Flying over Precipice-Castle (гет)

За окнами грохотало так, что звенело в ушах. По черепичной крыше лупасил беспощадный проливень. Окна вибрировали: тонкое стекло вот-вот готово было брызнуть осколками.

Где-то внизу ревело море.

— Во имя дьявола морского, мисс Френч, каждый раз одно и то же!

— К-как ты мож-жешь с-с-сейчас помин-нать Й-ег-го п-по им-мени?!

Очередной громовой раскат был особенно силён: единственное в маленькой, скромно обставленной угловой комнатке окно вдруг с громким стуком распахнулось, впуская внутрь порыв холодного ветра. Прозрачные занавески беспомощно забились, вот-вот обратиться мокрыми рваными клочьями. Огонь в камине мгновенно погас. Буря — удары, завывания, вой холодных вод — ворвалась внутрь, как накатившая на берег волна, стремительно увлекающая назад тепло.

Руби быстро вскочила на ноги и бросилась по стылому голому полу к открытому окну. На Белль рассчитывать не приходилось: бедняжка жутко боялась грозы — сейчас она залезла под стол (из-под скатерти было видно только босые пятки) и наотрез отказывалась покидать своё убежище, крича, вереща и всячески сопротивляясь любым попыткам извлечь её оттуда. Девушка с трудом задвинула ржавую щеколду и задёрнула шторку, яростно проклиная всё от моря до небес.

Теперь быстрым шагом она направилась к камину (возле него лежал единственный в комнате потрёпанный коврик), чтобы вновь развести огонь. Иначе они попросту околеют за эту ночь.

— Р-руби, прости, мне так страшно... — донёсся из-под бахромы слабый голосок мисс Френч.

Мисс Лукас, пытавшейся сосредоточиться на очередной попытке зажечь спичку, оставалось лишь шумно сдуть мокрую прядь со лба. Её руки мелко дрожали: Руби, признаться, тоже было очень страшно, да и кому здесь не будет!? На свете есть люди, на полном серьёзе утверждающие, что гроза — это такая прекрасная разновидность погоды, под которую очень здорово, весело и увлекательно сидеть у себя в доме, читать какую-нибудь до жути интересную книжечку и радоваться жизни. И Руби бы с радостью с ними согласилась, а может, даже присоединилась бы к такому многообещающему способу времяпрепровождения, если бы их с мисс Френч тесная комнатушка не располагалась под самой крышей, если бы в этой самой комнатушке было чуть-чуть потеплее, посветлее и не сквозило так, будто они живут в пещере.

И если бы за окном не бушевала одна из тех осенних гроз, когда бешено стучащее сердце сползает в пятки, ночнушка противно липнет к потной спине и больше всего на свете хочется зажмуриться настолько сильно, чтобы, открыв глаза, оказаться как можно дальше отсюда. О сне в такие ночи и речи быть не может: слишком ярко в голове стоит картинка ударившей в твоё скромное жилище молнии или рокового порыва ветра, способного вывернуть из земли не только корни деревьев.

Да, Руби боялась.

Но её подруга боялась куда больше, боялась просто панически. Ради неё стоило постараться выглядеть спокойно.

Вот, наконец, поленья потихоньку стали заниматься огнём. С едва слышным вздохом облегчения девушка поднялась на ноги и оправила ночную рубашку. Высокая и достаточно стройная, с длинными тёмными волосами, широким ртом и слегка лукавым, но твёрдым взглядом, Руби Лукас снова вернулась к попыткам и увещеваниям.

— Белль, дорогая, послушай, вылезай ты уже оттуда! Я сейчас найду тебе плед, можно даже сделать чаю, твоего любимого, где-то оставалась заварка... Всё будет хорошо, скоро всё закончится.

— Руби, я не могу... — только и было ей ответом.

— Всё ты можешь, ну давай!

— Руби...

— Это всего лишь гроза, — топнув ногой, настойчиво гнула своё мисс Лукас: — ну же, прекрати, подумай только, как это глупо, прятаться под столом! Кто узнает — да просто на смех поднимут: ты же такая бойкая девица, и боишься каких-то...

За окном сверкнула молния, залив комнату настолько ярким светом, что теперь можно с уверенностью утверждать, что стены в ней серо-синие, с шестью, нет, семью кляксами в разных местах, а рубашка в пол на мисс Лукас имеет голубовато-белый цвет, причём на ней даже есть немного кружев и вышивка виде цветка шиповника. И секунды не прошло, когда сокрушающий звуковой удар обрушился на стёкла; служанкам показалось, или задрожал даже потолок в их скромной обители?

Белль визжала. Руби неожиданно стало так невыносимо жутко, что, и сама закричав, она кинулась под скатерть и прижалась к подруге, закрыв глаза ладонями.

Спустя минуту обе отняли руки от лица, взглянули друг на друга и вдруг надрывно, истерически захохотали.

— Бойкая девица, говоришь? — разулыбалась Белль.

Руби смеялась. Такой сильной, такой всесметающей, такой яростной грозы не было уже очень, очень давно. А здесь, под столом, за бахромой... как-то чуть легче становилось, что ли. Ты ведь спрятался. И, даже прекрасно понимая, что это лишь иллюзия защищённости, чувствуешь лёгкое облегчение, будто крышкой стола и фиолетовым куском ткани с вышитыми на нём бутонами роз можно отгородиться от всех кошмаров.

А за окном будто Ад разверзся: небо, должно быть, трещало по швам, как то бывает с нарядами некоторых знатных (во всех смыслах) дам, — иначе эти страшные звуки ни одна из девушек описать просто бы не смогла. Море бушевало, море бурлило, море буйствовало: холодное, яростное, злое, оно обрушивалось на скалы, словно страстно желало смести их, к чёртовой матери смести.

— Кажется, такая гроза была... ну, не раньше, чем позапрошлой зимой, так точно, — через некоторое время заметила мисс Лукас.

— Бери больше, — усомнилась мисс Френч, готовая поддержать сейчас любую беседу, лишь бы сосредоточиться на чём-то, кроме ночной бури, — я вообще не припомню таких гроз в последние годы. Ужас... ужас, да и только.

— Так и хле-ещ-щет... в ушах закладывает, — пожаловалась Руби.

— Ну-ну, сама же говоришь, пройдёт скоро, — успокаивающе приобняла её за плечи подруга.

— Всю ночь, наверно, громыхать будет, и как нам только спать-то... ума не приложу. А завтра столько работы, — сокрушённо докончила мисс Лукас.

Они помолчали.

— Да, надо бы постараться уснуть, — озабоченно подытожила мисс Френч.

— Знаем мы, что скажет хозяин... — кивок, печальная усмешка, нервно теребящие край скатерти длинные пальцы.

— Ничего он не скажет, засмеётся только... — поднятой теме точно не был рад никто. — Мне так страшно, Руби... — как мантру, в очередной раз проговорила Белль. — А ему, как думаешь?.. Иногда мне кажется, что он вообще ничего не боится, — перешла на шепот обхватившая руками коленки девушка.

Она хмурилась, кусала губы, сжимала кулаки. Среди этой ночи неуютно было даже под столом.

— Да и чего ему бояться? — сказала, как сплюнула, Руби. Теперь уже она обняла подругу, безуспешно стараясь отгородить от всего того, что находилось за пределами скатерти. — Сущий бес!

— Тсссс! — в ужасе приложила палец к губам вздрогнувшая Белль и вжала голову в плечи, невольно заозиравшись по сторонам, будто кто-то мог услышать их разговор в столь поздний час.

— Да что ты, в самом деле, — отмахнулась подруга, тряхнув головой.

— Иногда мне кажется, что он стал слышать в этом замке всё, — сказала мисс Френч, снова шепотом.

— У него было достаточно времени... Да что ты, вздор! — тут же вскинулась она. — Лучше давай-ка спать, — Руби, как-то переборов саму себя, решительно вылезла из-под стола и, невзирая на проблески молний, направилась к своей кровати. Она встряхнула тяжелое одеяло. Подбросив, быстро взбила небольшую подушку. Вздохнув, девушка упала на простыню, благо, перина на самом деле была не такой твёрдой, как могло показаться. Спать действительно хотелось: день был очень длинным.

Белль чуть погодя занялась тем же. Ростом она пониже Руби и в такой же сорочке (даже цветок шиповника тоже вышит) выглядела чуть менее изящно. Волосы у мисс Френч были короче и куда сильнее вились. Глаза же — большие, ярко-голубые, что хорошо видно даже в слабом свете камина, а лицо круглое, живое и выразительное.

В то время как темноглазая подруга давно забралась под одеяло с твёрдым намерением во что бы то ни стало заснуть, девушка по-прежнему сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и, не отрываясь, смотрела в окно взглядом пустым и застывшим.

— Ты чего не спишь?.. — не выдержав, прошептала мисс Лукас спустя четверть часа. Сложно спать, когда кто-то рядом с тобой сидит вот так и... смотрит, словно душа его покинула тело и мечется сейчас где-то далеко-далеко. Становилось очень не по себе.

— Руби... я... я вспомнила, когда была такая гроза... — еле слышно.

И тут её как молнией ударило.

Кожу продрал холод. Девушка с длинными волосами резко села на кровати, открыв рот, но так ничего и не сказав: слова застряли у неё в горле, а на лице застыло выражение ужаса.

Пауза затянулась.

— Спи же, Руби... Завтра будет много работы, — даже буря за окном на мгновенье приумолкла, и в наступившей тишине слабый голос зазвучал особо отчётливо: — Думаю, скоро в замке будут гости.

По всеми, видимо, давно позабытой и заросшей крапивой просёлочной дороге, цокая новенькими подковами, рысила пара вороных, впряжённая в небогатую с виду карету: жёсткая крыша и стенки без каких-либо завитушек, лепнины и иных откровений, большие застеклённые окна с бордовыми шторками, массивные деревянные колёса в металлических шинах, — цвета она была невзрачного и неопределённого: что-то между чёрно-баклажановым и коричнево-сиреневым. Судя по запылённым бортам, сломанной спице в переднем правом колесе и очень большому кузову (каркас деревянный, обтянут кожей), они проделали долгий путь. Меж неровных, побитых, местами выдернутых из земли камней (должно быть, некогда слагаемая ими дорога была красива и живописна... некогда!) чавкала отнюдь не живописная жижа: копыта проминали тонкий слой ледка, стянувший дождевую воду прошлой ночью, взбивая тем самым холодную взвесь из грязи, воды и льдинок.

Из-за занавесок дормеза [1] было хорошо видно лицо некой юной особы. Весьма миловидной юной особы с острым подбородком, тонкими губами и бровями-домиками. Златокудрую голову венчала лёгкая кремовая шляпка, украшенная искусственными фиолетовыми аконитами [2]. На вид леди было лет восемнадцать, а то и меньше. Она то глядела за окно, то что-то писала в небольшой книжечке.

"Вот уже пятый день в пути. Пятый день! Такое чувство, будто мы давно объехали по периметру всю страну! Вероятно, кучер измывается, или это просто чья-то злая шутка: с моими-то домашними это вовсе не странно, а даже наоборот... Признаться, я с самого начала чувствовала в этой поездке какой-то подвох что-то неладное: то ли вид у мачехи был слишком радостный, когда она изволила меня оповестить, то ли и правда не припомню я никакого троюродного дяди по линии отца, то ли слишком уж большая удача. Во всяком случае, это был единственный способ вырваться из этого проклятого наконец-то передохнуть и сменить обстановку, и я не могла им не воспользоваться.

Скорей бы это закончилось..."

Она резко захлопнула дневник, глубоко вздохнув. На обложке, в уголке, мелкими изящными буквами было выведено "Эмма Свон", должно быть, её имя. Что ж, мисс Свон.

Её явно клонило в сон от однообразного тусклого пейзажа за окном: разлапистые ели, серое, связанное тёмными грязными тучами небо, о солнце на котором не было и речи, грязь, слякоть и лёгкая туманная рябь в воздухе. Спина безымянного кучера, столь же одинаковая и неприятная для взгляда, как этот мрачный ельник, была отличным завершением сюжетной композиции.

Мисс Свон зябко укуталась в кофейного цвета пуховый палантин, подтянув к себе колени. Девушка засыпала. А может, весь этот туманный landscape был на самом деле сном?

Пробуждение Эммы было необычайно феерично и несколько внезапно: карету так подбросило вверх, что мисс Свон слетела с раскладного диванчика, на котором проспала несколько часов, и ударилась обо что-то локтем.

— Ай! — как и полагалось приличной леди, только и вымолвила она.

— Вы в порядке, мисс? — донёсся до неё участливый вопрос, от которого пассажирка вскрикнула снова.

Голос у кучера оказался не то чтобы неприятный, но какой-то бесцветный и непонятный: она даже не запомнила, низок он или высок, басист или визглив, не запомнила ни нот, ни тона. И это было очень неестественно, ведь за последние пять дней её спутник не заговорил ни единого разу, а тут вдруг целое связное предложение! Право же, какие чудеса творятся...

Кучер кашлянул.

— Ой, простите, — мгновенно смутилась девушка, понимая, что молчание слишком затянулось: — да, конечно, я в добром здравии...

— Прошу простить за неудобства, дорога здесь несколько заброшенная и не то чтобы очень ровная: колесо налетело на камень, экипаж чуть не обрушился вниз, — невозмутимо объяснил человек в чёрном.

Мисс Свон выглянула в окно.

И завизжала в третий раз.

— О боги, мы же над пропастью!!! — запаниковав, Эмма невольно отшатнулась от окна.

— Ах, да, и уже давно... — снова без каких-либо эмоций и даже можно сказать, что безо всякой интонации. Лицо у него было такое непроницаемое и безразличное, будто ничего особенного не произошло!

"Похоже, этого типа нельзя смутить ну просто решительно ничем!"

Пока она спала, местность вокруг самую малость преобразилась. Нет, мрачное небо и ельник остались, только последний плавно переместился куда-то вниз, предположительно, на четверть сажени. Что за чертовщина, спрашивается!? Дорога, ха-ха? Её теперь почти не было, — без понятия, как карета вообще тащится дальше. Что массивный коренник, что пристяжной — кони были пугающе невозмутимы, будто так и заведено — катать по непроходимым горным тропам. Справа был обрыв. Чертовски обрывистый обрыв! При мысли, что несколько минут назад экипаж чуть не полетел туда, по коже поневоле пробегали неприятные мурашки.

— О боже... — осела на подушки мисс Свон.

Кучер больше ничего не сказал, не вздумал шутить и не попробовал обнадёжить. Карета потихоньку ехала дальше, качаясь, шатаясь и подскакивая. Что примечательно, ни единого скрипа. Право же, если бы всё вокруг ещё и дребезжало так, будто собирается вот-вот развалиться, Эмма бы точно не выдержала.

Через некоторое время девушка в полной мере осознала, что от неё всё равно ничего не зависит, так что перед возможной кончиной надо хотя бы насладиться последними красками. Привстав, она вцепилась в поручень и заглянула в правое окно.

Нет, всё же, сказать, что окрестный пейзаж решительно поменялся, — ничего не сказать! Поначалу Эмма оробела перед простором и головокружительной высотой, которые раскинулись перед ней, а потом пришла в некоторое подобие восторга. Мрак и грязь позабылись далеко внизу, здесь было холодно и свежо. И определённо светлее: сквозь облачную пелену прорвались несколько призрачных белых солнечных лучей. Низины заволокло туманом, дорога то шла в гору, то круто заворачивала, то сбегала вниз... но стоит отдать должное неразговорчивому джентльмену в чёрном: за следующие пару часов никаких неприятных инцидентов с ними не произошло.

Солнце по-за тучами медленно клонилось к горизонту, из-под коряг выползали угрюмые осенние сумерки. Экипаж выехал на плоскогорье, поросшее смешанным лесом, здесь преобладали, всё же, хвойные деревья: кедры, лиственницы и неизменно мрачные исполинские ели, — но дубы с соснами тоже изредка встречались. В какой-то момент с дорогой приключилась очередная удивительная метаморфоза: колёса теперь не увязали в грязи и не застревали в трещинах, нет, их путь отныне выложен из белых, идеально подогнанных друг к другу узорных каменных плит. "Удивительно!" — подумалось глазеющей на всё это Эмме, — "Должно быть, мы..." — она подскочила на месте, не веря в своё счастье, и тут же распахнула маленькую книжечку.

Да, девушка оказалась права: примерно сегодня-завтра они и должны были приехать. В дороге совсем теряешь счёт времени, подумать только! А ведь сегодня тридцатое ноября, последний день осени! Выдалась она тёплая и дождливая, по прогнозам многочисленных тётушек, должен был уже давно выпасть снег, но вот вчера, например, была буря, и вовсе не снежная. А впрочем, мисс Свон никогда не любила судачить о погоде.

"Так, где-то здесь у меня должно быть записано полное имя моего... гм... дяди. Какой, однако, выйдет казус, если я его сейчас не найду!" — усмехалась она своим мыслям, перелистывая исписанные не самым опрятным почерком страницы. Найдя то, что искала, Эмма нахмурилась: имя было слишком уж длинным, вычурно-официальным, вязким. Честно признаться, она застряла где-то на середине, а то и первой трети, даже не разобравшись толком, какой же титул имеет её гостеприимный дальний родственник.

"Мистер Голд... определённо, вариант приемлемый!". На том и порешила. Настроение улучшалось семимильными шагами: эту ночь наконец-то можно будет провести в нормальной постели, со всеми удобствами.

Впервые Замок-на-Обрыве предстал пред ней в живописных красках заката: солнце застряло между двумя его башнями, связанными промеж собой крытым ветродуйным переходом. Башен две: издалека очень схожие, обе с остроконечными вытянутыми к небу шпилями. Замок был слегка похож на спину кота с того ракурса, с которого наблюдался из едущего к нему экипажа. Он стоял над крутым обрывом, не величественно-впечатляющий, нет же, нет, скорее загадочный и грациозный, как тот кот! Вместо змеящейся белой подъездной дороги легко можно представить хвост, вместо башен — навострённые уши, чёрные черепичные крыши — пятна на серой шерсти... "Забавно" — только и подумалось блондинке. Она вся отдалась зрению и слуху. Слуху — потому, что вдруг стало слышно море. По открытому со всех сторон плато, поросшему редким кустарником (и тот, чем ближе к пропасти, тем слабже цеплялся) гулял завывающий ветер, который приносил с собой звуки моря и нарастающих волн.

"А ведь я ни разу в жизни не видела моря!" — с некоторым смятением вдруг подумала девушка. "Ни разу в жизни" — да что это за жизнь, в самом деле, какие-то девятнадцать лет обучения танцам и манерам, балов и, последние два года, — попыток тщетно выдать её замуж...

Земли, которые они не так давно проехали, возможно, были охотничьими угодьями. К замку примыкал небольшой живописный парк, окружённый кованой витиеватой железной оградой с такими же невысокими воротами. Сейчас, в последний день осени, он выглядел неживым и слегка мрачным, но это не столь важно: парк явно был достаточно ухоженным. В центре его стоял внушительных размеров фонтан, красивый даже без водных струй: имитировалась веточка не совсем знакомого Эмме дерева: листы на ней были сложные (в голову пришло умное слово "супротивные"), а цветы собирались в метёлочки.

Внезапно мисс Свон переполнило странное чувство, такое, будто она стоит на пороге новой жизни. Будто сегодня, сейчас, здесь и сейчас, да, она войдёт в этот дом и наконец-то по-настоящему заживёт, откроет новую себя, найдёт своё призвание, свою судьбу... её охватило радостное возбуждение. Сердце замирало при взгляде на замок над обрывом, на играющее в его окнах солнце, на летящую над ним чайку. Ничего подобного она никогда ещё не испытывала. Никогда.

_________________________________________________

[1] Дормез — большая карета для дальних поездок со спальными местами.

[2] Аконит (Борец) — ядовитое растение семейства Лютиковые.

На пороге дома стоял невысокого роста, но внушительного вида человек, со взглядом несколько скучающим, сложивший руки на золотом набалдашнике трости. Его карие с золотым проблеском глаза были слегка сужены: что-то высматривал вдали. Одет он был достаточно богато, если не сказать, что щегольски: лакированные чёрные штиблеты, чулки, модный коричневый костюм, рубашка со стоячим накрахмаленным воротничком. Хозяин стоял неподвижно, ничуть не вздрагивая на промозглом ноябрьском ветру, стоял и смотрел.

Вдруг на лице человека с тростью появилась улыбка. Солнце миг назад потонуло, мир его праху; над пожухшей травой стелился зыбучий холод, грохотало море, неустанно выл ветер. К замку подъезжал экипаж редкостного по своей неопределённости оттенка фиолетового (ну и вкус!), запряжённый двумя угольно-чёрными лошадьми с блестящими боками и вьющимися гривами, в которых можно было распознать фризов [1]. У одной из них мужчина рассмотрел на морде косую тонкую белую протоку, пересекающую так называемый сорочий глаз, голубой то бишь.

Если бы гости в тот миг вгляделись в его лицо, липкий ужас парализовал бы их лёгкие. Улыбка на тонких человеческих губах играла отнюдь не человеческая. Пугающе-безумная, вся она была полна предвкушения. В ней была жестокость пополам с иронией. Он смотрел на карету оценивающе, будто пытаясь угадать, насколько для него опасен тот, кто из неё сейчас выйдет. По правде говоря, человек при трости точно мог сказать о своём госте только его, вернее её, имя: Эмма Свон. Отнюдь не внушительно. Он бы даже назвал это пошлым. Помнится, раньше имена звучали куда как более...

* * *

Распахнулись тяжелые ворота, великолепные вороные медленно и слаженно перешли с рыси на шаг, обошли фонтан, а затем застыли как вкопанные перед каменной лестницей, ведущей наверх.

Человек в парадном костюме разительно поменялся в лице: оно исполнилось благодушия, гостеприимства и вежливой радости. Сравни кто его сейчас и несколько секунд назад, сказал бы, что это абсолютно разные люди. Заметно прихрамывая, он начал спускаться вниз. Походка у мистера Голда, несмотря на, вероятно, некогда покалеченную ногу, на которую он слегка припадал (по всей видимости, трость для хозяина замка — отнюдь не модная безделушка), была ровная и солидная, осанка — аристократическая.

Эмма быстро придала лицу благородное выражение и расправила складки сливового атласного платья. Признаться, она слегка волновалась. Вот к карете подошли лакеи в чёрных ливреях с золотыми басонами [2], один из них подставил руку ловко выскользнувшей из кареты девушке. Она прошла вперёд, испытывая при этом самое что ни на есть истинное блаженство: как же приятно было наконец-то размять затёкшие от бесконечного сидения в карете ноги!

Росту среднего, телосложения изящного, она прекрасно смотрелась в своём не совсем дорожном платье. От дорожного в нём был разве что глухой лиф и не особо пышный по нынешним меркам кринолин. Остальное же: броский цвет, хорошо продуманный цветочный узор, пышный бант, кружева и тугая шнуровка, — смотрелось не совсем практично, но прилично, если не сказать, что красиво. Кремовая шляпка с цветами; тоном темнее — перчатки и высокие сапоги со шнуровкой, носы которых выглядывали из-под длинного подола. Наряд дополнял мягкий палантин [3] на точёных плечах гостьи. Её улыбка была обворожительна, приветлива и вежлива, что вкупе производило достаточно хорошее впечатление. Судя по лицу мистера Голда, он был как минимум приятно удивлён, сражён её красотой и счастлив познакомиться.

— Добро пожаловать в Замок-на-Обрыве, мисс Свон, — поприветствовал Эмму хозяин замка, целуя воздух над протянутой тонкой рукой в шелковистой перчатке. Оба они окинули друг друга не слишком наглыми, но внимательными взглядами.

— Очень рада нашему знакомству, мистер Голд, — заверила в ответ девушка, приседая в лёгком реверансе.

Право же, как приятно была удивлена Эмма! Она ожидала увидеть какого-нибудь старого нелюдимого скрягу с алчными глазками и скрюченными пальцами, а увидела галантного человека, выглядящего весьма молодо для своих лет, с ясным взглядом, на вид очень умного и знающего. "Я и мои предрассудки, ну что тут скажешь!" — усмехнулась она про себя. Да, только взглянув на аккуратно уложенные каштановые волосы, идеально отглаженный воротничок и доброжелательные карие глаза, мисс Свон успокоилась, твёрдо решив, что её определённо ждёт хороший приём и последующее весьма приятное времяпрепровождение.

— Как вы доехали? Право же, дорога к моему дому (как забавно это звучит, когда кто-то называет огромный замок вот так просто, домом) лежит через достаточно необжитые земли, надеюсь, ничего неприятного с вами не случилось.

— Да, дорога была долгая. Но нет, ничего особенного: окрестности весьма живописны, даже хорошо, что за последний день пути я не видела ни одного человека. Думаю, люди бы испортили такой великолепный пейзаж, — честно и слегка задумчиво добавила Эмма.

— А у вас определённо есть вкус, дорогая, — понимающе усмехнулся мистер Голд.

— Спасибо, я польщена. Хотя, признаться, я была очень удивлена, когда узнала, что Ваш замок находится на одном из самых далёких северных мысов. Должно быть, это не всегда удобно... — добавила она с некоторым сомнением в голосе. Девушка, всю жизнь прожившая в пригороде среди постоянных приёмов и деревенских забав, робела перед таким простором и таким одиночеством.

— Нет, смею Вас заверить, мисс Свон, жить вдалеке от людей весьма удобно и даже приятно. Никогда не знаешь, чего от них ожидать, — в голосе хозяина мелькнула тень странной иронии, будто сказанное только что относилось далеко не только к предмету их диалога.

Она слегка качнула головой, даже не зная, что на это ответить. "Должно быть, сложно снабжать провизией поместье, стоящее на отшибе, да и скучно же жить без хоть каких-то соседей..."

Тем временем проворные лакеи уже разгрузили её вещи и вносили их внутрь через парадный вход.

