Сквозь кости (гет)

— Учиха Шисуи пропал сразу после того, как его допросили по вопросу причастности к организации нападения Кьюби. Члены бывшей полиции не могут отыскать его уже несколько дней, — сухо звучит сразу же после того, как Какаши завершает свой доклад.

Обито стоит к нему спиной, на крыше резиденции, под ночным небом и перед пылающей светом Конохой. Единственное его лицо, которое Какаши может наблюдать, это то, что высечено в скале напротив.

— Ты всё же распустил полицию.

Рядом с Обито стоит и Минато-сенсей. Какаши впервые, в этой холодной темноте, видит проблески седины в желтоватых волосах. На лице сенсея нет и тени улыбки, он молчит, скрестив руки на груди. Белый плащ, развевающийся на слабом ветру, контрастирует со сливовым кимоно Обито.

— Почему вы его не остановили? — спрашивает Какаши, из последних сил стараясь сохранить вежливость в голосе. Но злость и ощущение несправедливости душат любые попытки.

— Сейчас это вынужденная мера, — мягко отзывается Минато. — Постепенно Обито всё вернёт на свои места.

— Это он вам так сказал?

— Какаши…

— Сенсей, вы знаете, что клан Учиха ни при чём. И он — тоже это знает. Вам обоим известно, что Кьюби, скорее всего, выпустил Мадара. — Какаши делает шаг вперёд и сжимает кулаки. Хруст митенок редеет в приглушённом лае дворовой собаки. — Старейшины вас используют. Их единственная задача — ослабить клан. Но если так поступить с Учихами, они не стерпят унижения.

— Хватит, — прерывает Обито.

— Я тебя не узнаю, — нетерпеливо рычит Какаши. — Тобой манипулируют старейшины, и ты не замечаешь очевидного.

— Замолчи, — чуть громче повторяет Обито. И так и не поворачивается к Какаши лицом. — Твоя позиция, как и всегда, удобна тебе одному. Где ты был, когда я распускал полицию? Где ты был, когда я занимался столь ненавистными тебе допросами всех Учих?

— Ты прекрасно знаешь где.

Плечи Обито напрягаются, а пальцы крепче цепляются друг за друга.

— Да, — с едва уловимой едкостью, — в очередной раз искал Мадару. Отличный план — отправиться на поиски призрака, когда реальный мир трещит по швам.

В один короткий миг Какаши оказывается за его спиной. С силой толкнув Обито в лопатки, он низко проговаривает:

— Призрака? Ублюдок. — Поддавшись давлению, Обито наконец поворачивается лицом и безмятежно взглядывает на Какаши. Вблизи от Обито, как и всегда, пахнет чем-то безжизненным, неестественным. — Я принёс тебе сведения: Шисуи работал с Мадарой. Или ты думал, что после того, как ты вернулся в Коноху, Мадара не переманил на свою сторону другого Учиху?

— Какаши, перестань. — Крепкая ладонь сенсея осторожно ложится на плечо, но Какаши тут же её стряхивает.

— Ты обещал мне. Ты сказал, что мы найдём его вместе. Когда сенсей приволок тебя и тело Рин, ты обещал… — При упоминании имени Рин кадык Обито дёргается под широким воротом. Но Какаши продолжает, не останавливается — настолько сильно ему хочется вернуть живость во взгляд напротив, вычерпнуть оттуда всю оцепенелую мертвенность: — Я и Рин похоронили твой пустой гроб. Мы тебя оплакивали. Но спустя месяцы ты вернулся живым, весь измазанный её кровью. И ты мне обещал…

— Ты не понимаешь, — сдержанно говорит Обито.

Серые щитки, прикрепленные к рукам Какаши, врезаются Обито в шею. И Обито не дышит. Не меняется в лице.

— Чего я не понимаю? — угрожающе шипит Какаши. — Тебя устроил тот мир грёз, которым ты себя окружил, чтобы забыть о ней настоящей. Сакура вполне подходит на её роль, да? Но она — не Рин. Она — это она. До того, как стать их сенсеем, ты клялся мне, что мы найдём Мадару вместе. Что ни с одной живой душой не произойдёт того же, что случилось с Рин…

Горячая, как кипяток, ладонь Обито стремительно врезается в грудину. Какаши его не останавливает. Терпит боль и давит чужую полуживую шею сильнее.

