Скетчи (джен)

Холодный ночной дождь всё лил и лил над Сан-Франциско нескончаемыми потоками. Тяжёлые капли мерно и успокаивающе бились о стекло. Лишь иногда холодный и колкий ветер с залива напоминал о себе, бросая их с неистовой силой о прочную преграду окна. Яркие вспышки молний то и дело выхватывали из полумрака моё напряжённое и уставшее лицо. Тусклая настольная лампа была не в силах разогнать этот мрак и холод ночной пустоты, но, по крайней мере, я не чувствовал себя таким одиноким и покинутым среди так некстати разбушевавшейся водной стихии.

Кабинет был угловой, большое овальное окно тянулось практически во всю стену небольшой комнатки. Внезапно я представил себя стоящим на палубе маленькой яхты, затерянной посреди сильного шторма в Атлантическом океане. Словно я стою на капитанском мостике этого утлого судёнышка, рука привычным движением сжимает штурвал, штормовка хлещет по ногам, но я не чувствую дождя или ветра, а просто наперекор всему иду к заветной цели, к такому желанному берегу, и только свет маяка может растопить моё упрямое сердце. Внезапно резкий свет ударил в окно и стремительно исчез в полумраке. На стоянку перед госпиталем приземлился шаттл. Вокруг него сразу засуетились люди. С высоты пятнадцатого этажа за пеленой дождя я толком не мог ничего рассмотреть и быстро оставил эту затею.

Я прикоснулся рукой к стеклу, холодок пробежал по пальцам и затих только где-то у самого сердца. Очередная вспышка молнии осветила на миг силуэт далёких Золотых Ворот, и затем стремительно исчезла в водах залива. Глухой раскат грома прокатился над городом и нехотя замер где-то на отдалённых окраинах.

Я думал сосредоточенно и самозабвенно, до боли в голове, до колоссального напряжения умственной энергии, однако никак не мог найти выхода из этого замкнутого круга. Мои мысли были чем-то похожи на грозу: такие же стремительные в начале, и гулкие, медленные, тягучие, как раскат грома, в конце. И так по кругу, бесконечное количество раз. Я думал о Хане, об "Энтерпрайзе", о Кэролл, о Маркусе, о… да о чём я только не думал. Но больше всего меня занимал один вопрос: "Как со всем этим жить дальше?"

Внезапно за моей спиной практически бесшумно открылась дверь, и чья-то тень неслышно проскользнула в комнату:

— Так вот ты где! Я, понимаешь ли, почти всё здание обыскал, уже хотел поднять сенсорные записи, а он, оказывается, прячется тут и сидит себе тихо, на грозу любуется.

— Я знал, что в твоём рабочем кабинете ты будешь меня искать в самую последнюю очередь.

Маккой нахмурился, но промолчал. Несколько минут мы смотрели на танец непогоды за окном. Неожиданно даже для самого себя, я спросил:

— Боунс, как думаешь, что будет с Ханом?

Собеседник слегка вздрогнул, явно не ожидая от меня подобного вопроса:

— Ты же читал официальные отчёты. Допрос провели лучшие следователи Федерации. Уверен, как врага всего ныне живущего человечества его ждёт пожизненное заключение. Он натворил столько бед, что хватит на несколько вместе взятых тёмных личностей. Хех. Ты же сам всё прекрасно знаешь.

— Как-никак я всё-таки ношу в себе небольшую часть, так сказать, его наследия.

— Не переживай, за это не сажают в тюрьму…

— Боунс…

— И хотя я до сих пор не получил всех материалов исследования физиологии этого бесшабашного сверхчеловека, с уверенностью могу сказать, что убивать одним взглядом или мановением руки сбивать с ног десятки человек ты не сможешь, а вот насчёт иммунитета… Зачем тебе весь этот самоанализ?

— Зачем?.. — где-то в районе солнечного сплетения зашевелились первые нотки досады. — Вся эта история с Ханом, Маркусом, Кэролл в корне какая-то… — я силился подобрать слово, — … неправдоподобная. Человек из будущего или из прошлого, гениальный учёный или диктатор, секция 31 или адмиралтейство… — а про себя я добавил "любовь или обычное увлечение". — Голова идёт кругом! Я хочу… хочу забыть это как страшный сон.

— Моя бабушка частенько говорила: "Хочешь забыть страшный сон? Посмотри в окно".

За стеклом всё так же безжалостно хлестал дождь, но молнии уже реже били в воды залива:

"Почему? Почему я? За что я искупаю все грехи этого огромного мира? Сначала "Кельвин", потом "Нарада", теперь вот "Вендженс" и Хан", — со злостью думал я.

Я прислонился лбом к стеклу, щёки пылали, а сердце забилось сильнее:

— Джим, пойдём в палату. Ты ещё не настолько силён, чтобы вот так запросто гулять по этажам.

— Подожди… — выдохнул я и продолжил пялиться в окно. — Знаешь, Боунс, а ведь он был, возможно, прав, когда сказал, что мы — жалкие людишки, бледная тень его совершенного разума. Действительно, кто мы такие? Ни сверх силы, ни сверх интеллекта, одни эмоции и чувства, но ведь на этом далеко не уедешь. Я прав?

— Да ты, я смотрю, начинаешь бредить. Что ты несёшь?

— Что я несу? Я жду ответа. Чем мы так провинились перед Вселенной, что она сделала нас такими слабыми и беспомощными? Чем? Даже самое крошечное животное и то более приспособлено к этому окружающему миру, чем "разумный и всезнающий" человек.

— Боюсь, мой ответ покажется тебе неубедительным.

— Да нет уж, говори как есть. Я весь внимание.

— Ничем мы не провинились. Мы такие, какие мы есть. В нашей слабости наша сила. Живой, созидательный разум — это не так уж и мало. Может быть, животные приспособлены лучше к этому окружающему миру, но тем не менее они не могут писать книги, сочинять музыку, да и капитанами звездолётов у них не очень-то получается быть. Ну как, доволен? А теперь пойдём, иначе мне придётся применить репрессивные меры, а они тебе не очень понравятся, уж будь уверен, — с этими словами рука Маккоя опустилась в карман, нащупывая там инъектор с успокаивающим.

Внезапно я как-то весь сник, и мысли, которые так терзали меня последнее время, стали вдруг неважными и ненужными. Неконтролируемая вспышка ярости прошла так же внезапно, как и началась. Дождь прекратился, и теперь только редкие, одинокие капли катились по стеклу. Я отошёл от окна и покорно последовал за Маккоем. Дверь за нами послушно закрылась, бесшумно скользнув в пазы, свет на столе автоматически погас, а за окном уже ширился по небу несмелый, серый, ранний рассвет.