Сердце проказы (гет)

Балдуин не сразу понял, что мечется по комнате туда-сюда, словно запертый в клетке лев.

Он остановился и глубоко вдохнул, пытаясь привести мысли в порядок.

Всё утро и полдень он избегал этой мысли, заглушал её делами, разговорами, приказами — и напрасно.

Когда солнце зашло, спокойствие рассыпалось. Стоило остаться одному — и воспоминание вернулось с той же силой, что и в первый день.

Он прошёл к столу, сел и посмотрел на свои руки в перчатках. Потерев их друг о друга, Балдуин сжал кулаки как мог — будто хотел выдавить из пальцев напряжение.

Разумнее подготовиться к визиту лекарки — хотя в этом не было ни разума, ни смысла.

Притворяться здоровым перед тем, кто видит болезнь лучше тебя самого, — глупость, но привычка быть сильным сильнее логики.

Не долго думая он стянул перчатки — сначала правую, потом левую, с трудом, будто снимал не ткань, а вторую кожу.

Болезнь не болела — и в этом было самое страшное. Боль хотя бы говорит, что ты жив, а эта тишина в теле — как смерть, растянутая во времени.

Перчатки легли на стол рядом с Псалтырью. Балдуин задержал взгляд — словно видел в них не предмет, а собственную оболочку.

Сняв перчатки, он принялся за золотую накидку, но замер.

Что-то внутри сопротивлялось — не от смущения и не от боли, а от напряжения перед встречей, к которой он готовился весь день.

Он знал, что скоро снова увидит лекарку, и хотел встретить её без суеты, спокойно, как подобает королю. Только теперь, когда рядом не было ни слуг, ни свидетелей, это казалось труднее всего.

Он чувствовал, как между ним и тем мгновением, когда дверь откроется, стоит не страх, а какая-то странная тяжесть — будто сам воздух держит его за руки.

Сняв золотую накидку, он расстегнул узкий пояс на талии — тот послушно ослаб, позволяя тунике свободнее лежать. Балдуин притронулся к маске и замер. Что-то внутри сопротивлялось, но он всё же развязал завязки и, положив маску на стол, посмотрел на неё с какой-то горечью.

Остались капюшон и туника. Он поднял руки, завёл их за шиворот, пытаясь ухватиться за край ткани, — но левая, как всегда, не хотела слушаться. Она сопротивлялась приказам, будто чужая, отделённая от воли.

Король резко выпрямился, чтобы сменить угол, и потянул капюшон вверх. Ткань упорно не хотела сдаваться, и в какой-то момент он, сам того не заметив, сделал шаг назад и бедром задел стол.

Стол дрогнул. Свеча звякнула о подсвечник и угрожающе покачнулась.

Балдуин замер.

Он моргнул, глядя сквозь узкую щель капюшона на пламя, которое качнулось ещё раз… и наконец стабилизировалось.

Только после этого он позволил себе выдохнуть.

И, собравшись, потянул капюшон дальше — уже более решительно.

Пальцы соскальзывали, плечо дрожало, но наконец он всё же сумел.

Сняв капюшон, Балдуин тяжело выдохнул.

Это была его маленькая победа.

Он провёл руками по волосам, поправил золотистые пряди, спадавшие на лицо, и вдруг подумал:

Что я делаю? Я… нужно успокоиться.

Он привычным движением взял Псалтырь и начал листать страницы — одну за другой, лишь бы перевести внимание хоть на что-то, кроме собственного сердца.

И в этот момент дверь со скрипом открылась.

Он повернулся к двери слишком резко.

В комнату неспешно вошла фигура, облачённая во всё чёрное. Из-за плотной ткани и тусклого света нельзя было различить ничего, кроме глаз — тех самых глаз.

Балдуин застыл. Сердце в груди вздрогнуло, будто готовое вырваться наружу.

Ему даже показалось, что комната стала меньше — стены придвинулись ближе, воздух сгустился.

Фигура остановилась на входе.

Изящная рука потянулась к краю платка на лице — уверенно, спокойно — и одним движением стянула его.

Аделин тихо выдохнула, освобождая дыхание.

А вот Балдуин, напротив, сделал вдох.

