Проверено на грамотность 
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Чем дальше в зиму — тем раньше темнеет. В комнате мисс Свон холодно и пусто: возможно, она ещё на ужине или решила где-то прогуляться; кто-то из прислуги открыл окно, чтобы проветрить помещение. На прикроватной тумбочке лежит толстый блокнот.
Вот, ветер, ворвавшись в комнату, раскрыл его где-то на середине.
«Пятнадцатое октября. Сегодня я побывала на осенней ярмарке. День был солнечный и ясный, народу на площади — что селёдки в бочке, и все разряжены в пух и прах. Играла бойкая музыка, прилавки были изукрашены разноцветными лентами. Боюсь, узнай кто, что я туда ходила, — запрут до конца дней. К счастью, до меня никому нет дела.
Моей радости нет предела: я наконец-то купила новые акриловые краски. Я отыскала-таки тот самый чистый кармелитовый цвет! Кисти — беличьи, пришлось поторговаться (никогда бы не подумала, что достигну в этом таких успехов). И новый альбом. Отличный «улов».
Вечер сегодня свободный, так что можно полностью посвятить его рисованию.
Чёрт побери, моя картина!!!
Только-только я добила построение и смешала чудесный марин, отошла буквально на пять минут... И на тебе — эти маленькие гадё бесстыжие поганцы уронили палитру. И не просто уронили, нет, это было бы слишком скучно и заурядно! — обрушили её прямиком на полотно! Плакала моя "Ярмарка", плакала... Два часа работы насмарку!!!
Зато как они визжали и хохотали, удирая от меня! Держу пари, уже наябедничали Сьюзан.
Мне просто необходим дверной замок…"
Ветер задумчиво перелистнул несколько страниц.
"Семнадцатое октября. Я даже не знаю, с чего начать Чтоб вас всех чёрт побрал вместе с этим домом Как я нена Сегодня в доме праздник — День Рождения отца. Мне остаётся только удивляться: мы на грани банкротства, но мистер Свон явно решил отпраздновать на широкую ногу. Поскрипывают заваленные столы, хрипит и надрывается духовой оркестр, стульев не хватает. Вычурные дамочки и не менее вычурные господа танцуют и смеются. Сьюзан и отец танцуют и смеются.
Может, я просто ревнива и недальновидна? Сюда приглашены деловые партнёры отца, с которыми он сидит за одним столом. Сьюзан увлечённо щебечет с женой нитяного магната; кажется, они недавно подружились. А ещё кажется, что я сейчас должна мило улыбаться тому полному, потному и красному джентльмену, потому что его состояние в будущем могло бы поправить финансовое положение моей семьи. Должно быть, платье, в которое меня впихнули, весьма мне идёт, но чувствую я себя ужасно. На слишком открытом верхе то и дело беззастенчиво задерживаются чужие взгляды, и это, откровенно говоря, бесит.
Меня позвал танцевать мистер Фанал (уважаемый меценат, кабальеро родом из предместий Картахена, последние десять лет весьма успешно занимающийся контрабан торговлей с Новым Светом). В тот момент я впала в ступор: мой взгляд был прикован к его огромным рукам, даже не рукам, а лапам: при одной мысли, что они сейчас меня коснутся, бросало в холодный пот. Он посмотрел на меня в недоумении, что-то сказал, но я его не слышала. В испуге шагнула назад. Оступилась. Упала, в тот же миг обрушив столик с напитками и безнадёжно испортив свой дорогой наряд.
Боюсь, большего фиаско за этот сезон ещё не случалось нигде. Я почти уверена, что этот казус будет гулять по языкам ещё как минимум месяц: так опростоволоситься, да ещё и на приёме в собственном доме, на празднике собственного отца!
...Чем дальше — тем больше я понимаю, что всё это — глубоко не моё. Я возненавидела праздники с тех самых пор, как дебютировала. Боюсь, это будет длиться вечно.
Сижу тут, в своей комнате, как дура, зарёванная и жалкая..."
За окном сгущалась тьма, читать стало практически невозможно. Чиркнула спичка — страницы дневника залил мягкий свет свечного огонька.
"Двадцатое октября. Это был день, ха-ха, очередного моего грандиозного провала.
После конной прогулки со Сьюзан и мистером Хантером (владелец процветающего лесного хозяйства) последний попросил меня присесть с ним на лавочку. Сьюзан, заговорщически мне подмигнув, тут же удалилась по какому-то чрезвычайно важному делу (располагалось оно в ближайших кустах рододендронов). Поначалу я не совсем вникла в эту стремительную рокировку. Как я писала вчера, я, кажется, заболеваю: у меня насморк и всё время знобит (понятия не имею, почему Сьюзан не прислушалась к моим бесчисленным мольбам оставить меня дома), так что реакция на тот момент у меня была немного замедленной...
