Волчья тень (гет)

.

Алый воск пролился на желтоватый конверт. Яркая капля потекла вниз, как кровь стекает по коже.

Перед глазами вновь, как наяву, встала ночь свадьбы. Пусть у меня будет дочь. Бела, как снег... Румяна, как кровь...

Анна вздохнула. Как трудно решиться. В этом конверте — ее смерть.

Все изменилось после той ночи, когда Ричард дрожал в ее объятьях и шептал жестокие слова о том, что он связан этими брачными узами, точно зверь в клетке… Она больше ничего не понимала, хоть роза ее и потеряла цвет.

Что это было? Секундное помешательство? Хмельной бред? Или он действительно ненавидел свою юную и прекрасную жену? А на виду у всех лишь умело притворялся?

"Я совершаю ошибку", — подумала Анна.

Страшную ошибку. Ведь она решила отказаться от всего, покинуть людей, которых клялась защищать и оберегать... Все ради него.

Она нервно комкала в руках конверт. А если он действительно ненавидит Катриону Фернеол? Назад ведь пути не будет.

Она задумчиво провела пальцами по тонкой надписи на конверте. Сэру Джеймсу Лонгриверсу...

Я возвращаюсь домой, писала она. Но это было ложью. Дом ее был и остается здесь, в Рейнхилле, в Белом мече, рядом с ним. Всегда рядом с ним.

Но... Кто знает, как изменился Ричард после свадьбы? Что происходит с ним там, за плотно сомкнутыми створками дверей? Они ведь толком и не разговаривали после его возвращения из Ферлиберт.

“Я мог бы сделать своей любовницей тебя”, — сказал он в ночь свадьбы. Анна горько скривила губы.

Может быть, это и есть выход? Если боги вместо большего греха предлагают меньший — не в этом ли их милость? Эта мысль отдавала желчью, но… В конце концов, в Чертоге богов ей не готовят сияющие одежды и трон одесную Владыки.

Весь вопрос в том, сможет ли она делить Ричарда с королевой? А не делила ли до этого с десятками таких же пустоголовых девиц?

Забывшись, Анна коснулась кончиками пальцев ещё горячего воска, и с лёгким вскриком отдернула руку. Боль привела ее в чувство. "Я не должна спешить", — подумала она.

Анна выдохнула, и в груди будто слегка ослаб тугой узел тревоги, тяжелым камнем придавливающий ее к земле. Прежде чем она примет решение, ей нужно поговорить с Ричардом.

Анна позвонила в колокольчик, и на зов почти мгновенно явилась Грейс.

— Приготовь мне самое лучшее платье, — велела Анна. Поразмыслив секунду, добавила: — И будь готова уложить вещи.

Служанка охнула:

— Госпожа, вы уезжаете?

“Темный наконец-то решил тебя прибрать?“ — говорил ее взгляд.

— Возможно, — уклончиво сказала она. — Но не беспокойся, тебя я с собой не приглашаю.

Грейс облегченно перевела дух. Помогая Анне одеваться, она выглядела почти довольной.

— Ах, миледи, вы очень хороши, — прощебетала она не вполне искренне, но видимо, радость, что она скоро избавится от надоевшей хозяйки, была сильнее.

Тем не менее, Анна, взглянув в зеркало, подумала, что платье и вправду выглядело неплохо. Светло-серебристое, в отличие от большинства ей принадлежавших, оно мягкими складками охватывало фигуру, а сквозь широкие прорези на рукавах выглядывал яркий голубой бархат. Ткань красиво оттеняла бледность кожи, и она не казалась такой болезненно-желтоватой.

Ловкие руки Грейс отвели от лица локоны, заправив их под маленькую серебряную сетку. В остальном же ничего не мешало волосам темной волной свободно спадать по спине. Как в Ферлиберт, шепнул ей непрошенный голос.

Катриона тоже никак не привыкнет убирать волосы по северной моде.

На секунду Анна прикрыла глаза. Да помогут мне боги, подумала она. Ричард должен меня принять — и выслушать. Наедине.

* * *

— К вам герцогиня Эстер, — жалобно простонал мальчишка паж, — Ваше величество, стража ее пропустила, а я...

Ричард выглядел бледным и уставшим, отметила Анна, жадно вглядываясь в его лицо. Под глазами залегли голубоватые тени. Острее, яснее обозначились высокие скулы. Рот крепко сжат. Не в самом лучшем настроении, это верно, но хвала богам, ей хотя бы удалось застать его без Катрионы.

— Все в порядке, Мартин. Можешь идти, я сам поговорю с леди Эстер.

Что она ожидала? Вспышки гнева за ее внезапное появление? Радости? Что он бросится к ней в объятья? Голос его был сух и безразличен.

Анна застыла, не зная, на что решиться. Мальчишка попятился и скрылся за дверью.

Король смерил ее тяжелым, выжидающим взглядом — и опустил глаза.

— Что тебе нужно, Анна? — холодно спросил Ричард, не отрывая взгляда от бумаг. Но перо предательски замерло над свитком. Она заметила это и сделала шаг вперед.

— Мы так давно не виделись, — медленно, как в полусне, выговорила Анна. — Помнишь, как раньше... Ты знал все мои секреты... А я твои...

Она осеклась — Ричард со свистом втянул воздух сквозь зубы. С тихим хрустом перо сломалось в его руках. Анна почувствовала, как вновь краснеет. Что она делает? Что она говорит, о боги? Как стыдно. Развернуться и бежать, в самом деле бежать в Утонувшую звезду — но ее будто пригвоздили к месту.

— Если ты пришла только за тем, чтобы ворошить прошлое, можешь идти, — раздражённо бросил Ричард. — У меня совершенно нет времени на твои причитания, Ворона.

Услышав нелепое детское прозвище, Анна подняла на него глаза, как будто он протянул ей, запачканной горем и стыдом, милосердную руку. Это было так нелепо, но сердце ее дрогнуло от нежности.

Ричард... Как же ей хотелось пригладить его растрепавшиеся волосы. Стереть следы усталости с милого лица. Руки ее почти против воли потянулись к нему — обнять, укрыть, никогда не отпускать. Прижать к себе так тесно, чтобы не знать, где кончается ее тело и начинается его, просочиться под самую кожу, сквозь костяное кружево прямо к сердцу — да и застыть-замереть там.

Неужели это так много, Владыка?

— Ричард... — произнесла она почти без голоса, одними губами.

И вся боль выплеснулась в одно имя.

— Ну что? — холодно отозвался он. — Побыстрее, Анна, я очень устал.

— Я только... Хотела спросить... Ты счастлив с ней? — сбивчиво, неуверенно выдавила она. Хотела спросить — другое. "Станешь ли моим? Вернёшься ли ко мне? Есть ли другой путь, кроме того, страшного, что я задумала?"

