Дом по соседству (гет)

Годрикова Лощина, в которую Сириус перенес Гарри и Гермиону, показалась им зимней сказкой: свежий, выпавший за ночь снег покрывал все дороги, небольшую церковку, простые милые дома.

— Это ваш дом, — указал Сириус на один из аккуратных домиков за припорошенной снегом живой изгородью. — В этом доме ты родился, Гарри — в нашем мире люди все еще рождаются и умирают дома, окруженные родными. Когда вы поженитесь, я отдам вам ключи. А до тех пор, извини, ключей не дам — не хочу в случае чего быть крайним.

— Я думал, что мы будем жить в доме на острове, — ответил Гарри, он как-то и не предполагал, что дом может пригодиться для чего-то, что-при-детях-не-стоит-называть, и у чего бывают такие последствия, что даже Сириус не хочет быть крайним.

— Это, конечно, как решите, — согласился Сириус. — Но для мага и отсюда до острова совсем недалеко, ты же только что видел. А жить на виду у родителей иногда бывает неудобно — здесь вас никто не будет спрашивать, почему у вас среди ночи горел свет или почему вы не ночевали дома, и сокрушаться, что вы гоняете к дому на метлах как сумасшедшие. Мы с Джеймсом, помню, часто гонялись взапуски до его калитки — хорошо хоть хватило ума не гоняться до крыльца, а то победителя его маме приходилось бы доставать из серванта.

Гермиона тем временем смотрела на незнакомый ей дом — в наказание за их с Гарри детские проделки им столько приходилось трудиться над домом и участком Грейнджеров, что теперь Гермиона хорошо видела, сколько кропотливого и повседневного труда ушло на уход за этим пустым домом, который простоял без хозяев больше десяти лет, но все равно выглядел так, словно хозяева просто ушли в гости. Конечно, Сириус далеко не всегда был вдали от Англии, и он был умелым и сильным магом, наверняка с тем, что они с Гарри часами делали граблями или кистями и краской, Сириус мог бы управиться за десять минут, — но все равно прекрасное состояние дома было удивительно, дом выглядел даже лучше, чем дом на острове, за которым присматривали и Грейнджеры, и Сириус, и они с Гарри, хотя ключа от дома им, действительно, никто не давал, и без взрослых им оставался только сад и внешняя сторона дома.

— Сириус, а ты разрешишь нам сегодня туда войти? — спросила Гермиона, а Сириус глянул на нее серьезно и немного оценивающе.

— Войти в дом старого волшебного рода — это не такая уж простая и невинная вещь, — предупредил Сириус, и Гермиона инстинктивно вцепилась в Гарри: единственное, чего она боялась, это что дом ее не пустит, захочет их разлучить или заставить Гарри выбирать между ней и домом его предков. Конечно, Гермиона быстро сообразила, что дело не может быть в том, что она из магглов — мать Гарри тоже родилась в маггловской семье, и дом ее принял, раз Сириус сказал, что Гарри родился здесь. А того, что дом может принять ее за ту, кого Гарри вводит в свой род, Гермиона ничуть не боялась: если дом потребует клятвы, что она никогда не оставит Гарри, она поклянется своей жизнью не раздумывая.

— Ладно, не буду слишком уж темнить, а то вы опять броситесь сломя голову навстречу приключениям, — улыбнулся Сириус. — Хотя это и не очень честно, но старый дом умеет привязать к себе, сделать так, что вы захотите сюда постоянно возвращаться. Так что, может, сначала выберете, где вы будете жить?

Конечно, такое предупреждение пропало втуне — уже сам рассказ о доме как об одушевленном предмете, который может к себе привязать, привел и Гарри, и Гермиону к мысли, что дом нужно выслушать, прежде чем решать его судьбу, как нужно выслушать любого человека, прежде чем о нем судить. Сириус качнул головой, Гарри толкнул калитку, которую никто не запирал на замок, и протянул руку Гермионе, а Сириус открыл для них дверь дома — и практически сразу же в передней раздался хлопок и перед ними появилось странное морщинистое существо в сарафане, больше похожем на наволочку. Было это существо совсем небольшого роста, и, если бы не слишком большие круглые глаза, напоминало бы какую-то сказочную бабушку.