...а потом мистер Хантер, безумно вращая глазами (мне казалось, что они вот-вот выкатятся у него из глазниц), начал вещать мне о своей Большой и Искренней Любви. И всё бы хорошо — мистер Хантер — не самый нелицеприятный претендент на мои ногу и сердце — но эта тирада развернулась на три четверти часа. Он размахивал руками (моя шляпка улетела в рододендроны), брюзжал слюной, глядел на меня жадно и с каким-то предвкушением; он взопрел, как после скачки. В конце концов, он вскочил, глядя на моё окаменевшее лицо (ну не доводилось мне ещё присутствовать в сцене признания в любви как принимающая сторона, я не знала, как на это правильно реагировать!). Я сидела с неестественно прямой спиной, пряча глаза и теребя край подола. Нет, от смущения я не покраснела — побледнела, словно моль. И ещё у меня дико "скребло" в носу.
Он взывал к Богу, сетуя на моё убийственное равнодушие, которое "Разбивает моё сердце на сотни и тысячи полыхающих клочков" (и как он только умудрялся строить т-такие предложения?), и ещё подробнее расписывал, как сильно он меня любит. Рухнув предо мной на колени (сначала он просто поскользнулся на мокрых листьях, но потом сделал вид, что так всё и было задумано), он, задыхаясь, спросил, стану ли я его женой...
И тут я оглушительно чихнула.
Кажется, я немного попала на сюртук.
Схватившись за сердце, мистер Хантер завалился на бок.
В тот же миг из рододендронов выскочила разобравшаяся, видимо, со своими неотложными делами Сьюзан и кинулась к мистеру Хантеру.
Привести мистера Хантера в чувство никому так и не удалось. Есть подозрение, что у него случился сердечный приступ; мы ждём врача.
Через час криков, срывающихся голосов, покрасневших лиц и грозящих перстов, я узнала:
а) я никчёмная глупая девица;
b) я никчёмная глупая девица, сорвавшая такую удачную сделку (то есть свадьбу, но то есть сделку);
c) я никчёмная глупая девица, и теперь мы все точно подох умрём в нищете;
d) я ещё и убийца добропорядочных джентльменов;
Вот так прошёл мой день!"
Шорох страниц.
«Нет, я всё понимаю. У них есть все основания для того, чтобы меня ненавидеть, и даже больше. Уму непостижимо, как у меня получается всё испортить всякий раз, когда меня выводят в приличное общество! Сьюзан очень старается подыскать мне выгодную партию, но мы живём в маленьком провинциальном городке: девушек на выданье отнюдь не мало, а женихи рано или поздно закончатся.
Я же положительно не способна ни с кем флиртовать и впадаю в ступор всякий раз, когда ко мне обращается мужчина.
И дело вовсе не в том, что я не могу общаться с людьми противоположного пола — раньше у меня было много друзей (мальчики — в том числе) из соседних поместий; более того, с одним из них у меня даже в шестнадцать лет роман был. Тогда мы ещё не брали в голову всё это наследство, приданое и титулы: гуляли по вечерам в парке — он читал мне стихи, шутил, а я кокетничала и заливисто смеялась. Мы даже один раз поцеловались — это было мокро и противно, больше нам такие глупости в голову не приходили. Всё это вышло как-то естественно и случайно, никто из нас теперь и не вспомнит, когда начались и закончились эти ни к чему не обязывающие встречи.
…Нет, дело тут в другом.
Перед очередным балом, глядя на себя в зеркало, я вижу мать. Мы совершенно не похожи внешне (разве что глаза), но я чувствую, что меня, похоже, ждёт её судьба.
Мэри-Маргарет (в девичестве Бланшар) была осиротевшей купеческой дочкой, без наследства и перспектив. У меня сохранились практически все её письма и малая часть дневников (моя графомания — явно наследная черта), из которых следует, что положивший на неё глаз мистер Свон именно этим и воспользовался, когда всеми правдами и неправдами вынудил мою мать выйти за него. Ясное дело… Он был богач, выходец из дворянской семьи с очень глубокими корнями и имел достаточно большое влияние в нашем городке. Мэри-Маргарет стала заложницей обстоятельств, деваться-то было некуда.
Я безумно любила (и люблю по-прежнему) свою мать — как и она меня. Бесконечно добрая и внимательная, нежная и хрупкая — такой я помню её, чем-то неуловимо напоминающую героиню старой сказки вроде «Белоснежка и семь гномов». Вот только судьба ей попалась какая-то совсем не сказочная.