Пальцы его нервно дернулись — и сжались в кулак.

— Анна, я люблю свою жену, — сказал Ричард устало и голос его отвердел, стал ледяным и металлическим, точно клинок в лютый мороз. — А теперь уходи. Ну же!

— Да, ваше величество. Я просто хотела вам сказать... — голос ее взлетел, стал звонким — отразился от потолка. — Я уезжаю домой. В Утонувшую звезду.

Ричард молчал. Только глаза его стали, кажется, чуточку больше — или это оттого, что она жадно вглядывалась в них, искала хоть что-то... И не знала, получилось ли найти.

— Как видите, я всегда предупреждаю ваши желания, — сказала она горько. Развернулась к дверям, в надежде, что окликнет... Остановит. Но тщетно.

“Я люблю свою жену“, — набатом било в виски. Но эту боль уже можно было выносить, зная, что это не конец.

Ну что же, подумала Анна, захлопывая двери. Он приговорил своей любовью — и Катриону, и меня тоже.

* * *

Маленькая девочка застыла, зажатая в кольцо из нависающих над нею сильных, высоких, незнакомых... Таких взрослых. Точно маленький зверёк, окружённый гончими псами.

Ей восемь лет и девять месяцев. Это много, но все же недостаточно, чтобы справиться с Синклитом речных лордов.

Если бы отец был здесь... Но отца нет. И не будет уже никогда. Как и матери.

Она будто наяву слышит: “Энни, Энни, маленький кораблик...“ — но шепот растворяется, его забивает гул недовольных голосов. Анна крепко сжимает губы и смотрит в пол.

— Я думаю, никто не будет спорить, что маленькой леди нужна защита!

Она узнает этот визгливый противный голос. Он принадлежит сэру Лонгриверсу. Отец его не любил, а мама всегда говорила, что он точно заноза в сердце. И правда похож на занозу, подумала Анна. Такой же длинный, все черты лица острые. Как будто хочет вот-вот впиться в руку и не отпустить.

— И уж не вы ли ее хотите обеспечить, Джеймс? — иронически спросил барон Клеран.

— Почему нет? — сладко улыбнулся Лонгриверс, поглаживая винный бархат своего камзола. — Моему старшему сыну Седрику уже минуло пятнадцать, он ловок и крепок, и вполне готов продолжить род Эстеров.

Он глупый, и лицо у него в прыщах, хотелось сказать Анне, но Синклит взорвался куда более громкими воплями.

— Никогда!

— Не бывать этому!

— Не сын у Лонгриверса ловок, а он сам!

— Быстро же подсуетился.

Барон Клеран поднял руку.

— Милорды и миледи, могу я взять слово?

Недовольный ропот толпы был ему ответом. А на лицо сэра Лонгриверса Анна и вовсе смотреть боялась. Он как будто проглотить ее хотел.

Барон Клеран возвысил голос.

— Если уж кто и способен защитить маленькую леди, так это мы с леди Эммой. Моя жена — люмина госпожи Анны, как вы все знаете.

Но закончить ему не дали. Вновь поднялся этот ужасный крик, и на этот раз к нему присоединился и Джеймс Лонгриверс.

— Не успели остыть тела лорда и леди Эстер!

— Еще один стервятник, как же!

Анне очень хотелось убежать и спрятаться. В покоях матери стоял сундук, где хранилась ее одежда, пересыпанная ароматными травами для защиты от насекомых — душицей, лавандой. Если забраться внутрь и уткнуться лицом в мамины платья, можно представить, что она рядом. Ее руки всегда пахли лавандой… А главное — в сундуке темно и тихо, и не будет слышно этих ужасных криков.

А ещё можно убежать в конюшню, взять самую быструю лошадь и поскакать... Неважно куда. Вперёд. Далеко-далеко. Но Анна ненавидела конюшню. Если бы лошади не понесли над пропастью, мама и папа были бы живы...

Глаза ее обожгли слезы. Отец говорил:

— Нельзя показывать Синклиту слабость, Энни. Твои вассалы должны видеть, что ты сильна и можешь править ими крепкой рукой.

А мать смеялась.

— Она же ещё так мала, Элиас.

И вот теперь она взрослая. Она леди Королевской реки — и плачет. Перед Синклитом!

А ведь они сейчас решают, что делать с нею, с испугом поняла Анна. Может быть, если они не договорятся, сэр Джеймс возьмёт ее в охапку и тоже выбросит в пропасть? А Утонувшей звездой будет править его противный Седрик. Рыхлый, точно крестьянский хлеб.

— Синклит! — раздался знакомый женский голос — и вперёд вышла леди Эмма Клеран. — Долго ли вы будете мучить бедное дитя? Взрослые мужи — имейте хоть немного снисхождения к осиротевшему ребенку.

Она решительно шагнула в круг и положила руку на плечо Анны, ободряюще ей улыбнувшись.

— Пока вы рвали друг другу глотки, точно обезумевшие псы, — сказала она укоризненно, — я нашла вышод. Королева Элеонора разрешила все ваши споры, — торжественно сказала леди Эмма.

Синклит настороженно замолчал. По толпе прокатился взволнованный шепоток — но тут же истаял.

— Каким образом, позвольте узнать? — вышел вперёд Джеймс Лонгриверс.

— Самым для вас неприятным, — весело сказала леди Эмма, слегка поклонившись. — Королева Элеонора забирает леди Анну Эстер в качестве своей воспитанницы, пока она не достигнет совершеннолетия.

— А до тех пор землями вокруг королевской реки будет совместно управлять Синклит, как собрание равных, — продолжил барон Клеран, вставая рядом со своей женой. — Дабы продолжать служить верно дому Эстеров, которому мы все присягали.

Он склонился над Анной и спросил:

— Вы рады, моя леди?

Девочка растерянно взглянула ему в глаза и произнесла первое, что пришло ей в голову.

— Нет!

Если бы только можно было взять коня и нестись так быстро, чтобы деревья сливались в сплошную зеленую стену…

* * *

— Но! — вскрикнула она и пришпорила коня. Тот всхрапнул — и стрелой полетел вперед, так быстро, что деревья слились в сплошную зелёную стену.

В ушах всё ещё звенели крики:

— Леди Анна, куда же вы! Постойте! А как же верительные грамоты короля? Без них нельзя пересекать приграничные земли!

— Мне можно. Я — Эстер, — бросила она надменно. — И я возвращаюсь домой!

Голос взлетел до воя, до истерического волчьего призвизга, она летела вперед так отчаянно, как будто впереди ее и правда ждал дом. От этой мысли пробрало холодом.