— Молодой хозяин наконец вернулся! — с торжеством произнесла сказочная бабушка, а потом склонилась перед Гарри и облобызала его колени. — Тинки столько ждала, так долго готовилась, Тинки хотела прийти к молодому хозяину, но хозяин никогда ее не звал…

Тинки только щелкала пальцами, и в камине как по волшебству загорелся огонь, их пальто отправились на вешалку, у них в руках появились чашки горячего какао, — а потом Тинки исчезла, напоследок взглянув на Гарри полным преданности, почти собачьим взглядом.

— Я так понимаю, домовых эльфов вы до сегодняшнего дня не видели, — сказал Сириус, усаживаясь к камину. — Домовые эльфы привязаны к дому, и смысл их жизни в том, чтобы служить семье. Домовой эльф способен выполнить почти любой приказ хозяина — исключая, разумеется, невозможные вещи, такие как воскрешение мертвых или желание получить звезду с неба. Кричер, впрочем, приносил нам с Регулусом в детстве звезды, довольно красивые и похожие на те, что мы видели на небе — вот только с луной мы заподозрили подвох, потому что у нас у каждого появилось по лунному серпу, и еще один остался в небе. По глупости и незнанию, я ему об этом тогда сказал, и Кричер начал наказывать себя за то, что обманул молодых хозяев и не может выполнить их желание — он, кажется, сжег себе на свечке два пальца, пока Рег догадался приказать ему прекратить.

— А я предупреждал еще у калитки, — напомнил Сириус, глядя на ошарашенные лица Гарри и Гермионы. — Нет, пальцы у Кричера потом прошли и до сих пор действуют, они просто долго тогда были черные. Но с домовиками сложно — их легко ненавидеть за их назойливую заботу и раболепие, они даже помогут тебе себя уничтожать, а вот любить их и быть для них хорошим хозяином трудно. Для начала нужно уметь думать и молчать — вот Гарри сегодня молодец, Тинки не смела его просить, чтобы он представил ей будущую хозяйку, а ты, Гарри, наверно, подумал о том, хочет ли Гермиона стать хозяйкой рабыни и смолчал? Вот и правильно сделал.

— Но ведь любого раба можно отпустить на свободу! — горячо сказала Гермиона, только себя она этим не убедила, она уже поняла, почему Тинки и ее поведение так сильно ее ранили — в первый раз в жизни Гермиона видела перед собой уродливую, исковерканную и все же такую живую любовь.

— Я расскажу тебе другую историю, про то, как Кричер спас мне жизнь, — пообещал Сириус. — Кричера я не любил с детства, я для него был «плохим мальчишкой, который всегда разбивает сердце его госпожи», и я не мог перенести того великодушия, с которым он обо мне заботился несмотря ни на что. А в июне 1982, в конце Фолклендской операции, я довольно глупо влип, был ранен, готовился умирать — и позвал Кричера, чтобы через него попрощаться с семьей. Собственно, я не надеялся на успех, от Англии меня отделяла половина земного шара, но Кричер появился рядом со мной и вытащил меня в безопасное место. Я начал психовать — он принял мои ругательства за приказ и притащил еще нескольких моих товарищей, бывших в трудном положении. Тут я, конечно, спохватился, что мы не просто нарушаем Статут, а рвем его в клочья, начал менять ребятам память, придумывать, как все это объяснить командованию — Кричер все это время оставался рядом, в Англии была ночь, никому из семьи он не был нужен, а из меня немного текла кровь и вообще я выглядел ненормальным. А потом, когда я пришел в себя и подлечился, Кричер в свою очередь устроил мне истерику — взялся наказывать себя за то, что помог мальчишке, который разбил сердце матери, за то, что по моему приказу он теперь будет обманывать хозяйку и ничего ей не расскажет. Самым правильным было бы разозлиться на него и отослать его прочь, но ведь он спас и меня, и ребят — и я пытался его урезонить, запретил ему наказывать себя, а он тогда лег и собрался помирать. У меня хватило ума спросить, что я могу для него сделать и как ему помочь. «Кричер утратил почти все силы, помогая хозяину Сириусу, — ответил он мне. — Кричер не уйдет, пока нужен хозяину. Силы вернутся к Кричеру, если Кричер снова попадет в дом Блэков. Кричер живет ради дома Блэков и не может с ним расстаться». Я, конечно, приказал ему возвращаться в дом — он и вправду до сих пор там живет и ничуть не изменился и не ослаб за эти десять лет, просто сейчас очень сильно горюет по Арктуру.