Нас обеих в доме никогда не любили. Возможно, причина кроется в том, что я ни капли не похожа ни на одного родственника по отцовской линии (или предка на одном из бесчисленных портретов) — все они брюнеты, кареглазые и похожие на цыган. И каждая двоюродная тётушка (а то и троюродная по линии чуть ли не по прадедовской линии) считала своим долгом косо глянуть на Мэри-Маргарет при встрече и тут же громко пошептаться с другой такой же родственницей.
Все они считают, что меня «Заимели от какого-то проходимца», мистера Нолана из соседнего королевства. Кто такой этот мистер Нолан и что он делал в нашем захолустье, я без малейшего понятия, но знаю, что он загадочным образом исчез в тот же год, когда нарушил спокойствие семьи Свонов.
Прошло одиннадцать лет с тех пор, как я осталась одна. Она скоропостижно скончалась по приезду из столицы, увидев её в первый и в последний раз в жизни. Возникает справедливый вопрос: чем она могла отравиться, если кроме яблочного пирога ничего не ела?
В день, когда она уходила, я поняла, что такое плакать. Я не могла остановиться. Я не могла сдерживать себя и на похоронах — могилка матери ютится на краю фамильного кладбища, и даже надгробие Мэри-Маргарет выглядит белой вороной в обители семьи, частью которой она вынужденно стала.
Я много думала с тех пор. И о том, что мне предстоит, и о том, что она пережила. Временами меня посещают мысли о том, что я была бы счастлива, будь я незаконно рожденной — это бы значило, что ей всё же довелось кого-то любить.»
За дверью послышался чей-то весёлый голос. Хозяйка комнаты возвращалась сюда. Свеча мгновенно погасла, блокнот закрылся.
Дверная ручка повернулась. Окно с грохотом захлопнулось — сквозняк.
* * *
— Какой длинный день, — отметила девушка, скидывая туфли. Увидь кто, как небрежно она это делает и как далеко летит несчастная обувка, -скривил бы губы в жеманной гримасе и заявил, что леди себя так не ведут. К счастью, Эмма была здесь одна. Она повесила шляпу и палантин на крючок, дёрнула за колокольчик — через пять минут в комнату спустилась Белль с тем, чтобы помочь мисс Свон высвободиться из шнуровки и корсета. Они разожгли огонь в камине, после чего горничная, пожелав Эмме спокойной ночи, отправилась к себе.
Мисс Свон села на ковёр возле камина и, глядя на медленно занимающиеся огнём угли, задумчиво поворошила их кочергой. В комнате стало теплее. На лице и на ладонях чувствовался приятный жар. Она взяла с тумбочки записную книжку и, вооружившись пером с чернильницей начала писать (вернее, не так: сначала она случайно поставила большую кляксу, а потом уже приступила к изложению).
«Третье декабря, вечер. День был насыщенный, даже не знаю, с чего начать…»
Задумчиво пожевав кончик пера, Эмма продолжила:
«Утром дворецкий показывал мне зимний сад. Прекраснейшее место, никогда ещё не видела подобной красоты! Столько зарисовок… А мистер Джонс куда более интересный и приятный собеседник, чем мне казалось.»
Она улыбнулась: как же опрометчиво бывает первое мнение о людях. Мокнув перо в чернильнице, Эмма начала новый абзац:
«После обеда я встретила в парке мистера Голда, узнав из его уст кое-что интересное о своём новом учителе. Это помогло мне ответить на некоторые вопросы: что забыл столь одарённый художник в холодной, безлюдной северной глуши? Всё же, я до сих пор поражаюсь, как все эти люди здесь уживаются, практически полностью отрезанные от внешнего мира. Например, Реджина, которая, кажется, ненавидит в этом замке всё, что движется. Или Руби и Белль. Вторая сегодня в разговоре со мной попутно (и неосознанно, кажется) предавалась мечтаниям о том, как бы ей хотелось попутешествовать по миру, "да хотя бы по Англии и Ирландии!" Так отчего же ей не уехать отсюда? Впрочем, задать столь бестактный вопрос я ей не могу.
День был длинный, и я очень устала. К вечеру со мной даже случилась весьма забавная шутка: стоя после ужина (достаточно позднего) на балконе и рисуя, я не смогла разглядеть внизу подъездную дорогу, хотя туман уже схлынул. Вспомнив, что она вообще-то была выложена из достаточно ярких желтых камней, я поняла, что мне определённо пора идти спать.»
* * *
Глубокая ночь. Погасший камин. Остывший воздух. Золотистые волосы на подушке. Мирное дыхание.