— Какой же ты идиот, Какаши, — хрипит Обито. В единственном глазу зажигаются три томое — не то из-за переизбытка подавляемой боли, не то из-за готовности к бою. А может, из-за того и другого разом. — Я затеял поиски, чтобы дать тебе надежду хотя бы на что-нибудь, потому что знал, что ты себя винишь. Вот и вся причина.

Хватка ослабевает сама по себе. Обито его больше не бьёт, но дыхание задерживается в том самом месте, куда тот не так давно ударил.

— Я не предполагал, что ты настолько сильно зациклишься на этих пустых и бессмысленных поисках. — Обито мерит Какаши строгим взглядом. Вблизи слышно, как шипит вдыхаемый им через нос воздух. — В отличие от тебя, у меня была возможность отпустить Рин. Перед тем, как умереть, она сказала мне то, что дало силы на новую жизнь. Если бы я не успел… если бы не услышал тех слов, я бы никогда не сумел вернуться в Коноху. — Рука Какаши чуть соскальзывает вниз, и Обито продолжает: — Ты ни разу не спросил меня о том, что случилось той ночью и хотела ли Рин, чтобы ты всю свою жизнь гонялся за Мадарой.

— Детские глупости, — сдавленно выплёвывает Какаши. — Даже если Рин хотела для нас иного, я сам принимаю решения и сам определяю, что верно, а что нет. Я считаю необходимым найти Мадару не потому, что не смог смириться с её смертью.

— Мадара наверняка мёртв, за все эти годы мы ни разу не находили его следов. Из твоего рассказа нельзя быть наверняка уверенным, Шисуи приходил к Акацки или кто-то другой, кто представился его именем.

— Ты говоришь, Шисуи пропал сразу после допроса, — произносит Какаши, ощущая себя как во сне — бегущим за невидимой целью и никак не могущим к ней приблизиться, несмотря на все попытки. — Это наводит на определённые мысли. К тому же он пробудил Мангекё Шаринган — ему хватило бы сил на то, чтобы управлять Кьюби по приказу Мадары.

— Допрос Шисуи не показал ничего подозрительного, — подаёт голос Минато-сенсей, — в ночь нападения он был дома. Его допрашивал сам Иноичи, ошибок быть не может. — Помедлив, он задумчиво добавляет: — Есть ещё кое-что. На тех, кого Мадара себе подчинял, он применял технику проклятой печати, Кинкоджу но фуда. Но перед допросом каждого Учиху проверяли Хьюга. А ты не хуже меня знаешь, Какаши, что при помощи додзюцу такую печать сложно не заметить.

Он и правда знает об этом лучше других. Потому что, когда Обито вернулся, у Какаши непроизвольно активировался шаринган, и он увидел странные колебания чакры на сердце внезапно воскресшего друга. Не обладай сенсей навыками по снятию проклятых печатей, Обито навсегда остался бы под властью Мадары.

Такую же печать Мадара поставил и на сердце Рин, сделав её джинчурики Санби. Но ту выжгло разрядом сильнейшего Чакра но месу, который Рин вогнала в себя собственноручно, когда поняла, что одно только её существование ставит под угрозу жителей Конохи.

— Шисуи может помогать Мадаре по доброй воле, без проклятой печати. — Какаши роняет руку с тела Обито и отходит на шаг назад. В эту же минуту видимая напряжённость покидает Минато-сенсея.

— Может, — отзывается Обито. — А может и вовсе не помогать. Пока у нас нет никаких доказательств, кроме свидетельства главы Акацки. Судя по тем методам, которыми она передала тебе сведения, о дальнейшем сотрудничестве с нами не может быть и речи. А если её воспоминания не будут засвидетельствованы отделом дознания, то наши обвинения против Шисуи не вызовут ничего, кроме скандала.