— Что ж, пройдёмте, мисс Свон, — хозяин замка улыбнулся и приглашающим жестом пропустил свою гостью вперёд.

* * *

Пройдя по широкому светлому коридору, который весьма впечатлил Эмму ровными рядами мраморных ангелов вдоль стен, огромными застеклёнными дверьми, ведущими на террасу и незамысловатыми, но очень красивыми сине-зелёными рисунками на стенах (это были какие-то незнакомые мисс Свон птицы с "коронками" на голове и невероятно пышными хвостами-веерами... ах, чёрт, павлины, вот как их называют!), они вышли в большой зал, пол которого был выложен из идеально подогнанных друг к другу цветных камней: явно какой-то сложный рисунок, но из-за большого скопления людей прямо посредине напольной композиции девушка не смогла оценить его в полной мере, успев отметить только явно подводные мотивы.

По всей видимости, в зале собралась вся прислуга замка, чтобы поприветствовать гостью. Здесь было немереное количество служанок и лакеев, одетых очень чисто и опрятно (в их одежде превалировали мрачные, тёмно-синие краски, очень контрастно играющие на фоне белых блуз), а также повариха в очках и чепчике, достаточно грозного виду женщина, окружённая стайкой поварят. И все они пожирали гостью глазами, как экзотическую птицу, случайно очутившуюся в саду посредь февраля. Право же, девушка была крайне удивлена таким вниманием к своей достаточно скромной персоне, даже смущена, но, не стоит юлить, ей это льстило. На неё никогда не смотрели... так. Эта шеренга при параде ловила каждое изменение в её лице, каждый её жест.

Чуть ближе к стене стояли слегка замызганные конюхи, исподлобья тоже косящиеся на гостью. Они о чём-то перешёптывались промеж друг друга, тихо похабно и гогоча. Там же стоял очень сварливого вида низкорослый садовник с чёрными глазами и волосами и густыми сросшимися бровями. Он поглядывал на мисс Свон так, будто пытался понять, к какой типу цветов она относится, и в каком месте его сада смотрелась бы более выигрышно. Судя по тому, как он что-то недовольно буркнул себе под нос, так и не придумал. "Вот же ворчун..." — подумалось девушке.

Эмма застыла, как изваяние, оглядывая богатое убранство зала, ни с кем из слуг не встречаясь глазами, будто ей никакого дела до них вообще не было. Отчасти это было правдой: внимание девушки привлекла огромная картина под лестницей на противоположной стене залы. Поначалу просто остановила блуждающий взгляд на коричневой резной раме, резко выделявшаяся на общем фоне: помещение было обставлено в чёрно-бирюзово-белых тонах, начиная с пола (линии на нём явно складывались в колыхание водорослей и движение воды), статуй (вновь ангелы, только в отличие от тех, что были в коридоре, многочисленных, белых, с расправленными крыльями, здесь их было всего четыре — понуренных, тёмных, склонивших головы в капюшонах, сложивших ладони в молитвенном жесте), заканчивая потолком (светлый и, на первый взгляд, однотонный).

Присмотревшись, мисс Свон широко распахнула глаза: на картине не было ничего, кроме... солнца. Солнца, большого, яркого, живого, рыже-жёлтого, занимавшего всё полотно: каждый его луч был настолько хорошо прописан, что создавалось впечатление, будто вместо картины в дальней части зала находится окно, выходящее в летний рассвет вместо осенних сумерек. В ней чувствовалось тепло. Хотелось подбежать к картине, коснуться её, понять-таки, что это такое... сказать, что работы такого до банальности простого сюжета, но такой необыкновенной красоты девушка (огромную часть времени проводившая на выставках, между прочим) видела редко, — ничего не сказать!

В какой-то миг гомон голосов разом стих, будто в зале не было ни одного живого существа, что неожиданно вернуло блондинку к реальности.

— Повольте представить гостью в нашем замке, Эмму Свон, — голос мистера Голда прозвучал громко и уверенно, сильный и властный, он заполнял собою всё пространство: — она пробудет здесь три недели.

Девушка улыбнулась, слегка склонив голову...

...Странно, но тишина в зале ничуть не оживилась ни через минуту, ни через две, ни через пять. Казалось, время остановилось. Лица людей застыли, превратившись в бумажные маски, все взгляды были обращены на гостью и тёмную фигуру за её спиной. Вот только в них не было ни восхищения, ни приветствия, ни радости, только... немой ужас. Их будто окатило ледяной водой. Ей кажется, или в зале становится всё темнее? Возможно, это было лишь игрой воображения, но бирюзовые краски блёкли на глазах, а язычки свеч затрепетали. Они гасли, один за другим, хотя ни намёка на ветер не было: воздух, напротив, сгущался, становилось трудно дышать, будто она тонет. И действительно, вокруг всё холоднее, даже шерстяной палантин не в силах далее спасти, а на виски нещадно давит, так, будто против воли опускаешься на всё большую глубину. Эмма ощутила на языке неприятный солёный вкус: кажется, она прикусила губу...

Из углов, где стояли статуи ангелов в плащах, вдруг поползли липкие тени. Да, мрак расползался именно оттуда, гася всё тепло. Их мрачные безликие фигуры вселяли неподдельный сковывающий ужас, завязывая на себе взгляд. Хотелось отвести глаза, но не получалось. Складки их плащей... менялись, двигались, будто в зале действительно был ветер. Но нет, всё тяжелее дышать, всё гуще воздух.

Картина! Картина на стене, она исчезла! То самое солнце, живое и рыжее, оно бесследно растворилось, будто его и не было вовсе! "Но как же так?! Не померещилось же оно мне! Буквально минуту назад..."

Она начала задыхаться. Хотелось закричать, побежать, попытаться растормошить кого-то из людей, но Эмму саму словно парализовало: тело не слушалось её, даже в лице ничего не менялось — та же приветливая улыбка.

Весь свет погас. Но даже без света можно было почувствовать, что статуи пришли в движение.

— ...Надеюсь, вы хорошо проведёте время и отдохнёте от городской суеты, обучаясь у мистера Рихтера, — донёсся до мисс Свон по-прежнему ровный и спокойный голос хозяина.

Как по команде, весь зал единовременно был погребён под шквалом бурных аплодисментов. Слуги улыбались, о чём-то болтали промеж собой. Ужаса, который она видела неуловимый миг назад, на живых лицах не было и в помине. Свечи горели ярко, в зале было тепло и уютно. Тёмные ангелы выглядели безразличными и безобидными, как и полагалось каменным истуканам. Неужели только что... просто наваждение?! "Да, такое вполне возможно после долгой-то дороги..." — начала размышлять про себя девушка, — "Действительно, у меня ведь ноги подгибаются! Ещё чуть-чуть, и зевну, что совсем не подобает леди... как же я устала."

Эта усталость пришла таким же порывом, как и "наваждение": Эмма просто внезапно её почувствовала и смогла объяснить ею всё. Действительно, ей так хотелось спать, так хотелось отдохнуть... Она ведь писала в дневнике, как истосковалась по мягким перилам и ночнику! До того, что картина под лестницу так и не вернулась, ей боле не было никакого дела, это выветрилось из светлой головы девушки уже после следующей реплики мистера Голда.

— Мисс Свон, вы, должно быть, устали с дороги, — "Какая проницательность!" — Мой дворецкий, мистер Джонс, проводит Вас в Вашу комнату, — закончил хозяин замка, после чего щёлкнул пальцами на манер фокусника, то ли подзывающего ассистента, то ли привлекающего внимание к только что мастерски проделанному трюку.

Среди пришедших в некоторое замешательство слуг началось движение, сразу же раздались сдержанные смешки. Мистер Голд, почуяв недоброе, повернулся на звук и закашлялся. Кажется, "фокус"... немного не удался.

...К ним развязной походочкой, что-то напевая себе под нос, направлялся подвыпившего вида небритый высокий мужчина, панталоны на котором сейчас смотрелись бы куда как изящнее и уместнее, нежели парадный фрак, в который он был облачён.

— Здравствуй, красотка! — с ходу подмигнул он блондинке, попросту потерявшей дар речи от подобной наглости, — г-спожа, позвольте Вас в Вашу комнату! — бодренько продолжил дворецкий, а это, судя по всему, был именно дворецкий. Невоспитанный тип с щетиной отвесил Эмме ловкий поклон и подхватил с пола сразу три весьма увесистые сумки, чего, видимо, и не заметил, — п-попрошу следовать за мной!

С лица мистера Голда можно было писать картину под названием "Невозмутимость". И да, это был бы шедевр, поскольку такому самообладанию позавидовали бы самые хладнокровные земские судьи. Руки же его тем временем так сжали несчастную трость, что костяшки можно было принять за куски мела.

— Познакомьтесь, мисс Свон, это наш дворецкий, мистер Джонс. Он проводит Вас в Ваши покои, — ровно, без единой заминки "перевёл" хозяин замка, смерив своего подчинённого уничижительным взглядом. К сожалению, тот не испарился, не провалился на месте, не упал аки подкошенный, а только расплылся в ещё более широкой улыбке.

Ошарашенная Эмма, понятия не имея, что ей сейчас сказать, только молча кивнула. Максимум, на что она была бы способна, — выдавить что-то навроде "Здрасте".

Посчитав знакомство вполне состоявшимся, мужчина направился к лестнице. Люди перед ним проворно расступались, оно и ясно: себе дороже! Эмма, собрав всё своё приличие и хорошие манеры в кулак, с независимым и невозмутимым видом, будто её каждый день, да что вы, по два раза на дню, встречают пьяные дворецкие!, направилась за ним, сверля спину мистера Джонса угрюмым взглядом. "Что за безумие?! И это — дворецкий?! Да он, верно, рехнулся!"

— Понравился видок на поместье? — поинтересовался фрак уже на втором этаже.

На этот раз Эмма не сочла нужным сдерживать своё негодование. Обогнав носильщика, она отмерила ему хлёсткую точную пощёчину и резко спросила, преградив дорогу:

— Да как вы смеете?!

Дворецкий остановился, чуть не врезавшись во внезапно возникшую перед ним живую преграду, и сильно качнулся на каблуках взад-вперёд под невообразимым углом к земной тверди, неизвестно как удержавшись на ногах.

— Аж протрезвел, ей-богу... тяжелая у Вас рука, миледи... — заметил он, болезненно пошевелив колючей челюстью, на которой проступил узкий красный след. — Прошу меня простить.

— Нет вам прощенья! — рявкнула мисс Свон, яростно сверкнув серыми глазами и, развернувшись, гордо удалилась.

"Что этот идиот о себе возомнил?! Бедный мистер Голд, должно быть, ему было слишком уж стыдно за такое... Это же какой дефицит с рабочими должен быть, чтобы ТАКИХ брали в дворецкие?!"

— Стойте, мисс! — через минуту ей вслед донёсся смешок.

"Этот паршивец ещё и смеётся?!"

— Я хотел сказать, мисс Свон, что вы свернули немного не туда. Южное крыло находится слева, это я так, на всякий случай, — тут же пояснил он, — вы, смотрю, переполнены решимостью найти себе пристанище в мужском... — мистер Джонс уже открыто рассмеялся.

Девушка почувствовала, как стремительно краснеет.

— Чёрт бы тебя побрал... — пробормотала она, вынуждено разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, будто так и надо было (ну подумаешь, маленькая разведочка).

— Немного неприлично для леди, — заметил всё тот же нахальный голос.

Она познакомилась с этим человеком каких-то десять (даже девять!) минут назад, а уже хотела его очень жестоко избить. Редкостный, наглостный экземпляр, как таких только земля носит? Впрочем, Эмма всё-таки нашла в себе силы вспомнить, что она девушка дворянского происхождения, голубых, черт его, кровей, и должна вести себя как подобает воспитанной особе.

Ещё пять минут она просто молча следовала за своим проводником, с хорошо скрываемым любопытством то и дело оглядываясь по сторонам. В канделябрах горели свечи, заливая дощатый пол и бордовый ковёр приятным янтарным светом. В настенных нишах стояли изящные керамические вазы с почти засохшими розами и сентябринками, доспехи (какой же уважающий себя замок обойдётся без рыцарских доспехов? впрочем, здесь они встретились лишь раз, да то какие-то... трепета не внушающие) и классические скульптуры. Собственно, вся эта диковинка шла слева, перемежаемая парой дверок, ведущих на лестницы, слева же были двери жилых комнат. Что странно, ни из-под одной из них не было видно света.

Напротив одной из комнат дворецкий резко остановился (на сей раз уже гостья чуть в него не врезалась).

— Мистер Голд потребовал поселить вас в этой комнате. В тридцать седьмой... — голос у него разительно поменялся, мужчина, судя по всему, протрезвел. И веселиться непонятно с чего перестал.

— Что ж, отлично, это число мне вполне по душе, — Эмме очень хотелось побыстрее отделаться от взбесившего её провожатого и улечься, наконец, спать.

Судя по заострившимся скулам на обветренном лице, мистер Джонс её приязни не разделял. Впрочем, больше никак это не откомментировал. Он толкнул дверь рукой и внёс вещи гостьи в просторную комнату, механическим движением поставил их у стены, пожелал доброй ночи и удалился.

* * *

Комната, в которой оказалась девушка, была просторной и опрятной. Напротив вошедшей располагалось большое окно с широким подоконником, выходившее на море. Оно было немного приоткрыто, и лёгкий прозрачный тюль колыхался, как парусина. Комната встретила холодно и свежо. Бордовые шторы не были задёрнуты, через двойное стекло на Эмму поглядывала скособоченная убывающая луна, немного припорошённая перистыми облаками.

Мисс Свон осмотрелась. Слева стояла большая заправленная кровать (толстая перина, свежие простыни, несколько подушек, тёплое одеяло, — да, она дожила до этого!), прикроватная тумбочка, стул и мольберт. Кроме того, синяя дверка из этой части комнаты вела в уборную. Справа — впечатляющих размеров шкаф для обуви и одежды, сундук, туалетный столик и камин. В общем, тут было решительно всё, по чему Эмма так истосковалась в дороге.

К слову, с точки зрения цвета пространство тоже было обыграно крайне грамотно. Стены, потолок и двери были нежно-синего цвета (что-то между льдисто-голубым и лазурью). Тяжёлые шторы с бахромой, покрывало на кровати, несколько подушек, мебель (предположительно, дуб или тис, хотя в этом Эмма не слишком разбиралась) — коричневый спектр. Тюль, канделябры, каминная кладка, сиденья стульев, — фиолетовый. Ворсистый же ковёр каким-то хитрым образом совмещал в себе все эти цвета.

Что примечательно, комната была не так проста: как большинство изысканных гостевых комнат, её явно подгоняли под будущую хозяйку. Взять тот же мольберт, или изящную высокую вазу, в которой стояли свежие азиатские лилии: у цветов были длинные стебли и очень пышные, недавно раскрывшиеся, тёмно-фиолетовые бутоны. Из всех цветов мисс Свон более всего извечно была неравнодушна к лилиям, эти же, она знала, были крайне редки, особенно на севере страны. И откуда их только, свежие, взяли?! Удивительно! Приглядываясь к интерьеру, сонная девушка успела рассмотреть также стопку книг на подоконнике. Она уже не могла сдерживать позевывание, спать хотелось неимоверно. "В приветственном письме дядя, помнится, интересовался, какой жанр литературы я предпочитаю..." — вспомнилось ей. Всё интереснее и интереснее. Ещё одна любопытная деталь, которую мисс Свон успела заметить, — картина над камином, правда, она была задёрнута тем же фиолетовым тюлем, что и окно. Право же, сил уже не было даже на то, чтобы разобрать узоры на полу и на стенах, досадно!

* * *

В дверь постучали.

— Войдите.

— Добрый вечер, мисс Свон, — в комнату вошла высокая девушка с острыми чертами лица и яркими карими глазами. Судя по тёмно-коричневому платью и фартуку, горничная. — Моё имя Руби Лукас, и я ваша личная служанка. Позвольте, я помогу вам раздеться.

Мисс Лукас держалась крайне вежливо и тут же приступила к работе. Она выглядела почти как обычная служанка, вот только в её любопытном цепком взгляде было что-то неимоверно дикое и неуместное для этого призвания.

Руби быстро освободила свою подопечную от бантов, шнуровок и кринолина, за что та была ей безмерно благодарна.

— Вы предпочитаете спать при луне? — поинтересовалась Руби, закрывая окно.

— Да, пожалуй, оставьте шторы приоткрытыми, — попросила Эмма.

— Как скажете, — проворная горничная уже растапливала камин, чтобы немного согреть помещение.

Усталая Эмма с трудом высвобождалась из атласа, кружев, шелка и прочей стесняющей тело ткани. Мисс Лукас перемещалась по комнате с невероятной быстротой: вот она уже держит перед гостьей ночную рубашку и предлагает помочь с её одеванием. Да, пожалуй, мисс Свон сейчас вполне могла бы перепутать рукава с воротом...

— Спокойной ночи, — вежливо пожелала Руби, притворяя за собой дверь.

— Спокойной ночи...

Эмма уснула почти мгновенно, только укрывшись одеялом и уронив тяжёлую голову на подушку.

_________________________________________________________

[1] Фриз — порода упряжной лошади, фризы мохноноги и всегда имеют вороную масть.

[2] Басон — текстильные изделия, предназначенные для украшения: шнуры, тесьма, кисти, бахрома и тому подобное.

[3] Палантин — меховая или отделанная мехом женская накидка прямоугольной формы и различной длины — от размеров воротника до очень большого шарфа.

...Надо сказать, снег в этом году оказался крайне пунктуален.

Вкрадчиво пробегая по подоконнику, свет, холодный, чистый, прозрачный, стелился по полу, увязая в тёплом ворсе, и устремлялся к каминной полке, крышке сундука и всем остальным обозримым поверхностям в просторной гостевой опочивальне. Свет был бодрящим, всепроникающим и крайне навязчивым. Эмма проснулась и, зевая и потягиваясь, слегка приподнялась с постели, вначале с удивлением, а затем с видимым удовлетворением оглядевшись вокруг.

В утреннем свете новое жилище выглядело ещё более привлекательно. Вокруг было просторно и свежо.

— Мммммм... — сладко протянула мисс Свон, обрушившись обратно на подушки (по её представлениям, сейчас было ещё очень и очень рано): — какое расчудесное утро...

Право же, нет ничего на свете приятнее утренней неги.

В дверь постучали. "Ну кто ещё там?.." — сонно подумалось девушке.

— Войдите... — отвечала она, тайно надеясь, что непрошеный гость смекнёт, что он немного не вовремя, и растворится в утренних далях. А ещё лучше, если он окажется сном.

— Доброе утро, мисс Свон! — но нет, этого не произошло, ибо давно проснувшаяся Руби оказалась бодра, весела и полна энергии: служанка тут же танцующей походкой прошла внутрь и развернула кипучую деятельность по комнате, открывая окна (свет стал просто-таки нестерпимо режущим глаза!) и впуская в помещение морозный воздух (Эмма поплотнее укуталась в одеяло, стараясь закупорить все щели).

— И Вам доброе утро...

Руби, остановившись на полпути к камину, вдруг как-то непонятливо посмотрев на гостью. Она вдруг засмеялась:

— Ах, мисс, позвольте всё-таки на "ты". Прошу меня простить, но я немного не привыкла ко всей этой вашей... — горничная замолчала, водя по воздуху рукой, будто пытаясь таким образом поймать нужное слово.

— Дурацкой общепринятой вежливости? — подала голос мисс Свон. Лицо её не выражало никакого недоумения или же возмущения: губы растянуты в понимающей улыбке, а серые глаза будто бросали новой знакомой вызов. "Отступитесь ли вы от своих внезапных немного опрометчивых и дерзких слов, мисс Лукас?" — испытующе вглядывалась она в лицо горничной. Тонкая грань приличий между личными слугами и их господами всегда была очень зыбкой темой для разговоров: крайне редко инициативу о переходе на столь панибратский тон подавали первые.

— Именно так, — слегка вздёрнула упрямый подбородок служанка. Да, стоит отметить, в утреннем свете ещё лучше становилось видно, что пусть скромное синее платье и фартук весьма хорошо сидят на Руби Лукас, язык не повернётся назвать её просто прислугой в классическом понимании этого слова: не было в этих глазах потупленности и скромности, присущей всем работящим девочкам на побегушках; она не выглядела тугодумной и вульгарной, как многие незамысловатые простолюдинки: напротив, взгляд у этой мисс был даже излишне проницательный.

— Что ж, как скажешь. Эмма, — заставив себя встать, мисс Свон протянула ей руку. Руби ответила на рукопожатие. Общепринятые нормы затрещали по швам. Девушки улыбались друг другу совершенно по-новому, как равные. Обе они продолжали изучать друг друга, и обе явно были довольны этим маленьким бунтом. Кто знает, может, их отношения перерастут в дружбу?

Что ж, приличия были разбиты вдребезги и вынуждены капитулировать. Эмма ещё внимательнее всмотрелась в черты своей новой знакомой: достойная осанка, гордый взгляд, своевольная улыбка. Бледно-голубое платье самого простого покроя, который только можно себе вообразить, смотрится на ней, как неудачный маскарадный костюм.

— В полдесятого завтрак, — известила горничная, так же внимательно, тем временем, разглядывавшая Эмму.

— А сейчас сколько?.. — спросила девушка, немного дезориентированная на данный момент по части времени.

— Девять. Могу я предложить свою помощь в умывании?

— О нет, спасибо... лучше скажи мне, что мне надеть и что меня там ждёт. Сама понимаешь, не хочу показаться безвкусной и непрактичной в первое же утро, — добавила она с мягкой усмешкой.

— Сию секунду, миледи, — мисс Лукас задумчиво воззарилась на чемоданы своей подопечной: — смею предположить, у тебя найдётся что-то светлое, в меру открытое, достаточно лёгкое...

— О да, — заверила мисс Свон, небрежно откинув спутанные пряди со лба: — найдётся.

— Так вот, я полагаю, что подобное платье как раз подойдёт. В Замке-на-обрыве принято с утра выходить в светлых одеждах, а чем ближе к вечеру, тем в более тёмных. — Руби протянула ей гребень. — Цвета... Ты могла заметить, что наш хозяин любит мягкие естественные краски. Он вообще, скажу по секрету, чутка того, помешан на гармонии и эстетике. Ха, вкус у него есть, не спорю, чувство меры там, и всё такое-прочее... Но пурпур у нас, к примеру, не в почёте, — с некоторой печальной ноткой в голосе закончила горничная.

Да, Руби, безусловно, как ни что более, пошёл бы пурпур. Но хозяйская прихоть для слуг зачастую железный закон.

Пока Эмма умывалась и приводила себя в порядок, служанка подбирала ей одежду, немало восхищаясь новомодными фасонами некоторых платьев, которые привезла с собой гостья. В конце концов мисс Лукас остановилась на светло-зелёном платье с короткими рукавами, лёгкой накидке и остроносых туфлях. Она также добавила, что излишества в украшениях за завтраком и обедом в этом доме не приветствуются. Причёску по обоюдному согласию выбрали достаточно незамысловатую, но, как заметила Эмма, сейчас весьма модную: простой греческий узел с блестящей тёмно-зелёной лентой.

— Нам нужно в столовую на третьем этаже. В более теплые времена года хозяин предпочитает принимать еду на веранде, но сейчас, сама понимаешь, это несколько затруднительно. А жаль, ведь оттуда такой великолепный вид.

* * *

Столовую можно было найти весьма просторной. Она была обставлена крайне лаконично и сдержанно, из-за чего даже могла показаться слегка пустой. Вскоре Эмма смекнула, что эта зала, судя по всему, служит не только трапезной: в углу на большом помосте стоит рояль и несколько стульев, — видимо, здесь от случая к случаю можно и повальсировать. Любопытно, есть ли в замке другие гости кроме неё?

— Доброе утро, мисс Свон, — вежливо поприветствовал её хозяин замка. Мистер Голд, одетый безукоризненно, как и вчера (только на сей раз в его менее замысловатом и парадном костюме превалировали светло-зелёные оттенки) и заметно гармонирующий с обстановкой в своем доме. Дворецкий, сидевший за небольшим столом близ окна по правую руку от своего господина, был заметно выбрит, протрезвлён и пребывал в хорошем расположении духа: он поприветствовал вошедшую почтительным кивком, пробежался глазами по её платью, слегка задержавшись в области декольте (и явно был разочарован его строгостью), вызвав этим некоторое неодобрение Эммы (трезвым Джонс нравился ей ничуть не лучше).

Она села на другой конец стола, напротив хозяина, и принялась за еду. К слову, омлет с помидорами и зеленью оказался более, чем просто славный. В чае она узнала отвар из розовых лепестков — слегка горький, терпкий и напоминающий о пострадавших растениях исключительно своим ароматом: на вкус же... как и всякая другая обожжённая трава, что тут скажешь.

— Как спалось? Надеюсь, Ваша комната Вас устроила? — завёл разговор Голд.

— Да, более чем, — улыбнулась девушка, пригубив напиток. Какой, однако, любопытный у хозяина вкус.

За столом присутствовали ещё два человека, которые вчера в зале то ли по каким-то причинам не присутствовали, то ли она просто не заметила их. Хотя последнее — навряд ли, ибо личности это были... явно незаурядные.

Голд представил ей вначале своего камердинера [1] — молодого человека самых безупречных манер и со столь же безупречно отглаженным воротничком. Его умное лицо (нос достаточно крупный, скулы — выдающиеся; губы и брови тонкие, чёрные глаза смотрят очень внимательно) обрамляли короткие светлые волосы; оно было достаточно выразительно и даже красиво. Он умел вести беседу: как говорить, так и слушать — был достаточно сдержан и лоялен к своему собеседнику, каким бы тот не был, что, безусловно, делало честь этому человеку.

Как Виктор сам признался, по специальности он был медик.