Мягкий ковёр в коридоре при всей своей роскошности и красоте имел ещё одно важное достоинство: он делал шаги неслышными. В замочной скважине двери под номером 37 повернулся ключ.
Крадучись, неурочный гость обошёл кровать мисс Свон и склонился над спокойным лицом девушки, наверно, желая убедиться, что та действительно спит.
Безымянный любитель очень странных мест для ночных прогулок (таких, как комната незамужней девушки) присел на корточки возле большого сундука. С этим замком он тоже расправился без малейших проблем и, подняв крышку, зашарил внутри.
Наконец, кто-то извлёк из недр сундука что-то увесистое и прямоугольное, похожее на книгу. Бесшумно проскользнув под шторы (он сделал это так быстро и ловко, что щёлочка образовалась не дольше, чем на секунду), уселся на подоконник. Озарённый холодным светом молодой луны, предмет в руках гостя принял явные очертания: теперь можно было без сомнений заключить, что это толстая связка писем.
"Гость" развязал её и стал перебирать конверты, читая о диагонали. Едва просмотрев, он откладывал одно письмо за другим: кажется, искал этот midnight walker что-то вполне конкретное.
Очередной конверт оказался значительно плотнее, чем его предшественники.
«Милая Эмма, — гласило извлечённое письмо, — я знаю, что ты очень по мне скучаешь. Поверь, я тоже. Вчера я купила в книжной лавке (она тут такая большая и красивая, что просто дух захватывает! она гораздо больше, чем наша домашняя библиотека) кое-что, что, я уверена, придётся тебе по душе...»
Большие округлые буквы были старательно вдавлены чьей-то рукой в лист почтовой бумаги. Мэри-Маргарет писала очень подробно, с теплом и любовью, писала так, будто рассказывала своей маленькой дочери сказку на ночь. Скользя взглядом по страницам, он видел, что миссис Свон явно понимала: у одинокой Эммы, оставшейся, должно быть, дома с отцом, не было других развлечений и радостей, кроме писем матери.
Из рассказа Мэри-Маргарет следовало, что она на тот момент по какому-то делу (о котором дочери либо не сообщалось, либо было сообщено заранее) находилась в столице. Подробно описывались улицы, набережная, маленькое приключение с улетевшей шляпкой («Ветер выл, что наш дворовый пёс на луну, помнишь, как мы не могли уснуть, гадая, что же это за чудовище издаёт такие страшные звуки?») и переменчивое настроение Мэри-Маргарет. Словом, длинное письмо наверняка очень порадовало девочку.
Последняя страница:
«Знаешь, Эмма, я очень хорошо понимаю тебя: когда моя мама (твоя бабушка) куда-то уезжала (а её поездки иногда затягивались на месяцы), я тоже всегда грустила. В такие дни лучше всего читать: попроси няню приготовить тебе какао и найди в библиотеке книгу "Дети капитана Гранта", ты ни за что не пожалеешь, обещаю. И тогда время пролетит быстро и незаметно, как стриж. Ты помнишь, как носятся стрижи над обрывом у реки?
Кстати, я говорила тебе, что ты очень похожа на свою бабушку? Её звали Ребекка. Когда приеду, обязательно расскажу тебе о ней поподробнее. К сожалению, у меня сохранился только один её портрет. Она была необыкновенно красивой женщиной. Я приложила портрет к письму, пусть будет у тебя.
Не скучай, радость моя!
С любовью, мама.
P.S. Попроси няню положить тебе в какао щепотку корицы. Попробуй, уверена, тебе очень понравится!»
Портрет действительно оказался приложен. Ну как портрет — пожелтевший от времени лист бумаги, на котором мягким карандашом была нарисована молодая женщина со скромным, кротким взглядом и чистыми, нежными чертами лица: да, она действительно была даже не хороша собой, а по-настоящему красива — это было что-то неуловимое, бесподобно переданное неизвестным художником, прозрачная мягкость, свежесть и тепло. Большие глаза, должно быть, имели светлый оттенок голубого или серого; короткие волосы, в насмешку всякой моде, были распущены и вились, как у барашка.
Как и Эмма, Ребекка была блондинкой. Определённая схожесть имелась, но точно не в выражении лица: даже спящая, мисс Свон слегка хмурилась. И, наверно, не в характере.
Кто-то хорошо потрудился над этим портретом — он получился таким живым, будто Ребекка Бланшар, давно уже умершая, осталась жить на этом клочке бумаги.
На её правом плече имелось кое-что интересное. Увидеть это, не зная, что именно ищешь, вряд ли представлялось возможным. Тени на складках атласного платья женщины складывались в два на первый взгляд незаметных символа: "А.Р."
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу