я сам вряд ли сумел бы сделать что-то толковое. Но я пошёл один. Пожалуй, ответ я нашёл, вот только озвучивать его не был готов. Это сделал за меня Дамблдор, сказав:

— Нет ничего странного в том, чтобы заботиться о друзьях, Альберт. Главное, хотя бы иногда позволяйте им отвечать вам взаимностью.

— Дай Блейзу волю, и он превратится в мою няньку на полную ставку, сэр, — улыбнувшись, заметил я. Но, конечно, понял, что именно директор хотел сказать. Нужно было попрощаться и уйти. Время совершенно не располагало к беседам. Но я, сделав глоток чая, поставил чашку на стол и спросил:

— Гарри — крестраж Риддла, сэр?

Наверное, впервые на моей памяти Дамблдор опустил глаза, словно смотреть на меня прямо ему сделалось невыносимо тяжело.

— Это та правда, от которой я хотел бы его уберечь, Альберт.

— Он знает. И нет, это не я рассказал ему. Скорее наоборот — он мне. И сначала я не поверил.

— Когда вы поняли, что это действительно так?

— Сейчас. Когда задал вопрос и увидел ответ по вашему лицу, сэр. Итак, он крестраж. Что с этим можно сделать?

— Поймите, Альберт, мы имеем дело с очень тёмной магией, крайне редкой. И, боюсь, ещё никто в мире не доходил до таких чудовищных её глубин. Часть души Тома Риддла, это правда, живёт в Гарри. Если это, конечно, можно назвать жизнью, а не существованием в вечной агонии.

— Простите, сэр, но я не испытываю сочувствия к Тому Риддлу и его… фрагментам, — отрезал я. — Меня интересует, как извлечь из Гарри эту дрянь.

Мне показалось, что этот ответ разочаровал Дамблдора, но я говорил правду. Возможно, даже наверняка, у мальчика по имени Том Риддл было трудное детство, он рос сиротой, не знал родительской любви и далее, по классическому списку. Но, став взрослым, он принимал решения сам. У террористов тоже, может, тяжёлое прошлое — но это не заставляет меня им сопереживать.

— Гарри пытался разбиться на метле, когда узнал, — добавил я после паузы. — Не смог. Он заслуживает долгой счастливой жизни. Они планируют кругосветное путешествие с Драко и мистером Блэком. Мы должны ему помочь, сэр!

— Даже если это пойдёт вразрез с планами ваших… — директор замолчал, предоставляя мне самому подобрать нужное слово.

— Я служу Короне и стране, сэр, меня так воспитали, и я знаю о том, что такое необходимые жертвы. Но если спецслужбы начнут добиваться победы ценой невинных жизней, наши интересы разойдутся.

— Или дело в том, что речь идёт о вашем друге? — негромко спросил Дамблдор, и это был очень болезненный укол. Теперь уже настала моя очередь отводить взгляд. — Жизнь одного или жизни сотен?

— Сэр, при всём уважении, давайте не будем решать проблему вагонетки и обсуждать столкновение утилитаризма с категорическими императивами. С Риддлом необходимо покончить, но прежде я хочу сделать всё, что в моих силах, чтобы минимизировать число жертв. И вы тоже, не так ли? Вы ведь не занимаетесь с Гарри окклюменцией.

— Этот вывод тоже сделал Гарри?

— Именно так, хотя, вероятно, помогло то, что мы очень часто обсуждали этот вопрос. Мои люди остановят Риддла, сэр, — я и сам не заметил, что, наверное, впервые в важном разговоре назвал спецслужбы Дженкинса, команду Паркера и всех прочих «своими», — этот вопрос почти решён. И они уничтожат крестражи, так или иначе. Если ради этого потребуется захватить очередную инкарнацию Риддла живьём и как следует допросить — не сомневайтесь, они это сделают. Но… — я сглотнул и заставил себя снова посмотреть директору в прозрачно-голубые глаза, — но это будет очень плохая победа, если ради неё придётся сжечь Гарри в Адском пламени. Правда, сэр?

Может, всему виной была игра света, но мне показалось, что я вижу у директора слёзы.

— Правда, Альберт. Спустя столько лет мне приятно слышать рассуждения о том, что не всем можно пожертвовать ради общего блага.

— Это же был девиз Гриндевальда, сэр? «Ради общего блага».

— И именно эти слова выбиты на воротах Нурменгарда, — согласился Дамблдор печально. — Когда вы решите поговорить с Геллертом, не затруднит ли вас кое-что ему передать? Скажите, что я не сомневаюсь в принятом решении.

— Почему вы считаете, что я однажды решу с ним поговорить, сэр?

— Что-то мне подсказывает, — слегка улыбнувшись, подмигнул мне директор, — что у вас будет такая возможность, и вы её не упустите. Возможно, интуиция?

Я подумал, что здесь придётся отступить. Правды он мне не скажет.

— Долгое время мне не нравилось то влияние, которые вы оказываете на Гарри, Альберт. Но теперь я думаю, что был неправ.

— Я не оказываю на него влияния, сэр!

— Разве? Впрочем, вам виднее, — мой собеседник сложил ладони домиком и вздохнул, а я понял, что пришло время уходить. — Время уже не позднее, а, пожалуй, раннее. Надеюсь, что вас бессонница не мучает?

— Нет, сэр. Простите за вторжение и спасибо за уделённое время.

— Пустяки!

— Сэр, у меня есть ещё один вопрос, — добавил я, поднимаясь.

— Так задавайте его, Альберт.

— Вы знали, что Тео добыл пароль от вашего кабинета. Почему вы его не сменили?

— Став директором, я завёл правило использовать в качестве паролей только названия сладостей. Дети любят сладости, а кто не любит — всё равно назовёт без труда две дюжины новинок из ассортимента «Сладкого королевства». Если нужно, каждый может попасть ко мне. Мистер Нотт наверняка справился бы с паролем.

— Спасибо за ответ, сэр. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Альберт. Спасибо, что заглянули. Боюсь, мистер Забини вас заждался в коридоре.

Я покачал головой. Действительно, и почему я решил, что Блейз послушно останется ждать меня в спальне? Правда, было интересно, как именно Дамблдор узнал о том, что он стоит в коридоре. Но на этот вопрос мне вряд ли кто-нибудь ответил бы.