Что-то старое, что-то новое, что-то взятое взаймы (джен)

Нора тонула в потоках дождя: на крыльцо было не выйти из-за косых струй, с которыми не справлялись даже чары сухости, а в небольшом огородике, буквально плавая на поверхности огромных луж, мокли тыквы. Миссис Уизли качала головой: это был первый год, когда удалось вырастить что-то помимо проклятущего редиса, но если ливень не прекратится в ближайшее время, то и с этим урожаем можно будет распрощаться. Октябрь 1981 года выдался отвратительно мокрым и промозглым.

Молли успела уложить младших детей и собиралась поставить на плиту чайник, когда в камине вспыхнуло изумрудное пламя. Вид вывалившегося оттуда Аластора Грюма, пришедшего без предварительной договоренности, не сулил ничего хорошего.

Молли Уизли знала. До того, как он успел открыть рот. Знала с того момента, как только увидела его — сгорбленного, в темном плаще, с шаркающим шагом и с таким выражением лица, от которого хотелось отвернуться. Он постоял, цепко оглядывая каждый угол, будто ища невидимую опасность, и только потом тихо выдохнул:

— Слушай, Молли… мне жаль. Гидеон и Фабиан погибли.

Грюм не сделал ни паузы, ни предисловий. Только снял с головы мокрую насквозь шляпу, с которой на дощатый кухонный пол падали крупные капли, и опустил взгляд.

Миссис Уизли не сразу поняла, что перестала дышать. В ушах нарастал неприятный гул.

— Как… — голос сорвался, и она проглотила сухой ком, образовавшийся в горле. — Как это случилось?

— Упиванцы, — коротко ответил мужчина. — Долохова мы взяли. Поздно, конечно, но взяли. Он один из тех, кто был там.

Молли все еще стояла в дверном проеме, отделявшем кухню от гостиной, и держалась за косяк, ощущая будто дом вдруг начал крениться.

— Их было пятеро, — добавил Аластор. — Против двоих. Пятеро. А они держались до последнего. До конца. Как герои.

Грюм протянул ей два потертых жетона‑медальона, которые носили братья, а до них — многие и многие поколения мужчин рода Пруэтт. Металл был теплым, как живая кожа. Молли провела пальцем по выцарапанной букве «П».

— Я понимаю, — сказал мужчина. — Не те слова. Сейчас вообще нет правильных слов, но просто знай: они дрались, как берсерки. Не отступили.

Молли кивнула. Один раз. Потом еще и еще. Не потому что соглашалась — просто не могла найти, что ответить.

Грюм ушел почти сразу. Сказал, что надо быть в Министерстве. Что Орден передаст официальное извещение, что ей помогут с похоронами, что она всегда может рассчитывать на помощь и поддержку любого фениксовца и его лично.

— Послушай, Молли, — добавил Аластор Грюм перед тем, как уйти, — смотри в оба. Скажи, если понадобится охрана или заметишь что-то подозрительное. Долохов заперт в камерах аврората и со дня на день, сразу после суда, поедет обживать Азкабан, но у упиванцев долгая память, и все знают, чья ты сестра.

Когда зеленое пламя взметнулось за спиной Грюма, и он пропал где-то в недрах каминной транспортной сети, в доме стало слишком тихо. Миссис Уизли не плакала. Сначала — нет. Сначала она просто стояла посреди кухни, и все вокруг казалось ей неправильным: миска с яблоками, перевернутая чашка, крошечный носок, лежавший под табуретом. Все это вдруг стало ощущаться каким‑то чужим.

Потом пришли воспоминания. Как Гидеон выговаривал ей за то, что она читала ночью при тусклом свете Люмоса и портила себе зрение. Как Фабиан таскал в детстве ее тетради и рисовал в них глупости. Как оба они — шумные и упрямые — всегда были рядом. А теперь не будут.

А еще вспомнился их последний визит. Их лица, неловкие фразы, молчание. И обещание: если подтвердится — расскажем. Они так ничего и не рассказали.

Молли не знала, как она тогда осталась в здравом рассудке. Все происходило будто не с ней. День за днем — похороны, письма, соболезнования, формальные речи и шепотки за спиной. Она помнила каждую мелочь и в то же время — ничего. Все лица сливались в одно серое пятно, а слова звучали как сквозь вату. Мир стал чужим для нее, а она — чужая для мира.

Она не лгала, когда говорила братьям, что их гибель может и не пережить. Сколько бы всяких глупостей она ни натворила в своей жизни, но к семье — к Пруэттам! — она была привязана чрезвычайно сильно. Не повлияло на это ни отречение отца, ни молчание матери. Казалось, что тогда, когда ее отрезали от рода, она поняла, насколько ей было важно быть его частью.