Письмо Лонгриверсу наверняка уже доставили, и он ждет не дождется передать власть наследнице, которая не была в родном доме шестнадцать лет.

Хотя... Может быть, и ждет. Его обожаемый Седрик, говорят, до сих пор на выданье... Как смешно. Она эти шестнадцать лет ждала Ричарда, а он, получается, ждал ее.

Нервная судорога пробежала по ее лицу. Хватит об этом думать. Скоро Синклит выдвинется в путь, чтобы с должными почестями сопроводить ее в Утонувшую звезду. Но она должна успеть раньше. Обязана успеть.

Горсть медяков мальчишке-конюшонку — и дело сделано.

Она летела, как ветер. Она была свободна. На короткие несколько дней.

Грязный и влажный пригород Рейнхилла, чавкающий под копытами, как сытая раскормленная жаба, сменился скудными полями. Трудно возделывать бедную, почти бесплодную землю в этом болотистом крае. Странно. Раньше, когда она скучала в толпе придворных, у нее не было времени и подумать об этом.

Терравирис изголодался по материнской руке. По доброй королеве.

От реки потянуло холодной весенней сыростью, и Анна плотнее закуталась в плащ. Не хватало еще подхватить лихорадку...

Она опасливо оглянулась — но погони за собой не увидела. На мгновение ее вновь уколола обида: прежний Ричард непременно, непременно бы ее остановил...

Вздохнув, она пустила взмыленного коня шагом. Кажется, спешить уже некуда.

Постепенно небо вылиняло, поблекло, растеряло краски, как дешевая ярмарочная шкатулка. И внезапно вспыхнуло всеми оттенками королевского пурпура и багрянца.

Анна уже начинала опасаться, что ночь ей придется встретить в дороге, но конь, будто чувствуя ее страх, пропустил быстрее. Вдалеке показалось длинное, выбеленное, но как будто притиснутое к земле чьей-то могучей рукой, здание таверны. После величественной высоты королевского замка и тянущегося вверх всеми шпилями воздушного Рейнхилла... Это казалось таким убогим. Даже с “Чашей и когтем” не сравнится.

Навстречу ей выбежал прислужник-мальчишка. Да так и открыл рот. Впрочем, спешиться он ей помог вполне расторопно.

— Чего желает... М... Миледи?

Запнулся. Верно, никогда не видел леди, путешествующую в одиночестве.

— Миледи желает свежую постель, горячий ужин и корм для коня, — устало сказала Анна. — Да побыстрей. Утром...

Она смолкла. Лучше не болтать о своих планах. Конечно, она сумеет себя защитить... Но ведьм и получше нее убивали.

Тюфяк, что ей достался, по заверениям хозяйки таверны, был самым лучшим. Самым колючим на свете, поспорила бы Анна, но тем не менее, это было хоть что-то... В седле так вытянуться ни за что не получится...

Во сне к ней пришла Элиза. Только была она много старше; стать ее была величественна, а королевские одежды блистали, как солнечный свет.

— Здравствуй, дитя, — скаала она, протягивая ей чашу медную. — Пей.

И была эта чаша солона, как кровь.

— Твоя вина за чужую боль, — голос прогремел весенней грозой.

Протянула она чашу серебряную. Жидкость в ней была черна и горька, как полынь.

— Твоя расплата — предательство. Испей до дна, дитя, — и зазвенел голос, как стальной клинок.

А третья чаша была из золота и сладка, как спелый виноград.

— А в третьей чаше — любовь, — лукаво сверкнула Элиза — Элиза ли? — зелёными глазами.

И растворилась в сияющем свете. И стих голос, отзвучав весенней капелью.

* * *

Анна проснулась внезапно, с резким выдохом, как будто кто-то пнул ее в живот. Минуту-другую она бессмысленно смотрела в сводчатый деревянный потолок, пытаясь понять, где находится.

Дорога... Таверна.

В большое полукруглое окно любопытным глазом заглядывала луна, и почему-то становилось неуютно от этого большого серебряного зрачка.

Подперев щеку рукой, Анна повернулась на бок и вздохнула: куда ее влечет воля богов? Что она делает здесь, одинокая, без друзей и слуг, в каком-то трактире возле дороги, ведущей в Ферлиберт? К Утонувшей звезде. Но она знала: это того стоило. Совсем скоро она будет королевой. А Анна Эстер просто... исчезнет? Как будто ее никогда и не было.

По потолку блуждали серые тени; темнота дрожала и танцевала вокруг, как липкий бульон из вываренных костей.

"Может быть, боги меня испытывают, — содрогаясь, подумала Анна. — И перед тем, как достичь своей цели, я должна пережить и ужас этой одинокой ночи?"

Счастье не даётся просто, даже если ты ведьма. Особенно, если ты ведьма.

Веки отяжелели, она уже стала погружаться в тяжёлый, липкий, как и эта темнота, сон.

"Убить. Я хочу убить вас всех", — шептала тьма чьим-то до боли знакомым голосом, но она не могла понять, чьим.

"Вы не сможете. Вы не выживете. Вы не вернетесь. Никто из вас".

Всё тело Анны будто сдавило и прижало к постели чей-то огромной, невидимой, могучей рукой. Она не могла пошевелиться, сделать вдох — закричать она тоже не могла.

Луна за окном будто увеличилась в размерах, странно приблизилась, заполнила серебряным блеском всю комнату. Мертвенный лунный холод хлынул внутрь. Плеснул на постель, и точно приливная волна, пополз вверх; ноги утонули в нём до колен и омертвели.

Анна попыталась вырваться — но сил не было. Она всё ещё не могла пошевелиться. А тело будто растворялось в ледяном сиянии.

Холод стал еще злее, еще настойчивее, серебряная изморозь охватила руки, и вот пальцев уже как будто не существовало. Если Луна доберется до груди, она остановит ее дыхание.

Все ощущения исчезли, тело стало чужим, как набитая соломой перчатка вместо живой руки, она ничего не чувствовала. Только холод.

"Вильгельмина, — позвала Анна, — Вильгельмина, помоги мне... Ты обещала, что не позволишь мне умереть"...

Только насмешливая пустота была ей ответом.

Нет, нет, пожалуйста! Вильгельмина... Вильгельмина! Вильге…

Нет. Здесь ей не будет ответа.

"Мама... Матерь... — как в детстве, по наитию, когда ей снились кошмары, взмолилась она. — Помоги мне... Здесь так холодно…"

И она пришла. Тёплые руки лодочкой обхватили ее, и укачивая, будто на волнах, куда-то понесли.

“Энни, Энни, маленький кораблик“...

И ледяные лунные пальцы распустились, по венам расплавленным золотом, жидким солнечным светом, потекло тепло.

Мама... Ты здесь...