Она подняла на него глаза и улыбнулась тёплой, спокойной улыбкой.

— Добрый вечер, Ваше Величество.

И всё. Сердце вновь оказалось быстрее разума.

— Добрый вечер, госпожа Аделин, — ответил он так ровно, как только мог.

Он пытался собраться, удержать себя в привычных рамках, но это было бесполезно: при виде её улыбки он снова чувствовал себя совершенно бессильным.

Их глаза встретились — и оба тут же отвели взгляд, будто обожжённые одним и тем же ощущением.

Она опустила сумку на пол резким, почти нервным движением и сразу присела к ней, доставая всё необходимое. Балдуин же перевёл взгляд на раскрытый перед ним Псалтырь, словно ища там опору, молясь хотя бы за крупинку внутренней стойкости.

Бесполезно.

Через секунду он всё равно не удержался — и снова посмотрел на неё.

Пауза растянулась.

Балдуин почувствовал, что молчание начинает давить — на неё, на него, на пространство между ними.

Он нарушил его первым:

— Я… решил подготовиться заранее. Снял всё, что смог снять сам.

Слова прозвучали неожиданно мягко — будто он пытался оправдаться, хотя сам до конца не понимал, за что.

— Отлично, — сказала она, копошась в сумке. Ее голос звучал так же бодро, как раньше.

— Быстрее приступим — быстрее закончим.

Она достала перчатки и привычным движением натянула их на руки.

— Как ваше самочувствие? Как сон? — спросила она слишком быстро, цепляясь за профессиональный тон, как за спасательный круг.

А Балдуин не сводил с неё глаз.

Ускользающе он заметил: сегодня её руки были не такими спокойными, как вчера.

И потому он решил ответить иначе — не так, как собирался до этого.

— Вы меня поразили, Аделин.

— Что?

Она повернулась к нему мгновенно — будто что-то внутри дёрнулось само.

Взгляд встретился с его — и на мгновение стал открытым, почти уязвимым.

— Я впервые… не заметил, как уснул. И главное — боль исчезла. Совсем.

Аделин моргнула, осознавая смысл сказанного, и на её лице мелькнула короткая, честная ухмылка.

— Рада это слышать, — сказала она и поднялась, подходя ближе.

Голос стал более уверенным — профессиональным.

— Но хочу предупредить: обезболивающее не лечит. Оно лишь снимает боль. Вам лучше не напрягать себя, даже если не больно — иначе процесс заживления может затянуться.

Он слушал, но не отрывал от неё взгляда.

Объясняя, Аделин изо всех сил пыталась смотреть куда угодно — на стену, пол, на колышущиеся язычки свечей…только не на него.

Но, чёрт…

Их глаза всё равно встретились — снова — так близко и так далеко одновременно.

И, словно ощутив этот взгляд всем телом, она едва заметно дрогнула и поспешно перевела взгляд на его тунику.

— Позволите? — спросила она, но это был скорее жест вежливости, чем просьба.

Балдуин наклонил голову в знак согласия.

Она шагнула за его спину.

Он почувствовал её тепло.

Она — его дыхание.

Аделин аккуратно коснулась ткани на его плече.

Ткань была мягкой, тёплой от его тела.

Она вдохнула — тихо, собирая себя — и начала стягивать тунику вверх.

Балдуин чуть наклонился, помогая.

Её руки двигались аккуратно, но так близко, что он услышал её короткий, почти неслышный вздох — и его собственное дыхание на миг сбилось.

Движения Аделин были бережными, чтобы не задеть плотные повязки.

Когда ткань наконец прошла через его голову, открыв перевязанный торс, она аккуратно сложила тунику на край стола и вернулась к нему.

Склонившись ближе, Аделин начала разворачивать бинты — слой за слоем.

Когда последние слои отошли, она наконец увидела кожу.

Аделин медленно провела взглядом по ранам, затем выпрямилась немного и заговорила — уверенно и спокойно:

— Так… — она провела пальцем в перчатке вдоль края одной из язв. — Картина стабильная.

Покраснение держится, но не усиливается.

Её голос звучал уверенно.

Балдуин слушал её голос, не двигаясь.

Она склонилась у него за спиной, скрытая от взгляда — но не от кожи.