— Тинки очень повезло, что она все это время оставалась в доме и что Вольдеморт разрушил дом на острове, а не этот дом, — добавил Сириус. — Даже не знаю, что она стала бы делать, лишившись и хозяев, и дома — говорят, что эльфы из вымерших родов иногда уходят в дома, где есть женщины, бывшие до замужества частью семьи, но тут предсказать ничего нельзя: найдет ли осиротевшее сердце новую любовь, примет ли сироту новый дом и новый род. Так что на твоем месте, Гермиона, я бы подумал дважды, прежде чем одаривать свободой того, кому так трудно будет ей воспользоваться.

Визит в Годрикову Лощину не был праздничной прогулкой или очередным приключением для Гарри и Гермионы: как бы ни бывали опасны их проделки, им обоим от них было весело, а Сириус сейчас возвращался в волшебный мир, чтобы принять наследство Блэков как бремя, завещанное ушедшими. Сириусу не с кем было поделиться этим бременем, друзей в волшебном мире у него почти не осталось, особенно таких, кто помог бы ему разобраться с наследством Блэков, и визит к Андромеде окутанного мрачными тайнами кузена становился все вероятнее и ближе, а семикурсница Нимфадора Тонкс, как на грех, на каникулах была дома, и у нее было горячее и участливое сердце.

Пока же Сириус, сам того не желая, настраивал на свою волну Гарри и Гермиону — после визита в дом Поттеров и разговора о домовых эльфах он отвел их двоих на кладбище, показал Гарри могилы предков, начиная с Игнотуса Певерелла, и подвел его к могиле родителей.

— Видите, я наконец их привел, — сказал Сириус могильному камню, встав за Гарри и Гермионой и положив им руки на плечи. — Думаю, вы довольны. «Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя».

— «Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь», — ответил Сириусу через некоторое время тихий древний голос, Гарри повернулся и увидел старушку, такую низенькую и согбенную, что она была ростом с него одиннадцатилетнего.

— Здравствуйте, Батильда, — вежливо сказал Сириус. — Вы по-прежнему встречаете всех, кто прибывает в Годрикову Лощину?

— Ты хорошо сделал, что их привел, Сириус, — похвалила Батильда. — К тому времени, когда они добрались бы досюда сами, было бы слишком поздно — и для меня, и, боюсь, даже для них. Впрочем, ты умеешь менять судьбу — разве тебе пристало бояться очередных перемен, словно старику?

— Вы уделите мне немного времени, Батильда? — попросил Сириус, иногда ведь помощь приходит и от тех, о ком ты даже и не вспомнил бы.

— Тебе — потом, — ответила Батильда. — Ты можешь бывать здесь хоть каждый день, а сегодня я поговорю с детьми. Ты, конечно, тоже можешь послушать.

— Вы Батильда Бэгшот? — наконец догадалась Гермиона, Батильда была куда более дряхлой, чем на портрете на обложке учебника. — Вы написали для всех нас «Историю магии»?

— В книге всего не напишешь, — сказала Батильда, ей было тяжело ходить, и по дороге от кладбища до ее дома она несколько раз останавливалась и только тогда произносила пару фраз. — Что-то многие не поймут или поймут не так, а на что-то другие обидятся. Нашему миру повезло, что у нас еще живы старики, которые многое видели своими глазами. Даже Фламель жив, хотя он так от всего устал. Очень жалко Арктура, Сириус — он ведь, можно сказать, помнил весь двадцатый век.

— Можете не напоминать мне, какой я дурак, — огрызнулся Сириус.

— Ах, Сириус, но тебе же всего лишь тридцать лет! — великодушно сказала Батильда, дойдя до своего крыльца. — А ты говоришь так, будто все потеряно или ты вот-вот все потеряешь. Ты же еще можешь поговорить и с Лукрецией, и с Кассиопеей — ты один из немногих, с кем станут разговаривать они обе, а не только одна из них. Так ты и узнаешь правду — когда выслушаешь и ту, и другую сторону.

Батильда Бэгшот вошла в дом и, пригласив своих гостей на зимнюю террасу, долго копалась в сундуке, выбирая какие-то документы и колдографии.

