Сказка о доме (джен)

Рассказ Люпина придал отцу реальности — к такому выводу пришел ночью Гарри. Раньше мысли об отце его утешали, он был выцветшей картинкой, которую Гарри доставал из памяти в особо неприятные моменты жизни. Раньше Гарри любил Джеймса, потому что его не любил Снейп.

Конечно, осознав, что расспросы об отце заставляют маму плакать, Гарри больше этим не занимался. И все же он помнил то горькое время, когда хотел, чтобы его отцом или хотя бы близким был Снейп; когда он пытался добиться его любви, и именно когда он понял, что любви не добьется, и начал формироваться образ Джеймса. Гарри при любом удобном случае упоминал о нем, если рядом был Снейп, потому что тот это терпеть не мог. Возможно, когда-то ему хотелось, чтобы такая пылкая любовь к отцу вызвала у Снейпа ревность или заставила его как-то измениться, но очень быстро она стала всего лишь еще одним способом уколоть отчима, когда Гарри казалось, что у него есть на это право. Но после встречи с профессором Люпиным, который не только знал и любил отца, но и хотел о нем поговорить, отец действительно стал реальным.

Проснувшись на следующее утро, Гарри никак не мог вспомнить, в какой момент все-таки заснул. На нем все еще была вчерашняя одежда, но рядом, завернувшись в покрывало, храпел Рон. Гарри сел и осторожно потер глаза. Наверное, было очень рано, потому что никто, кроме него, еще не встал. Он побрел в ванную и плеснул в лицо воды, чтобы окончательно разлепить глаза. Такие минуты он особенно любил — когда замок спал, и было так тихо и мирно.

«Знаешь, ты очень на него похож». Гарри уставился в зеркало. Он и правда накричал вот так на Снейпа? Дома он бы знал, что ожидать, но здесь? Он сказал, что больше не хочет его видеть, и он действительно не хотел. Но чего ему хотелось — тоже было загадкой. Хотя нет, нет — ему хотелось к маме. Снейп перескажет ей его слова? А если Снейп не разрешит ему вернуться? Гарри невольно вздрогнул и схватился за раковину — его то ли затошнило, то ли он еще не окончательно проснулся. Чтобы больше никогда не видеть отчима, он не сможет вернуться в Холодный дом. И больше никогда не увидит маму снова, и она будет там с Ифе, и ничего нельзя будет поделать! Если бы он мог как-нибудь уговорить ее уйти вместе… Гарри вздохнул. Она скажет, что он глупый, а если обо всем рассказать, она может опять сильно заболеть.

Гарри спрятался в душевой — в спальне заворочался Невилл. Следы проклятия долго не проходили, и пусть его успели снять, он уже привык мыться один.

Приведя себя в презентабельный вид — насколько на это способны одиннадцатилетние мальчишки, — все отправились на завтрак.

— Эй, — на пробу сказал Рон, когда они подошли к Большому залу, — ты в порядке? Ну… после?..

— Ага… — ответил Гарри. — Но… наверное, у меня проблемы.

Он сам не понимал, зачем говорит об этом Рону, но потом подумал: вчера лучший друг все время был рядом, хотя он ему ничего не рассказал.

— Наверное, мне назначат отработку, — в итоге отмахнулся Гарри. И это было не совсем враньем, потому что такое могло случиться всегда.

— Наверное, друг. На тебя смотрит МакГонагалл, — заметил Рон, когда они уселись напротив Гермионы, которая встала раньше всех.

— А?

Гарри, чистя апельсин, поднял голову и сразу же встретился взглядом с деканом. Она что-то говорила Люпину и Флитвику, хотя Гарри, конечно, ее было не слышно. При этом она смотрела прямо на него. Тут же он заметил, что смотрит не только МакГонагалл — Флитвик, Люпин и Спраут смотрели тоже. Они вели приглушенную беседу, и атмосфера за преподавательским столом казалась напряженной.

— Наверное, директора нет в Хогвартсе, — сказала Гермиона.

Его место и правда пустовало. Место Снейпа тоже — и место мадам Хуч, хотя это не было из ряда вон.

— Чего ты натворил? Взорвал башню или что? — пробормотал Рон.

— Рон! Ну правда! Это, скорее всего, все то же самое. А то они что-нибудь сказали бы!

Гарри склонил голову. К ним стали поворачиваться, а меньше всего ему сейчас хотелось привлекать лишнее внимание.