Он чувствовал каждое движение: как перчатка осторожно касается обнажённого участка, как пальцы медленно проходят вдоль воспалённой кожи, как воздух едва заметно теплеет между ними. Тело будто «следило» за ней само.

Он прикрыл глаза и сделал вдох, позволяя себе полностью погрузиться в эти ощущения.

— Мокнущие участки остались, — продолжила она. — Но это нормально.

Произнеся это, Аделин обошла его, переходя вперёд, серьезно рассматривая кожу дальше.

Балдуин резко открыл глаза.

Он поймал себя на том, что любуется этим — её сосредоточенностью, уверенностью, этой тихой, почти упорной страстью к делу, которую он ощущал даже сильнее, чем запах мазей.

— Гнойных очагов нет, — констатировала она спокойно. — И не появилось новых. Это очень хороший признак.

Она быстро взглянула на него, чтобы убедиться, что он слушает, и снова вернулась к осмотру.

Балдуин кивнул ей, хотя его внимание было приковано вовсе не к словам.

Он наблюдал за её лицом — за тем, как оно менялось, пока она работала.

Сосредоточенное, спокойное, местами удивительно мягкое — но серьёзное, погружённое в дело целиком.

Так смотрит человек, который живёт своим ремеслом.

И это восхищало.

Тёплый свет скользил по её щеке, подчёркивая тонкую линию скулы.

И, осознав, насколько ему приятно просто наблюдать за ней, он улыбнулся.

Она закончила осмотр и добавила:

— Улучшений за сутки ждать рано. Но и ухудшений нет — это самое важное.

Балдуин снова молча кивнул, даже не сразу поняв, что всё ещё смотрит на неё с той самой улыбкой, которую не хотел показывать.

Аделин слегка усмехнулась:

— Вы слышали меня?

Он моргнул. Только после её слов понял, что улыбается.

Улыбка исчезла мгновенно, будто её и не было, оставляя место тихому, почти детскому смущению.

Он даже чуть вздрогнул, осознав это, и поспешно собрался.

— Да, — выдохнул он слишком быстро.

Аделин лишь улыбнулась уголком губ:

— Тогда приступим к обработке ран.

Она двинулась к сумке за необходимым.

Балдуин же провёл ладонью по лицу — медленно, почти отчаянно —

в попытке хоть немного прийти в себя.

Аделин с привычной ей хирургической точностью принялась обрабатывать язвы на его спине. Она работала молча, уверенно, но не удержалась и подняла взгляд выше.

На светловолосый затылок. На напряжённые плечи. На его пальцы рук, переплетённые так крепко, будто он удерживал ими самого себя.

Она тихо, беззвучно усмехнулась и покачала головой.

Затем собралась, и ровным тоном спросила:

— Могу я спросить вас о чём-то… не касающемся вашей болезни?

Балдуин не шелохнулся.

Похоже, сейчас он был сосредоточен на собственных реакциях так сильно, как никогда.

— Спрашивайте, — ответил он тем же ровным тоном.

А потом, будто что-то осознав, слегка повернул голову в её сторону.

— Вы можете спрашивать меня о чём угодно, госпожа Аделин…— он сделал короткую паузу, —— я вам отвечу.

Аделин опустила взгляд обратно на раны, продолжая аккуратно наносить мазь.

— Что это у вас за кольцо?

Балдуин машинально посмотрел на свою левую руку.

— Это королевская печать, — сказал он спокойно. — Символ статуса и власти.

Аделин усмехнулась:

— Я думала, что это вы — символ власти.

Он усмехнулся в ответ.

— Власть редко целиком принадлежит человеку.

Он медленно повернул кольцо на пальце, будто этот жест был у него в привычке.

— Эта маленькая вещь… — произнёс он тихо, почти задумчиво. — Скорее… напоминание.

— О чём?

— О долге, — сказал он мягче. — О клятве перед народом. О том, что корона — не моя. Я лишь держу её какое-то время.

Голос стал ниже, спокойнее, но с глубиной, которая что-то сжимала в груди.

— Я поклялся служить им мудро и справедливо. Защищать их… несмотря ни на что.

Он замолчал — всего на миг, но этот миг был тяжелее слов.

— Это кольцо напоминает мне об этой клятве. О том, каким я обязан быть.