— Это Геллерт Гриндельвальд, — сказала Батильда, показывая Гарри и Гермионе колдографию миловидного золотоволосого юноши, на которой он улыбался снисходительной улыбкой, и это в его возрасте было скорее забавно, чем раздражающе. — Мой внучатый племянник — вы знаете про него что-нибудь еще?

— Мы знаем совсем немного, — неуверенно сказала Гермиона, ей вспоминалось, что Гриндельвальда в первой половине века называли Темным Лордом, но ведь не стала бы Батильда Бэгшот просто так показывать его колдографию первому встречному, даже если бы она и на самом деле была бабушкой Темного Лорда.

— Мы намного лучше знаем маггловскую историю, миссис Бэгшот, — пояснил Гарри, он был посмелее и порезче. — Геллерт сотрудничал с СС?

— Да, — просто сказала Батильда. — Он, конечно, не был мясником, как Гёт или Эйхман, и был куда поумнее Хёсса. Геллерт был ницшеанцем, он считал, что цель человечества — породить сверхчеловека, а цель магов — стать сверхлюдьми. Он скорее ответственен за то, что он и магглов пытался сделать сверхлюдьми — союзники все его эксперименты списали на действие первитина, а вот многим из волшебников стоило бы задуматься, почему стремление расширить нашу природу и получить силы, которые нам не положено иметь, сделало столь многих безумцами. Геллерт думал, что он помогает людям стать сильнее и лучше, но в итоге их погубил.

На следующей фотографии снова был юный Гриндельвальд, в обнимку с другим приятным юношей его же лет. И в позе, и в выражениях лиц, и в том, как они поглядывали друг на друга, мало интересуясь смотрящими на колдографию, было видно, что они близкие, воистину задушевные друзья.

— Второй — это мой сосед, Альбус Дамблдор, — пояснила Батильда. — Сириус, посмотри — он здесь куда моложе тебя, а ведь наломал уже дров. Может, ты к тридцати нажил поменьше ума, но ведь ты остался чист, как требует девиз твоего рода. Я знаю, знаю, что ты воевал. Главное — что на войне ты был верен присяге и правилам чести.

— Дамблдор в молодости был другом Гриндельвальда? — с неверием спросил Гарри, а Гермиона поняла, что имела в виду Батильда, когда говорила, что многого в книгах не напишешь — поединок Дамблдора и Гриндельвальда в 1945 году теперь выглядел совсем иначе: куда глубже, интереснее и трагичнее.

— Альбусу всегда было свойственно считать, что он знает лучше других, что им нужно, — пояснила Батильда. — Поэтому ему было интересно с Геллертом: тому было, что предложить людям. А что люди этому часто сопротивляются всей душой — так о причинах, по его мнению, надо было говорить с Геллертом, а не с теми глупцами, что не понимают своего блага. Таких людей, как Альбус, много, и многие из них хорошие — просто они ровно противоположны тому, кем должен быть историк. Они слишком много думают о том, как сделать правильно, как заставить жизнь совпасть с их собственными идеями, и совсем не интересуются тем, почему другие выбирают то, что выбирают, и почему другие считают именно свой выбор верным. Сириус, ты слушаешь меня?

— Я вас слышу, Батильда.

— Вот ты думай теперь о том, как совместить девиз вашего рода с тем, чтобы не быть как Альбус — и как Пиний Нигеллий, кстати. Ты большой мальчик, ты разберешься. А Альбус, в общем-то, во многом остался таким, каким был, потому он и стал директором школы. Чтобы такие люди изменились, им нужна большая трагедия и большая любовь. Трагедии у него, конечно, были, а вот большой любви не случилось, — Батильда еще раз посмотрела на колдографию Альбуса и Геллерта и убрала ее в альбом.

— Крафти, принеси гостям чая и имбирного печенья, — распорядилась Батильда. — И мне пора уже принимать отвар.

— Слушаюсь, моя госпожа, — с подобострастным обожанием отозвался домовик, возникая у кресла Батильды, и Гермиона опять внутренне поежилась, когда это странное, обожающее и порабощенное своим обожанием существо подало ей чашку и блюдце.

— Гермиона, ты внимательно меня слушала? — спросила Батильда. — Ты не знаешь, что лучше для других. И отнесись к их поведению легче — ты красивая девочка, и в твоем присутствии порой даже достойные юноши будут на время превращаться в домовых эльфов, особенно когда у тебя фиолетовые глаза.