— Рон, не передашь мне тост, пожалуйста? — просто сказал он, давая понять — по крайней мере, Гермионе, — что не хочет говорить на эту тему.

Вокруг все вернулись к своим разговорам. Может, это Снейп что-то сказал? У Гарри пробежал мороз по коже. Может, Снейп сказал Дамблдору, что теперь запрещает приезжать домой? Начиная нервничать, Гарри опрокинул в себя стакан тыквенного сока. Он же так не сделает, да? Гермиона передала ему миску со сливами, и Гарри, взяв ее, тупо на них уставился. Что делать? Секунду спустя на его плечо опустилась ладонь, и он уронил миску. Сливы разлетелись по всему столу.

— Мистер Поттер, — мрачно произнесли над головой. Гарри мгновенно поднял взгляд на декана, а Гермиона и Невилл бросились собирать сливы. — В вашем присутствии нет необходимости. Следуйте за мной.

Рон подпихнул его локтем, и Гарри встал. В глазах МакГонагалл было что-то… не так. Когда она выводила его из Большого зала, он невольно заметил, что все взгляды устремлены на него — и он понимал, как это выглядит со стороны. Тяжелые двери закрылись за их спинами, отрезая шум и посылая по холлу эхо.

— Гарри, пойдем-ка в мой кабинет, — сказала профессор.

За последние месяцы он бывал здесь слишком часто, и каждый раз ему было не по себе. Гарри настороженно сел на стул и посмотрел на окно, через которое не так уж давно влетел на метле. Пока мадам Помфри не сказала ей о… том самом, МакГонагалл была очень недовольной.

— Профессор, — начал Гарри, пока МакГонагалл воевала с крышкой жестяной банки. Мне нельзя есть в Большом зале? Это потому что я накричал на профессора? Гарри не решался задать эти вопросы, которые кому-то могли бы показаться глупыми, но если тебя почти всю жизнь в чем-то обвиняют, нельзя не поверить, что ты хотя бы ы чем-то виноват.

— Гарри… — отмахнулась МакГонагалл и наконец-то открыла коробку. Ее руки почему-то дрожали. — Не хочешь печенья?

Она протянула коробку, и Гарри, подавив порыв отказаться, взял одну, потому что так и не закончил завтрак.

— Профессор? — тихо повторил он. Странное выражение глаз МакГонагалл его пугало. А потом понял: она была в растерянности. Но его декан никогда не терялась! Она всегда все контролировала, жестко руководила и быстро реагировала. Но теперь она так непривычно смотрела, и — ему казалось, или ее потряхивало? Ему вдруг невыносимо захотелось убраться отсюда как можно дальше.

— Я не понимаю, — медленно заговорила она, — почему ты здесь. Но я хочу, чтобы ты знал… Я рядом в любом случае, в чем бы ты ни нуждался.

Почему он здесь? Разве он должен быть где-то еще?

— Профессор? Вы же сами меня сюда позвали? — недоуменно ответил Гарри. МакГонагалл посмотрела так же растерянно, и тут дверь распахнулась и в кабинет удивительно энергично вошел профессор Люпин. Он держал письмо.

— Его только что доставили! Директор сказал, ему не стоит… — провозгласил он и осекся при виде Гарри. МакГонагалл тут же поднялась и выхватила письмо.

— О боже, — скорбно проронила она, ни к кому не обращаясь, — я думала, вы знаете, а он не был…

Гарри застыл от опустошающего душу страха. Он был не в состоянии даже представить возможные кошмары. В этот момент он весь олицетворял одно-единственное чувство. И все же, каким-то образом — и он много об этом размышлял гораздо позже — он знал. Он сразу все понял, и если бы удары сердца не напоминали гром, он бы поклялся, что оно вовсе остановилось.

— Гарри, сегодня рано утром твоя мать… скончалась. Мне очень жаль, я…

Но Гарри больше ничего не слышал. Его ударило этими словами, как молотом, они выбили из него воздух. И никто не подобрал бы точного описания для бездонной черной дыры, которая засосала его изнутри.

— Нет, — сорвалось с его губ.

— Я могу только представить, Гарри, что ты сейчас чувствуешь. Мы готовы помочь. И только естественно, если… — МакГонагалл пыталась подобрать слова, а Гарри вскочил и кинулся к двери.

— Вы лжете! Она не… Она не!..