Аделин опустила глаза. Уж слишком знакомыми были ей эти слова. Слишком близкими.

Воспоминание, которое она старалась не трогать, всплыло само — тёплый свет, голос, который она слышит будто через толщу воды:

«Аделин… моя работа — помогать этим людям. Иначе зачем всё это?»

Она резко, почти физически отмахнулась — как будто могла стряхнуть воспоминание обратно в глубины души, где оно лежало долгие годы, не тревожа.

Аделин медленно выдохнула и осторожно спросила:

—… ваше положение. Вы ведь не сами его выбрали, верно?

Балдуин слегка повернул голову к ней.

— Нет, — сказал он спокойно. — Я не выбирал этого пути. Корона досталась мне не по моим заслугам. Так сложилось судьбой. Но вот служить людям достойно — это уже мой выбор.

Он чуть наклонил голову, голос стал мягче:

— Многие вещи в этой жизни нам не дают выбирать. Но то, какими мы остаёмся перед лицом судьбы — всегда наше решение.

Она тихо уточнила:

— А если бы вы могли? Если бы вам дали выбор заранее… зная, что ждёт впереди. Вы бы всё равно пошли этим путём?

— Если бы я мог выбрать… и знал бы, что меня ждёт…

Пауза.

— Я бы всё равно выбрал этот путь.

Её пальцы на мгновение остановились.

— Потому что… — он искал слово. — Потому что он даёт мне смысл.

— Какой?

Аделин спросила слишком быстро, Балдуин слегка нахмурился и она сразу добавила:

— Простите… если я лезу не в своё дело…

Он покачал головой, спокойно.

— Нет, госпожа Аделин. Всё в порядке. Просто… меня никогда не спрашивали об этом так прямо.

Он выдохнул.

— Мой смысл — в борьбе. В служении. Иногда я думаю, что смысл… просто в том, что я нужен. Здесь. Сейчас.

— Наверное… тяжело — жить так, будто ты не принадлежишь себе?

Вопрос прозвучал просто — почти буднично.

Но Балдуин услышал в нём то, что Аделин, вероятно, не имела в виду. Ирония была слишком точной.

Потому что именно рядом с ней он особенно остро чувствовал,

как перестаёт принадлежать себе — ни разумом, ни сердцем, ни душой.

Он вдохнул и сказал:

— Тяжело.

Потом, словно заново вспомнив сам вопрос, добавил:

— Но я не вправе жаловаться. Король никогда не принадлежит себе. Это испытание я обязан пронести достойно.

Его взгляд скользнул вниз — на собственные руки, на воспалённую кожу, на свежие бинты.

— Несмотря ни на что.

Аделин осторожно выглянула из-за его спины — настолько, что их взгляды вновь встретились.

Она попыталась приободрить его и мягко, почти шутливо, хлопнула по плечу:

— Что касается тела — не беспокойтесь. Предоставьте это мне.

Но он не улыбнулся в ответ.

В его глазах появилось что-то настолько уязвимое, что ей даже дышать стало труднее.

И вдруг — так тихо, так неожиданно — он накрыл её руку своей.

Его пальцы легли поверх её ладони на собственное плечо.

Улыбка Аделин сразу погасла, сменившись удивлением.

Она медленно опустила взгляд на их руки.

— Хорошо, — произнёс он тихо. И так же неспешно убрал руку, снова глядя куда-то перед собой.

Он стал выглядеть спокойнее — будто это короткое прикосновение действительно принесло ему облегчение.

Чего нельзя было сказать об Аделин: она почти сразу залилась краской и так же медленно, стараясь не выдать себя, скрылась за его спиной.

Только вот «убежище» оказалось временным.

Она уже закончила обрабатывать спину — а значит, настал момент переходить к его рукам и торсу. И это, к величайшему её сожалению, требовало выйти из-за его спины.

Пока она готовила чистые салфетки и мазь, Аделин попутно лихорадочно обдумывала, как бы разрядить всё больше нарастающее между ними напряжение.

Тишина была… не просто тишиной. Она будто звенела.

Аделин в такие моменты всегда прибегала к своему любимому приёму —

любознательный ребенок: спрашивать всё подряд, лишь бы заполнить паузу.

