Приказа верить в чудеса не поступало (гет)

— Подожди, — практически выдохом.

Собственный голос в волнах подступающей паники показался испуганным, предательски дрогнувшим. Пристальный, неотрывно-горячий взгляд ввинчивался в ее лицо, и от этого стало еще сильнее не по себе, может быть от наплывающего, неконтролируемого жара, вдруг накрывшего с головой — она и не помнила уже этого пугающе-сладкого ощущения, когда мурашки по коже разрядами тока, а в солнечном сплетении отчаянно-горячо.

А в следующую секунду их губы соприкоснулись.

Пепелище под ребрами вспыхнуло с новой силой.

* * *

Горячая. Податливая. Растерянная.

Теплые умелые губы с осадком помады и горьким кофейным послевкусием. Тонкая напряженная спина под его ладонями. И запах, этот треклятый напоминающий запах, от которого, стоило лишь вдохнуть, стремительно ехала крыша и слетали к херам тормоза — запах далекого ветреного февраля и острой волнующей пряности.

Может быть, ему это все мерещится?

Болезненно пробившаяся сквозь подступающее безумие мысль ввинтилась в мозг раскаленным прутом. Мерещится? Что ж, пусть так. Но тогда он должен, просто обязан получить все сполна — все, невозможность чего ломала до основания, хотя казалось, ломать уже давно нечего.

Он привык всегда получать то, что хотелось, и неважно, какими путями и какой ценой — сейчас он хотел ее. А потом... да какое имеет значение, что потом?

Наэлектризованный до предела воздух, нестерпимая духота, плавящий жар.

Она так неожиданно-остро чувствовала все. Откуда что взялось? Ведь еще совсем недавно ощущала себя обледеневшей, совсем не живой рядом с теплым заботливым Андреем; еще совсем недавно поражалась абсолютному выстужающему равнодушию при воспоминании о том, что связывало их с Глухаревым — внутри не отозвалось ничего. Но сейчас, господи, почему сейчас она так чувствует все?

— Ира... твою мать... Ира...

Раскаленный сбивчивый шепот у самого уха — новая горячая волна прокатилась по спине, затапливая остатки осмысленности. Бесцеремонные, нахальные руки уже рванулись к пуговицам ее блузки, и только тогда на миг пришло отрезвление.

Сейчас, вот сейчас самое время — отшатнуться, отпрянуть, прийти в себя, пробормотать что-то вроде "сама не знаю, что на меня нашло" и сделать вид, будто ничего вовсе не было — уж это искусство полковник Зимина освоила превосходно.

Но.

Но сейчас в квартире Зотова по ее указу орудует Фомин, пытаясь найти хоть что-нибудь, что поможет зацепить нового начальничка и выиграть эту борьбу, приз в которой — ее кресло. И если сейчас она решит отступить, это окажется провалом, полным и окончательным — хитрый сукин сын Зотов поймет все и сразу, и после этого она вылетит из отдела в лучшем случае без возможности когда-нибудь вернуться, а в худшем...

Просто сделай то, что нужно. Просто доиграй до конца этот сценарий, исполни свою роль так, чтобы благодарный зритель еще очень долго приходил в себя — это ведь не так уж и сложно, не правда ли?

Зажмурилась на миг, словно перед прыжком в ледяную воду, и поспешно рванулась навстречу — не давая себе времени думать, анализировать, осознавать.

Чувствовать. Сейчас — только чувствовать.

* * *

Гореть

Ее прохладные пальцы невесомым скольжением. Его настойчивые жадные поцелуи, оставляющие собственнические отметки на светлой коже. Ее судорожно-тихие выдохи в заискрившую напряжением тишину.

Смятая блузка комом куда-то на пол. Юбка рывком — бесстыдно-выше; требовательно-нетерпеливые оглаживающие прикосновения, вызывающие неконтролируемую дрожь; и настойчивые, почти-злые движения пальцев уже внутри — ритмично, яростно, горячо. И его изучающе-неотрывный взгляд, вжигающийся в лицо — так, словно хотел считать каждую эмоцию, мелькнувшую отблеском, и от этого пристально-жгучего взгляда щеки залило предательским жаром. И отступать уже некуда — только дальше, безумней, бесстыднее, и кажется вдруг, что этого мало, критически мало — хочется душно-всезаполняюще, на самое дно, чтобы темные горячие волны бились о ребра, не позволяя вдохнуть.

— Зотов... блять... хватит... — сдавленным полустоном, нетерпеливым, почти-умоляющим. И его руки снова на бедрах, стискивая, сжимая, притягивая — чувствуй, чувствуй, что ты со мной вытворяешь, и новый судорожный выдох тает под натиском терзающих губ.

Накрывает.

Гребаное цунами — не выплыть.

Горячие темные волны затягивают на самое дно.

Приятного погружения.

* * *

Шитов долго мялся, отводил глаза, пытался уйти от вопросов, но Глухарев с проснувшейся снова ментовской цепкостью пристал как репей — расследование убийства Красина и судьба Зотова не давали покоя.

— Да хрен с тобой, — разозлился в конце концов Сергей, не добившись ответа. — Не хочешь лезть во все это — просто дай мне номер следака, который этим делом занимается, дальше я сам.

Шитов снова надолго завис, затем выдавил неохотно:

— Да номер, конечно, дать могу, только толку от этого...

— В смысле? — вскинулся Глухарев.

— Дело в том, что... как тебе сказать... Сняли с Зотова все подозрения.

— Чего?! Это как вообще?!

— Ну вот так. Свидетель нашелся, который его алиби подтвердил. Не мог Зотов никого убить. Свидетель надежный, оснований ему не верить ни у меня, ни у следователя нет никаких.

— Что за хрень?! Какой еще, блин, свидетель?

Шитов снова отвел взгляд, принявшись с преувеличенным вниманием рассматривать что-то за окном.

— Бывшая твоя. Ира. Полковник Зимина.

* * *

Ира долго стояла под ледяным душем, пытаясь стереть чужой запах, волнующе-острый аромат мужского парфюма, избавиться от никак не утихающей горячей дрожи, эхом отдающейся в теле. Ну что за хрень... как школьница какая-то, в самом деле...

На кухне долго пила кофе, стремясь отрезвить спутанные мысли, очнуться; потом позвонила сыну и маме, чтобы хоть как-то переключиться. На миг мелькнуло, что надо позвонить Глухареву, признать, что по его просьбе ее ребятам нарыть ничего не удалось и вообще в теперешнем положении на ее помощь вряд ли можно рассчитывать, но тут же поморщилась — одна мысль о встрече и даже разговоре с Сергеем вызвала странное отторжение. Господи, Сережа, зачем ты вернулся...

Тихо блямкнул телефон, оповещая о новом сообщении. Помяни черта... Но на экране высветилось скупое "Зотов".

"Товарищ полковник, а вы, оказывается, охуенно целуетесь, и вообще... Может быть, повторим?"

Щеки снова обдало краской. Вполголоса выругавшись, Ира стиснула пальцы — очень хотелось швырнуть мобильный в противоположную стену. Вот же сукин сын... И вздрогнула, сбитая внезапным дверным звонком.

Стоя у двери, потуже затянула пояс халата и замерла, испытывая огромное желание послать всех нахер и просто не открывать, но все-таки щелкнула замком, тут же невольно отпрянув.

На пороге с огромным букетом цветов стоял Андрей.