— Она сказала и о Данзо, чьи прихоти ты выполняешь, — произносит Какаши так, как обычно говорят в пустоту. — Ты занял позицию наименьшего сопротивления, Обито, и только и делаешь, что находишь оправдания. Я знаю не хуже тебя, как сложно предъявить обвинения члену уважаемого клана. Но тот путь, который ты предлагаешь взамен, мне противен. И он должен быть противен тебе тоже. По крайней мере если ты всё ещё тот Обито, которого я знал.

— Иди домой, Какаши, — Обито словно и не слышит тех слов, что ему были сказаны, — и заодно передай Сакуре, что отсиживаться под дверями моего кабинета не нужно. Временное отстранение всех членов клана Учиха от работы в госпитале — это решение старейшин, против которого я бессилен.

Шаринган Обито потухает, и освещение ночных фонарей застилает черноту глаза. Много лет назад оттуда текли слёзы всякий раз, когда Учиха Обито становился свидетелем несправедливости.

— Что насчёт Итачи?

— Он с нами сотрудничает, поэтому ему разрешили оставаться во главе АНБУ. Не переживай, никто не станет обременять тебя статусом капитана.

Какаши пропускает колкость мимо ушей.

— Ты заставил его шпионить за кланом? — Не в силах и дальше наталкиваться на стену при разговоре с Обито, он переводит обессиленный взгляд на Минато. Каждая мышца в теле деревенеет. Какаши больше не чувствует холода. Его словно поместили в пустую сферу, где нет ни звуков, ни света, нет вообще ничего. — Сенсей, прошу вас…

— Всё не так, Какаши, — отвечает тот. Взгляд добрых глаз выделяется, не вписывается в окружающую действительность. — Он сам вызвался сотрудничать с Корнем и докладывать о тех вещах, которые покажутся ему странными. Не делай такое лицо. На войне мы поступали так же, когда было необходимо добывать сведения в тылу. Я сам учил вас подобным вещам.

— Корень. Ну конечно… — безрадостно усмехается Какаши.

— Иди домой, — повторяет Обито. — И жди дальнейших указаний.

Какаши переводит взгляд с сенсея на него. Он понимает: дальнейший разговор бесполезен. Понимает: перед ним стоят двое человек, вовлечённых в систему управления деревней в достаточной мере для того, чтобы упустить нечто важное.

Какаши говорит:

— Как прикажете, Хокаге-сама, — и прежде чем раствориться в белой дымке, замечает, как дёргаются окаменевшие мышцы на лице Обито.

* * *

Оказавшись дома, Какаши чувствует присутствие Сакуры, но сразу же направляется в спальню. Всю дорогу от Хэйана до Конохи они почти не разговаривали. А по прибытии им обоим оказалось не до друг друга.

Однако сейчас, когда он лежит на заправленной постели в полной экипировке и прожигает взглядом потолок, Сакура отчего-то шелестит шагами по коридору и входит без стука.

Дверь захлопывается за её спиной с приглушённым ударом.

— У тебя сегодня нет ночного дежурства? — спрашивает Какаши не глядя и прикладывает руку ко лбу. Щиток, который упирался Обито в шею, морозит кожу.

— Нет. — Сакура подходит ближе. Замирает напротив его свешенных вниз коленей. — Ты виделся с Обито-сенсеем?

— Да.

— Шисуи исчез…

— Знаю, — коротко прерывает Какаши. — Как ты об этом узнала?

— Наоки заставили присоединиться к поискам. У него пробуждён шаринган, поэтому он полезен клану.

— Ясно. — Какаши закрывает глаза. — Похоже, совет клана ему доверяет. Как давно вы знакомы?

— Около трёх лет, — без колебаний отвечает Сакура.

Подол ципао касается его ног. Колени каменеют от её близости.

— У тебя что-то случилось? — спрашивает она без особого участия. Как будто опасается спугнуть излишней заботой. Или сама же её и страшится.

Открыв один глаз, Какаши привстаёт и продвигается вперёд, чтобы сесть на край. Сакура чуть мешкает, хочет отойти, но он хватает её за ладонь, и она замирает над ним как вкопанная.

— Теперь мы снова друг с другом говорим?