— Отчего же вы тогда пошли в камердинеры, мистер Франкенштейн? — не могла не поинтересоваться Эмма.

Он засмеялся, слегка вскинув подбородок:

— В своё время я достаточно помесил пыль на трактах и пооббивал подошвы сапог о пороги. А здесь, знаете ли, работа ужасно стабильная, — при последних словах на его губах возникла полуулыбка, исполненная некоторой неподдельной иронии, причина которой так и осталась для Эммы непонятной.

Вторая же особа...

Эмма точно помнила, что сказала ей горничная перед завтраком: по правилам замка, утро — светлые тона, день — более насыщенные, вечер — тёмные. И мистер Голд, и мистер Джонс, и мистер Франкенштейн — все они были одеты, как предписывалось, что, следует признать, создавало за столом ненавязчивую, светлую, приятную и гармоничную атмосферу. Пятая же дама выделялась на их фоне, как кровавое пятно на снегу.

Мисс Миллс, экономка мистера Голда, яркая брюнетка, была одета в платье с красным декольтированным плотно облегающим верхом и пышным чёрным вельветовым низом. Губы её были ярко-алыми, а глаза — чёрными, крайне выразительными. Взгляд у Реджины был испепеляющий.

Она не говорила никому "Доброе утро", не отвешивала стандартных комплиментов, не заговаривала "о погоде". Вообще, вела мисс Миллс себя в крайней степени грубо и вызывающе: на Эмму она смотрела с нескрываемым презрением и какой-то жалостью.

"Странная женщина... с чего бы это?" — недоумевала весьма дружелюбно настроенная гостья.

Реджина сидела по левую руку от мистера Голда. Единственный раз, когда она заговорила, был обсуждением закупок провизии. Всем своим видом экономка давала понять, что все, без исключения, собравшиеся за столом люди ей крайне неприятны. Мисс Свон весь завтрак не могла отделаться от впечатления, будто напротив неё сидит экзотической красоты ядовитая змея. "Бррр..."

Реджина была спокойна, и мужчины относились к её поведению, как к чему-то самому собой разумеющемуся. "Глупо злиться на идущий дождь. Просто берите зонт".

* * *

— Эмма, это Белль, моя хорошая подруга. Мисс Френч, это мисс Свон.

— Очень приятно, — улыбнулась вернувшаяся к десяти с завтрака Эмма, пребывавшая в раздумьях насчёт своих новых знакомых. "За столом было одно пустое место, по правую руку от меня..."

— И мне, — присела в лёгком реверансе миловидная голубоглазая кудрявая девушка в плотном голубом платье. Ростом она была чуть пониже, чем Руби, движения её были менее изящны и чуть более суетливы, голос порой становился неуверенным. Взгляд у Белль был мечтательный, как позже заметила Эмма, временами эта горничная немного "выпадала" из разговоров, неожиданно задумавшись о чём-то своём. Не про таких говорят "твёрдо стоит на ногах", не про таких.

— Нам поручено помочь тебе разобрать твою одежду. Я так полагаю, работы тут до обеда... — усмехнулась Руби, обведя глазами всё обилие чемоданов, которые привезла с собой мисс Свон. "Ну а что поделать? Я, что ли, нормы этикета придумываю..." — посетовала про себя Эмма. Ей очень хотелось заняться осмотром замка, но, пожалуй, сначала лучше разгрести этот Олимп посредь комнаты.

— Обед в час, — добавила мисс Френч.

— Эх... — только и ответила девушка, присаживаясь на край заправленной кровати.

— После обеда, — продолжила мисс Лукас, — тебе, я думаю, покажут замок. Обзорная экскурсия, знаешь ли, и всё такое-прочее. Надо сказать, видок тут самый что ни на есть красивый, попроси больше поводить по балконам. И упаси тебя господь от разглядывания коллекций хозяина! — со смехом добавила Руби.

— Ну-у, тут всё зависит от того, кто будет их показывать, — не могла согласиться мисс Френч.

— Отлично, — встрепенулась Эмма: — а кто, если не секрет?

— Мистер Джонс, конечно.

Настроение девушки заметно ухудшилось. "Я протестую!" — подумала она. Да... кажется, экскурсия обещает быть не такой приятной и весёлой, как она себе предполагала. Замок достаточно велик. Это ж сколько времени придётся терпеть общество не слишком приятного ей дворецкого? "Позвольте, чем же он мне неприятен?" Конкретный ответ на этот вопрос дать было сложно. Скорее всего, своими отнюдь не блестящими манерами!

— Вот это красотищ-ща! — восхищались тем временем горничные, разбирая платья Эммы.

— Рококо [2], — улыбнулась сероглазая, — нынче в моде всё более пышные, даже пугающе пышные, кринолины и рукава-фонарики.

Присоединившись к работе, она в красках поведала им историю об одной даме, которую лицезрела некогда на балу, имевшую неосторожность упасть в таком платье. Под дружный смех Эмма повествовала, с каким трудом её потом поднимали (не то чтобы дама была особо пышная, нет же, просто обилие юбок на ней крайне затрудняло всё дело).

— Надо же, а репс нынче в моде, смотрю я... а ты говорила, Руби!

— Я не говорила про репс, — запротестовала мисс Лукас, — я говорила про штоф и оказалась права, между прочим. Смотри, какая прелесть... вот только эти кружева...

— Да, мода — странная вещь, — заметила Эмма. — А часто у вас бывают гости?

Этот вопрос девушка задала просто так, без какой-то определённой подоплёки, хотя столь бурное удивление некоторым деталям гардероба, которыми уже лет десять как блестят сливки общества, откровенно удивило её.

Служанки переглянулись. Возникло некоторое замешательство.

— Нечасто, мисс Свон, — сказала мисс Лукас. — Замок на отшибе, знаете ли, — добавила она, — да и хозяин не слишком любит, когда в его доме появляются чужие люди. Он ведёт достаточно уединённый образ жизни.

— Понятно. Я заметила, в окрестностях замка нет деревень.

— Да, места крайне безлюдные, — тут же вставила Белль.

— Должно быть, не очень-то весело вам живётся, — осторожно заметила Эмма.

— Ну почему же? — покачала головой вторая служанка, — нам отлично платят, мы весьма комфортно проживаем. Раз в полгода у нас случается пышный бал, — голос у Руби был крайне уверенный и убеждённый, она выглядела, как весьма довольный своей жизнью человек. У Белль же глаза нервно бегали, а вид был растерянный.

Когда мисс Свон слегка склонила голову, глядя на неё, мисс Френч густо покраснела и сказала:

— Я, к примеру, предпочитаю читать... ей-богу, днями напролёт могу читать, — засмеялась она, разглаживая складки сиреневого атласного бального платья, — временами Руби приходится даже наподдать мне жару, чтобы этого не пришлось делать мисс Миллс.

— Да, в гневе мисс Миллс страшна, — Руби смастерила на своём лице надменное и слегка презрительно выражение, очень похожее на то, что не покидало лица Реджины сегодня утром.

— М-да, ваша экономка... — она даже нужного слова подобрать не смогла.

— Мегера, — тут же подсказала мисс Лукас.

— Злющая ведьма! — в сердцах бросила Белль, у которой на Реджину, судя по яростному взгляду больших синих глаз, явно был зуб, чуть ли не акулий зуб. — Видела бы ты её... вечно всем недовольна, вечно все у неё виноваты и всё делают не так. Зверь, а не женщина. И как только хозяин её терпит?

— Ну-у, она неплохо знает своё дело, — резонно ответила вторая служанка.

— Она деспот!

Эмма покачала головой. М-да, не любит народ мисс Миллс, не любит. Да и та к остальным тоже особых симпатий явно не питает. "И как они только уживаются под одной крышей, хотела бы я знать?!" — девушка представила себя подчинённой Реджины и тут же отметила, что эта роль была бы ей несколько не по душе.

— Скажи, Белль, а что ты читаешь? — поинтересовалась Эмма, вставая. Её ноги немного затекли, девушка решила попройтись по комнате, чтобы их размять. И тут взгляд её упал на подоконник и связку книг, лежащую на нём.

Заинтересованная, мисс Свон отправилась туда и, развязав лёгкий узелок, стала рассматривать обложки.

— Я очень люблю приключенческие романы... Например, Жюля Верна. Да и просто романы люблю... я люблю стихи и прозу... я люблю научную литературу... знаешь, бы сказала, что я просто безумно люблю книги!

— Ну надо же... — удивлённо изрекла Эмма.

— Что-то не так? — тут же осеклась приземлённая Белль.

— Да нет-нет, всё в порядке. Просто посмотри...

— Ах, это. Хозяин самолично выбирал тебе книги в библиотеке и поручил оставить их здесь, — пояснила Руби. — Ты любишь детективы, да, Эмма?

— Я люблю загадки. Интриги. Запутанные истории. Жаль только, что в моей жизни их совсем нет.

* * *

Когда все одежды были разобраны и в определённом порядке (тут что только не учитывается: предназначение, материал, цветовая гамма...) размещены в шкафу или сундуке, мисс Свон оставили в одиночестве, сказав только, что через двадцать минут ей надо быть к обеду. Девушка уже была одета в голубое шелковое платье, так что больше не нуждалась в помощи Белль и Руби.

Мисс Свон посмотрела на себя в зеркало и осталась вполне довольна увиденным. Она подошла к окну и задумчиво вгляделась в белоснежные перспективы, открывшиеся ей сквозь стекло.

Снег шёл. Снег валил. "Интересно, дождь вот бывает проливной, ну а как называть такой снег, что валит прямо-таки стеной, такой, что за ним просто-таки ничего не видно?" Она и вчера-то особо не всматривалась в окно, ибо темно было, вечер был, да и спать хотелось неимоверно, а сейчас чёрта с два чего увидишь... "Мои окна должны выходить на море, если так подумать." Действительно. Ну ничего, на море она ещё наглядеться успеет.

Серые глаза Эммы как-то нечаянно остановились на картине, висящей над камином. Что любопытно, она была зашторена лёгким тюлем. "И зачем закрывать картины, я не понимаю..." Заинтригованная, она направилась к каминной полке, желая разобраться с этим загадочным обстоятельством.

Не удержавшись от соблазна наклониться и вдохнуть аромат лилий, мисс Свон сделала петлю по комнате. Немного резким движением девушка сдёрнула тюль, после чего её взору открылось самого престранного сюжета полотно.

Картина была достаточно большая по размеру, А написана яркими, броскими красками. Если бы она не была доселе закрыта, пожалуй, бросилась бы Эмме в глаза ещё в дверях. Рама оказалась громоздкая, золотая, со всевозможными завитушками и лепниной... что на общем столь гармоничном и милом глазу фоне выглядело неуместно и даже вульгарно — будто в клумбу с карликовыми розами посадили подсолнух!

Но, даже если отбросить несуразную раму и размер (полотно было шире каминной полки, что вызывало некоторый диссонанс в восприятии: когда что-то более крупное и кажущееся гораздо более тяжёлым нагромождено на что-то хрупкое, тонкое, изящное... выглядит это ужасно, короче говоря!), больше всего вопросов вызывало само содержание работы.

Это явно был парадный холл замка, тот, в котором Эмма имела честь быть представленной жителям Замка-на-ОБрыве давеча вечером. Да-да!, водорослевые рисунки на полу, общая сине-зелёная гамма, даже статуи по углам были точь-в-точь такие же! (При воспоминании о тёмных ангелах в сознании девушки как будто всколыхнулось что-то... и тут же улеглось; она не могла понять, с чем вообще было связанно воспоминание о них.) Что интересно, в центре зала, оказывается, находится большой фонтан, которому вчера она почему-то не придала должного внимания (ну конечно, была уставшая, взволнованная, да и сколько людей там было!.. но фонтан тоже точно был, просто он так хорошо вписывался в общую композицию, что особо не выделялся и взгляд за него не цеплялся).

Но суть была не в фонтане и не в поразительной точности, грамотности и изящности кисти художника, писавшего это. Люди, находившиеся в зале, были одеты по-праздничному: парадные золотые ливреи, щегольские камзолы, сюртуки, эполеты, пышные кринолины, высоченные причёски в несколько ярусов, разноцветные искусственные цветы, кружева, лёгкие шали, драгоценные каменья, веера... всё это было так красиво, красочно и детально расписано, будто она смотрела на это празднество (а это было явно празднество, даже бал: в центре залы вальсировали несколько пар) через "шпионское окошко" в стене.

Но основной акцент был сделан на лицах присутствующих.

Вернее — на масках.

На ужасных, карикатурных, уродливых, смешных и страшных, — масках. Они не были декоративно-маскарадными, нисколько. И выглядели кошмарно, как в страшном сне.

На картине не было ни одного лица, даже части его, — ни одного. Только изогнутые красные рты и густо-чёрные брови.

— Какого чёрта?! — одними губами прошептала Эмма. Они не понимала. Она ничего не понимала.

В правом нижнем углу золотом были свиты инициалы — "А.Р."

* * *

За окном кружились снежинки, на ковролин ложился мягкий холодный свет. "Чёрт побери, я же опаздываю!" Когда часы на каминной полке показывали без пяти час, она всё ещё ошарашенно глядела на картину. Очнувшись, девушка решительно задёрнула полотно и, хлопнув дверью, выбежала из комнаты.

Идя по коридору, Эмма с удивлением увидела, как навстречу ей шагает мистер Джонс.

— Как-то уж больно вы пунктуальны для дворецкого, — не сумела не сострить девушка.

— Не пунктуальнее, чем вы, дорогая гостья, — во все тридцать два белых зуба улыбнулся мужчина, пропуская её вперёд. Мистер Голд, мистер Франкенштейн и мисс Миллс уже обедали. Хозяин встал, лёгким кивком головы поприветствовав новоприбывших, отодвинул перед мисс Свон стул и вернулся на своё место.

— Снег в этом году поразительно своевременен, — не без прозрачнейшего по своей природе намёка как бы невзначай заметила слегка улыбнувшаяся Реджина, поднося к ярко накрашенным красным губкам чашечку кофе с корицей, запах которой Эмма безошибочно узнала ещё на входе.

— Право же, никогда на моей памяти он не выпадал аккурат к первому декабря, — пожала на то плечами она.

— Да, мир удивительно несовершенен, — печально склонила черную голову кобр... мисс Миллс, продолжая наблюдать за Эммой из-под бархатистых ресниц. Восхитительно же её скучающее презрение разбавляется живеньким интересом, как малиновый чай перед мисс Свон — молоком. Какое необычное сочетание.

— Он восхитительно несовершенен, — чуть-чуть подправила Эмма, беря в руки вилку. ("Говорят, ведьмам серебро — что пламень. Гм, поглядите-ка: наша фурия игнорирует существование чего-либо на столе, кроме своей фарфоровой чашки... совпадение?") — К слову о ежегодном, мне казалось, подобного размера розетки уже лет пять как почитаются излишней вульгар... — с самым невинным видом указала гостья вилочкой на большую чёрную сетчатую "вульгарность" на излишне декольтированном лифе платья Реджины.

Та очень нехорошо вскинула левую бровь и собиралась было что-то сказать, как вмешался рассудительный Виктор, отлично понимая, что обстановка опасно накалилась:

— Мисс Свон, вы извещены о том, что обзорную экскурсию по замку для Вас проведёт мистер Джонс? — поинтересовался он, унося разговор в совсем иное русло.

— Да, мисс Лукас сказала мне об этом, — кивнула Эмма, точно не помня, которая именно из горничных её так "обрадовала". Виктор переменился в лице:

— Великолепно, — улыбнулся он чуть ли не шире дворецкого, — обычно замок освещает мисс Миллс... — он бросил быстрый взгляд на изготовившуюся к выбросу Реджину, — но мистер Джонс настаивал.

Не к радостям упомянутый усмехнулся, всем своим видом как бы намекая, что особого выбора ему предоставлено не было. Миллс искривила губы в насмешливой гримасе, но ничего на это не сказала.

_____________________________________________________

[1] Камердинер — комнатный слуга при господине в богатом дворянском доме. Он носил чемоданы, приносил еду, наполнял ванну, брил хозяина, помогал в ежедневных заботах.

[2] Рококо — стиль в искусстве, возникший во Франции в первой половине XVIII века. Мода эпохи рококо отличалась стремлением к рафинированности, утончённости и намеренному искажению «естественных» линий человеческого тела.

— Мисс Свон, — стук в дверь. "Ох, ну и глупости же я творю... Всё равно ведь, хоть ты изыгнорируйся тут, никуда не денешься, не след мне в первый день оскорблять столь гостеприимного хозяина, не след! Как же не хочется... но, с другой стороны, что лучше: Джонс или Миллс?" — Эмма была уже готова поспорить с собой на эту тему, потому что кто из них худшее из зол — это ещё вопрос. И ох какой вопрос.

— Смею напомнить, — был весьма вежлив и тактичен голос за стеной, — что меня, гм, скажем так, подрядили провести для Вас некую обзорную экскурсию. И я переполнен намерением самым самоотверженным образом приступить.

— Да-да, мистер Джонс, я помню об этом и, смею заверить, крайне, крайне рада вашей компании. Погодите, только улыбку как следует подтяну, а то всё сползает ненароком, — пообещала Эмма, доселе сидевшая на подоконнике и задумчиво наблюдавшая за тем, как кружатся снежные хлопья за холодным стеклом. Сейчас ей казалось, что это куда более прекрасное, радостное и удовольствие доставляющее занятие, нежели прогулка по Замку-на-обрыве с Киллианом Джонсом.

— Отчего Вы так неприязненно ко мне относитесь, мисс? — с живейшим, с наивнейшим интересом полюбопытствовал явно оскорбленный в самых добрых и искренних чувствах дворецкий, подпирая плечом стенку.

Право же, эта ситуация его несколько... даже крайне забавляла.

— Даже не знаю, мистер Джонс, ни малейшего понятия, ни малейшего предположения, — закутавшись в палантин, мисс Свон вышла из комнаты, ошпарив своего провожатого самой дружелюбной, доброй и приветливой из своих улыбок, полной такого человеколюбия и гуманизма, что любой благоразумный представитель данного вида тут же поспешно отправился бы искать себе другой компании. Однако дворецкий, судя по всему, к нему даже близко не подходил.

— Позволю себе заметить, что в этом... — мужчина сделал паузу, глядя на укрывающую плечи Эммы материю.

— Это называется палантин, мистер Джонс. И да, знаю, неотразима, прекрасна или что Вы там собирались мне отвесить? — нагло оборвала девушка, тряхнув головой и приподняв подбородок.

— От скромности Вы не умрёте, как и от переизбытка хороших манер, — едко улыбнулся дворецкий. — А вот от чрезмерной агрессии — вполне возможно, — со смешком закончил Джонс.

Эмма фыркнула, всем своим видом показывая, как горячо она ценит его мнение.

— Я же, — продолжил дворецкий, качнувшись на каблуках, — хотел всего лишь заметить, что Вы весьма верно сделали, что утеплились. Не ожидал от вас подобной сообразительности.

— Впредь ожидайте чего угодно, мистер Джонс, — серьёзно то ли посоветовала, то ли предупредила девушка и с невозмутимым видом повернула в сторону главной лестницы.

— Что ж, я постараюсь. Вы хотите начать осмотр с первого этажа? — поинтересовался он, догоняя Эмму.

— А почему бы и да? — отвечала та.

— Действительно.

* * *

— Посмотрите направо, вы видите гордое нагромождение статуй не помню какого века, — хорошо поставленным тоном экскурсовода в третьем поколении комментировал Джонс, — посмотрите налево, вы видите всё те же статуи, хотя нет, постойте, вот эти истуканы смотрят на нас явно glare, а этот нет, этот скорее stare...

— Мистер Джонс, Вам не кажется...

— Вы чем-то не довольны, дражайшая мисс Свон? Мне стоит говорить о великолепном вкусе Голда с большим подобострастием? Только не говорите мне, что Вам действительно так интересна история всего этого барахла!

Эмма закатила глаза к потолку. Дворецкий опять и снова издевается. Так не сложно и привыкнуть.

— Пожалуй, мистер Джонс, я попрошу Вас перейти к вот этому фонтану, — тоном, не терпящим возражений, заявила девушка, — и я так же попрошу Вас быть немного многословнее.

— Я смотрю, он заинтересовал нашу гостью?

— Именно. Исключительно. Интригует. Интересует. Излейте или исповедуйтесь... — она явно была готова продолжать ряд слов на "и", лишь бы хоть как-то взаимно досадить обнаглевшему провожатому. И вообще, что за странный тон он взял в общении с гостем? Кто бы тут о приличиях-то помалкивал.

— Что ж, мисс Свон. Проведите рукой по бортику фонтана — муранское стекло [1]. Позвольте высказать одобрение: это действительно, на мой взгляд, самая стоящая вещь в зале. И, кстати, загляните в глубину, посмотрите на этот прекраснейший узор...

— Но мистер Джонс, я не вижу никакого узора, — неосознанно раскрыла своё изумление вглядевшаяся в фонтан Эмма. Да, борта были отличены формой ровного круга и очень занятной мозаикой из цветных сине-зелёных стёклышек. Над ним скрещивались две непередаваемо тонкие в своём изяществе прозрачные арки из того же изумительно преломляющего свет стекла. Фонтан был достаточно велик в диаметре и занимал центральное положение в просторной зале. Удивительно, всё же, почему, почему она не заметила его вчера? Как только Эмма пятью минутами ранее спустилась в зал по мраморной лестнице, этот предмет интерьера окончательно и бесспорно завладел её вниманием — он приковывал к себе взгляд, примагничивал. Завораживал. Изнутри из бортов вырывались три тонкие струйки, больше ничего над водой не было: никаких конструкций, статуй, изображающих писающих мальчиков, и тому подобной чуши. Строение отличала поразительная лаконичность.

"Почему я не заметила его вчера? Я решительно не имела никакой возможности не заметить его!"

Поразительнее всего было то, что узора, к которому только что якобы привлёк внимание дворецкий, действительно не было по той простой причине, что не было и дна. При этом фонтан явно глубок, очень глубок: там темно, как в колодце.

— А знаете, почему? — вкрадчиво поинтересовался Киллиан, задумчиво расправляя ворот фрака и исподлобья наблюдая за очень озадаченным лицом девушки.

— И кто здесь должен задавать вопросы? — с долей раздражения срезала она.

— А мне, однако, удалось заинтриговать Вас, мисс Свон? — торжествующе отметил Джонс.

— Даже не ожидала, — не стала отпираться Эмма.

— Впредь ожидайте чего угодно, — наставительно произнёс он. — Так вот, вернёмся к нашим фонтанам. Есть такое предположение, что он напрямую связан с морем.

— Ну, это уж вздор... — усмехнулась на то Эмма. — Тут без малого полмили до воды, а может, и того боле, как же он может быть связан с ним!

— Но вода-то солёная, мисс Свон.

— Что за чертовщина... — и правда, пахнет морской солью и сыростью водорослей. Как такое может быть? Эта странная зала, однако, преподносила всё новые и новые загадки, а ответов давать не имела ни малейшего намерения. Каким таким образом вода поднимается вверх, разрешите спросить?! — Возможно, здесь имеет место какая-то водонапорная конструкция? — пробормотала она, скорее отвечая на свой собственный вопрос, нежели обращаясь к проводнику.

— Вполне возможно, хотя никто не знает наверняка. Это я к чему? Это я к чему... впредь ожидайте чего угодно, мисс Свон, — его голос сделался неожиданно серьёзным и чеканным; эта перемена была Эмме так же непонятна, как и странная картина, висящая у неё в комнате, или невообразимая антрацитовая глубина фонтана посреди залы.

Зачем он здесь? Ей-богу, ведь зал-то в том числе и для танцев! А если какой-нибудь кретин по неосторожности, глупости или пьянству рухнет туда? Да ведь утонет же! Хотя, именно с этой целью колодец перекрывали две прозрачные арки, если подумать. Но они выглядят хрупче яблоневого побега, куда им удержать человека? Эмма постучала по стеклу ногтем. То с готовностью отдалось мелодичным звоном.

Мисс Свон мотнула головой и встала с яростным намерением покинуть это место и оставить мысленное блуждание в трёх соснах.

— Пройдёмте дальше, — сухо не то что сказала, скомандовала она Джонсу и, оправив юбки, зацокала каблуками в на удачу выбранном направлении.

* * *

— Скажите, мистер Джонс, а гостит ли в замке сейчас кто-нибудь ещё кроме меня? — поинтересовалась девушка за обходом гостевого этажа со всей его изысканной лепниной, витражами, античными статуэтками и засохшими розами в раритетных, исключительно тонкой ручной работы вазах с тонкими горлышками.

— Гости здесь бывают не чаще, чем мисс Миллс проявляет дружелюбие, — пошутил дворецкий. — Вы, почитай, единственная живая душа в этом антикварном заповеднике, мисс Свон, — тон его сделался несколько зловещим, — так что, в принципе, если Ваши апартаменты по какой-то причине Вам не любы, можете смело выбирать не те, так другие... здесь есть ещё тридцать девять пустых комнат.

По спине Эммы как-то ненавязчиво пробежали холодные мурашки. Она надолго застыла напротив одного из витражей, пытаясь понять, что за сюжет был он призван отразить своим одарённым свыше создателем.

— Кстати, каждая комната замка сугубо индивидуальна и имеет свои неповторимые черты.

— Вчера Вы говорили, что комнату для меня выбирал мистер Голд, верно? Любопытно, чем же он при этом руководствовался...

— А Дьявол его знает, мисс Свон. Он назвал мне только цифру. Не желаете ли описать мне интерьер Вашего пристанища? Может, что соображу, — предложил Джонс, остановившись рядом с ней и вглядевшись в тот же исполненный внутреннего света витражный рисунок.

— Комната очень гармонична, в эдаких бордово-сине-фиолетовых тонах, красива, я бы сказала... окно достаточно большое, выходит на море...