Её отец это обожал.

Его всегда умиляло её бесконечное «почему?», «а зачем?» и «а правда, что…?».

Но сейчас? Тактично ли это? И, главное, что спрашивать?

Когда у вас день рождения, Ваше Величество?

Кто вы по знаку зодиака?

Какой ваш любимый цвет, Ваше Величество?

Она почти закатила глаза на саму себя.

Мда, Аделин, ты конечно гений. Ещё спроси — верит ли он в Бога?

— Вы играете в шахматы?

Голос Балдуина мягко, почти осторожно нарушил тишину.

— Шахматы? — переспросила она, пытаясь вспомнить.

— Ну… скажем так, — я видела фигуры. — она гордо подняла палец, — И… я даже знаю, как ходит ладья.

Балдуин не удержался — уголки губ дрогнули, лёгкая усмешка коснулась лица.

— Впечатляет, — мягко сказал он.

Затем король добавил:

— Хотите сыграть? Я могу научить вас.

Он произнёс это ровно, спокойно… но голос прозвучал слишком нежно.

Аделин сначала моргнула, будто не сразу поверила, что услышала.

А потом — вспыхнула улыбкой.

— Конечно! — выдохнула она, по-детски искренне, почти восторженно.

Неловкая тишина наконец спала, растворилась, будто её и не было,

и на её место пришла другая — комфортная, тихая, почти тёплая.

Та самая тишина, которая не давит, не подталкивает,

не прячет неловкость в углах комнаты.

Аделин продолжила перебинтовывала руки короля — уверенными, привычными движениями,

а Балдуин просто сидел, наслаждаясь тем спокойствием, которое возникло между ними.

Затем всё пошло привычным чередом:

Аделин помогла ему снова одеться — туника, капюшон, накидка, пояс.

Перчатки и маску он решил не надевать.

Пока Аделин аккуратно складывала инструменты в сумку, Балдуин медленно подошёл в дальний угол, туда, где огонь свечей почти не доставал до темноты.

Она подняла взгляд — и увидела, как он берёт со стола шахматную доску из тёмного дерева.

Ту самую, которую раньше просто не замечала: она стояла в тени, как часть интерьера, пока не оказалась в его руках.

И тогда Аделин впервые увидела короля другим. В его движениях появилась лёгкость,

в глазах — тихий блеск, будто он держал не доску, а что-то дорогое сердцу.

Это было… прекрасно.

Он осторожно расставил фигуры, будто каждая занимала своё место не только на доске, но и в его памяти.

Затем сел за стол и едва заметным жестом пригласил её.

Аделин, словно проснувшись, поспешно застегнула сумку — и почти сразу заняла место напротив.

Она наклонилась чуть ближе, внимательно всматриваясь в фигуры.

В глазах появилось любопытство… и лёгкое, почти детское веселье.

Балдуин заметил это — и позволил себе тихо насладиться зрелищем.

Как будто наблюдал, как кто-то впервые открывает книгу, которую он любит.

Аделин взяла в руки одну из фигур, покрутила её между пальцами, внимательно разглядывая каждую линию.

— Это ферзь.

Мягко проговорил Балдуин.

— Самая сильная фигура на доске, — продолжил он ровным голосом. — Она ходит куда угодно: по прямой, по диагонали.

Аделин хмыкнула:

— Я думала, что король — самая сильная фигура.

Балдуин уже не скрывал улыбки — и Аделин невольно подметила, как она ему идет.

— Король, — произнёс он медленно, — самая важная фигура. Но не самая сильная.

Он взял чёрного короля и поставил его в центр доски.

— Вся игра построена вокруг него, — продолжил он.

— Задача — защищать своего короля. Если на него направлена угроза, — сказал Балдуин, — это называется шах.

Он поднял взгляд на неё — мягкий, внимательный.

— А если король уже не может спастись…

— Мат, — закончила за него Аделин.

— Верно, — произнёс он мягко.

Он взял ладью, но едва поднял ее, как Аделин оживилась:

— О, это ладья! — сказала она быстро. — Я знаю как она ходит.

Балдуин всё ещё улыбался — спокойно, тепло, так, словно её энтузиазм был для него приятней любого лекарства.