Если бы не Джинни — ее надежда, гордость и боль — Молли Уизли могла бы и не выплыть из того депрессивного состояния и отрицания действительности, в которое погрузилась сразу после того, как узнала о смерти Гидеона и Фабиана. Сильнее всего ее угнетал тот факт, что если бы не она, то все могло бы закончиться иначе. Благополучно. Ведь именно на ней лежит ответственность за то, что братья вступили в Орден Феникса, и именно она косвенно причастна к гибели своей семьи. Можно ли простить себя за то, что уже не исправишь?

Молли цеплялась за любовь к дочери, как за веревку, вытаскивающую ее из болота тягостных размышлений.

А потом был суд.

Антонина Долохова привели закованным по рукам и ногам. Высокий, широкоплечий, с резкими чертами лица — он был совсем не таким, как Молли представлялось. Он не был зверем. Он был человеком. Взрослым, сильным, спокойным. Долохов стоял, скрестив на груди руки, закованные в кандалы, и выглядел так, будто бы это он тут судья.

Миссис Уизли сидела в первом ряду, всего в нескольких шагах от убийцы своих братьев, и нервно комкала в одной руке платок, — она вышивала на нем инициалы Фабиана, пока ждала начала заседания, но так и не закончила, поэтому по краю ткани некрасиво топорщились кроваво‑красные нитки, — а во второй сжимала палочку. Молли пришла на суд не из любопытства и даже не для того, чтобы увидеть торжество справедливости — каким бы ни был вердикт Визенгамота, этого явно будет недостаточно! Молли пришла с намерением добиться собственной правды и наконец успокоиться.

За последнее десятилетие она неплохо так поднаторела в различных пакостных заклинаниях и мерзких проклятьях. А потому, если бы ей только выдался шанс застать Долохова без аврорской и судебной защиты, она смогла бы шепнуть несколько слов. Молли Уизли хотела, чтобы он жил. Долго. И мучился. До последнего вздоха. Ей казалось, что дементоры Азкабана — это лишь малая плата и несоразмерная кара. Если же возможности проклясть мерзкого убийцу ей бы так и не представилось, то она хотела хотя бы посмотреть ему в глаза.

Он, впрочем, успел первым.

Когда Антонина Долохова подвели к подиуму, на котором стояло знаменитое кресло с цепями для особо опасных преступников, он обвел зал быстрым, почти хищным взглядом. И вдруг — остановился на Молли. Лицо его дернулось, будто бы он ее узнал. Женщина ощутила, как ладони ее становятся влажными.

— Это не я, Пруэтт, — громко и четко сказал он, прежде чем авроры успели накинуть купол тишины — время для речи обвиняемого еще не пришло. — Я не убивал их. Богом клянусь!

А потом — перекрестился.

Молли оцепенела. Не могла понять, почему это произвело на нее такое впечатление. Но что-то в его голосе, в лице, в этом странном, неуместном для волшебника жесте — было по-настоящему убедительным. Неподдельным. Это не была попытка оправдаться. Он просто сказал — и все.

Суд больше напоминал фарс. Слово Долохову так и не дали, как и не допросили под сывороткой правды. Вообще было похоже, что приговор был вынесен еще до заседания: настолько коротким и никчемным оно было. Волшебнику светил пожизненный срок в Азкабане.

Долохова увели. Он не оглянулся напоследок, но в памяти Молли остались его слова и тяжелый, усталый взгляд. Женщина сидела, смотрела, как его уводят, и чувствовала себя опустошенной. Потому что если он действительно не убивал — тогда кто?

Впрочем, этот вопрос, как и многие другие, остался без ответа.

Ночь с 31 октября на 1 ноября 1981‑го в Норе выдалась беспокойной. Миссис Уизли еще не успела отойти ото всех трагических событий месяца, а потому, когда в воздухе внезапно начали возникать серебристые фигуры патронусов, она не ждала хороших новостей. Молли была рада ошибиться: вести оказались ошеломительные.

Патронус Дедалуса Дингла появился первым — сияющий, прыгающий заяц, который носился по кухне с воплем: «Он исчез, Молли! Пропал! Все кончено!» За ним материализовалась кошка Минервы. Ее послание было несколько суховатым, но в разы более понятным, потому что от сообщения Дингла и Молли, и Артур пребывали в недоумении. Кошка вальяжно потянулась, покрутилась немного и произнесла: «Директор Дамблдор подтвердил: Темный Лорд пал. Пропал в доме Поттеров».