— Ох, мисс Свон, — помотал головой Киллиан, — в этом замке все комнаты окнами выходят на море. И каждая из них весьма недурно обставлена — не прикопаешься. Назовите мне какую-нибудь отличительную черту, возможно, то статуэтка; в одном из жилых помещений изголовье кровати выполнено в форме ангельских крыльев... может, ваза, картина?

Девушка долго молчала. Он, собственно, и не торопил с ответом.

— Возможно... над каминной полкой висит картина. На ней парадная зала, а там — какое-то празднество, — лицо её омрачилось. Воспоминание о сюжете полотна над камином было самым пренеприятным.

— Маскарад? — голос дворецкого тоже почему-то утратил позитивные нотки.

— Именно.

— Тридцать семь...

Они замолчали, продолжая разглядывать стеклянный узор.

— Что Вы видите здесь, мисс Свон? — перевёл тему мужчина.

— Я вижу темнохвойный лес. Ели. Сине-зелёные иглы. И рассвет. Недурная, надо сказать, композиция. А вы?

— Я вижу здесь бурлящий океан, обломки корабельной мачты и слабоватые багровые проблески заката.

Приглядевшись, они засмеялись. Действительно, стёкла были сложены таким хитрым образом, что этих образов в них можно было видеть неисчислимое множество, самых разных и абсолютно неидентичных. Всё зависело от угла падения света, позиции смотрящего и, собственно, его воображения.

Экскурсия двинулась дальше по коридору. Они шли медленно, потому что то и дело останавливались, что-то рассматривая и горячо обсуждая. Как оказалось, Джонс был весьма сведущ в истории искусств, слишком сведущ для простого дворецкого во всеми богами позабытом замке на промозглой северной окраине страны. "Камердинер-медик, дворецкий-искусствовед, экономка — истинно королевская кобра... слишком много неординарных личностей для такого захолустья. И что они только здесь забыли?.."

* * *

Потолок ютящегося под черепичной крышей четвёртого этажа оказался значительно ниже, чем первых трёх, а половицы под ногами разноголосо скрипели при каждом шаге. Коридор был значительно уже, на стенах на равных промежутках поблескивали медные канделябры — в каждом по три сейчас холодных свечи. Комнаты для прислуги были только со стороны моря, другая стена была завешена старыми гобеленами, изредка перемежавшимися дверями в подсобные помещения. Окна вышло бы найти только на потолке — большие, стеклянные и зарешеченные. Эта часть крыши была покатой, но снег — не дождь, по наклонной поверхности не стекает — свет дня при проникновении в помещение тускнеет, встречая на своём пути всё нарастающий белый слой.

Здесь было чисто, но... на фоне роскошного убранства остального замка обстановка здесь, наверху, казалась на редкость тоскливой. Большая часть экскурсии ушла на осмотр третьего этажа — веранд (действительно, хорошо, что Эмма тепло оделась) и столовой (в единое с тем время танцевального зала). Осмотрели они там, к сожалению, не всё: перед большой стеклянной дверью, явно таившей за собой что-то очень интересное (по воодушевлённому лицу дворецкого судя), их резко окликнул низкорослый садовник со сросшимися бровями и словами, что туда им сегодня вход закрыт. Никаких объяснений коротышка раздавать намерен не был, просто прогнал посетителей — и всё! Девушка в очередной раз преисполнилась возмущением по поводу завидного самоуправства слуг, но, последовав примеру Джонса, просто извинилась, развернулась и удрейфовала прочь.

"Ворчун — он такой, — усмехнулся спутник, — сожалею, миледи, но тут уж ничего не попишешь..." — "Что же такое было за той дверью, мистер Джонс?" — "Пожалуй, я предпочту сохранить это в секрете. Мне ужасно приятно общество кого-то живого в этих стенах и я был бы не прочь пройтись с Вами как-нибудь ещё" — "Вы злоупотребляете моим великодушием".

— Куда мы идём, мистер Джонс? Уж не свои ли покои Вы решили мне продемонстрировать, нет?

— Что Вы, мисс Свон. Я просто хочу показать Вам кое-что, на чём Голд не настаивал, а даже напротив...

Девушка тут же преисполнилась любопытства и ускорила шаг. Надо сказать, эта экскурсия, поначалу не предвещавшая ничего, кроме скуки смертной и общества неприятного ей мужчины, себя не оправдала: она так увлеклась, что абсолютно потеряла счёт времени, да и, если честно, вести его абсолютно не хотелось.

Киллиан Джонс отворил большую дверь с нежилой стороны, которая, как оказалось, вела на винтовую лестницу. Эмма тут же припомнила, что в замке, вообще-то, помимо основного массива есть ещё и две высокие острые башни. Судя по всему, эта лестница вела именно в одну из них. Но вот что странно, если над ними одна башня, то где вторая? Они должны бы быть симметричны, но дверь на всём этаже всего одна!

— Эта лестница ведёт в апартаменты Голда. Он, знаете ли, предпочитает возвыситься над всем остальным бренным миром всеми возможными и невозможными способами. Живёт под самой крышей. Однако чуть ниже есть весьма примечательная смотровая площадка.

Они шли по лестнице уже довольно долго, а ступеням, как на зло, всё не было и не было конца. Их, ступени, кстати, кажется, никто не мыл уже очень давно: когда Эмма спохватилась, было уже слишком поздно: подол платья безнадёжно испачкался. "Какое прескорбное обстоятельство!"

— Ну наконец-то! — обрадовалась она, когда Джонс вышел на небольшую площадку и стал возиться с замочной скважиной. Зануда-лестница свивалась кольцами и дальше, но лезть выше Эмме не хотелось. Тут ощутимо сквозило, наверху что-то протяжно скрипело...

— Готово.

Дверь, резко распахнувшись под напором ветра, громыхнула о стену, чуть не сбив с ног Киллиана, но тот оказался проворнее. Эмму обдало холодом, поток воздуха сорвал с неё шляпку и взъерошил юбки (как здорово, что не наоборот!).

* * *

Они вышли на деревянную площадку над пропастью. Это место явно не было оборудовано для посещения гостями: перила — деревянные, шаткие, помост — тоже того и гляди увлечёт в пропасть. Внизу разверзся удивительной и мрачнейшей красоты пейзаж — зубастые каменные скалы, пенное серое море, черепица, постепенно исчезающая под падающим снегом. Интересное дело: на земле снежинки блестят, искрятся и выглядят такими белыми, что слепят глаз. Если же взглянуть на них в момент падения, на фоне неба хлопья смотрятся грязными мутными пятнами, чуть ли не чёрными!

Над их головами, помимо неба и шпилей двух башен, располагался ветродуйный переход. Видимо, другой возможности попасть во вторую башню замок никому не предоставлял. Странное дело.

Девушка старалась держаться поближе к стене, потому что эта постройка вовсе не вызывала у неё доверия. Зачем Джонс вообще привёл её сюда, если можно было выйти выйти на каменный мост? Её золотые волосы растрепал ветер, нос дико замёрз! А снег, снег валит столбом — можно с уверенностью заключать пари на целое состояние, что кудри будут ещё и насквозь мокрыми.

— Вы излишне вспыльчивы и слишком переменчивы в своих настроениях, мисс Свон, — заметил дворецкий, наблюдая за переменами в лице своей подопечной. Он являл собой олицетворение покоя и наслаждения: опершись на неверные на вид, но явно прочные, раз выдерживают вес взрослого мужчины, перила, он смотрел вдаль, подставив лицо снегу.

— Мистер Джонс, я уже имела возможность полюбоваться великолепным пейзажем окрестностей Замка-на-Обрыве, когда мы обследовали веранды на втором этаже. Я, пожалуй, повторюсь: мне он очень мил, но давайте уйдём отсюда...

У неё начал нарастать страх высоты. Маленький деревянный балкончик нависал над открытым морем, и казалось, что его вот-вот унесёт ветром. Она мельком глянула вниз — и внутри всё свело: слишком отчётливо стали видны острые камни, торчащие из-под воды. Зубы стучали от холода или от страха. Мужчина оставался поразительно спокоен и молчалив; каменная дверь за их спиной, закрытая, навевала самые нехорошие опасения.

— Вначале, позвольте, я задам Вам один вопрос, мисс Свон.

— Валяйте, — спокойно ответила она. Внешне Эмма, должно быть, выглядела всего лишь чуточку рассерженной, но внутри клокотала настоящая буря. Она вспомнила, какое отвращение и недоверие вызвал у небритый, мерзкий, пьяный дворецкий во время их первой встречи; вспомнила, как не хотела куда-то с ним идти. И, кажется, оказалась очень даже права в своих опасениях: каким-то непонятным образом этот тип незаметно втёрся в доверие, заговорил ей зубы, заинтересовал, заставил потерять бдительность...

...и вот они стоят вдвоём над пропастью. За закрытой дверью. Один неловкий шаг — и никто ничего никому уже не докажет. Джонс здесь свой, судя по тому, что ему прощают столь "лёгкие" шалости, как вчерашняя, ему поверят сразу, безоговорочно, он наверняка что-то наплетёт, и...

— Скажите, зачем вы приехали в это место? — Киллиан обернулся и вперил в неё пристальный, изучающий взгляд немигающих голубых глаз. Он оставался верен своей манере давать собеседнику время на размышления и ни словом, ни жестом, ни нетерпеливым выражением лица не торопить его с ответом, но такой прямой, пронзающий, "просвечивающий" насквозь взгляд леденил даже больше, чем головокружительный взгляд с высоты.

— Я приехала сюда учиться. Учиться у мистера Рихтера, — медленно и спокойно ответила она, не отводя глаз и глядя даже с прищуром: "Чего тебе от меня надо?" — спрашивал этот взгляд. Эмма лихорадочно продумывала пути отступления. Кричать — бесполезно, из-за завываний северного ветра они едва слышат друг друга на расстоянии двух шагов. Бежать — некуда.

Но больше Киллиан Джонс ничего не спросил: просто обошёл её, открыл дверь, при этом извинившись, что не доследил — та каким-то уму не постижимым образом успела захлопнуться, как только люди вышли на площадку; он надеется, что не причинил ей неудобств. Также Джонс сказал, что через пятнадцать, а то и через десять минут их ждут к ужину, поэтому лучше поторопиться, чтобы обеденный инцидент не имел возможности повториться.

___________________________________________________

[1] Муранское стекло — стеклянные украшения, изготовленные на острове Мурано в Венеции по уникальной технологии. Цветное стекло содержит различные включения и пузырьки, создающие орнамент. Муранское стекло является "визитной карточкой" Венеции и высоко ценится во всём мире.

Ужин давно закончился, оставив после себя лёгкий шлейф шуточек о не заладившихся отношениях между всеми любимой экономкой (чувствуете сногсшибательную волну сарказма, да?) и гостьей замка и запах изысканных, но, увы, недоступных кушаний с господского стола. Постепенно замок уснул, с трудом отходя от дневных забот и проблем. На этаже под крышей царили кромешняя тьма и промозглый холод.

В её неловких руках дрожит свечной огонёк, под ногами предательски поскрипывают половицы. В комнате было тепло и светло, однако, только выйдя из неё, нарушительница ночного спокойствия будто оказалась в зимнем лесу беззвёздной ночью. По полу мёл зыбкий ветерок, забираясь под ночнушку и холодя колени.

"О Боги, что я делаю?! Если и не попадусь, так простужусь уж точно!" — мелькнула в голове вовсе не обнадёживающая мысль. Плечи укрывает грубый, колючий плед, какой бывает только в комнатах у вечно провиняющейся прислуги, но это всё же лучше, чем ничего. Длинные чулки слегка скрадывают шаг, отчасти помогая красться незаметнее.

В конце коридора послышались чьи-то шаги. Насмерть перепугавшись, она поспешно задула свечной огарок и скрылась за обширным гобеленом, с ужасом осознавая, что сейчас её, похоже что, выдаст бешеный стук сердца.

Кто-то прошёл мимо — тяжёлые подошвы сапог выдавливали из старого деревянного пола самые мученические стоны. Напротив гобелена он резко остановился.

Если до этого сердце колотилось на подступах к гортани, то сейчас оно ушло в крутое пике, оказавшись где-то в низу живота. Она старалась не дышать, она вся съёжилась, застыла, готовясь принять свою неминуемую погибель.

За гобеленом кто-то шумно присел на корточки.

"Господи, зачем, зачем я всё это затеяла?!"

За гобеленом кто-то недовольно пробормотал: "Чтоб вас чёрт побрал! Опять развязался!" Он быстро перешнуровал один сапог, встал и направился дальше. Вот повернулся ключ в замочной скважине, вот скрипнула дверь. И коридор снова погрузился в тишину.

Мученически выдохнув, она осела на пол, обхватив колени руками и прижав их к себе. Спрятавшись лицом в ткань, она беззвучно смеялась над собой: какая же дура, какая же трусиха и неумёха! В этом нервном смехе чувствовалась нотка истерики.

Осторожно выбравшись из-под тяжёлого ковра, она быстро, двигаясь вдоль стены, пробежала вперёд, казалось, совсем не касаясь ступнями пола, потому что получалось очень тихо. Или это просто кровь в ушах пульсировала настолько громко, что заглушала любые посторонние звуки. Свечи она больше не зажигала, сообразив, что дребезжащий свет кто-то может увидеть; ведь где гарантия, что она единственная, кому в полночный час не спится?

Дверь на лестницу невыносимо заскрипела ("Дороти же должна была смазать петли ещё позавчера!"): пусть звук и был тих, в сонной тишине он набатом ударил по барабанным перепонкам. Воровато оглянувшись, она змейкой скользнула в образовавшуюся щель и тут же притворила за собой тяжёлую дверь.

Она вся съёжилась от нахлынувшего холода: он легко прошёл сквозь тяжёлый плед, что и говорить об эфемерной ткани ночной рубашки и дырявых чулках! По сравнению с лестницей, на этаже был просто летний день на морском берегу! Зубы застучали (этот всем известный литературный оборот в книгах обычно звучит как-то даже немного смешно, а когда у тебя у самого челюсти начинают отстукивать такую вот чечётку, становится совсем не до веселья), по рукам, ногам, спине и даже щекам пробежали мурашки. Стараясь ни о чём не думать: ни о холоде, ни о страхе быть пойманной — она, не мешкая, побежала вверх по обжигающим ступни ступеням.

Бег был долгим. Через несколько минут она миновала дверь на ветродуйный переход. По спине катились капли пота, в горле першило, но остановка означала бы полное окоченение. Почти на каждом витке стали попадаться маленькие зарешеченные окошки, сквозь которые в башню врывались порывы ледяного ветра.

Лестница казалась бесконечной, она превратилась в сущую пытку. Непривычные к таким спортивным потугам мышцы устали, дыхание сбилось, ей было невыносимо жарко и невыносимо холодно в одно и то же время.

Но вот, наконец, перед ней оказалась заветная маленькая дверца. Она была сделана из камня и грубого, неотёсанного дерева; она была столь незаметна, что её можно было пропустить даже днём, двигаясь по лестнице прогулочным шагом, двигаясь снизу вверх и внимательно разглядывая кирпичи в стенах.

Но она не могла пропустить эту дверь. Она никак не могла.

Дрожащей рукой она извлекла из складок ночной рубашки маленький железный ключик и, чувствуя, как нервы её натягиваются, словно струна гитары, вставила его в скважину. Неспящая не сдержала вздох облегчения, когда ключ с лёгкостью повернулся и дверь плавно поддалась её руке. Она быстро вошла, снова заперев её за собой, прижалась спиной к стене и второй раз за ночь съехала вниз, пытаясь перевести дух.

Она оказалась в неожиданно обширном помещении. В большое незашторенное круглое окно смотрела северная ночь: остатки луны были скрыты за тяжёлыми тучами, звёзд тоже видно не было — только тьма, тьма и беззвучный снег, тьма и завывающий ветер, бившийся в окно невидимыми иглами, плетями, скребущий по толстому стеклу уродливыми, изогнутыми, острыми когтями. Эти когти оставляли и видимый след, однако обычно столь поэтичный морозный узор в ту ночь наводил ужас и выглядел, как рваные шрамы на окне. В комнате было даже чуть холоднее, чем снаружи, как то ни удивительно, да и куда там уже холоднее?! Но её губы синели, а ресницы покрылись инеем. Тёмная ночь, вскружённая метелью, смотрела на неё сквозь окно.

С третьей попытки непослушными руками она зажгла свечку и чуть не выронила её: пальцы совсем закоченели. Маленький робкий огонёк затрепетал в сложенных лодочкой ладонях и отразился в больших перепуганных голубых глазах, позолотил каштановые кудри, осветил пересохшие пухлые губы и бескровные щёки девушки. Слабый свет слегка раздвинул границы темноты.

Она старалась держать руку ровно, но тщетно. Тени плясали по комнате, её собственная легла на стену сзади ужасной гигантской кляксой, едва ли имеющей человеческие черты. Горничная слабо вскрикнула и обернулась, но она была в комнате одна.

Нетвёрдым шагом она двинулась вперёд по ковру, ноги почти не слушались. К стенам были приставлены высокие книжные шкафы: эту часть Северной Башни занимала огромная библиотека — личная сокровищница хозяина. Многие даже не знали о ней, кто-то слышал, но понятия не имел, где она находится, как и многие из тайников Замка-на-Обрыве, а те, кто и знали о её существовании здесь, под самой крышей, вряд ли отважились бы прийти сюда. Но Белль отважилась.

На большом дубовом столе стоял подсвечник. Достигнув его быстрым шагом, девушка вставила свой маленький свечной огарок туда. Свет сделался ровным, спокойным, и её он как будто призывал успокоиться. Ха-ха. Успокоиться? Здесь, в этих стенах, успокаиваться нельзя никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах, — она это знала, все это знали.

Белль постаралась собраться с мыслями.

— Так вот ты какая... — тихо сказала она. Даже свой собственный голос заставил служанку нервно вздрогнуть. "Давай, соберись, Белль, ты должна это сделать." Переведя дыхание, она твёрдой рукой схватила со стола подсвечник и отправилась исследовать библиотеку, которая была отнюдь не так проста и лаконична, как могло показаться со стороны. Это был своеобразный лабиринт, состоящий из столов и стеллажей. Лабиринт, уходящий вправо, влево, вниз, вверх по башне. На секунду её посетила забавная мысль, что размеры этой библиотеки даже не соразмерны с ней, с Южной башней. Но она старалась не думать об этом. Так легче, поверьте.

Никаких ориентиров у Белль не было, библиотека была куда огромнее, чем она изначально предполагала. И книг здесь была масса, самых разных, самых старых и самых новых, вышедших в свет только вчера, но оказавшихся в этом замке у чёрта на куличках уже этой ночью. Хотя, а что она, позвольте, знает о том, что происходит в этом загадочном, странном, таком далёком внешнем мире? Кому-то может показаться, что всё очень просто и легко — уволься и уходи по извилистой дороге, выложенной жёлтым кирпичом, уходи туда, куда тебе пожелается, уходи куда глаза глядят. Как же он наивен! Белль знала, что такого не будет никогда. Мир за обширными владениями замка был как за каменной стеной; иногда ей начинало казаться, что его и не было вовсе, и, возможно, она была целиком и полностью права.

"История... да, вот оно! Исторический отдел!"

Она полчаса, а может и больше (а может и меньше, кто его знает, потому что здесь время течёт совсем иначе, чем везде и всегда, она его совсем-совсем не чувствует, это время) ходила по сектору, наугад раскрывая книги, читая названия на запылённых переплётах, таская приставную лестницу от одного стеллажа к другому.

Увлёкшись, она и не заметила, как, находясь в трёх метрах от пола, неловко переминаясь с ноги на ногу, по нелепой случайности шагнула в сторону и рухнула вниз. Она тихо взвыла от застелившей глаза боли и прикусила губу, чтобы не заорать в голос. Нога отдавалась дикой, невыносимой болью. Осмотрев её, девушка с облегчением поняла, что кости целы, но имеет место очень сильный ушиб. Она отодрала кусок ткани от своей ночной рубашки, чтобы остановить кровь.

Корчась от боли, она просидела на полу ещё долгое время. На своё счастье, девушка не выронила свечу, но, когда она упала, огонёк погас. Ей снова было холодно, ей снова была страшно. От ярости или от ужаса, кулаки сжались, глаза зажмурились. Она плакала.

Боже, какой бессильной она себя чувствовала! Скольких усилий ей стоило преодолеть свои страхи и подняться сюда, найти библиотеку, о которой она слышала лишь мельком. Ухватить эту маленькую ниточку за хвост, ухватить её и дёрнуть за неё: может, она сможет распутать клубок и вырваться из этого ночного кошмара длиною в вечность?! Она всегда знала, что книги — её лучшие друзья, которые могут дать ответ на любой вопрос, надо только уметь искать; она знала, что, если хочет найти этот ответ, искать его надо здесь. Она отчаянно пыталась изменить свою судьбу, но судьба, кажется, была настроена исключительно против Белль, и ноющая, незатихающая боль в левой ноге — тому самое наглядное подтверждение. Кажется, кто-то смотрит на неё сквозь сгустившийся мрак, смотрит и смеётся над ней.

— Я не сдамся, ты слышишь?!

Дрожа от холода и боли, мисс Френч встала, ухватившись за лестницу, трясущимися руками снова зажгла свечу, поправила на себе плед. Она сделала один шаг, два. Это было нестерпимо больно, настолько больно, что соблазн просто упасть на пол и не вставать был до невозможного велик, но она сделала третий шаг, четвёртый; закусив губу и ощущая на языке солёный привкус то ли крови, то ли слёз, девушка шла вперёд, освещая себе дорогу.

Прихрамывая, она ещё долго бродила по библиотеке. Нет, в историческом отделе Белль не нашла того, что искала. Она попытала удачи в сказках, в мифах, в детективах, даже в научной литературе! Она искала в каждом отделе, который встречался ей на пути. Сколько часов бродила она, пересиливая боль, по лабиринту книг, которые впервые в жизни смотрела на неё враждебно, вовсе не желая помогать, пускать в объятья своих шершавых страниц, открывать ей свои тайны! Она смотрела на них, на такие родные, привычные, любимые! Подумать только, ведь книги, по сути, составляли единственный смысл её жизни, книги позволяли ей держаться на поверхности в те тёмные часы, когда беззащитную перед своей зловещей судьбой девушку накрывали волны отчаянья и безнадёги...

Порой она останавливалась, обессилившая, сбитая с толку, она не верила в то, что происходит. Где она только не была... но каждый новый шаг открывал ей всё новые и новые книжные шкафы. В конце концов она сдалась: глаза слипались, боль в ноге полностью заполнила собой разум. Ей было дико холодно, и уже не спасало ничто: ни плед, ни чулки, ни ночнушка. Она в прямом смысле чувствовала, как в жилах стынет кровь. Она чувствовала полное бессилие.

Но хуже всего было то, что свеча догорела. В какой-то момент свет просто погас и Белль поняла, что зажечь его снова она не сможет.

Она заблудилась. Вокруг были десятки книг, сотни книг, тысячи книг, целый лабиринт книг. Как же это было смешно и страшно — девочка, которая всегда так любила читать, любила больше всего на свете, сейчас шла сквозь огромный книжный мир и понимала, что медленно сходит с ума. Голоса во мраке смеялись над ней, издевались. Голоса во мраке страшили её, грозили расправой, пророчили скорую погибель от холода и боли. Рисовали перед ней картину, заставлять поверить в которую Белль и не пришлось бы: она, лежащая на полу — на щеках иней, на ресницах лёд, в скрюченных пальцах подсвечник, на синих губах последняя мольба о помощи. Никто не найдёт её здесь. Никто даже не подумает искать её в Южной башне. Никто даже не подумает искать её — глупую девочку, которая любила читать. Она останется здесь навсегда.

... — О Боже... — каким-то уму непостижимым образом мисс Френч снова оказалась в большой комнате, перед круглым окном. В одном месте на беспокойном небе тучи расступились, и теперь на девушку, улыбаясь, смотрел сквозь мутное стекло тонкий месяц — последний краешек света в конце лунного цикла. Она шагнула вперёд, ударившись горячим лбом в обжигающе холодное стекло. Налипшие на лоб мокрые пряди начинали леденеть. — Я спасена... я спасена!

Резко отстранившись, она двинулась к столу, чтобы вернуть туда подсвечник и покинуть это ужасное место. На столе стояла ваза. В возе стояли четыре розы. Четыре засохшие, замёрзшие, заиндевевшие розы. Четыре мёртвые розы.

Глаза Белль зажглись яростным огнём. С громким стуком поставив подсвечник на стол, она крикнула:

— Не дождётесь, слышите?! Не дождётесь. Я всё равно найду. Я буду искать и я найду!

И она зашагала к двери. На секунду её посетила ужасная мысль, что ключ мог быть выронен где-нибудь в недрах библиотеки, но нет, он оказался на положенном ему месте, во внутреннем кармане, собственноручно пришитом к ночной рубашке.

* * *

Вниз по лестнице сбегали тревожные усталые шаги, приглушённые шерстяными чулками. Она и думать не могла, что в спину ей немигающим взглядом смотрит человек с холодными карими глазами и недоброй кривой усмешкой. Назовите её коварной, зловещей — суть от этого не изменится. Он перебирал пальцами, сплетёнными на набалдашнике деревянной трости, как перебирает лапками паук, почувствовав, как завибрировали его сети; взгляд был задумчивым, торжествующим.

"Милая маленькая птичка оказалась на удивление проворна. Кто бы мог подумать, что девчонке хватит смелости сюда вломиться? Сколько месяцев ты взращивала в себе ничтожную глупую решимость забраться так высоко?" — он засмеялся тихим бархатистым смехом. Он стоял один в темноте, но если его служанку, сующую всюду свой любопытный нос, темнота пугала, то он, мистер Голд, чувствовал себя здесь как в своей родной стихии.