— У меня нет выбора, ведь я с тобой живу, — проговаривает Сакура, глядя на него сверху вниз. Наверняка она хотела прозвучать чуть более ехидно, чем по итогу получилось.

— К моей постели тебя тоже приводит отсутствие выбора? — Только договорив, Какаши понимает, что каким-то неизвестным образом нашёл в себе силы на то, чтобы затеять эту бессмысленную болтовню с Сакурой.

Она, кажется, что-то подобное всё же замечает: меняется во взгляде, кладёт небольшую ладонь на закрытый глаз с шаринганом.

Кожа у неё сухая. Пахнет антисептиком и травами.

От Сакуры исходит живительное тепло.

— Если хочешь, — говорит со строгой сдержанностью, — я могу направить в твой глаз небольшое количество медицинских техник. Это поможет облегчить боль. И почему ты вообще так часто снимаешь хитайате с глаза?

Какаши не сразу замечает, что едва уловимо льнёт к её ладони.

— Глаз уже давно не болит. Я привык.

— Когда ты им смотришь, мне так не кажется.

Одно маленькое неловкое движение — и запястье Сакуры чуть касается его губ через маску. Она тоже это замечает, оттого и роняет руку вниз.

— Иди к себе, — говорит Какаши, выпуская другую её ладонь из своей.

Но Сакура не отступает и сводит на переносице тонкие брови — как и всегда, когда давит в себе порывистое недовольство.

— Расскажи, что случилось. Я же говорила, что буду тебе помогать. Это связано с Шисуи? Что сказал сенсей?

— Ты же была у Обито сегодня. Наверняка будешь и завтра. Он тебе обязательно расскажет.

— Я хочу услышать от тебя, — упрямо проговаривает Сакура.

Какаши замолкает. И понимает, что готов выдать ей всё, когда она так доверчиво на него смотрит.

Понимает — что не уверен, на чью сторону встанет Сакура.

— Я расскажу тебе. Но не сейчас. Завтра мне нужно кое с кем встретиться. Потом всё и решится.

— С кем? — нетерпеливо переспрашивает она.

— Не сейчас, Сакура. — Отведя наконец от неё взгляд, он стягивает маску и принимается развязывать крепящие основания щитков. — Иди к себе. Спокойной ночи.

Стоит ей спустя какое-то количество секунд на самом деле уйти, как Какаши понимает: он борется не с чем иным, как с разочарованием. В ду́ше воспоминания о разговоре на крыше отмирают — теперь они не запечатываются присутствием Сакуры, как под наложенным самим Ками фуиндзюцу. Но когда Какаши выходит из ванной, а она лежит в его постели, он не может определить, плохо ему или хорошо от того, что Сакура вернулась.

— Ты можешь не растрачивать остатки уважения ко мне из-за того, что я прибежала обратно? — с натянутой усмешкой проговаривает она. Бретелька на её обнажённом плече падает, и Сакура тянет одеяло до подбородка. — У тебя был такой побитый вид, что я не смогла бы уснуть, вспоминая.

Риторический вопрос, заданный в начале, вовсе не был шуткой. В ответ на него Какаши мог бы сказать, что не способен терять уважение к людям, которые не боятся собственных желаний.

Он такому даже немного завидует.

— Я к тебе привык. Мне нравится, как ты выглядишь. И я с тобой забываюсь. Всё равно останешься? — Какаши смотрит на неё через всю комнату, не шевелясь. Мокрое полотенце комкается в кулаке так же, как улыбка на лице Сакуры.

Она давится нервным смешком. Затем, прикрыв глаза до боли натянутыми пальцами, — ещё одним.

Говорит:

— Если сейчас уйду, станет совсем неловко.

Какаши свешивает полотенце на стул, надевает чёрную безрукавку и глушит свет. В темноте — непроизвольно распахивает левый глаз и не закрывает его, даже когда лицо Сакуры оказывается совсем рядом, на другой подушке.

У неё теплое дыхание со вкусом пряной зубной пасты.

— Ну так что? Мы всё же снова разговариваем друг с другом? — спрашивает Какаши, наблюдая, как тонкой кожи её плеч касаются серебристые очерки лунного света.