Супруги Уизли, которые в последнее время были словно отстранены от дел Ордена, удивленно переглянулись: как пал? И причем здесь Поттеры? Немного прояснилось все только спустя пару часов, когда несмотря на позднее время, в окно влетела потрепанная и явно ошалевшая сова с экстренным выпуском «Пророка». На передовице плясали огромные буквы: «ТЕМНЫЙ ЛОРД ИСЧЕЗ! ГАРРИ ПОТТЕР — МАЛЬЧИК-КОТОРЫЙ-ВЫЖИЛ — СПАС МАГИЧЕСКУЮ БРИТАНИЮ».

Молли застыла с газетой в руках и почему-то не чувствовала ликования. Новости не укладывались у нее в голове. Война — закончилась? Просто так? За одну ночь? Потому что полуторагодовалый Гарри Поттер уничтожил… уничтожил?! — величайшего темного мага столетия?

Абсурд.

Статья пестрела высказанными наспех версиями: защитное древнее заклятие Лили Поттер, отраженное смертельное проклятие, «особый дар любви», божественное вмешательство и еще огромное количество всяких нелепых вариантов. Сама мысль, что кровавая война закончилась так просто, казалась Молли гротескной.

«Гидеона и Фабиана это не вернет, — шепнуло внутри что-то злое. — Ни братьев, ни родителей, ни десятков других хороших людей».

В начале ноября штаб Ордена вновь наполнился его членами. На удивление, супруги Уизли тоже вновь оказались в числе приглашенных. В достаточно большой комнате было многолюдно, но Молли, которая пришла практически последней, не видела многих знакомых лиц. Отсутствовала вся четверка «Мародеров», что было и понятно, не было всех Лонгботтомов и хохотушки Маккинон, не видела миссис Уизли нигде и примечательной мантии Эдгара Боунса.

В зале царила негромкая суета — люди обнимались, перешептывались, кто‑то уже успел налить себе чай. Дамблдор стоял у стола, положив ладони на старую карту Британии, и ждал, пока стихнут разговоры. Когда помещение наполнилось тишиной, он заговорил тем же тоном, каким когда‑то объявлял рождественские ужины в Хогвартсе — спокойным и теплым.

— Друзья, — начал он, — мы стали свидетелями события, которому еще будут давать имена и определения историки и журналисты. Но мы здесь знаем главное: Темный Лорд пал. Пал той ночью в Годриковой Лощине. Его поражение — заслуга многих, но решающую роль сыграла семья Поттеров.

Он сделал паузу, а затем продолжил.

— Джеймс и Лили отдали свои жизни, чтобы защитить сына. Они не бежали и не прятались. Они знали, что на них возложена ответственная миссия, и выполнили ее. Пророчество, о котором многие догадывались и немногие знали, гласило: их сын, Гарри, станет победителем. Так и случилось. Механизм пророчества — дело тонкое, а потому сегодня речь не об этом, но знайте: хоть бой и был неравным, исход его все равно был предрешен. С того самого момента, как пророчество было произнесено, все шло к этой ночи. Мальчик выжил, как бы это ни казалось странным, но здесь нет ни чуда, ни случайности. Это — исполнение воли самой Магии. Ей было угодно, чтобы именно юный Поттер был тем единственным, кто сможет одолеть зло, и именно так все и произошло.

Люди переглядывались друг с другом. Очевидно, не только для Молли Уизли стала сюрпризом личность победителя. Подумать только: ребенок, который и говорить-то еще не научился, — герой! Однако, если существовало истинное пророчество, то это объясняло все. Спорить с решением самой Магии — бесполезно. Это женщина знала по себе.

— К сожалению, — продолжил Дамблдор, — радость победы омрачена новыми потерями. В ночь после падения Волдеморта семейство Лестрейнджей напало на дом Лонгботтомов. Фрэнк и Алиса не пережили пыток. Пусть физически они и живы, но разум утрачен безвозвратно. Их сын, Невилл, спасен Августой Лонгботтом и находится под ее защитой.

Он выдержал короткую паузу — ровно такую, чтобы присутствующие успели все осознать. Плечи Минервы дрогнули, Эммелина Вэнс невольно привстала.

— Убийцы схвачены, — добавил директор. — Предстоит суд. Вернее — суды. Многие из тех, что успели показать свое истинное лицо, будут наказаны. Я не скажу вам: «радуйтесь», потому как наша победа далась ценой, которая никогда не покажется справедливой. Но я скажу: цените мир, пока он есть. Берегите тех, кто остался рядом. Мы еще будем разбираться с последствиями — с остатками сил Волдеморта, с судами над ними, с сиротами и со многим другим. Наша работа пока не завершена.

Альбус Дамблдор внимательно оглядел собравшихся.

— Помнить о погибших — наш долг. Но и жить ради живых — тоже. Надеюсь, я могу рассчитывать на ваше участие в новом, мирном деле: помогать семьям и восстанавливать разрушенное. Я верю, что когда в том возникнет необходимость, вы снова, как и сейчас, придете на помощь всем людям, нуждающимся в помощи.