"Как любопытно... девочка полагает себя самой умной в этом замке. В одиночку, ночью, пробраться в мою библиотеку и полагать, что останется незамеченной. Какая восхитительная глупость, малышка Белль!"

— Ты тоже решилась играть против меня? Что ж, мы поиграем, мисс Френч.

Темнота была с ним полностью солидарна.

* * *

Шёл снег. Удивительно пунктуальный снег, надо сказать: сегодня всего лишь ночь на второе декабря, а крыши уже заботливо укрыты белизной. Снег так приятно хрустит под ногами, холодя босые ступни. Впивается, как тысячи маленьких иголочек. С одной стороны, приятно, а с другой, зима — время, когда на снегу начинают оставаться следы.

Крыша здесь покатая. А под ногами бушует почуявшее поживу море. Как хорошо, что снег рыхлый.

Вот, опять взвыл ветер. Ветер — такая шутка, которая не любит отдыхать и которая никогда не надрывает голос. Снежные хлопья кружились в диком плясе, налипая на волосы, руки, ноги, перекрывая всякую видимость. А впрочем, ему без разницы, он знает эти крыши так хорошо, что может бродить здесь и с завязанными глазами.

Чёрный силуэт на фоне снега смотрится, как призрак. В каждом уважающем себя замке должен быть призрак, не правда ли? Порывы ветра так сильны, что, кажется, сейчас сметут его, как листик, с крыши и утащат в тёмную пучину. Но его шаг остаётся ровным.

Он что-то шепчет одними губами. Бормочет, как заклинание. Даже если прижаться в этот момент к его лицу, всё равно ничего не расслышишь: голос слишком тих, а вьюга слишком сердита. Но, если бы кто-то всё же имел шанс услышать его, он с уверенностью сказал бы, что слышал мелодичный задумчивый напев:

Вой, мой ветер, вой,

Спустя много лет...

Он закашлялся. Дойдя до ровного выступа за крепостной стене, он сел, небрежно свесив ноги над пропастью, и с вызовом глянул на море. Поднял какой-то маленький камешек и тут же швырнул его вдаль. Плеска он не услышал, да и не мудрено...

Спустя столько лет

Кто-то вышел в бой...

Человек вдруг запрокинул голову и громко засмеялся. Смех его был похож на вой ветра, бродившего по крышам, как и он сам. Смех его был безумен.

— Не соблагоизволите ли передать мне яблоко, мисс Миллс? — с подчёркнутой вежливостью вопрошала блондинка, сев в позу "насквозь изысканная и светская леди наслаждается застольем за приятной беседой со своей давней приятельницей".

"Давняя приятельница" обжигающе улыбнулась, явив свету ряд безупречно ровных белоснежных зубов (видимо, клыки у неё убирающиеся) и, отставив мизинчик, глотнула кофе со словами:

— Конечно, сию минуту, мисс Свон! Приятного Вам аппетита.

Она взяла самое большое бордово-красное с белыми крапинками яблоко, округлые формы которого какой-нибудь поэтишка всенепременно поставил бы в сравнение с сердцем, и, продолжая улыбаться, протянула его Эмме. Девушка остановила взгляд на неимоверной длины острых алых ногтях экономки, которыми наверняка можно орудовать, как кинжалами.

— Большое спасибо, мисс Миллс. — Эмма с громким хрустом откусила кусок от сладкого, сочного яблока. — Надеюсь, вы не намерены меня отравить, — добавила она, слегка приподняв светлые брови.

— Огромное пожалуйста, мисс Свон. Что вы, нисколько-нисколько, — "заверила" она, всем своим видом показывая, что такая идея у неё уже возникала, и не раз, но здесь слишком много свидетелей, так что увы.

"Нет, у змей, конечно, таких когтей быть не может. Дракон? Горгулья?" — размышляла девушка, наблюдая за тем, как десять маленьких кинжалов слегка постукивают по лакированному дереву.

— Как вам экскурсия, мисс Свон? — поинтересовалась Реджина, изящным жестом завладев вторым яблоком-сердцем. Её длинные пальцы слегка сжались, и ногти впились в фруктовую плоть, навевая мысли о том, какие непередаваемые ощущения испытала бы собеседница, окажись на месте невинного плода её собственная шея.

— Столь интересна и всеобъемлюща, что я потеряла счёт времени, мисс Миллс, — ответила Эмма в промежутке между двумя укусами. "И где они только берут такие ужасно вкусные яблоки? Это ж сколько миль приходится проделать, чтобы привезти их сюда..."

— Неужели мистер Джонс оказался настолько трезв? — не преминула выразить крайнюю степень удивления Реджина.

— Да, случаются оплошности, мисс Миллс, — улыбнулся Киллиан, до этого увлечённо изображавший, что овсянка интересует его в разы больше, нежели эта увлекательная беседа. Кому он врал? — все три мужчины, тихонько посмеиваясь в кулаки, наслаждались представлением.

* * *

Поскольку после завтрака никаких особенных мероприятий не намечалось, мисс Свон, только вернувшись в свою комнату, тут же покинула её (единственным изменением стала более удобная для прогулок обувь), решив, что, раз до обеда её никто не собирается беспокоить, неплохо было бы немного побродить по замку в одиночку. Вчера у неё в голове уже уложилась кое-какая схема коридоров, лестниц и основных помещений.

— Куда вы, мисс Свон? — окликнул кто-то Эмму.

Девушка, положив руку на голубую воздушную шляпку, украшенную лентами (цвета чистой морской воды в ясную погоду, если интересно), удивлённо обернулась, чтобы в следующую секунду узреть робкую фигурку Белль. Ей показалось, что горничная вдруг сильно истощала и выглядела болезненно, однако мисс Френч тепло улыбалась; под правой рукой у неё удобно расположилась корзина с грязным бельём, в левой служанка держала ведро с водой, из которого выглядывал приветливый край половой тряпки.

— Доброе утро, мисс Френч. Да вот, хочу немного прогуляться по замку, уж очень он красив. Вам нездоровится?

Она слегка вздрогнула (могло показаться, что у Белль закружилась голова, но это был именно эффект неожиданности: такое ощущение, будто она с утра не видела себя в зеркале и была очень удивлена тому, что кто-то заметил нездоровый румянец и лихорадочный блеск глаз), но отрицательно покачала головой.

— Что ж, смотри не заблудись, — неловко пошутила она, открывая дверь в тридцать седьмую комнату, — а я пока у тебя приберусь. Хорошего дня.

— И тебе, Белль, — кивнула Эмма. Она пошла дальше, решив, что, как только встретит Руби (а она практически не сомневалась, что та ей где-нибудь обязательно попадётся), поинтересуется, всё ли в порядке с её подругой.

Комната Эммы находилась в дальней части южного крыла. Она решила, что последует совету мистера Джонса пройтись по комнатам с целью осмотреть их внутреннее убранство. Нет, переезжать мисс Свон не собиралась: №37 была во всех аспектах хороша. Ну не глупость ли менять комнату (это ж сколько вещей придётся перетащить, подумать только!) из-за одной странной картины? Вот именно, сущая, беспроглядная глупость! И это выглядело бы, как бегство. Она остановилась перед дверью, на которой чёрной краской было выведено изящное число "сорок".

Комната оказалась удивительно лаконична: в ней присутствовали только два цвета — чёрный и белый. Всё простое гениально, не так ли? Мебель располагалась совершенно по-иному, нежели в обжитом гостьей помещении, окна в комнате было два, поскольку она являлась угловой. Над кроватью висела картина, тоже исключительно чёрно-белая.

...в очередной раз Эмму поразило мастерство, с которым было написано встреченное ею произведение. Разумеется, в левом нижнем углу картины красовались уже знакомые символы "А.Р.". На чёрной заводи под невероятно чистым, пронзительным светом полной летней луны плескал крыльями, изогнув длинную тонкую шейку, чёрный лебедь, — его тёмный силуэт отчётливо виднелся на фоне танцующей лунной дорожки.

"Это масло," — при ближайшем рассмотрении уверенно констатировала мисс Свон.

— Как же хороша... — она сделала несколько шагов назад. Художник использовал длинные мазки и разной толщины мягкие кисти (куньи или беличьи) — в основе своей тонкие. Анатомия была исключительно на высоте, как и освещение, и композиция, и загадочный мотив масляного повествования.

Выглянув в окно и не найдя там ничего интересного, кроме беспокойного снежного водоворота, мисс Свон покинула комнату и направила свои стопы в тридцать девятые апартаменты. "Шоколадная комнатка" — так прозвала она её про себя впоследствии. И дело было даже не во взаправду вкусных коричневых оттенках (от какао до корицы) со вкусом подобранной мебели, ковра, отделки, обоев, вазы с сухими вишнёвыми веточками...

...огромное полотно, написанное явно акрилом, в глиняной раме занимало практически всю стену! Подумать только, сколько же загадочный "А.Р." потратил времени на эту работу! Сюжет был необычайно обыден и невероятно любопытен в одно и то же время: две пухлощёкие дамочки, сидя на веранде (по отнюдь не скромному её убранству можно было предположить, что к небедному поместью прилегает ухоженный сиреневый сад, сейчас весь в пышном цвету; также можно сделать вывод, что на картине изображено свежее майское утро: на белые перила вспорхнула любопытная варакушка [1], по колоне, что рядом, ползёт упитанный майский жук), завтракали пончиками и ароматным горячим шоколадом.

Как подробно была прописана каждая, даже самая маленькая деталь картины! Как явственно можно видеть рыжие и синие перышки на грудке варакушки, как реалистично прописаны складки батиста цвета белого и молочного шоколада на платьях милых дамочек. Как живо шелестит на ветру сиреневый цвет! А их медовые кудри? А керамический блеск фарфоровых чашечек? А здоровый румянец, а эти жизнерадостные улыбки, сияющие глаза!? Возможно, они делятся сплетнями: та, у которой платье цвета молочного шоколада, широко раскрыла глаза, хлопает длинными ресницами, а её полные губки чуть приоткрыты — она ловит каждое слово; дама-белый-шоколад, активно (судя по пролитому шоколаду) помогая себе жестами рук, рассказывает что-то, должно быть, весьма захватывающее и интересное.

Веранда полита золотым солнечным светом, в ногах дамы-молочный-шоколад, щурясь от удовольствия, нежится толстенный рыжий полосатый кот; по маленькой ужасно умильной шляпке (с ещё более умильными маленькими бутончиками роз) дамы-белый-шоколад ползёт пчела.

— Слов нет, что за прелесть, — прошептала девушка, широко улыбаясь.

На выходе из комнаты призадумавшаяся Эмма чуть было не врезалась в пролетающую мимо Руби (а она именно пролетала: вослед служанке нёсся гневный оклик мисс Миллс: "Где тебя, чёртову дуру, до сих пор носит?!").

— Ох, простите, мисс Лукас! — воскликнула девушка, кое-как успев скорректировать направление движения и крепко впечатавшись лопатками в стену.

— Чёрт побери! Мисс Свон, простите, эта крайне уравновешенная леди, кажется, задумала намотать мои внутренности на люстру, которую я забыла вымыть... Ты в порядке? — тут же поинтересовалась она, протягивая Эмме руку.

— В полнейшем, — заверила та, отряхивая голубую ткань платья.

— Вот и сла-а-а-а-авно, — широко зевнув, улыбнулась горничная.

— Руби, а что с Белль? — тут же спросила Эмма, внимательно наблюдая за реакцией девушки.

— С Белль? Да, вроде, ничего... — удивлённо ответила служанка, непонимающе глядя на мисс Свон. — А что-то случилось?

— Я встретила её с утра в коридоре — на ней лица нет! Я бы сказала, что она выглядит больной.

— Очень недобрый знак... Вечно Белль хватает всякую заразу... Спасибо, Эмма, я присмотрю за этой дурочкой, можешь не волноваться, — пообещала Руби, ногой (не без определённого шарма) толкая дверь в тридцать восьмую комнату.

"Мне кажется, или она понятия не имеет, что произошло с её подругой? Но они живут в одной комнате! Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что Френч нездоровится; более того, по ней видно, что чуть ли не полночи не смыкала глаз: так обычно выглядит мой младший брат, когда, в очередной раз наплевав на все на свете запреты, уходит куда-то бродить по ночам со своими дружками. Как Руби могла не заметить? Да она и сама выглядит не совсем свежей... Мне кажется, или она распрощалась со мной слишком уж поспешно?"

Ну что ж, Эмма всё равно хотела осмотреть эту комнату, так отчего же не войти туда вслед за Руби?

Пока мисс Лукас вытирала пыль с подоконника и каминной полки (без особого старания, надо заметить; мисс Миллс не преминула бы отругать её за то, что служанка спит на ходу), Эмма в третий раз поразилась художественному вкусу мистера Голда.

— Какой интересный антураж, — заметила она, касаясь пальцами обивки большого кресла с резными подлокотниками из слоновой кости.

— Да, правда, это одна из моих любимых комнат, — живо откликнулась Руби, — эдакая старинная, знаешь ли, средневековая улочка...

Да, расписанные обои изображали день, заглянувший на узкие улочки старого южного города с непременными раскидистыми кокосовыми пальмами, белыми потрескавшимися стенами и красными черепицами округлых крыш. Кованые двери и ставни, нависающие над головой фонари, карабкающийся по стенам дикий виноград. "Любопытно, что за состав должен был быть у краски, чтобы она так отменно держалась на обоях?"

Висящая над камином картина полностью вписывалась в общий сюжет (тут даже просторная кровать была призвана сыграть роль деревянной лавочки, а вместо люстры стоял большой уличный фонарь). На ней была изображена труппа уличных музыкантов с абсолютно непривычными для севера, но узнаваемыми инструментами: облупившаяся на солнце круглобокая мандолина, большие маракасы из скорлупы кокосовых орехов, потрескавшийся диковато разрисованный джамбей [2], блестящая деревянная дудочка. Молодые весёлые ребята с озорными глазами и танцующими движениями (пожалуй, это был верх мастерства передачи динамики) полностью отдавались своей музыке, открыто улыбаясь случайным прохожим, которые просто не могли не остановиться, чтобы послушать их: тут были и бедняки с рынка, и разодетый в пух и прах толстяк, больно уж смахивающий на грушу на ножках! В раскрытом кофре рядом с поблескивающими затёртыми медными монетками дремал лохматый пёс.

В очередной раз поневоле поражаешься тому, как самый простой и незамысловатый сюжет, далёкий от возвышенных полётов фантазии и всеми любимых античных тематик, чем-то цепляет, врезается в память, задевает душу. Эта картина ещё долго будет стоять у вас перед глазами и занимать ваши мысли через день, через два, через много лет. Она оставляет самые тёплые и живые воспоминания, будто сумела приоткрыть полог миль и веков, перенести куда-то далеко-далеко, заразить своей жаркой атмосферой. Поневоле почувствуешь запах жжёной глины и восточных пряностей. Поневоле вспомнишь, как когда-то давно видел на ярмарке чернолицую танцовщицу в бедле [3] с широкой юбкой и разрезами на бёдрах; с широким, расшитым блестящим бисером поясом.

— И все картины написаны одним художником, — не могла не поразиться мисс Свон.

— Да. Что-что, а рисовать он умеет, — задумчиво ответила Руби, разглядывая "Уличных музыкантов".

* * *

Эмма шествовала по мягкому ворсу "антикварного заповедника", размышляя о загадочном и, несомненно, талантливом творце картин в гостевых комнатах, когда навстречу ей попался автор этого меткого изречения.

— Доброе утро, мисс Свон, — улыбнулся он во все тридцать два зуба.

— Мы уже здоровались, мистер Джонс, — напомнила девушка, с приподнятой бровью глядя на мужчину в неизменном чёрном фраке. Дресс-код, ну что тут скажешь.

— Это совсем не повод не поприветствовать Вас снова. Как вам погодка? — поинтересовался он. Дворецкий весьма некстати загородил проход с настойчивым намерением обязательно узнать её мнения на этот повод.

— То же, что и вчера — холодно и вьюжно. Никаких изменений, — коротко ответила Эмма, как бы намекая, что хочет пройти и он ей слегка мешает это сделать.

— Какая же мрачная оценка... Тут всегда было так.

— Сколько лет Вы работаете здесь, мистер Джонс? — разговор по случайности перетёк в русло, которое вызывало у девушки некоторый не особо бурный, но всё же интерес.

— Боюсь, вы столько не жили, — усмехнулся мужчина и обогнул её с правой стороны, — вы весьма очаровательны в своём голубеньком платье, мисс, но всё же поправьте вот эту лямочку.

"Джонс!!!" — вот же мерзкий тип, заставил покраснеть с утра пораньше! Нет, этот негодяй не переставал её удивлять. "Впредь ожидайте чего угодно" — похоже, эта фраза становится девизом их общения.

Исправив эту маленькую оплошность, девушка пошла дальше. Она спустилась по лестнице на первый этаж, не имея какого-то определённого направления, а просто идя наобум, любуясь окружающей её красотой. Приглядись кто к её постоянно увлечённому лицу, понял бы, что Эмма, похоже, до сих пор не может перестать удивляться на редкость колоритному и богатому убранству Замка-на-Обрыве. Странное обстоятельство для дочки из дворянской семьи, не так ли? Судя по ухмылке, которая иногда проскальзывает по губам Киллиана Джонса, его тоже заинтересовало то загадочное обстоятельство: Эмма с детским восторгом приглядывается ко всему, что окружает её в этом доме, поражаясь самым обычным для девочки из знатной семьи вещам вроде резных перил или фарфоровой вазы не-помню-какого-века. Да, если приглядеться, это станет хорошо заметно: либо у мисс Свон очень чуткая душа, либо для неё действительно всё это несколько в новинку.

Забавности.

* * *

— Эй, красотка, как поживаешь?

Девушка в модном голубом платье с пышным кринолином и замысловатым узором стояла на пороге дома, придерживая то и дело норовящую слететь нежную коктельную шляпку с уже знакомыми читателям лентами крайне приятного глазу цвета. Она куталась в большой шерстяной платок и, похоже, чувствовала себя здесь прекрасно, несмотря на холод и кружение снежных хлопьев уже через два шага в сторону лестницы. Чувствовала себя прекрасно до тех самых пор, пока какой-то похабно скалящийся лакей слащавой наружности не вздумал разделить её покой.

Эмма решила, что самым разумным решением будет просто проигнорировать его. Её серо-зелёно-голубые (выбирайте сами) глаза были устремлены в подёрнутые снежной пеленой дали: еловые леса и острые пики гор будоражили её воображение, пленяли пылкую юную душу. "Дома сейчас, должно быть, уже готовится обед..."

— Я Гастон, малышка, и, если ты вдруг заскучаешь в этом замке... — он многозначительно подмигнул Эмме, — ты всегда можешь меня найти.

Обворожительно (как ему казалось) улыбнувшись, лакей исчез по своим делам: подойти к девушке ближе, чем на семь шагов, он не решился; и абсолютно правильно сделал.

"Отлично... Ишь, размечтался" — посмеялась она про себя, но с места по-прежнему не тронулась и даже взгляд на него ни разу не перевела. Заснеженные дали волновали её куда больше. "А почему бы..." — улыбнувшись, она вдруг быстро сбежала вниз по лестнице, поддавшись столь внезапно нахлынувшему желанию искупаться в сугробе, подставить лицо снежинкам, насладиться приятным холодком на коже...

...и, поскользнувшись, полетела вперёд. Ну что за!

К счастью, рефлексы Эмму не подвели: девушка успела выставить руки в перчатках вперёд. Правда, ей это не понадобилось: секундой раньше, чем неминуемое столкновение с землёй случилось, кто-то успел ловко подхватить её под мышки и вернуть в вертикальное положение.

— Осторожно, мисс Свон. Вы не ушиблись? — поинтересовался участливый мужской голос.

Как только Виктор понял, что Эмма может стоять на ногах самостоятельно, он вежливо отстранился, внимательно оглядывая её. "Ох, дура я дура, что это только что было, хотела бы я знать?! Тоже мне, вышла прогуляться!"

— Спасибо, мистер Франкенштейн. Я в полном... ой! — очень некстати оказалось, что Эмма, столь неудачным образом преодолевая каменные ступени, подвернула ногу.

— Как же вы так... — с нотой сочувствия улыбнулся мужчина, — давайте я Вам помогу. Вам надо вернуться в дом.

Да, с этим прискорбным обстоятельством не согласиться было трудно.

— Должен сказать, вы определённо подвернули ногу, мисс.

— Я заметила, доктор. Право же, не надо...

— Так будет лучше, — заверил Франкенштейн, осторожно поддерживая её под локоть. Они прошли злосчастную лестницу, миновали длинный коридор. В большом зале он подвёл пострадавшую в лестничном крушении девушку к скамье с мягкой обивкой и помог присесть. Нога болела, наступать на неё было сейчас не самым приятным предприятием. Однако, судя по умелым действиям Виктора, ему отнюдь не впервые приходится служить кому-то так называемым "живым костылём" — камердинер оказался достаточно силён, чтобы довести её, при наименьшем тактильном контакте позволив не опираться на повреждённую конечность.

— Вы позволите?

— Да, конечно, — засмеялась она, чтобы хоть как-то замять всю неловкость сложившейся ситуации.

Он слегка приподнял пышный подол платья, обнажив правую голень Эммы.

— Я так полагаю, придётся вправлять. Потерпите, мисс Свон?

— Разумеется, доктор, — уверила она.

— Вот и славно, — мистер Франкенштейн работал быстро и профессионально: через две секунды что-то щёлкнуло, но мисс Свон и ойкнуть не успела, как боль отступила на второй план, потом заглохла, а после и вовсе исчезла.

— Даже не знаю, как мне отблагодарить вас, мистер Франкенштейн...

— Этого не требуется, — серьёзно ответил Виктор, — впредь будьте аккуратнее в этом замке, — добавил он, вставая. Мужчина отряхнулся, пожелал гостье приятного дня и удалился, слегка шаркая ботинками и что-то напевая себе под нос. "А он, однако, весьма кстати со своей отзывчивостью и мастерством", — подумала Эмма, вставая. Нога почти и не болела — вот так чудеса! "Спасибо, доктор!"

К чему был сделан этот странный акцент на "в этом замке"? Виктор Франкенштейн не походил на человека, склонного драматизировать свои речи или излишне их приукрашивать. Ох, странно...

* * *

Итак, поскольку вылазка на улицу потерпела сокрушительное фиаско, Эмма была вынуждена выбрать более безопасное место, чтобы направить туда свои явно очень чешущиеся до приключений стопы. Вспомнив о том, что вчера во время обзорной экскурсии они проходили мимо библиотеки, девушка решила, что отправится туда, чтобы осмотреть это место.

И кто бы мог попасться ей на пути? Ну, разумеется, Джонс: как всегда во фраке и как всегда во всеоружии (наглая ухмылочка, приподнятая бровь, мелодичное насвистывание в такт стуку башмаков по лестнице, слегка пританцовывающая походочка и... о да, фляга с чем-то, от чего разило спиртом за добрую милю!).

— Разве Вам разрешено выпивать на работе, мистер Джонс? — не могла не пожурить гостья.

— Мисс Свон, этот день и час был столь отчаянно хорош ("Как возвышенно, да, у него там точно не вода!"), что я даже не сомневался в том, что кто-то захочет испортить мне всё удовольствие...

— ...да вы провидец, Джонс!

— Весьма предусмотрительный провидец, — подмигнул он, — кстати, о чём это мы?

Эмма открыла рот. Закрыла. Фляги не было и в помине. Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку подобно шустрой горной козочке, она обошла дворецкого по кругу. Ещё раз обошла. "Глазам своим не верю!" Он даже поднял руки в знак полной капитуляции. Фляги не было ни в карманах, ни при поясе, ни под облегающим фраком.

— Не желаете ли Вы обыскать меня, мисс? — приподнял брови мужчина.

— Вы определённо идёте к чёрту, Джонс, — фыркнула она. — Как Вам удалось провернуть это?

— Только опыт и отчаянная любовь к спиртному, Свон.

— Да я и не сомневалась. Что ж, удачного дня...

— И Вам. Постарайтесь быть аккуратнее на лестницах, — посоветовал он с улыбкой.

"Чёрт! Откуда он вообще знает?! Это произошло пять (ну ладно, десять) минут назад, и мистер Франкенштейн точно уходил в другую сторону... Вот тебе и сарафанное радио..."

До библиотеки она дошла без приключений, пусть в мысли и закралась навязчивая идея, что за ней всё время кто-то следит. Может, вой ветра за окнами; может, танцы юрких теней; может, просто игра воображения; может, странный чёрный силуэт, померещившийся ей на лестнице... Ах да, это же статуя.

В библиотеке было светло, тихо и неожиданно уютно, по-домашнему. Мисс Свон встретили мягкие кресла, деревянные шкафы с резными вставками, хризантемы в круглой вазе и Реджина в простом чёрном платье на бретельках.

Она расположилась в кресле, поджав под себя длинные ноги. Одна туфля на пугающе высоком каблуке лежала на полу, другая плавно покачивалась на её пальчиках (и да, педикюр тоже был алее крови). Блестящие смолистые волосы женщины были собраны в греческий узел, губы окрашены яркой помадой, глаза умело подведены. Даже в библиотеке она продолжала находиться на какой-то невидимой возвышенности над бренным миром.

Лицо экономки выглядело донельзя спокойным и умиротворённым. Что за книгу она так увлечённо читала, что даже забыла по случайности свою любимую злобную гримасу натянуть, оставалось загадкой.

Слух у Реджины, как выяснилось, чуткий. Донельзя чуткий.

— Не могли бы вы быть потише, мисс Свон? — недовольным голосом предложила она.

"Господи, да что она, королевой себя здесь вообразила?!" — похоже на то: мисс Миллс держится подчёркнуто отстранённо, смотрит более, чем просто с высока. А Эмма ведь успела сделать всего три тихих шага! Ей что, и дышать лучше перестать, чтобы Её Величество не ощущала дискомфорта, наслаждаясь прекрасным?

— Что читаете, мисс Миллс? — нагло поинтересовалась несколько разозлённая таким поворотом дел Эмма, без спросу плюхнувшись в соседнее с "троном" кресло.

— Мисс Свон, вас никогда не учили хорошим манерам? — медленно спросила Реджина, не отрывая карих глаз от желтоватых страниц.

— А вас, мисс Миллс? — тут же прервала Эмма.

— Не могли бы Вы не мешать мне? — о Боже, опять эта подчёркнутая вежливость, высокомерие, полное пренебрежение и какая-то жалость, сквозящая в движениях алых губ! Да, если уважаемая экономка намеревалась взбесить Эмму, ей это удалось.

— Не могу ли я поинтересоваться, раз уж в чтении Вы инкогнито, на чём оснуется Ваше исключительно забавное отношение к окружающим? — напрямую поинтересовалась Эмма. Щёки её слегка полыхали, серые глаза нехорошо блестели. Она всегда была гордой девушкой и терпеть не могла явно пренебрежительного отношения к собственной персоне. И, возможно, на счёт любви к хорошим манерам Реджина права.

— Мисс Свон, — книга в руках Регины резко захлопнулась (у ушах у нарушительницы её спокойствия тоже что-то хлопнуло), её чёрный взгляд вперился в лицо посмевшей отвлечь её девушки, — меня больше интересует, на чём основано Ваше забавное отношение к происходящему.

— К какому такому происходящему? — оказалась сбитой с толку девушка. Такого вопроса она совершенно не ожидала: по законам жанра, Реджина должна была громко возмутиться её грубостью, наглостью и неумением вежливо, спокойно общаться с чем-то не приглянувшимися (это её проблемы!) девушке людьми.

Реджина посмотрела на неё недоумевающе, как на наивного маленького ребёнка. Посмотрела и засмеялась. Смех у экономки был заливистый, бархатистый, глубокий; чем-то он напоминал в классическом понимании смех злодея, какой-нибудь, знаете ли, ведьмы из бабушкиных сказок...

Ничего более не говоря и вообще не глядя на собеседницу, женщина встала, поправила платье и гордо удалилась, исключительно по-королевски переставляя длинные ноги. Она не обернулась. Не нанесла ни единого оскорбления. Что-то крайне забавляло её ("Да что, чёрт её дери, происходит?!"). Что-то вызывало у неё сочувственную, издевательскую улыбочку, которую Эмме безумно хотелось стереть. Да только как?!

* * *

Эмма явно была не в настроении. Она бродила по библиотеке, практически не глядя по сторонам, и размышляла над странным поведением мисс Миллс. И не только мисс Миллс: её вообще было, над чем пораскинуть мозгами. Прошло не более пары часов после завтрака, а вопросов... Хоть записывай, ей Богу.

А ведь стоящая мысль!

"Как раз то, что надо" — она выудила из одного из больших карманов чистый блокнотик, неизвестно как там оказавшийся (кажется, это был чей-то маленький подарок, так и забытый в одежде, в которой она его принимала). Эмма вернулась в кресло, вооружившись огрызком карандаша. Не спрашивайте, откуда, — некоторые девушки являются безумными любительницами всегда иметь при себе сотню тысяч мелочей, не так ли?

Всё это исключительно забавно, правда? Я старательно отгоняю от себя странные вопросы, которые возникают в голове вот уже второй день, как вокруг происходят разного рода странные вещи... Так почему бы не написать их здесь? Возможно, это навязчивая идея, но у меня такое чувство, будто я теряю упускаю что-то постоянно забываю, что-то очень важное.

Почему поведение мисс Миллс столь...

Она выронила карандаш, потому что, увлёкшись, невзначай бросала взгляды на дальнюю стену библиотеки, но только сейчас, случайно сфокусировавшись, поняла, что она что-то ей очень сильно напоминает.

Эмма опрометью вскочила и бросилась туда.

На стене висела картина. И что бы это могло быть?

— "Уличные музыканты"?! Но какого чёрта она здесь...

Да, знакомая по тридцать восьмой комнате жилого (в кавычках жилого) этажа картина висела здесь с таким видом, будто так оно и должно быть. Нет, это не была репродукция или просто очень похожий сюжет: акриловые мазки лежали именно так, как лежали там, а на это дело у Эммы глаз намётанный. И лохматый бродячий пёс лежал в кофре всё в той же позе, и мандолина всё так же блестела на южном солнце!

В недоумении она отступила от стены. Как, каким образом эта картина могла оказаться здесь?! Кому и зачем надо было её перевешивать?! "Ну, ладно, всё возможно, конечно," — тут же сказала себе девушка, понимая, что всё, конечно, может быть.

Решив проверить свою странную догадку, мисс Свон очень быстрым шагом направилась к дверям библиотеки, а затем — на второй этаж. Не в силах больше медлить, смерчем пронеслась она мимо шедшей по своим делам Белль (та, кстати, еле при этом устояла на ногах); ворвавшись в комнату №38, Эмма застыла, сражённая.

"Бродячие музыканты" были на месте. Там, где им и полагалось.

Тем же быстрым темпом она вернулась в библиотеку. Теперь на стене висела другая картина — чёрный лебедь, полнолуние, заводь, лунная дорожка, — всё, как она помнила! Эмма тщательнейшим образом изучила полотно, понимая, что ей не мерещится: эта точно та самая картина.

Недоумевая, она отступила в сторону. Округлив глаза, вышла из библиотеки. Она глубоко дышала. "Что со мной не так? Нет, я хорошо выспалась, головой не ударялась, я не..."

Она остановилась, вскрикнув.

Над лестницей висела третья картина. Большая картина. Картина из "Шоколадной комнаты".

Нет, Эмма не стала подходить к ней и что-то проверять, мисс Свон и так прекрасно знала, что это окажется именно то, о чём она подумала. Она медленно спустилась на жилой этаж. Прошлась по комнатам. "Лебедь", "Уличные музыканты" и "Чаепитие" висели на своих местах, чинно эдак висели, невозмутимо висели. Полотна как бы вопрошали: "Чего тебе от нас понадобилось, милейшая? Вопросы, говоришь? А всё ли у тебя в порядке с головой, милая?"

Стараясь вообще ни о чём не думать, Эмма вернулась в свою комнату.

Но и тут её поджидал сюрприз: стена над камином была девственно чиста. Даже гвоздя не было.

— Мм... — с какой-то истерично-комичной улыбочкой встала перед ней девушка, — я смотрю, "Маскарад" тоже решил отправиться погулять? Что ж, удачи, дружище!

Голова раскалывалась от всего этого бреда, фарса, глупого представления... Кто мог так над ней подшутить?!

Раздался стук в дверь. Если честно, Эмма была готова ко всему, вплоть до того, что провинившаяся картина появится в дверном проёме со словами извинения за своё отсутствие на посту.

— Войдите, — хохотнула девушка, поудобнее устроившись на кровати и приготовившись к продолжению этого весёлого представления. Бродячими бывают кошки, собаки, люди, но только не картины, нет!

— Мисс Свон, — показалась в дверях головка Руби, — Вас зовут к обеду.

— Уже?! — удивлённо воскликнула девушка. Но ведь прошло всего-то полтора часа со времени окончания завтрака... Она перевела взгляд на часы. "Два. Два часа дня."

— И да, вот ещё, — Руби с некоторым непониманием поглядывала на лицо своей вдруг истерично рассмеявшейся подопечной, — после обеда мистер Рихтер будет ждать Вас в Северной башне.

_____________________________________________________________

[1] Варакушка — птица из семейства дроздовых, близкая родственница соловья.

[2] Джамбей (джембе) — западноафриканский барабан в форме кубка с открытым узким низом и широким верхом, на который натягивается мембрана из кожи — чаще всего козьей. Играют на джембее руками.

[3] Бедле — костюм египетской танцовщицы; типичный бедле состоит из бисерного лифа, пояса, юбки с цехинами (золотыми монетками) и штанов.

На обед подали острый рыбный суп, представленный как "Морской" (вроде уха, а вроде и нет, в чём же дело? возможно, в странном синеватом цвете... однако это более, чем просто съедобно!), салат из морепродуктов, бутерброды с икрой (однако язык не поворачивается назвать это произведение кулинарного искусства так прозаично: конструкция настолько витиевата и содержит так много разных элементов, от оливок до морской капусты, что даже не знаешь, с какой стороны подступиться к этому чуду) и вкуснейший ягодный морс.

Застолье протекало в привычном русле: Реджина крысилась на всех и каждого, Джонс беспрестанно шутил обо всём, о чём можно шутить, и незаметно подливал себе в морс что-то инородное (происхождение, наверняка, тоже было плодово-ягодным); мистер Голд, Франкенштейн и мисс Свон приятно обсуждали разные аспекты жизни Замка. Так, например, Эмма узнала, что мужчины являются большими любителями охоты, что рыбалка в определённое время года здесь тоже процветает, а также — что хозяин увлекается фехтованием.

— Мисс Свон, чуть не забыл, мистер Рихтер просил известить Вас, что будет ждать после обеда в Северной башне, — сказал вдруг камердинер, подливая себе в бокал рубиновую жидкость.

— Правда ли, что вы приехали сюда, чтобы брать у него уроки? — неожиданно вступила в беседу Реджина. Да, обстоятельство весьма необычное и неожиданное.

— Да, мисс Миллс, правда: я поступаю в Академию Художеств в столице этим летом, сейчас стараюсь как можно больше практиковаться. К примеру, я весьма успешно участвовала в последних пяти "Деревенских выставках"... — распространилась девушка (вряд ли от желания похвастаться, просто по разом стихшим за столом разговорам на иные темы можно было догадаться, что все четверо очень внимательно слушают и желают знать подробности).

— А откуда Вы узнали о мистере Рихтере? — странно, что же это обычно столь неразговорчивая и отстранённая от презренных людишек Реджина вдруг пристаёт к девушке с подобными расспросами? — Он далеко не известный человек. И, я бы сказала, предпочитает избегать света, — добавила она с абсолютно непонятной Эмме иронией. Мисс Миллс откинулась на спинку стула, внимательно наблюдая за собеседницей и всем своим видом показывая, что перебивать её больше не собирается.

Мистер Франкенштейн также не сводил с девушки глаз, чего уж говорить о Джонсе, за которым Эмма недавно заметила привычку навострять уши даже на лакейскую болтовню. Мистер Голд задумчиво склонил голову набок; девушке даже показалось, что он смотрит вовсе не на Эмму, а куда-то сквозь неё.

— Ну, достаточно давно я видела одну его работу в большом городском музее...

Неожиданно её перебили. Нет, это была не экономка и даже не дворецкий.

— Что же то была за работа? — поинтересовался вдруг мистер Голд. На секунду девушке, прерванной на полуслове, показалось, будто в карих с золотым проблеском глазах хозяина промелькнул очень дурной огонёк: то ли свет так упал, то ли мисс Свон (кто ж любит, когда его перебивают?) просто стало досадно.

— Эта картина произвела на меня крайне сильное впечатление, особенно если учитывать, что я тогда была совсем ребёнком: признаться, именно после неё я и начала рисовать. Она называлась "Кораблекрушение".

Голд задумчиво кивнул и погрузился в свои мысли. Казалось, он и вовсе перестал слышать, что происходит за столом: больше в разговоре он участия не принимал. Эмма продолжила свой рассказ:

— На картине стояли лишь инициалы "А.Р." Что смотритель, что экскурсовод не смогли назвать мне ни имени художника, ни года, когда была написана картина, сказали лишь, что висит она на этом месте в галерее уже очень давно. Через пять лет, когда я снова побывала в столице вместе с отцом, я вернулась в музей: "Кораблекрушение" было на месте, такое, каким я его запомнила. На этот раз мне повезло больше: один старый посетитель музея назвал мне фамилию художника, однако это было всё, что он смог мне поведать.

— И не странно, — заметил мистер Франкенштейн. — Удивительно, что нашёлся человек, который смог рассказать это Вам, — лицо камердинера имело сейчас какое-то смутнённое выражение: крайнее удивление мешалось на нём с необычной мрачностью (при Эмме он хмурился вообще впервые).

— Поэтому, когда в конце октября... кажется, это было тридцатого, я получила письмо от мистера Голда с предложением провести три недели в Замке-на-Обрыве и познакомиться с мистером Рихтером, я просто не могла отказаться.

* * *

За нескончаемой вереницей ступеней и муторным подъёмом внутри башни мистера Голда, Южной, нашлась дверь, ведущая к ветродуйному коридору, который соединял её с Северной. Должно быть, такова задумка архитектора: попасть туда можно было только так, и никак иначе.

Как сам мост, так и крыша над ним были сложены из крупных каменных глыб. Ветродуйным коридор назван был явно неспроста: меж опорных колон метался просто обезумевший зимний ветер, меча в глаза снопы снежных игл; под скромное коричневое платье (для работы в мастерской) то и дело запускал коготки морозец. Мисс Свон не покидало ощущение, будто она — блуза, которую вручную стирают в корыте, то и дело меняя пенную воду, и что вот-вот её закончат выжимать и выплеснут из лохани вместе с водой. Да, того и гляди унесёт...

Шёл снег. В течение двух последних суток это происходило постоянно. Всё вокруг было... нет, не белым, абсолютно не белым. Мир внизу, под мостом, занялся блёклым серым цветом, который невозможно описать словами. Однажды один очень близкий Эмме человек подметил, что серый — самый "всеобъемлющий" цвет: им может стать что угодно. Серый же — ничем.

Всё было серым: и небо, и море, и стены замка... Не за что было зацепиться взглядом. Пейзаж вокруг стал оглушающе пустынным, неживым. При взгляде на одинокое голодное море делалось как-то зябко и неприютно.

Эмма словила себя на том, что она до невозможного взволнована. Отчего-то её охватило такое ощущение, будто сейчас решается её дальнейшая судьба: с этим человеком она мечтала встретиться одиннадцать лет! И вот, шанс выпал.

Перед деревянной дверцей (дверь в Северную башню была куда менее замысловатой, громоздкой и вызывающей, нежели соседская) мисс в нерешительности остановилась. Глубоко вдохнула. Усмехнулась своим глупым мыслям, похожим на бросающихся при виде хозяйского кота врассыпную амбарных мышей... "Господи, зачем я медлю, опоздаю ведь!" — одёрнула она себя и решительно выставила руку вперёд.

* * *

Внутри было темно, тихо и пыльно, как в деревне на чердаке. Это забавное сходство неожиданно усилилось, когда мимо Эммы прошмыгнуло что-то большое и пушистое. Девушка громко вскрикнула, как только смекнула, что это отнюдь не собрат её знакомого Мурзика, а большой мохнатый серый пасюк.

Усатой крысиной морде не оказалось до неё никакого дела. К счастью.

С потолка свисали ажурные клочья паутины и цепи со свечными канделябрами. Над лестницей не горело ни единого огня. В щекочущем нервы полумраке подпотолочные конструкции разного характера происхождения задумчиво покачивались, радуясь тому, что здесь тепло и уютно, не то что снаружи! И Эмма бы с удовольствием разделила эту радость, если бы помещение оказалось хоть чуточку поприветливее.

Оно совсем не выглядело обжитым.

Подозрительно знакомая спиральная лестница уходила вверх и вниз.

Единственным источником света на этом пролёте было маленькое зарешеченное окошко под самым потолком, больше смахивающее на тюремное, нежели на декоративное. "Ну и странный же вкус... Наверно, все творческие личности такие..." Идти вниз совсем не хотелось: там было ещё мрачнее; к тому же, это направление избрал давешний пасюк. К новой встрече с миловидным жителем башни девушка была не готова. Поэтому она решила, что разумнее будет попытать удачи наверху.

И снова лестница. Местами становилось темнее, местами — светлее: всё зависело от прихоти дыр в стенах, взявшихся претендовать на роль окон. Кое-где в этих самых стенах причудливым образом возникали ниши или кривые ржавые гвозди, на которых болтались то букетики полевых цветов, то еловые, лавровые или одуванчиковые венки, то... крысиное чучело?! Иногда эти же харизматичные гвозди (какие чудные изгибы и повороты только не находило железо!) облюбовывали затянутые пылью картины. Они не имели рамок, чаще всего это были просто пожелтевшие листы бумаги с бледными карандашными набросками, которые без света и не разобрать. Когда на очередном витке лестницы гостье встретился "Маскарад", она не удивилась. Совсем.

Пролётов через пятнадцать (а по ощущениям — так через все сто) каменная лестница кончилась. Лестница — приключения на этом не кончались: гостью поджидала приставленная к стене деревянная стремянка. Подойдя к ней с крайне скептичной улыбкой, Эмма слегка её покачала. Лестница ответила приветливым скрипом.

"Какое же извращённое у жильца башни представление о гостеприимности, надо заметить..." Сверху до неё доносился чей-то подхриповатый голос: с направлением движения мисс Свон всё-таки не прогадала, осталось только преодолеть эти вот шаткие перекладинки. "Ну что ж, с богом..."

Она зажмурила глаза и, крепко ухватившись за шершавое дерево, стала взбираться вверх. Как и все лестницы в замке, эта оказалась длиннее (то есть ещё и выше, чёрт побери!), чем выглядела на первый взгляд. Однако боги сжалились, и восхождение (восползание, как вам будет угодно) прошло спокойно.

И вот, преодолев последнюю ступеньку, Эмма оказалась на чердаке. Потолок был сводчатый и очень низкий ближе к несущим стенам (видимо, она забралась под самый шпиль Северной башни). Макушка гостьи чуть-чуть не доставала до потолочных балок. Под крышей, завернувшись в кожистые крылья, в немалом количестве спали летучие мыши...

...и не только мыши. Повиснув на балке вниз головой и держась за неё, почитай, одними только ногами, худощавый мужчина с длинными, волочащимися по пыльному, грязному полу тёмными волосами, зажав в зубах одну тонкую кисть, другой, побольше, рисовал что-то на большом мольберте чёрной краской. При этом он слегка покачивался, то и дело поглядывая на висящих рядом с ним мышей, и бубнил себе под нос.

Эмма открыла рот. Закрыла. Навязчивым жестом заправила за ухо прядь волос. Переступила с ноги на ногу. Она во все глаза глядела на человека в весьма потрёпанном сюртуке, запятнанном грязью, чёрными кляксами, ржавчиной, краской, помётом, то ли мышиным, то ли птичьим, перьями, пухом... Его одежда была бесформенной, определить её возраст просто не представлялось возможным. Продолговатые посеревшие ступни, верно, никогда не знали сапог, а исцарапанные руки с длинными цепкими узловатыми пальцами — перчаток. Мистер Рихтер определённо заметил её ещё "с порога", но был слишком увлечён своей работой.

Странное дело, мужчина совсем не вызывал отвращения: напротив, Эмма сама чувствовала себя как будто голой в излишне чистом и опрятном платье. Она прямо-таки не знала, куда себя деть! Девушка покраснела, поняв, что уже несколько минут через чур внимательно разглядывает его. Откровенно говоря, пялится...

Она уже была готова просто выскочить из комнаты (право же, это было бы забавно, с учётом того, что выход один — вниз), как вдруг, ни с того ни с сего, художник порывистым движением ухватился худыми жилистыми руками за балку и спрыгнул вниз. С полминуты он простоял перед картиной (мисс Свон затаила дыхание), потом что-то на ней исправил и повернулся к гостье.

Лицо его в обрамлении чёрно-серых (то ли проседь, то ли пыль) растрёпанных волос было начисто лишено какой бы то ни было красоты или привлекательности: впалые щёки, отнюдь не живописный изгиб рта, нос с горбинкой, на подбородке уродливый шрам, лоб "украшает" впадина (форма черепа, видно, такая), глазницы посажены глубоко... Однако было в нём что-то такое, что не могло не врезаться в память. Взгляд — всепроникающий, цепкий; когда он смотрел на кого-то, в подкорку закрадывалось странное ощущение, будто мысленно художник уже построил портретный набросок и выверил все пропорции. Глаза — не то прозрачные, как дождевая вода, не то мутные, как зимнее небо, не то тёмные, как кусок антрацита. Чёрт его разберёт, но эпитеты так и сыплются.

— День добрый, Эмма, — поприветствовал он и протянул девушке узкую ладонь. Рукопожатие у него было сильное, внимательные глаза, наверно, могли просверлить дыру в лице мисс Свон.

— Здравствуйте, мистер Рих... — кое-как выдавила она, чувствуя себя абсолютной блондинкой.

— Альвинхен, — оборвал он и отступил назад, двигаясь плавно и порывисто, как поток воды.

Осмелев, мисс Свон сделала пару шагов вперёд и встала перед полотном.

— Позвольте спросить, а... что это здесь?

— "Пещерная тропа глазами ночного летуна", — ответил Альвинхен, слегка склонив лохматую голову на бок. Это прозвучало смешно, однако он и не думал менять выражение лица, так что Эмма тоже не стала делать глупостей.

— Потому вы и висели вниз головой? — осторожно спросила она, разглядывая полотно, задумка которого была очень хорошо ясна: полость горы, вид "сверху" (да, несколько неординарный ракурс...).

— Именно так. Хочешь нарисовать картину — почувствуй картину. Понимаешь?

Эмма кивнула. Альвинхен сделал несколько резких шагов назад. Высокий, сухощавый, весь состоящий из острых углов, порывистый и непредсказуемый в своих резких движениях, художник являл собой какую-то безумную стихию, — не успеешь увернуться.

— И кто же надоумил Вас приехать сюда, мисс Свон? — в весьма прямолинейной и резкой манере поинтересовался Альвинхен. Ей потребовалась целая минута, чтобы справиться с неожиданностью.

— Мистер Голд — мой дальний родственник.

Художник неделикатно приподнял правую бровь, но никак не прокомментировал это высказывание; девушке стало немного даже обидно на такую странную и совсем необоснованную реакцию, но она продолжала:

— Он написал отцу, что может предложить мне...

— ...несколько уроков от его доброго, старинного друга? — со скучающей иронией подсказал художник, закатив глаза к потолку и облокотившись на стеллаж, заваленный всякой разной всячиной: от тюбиков с красками до чашек с перьями. Эмма решительно ничего не понимала.

— Д-да. И вот, мы всё... обсудили, — не самое правдивое слово, но первым пришло на ум именно оно, — и мистер Голд прислал за мной экипаж и кучера. Я приехала сюда, — закончила Эмма. Она чувствовала себя оправдывающейся.

— Как интересно... — забавясь, Рихтер подкинул в воздух полупустую баночку с зелёной краской, чтобы тут же не глядя поймать её и сжать в кулаке. — А у тебя большая семья, Эмма? Или вы с отцом живёте одни?

Да, к такому повороту разговора она абсолютно не готовилась. В большой сумке, перекинутой через плечо, лежало несколько её самых презентабельных работ, карандаши и кисти — Эмма была готова сесть за работу и показать, на что она способна, прямо сейчас. Но её новый учитель со странной улыбкой, жутковато походящей на трещину на бледном худом лице, задавал никоим боком к делу не относящиеся вопросы. Абсурд!

— Семья у нас... достаточно большая, — осторожно ответила мисс Свон, — у меня две младшие сестры и брат.

— И, разумеется, любящая мать дополняет эту прекрасную композицию?

— У меня нет матери, — резковато ответила Эмма, вздёрнув подбородок и нехорошо блеснув глазами. — Вот уже десять лет, как нет.

— Да, это было бы слишком утопически, — кивнул Рихтер. Ни тени сочувствия или стыда за то, что он секунду назад сильно задел свою будущую ученицу за живую струнку, — но к её отсутствию наверняка прилагается мачеха, которую ты полагаешь той ещё стервой и наверняка правильно полагаешь? Сколько из сестричек сводные?

— Обе сводные. И да, брат — тоже, — предварила она вопрос, наверняка обещавший последовать далее. — К чему этот разговор, мистер Рихтер? Я приехала к Вам рисовать, а не...

— ...обсуждать проблемы, отчасти послужившие причиной твоего приезда? — подсказал художник. Он наблюдал за её сдерживаемым, но всё-таки заметным гневом с восхищением истинного живописца: кажется, вот-вот попросит замереть и вооружится красками.

— Прекратите.

Мистер Рихтер выдержал на себе её гневный, пронзающий, испепеляющий и сметающий на своём пути города и сёла взгляд и решил, что, пожалуй, хватит.

— Я принесла с собой несколько работ, — перевела тему Эмма, потянувшись к сумке.

Но абсурд продолжал прогрессировать. Вместо того чтобы чинно принять и рассмотреть "портфолио", Альвинхен Рихтер засмеялся каркающим, шершавым смехом. И смеялся так минуты две, откинув лицо и, похоже, упиваясь самим процессом. Потом, к счастью, всё-таки вспомнил, что девушка всё ещё стоит перед ним и как бы ожидает какой-то более вменяемой реакции на своё весьма логичное предложение версии дальнейшего развития событий.

— Все Ваши работы я уже видел, мисс Свон.

"Что?! Как?! Где?! Когда, чёрт побери?!" — она решительно ничего не могла понять. Да она, если на то пошло, не могла точно определить даже возраст стоящего перед ней человека: выглядел мистер Рихтер на тридцать, но в волосах уже проглядывала седина. И на полного сил и молодости мужчину он ничуть не тянул. Альвинхен выглядел сухим чучелом и был больше похож на большую чёрную птицу, еле дотянувшую до спасительного южного берега, нежели на обычного здорового человека.

— Скажу, Вы бы определённо имели успех в деле картографа. Или чертёжника. Или, скажем, архитектора... Смотрю я на Ваши работы — и прямо-таки вижу, как Вы часами выверяли пропорции, пересечения линий, анатомию... Похвально, конечно, мисс Свон, но не находите ли Вы себя тем ещё мазохистом? — поинтересовался Рихтер.