— Я же сказала, что у меня выбора нет. Да и к тому же мы выяснили, что и самоуважения — тоже не особо, раз я к тебе вернулась.

— Ты делаешь то, что хочешь сама. По-моему, это и есть самоуважение.

— Интересная позиция, — усмехается Сакура и придвигается ближе, точно успокоившись от услышанных слов. И почти шепчет: — Что значит «я с тобой забываюсь»?

Какаши так и лежит поверх своей половины одеяла, не решаясь накрыться. По его мнению, лучше бы никакого одеяла не было в принципе.

— То и значит.

— Буду думать, что это — «мне приятно с тобой находиться». В совокупности с тем, что я тебе симпатична не как товарищ, а как девушка, звучит довольно успокаивающе. От этих мыслей я обрету больше смелости для того, чтобы не сбежать обратно к себе. — Она закрывает глаза, словно бы готовясь ко сну. — Тебе не холодно?

— Нет.

Проходит минут пять, но ни один из них не спит. Только, в отличие от Сакуры, Какаши глаза не закрывает и смотрит на то, как переливаются в ночной темноте её волосы.

— Скажи, — говорит он не шёпотом, но тише, чем обычно, отчего слова звучат несколько хрипло. Ресницы Сакуры трепещут. — Если бы ты узнала, что твой друг и твой сенсей поступают неправильно и даже жестоко по отношению к определённой группе людей, но у них почти нет иного выхода, что бы ты сделала?

— Звучит менее обезличенно, чем ты думаешь, — отвечает она, почти не разлепляя влажные губы. Голос Сакуры едва уловимо сел. — К тому же это «неправильно» — оно по чьему мнению?

— По тому мнению, которого они раньше придерживались.

Немного поразмыслив, она подкладывает ладонь под щёку и тихо проговаривает:

— Я бы постаралась им помочь. В случае, если бы не удалось, — наши пути бы разошлись. — Разлепив веки, Сакура смаргивает и фокусирует на Какаши серьёзный, пронизывающий до самой черепной коробки взгляд. — Но ведь ты спросил не о гипотетических людях, а про Обито-сенсея. С ним я останусь до самого конца, куда бы он ни пошёл.

Некоторое время Какаши молчит. Признание, которое прозвучало, вызывает смешанные чувства — приятное единение и горечь безо всякой почвы.

— Обито, наверное, и не подозревает, что есть люди, которые настолько ему преданы.

— Тем лучше для него. — Сакура прижимает одеяло к груди и в несколько расслабленных движений придвигается ещё ближе. Теперь тёплое дыхание опаляет Какаши подбородок, а его собственное — чуть шевелит тонкие волосы на её голове. — Мысль о том, что кто-то сильно тебе предан, может быть ужасно обременительной. А ему и так нелегко.

Какаши кладёт ладонь ей на щёку — и всё, что было в реальном мире, снова впечатывается куда-то в самую глубину мозговых отверстий. Словно в одном присутствии Сакуры есть какая-то губительно-спасительная неотвратимость.

— Ты правда хочешь остаться здесь?

Её глаза распахнуты навстречу всему, что Какаши сделает. Такими безусловными взглядами хоронят нужду в словах, но она всё равно отвечает:

— Да. Если ты пообещаешь, что ваши с сенсеем пути никогда не разойдутся.

Он может пообещать только одно: что никогда не станет намеренно такого добиваться. Сакура прекрасно это понимает, что бы ни говорила.

— Вот бы и мне таких учениц, которые даже в такие моменты обо мне бы не забыли. — Рука тянется под одеяло. Кожа на плечах Сакуры покрыта острыми мурашками. Она вздрагивает и сдавленно выдыхает:

— Я буду считать, что ты пообещал, Какаши, — и сама льнёт к нему для поцелуя.

Все касания Сакуры осторожны, спрашивают разрешения, даже если хочется получить сразу всё.