Он сделал вдох, будто хотел сказать еще что‑то личное, но остановился.

— Благодарю вас всех. За храбрость. За верность. За то, что вы здесь.

После громкого ноябрьского «Конец! Победа!» жизнь не выправилась сразу и вдруг. На заседаниях Визенгамота по-прежнему спорили, но уже не о войне, а о том, кому достанутся опустевшие кресла древних домов. Газеты почти ежедневно публиковали списки все новых и новых арестантов: Лестрейнджи, Мальсиберы, Розье, Кэрроу  — те, кто еще вчера был уважаем и находился при власти, теперь отбывали пожизненные сроки в Азкабане. Доказательства? Чаще всего — темная метка. Иногда, впрочем, не нужна была и она. Достаточно было совпадения, намека, старой фотографии, и дементоры получали все новые души.

Азкабан наполнялся быстро. Слишком быстро.

Люциуса Малфоя отправили в тюрьму под конец осени, и Артур сиял так, будто в этом была его заслуга. Таким довольным Молли не видела супруга давно. Пожалуй, с тех пор, как он когда-то притащил домой свой первый тостер, немного доработал, чтобы тот мог обходиться без электричества простецов, и заставил весь вечер всех наблюдать, как тот «чудесным образом» подрумянивает хлеб.

— Представляешь, Молли, Люциуса Малфоя упрятали в Азкабан! — с воодушевлением сообщил мистер Уизли, закатив глаза. — Люциуса! С его связями, с его манерой нос задирать — и все туда же, к дементорам. Это ли не справедливость? Эх, жаль отец не дожил!

Он ходил по кухне, расписывая подробности: кто давал показания, как его поймали, как тот, вроде бы, пытался выкрутиться. Молли слушала рассеянно, помешивая суп. Она не разделяла его восторга. Люциус ей никогда не был близок, а если уж быть совершенно честной, то и вовсе был неприятен, но и азкабанская камера, куда отправляли теперь с такой легкостью, не казалась ей символом победы. Победить — значит остановить зло, а не множить его.

— А еще, — добавил Артур, раздуваясь от гордости, — я перевелся! Теперь я в Отделе неправильного использования маггловских вещей! Официально! Никаких тебе каминов, никаких бюрократических отчетов, никаких перехватов. Магглы порой такое у себя находят — просто чудеса! Представляешь, у них, оказывается, полно зачарованных штучек встречается. Придется ездить, отбирать, обезвреживать.

Он говорил взахлеб, и Молли Уизли не перебивала. Пусть радуется. Ему было нужно это чувство — быть полезным и заниматься тем, что он любит. Даже если этим он снова сближался с драгоценными магглами, а не с собственной семьей.

Магическая Британия приходила в себя медленно и болезненно, как человек после тяжелой лихорадки. Молли не была наивной. Больше — нет. Она не идеализировала тех, кто стоял на стороне Волдеморта, но и не верила, что вся эта жестокость нынешнего порядка может быть оправдана. Ей казалось, что теперь людей ломали почти с таким же усердием, как раньше ломали жизни магглорожденных. Просто под другим лозунгом. Старые рода рушились один за другим: кто-то погиб, кто-то обживал Азкабан, кто-то просто исчез или потерял все, что имел.

Миссис Уизли наблюдала за этим молча. Она вспоминала заседание Визенгамота: холодные мраморные стены, потускневшие фамильные гербы, тяжелый взгляд Долохова — и сомневалась. Сомневалась, что правда и справедливость всегда встречаются в одном приговоре. Но вслух ничего не говорила. Кто она такая, чтобы спорить? Обычная многодетная мать, бывший член Ордена Феникса, женщина, потерявшая близких. Официально — уважаемая. По факту — незаметная. Может, и к лучшему.

Только одна мысль не отпускала ее: кто убил Гидеона и Фабиана?

Она слышала официальную версию, читала отчеты, даже пыталась вытащить какие-то сведения через Артура, но все было тщетно. Папки с отметками «секретно», строки с зачеркнутыми именами, свидетельства, не совпадающие между собой. И мордредовы сны, в которых Антонин Долохов смотрел ей в глаза и все повторял: «Это не я, Пруэтт. Я не убивал их. Богом клянусь!» А затем крестился.

Магический мир ликовал. Шли громкие суды и не менее громкие новые назначениями. За окнами Норы давным-давно лежал толстый ковер из снега. Страна привыкала жить без Лорда.

«Вот все и закончилось, — думала Молли. — Самое страшное уже случилось и осталось позади. А значит, теперь все будет хорошо».