“Конечно, я здесь. Я всегда с тобой, ибо твое время приходит“ — сказал незнакомый звучный голос.

Анна распахнула глаза.

Небо за окном уже посветлело, и утренняя прохлада заявила свои права — окно было приоткрыто.

Она поежилась от холода. Так вот оно что. Не луна была виновата в ее ночных видениях, а всего лишь сквозняк.

Но что это?

Приподнявшись на одном локте, Анна недоверчиво прислушалась. Какой дурак (или неисправимый поэт) на рассвете будет терзать струны лютни? Воистину ранняя пташка поселилась по соседству!

Выбравшись из-под грубого одеяла, она подошла к окну и распахнула его пошире. На тепло больше не стоило и надеяться, так пусть хотя бы свежий воздух прогонит остатки ночных кошмаров.

Кажется, расторопная служанка уже успела почистить ее дорожный плащ? Как славно.

Не утруждая себя шнуровкой платья, она набросила плащ прямо на ночную рубашку и выглянула в окно.

Рассвет над Терравирис разгорался медленно, как будто кто-то то лениво и неохотно раздувал угольки в огненном шаре солнца. Новый день сулил новые радости. Новую, новую, новую жизнь. Внезапно ей захотелось петь... Как вот этому дураку с лютней по соседству.

Волосы рыжие, лентой увитые,

Вижу я как наяву...

Выдержу, выдержу — сердце разбитое

Плача, к себе я зову.

Ты точно в клетке, как птица невольная,

Как о свободе не петь?

Милая, где же ты — страшно мне, больно мне,

Молча осталось терпеть...

Неужели ещё один несчастный влюбленный, подумала Анна с любопытством. Звучный голос тем временем продолжал:

Я далеко, за туманными реками,

Таю, и свет мне не мил,

Где же найти мне искусного лекаря,

Чтобы любовь исцелил?

Она хмыкнула. Однако же это становилось забавным.

Лютня издала ещё один высокий дребезжащий звук, и невидимый певец завыл ещё обреченней:

Тихо брожу за постылыми стенами,

Грустный, как вспугнутый лис.

Где же та дева? Навеки потеряна!

Где же ты! О Беатрис!

Она высунулась в окно еще дальше, награждая певца аплодисментами. И каждый хлопок был полон сарказма.

— В жизни не слышала песни ужаснее!

Окно по соседству распахнулось и на свет показалась чья-то рыжая кудрявая макушка.

— Спасибо, миледи, вы очень любезны, — тон певца сделал бы честь самой леди Браун, но глаза его смеялись. — Когда мне придет в голову петь для вас, я обязательно спрошу вашего мнения о моих песнях. Сейчас же, увы, я пою для кое-кого другого.

Неожиданно для себя Анна улыбнулась в ответ. Это все утро — утро новой жизни виновато. Или может быть, улыбка певца. Такая мягкая. Почти как у Ричарда. Что-то в нем неуловимо располагало к себе.

— Очевидно, вы поете для некой Беатрис? Очень надеюсь, что она вас не слышала.

Молодой человек взглянул на нее искоса и вздохнул:

— Увы, не угадали. Я пою ее щенку.

Это прозвучало до того абсурдно, что Анна в первую секунду не нашлась, что ответить.

— Я ослышалась?

— Ну, вам, пожалуй, еще рановато оглохнуть, — хмыкнул невежа, — и если вы прислушаетесь, то различите, как лает этот пройдоха. Эй, Георг! Иди сюда!

И правда, тут Анна разобрала едва слышное тявканье.

— Дело в том, — продолжил певец, — что это недоразумение засыпает только под звуки музыки, и я сто раз пожалел, что его украл... — вздохнул он с досадой.

— Украли? — Анне вновь показалось, что она ослышалась.

— Чего не сделаешь ради наших возлюбленных, — подмигнул ей певец. — Вы тоже как-нибудь попробуйте, миледи, что-нибудь стащить. Судя по вашему плутоватому виду, из вас вполне выйдет толк.

Георг согласно гавкнул.

И пока Анна хлопала глазами, стараясь подобрать слова, ставня звучно хлопнула и незнакомец пропал.

"Ну что же, — подумала она весело, — кажется, он прав. Стащить я собралась целую чужую жизнь".

* * *

Вдалеке показалась розоватая поверхность реки.

"Одну ведьму утопили в Лате, и стала она нежитью, русалкой, наполовину рыбой, наполовину мертвецом", — припомнила Анна начало старой сказки.

Рассвет занимался над деревьями. Их вершины вспыхивали огненной короной, и ночная прохлада медленно отступала.

Анна на секунду выпустила поводья уставшей лошади и подула на озябшие пальцы. Скоро все будет кончено... Так или иначе. Синклит уже в пути, и этой тонкой перемычки моста над пропастью точно не минует. Другой дороги в Рейнхилл из Утонувшей Звезды не было.

— Стой.

Лошадь послушно замерла. Чувствуя, как малейшее движение в усталом теле отзывается укоризненными вспышками боли, Анна кое-как спешилась. Не слишком изящно — чересчур устала.

Мост как будто качнулся под ее ногами. Такой хрупкий. Такой ненадежный.

«Я не хочу смотреть, — подумала Анна. — Я не стану».

Но все же взглянула в черный провал. На дне, далеко-далеко внизу, клубился бледный туман, а звук...

Анна передернула плечами.

Легенды рассказывали, что это Воин вонзил меч в землю, и в открытую рану, в глубокую пропасть, заточил тех ведьм Терравирис, которые не встали супротив мужей своих, не стали сражаться за детей, ушедших в Ферлиберт. И будто бы, если прислушаться, и сейчас можно разобрать их горестный стон.

Анна вздрогнула. Ей показалось, или...

Да нет же. Это ветер. Просто ветер. Но и правда, как будто плачет кто-то в глубине.

Анна на секунду прикрыла глаза. Затем вновь открыла. Внизу все так же клубился белесый туман, скрывая камни. Камни, на которых когда-то окончилась жизнь Элиаса и Мариллы Эстер.

По кому ты плачешь, ветер? Не по ним ли?

Как давно минуло время, когда она купалась в их любви, как крохотная рыбка в большом фонтане. Теперь же... У нее не осталось никого, кроме Ричарда. Если она будет сильной. Если она будет смелой.

Все, чего она хотела — лишь немного любви среди этих надменных, равнодушных, пустоголовых болванов. Только Ричарда...

— Я буду сильной, отец...

Шаги за спиной она услышала слишком поздно.

— Ну надо же, какая красотка, — протянул насмешливый голос. — Тебя муж не учил, что не след богатеньким королевским лизоблюдам путешествовать в одиночестве?

Серые, какие-то блеклые глаза мужчины смотрели с видимым нахальством.