Какаши же слишком болезненно помнит, какая на вкус её кожа, чтобы следовать такому темпу. Прервав поцелуй, он, не сводя взгляд с распухших до красноты губ, подхватывает Сакуру за талию обеими руками. Одеяло скатывается у ног, она садится сверху и ладонями упирается в его плечи, как будто не может удержать равновесия. Острые коленные чашечки, на которые Какаши не раз пялился, как последний идиот, когда она спала, высунув ноги из спальника, в лесу, теперь дрожат рядом с его рёбрами.

Её руки уверенно скользят ниже, чтобы потянуть вверх водолазку, и он поддаётся, разрешает себя раздеть, коснуться шрамов на животе и подавляет неприятную дрожь. Какаши всегда считал, что в прелюдиях нет смысла — он и сейчас многое бы отдал, лишь бы вбиться в Сакуру со всей силой, чтобы она застонала ему в рот, — но, видя, как шёлковая ткань серебристо-серой ночнушки скользит по её соскам, пока она исследует его тело, он не может пошевелиться.

Воздух жгутом стягивается в горле. Пятнистые от штор лунные очерки скользят по мутно-розовым волосам.

— Ты специально не залечивал раны как следует, чтобы женщины тебя жалели? — шепчет Сакура на сбившемся дыхании.

Наверное, надо ответить. Но он в силах думать только о том, как её ягодицы трутся об пах.

Скользнув руками ниже, Какаши крепко хватает Сакуру за бёдра и пробирается выше, пока она послушно не закрывает глаза и не наклоняется вперёд для поцелуя. Отстранённо он думает о том, что вкус её зубной пасты не пряный, а медовый и что желание снять её ночнушку так же велико, как и желание ощущать трение её сосков об его кожу через шёлковую ткань.

Одной такой ночи ему точно будет мало.

В эту — Какаши решает раздеть её догола. И решает, чтобы она была сверху.

Но когда он сжимает её бёдра руками и смотрит, как Сакура в блаженстве закрывает глаза, сама на него насаживаясь и задавая темп, который хочет, он понимает, что ни одно из решений не принимается им одним.

Пальцами, едва уловимо, Какаши ведёт по влажной коже, дальше вверх — по выступам рёбер, ладонью обхватывает грудь и задерживает сорвавшееся дыхание, когда она стонет сильнее и кусает нижнюю губу.

Сакура сжимается. Внутри неё влажно и узко настолько, что Какаши готов кончить от одной только мысли об этом.

Не сдержав хриплый стон, он начинает двигаться бёдрами ей навстречу.

Сакура, резко вскрикнув, падает, выстанывает Какаши в шею. Руками он сжимает её ягодицы, не прекращая движений даже в неудобной позиции, скользит дальше — по позвонку, режущим лопаткам.

Когда он хочет хотя бы что-нибудь ей сказать, она говорит за него:

— Я всегда… только тебя…

Какаши глушит слова Сакуры быстрым поцелуем — то ли сильным касанием, то ли лёгким укусом.

Удержав её хрупкое тело в объятиях, он оказывается сверху, перед её потерянным, рассредоточенным взглядом. Локти упираются в шероховатую серую простынь. Перенеся вес на одну руку, другой рукой Какаши скользит вниз, по животу Сакуры. Когда пальцы оказываются в её разгорячённой влажной промежности, она выгибается навстречу, облизывает пересохшие передние зубы и крепко, до натужных морщин смежает веки.

— Пожалуйста…

В этот раз Какаши входит быстро, на всю длину и вбирает в себя собственное имя, которое Сакура выстанывает ему в рот. Он двигается медленно, с каждым разом вбиваясь всё сильнее, скользит языком по мочкам её ушей, и ему кажется, что в этой темноте остались только зелёные глаза, застланные желанием, её запах, впитывающийся ему в кожу, её тонкие пальцы, давящие бесчувственную кожу спины до приятной боли.

Добравшись до пика, Какаши раз или два шепчет подавленное стонами и шлепками «Сакура» и каким-то невероятным образом находит в себе силы на одну-единственную осмысленную мысль: она вызвала у него привыкание, она — до сбитого в горле дыхания красивая, и сейчас Какаши не помнит ни о чём другом, что когда-либо было в его жизни.