— Боюсь, что нет, — не без язвительности в голосе ответила она. Тоже мне, нашёл, к чему прикопаться! И что, "интересно было бы знать", плохого находит уважаемый Альвинхен в том, чтобы делать работу качественно?

— Что же касается сюжетов, тут всё отнюдь не так однозначно.

"Интересно, почему же?"

— Сказать, что Вы наглядное пособие по тому, какие сюжеты не надо выбирать для своих работ, — равно что промолчать, мисс Свон. Такого количества клише я не видел ещё нигде, — девушка вспыхнула, но никак не прокомментировала. Рихтер же с готовностью продолжил разбор полётов: — Ваша "Дама с собачкой" привела меня в особый восторг. Подобные картины рисовали десять, пятьдесят, сто лет назад, при чём всегда этот извечный чепчик, исключительно прозаичный парковый фон и какая-то больная пародия на нормального пса, вьющаяся у Её Ног. А Ваш "Вид на дворец на речке-Быстрице"? Что-то подсказывает мне, что с этого ракурса наше народное достояние изображали ещё основатели королевства, причём все поголовно... Вы не находите это удивительно скучным и недостойным себя — перерисовывать старые, как мир, истории?

— Я... — Эмма, признаться, даже не знала, что ей на это сказать.

— Можете не отвечать. Правда, под огромным количеством бумаги, на которой вы просто зря разводили краску, я нашёл кое-что, что очень заинтересовало меня. Ваша работа "Вид на дом напротив".

— Я рисовала её ночью и, по правде говоря, очень сомневалась, стоило ли брать: сюжет какой-то странный, непонятный... Я написала её, почитай, всего за несколько часов... Там не всё в порядке с перспективой, мне кажется, — смущённо добавила мисс Свон.

— Чёрт бы Вас побрал! То есть Вы хотите сказать, что одна из немногих замысловатых работ, которые я отрыл в Вашем портфолио, чуть ли не была забракована ввиду того, что она, видите ли, недостаточно банальна?

Эмма молчала, всё больше заливаясь краской. Ситуация абсурда невзначай переросла в ситуацию позора.

— Не позволите ли Вы повыведывать мне ещё немного увлекательнейших подробностей? У Вас были учителя?

— Да, двое.

— Попробуйте мне сказать первое, что придёт на ум при воспоминании о каждом из них. Только не задумывайтесь, мисс.

— Занудная старая шваб... — как-то совершенно случайно вылетело у Эммы при воспоминании о чопорной старушенции с визгливым голоском, извечной линейкой в руках и привычкой орать на любого, кто посмеет подать голос в её святилище искусства.

— Отлично, продолжайте!

— И прямо-таки помешанный на своём опрятном внешнем виде...

— Прекрасно, мисс Свон. Этого достаточно. Хотите ли Вы сказать мне, что всё это время Вас обучали люди, которые были Вам искренне противны? Находили ли Вы в них хороших художников? Я боюсь, что нет.

— Нет, мистер Рихтер, — послушно признала она. Противоречить Альвинхену становилось всё сложнее и сложнее. Наверно, это происходило хотя бы потому, что каждое слово этого человека было пропитано такой уверенностью (и самоуверенностью тоже), что это невольно передавалось слушателю. Каждая его реплика вызывала в голове рой вопросов к себе самой. Вопросов и самокритики, что для Эммы было убийственной смесью.

— Домашнее образование — гроза нашего века. Неужели Вашему отцу было жалко денег на то, чтобы найти Вам действительно хороших преподавателей? Ах, простите, я опять сую свой нос не туда, куда надо... Полагаю, Вы частенько сдавали идиотские экзамены, писали натюрморты и, краснея до корней волос, натурщиц; Вас заставляли по сто раз перерисовывать одни и те же работы просто потому, что что-то не нравится унылой классной даме в блике вот на этой виноградинке... Вы, разумеется, настолько не уверены в своих силах, что каждый раз, садясь за мольберт, чувствуете страх перед панически огромным белым листом, который надо каким-то образом заполнить правильными линиями...

Эмма просто кивнула. Потому что именно так всё и было.

— Хорошо, мисс Свон... приступим?

Эмма немного оживилась. Этот разговор, слишком откровенный и прямой по сути своей для первой встречи, заставил её выпасть в осадок. В человеке, стоящем перед ней, чувствовалась сила и умение убеждать. Произвести впечатление у него получилось отлично. Даже страшно подумать, что дальше ждёт её в Северной башне. Надежд на то, что Альвинхен попросит нарисовать кошку или вазу при стандартном освещении лелеять не приходилось, — это было бы слишком просто.

Художник, как будто ища вдохновения, осмотрелся вокруг. Эмма наблюдала за ним с затаённым дыханием и эдаким очень гадким предчувствием...

...и не прогадала.

— Мисс Свон, — Альвинхен расплылся в широчайшей улыбке, — я нашёл для Вас прекрасную композицию. Как Вам? — кивнул он вверх, глядя на потолок.

Эмма посмотрела туда же. На ржавой цепи покачивался старый закопчённый свечной канделябр, грозясь вот-вот рухнуть кому-нибудь на голову. Выглядел данный предмет интерьера исключительно ветхо — как больной зверь, застрелить которого хочется уже просто из жалости.

— Присаживайтесь... — указал мистер Рихтер на низкий расшатанный стул, стоящий перед неумелой импровизацией на тему холста. Данная конструкция глядела калекой, над которым природа поиздевалась особенно жестоко, и представляла из себя табурет о трёх ножках (одна кривая), пожелтевший лист и в том же духе мольберт, выглядевший шатко и неопрятно до крайности. В таких отвратительных условиях мисс Свон ещё работать не приходилось. Она быстро села и бросила взгляд на злосчастный канделябр: из-за окна и то ракурс был бы лучше. Но Альвинхен Рихтер — исключительно талантливый человек!

— Рисовать вы будете углём, я полагаю... — задумчиво изрёк мужчина, почёсывая подбородок. Ещё одна примечательная вещь в его внешности: несмотря на общую запущенность, лицо у художника было гладко выбритым и чистым. Удивительный контраст.

Вздохнув, Эмма принялась за работу.

* * *

...она трудилась над чёртовым построением этого чёртова рисунка битых полтора часа. Полтора часа! Рисовать его пришлось, глядя на конструкцию не просто снизу вверх а ещё и слегка сбоку. Даже описать выбранный художником безумный ракурс простыми словами было невозможно. "Какая изобретательность, подумать только!"

Сам же Альвинхен Рихтер снова на манер летучей мыши повис на потолочной балке и взялся за краски. Он абсолютно не мешал своей подопытной. И, более того, делал вид, что вообще не замечает её.

Временами, разумеется, ему приходилось спрыгивать, потому что кровь в висячем положении сильно приливала в мозг. Элементарная техника безопасности. Несколько минут поглядев на картину и поисправя на ней кое-какие тени-блики, Рихтер возвращался в прежнее положение. При этом он всё время тихо напевал. Его бормотание отнюдь не мешало работать, напротив, создавало ни с чем не сравнимую атмосферу, сливаясь с воем ветра и копошением летучих мышей на балках.

"The wind is a'whipping through the open doors,

Or struggling on the surface with a cry for help..." [1]

Работа не ладилась, и Эмма это понимала. Чёрно-серыми пальцами она покручивала уголёк, понимая, что с построением злосчастного подсвечника опять что-то не так. Снова перерисовывала. Снова, закусывая губу, смотрела на дело своих рук и впадала в отчаянье. Перерисовывала. Таким образом круг замыкался.

В конце концов мисс Свон, признав и смирившись с тем, что ничего лучше у неё всё равно не выйдет, обратилась к учителю:

— Мистер Рихтер, я закончила.

Художник сию минуту спрыгнул с балки, положил кисть, отряхнулся и быстро подошёл к Эмме. "Я всё не перестаю удивляться: как можно двигаться так быстро?" Он застыл за плечом девушки, как каменное изваяние. Она развернулась к нему. Мистер Рихтер стоял, поднеся к губам сжатую в кулак левую руку и нахмурив чёрные брови. Он был недоволен, чего и следовало ожидать.

— Мисс Свон, я вижу здесь не более чем чертёж... сухой и безжизненный, как то свойственно чертежам. Понимаете?

Она понурено молчала. А что было говорить?

— Вставайте, Эмма.

Художник быстро направился к люку и полез по лестнице вниз. Понимая, что мешкать нельзя ни секунды (иначе она просто рискует не догнать Альвинхена!), Эмма поспешила за ним. Они быстро преодолели стремянку (пару раз у мисс Свон было такое чувство, что сейчас она определённо свалится своему учителю на голову и на этом их плодотворное сотрудничество подойдёт к концу), потом начали довольно быстрый спуск по каменной лестнице.

— Куда мы идём, мистер Рихтер?! — крикнула Эмма ему в спину. Бесполезно.

Они продолжали спускаться всё ниже и ниже к основанию башни. Рихтер не останавливался и ничего не объяснял, — стоит начать привыкать...

И вот, двое спустились в просторное пыльное помещение с очень высоким потолком, напоминающее обилием сваленного у стен барахла (и в шкафах, и в сундуках, и на полках...) огромный склад. Оставив Эмму у подножья лестницы, мистер Рихтер направился к противоположной стене, где были закреплены на блоке толстые тяжёлые цепи (на них держалась гигантская люстра).

"И что мы собираемся здесь рисовать?.. Тут вообще нет ничего, чем можно было бы рисовать! Или... рисовать мелом на стене? рисовать углём по полу?" — мысли в голове Эммы вились беспорядочным роем, но ни одна из них не походила на правдоподобную: предугадать действия её нового учителя представлялось решительно невозможным.

— Что ж, мисс Свон, слушайте меня внимательно, — начал художник, берясь за рычаг, — сейчас я спущу к полу вон ту дуру, — показал он длинным пальцем на люстру и начал со скрипом и скрежетом металла вращать колесо. — Она в замке давно уже не используется: как вы видите, на ней нет ни свечей, ни хрусталя, ни золота, ни прочей муры; когда-то висела в главном зале и, поверьте, была одной из главных достопримечательностей дома, но времена меняются, вкусы тоже... Сейчас она являет собой что-то вроде канделябра, который Вы так старательно малевали наверху, — огромный железный "скелет" медленно приближался к полу. Эмма смотрела на происходящее с полнейшим недоумением. В Северной башне недоумение сделалось её постоянным спутником.

— Но эта старушка до сих пор весьма прочна и может выдержать три, а то и четыре человеческих веса, что, согласитесь, делает ей честь.

Мисс Свон, как завороженная, не сводила удивлённых глаз с внушительной конструкции, остановившейся у неё перед носом. Не на уровне носа, правда, а на уровне пояса, но давайте не будем придираться к словам. Она (люстра) слегка покачивалась и выглядела взаправдашним ветераном труда. Пятна ржавчины изрядно подпортили железные прутья (как и всё в этой башне), на них лежал толстый слой пыли. Похоже, никому уже много лет не было никакого дела до судьбы этой вещи.

— Залезайте, мисс, — скомандовал художник.

— Что? — уставилась на него Эмма.

— Мисс Свон, я бы не советовал Вам портить впечатление о себе настолько быстро.

— Но...

— Полезайте же!

Больше не переча, Эмма несколько неуклюже вцепилась в люстру. Происходило что-то абсолютно сумасбродное...

— Я бы посоветовал Вам на неё встать, — назидательно сказал Альвинхен.

Она ещё толком не успела взлезть на эту своеобразную платформу, как Рихтер резким движением поменял положение рычага. Блоки стремительно пришли в движение. Конструкция с неожиданной скоростью устремилась вверх. Художник бросился к ней и, оттолкнувшись от земли, запрыгнул к своей подопечной. В тот момент его необъяснимое сходство с большой чернокрылой птицей особенно усилилось.

— Мистер Рихтер, что Вы делаете?! — завопила Эмма. — Как мы теперь отсюда спустимся?!

— Заткнитесь и держитесь крепче, мисс.

Альвинхен Рихтер был поразительно спокоен. Он улыбался и явно наслаждался происходящим, крепко держась за цепи и глядя только вверх. Эмме дважды повторять не пришлось: она намертво вцепилась в железный стержень и закрыла глаза, красочно представляя, как они сейчас размажутся по потолку (стенам, полу). Бросив на неё короткий взгляд, Альвинхен засмеялся.

— Открой глаза и наслаждайся, дурочка!

— Я не дурочка! — обиженно ответила она и тут же подняла веки, чтобы метнуть на этого сумасшедшего гневный взгляд. — Что мы, чёрт побери, делаем, мистер?!

— Пишем картины, мисс, — невозмутимо ответил художник. Подъём прекратился так же резко, как и начался (видимо, у сероглазого всё было рассчитано до миллиметра, ибо они зависли одинаково далеко и от потолка, и от пола). Твёрдо встав на ноги, мужчина начал раскачивать саму по себе небезопасную конструкцию, как будто это были качели.

Нет, кричать на него Эмма больше не могла. Она вообще кричать больше не могла! Они раскачивались из стороны в сторону, рассекая спёртый воздух, пролетая под косыми тусклыми лучами белого света. Вокруг кружилась пыль. В центр комнаты выбежала из тёмного угла крупная серая крыса и, пощёлкивая зубами, удивлённо уставилась на чудаковатых людей, выбравших такой странный способ развлечения.

Люстра раскачивалась всё сильнее, цепи, казалось, готовы были вот-вот лопнуть, каркас — развалиться. Эмма — умереть от ужаса. Всё вокруг кружилось. Они носились от стены к стене. Одно из окон распахнулось, и в помещении сделалось ещё холоднее.

— Мистер Рихтер, хватит!!! — в конце концов не выдержала девушка и крепко зажмурилась. Как они слезут отсюда? Как, как, как?! Рычаг внизу, а этот самый низ — десятью, а то и боле, метрами ниже! Нет, Рихтер определённо безумец!

Он смеялся. "Ну что с этим человеком не так, скажите мне?!"

— Ну хорошо, мисс Свон! — ответил он и полез по толстой цепи вверх. "Боже, упадёт!.." — с ужасом подумала девушка. Но мужчина оказался поразительно ловок для того доходяги, которым выглядел. Он карабкался вверх как ящерка.

— Осторожнее, Альвинхен! — крикнула Эмма вслед. Люстра стала медленно спускаться вниз.

— Крикните мне, когда будете у пола!!! — донёсся до девушки голос художника. "Так, хорошо, Эмма, держи себя в руках..." Всё ниже и ниже сквозь пыль и мрак.

— Стойте!!! — что есть мочи закричала она и спрыгнула с люстры.

* * *

Подвал вокруг медленно возвращал себе привычные очертания. Медленно и мучительно: голова Эммы шла кругом, а ноги подкашивались. Ей казалось, что она всё ещё там, под потолком — болтается на железной цепи, которая неизвестно в какой момент может просто порваться (слова о четырёх человеческих габаритах вовсе не успокаивали), и носится с пугающей скоростью над полом. Мир мисс Свон в те минуты перевернулся с ног на голову.

Рихтер с самым невозмутимым видом, обмотав руки тканью (свою одежду он рвал не задумываясь), съехал вниз по цепи, вернул люстру в изначальное положение и задумчиво эдак поглядел на перекошенное лицо своей подопечной. Спрашивать, понравилось ли ей, явно не стоило.

С заваленной мешками с мукой полки на Эмму глубокомысленно поглядывали чёрные крысиные глазки.

— Давайте уйдём отсюда...

* * *

И вот, снова чердак, снова мольберт, снова карандаш, снова канделябр. Глядя на него, Эмма невольно содрогалась — очень уж яркую ассоциацию с только что опробованным "аттракционом" он теперь вызывал. При взгляде на него голова снова шла кругом, а перед глазами всё плыло — вспоминались все до единого "яркие и красочные впечатления", которыми мисс Свон обзавелась за последний час.

Из-под её руки теперь выходил совершенно иной рисунок: канделябр заметно покачивался, его окружал гнетущий, тревожный мрак. Пламя свечи трепетало на ветру. Странно, ведь её "позёр" ничуть не изменился — просто теперь Эмма смотрела на него совсем другими глазами. Смотрела с нездоровым сочувствием, представляя, как ему, бедному, должно быть, страшно качаться там... под потолком. Так высоко. Должно быть, для маленького, беспомощного, насквозь проржавевшего свечного канделябра это безумно большое расстояние!

— Великолепно, мисс Свон. Вот теперь мне нравится ваша работа. Без зазрения совести скажу: она написана так проникновенно, что у меня по спине пробежал холодок, — серьёзно добавил художник.

"А когда мы болтались на чёртовой люстре, холодок у Вас по спине не пробегал?!" — она определённо кое-что начинала понимать в стиле работы Альвинхена Рихтера. Он висел на балке вниз головой, аки летучая мышь; он качался на старой люстре, чтобы ощутить на себе все злосчастья какого-то подсвечника. "Хочешь нарисовать картину — почувствуй картину", да?

— Что ж, до свиданья, мисс Свон. О времени нашей следующей встречи Вас известят.

— Спасибо, мистер Рихтер... это было...

— Будоражаще? — предположил художник.

— Я хотела Вас убить.

— Отлично свели знакомство, не правда ли?

— Именно так...

* * *

Стоя возле маленького окошка, худощавый мужчина с растрёпанными чёрными волосами смотрел на удаляющийся по ветродуйному коридору силуэт девушки, спешащей на ужин. Он был мрачен. Пожалуй, здесь не стоит искать сравнений.

— Бесплатный сыр, увы, только в мышеловке, мисс...

___________________________________________________________

[1] Текст песни Katzenjammer — To the sea. Перевод:

Ветер врывается в открытые двери,

Или всё ещё борется с ветром, зовя на помощь.

Третье декабря только начинается. Ночь. Вьюга воет и скребётся в окна. Когда живёшь на чердачном этаже, мысль о том, что крышу может унести ветром, совсем не кажется глупой или дикой...

...в угловой комнатушке было достаточно холодно: две девушки, лежащие на низких деревянных кроватях, кутались каждая в два пледа, скручивая себе что-то наподобие кокона и всячески стараясь пресечь любые контакты с внешним миром. Судя по тому, как они тихо посапывают и как безмятежны их лица, обе служанки уже давно видят сны.

Но так ли это?..

Вот, в темноте раздаётся тихий шорох. Горничная, каштановые кудри которой почти полностью закрывают её круглое личико, приоткрыла глаза. "Кажется, Руби спит..." Ещё с минуту она пролежала, не шевелясь, а затем спустила на пол босые пятки, всё ещё беспокойно поглядывая на спящую подругу. "Только бы не разбудить Лукас, только бы не разбудить Лукас..."

Девушка на цыпочках заходила по комнате, ища одежду и собирая непослушные волосы в узел. Одевалась она, к слову, очень и очень тепло: служанка невесть откуда раздобыла мужские штаны с подштанниками (они были ей заметно велики, но вопрос решил кусок бечёвки), сапоги, шапку с помпоном. Присев на корточки, Белль пошарила под кроватью, вытащила оттуда сумку (это больше походит на мешок, но давайте поддержим мисс Френч в её стремлении научиться-таки шить) и открыла её. Что-то там пересчитав и удовлетворённо кивнув, она ещё раз обернулась на спящую подругу и тихонько вышла из комнаты, мягко притворив за собой дверь.

Да, на эту ночь у мисс Френч были серьёзные планы. Она чувствовала себя немного неуютно: раньше девушка никогда и ничего не скрывала от Руби, между ними не было никаких секретов и недомолвок. Но она не хочет, нет, не хочет!, вмешивать подругу в это тёмное дело, поэтому приходится врать, уходить из комнаты за полночь и тайком. Цель оправдывает средства, не так ли?

* * *

— Какого чёрта?! — резко села в кровати мисс Лукас. Забавно, но она совсем не выглядит только что неожиданно вырванной из объятий Морфея. Ошарашенно глядя на дверь, которая две с половиной минуты назад закрылась за подругой, Руби пребывала в полнейшем недоумении. В её планы входило всё что угодно, вплоть до поимки Реджиной в коридоре, но чтоб такое...

Спрыгнув с кровати, она босиком подкралась к двери, осторожно выглянув в коридор. Разумеется, подруги давно след простыл. "Но куда она могла уйти?" — спросила себя девушка. Ответов напрашивалось множество (у мисс Лукас с фантазией всё ну более, чем просто отлично), но самый страшный — Белль всё знает. "О боги, но откуда?.. Я была настолько осторожна, насколько это вообще возможно! Сколько раз это проходило незамеченным, и вот, нашей мисс Френч взбрело в голову что-то там заподозрить!" — не в упрёк Руби будет сказано, что она размышляла сейчас о своей лучшей подруге с некоторым раздражением. В её оправдание стоит заметить: кажется, девушка в эти минуты чувствовала что-то вроде ядрёной смеси из злости на себя и стыда перед Белль, которая, кажется, обо всём узнала и наверняка поняла всё не так! Совсем неправильно поняла! Как же сложно хранить секреты, тем более от тех, кто тебе очень близок...

"Секундочку... но зачем она тогда так тепло оделась? Да и... если бы она узнала, какой ей был бы смысл куда-то идти, да ещё и с сумкой?.. да ещё и ночью! Что-то неладное задумала малышка Френч!" — но что? Вдруг взгляд девушки случайно упал на настенные часы (их смело можно было назвать очень крепким "старичком": несмотря на давно утраченный внешний лоск, часы были точны, как первые петухи), и она подпрыгнула, как ужаленная. Босоногим вихрем заметалась она по комнате (кстати, у Руби удивительно беззвучная поступь: мягкая, как у волка), на ходу расчёсывая спутанные чёрные локоны. Достав из маленького ящичка в сундуке для одежды стеклянную колбочку с какой-то жидкостью, она слегка надушила ею волосы.

Так, в одной ночной рубашке и простоволосая, Руби, очень похожая сейчас на привидение, выскользнула в ночь.

* * *

Однозначно можно сказать, что к этой вылазке Белль была готова в разы лучше, нежели к предыдущей. Начать хотя бы с того, что она тепло оделась (это значительно облегчало передвижение по коридорам, пронизанным сквозняками). В её сумке лежали фляга с тёплой водой, краюшка хлеба (вряд ли кухня понесла от этой маленькой кражи такие уж огромные убытки), а также три свечи и нож.

До места назначения девушка добралась без каких-либо приключений, даже дорога наверх показалась ей сегодня немного короче, чем прошлой ночью. Вот ключ повернулся в замке, и служанка оказалась в огромной безмолвной библиотеке. Всё тот же подсвечник и засохшие розы на столе, всё то же большое окно, изукрашенное морозом, — всё точно так, как она помнила.

Чиркнула спичка, темноту разогнал свет огня. Мисс Френч, вооружившись подсвечником, прошла между двумя книжными шкафами, игравшими роль ворот в этом лабиринте.

Сегодня Белль не выглядела испуганной, запутавшейся, мечущейся. Не тянула она и на просто блуждающую в "поисках того, не знаю чего" вчерашнюю себя. "Ревизируя" книжные шкафы, девушка тщательно запоминала свой маршрут. С помощью маленького ножика, прихваченного с собой всё с той же кухни, она оставляла едва заметные метки на стенках книжных шкафов: то были чёрточки да круги, взаимное расположение которых указывало направление, обратное её движению. Используя этот нехитрый способ не запутаться в собственных следах, мисс Френч всерьёз озаботилась тем, чтобы из любого отдела библиотеки можно было вернуться к определённым узловым точкам.

Она не просматривала все книги подряд, не металась от стеллажа к стеллажу, как тот мартовский кот, нет. Девушка уже уяснила для себя, что имеет дело с чем-то куда более сложным и неподдатливым, чем изначально предполагала. "Вообще это правильно, что библиотека так хитро устроена, иначе это было неинтересно и даже подозрительно..." — думала Белль, спускаясь вниз по лестнице (стены, разумеется, заменяли высоченные книжные шкафы).

Сегодня горничная поставила перед собой другую цель: оценить реальные размеры хранилища, которое она собирается прошерстить. В прошлый раз её сопровождало ужасное чувство, будто пространство вокруг неё безгранично, будто оно растягивается, как резина, не давая ей нащупать хотя бы какое-то подобие бортов. Но так ли это на самом деле? Что если, не пугаясь, держа себя в руках, сохраняя осторожность и внимательность, обойти библиотеку, попытаться нащупать её "дно"? Не может же она быть безразмерной!

И "дно" нашлось. Судя по всему, тайная библиотека в реальности охватывала не только большую часть Южной башни: она занимала часть подсобок на четвёртом этаже и застенки официальной библиотеки — на третьем. Спускаясь, девушка миновала один достаточно "толстый" в разрезе пол (пришлось воспользоваться стремянкой, приставленной к краю квадратного люка, потому что другой лестницы с четвёртого на третий этаж хранилище не предполагало), что и указывало на преодоление одного из основных уровней дома (все знали, насколько массивные в замке стены и потолки).

Побродив по "нижнему уровню" чуть больше часа, мисс Френч окончательно уверилась, что это действительно "дно" — ниже тайник уже не простирается. Приложив ухо к стене между двумя шкафами, мисс Френч отчётливо расслышала мерный гул часового механизма. Эти часы ей часто приходилось видеть и слышать в читальном зале, когда Белль погружалась с головой в Шекспира, Жюля Верна и Гёте... Да, она определённо на третьем этаже. И, скорее всего, где-то здесь есть другой вход в тайную библиотеку — вряд ли маленькая неприметная дверка в Южной башне — единственный путь в книжную сокровищницу.

Ориентируясь на свои метки, девушка стала подниматься всё выше и выше. Шкафы были гигантскими, шкафы были высокими, шкафы были внушающими и подавляющими... но они не были бесконечными. Она находила всё новые и новые отделы. Порой, проникая в неожиданно маленькие комнатки ("Читальный зал для гномов, что ли?"), приходилось сгибаться в три погибели. Порой поток над её головой был настолько высок, что слабый свет свечи едва-едва достигал его. Белль не переставала поражаться всему этому книжному великолепию... представьте себе сладкоежку, попавшего на шоколадную фабрику. Здесь было как минимум в три раза больше книг, чем в официальной библиотеке замка!