— Тогда продолжим.

Он поднял следующую фигуру.

— Вот слон — он ходит по диагонали; Конь — движется особым образом: шаг вперёд и в сторону. А пешки идут только вперёд.

Аделин слушала внимательно — с тем честным интересом, который всегда вспыхивал в ней, когда она училась чему-то новому.

Даже взгляд у неё стал другим — сосредоточенным, серьёзным… красивым.

Когда он закончил объяснение, она ещё несколько секунд изучала взглядом фигуры, будто собирая в голове только что услышанную картину игры.

А Балдуин, между тем, изучал её — открыто, спокойно, с удовольствием, которое он уже не пытался скрывать.

И только потом она медленно подняла глаза на него.

Взгляд слегка хитрый, но по-детски тёплый.

— Начнём?

Балдуин кивнул:

— Ходите, госпожа Аделин. Белые всегда ходят первыми.

Аделин сделала первый ход. Балдуин передвинул свою пешку навстречу, поставив локоть на стол и слегка опершись щекой о руку. Он внимательно наблюдал за ней: за тем, как её тёмные глаза быстро скользили по доске, как её изящная светлая рука осторожно, но уверенно брала фигуру.

Она делала ход, он почти не сводя с нее взгляда делал свой. Они играли так несколько минут в тишине.

Аделин не сводила глаз с доски, делая ход она перебирала в голове его слова о том, какая фигура как ходит, складывая в голове свою собственную тактику.

Балдуин отвечал точно — не поддаваясь, но учитывая её первый опыт.

Это была игра мысли, и он наслаждался тем, как она думает.

Он подвёл коня вперёд, создавая первую угрозу, и замер, наблюдая за её реакцией.

Аделин сразу заметила ловушку.

— Вы хотите открыть себе путь к моему королю, — сказала она вслух.

— Именно, — кивнул он.

— И ставите меня в тупик, если я пойду конём… или возьму ферзя.

Он снова кивнул.

— Какой ваш ход, Аделин?

Она резко переставила слона, закрывая линию.

Балдуин мягко выдохнул:

— Тогда моя ладья срубит вашего слона.

— Рубите. И тогда мой ферзь срубит и вашу ладью… и вашего коня.

Балдуин даже слегка подался вперёд.

— Очень интересно, — произнёс он искренне.

— А главное — эффективно. Король под защитой.

Улыбка снова раскрылась на его лице.

— Вы прекрасно держите оборону, Аделин. А как насчёт атаки?

Аделин подняла взгляд на его чёрного короля.

— Сложно атаковать вас, когда вы заблокировали почти все мои сильные фигуры.

— Не забывайте о пешках.

Он слегка наклонился к доске.

— Иногда именно они ставят самый чистый шах. А мой король открыт.

Ее глаза сузились, в них появился тот самый блеск — умный, хитрый, стратегический:

— Я подумаю над этим.

Затем игра набрала быстрые обороты — Аделин начала ходить чуть увереннее и быстрее, Балдуин же, так же быстро и уверенно рубил ее фигуры.

В какой-то момент она остановилась, чуть наклонила голову вбок, как делала всегда, когда в её голове рождалась рискованная мысль.

Затем впервые за партию посмотрела прямо на короля:

— Постойте. А если я… вдруг выиграю у вас, — произнесла она с совершенно серьёзным видом, — мне за это не полагается наказание?

И это стало последней каплей.

Балдуин рассмеялся. Не громко — но по-настоящему: тёплым, чистым смехом. Таким, которого он не слышал от себя… Бог весть сколько времени. Ему вдруг стало ясно, насколько редким было это чувство в его жизни. И с каждым мгновением он ловил себя на мысли, что восхищается этой девушкой всё сильнее.

— Ох, Аделин… — сказал он, всё ещё выдыхая остатки смеха. Он чуть склонил голову, в голосе мелькнуло лёгкое, почти игривое удивление. — Неужели вы обо мне такого мнения?

Он поднял на неё взгляд.

— Поверьте, я умею достойно принимать поражения. Вы совершенно имеете право выиграть у меня.

— Хорошо, — сказала она, но в глазах искрилась явная хитрость. — Мне… важно было уточнить это заранее.