Открыв дверь, он натолкнулся прямо на профессора Люпина, который ждал снаружи. Гарри не думал. Просто спустя секунду после столкновения он обхватил его за пояс и зарыдал, уткнувшись в потертый пиджак. Он трясся от муки и даже не заметил, как Люпин сел на корточки и прижал его к себе, а профессор МакГонагалл неловко опустила руку на плечо.

— Я хочу домой, — только эти слова Гарри и можно было разобрать.

Домой с ним в итоге отправилась МакГонагалл. Гарри уже не кричал. Это он был виноват. Если бы он не вылетел тогда из окна, они бы никогда не узнали, а если бы они не узнали, об этом не прослышала бы Ифе, и мама… Когда они вышли из камина в гостиной Принцев, Гарри — если бы его не удержала МакГонагалл — чуть не рухнул ничком, потому что почти не прилагал усилий, чтобы держаться на ногах. Профессор не двигалась, и Гарри посмотрел на нее — впервые с тех пор, как услышал страшную весть.

Его декан скорбно оглядывала комнату с суровым выражением лица. Гарри осенило, что она, разумеется, не представляет, куда идти, потому что никогда здесь не была — по крайней мере, насколько он знал. И было так странно снова оказаться здесь. Все происходило словно во сне, в очень-очень плохом сне. И все было на своих местах, как будто его мир был в порядке, а не схлопнулся.

Внезапно в комнату вошла Лизетта. У нее были красные глаза и все еще мокрые от слез щеки. Она гневно посмотрела на них, как будто они нарушили ее покой, и опустилась в ближайшее кресло. При виде нее Гарри стало больно: она не только проводила с его матерью больше времени, чем, пожалуй, он, но и была рядом с ней в последние часы — и он выбежал из комнаты. МакГонагалл следовала за ним попятам.

В сознании билась только одна мысль: мама! Он должен увидеть маму! И он знал только одно место, где она могла быть.

Гарри сбежал на первый этаж и помчался прямо к Летней комнате, дверь в которую была, как всегда, немного приоткрыта — будто ничего случилось. И Гарри действительно почти ожидал, что мама поднимет взгляд от рисунков и подарит ему удивленную улыбку. Он замер. Она была там.

Она лежала на кровати одетая в ночную рубашку, будто спала. Занавески были частично задернуты, и ее лицо оставалось в тени, но было видно, что она ужасно побледнела и похудела. Гарри смотрел на нее, не издавая ни звука и не замечая, что в комнате присутствует еще два человека. На стуле у кровати сидел мужчина в черном и держал маму за руку, но был так неподвижен и так сливался с темнотой, что не заслуживал внимания. Профессор МакГонагалл наконец-то спустилась на первый этаж, и Гарри почувствовал легкое прикосновение к плечу.

— Подойди к ней, мой мальчик. Не бойся, — мягко сказал директор и повел Гарри к неподвижному телу матери. Гарри медленно протянул руку, коснулся кончиками пальцев ее ноги — и тут же отдернул их. Она была такой холодной. Как лед. Гарри покачал головой, быстро посмотрел на маму и упал на нее, схватил за руки и попытался поднять.

— Мам? Мам! Просыпайся! Проснись, пожалуйста! Мам? Не надо! Это не смешно! Мам!

Рядом с ним зашевелились, и похожий на тень безмолвный человек схватил его со спины и оттащил от мамы. Мама снова упала на кровать — безвольно и безразлично. Гарри зарыдал, вырываясь из рук Снейпа, а тот прижал его груди. Вскоре Гарри прекратил пинаться и царапаться и просто повис на поддерживавшем его человеке — и неважно, кем был этот человек.

Неизвестно, сколько они так простояли — Гарри не следил за временем. И лишь когда на смену рыданиям и вскрикам пришло тихое всхлипывание, он заметил, что державший его взрослый тоже весь трясется.

— Северус, пожалуйста. Тебе надо поесть, — сказал Дамблдор за их спиной.

— Не могу… — прошептал Снейп над головой Гарри хриплым, еле слышным голосом. Гарри вывернулся из объятий и заколотил по его груди кулаками. Отчим выглядел, будто не спал неделю, и соответствующе пах, но Гарри этого не замечал.

— Почему?! — закричал он. — Почему ты мне не сказал?