— И лошадь у тебя... Не моя ли?

Все ясно. Один из этих разбойников, называющих себя лесными братьями.

— Не подходи, — процедила Анна, выпрямляясь.

— А то что? — невинно округлил глаза молодчик. — Мы не в Ферлиберт. И что ты мне сделаешь, красавица? Заколешь иголкой?

И он сделал плавный, текучий шаг к ней навстречу.

Самая главная ошибка, говорил Элиас Эстер (а маленькая Анна прилежно слушала) — это недооценивать своего противника. Молодой разбойник ее недооценил.

Да, они были не в Ферлиберт. Но в Терравирис ведьмы тоже водились.

Пламя, слетевшее с ее рук, было не слишком горячим, и прошло по касательной над его головой, лишь слегка опалив волосы. Надо отдать ему честь — орал парень не слишком громко и недолго. Просто рухнул навзничь, стараясь сбить пламя. Мост опасно закачался.

— Су... Ведьма проклятая!

Анна невозмутимо подула на пальцы.

— За Синклит. За Утонувшую Звезду! — протянула она ехидно.

В конце концов, именно с этим кличем сражались ее люди. И разбойник это знал. С каким-то ужасом он, все еще распластанный на мосту, взглянул ей в лицо.

— Так ты Эстер?

Лицо его на секунду исказилось гримасой ненависти.

— Удивительно, как ты еще жива.

— О чем это ты?

Торжествующая улыбка мелькнула на бледном лице.

— О, выродок Мудрой чего-то не знает. Прекрасно.

Пошатываясь, он встал — и попятился, не спуская с Анны глаз. На губах его все еще играла эта безумная ухмылка.

— Что ж, в таком случае, желаю приятно сдохнуть.

— И тебе того же, добрый человек, — вздохнула Анна, провожая улепетывающего разбойника взглядом.

Как раз этим она и планировала заняться.

— Однажды одну ведьму утопили в Лате, и стала она нежитью, русалкой, наполовину рыбой, наполовину мертвецом. Но остался у нее на берегу возлюбленный, и долго ворожила она... Пока не взяла кинжал серебряный и не разрезала свой гадкий, мертвый рыбий хвост на две гадкие ножки.

Анна крепко ухватилась за рукоять на поясе. Солнце блеснуло на стали. Лезвие полоснуло по коже, оставляя липкий, пульсирующий, болезненный след.

— Но не могла она говорить, потому что в груди ее проросла тина речная, а рот был наполнен гнилою водой, — почти пропела Анна, занося кинжал снова.

Сегодня ее очередь. Только ее.

* * *

Безобразно горбоносая старуха, то и дело останавливаясь и охая, неторопливо вела красивую лошадь под уздцы. Конь был слишком хорош для такой нищенки, но кажется, взгляды горожан ее ни капли не смущали.

Узловатую руку оттягивала вниз большая корзина с тяжёлыми, крупными алыми яблоками. После королевской свадьбы торговля с Ферлиберт пошла в гору, и рынок наводнили свежие, сочные южные плоды.

Путь ей преградили двое стражников.

— Попрошайки здесь не нужны, старуха, проваливай! — сказал высоким, ломким голоском самый юный из них. Над его верхней губой едва пробивался юношеский пух.

— Добрые господа рыцари, — зашамкала старуха подобострастно, пригибая и без того горбатую спину ещё ниже к земле. — Это яблоки для королевской кухни, сам главный повар послал меня...

— Так и ступай по мосту, в кухонный замок, — вмешался тот, что постарше. — Там слуги встретят.

— Ох, сынок, спасибо тебе, совсем бабка стара, да дурна стала, — запричитала та.

Неожиданно стражник расплылся в ясной, почти детской улыбке, так, что даже морщины его разгладились:

— Ничего, матушка. Ступай к южным воротам. Или помочь тебе? Корзинка-то тяжела...

Старуха взглянула на него недоуменно — как балаганная актриса, которая не затвердила роль.

— Нет, сынок, я сама, сама, — сказала она поспешно и засеменила в сторону южных ворот.

"Кажется, Эл будет найти сложнее, чем я рассчитывала", — с досадой подумала Анна. Встретиться они договорились именно здесь, но никто и не подумал о чересчур усердной страже.

— Эй, старая Гретхен, — окликнула ее повелительным тоном Элиза, и Анна буквально почувствовала, как расслабляются плечи, несмотря на тяжёлую корзину в руках. — Или ты вздумала оставить мою госпожу без яблок? Куда это ты понесла корзинку, за которую тебе уплатили целых десять серебряных монет?

Эл беспрепятственно выскользнула из ворот и теперь, уперев руки в бока, свысока смотрела и на саму Анну в старушечьем обличии, и на опешивших стражников. Она едва удержалась от того, чтобы не рассмеяться.

— Ох, дочка, сынки меня к южным воротам послали, ты прости уж старуху, — запричитала она жалобно, часто-часто моргая, — да только все серебро я отработала, и даже с лихвой — ты посмотри, какие яблочки наливные да румяные...

— Да не побитые ли на дне? — лукаво усмехнулась Эл.

— Что ты, дочка, самые лучшие!..

— Да идите вы уже на кухню со своими яблоками, — не выдержал стражник. — Только чтоб не видел вас никто!

Анна замедлила свой шаркающий шаг, обернулась и сказала:

— А за это, милая, можешь удержать у меня пару медяков.

Затем выудила из корзины самое крупное яблоко и вложила в руку опешившему стражнику.

Налетел ветер. Но и в этом северном холодном ветре уже ощущалось дыхание приближающегося лета, сладкое, как поцелуй — совсем скоро в саду королевы Элеоноры распустятся хрупкие летние розы — не те, тяжёлые, зимние, что цветут круглый год.

Распахнутся окна, впуская в самые темные уголки солнечный свет. Как хорошо будет! "Как я буду счастлива, — подумала Анна, семеня за Элизой. — Как счастлива".

* * *

Оглядываясь, Эл отомкнула замок. Тайный коридор вел прямиком к башне Вильгельмины. Она отступила на шаг, пропуская Анну вперёд — и захлопнула двери. На глаза плотной повязкой опустилась кромешная тьма.

Не беда. Анна прищелкнула пальцами, и факелы, укреплённые на стенах, вспыхнули разом, заливая все вокруг теплым золотым сиянием.

Одним движением сбросив с себя личину, она бросилась обнимать ученицу:

— Ох, Элиза, у нас получилось. Получилось!

Руки Анны мелко дрожали, Элизу тоже трясло.

— Ты пришла на два часа позже условленного… Я уже думала, ты действительно пропала, — затараторила она сбивчиво. — Речные лорды устроили здесь такой погром, никто, и сам король не мог ничего сделать, и кажется, даже когда их вчера выдворили из замка, они ни на грош не помирились. Говорят... После того, как все поняли, что с тобой беда, часть Синклита обвинила этого… Лонгриверса, что он подстроил твою гибель...