Аделин снова наклонилась над доской.

— Если я пойду сюда… — она подвинула слона, — вы будете вынуждены убрать эту фигуру.

— А значит, открывается линия вот здесь.

Балдуин проследил её траекторию взглядом. Кивнул. Она сделала ход.

— Вы наконец пошли в атаку?

В ее глазах по-прежнему играл озорной блеск. Он задержал на ней взгляд чуть дольше, чем позволяли правила приличия.

— Смело, — тихо отметил он.

Он наклонился ближе и сделал встречный ход:

— Шах.

Аделин, ничуть не смутившись, поставила защиту, Балдуин тут же срубил ее — стремительно и резко, впервые играя по-настоящему.

Она нахмурилась, переставив ладью.

Балдуин, не теряя ритма, срубил её ладью и аккуратно убрал фигуру в сторону.

— Круто, — тихо сказала она, снова полностью погружаясь в партию.

Шёл ход за ходом. Фигуры стучали о доску всё чаще — ритмично, почти музыкально.

Балдуин смотрел на неё так, будто видел редкое чудо, раскрывающееся прямо у него на глазах — не только умное, но глубокое, непредсказуемое, живое.

Она слегка улыбнулась ему — быстро, мимолётно — и снова наклонилась над доской.

Провела ладонью над фигурами, ничего не касаясь, будто ощущая всю структуру игры кончиками пальцев.

Затем уверенно взяла пешку — самую простую фигуру — и мягко поставила её рядом с его королём. Подняла взгляд.

— Шах, Ваше Величество. Про пешки я не забыла. Просто ждала удобного момента. Что скажете?

Балдуин смотрел на неё широко раскрытыми голубыми глазами — поражёнными и заворожёнными.

— Прекрасно, — прошептал он.

Он уже набрал воздуха, чтобы сказать ей ещё кое-что — вероятно, больше, чем следовало бы.

Но не успел.

Дверь со скрипом открылась и на пороге появился Балиан: прямой, сосредоточенный, с тем спокойствием, которое ничто не нарушало.

— Ваше Величество, — произнёс он и коротко кивнул обоим.

Он явно не ожидал увидеть короля и Аделин за шахматной доской, но его лицо оставалось бесстрастным — как и подобает человеку его положения.

— Не хотел отвлекать вас.

— Всё в порядке, — Балдуин ответил сразу — ровно, спокойно, буднично.

— Мы закончили с перевязками и решили немного сыграть.

На короткий миг в глазах Балиана мелькнул живой интерес — тот едва заметный огонёк, который всегда появлялся у него при виде шахмат.

— И как? — спросил он спокойно… но внимательность в его голосе выдала куда больше, чем выражение лица.

— Ты как раз пришёл на самое интересное, — спокойно сказал Балдуин, слегка откинувшись назад и опершись на спинку стула. Он скрестил руки на груди и не убирал улыбку, глядя на доску.

— Госпожа Аделин только что поставила мне шах.

И в его голосе была та самая гордость, что появляется, когда кто-то приятно удивляет его.

— Впечатляет, — произнёс коротко Балиан.

Аделин перевела взгляд с шахматной доски — на короля, — а потом на Балиана.

— Вы, вероятно, пришли меня сопроводить? — тихо спросила она.

Балиан коротко кивнул.

— Да, госпожа Аделин.

— Что ж… — они одновременно поднялись из-за стола.

Аделин накинула сумку на плечо и лёгким движением снова закрыла лицо платком.

Балдуин же взял со стола маску — привычным жестом, но без спешки.

— Тогда до завтра, Ваше Величество.

Их взгляды встретились — сдержанные, учтивые… и всё же ярко сияющие поверх всей сдержанности.

— До завтра, госпожа Аделин, — ответил он мягко.

Она уже почти вышла, когда вдруг обернулась — только глазами, через плечо:

— Ах да… и не забудьте выпить таблетки.

Он даже не успел ничего сказать.

Дверь мягко, но уверенно захлопнулась за ней.

На секунду в комнате стало неподвижно, будто воздух сам остановился.

И в эту тишину одна из свечей на столе тихо догорела:

фитиль вспыхнул последней искрой — и погас, оставив лёгкую дымку, похожую на короткий вздох.