По правде говоря, Гарри не знал, было бы лучше, если бы он знал заранее, но еще сильнее горя его терзала вина — это он был виноват. Ему нужно было излить ярость и кого-то обвинить, а Снейп был ближе Ифе.

К его удивлению, Снейп не давал сдачи, позволяя себя бить.

— Гарри, пожалуйста, пойдем. Сделаем чаю, — сказала МакГонагалл, которую явно душили чувства и в то же время что-то озадачивало. Гарри не остановился, пока МакГонагалл не оттащила его от Снейпа, но перед этим тот успел прошептать:

— Я хотел… я пытался.

— Северус, мой мальчик, ты сидел здесь всю ночь, и лично я бы не отказался от чашечки чая и, может быть, печенья. И я настаиваю, чтобы ты составил нам, как хозяин, компанию. Прошу, не заставляй меня применять силу, — мягко сказал директор.

Снейп вздохнул и медленно встал. Пока они шли к гостиной, Гарри жался к МакГонагалл. В гостиной уже не было Лизетты, чай подавал Брин. Гарри возмущенно заметил, что смерть хозяйки его явно не особо раздосадовала. Взрослые молча расселись, а Снейп сгорбился во главе стола, как ворон — так похоже выглядывал его нос из-за черной завесы волос.

— Гарри, присядь. Мы снова к ней сходим перед возвращением в Хогвартс.

Снейп издал какой-то звук, но никто не обратил на него внимания.

— Я не вернусь, — с вызовом сказал Гарри. — Я хочу остаться с мамой.

— Гарри, — вздохнула его декан.

— Не вижу, почему бы он не мог остаться, — вставил Дамблдор, но МакГонагалл сурово на него посмотрела. — Самому мне вскоре придется вернуться в Хогвартс. Я поручил мадам Принц проследить, чтобы Северус поел.

Гарри не мог думать в такое время о чае и печенье, не согласен он был и сидеть тихо, как Снейп, поэтому попятился от стола.

— Я… я пойду ненадолго к себе в комнату, — соврал он.

У МакГонагалл, кажется, имелись возражения, но не успела она их озвучить, как директор махнул рукой. Конечно, Гарри отправился прямиком в Летнюю комнату, но, к его досаде, дверь оказалась заперта. Да как они смели? Это была его мама! Он несколько раз дернул дверную ручку, а потом пошел, куда и обещал — к себе. Теперь, по сравнению со спальней в Хогвартсе, его комната выглядела очень голо и уныло, но зато хорошо подходила к его внутренним ощущениям. Гарри захлопнул дверь и спрятал лицо в подушку.

К своему большому удивлению, он проснулся в полдень — он так измотался, что, наплакавшись, уснул прямо в одежде. Он привстал с належанного места, и ему вдруг стало очень холодно. На его старом письменном столе стоял подносик со стаканом молока и булочкой.

— Орла? — прошептал Гарри, но ответа не получил. Он не прикоснулся к булочке, но позволил себе несколько глотков молока, а потом осторожно открыл дверь и пошел вниз по лестнице, уже не боясь заскрипеть. Куда делись взрослые? В доме было очень тихо. Они все еще в гостиной? Дамблдор еще здесь? Гарри спускался медленно — ему совсем не нравилась эта пустыня. На первом этаже он заметил у входа несколько букетов и собрался зайти в столовую и проверить там. Внезапно затрещали половицы.

Гарри резко обернулся и замер. Дверь в Летнюю комнату была распахнута, и на пороге кто-то стоял. Холодные черные глаза, серебристые волосы, забранные в тугой пучок, длинное темно-коричневое платье. Мадам Ифе держала маленький синий бархатный мешочек, в котором, как знал Гарри, хранился мамин серебряный браслет. Как только Ифе заметила Гарри, браслет тут же исчез в ее кармане. Гарри знал, что нужно быть осторожным, и, возможно, он был просто в ужасе — но охватившая его ярость оказалась слишком сильна. Наконец-то они столкнулись лицом к лицу.

— Верните! — рявкнул он. — Это мамино! Вам нельзя брать!

Ифе зло посмотрела на него:

— Его нужно отполировать, так что заткнись, глупый мальчишка. Не думай, что можешь мне приказывать.

Она двинулась мимо, но Гарри — в приступе то ли смелости, то ли глупости — заступил ей дорогу.

— Отдайте! Вам нельзя трогать ее вещи! Убийца!

Он понял, какую ужасную ошибку совершил, только когда Ифе бросилась на него.