Эл откашлялась.

— Кто-то говорит, что он похитил тебя, но не убил, и ты всё ещё жива...

Анна тихо, прерывисто выдохнула. Это было опасно. Слишком близко к правде.

— Но никто не догадался, как все было на самом деле?

Элиза нахмурилась:

— Насколько я слышала, нет. По крайней мере, даже слухов никаких не ходит, кроме...

— Кроме? — настороженно переспросила она.

Щеки Эл тронула краска.

— Кроме того, что все говорят, будто ты сама кинулась в пропасть от обиды на короля и его свадьбу.

Анна рассмеялась:

— Неужели хоть в чем-то слухи оказались правдивыми?

Эл взглянула на нее удивленно, и она с запозданием поняла, что сболтнула лишнего. Она торопливо прибавила:

— Ты спасла мне жизнь, Элиза. Надеюсь, однажды я смогу отплатить тебе тем же.

— Не погибни в следующий раз, — сказала она серьезно. Чересчур серьезно, так, что мороз пробежал по коже.

— Зелья готовы? — сухо спросила Анна.

Эл, пожалуй, казалась слегка уязвленной.

— Сонное и оборотное, как я и обещала.

Значит, испытание для нее и ученицы — будущей ученицы — близко.

— Нам осталось только понять, когда нам лучше всего подстеречь Катриону, — шепнула она и не докончила: от мысли, что она почти королева, Анну вновь пробрало холодом, но не радостным холодком предвкушения победы, а вновь зимним, морозным — страхом.

— Может быть, нам просто подсыпать зелье ей в еду? — нерешительно спросила Элиза.

Анна нахмурилась:

— Конечно, так проще всего, но что потом? Нагонят целителей со всего королевства, поставят стражу.

— Убьют парочку ведьм, чтобы было кого обвинить, — медленно кивнула Эл.

— Вот именно. И потом мы к Катрионе не пробьемся, — Анна принялась нервно мерить шагами коридор. — Должен быть выход. Должен быть другой выход.

— Что же мне делать?

Не паниковать, сказала себе Анна.

— Понаблюдай за ней, — помолчав, велела она. — И непременно узнай, бывает ли королева где-нибудь в одиночестве.

* * *

Оглядевшись — не идет ли кто из слуг или придворных — Анна выскользнула из потайной двери.

Вновь надев на себя личину старухи, она поднялась по лестнице, не в силах унять дрожь: как встретит ее Вильгельмина? "До нее уже наверняка дошли слухи о моей смерти, — подумала Анна с колким, неприятным чувством под ложечкой. — Не велит ли она мне прекратить эти безумные планы, а если велит, то послушаюсь ли я?"

Она не знала. Уже слишком многое было сделано, слишком многим пожертвовано, и назад мне пути не было. Все мосты позади были сожжены и рассыпались пеплом.

“Один шаг назад, и я полечу в пропасть. Ступени, ступени, ступени — каждый шаг вверх — это мое решение. И сколько из них было неправильных, одни боги ведают. Но будь что будет. Ведь изменить уже ничего нельзя“.

Слегка подрагивающими пальцами она повернула ключ в замочной скважине.

Дверь приоткрылась и на ноги пролилась теплая золотистая полоска света.

— Антарес, это ты? — позвал звучный голос; в нем не было и намека на раздражение. — Последний раз ты тряслась от страха на лестнице полтора десятка лет назад. Сейчас поздно начинать заново.

Неуверенно улыбнувшись, Анна сделала шаг вперёд. Конечно, был в этом замке человек, который ждал ее всегда. Жаль,что это был не Ричард. Пока не Ричард.

— Да, Вильгельмина, — склонилась Анна так низко, что огромный старушечий нос почти коснулся пола.

— Выглядишь постаревшей, — усмехнулась наставница. — Дурно же на тебя влияет путешествие по реке смерти.

— Так вы все знаете?

Улыбка ее превратилась в хищный оскал.

— Мне не нужно выходить из этой клетки, чтобы знать помыслы всех в этом замке.

— Да, ваше величество, — опустила Анна глаза, чувствуя, как исчезают ее чары.

Для того ей и нужно было оборотное зелье — чтобы единожды принятый облик впитался в плоть и кровь. Нужна была Элиза.

— Помыслы всех, — прошептала Вильгельмина. — В том числе и твои, Антарес. Ты уже близка к цели, я верно понимаю?

— Я...

Вильгельмина нервно стукнула костяшками пальцев по подлокотнику кресла, больше похожего на трон.

— Прекрати мямлить! И нечего тут стоять. Садись и рассказывай все.

Выслушав сбивчивый рассказ Анны о злоключениях последних дней, старая королева удовлетворённо хмыкнула:

— Что же, это был на редкость глупый план, но он каким-то образом сработал. Не могу сказать, что горда тобою, но кажется, ты действительно сделала, что могла... По своим скромным способностям.

Анна почувствовала, что заливается краской.

Если она и правда так близка к провалу, как говорит Вильгельмина... Может быть, и правда, не стоит рассчитывать на свои... Скромные способности?

— Что же мне делать? Дайте совет! — она с надеждой взглянула в испещренное морщинами лицо, в пронзительные синие глаза.

В пальцах у старой королевы будто сама собой оказалась толстая серебряная игла, блеснувшая в солнечных лучах.

— Возьми это. И если что-то пойдет не так, просто уколи девчонке палец, и оставь иглу в ране. Остальное она сделает сама.

Слегка дрожащими пальцами Анна взяла иголку в руки:

— И что будет?

— Принцесса уснет лет на сто, — расхохоталась Вильгельмина. — Тебе-то какая разница? Терравирис свою молоденькую королеву не потеряет.

"И в самом деле... Я ведь все равно что убиваю ее", — подумала Анна с внезапной дрожью. И сердце почему-то предательски заколотилось о ребра.

— И всё-таки?

— Ты точно желаешь это знать? — вздохнула наставница. Помедлив, Анна кивнула. — Принцесса уснет... А с моим последним вздохом ее не станет.

Она вздрогнула. Мороз холодной когтистой лапой провел по спине вдоль позвоночника. Мысли затрепетали, как испуганные птички.

— Взамен, — продолжила Вильгельмина холодным и деловитым тоном, — ты окажешь мне ещё одну услугу. У моего внука должен храниться свиток с печатью храма Владыки. Он покажется тебе пустым, но Ричард должен будет его прочесть.

Анна моргнула раз. Другой.

— Прочесть... Пустой свиток?

— Антарес, ты от свежего воздуха оглохла? — раздражённо спросила Вильгельмина. — Я сказала, что свиток тебе, дуре, покажется пустым, а не то, что он пуст! Найдешь его и заставишь прочесть Ричарда, а затем расскажешь мне. Ты все поняла?

Анна озадаченно посмотрела на нее:

— Это что, какая-то магия? Почему я о ней ничего не знаю?

— Потому что знания бегут из твоей хорошенькой головки, как крысы с тонущего корабля, — уже чуть более миролюбиво сказала наставница.

— Но что мне делать сейчас, прямо сейчас? — спросила Анна, проглотив предыдущее оскорбление.

— Ну что ж, — тонко улыбнулась Вильгельмина. — Я узница. Ты изгнанница. Мы обе заперты в этой тюрьме... Очевидно, тебе остаётся только ждать.

Анна в ответ уныло кивнула.

— Надеюсь, ты не разучилась чарам невидимости? Мне будет сложно объяснить вторую старуху там, где должна быть только одна, — весело сказала наставница.

Но стоило Анне растаять в воздухе, как Вильгельмина подняла руку.

— Спи!

И тихие слова, произнесенные бескровными губами, прозвучали громче набата. Невидимое тело рухнуло на пол с глухим стуком, как труп.

Королева ждала гостей. И ее глупой ученице пока не следовало знать, каких.

* * *

Джон Блэксворд согнулся в глубоком поклоне перед старой королевой. Вильгельмина милостиво протянула ему узкую костистую руку для поцелуя.

— Чего пожелает Хозяйка? — сказал главный королевский охотник ведьме.

Та осклабилась.

— Хотела спросить тебя — как тебе сегодняшнее утро? — как ни в чем не бывало, произнесла она.

Охотник задумался. Королева никогда не задавала пустых вопросов. Помедлив, он ответил осторожно:

— Собираются тучи. Может быть, будет дождь.

Вильгельмина взглянула на него как будто с искренним весельем:

— Будет, дружок, и не сомневайся.

Она затрясла головой, расхохоталась, точно безумная, седые пряди выбились из пучка и упали на высокий расшитый ворот платья.

Блэксворд терпеливо ждал. Глаза колдуньи оставались холодными, цепкими и внимательными.

— Ты умный человек, Джон, — скривила она губы. — Читал много книг. Что говорят они о мироустройстве?

Ни дать ни взять, учёный ворон, повторяющий заученные слова, с раздражением подумал Блэксворд.

— В книге Владыки записано, что мироздание покоится на огромных алмазных весах в руке его. На одной чаше весов Свет и жизнь земная. На другой Темный, замкнутый в лунном диске, и погибель всего сущего.

— Чего же хочет Темный? — спросила королева.

— Вам ли не знать, — не удержался Блэксворд.

Точно подгоняемые невидимой рукой, по небу неслись тяжёлые тучи, черные и распухшие от воды, как выброшенные на берег покойники.

Вильгельмина встала — маленькая, хрупкая, страшная — и лёгким шагом подошла к нему, замерев рядом, почти касаясь его левого плеча своим. Змеиная плавность движений, которой сложно было ожидать от старухи, завораживала.

Однако она никогда не была просто старухой.

Запрокинув острый подбродок, с минуту она вглядывалась в чернеющее небо.

— Когда тучи исчезнут и взойдет луна… Ты помнишь, сколько звезд загорается в Короне Владыки, Джон?

Что он, дитя, отвечать на глупые вопросы? Но Джон Блэксворд не мог ей перечить.

— Всего звезд в Короне Владыки шесть, — сказал он с плохо скрытым раздражением. — По одной на каждого — Владыке, Матери, Воину, Доброму, Мудрой...

— И Темному, — окончила Вильгельмина с усмешкой. — Ярко-синяя звезда, что горит с самого края.

Джон молча поклонился, избегая смотреть в ярко-синие глаза королевы.

— Но сейчас видны всего три.

— Легенды говорят, — вымолвила Вильгельмина, — что звезды в Короне Владыки загораются, когда боги ходят по земле.

— Ложные боги, — поправил ее Блэксворд.

Поэтому он и служил ей, ведьме. Она обещала уничтожить всех ложных богов.

— Верно, ложные, — не стала спорить королева. — Потому что они все были людьми.

* * *

Давным-давно, в позабытом месте, то ли по течению Латы, то ли Королевской реки, бил тайный источник жизни и бессмертия. В водах темных спрятан он был, и лишь кровью мог быть открыт — только однажды. В самую темную ночь в году, ночь гнева. Когда любое зло проходит незамеченным.

Знала секрет темных вод одна семья — пришлых, чужаков, с нездешней, дурной кровью. Никто не ведал, откуда они пришли, спустились сверху, с самых гор, а где их дом, они не сказывали.

Но принес отец той семьи правосудие в земли, раздираемые войнами, и была рука его тверда: избрал народ его вождем, владыкой земель, и никто не смел противиться его власти. Принесла мать изобилие в королевство, что они уже почитали своим.

Старший сын мечом охранял царство новое. Близнецы несли исцеление и радость уставшему от войн миру. Дочь ткала магию.

Но захотели они большего.

“Мы построили этот мир, — сказала мать, — и светел он, и полон радости. Но что станет с ним, когда мы уйдем? Он вновь падет в пучину беззакония”.

И стали они с дочерью ворожить. Колдовали не год, не два, не единое лето. Пока не открылась правда об источнике, скрытом в водах реки.

Много времени прошло, близнецы подрасти успели да в силу войти: младший был скор на любовь и ласку и смог жену себе отыскать, деву пригожую, вот только жениться на ней не успел.

Взял отец свиток и начертал в свитке имена: свое, жены и детей своих. Не написал только имя возлюбленной сына. Не была она тому еще женою.

Опечалился Добрый, пошел поклониться Владыке:

— Нет мне жизни без любимой моей, запиши ее в свиток, отец.

Покачал головой тот:

— Нет места смертным в свитке бессмертных.

Отправился Добрый к Матери, упал перед ней на колени:

— Помоги мне, матушка! Будет мне бессмертие теснее могилы без любимой моей.

Вздохнула Матерь.

— Мне жаль тебя, сын, но не могу я пойти против воли отца твоего.

Опечалился Добрый и отправился к сестре своей, Мудрой, но та лишь посмеялась над ним.

Хотел Воин выкрасть свиток, но даже ему было не пробраться через стаи воронов отца, волков Матери и змей Мудрой, чтобы открыть двери, за которыми хранился свиток.

Тогда отвернулся Добрый и сказал: “Лучше я умру вместе с нею“. Лег на землю веселый бог и заплакал. И собрались на небе тучи, и полил дождь, и вся радость и веселье ушли из этого мира. Плакал Добрый шесть дней и шесть ночей, а на седьмую ночь пришел к нему брат его, Воин.

— Луна скрылась, — сказал он Доброму, — все уснули, а я уже обнажил свой меч.

— Хочешь убить меня, чтобы моя жена тебе досталась?

Покачал Воин головой:

— Я тоже не хочу, чтобы она умирала. Я уже отозвал своих псов, а со всеми остальными справится мой меч. Иди же, а я пойду следом и буду защищать тебя.

Шли братья всю ночь под покровом тьмы, и только меч Воина горел в ночи раскаленной добела сталью. Пробрался Добрый к свитку, а брат остался у дверей — охранять его.

Взял Добрый свиток и вписал собственной рукой имя жены своей. И имя ей было — Валькирия.

На следующую ночь пришли на берег шестеро.

Бросил отец свиток в волны, и поднялась из волн тень и сказала:

— Точно ли вы желаете бессмертия?

И кивнули чужие, пришлые.

И сказала тень:

— Много боли несет бессмертие. Смерть — это покой. Забвение, ласковые холодные волны. Жизнь же — пламя пожирающее. Точно ли вы хотите этого?

И вновь кивнули они.

И в третий, последний раз обратилась к ним тень:

— Вы будете жить снова и снова, вынужденные повторять одно и то же многие века. Запертые в темницах смертные будут стократ счастливее вас.

Призадумались они на мгновение, но кивнули и в третий раз.

Положила тогда тень холодную руку на чело отца.

— Пока на тебе корона сия,

Вечною будет и жизнь твоя.

Положила руку на чрево матери:

— Коль выносишь ты дитя короля,

Вечною будет жизнь и твоя.

Старшему сыну сказала:

— Смерть не станет и за твоим плечом,

Коль жизнь короля защитишь мечом.

Вздохнула тень, коснулась сперва младшего близнеца.

— Вечностью станет жизнь твоя

Сумей исцелить ты лишь плоть короля….

Остались ждать лишь Светозарный — и Мудрая.

— Ну а ты, — тень обернулась к второму близнецу. Почти отсутствующие черты ее исказились:

— Мукою станет вечность твоя:

Рожден убивать плоть и кровь короля…

Отшатнулся Светозарный, но тень не умолкала.

— Будешь ты гоним и ненавидим, будешь убивать и сестру, и братьев, и мать, и отца.

И взмолилась тогда лишь одна Матерь, но голос ее был тих:

— Не губи дитя мое, оно не сделало никакого зла.

— Пока еще, — усмехнулась тень. — Вы привели зло в этот мир, и это будет вашей платой. В муках вы будете перерождаться, а переродившись, не будете ведать отдыха, будет дитя ваше эту жизнь отнимать вновь и вновь. Впрочем, — тень помедлила, — вы сможете обернуть все вспять, если однажды убийца останется невинным.

— А ты, — тень обернулась к Мудрой, и та отступила на шаг.

— Жизнь и твоя расцветет в бесконечности:

ты ключ, проводящий их к пламени вечности.

Но помни, опасно бессмертья алкать:

Не может и ключ без замка отпирать.

Смелой была Мудрая. Выступила она вперед.

— Отец возродится в том, кто будет коронован. Мать — в той, кто родит королю дитя. Братья — в воине, целителе и убийце? А как же я?

Тень усмехнулась.

— Вы должны зажечь огни, чтобы родиться заново. Каждый из вас будет возрождаться в смертном теле и проживать свою жизнь на земле, снова и снова. Рождая на свет, защищая, исцеляя, убивая…

А ты должна будешь собрать всех вместе и привести к огням.

— Но как?

— В свитке, что написал король, будут их имена. Какие бы они ни носили в новой жизни.

И отступила тень, и обернулась напоследок.

— Что же о той, что нет среди вас сегодня, но вписана чужой рукой... Будет она вашим якорем. Не будет у нее своего пламени, но от огня того, кто вписал ее тайно в свиток, загорится она. И сможет зажечь чужой огонь, но цена высока...

И вновь ничего не поняли Бессмертные, только младший глаза опустил.

Великая несправедливость не беспокоила никого из них. Невинный Светозарный обречен был убивать.

Может быть оттого, что они все были недостойны Бессмертия? Может быть, испытание было в том, чтобы защитить своего ребёнка? И тогда становилось понятно — никто его не прошел. Лишь Светозарный, невинная жертва, был достоин зваться богом.

* * *

— Их было пятеро, — сказала Вильгельмина негромко, — пятеро против меня одной. Все они — Владыка, Матерь, Воин, Мудрая... И Добрый, — прибавила она дрогнувшим голосом. — Всегда против меня, бесконечно.

Не знаю, сколько раз я убивала их, и сколько раз они убивали меня. Память прошлых воплощений сокрыта... Все, что я знаю — Владыка и Матерь пали от моей руки, но следом за ними всегда приходят новые.

Блэксворд молчал. Вильгельмина покосилась на него — он отвёл глаза.

— Мне недолго осталось, ты знаешь, — голос ее опустился до полушепота. — И что же тогда станет с тобой, верным моим слугой?

На этот раз Джон осмелился взглянуть на королеву. Она смотрела на него прямо и насмешливо.

— Страшно? Не бойся. На этот раз меня не запрут в безвременье, обещаю.

— Не знал, что вы можете это контролировать. Темный возвращается на землю с цареубийцей, правильно?

Вильгельмина тонко улыбнулась.

— Темный и есть Цареубийца, мальчик мой. Истинно, истинно говорю тебе — с моим последним вздохом умрет и королева. И я вернусь в ту же секунду.

Блэксворд побледнел.

— Вы хотите, чтобы я убил королеву Катриону?

Вильгельмина расхохоталась.

— Что, слуга сам захотел стать господином? Сожалею, но такая честь не для тебя, Джон. Я лишь хочу, чтобы после моей смерти ты поклялся также верно служить новому Темному, как служил мне. Ей понадобится твоя помощь.

— Ей?

— Это все, что пока тебе следует знать, — сказала Вильгельмина сухо. — Так что случается, когда Темному улыбается судьба?

— Весы раскачиваются, — отозвался Блэксворд.

— И мир вместе с ними...

Черно-лиловое небо, похожее на гигантский кровоподтёк, осветила первая молния. Синяя небесная лазурь маленькой проталиной сияла лишь над заброшенной часовней Матери. Над столицей Терравирис пролились первые дробные капли, которые вот-вот превратятся в ливень.

Бертран Фернеол, будто не замечая дождя, запрокинул голову к небу, и его глаза казались странно пустыми.

— Мир теряет равновесие, — неизвестно почему, сказал он.

Ещё дальше, в темных густых лесах, раздался скорбный волчий плач.