"Крышка" у тайной библиотеки со временем тоже отыскалась. Тут, правда, можно было только предполагать, но, кажется, горничная находится под полом комнаты хозяина замка.

Вдруг сквозь потолок ей послышались чьи-то шаги. Чуть не свалившись с лестницы, мисс Френч выругала себя: не наступать на одни и те же грабли бесконечное, как репертуар книжной сокровищницы, число раз она ну просто не способна!

Нет, рисовать какие-то схемы или карты этого маленького мира было бесполезно, — она знала. Логика расположения различных секций не могла не поражать своей авангардностью. Как и их весьма замысловатые названия...

...вот, например, отдел "Общество мёртвых поэтов". Белль нашла здесь Байрона, Пушкина, Лермонтова... как забавно, однако. "Философия или всё ни о чём". Тоже интересный и внушительный отдел. Но на этом креативность не кончалась: секция научной литературы, например, именовалась "Изыскания атеистов", историческая — "Тысяча и одно похождение". Раздел церковной литературы — кратко и метко — "Как писать индульгенцию". Табличка в пристанище детективной литературы гласила: "Почему не стоит выходить на улицу ночью?". Мифы и легенды разных этносов — "Со всего мира по нитке".

"Восхитительно..."

Усталая, но довольная, Белль возвращается в комнату с большим окном. Гасит свечу, возвращает согретый огнём и теплом её рук подсвечник на стол. Отпивает из фляги, улыбается. Мягко притворив за собой дверь, отправляется спать: самое то для четырёх часов утра.

* * *

"День второй: подопытная мышь малюет дорожные знаки" — прокомментировал он про себя, посмеиваясь в кулак. Публика ему не нужна: сам пошутил — сам посмеялся, что уж там! Как же, право, весело наблюдать за её забавными изысканиями, — словами не передать. "А это куда интереснее, чем я думал, — отметил про себя мужчина; опираясь на трость, он шагал вверх по лестнице и размышлял: — насколько же далеко ты зайдёшь, птичка? Хотелось бы знать, хотелось бы знать..."

Южная башня — это бесконечные каменные ступени, ведущие тебя вверх и не дающие роздыху, это жуткий пронизывающий ветер, неустанно подгоняющий тебя в спину. Но ты давно уже свыкся со всем этим. Ты знаешь здесь каждую тень, каждую выщерблину на камне, каждую трещину на ступени. Всё это — твоё, и всё это — ты. Здесь ты безраздельный властитель и хозяин, и что тебе до тех жалких людишек: всё равно они ничего не смогут против тебя сделать. Никогда не смогут.

Недавно ты нашёл себе новую игрушку, и веселье обещает быть славным.

Мерзко похихикивая, мистер Голд открыл дверь в свои роскошные апартаменты и прошёл внутрь, на ходу снимая клетчатый пиджак. Почему же он выбрал именно Белль — маленькую, невинную, безобидную, казалось бы, девочку... оказавшуюся, однако, в разы решительнее, чем можно было подумать. Как же это увлекательно — наблюдать за людьми. Признаться, иногда она преподносят сюрпризы. Это как препарировать лягушку — нет-нет, да откроешь для себя что-то новое в изящных изгибах её толстой кишки.

Раздвинув лёгкие занавески, он выглянул в окно. Снегопад кончился, оставив за собой лишь кристальную, слепящую глаз белизну и голос ветра, подметающего крыши. Отсюда, свысока, мир всегда выглядит иначе, чем то доступно людям, обречённым копошиться в грязи. Отсюда видны звёзды — холодные и светлые, видно море — неспокойное, вечно о чём-то бурчащее, что тот сварливый старикан...

...как же это сладко — упиваться мыслями о собственном величии и власти. Сколько лет прошло, а ему никогда не надоедает! Как же приятно смотреть на мир свысока, надменно, гордо, безраздель...

На занесённой снегом, побелевшей черепице Северной башни мистер Голд разглядел чей-то тёмный силуэт.

Сидя на краю конусовидной крыши, он свесил ноги над морем и выглядел как заправский рыбак — только удочки и не хватает. Закинув руки за голову, он отречённо смотрел в глубины звёздной пропасти. Безлунная зимняя ночь внимательно разглядывала его, а он, не стесняясь, — её. Он наслаждался музыкой, слышной лишь ему одному и, машинально, наверное, покачивал правой ногой в такт ей.

Мистер Голд хмыкнул.

— Всё время забываю, что у меня в замке живёт привидение, — хохотнул он и отправился спать.

* * *

Тяжёлые шторы цвета жжёного кофе плотно задёрнуты, нервное пламя свечи беспорядком разбрасывает по стенам просторной комнаты вкрапления пляшущих теней. Пахнет парфюмом с терпкими и горькими на вкус нотками полевых трав: красный мак, белый клевер, тысячелистник, ноготки, мать-и-мачеха и, кажется, календула. Да, странные духи, да и духи ли это, — но от её тёмных волос всегда веяло оттенками некошеных полей. На столике возле кровати стоит бутылка полусладкого вина и тарелка с гроздью зелёного винограда и дольками запечённых яблок.

Изредка падкую тишину нарушал приглушённый стон. На широких просторах кровати камердинера состоялась схватка не на смерть, а на любовь. Тонкая льняная ночная рубашка оттенка перванш [1] (в такие минуты Виктора почему-то всегда тянуло на замысловатые наименования) была не лучшей крепостью и давно обрушилась перед ожесточением вражеских орудий. Их полем боя были смятые опаловые [2] простыни, в которых воюющие державы вскоре насмерть запутались. Поводом для войны служило безграничное стремление к власти над этом маленьким клочком мира, причиной — нешуточная страсть. Исход сражения должен был вот-вот решиться.

— Вик...

Ещё чуть-чуть, ещё пара тягучих секунд, овеянных горьким запахом трав и сладким — яблок, — и мисс Лукас пала. По облакотовому [3] полю битвы размелось сладкое ликование. Уткнувшись носом в мягкие, отливающие прюнелевым [4] волосы Руби, мистер Франкенштейн тихо улыбался. Пытаясь перевести дыхание, она полуприкрыла глаза, что-то нашептывая ему хриплым срывающимся голосом.

Девушка рывком поднялась с подушек и, откупорив бутылку, отпила прямо из горлышка.

— Как тебе вино, Руби?.. — с лёгкой улыбкой спрашивал мужчина, пристально следя за игрой света на её коже, за изменениями тонких теней, приютившихся на выступающих ключицах мисс Лукас.

— Оно необыкновенно хорошо... попробуй, — мягко улыбаясь, девушка протянула Виктору бутыль. Укутавшись в шелковистую простынку, она села спиной к стене и спросила: — и где ты только умудрился раздобыть да ещё и запечь яблоки?

— Это очень долгая и, несомненно, героическая история, скажу я тебе, — мистер Франкенштейн сел рядом с ней и поставил на колени Руби тарелку с фруктами.

— И я очень хочу её услышать, — засмеялась мисс Лукас, отщипывая от грозди крупную зелёную виноградину и кладя её в рот.

— Ну что ж, дело было так... — начал Виктор, медленно потягивая вино из бутылки. — На закате я, отважный лазутчик, добытчик и охотник, ловко пробрался в логово врага, на кухню. Миновав грозную стражу в устранив все хитрые ловушки, которые расставило предо мной это обманчиво-спокойное место, я сумел-таки принести тебе...

— Эти на редкость прекрасные яблоки? А резал ты их, я так понимаю, своими любимыми метательными ножами?

— Не совсем... — потупил взгляд камердинер.

— Или тем, которым позавчера препарировал гадюку? — обезоруживающе улыбнулась она, крутя в пальцах запечённый сладкий кусочек. Её тёмные глаза лукаво поблескивали, взгляд был самым испытующим.

— Возможно, — уклончиво ответил мужчина. — Руби, откуда у тебя этот порез на руке? — заметил он вдруг.

Горничная поднесла запястье к глазам и поцокала языком: ранка, забывшаяся как только она ступила на порог этой комнаты, резко дала о себе знать. Она была сегодня немного неаккуратна при чистке столовых приборов, следствием чего и являлся этот неприметный след. Виктор прошёл к ящику с медикаментами и вернулся с аптечкой.

— Руби-Руби, сколько раз я просил тебя вовремя обеззараживать подобное.

— Я забыла, Вик, — печально улыбнулась мисс Лукас.

Пока он занимался таким нехитрым делом, как обработка ранки, Руби, вороша его волосы, тихо вздыхала. Он был сосредоточен, аккуратен и нежен.

Вжавшись носом в его шею и обхватив руками широкую спину, она вдруг всхлипнула.

— Руб... — ласково провёл рукой по вьющимся волосам Франкенштейн.

— Знаю.

Прижав её к себе и устроившись подбородком на макушке служанки, мужчина закусил губу, пустыми глазами глядя в стену. Нет ничего странного в том, что иногда ночами, вот так, вновь и вновь накатывает на них нестерпимая, опустошающая тоска. Слёзы Лукас оставляли на его груди влажные следы, ногти — слабые царапинки на лопатках, но камердинер не шевелился.

— Чёрт тебя побери, проклятый Франкенштейн, мы же оба прекрасно понимаем... — просипела она с горьким смехом. — Мы обречены.

Он отпил ещё вина, протянул бутылку Руби. Жидкость цвета гиацинта неплохо затуманивала разум, в ней так хорошо получилось топить все эти мысли и чувства, всё равно не приносящие ничего, кроме страданий. Она залпом осушила её до дна, вытерла губы тыльной стороной ладони. Рука дрожала. Целуя её, мужчина горько усмехнулся:

— Увы, ты оказалась сильнее моего чувства самосохранения...

В комнате пахло горечью, безнадёгой и алкоголем. Вновь они упали на кровать, желая выплеснуть страх, боль, тупую ярость и бессилие. Вновь они пытались забыться, отдаться пьяной эйфории, оставить хотя бы ненадолго то, что выхода нет. Свечка замигала, комната медленно погружалась во мрак. Бискровые [5] подушки валялись на полу, тарелка с фруктами неловко спикировала туда же. Сумрак в комнате сгущался, запах духов смешался с запахом пота. Они давно уже в ловушке. Выхода нет.

— Эмма... — тихо прошептала Руби через дрожь. На глазах её блестели слёзы.

— Бедная глупая девочка, — задыхаясь, отвечал Виктор.

Она хотела что-то сказать, но воздуха не хватило. В комнате на чердачном этаже было тепло и вовсе не тихо. Возможно, временами они теряют осторожность, но молчать было выше всяких сил.

* * *

Сонная, уставшая, но безмерно довольная своей вполне удачной вылазкой, Белль вернулась в комнату. Она шла на цыпочках, она закрыла дверь так мягко и осторожно, что не услышала бы и кошка. Аккуратнейшими движениями рук девушка затолкала сумку под кровать. Она немного попила, начала раздеваться.

Как хорошо, что у неё всё получилось. Всё это не так уж безнадёжно, если разобраться: надо просто верить. Верить в то, что она сможет.

"Какое счастье, что я не разбудила Руби..." — зевая, подумала девушка, стягивая с себя штаны. "Постойте-ка..."

Не веря своим глазам, она подошла к кровати подруги. Резко сдёрнула одеяло...

...только подушка и несколько тряпок.

— Какого чёрта?! — не удержала язык мисс Френч. Руби не было. Судя по холодным, как лёд, простыням, давно уже не было.

______________________________________________________________________

[1] Перванш — бледно-голубой цвет с сиреневым оттенком.

[2] Опаловый — молочно-голубой цвет.

[3] Облакотовый — белый, цвет облака.

[4] Прюнелевый — оттенок чёрного, цвет чернослива или спелой тутовой ягоды.

[5] Бискровый — жёлтый, обивочный цвет.

Сонное и ленивое, утро медленно расползалось по хладной земле. Ветер вроде бы улёгся, снег тоже решил, что хорошего понемножку; чувствовалось, что немного потеплело. Небо обклеили бесформенные серые тучи. По промерзшей земле волочился туман. Пейзаж мягко сказать нежизнерадостный. С веранды, выходящей на противоположную морю сторону дома, открывался потрясающе скучный вид на восхитительно безжизненное горное плато. Живописные хребты и леса побледнели и сникли. Кругом было так тихо, будто всё живое просто взяло и сговорилось, ну, или, не на шутку переругавшись, устроило бойкот. Так иль иначе, даже море не издавало ни пресловутого "шелеста волн", ни высокопарного "шепота прибоя". Тишина.

"Вот так штука, — размышлял дворецкий, подпиравший спиной стену замка, — подумать только, день-то — день-то только почался, а ты уже стоишь перед до такой степени нелёгким выбором, что даже не знаешь, право, куда податься..." Тяжело вздыхая, он блуждал взглядом по однообразным фрагментам тусклого пейзажа, представшего пред мужчиной во всей своей скуке и блёклости. "Я даже не знаю, с чего мне начать!" — подавшись вперёд, он стал нервно вышагивать по веранде, почёсывая подбородок и то и дело делая крутые повороты на каблуках.

Хмуря угольно-чёрные брови, Джонс то и дело посматривал на круглый столик возле двери. На столике стояли две бутылки.

В первой — тёмный аквавит [1], старый, как предания Скандинавии, из которой он родом. Напиток сей в этом конце света можно смело назвать антикварным. Закрывая глаза, мужчина ощущал на языке привкус тмина и зверобоя, буквально слышал запах корицы, чувствовал анис. Вторая бутылка была наполнена элем, долгой выдержки элем, элем, насыщенный фруктовый эфир которого туманит людям разум уже многие века, да что там века, тысячелетия! Приникая губами к струнам этой алкогольной симфонии, невольно почувствуешь себя прямым наследником шумеров [2].

Да, мистер Джонс определённо стоял перед очень непростым выбором. Перед настолько непростым выбором, что вот уже пятнадцать минут всё ходил вокруг да около, не зная, какому из этих великолепных напитков отдать предпочтение. В самом деле!

Выбор осложняло ещё одно весьма не к стати подвернувшееся обстоятельство: под столом стояла третья бутыль, по случайности найденная в одном из подвальных помещений. За стеклянными стенками сосуда плескался крепкий тёмный карибский ром длительной выдержки.

Выбрать было просто невозможно. "Это же поэзия! Как день начнёшь, так он и протечёт. А что если сегодня боги (ну или дьявол, какая разница?) предначертали мне встать со зверобоем, а я по ошибке сольюсь с крепостью рома? История рома, кажется, началась в Индии. Может, и да, а может, и нет, у меня он, однако, прочно ассоциируется с Ямайкой и Тортугой [3]."

Предаваясь этим высоким размышлениям, дворецкий смотрел в небо, возможно, ожидая появления оттуда указующего перста. Перст не появлялся. Вместо этого в дверях, нарушая идиллию и отрывая Киллиана от таких непростых, тернистых размышлений, нарисовался какой-то ничтожный лакей и сообщил, что мистера Джонса уже ждут на завтраке. Хозяин просил поинтересоваться, всё ли в порядке с его слугой.

"Какой, однако, акцент... Может, плюнуть на них на всех?! Что б тебя чёрт, сукин ты сын, побрал вместе со всеми твоими завтраками!" — подумал мужчина, хрустя костяшками пальцев. Небрежным кивком он отослал лакея.

"Чёрт. А ведь ещё и успел наобещать мисс Свон конец осмотра третьего этажа. Вот же дёрнул Дьявол за язык! Кажется, единение с историей придётся несколько отложить..." — тяжело вздохнув, дворецкий убрал все три бутылки, поправил воротничок рубашки и отправился на завтрак.

* * *

— Ещё со вчерашнего дня покоя мне не даёт один вопрос. Почему мистер Рихтер не трапезничает вместе со всеми нами? — поинтересовалась Эмма, накручивая спагетти на вилку и пристально глядя на своих собеседников.

— Сдаётся мне, его чувство собственного величия просто не позволит уважаемому Альвинхену снисходить до нашего плебейского общества, — с неожиданной едкостью ответила Реджина.

— Да что Вы такое говорите? — изогнула бровь Эмма. "Судя по её лицу, сейчас кто-то бросится отстаивать честь своего учителя. А Реджина только того и ждёт — скучно же, в конце концов. Как же всё это прозаично и предсказуемо. Неужто ты поведёшься на эту провокацию?"

— Как-нибудь на досуге ненавязчиво спросите у своего учителя: он считает своей собственностью только этот замок или заодно и всех людишек, в нём копошащихся? — посоветовала Миллс, макая кусок печёной картошки в сырный соус.

"Они аки шампанское и водка — такое же ядрёное сочетание. Помнится, как-то мне вздумалось смешать всё это и ещё, кажется, яблочный ликёрчик. Более убийственные идеи в мою голову ещё не забредали..."

— Вам напрягает такая конкуренция, мисс Миллс?

"Лапочка, мы все прекрасно знаем, что ты аз красноречия, но, может, вы всё-таки дадите мне спокойно позавтракать? Ладно бы ещё вино полагалось, но Голд же не мог не зажать!"

Регина обворожительно улыбнулась и с громким хрустом разломила морковину, лежавшую на тарелке с овощами посередине стола. "Так, надо как-то это прекращать, а не то могут пострадать гражданские."

— Мисс Свон, Вы, кажется, просили меня продолжить осмотр третьего этажа? После завтрака можем встретиться на лестнице, часов в одиннадцать, — за столом воцарилась тишина, все лица развернулась к нему, перепалка прекратилась. Да, редко кто-то, у кого всё в порядке с чувством самосохранения, перебивает экономку. Немая пауза затянулась. — Или когда Вам будет удобно?

"Наверно, я смешаю аквавит с ромом и успею насла..."

— А давайте сразу после завтрака, мистер Джонс, — ответила девушка.

* * *

Девушка поджидала его уже на лестнице. И её явно распирало от энтузиазма, радости и чертовски отличного настроения. Дворецкому оставалось только молча завидовать. "Где мой эль?.." — хмурился он, почему-то чувствуя себя приведением, случайно забредшим на залитую светом дня лужайку. Волочащиеся по земле цепи и хриплый пронзительный голос были не то что не страшными — смешными.

В общем, то ли это Эмма была такая жизнерадостная, то ли утро — таким приторно ярким и солнечным, то ли ему просто хотелось выпить.

Вероятнее всего, последнее.

— Вы мрачны как ноябрьские сумерки, мистер Джонс, — заявила Эмма, критично осмотрев его с ног до головы.

"Проклятые художники. И что не слово у них — то сравнение, что не предложение — пое-э-зия"

— И молчаливы, что тот северный утёс. Странно, ведь Вам это так несвойственно...

— Что есть, то есть. Не с той ноги встал, знаете ли, мисс Свон, — даже не огрызнулся (как же хотелось!), а просто печально оповестил Киллиан, неспешно подходя к ней. — Вы же, я смотрю, напротив, веселы, как фермер подле горящего конопляного поля.

— Я ценю Ваш юмор, Джонс, — усмехнулась девушка, — даже когда он больше походит на брань не обнаружившего в последнем бочонке ни капли вожделенного пива пропойцы.

"Да чтоб тебя!!!"

— Пойдёмте, мисс, — улыбнулся мужчина сдержанно и спокойно, с напускным благодушием пропуская её вперёд. Взгляд упорно фокусировался на движении янтарно-медовых складок шёлка. И дело было не в том, что это платье безобразно шло догадливой Свон, вернее (давайте уж будем честны), не только: просто до чего же цветом оно напоминало льющийся хмель! А белокурые локоны легко можно вообразить себе поднимающейся к краю кружки пеной. До чего же прекрасно!

* * *

Кто бы мог подумать, но мисс Свон с её отвратительно жизнерадостным настроением совсем его не раздражала!

"Это настолько удивительно, что я бы не отказался за это выпить. А впрочем, я бы сейчас не отказался выпить за всё, что угодно!" На душе у Киллиана каким-то мистическим образом тоже вдруг стало капельку светлее. Ибо даже реплика Эммы про пропойцу и последний пустой бочонок, столь неожиданно попавшая в яблочко, явно была выдана без намерения посмеяться над незадачливым дворецким.

Она невзначай подшучивала над его хмуростью, улыбалась, смеялась, сыпала вопросами. Он постепенно втягивался в это лёгкое, светлое общение и даже вдруг подумал, что всё-таки не зря пошёл сегодня с ней. "Ром меня дождётся..." — и эта мысль стала последней о том, что не происходило с ним здесь и сейчас. Джонс с изумлением и недоверием вдруг почувствовал рядом с собой... тепло, что ли? Нет-нет-нет, это слишком заезженно и романтично звучит. Ох уж эти формулировки... "Попробуем по-другому" Сложно объяснить то, что он чувствовал. Рядом с ним сейчас шагал, перепрыгивая через две, а временами и через три ступеньки, настоящий живой человек.

* * *

— Да что же там?! — воскликнула после очередной неудачной попытки мисс Свон, проведя кончиками пальцев по бронзовой загнутой дверной ручке. Дверь сделана из мутного стекла. Сколько ни вглядывалась в него девушка как в этот, так и в прошлый раз, разобрать ничего путного не удалось. — Ох уж эта Ваша интрига, мистер Джонс.

— Мисс Свон, Вам самим не надоело стоять перед этой дверью? Давайте уже признаем, что Вы не можете додуматься до элементарных вещей, и войдём внутрь? — предложил дворецкий, приваливаясь плечом к стене.

"А она всё рыщет и рыщет скотчтерьером возле этой несносной двери. Свон, ну как можно было не догадаться?!"

Нет, всё-таки это более, чем просто забавно. Такое ощущение, будто она никогда не бывала в богатых домах, чьи помешанные на "модных тенденциях" и просто показушничестве хозяева разве что из штанов не выпрыгивают, чтобы нет-нет, да впихнуть нечто подобное в свои стены.

— Картинная галерея?

— Нет, мисс, живопись, к счастью, не настолько вездесуща, как Вам бы хотелось.

— Музей?

— Ещё хуже! Весь второй этаж завален этим антикварным барахлом, чего ж Вам не хватает?

— Ещё один банкетный...

— Ну где же Ваше хвалёное воображение и догадливость, Эмма? Предлагаю Вам просто признать своё пора...

— Ну уж нет! Ещё одна библиотека? Банкетный зал? Подсобка?!

— И зачем мне тащить Вас в подсобку? Я, конечно, не мастак производить хорошее впечатление, но Эмма!

Но она всё не сдавалась. Прелюбопытная черта в характере этой местами недогадливой юной леди: даже прекрасно осознавая своё очень вероятное поражение, она упёрто продолжает изображать из себя горного барана.

Девушка мило покраснела, поняв, что сказала что-то не то. И она уже открыла было рот, чтобы выдать нечто ещё более несуразное, когда Джонс с усмешкой отстранил её от двери и взялся за ручку.

— Прошу Вас не мешкать, войти надо как можно быстрее. Микроклимат, понимаете ли. Иначе Лерой от нас живого места не оставит.

Киллиан был вынужден подтолкнуть застывшую от изумления девушку, чтобы побыстрее закрыть дверь: вместе с ними в помещение ворвался порыв холодного сухого воздуха. Откуда-то из ниоткуда послышалось характерное недовольное бурчание, пророчащее кому-то скорое прощание с головой и не только. Больше всего пугало это "и не только" — потому что Ворчун — на диво изобретательная личность. И, кроме того: дотошливая, упорная, трудолюбивая, старательная, внимательная к мелочам, работящая и беспощадная к любому, кто как-то неправильно поглядит на дело его рук. А если этот любой, не дай Бог, ещё и испортит что-то...

* * *

В зимнем саду было тепло, влажно и зелено. Ноздри щекотал дурманящий запах нарциссов. Цвели ветреницы [4] — амарантовые [5], берилловые [6], блакитные [7]. Щеголяли бристольской голубизной [8] ирисы. Оранжерея занимала всё южное крыло третьего этажа, потолки на котором могли похвастаться четырьмя метрами высоты, а также несколько застеклённых веранд. На одной из последних в больших кадках, сплетаясь тонкими ветвями, росли три яблони.

— Вот это красота... — тихо выдохнула Эмма, в один миг позабыв обо всём на свете: и о том, что ударила-таки в грязь лицом перед дворецким, и о странном поведении мисс Миллс, не дающем ей покоя со вчерашнего дня, и о болезненном виде Белль, которую она сегодня, тем паче, вообще не видела. Всё это стало невероятно далеко и неважно.

Она удивлённо переводила взгляд с мясистых листьев агавы [9] (с приветом из Мексики, о которой мисс Свон, кажется, что-то читала прошлым летом) на крупные бруснично-зелёные цветки каланхоэ [10], чем-то очень напоминавшие колокольчики. В соседних горшках росли фикус и вермильоновые [11] цветы бегонии.

— Мистер Джонс, да это ведь жасмин! — воскликнула Эмма, подлетая к небольшой арке.

— Да, мисс Свон, — кивнул он, — тройчатые листья цвета драконьей зелени и цветы...

— ...кипенно-белые [12], — подсказала Эмма. — Они прекрасны!

Она вскинула голову, вдыхая манящий запах жасмина. Практически все цветы к утру закрылись, но менее прекрасны они от этого не стали.

Подле декоративной арки пространство взрывалось белым: цвели тенелюбивые цитрусовые, маня вглубь зимнего сада. Удивительно, но некоторые из них при этом ещё и плодоносили.

— Мистер Джонс, это лимон? — поинтересовалась Эмма, приближаясь к невысокому серому деревцу с пирамидальной кроной. Сильно загнутые лепестки снаружи отливали пурпуром.

— Именно он, мисс Свон. А вот, рядом, мандарины. Тот, что покрупнее — грейпфрут. Лайм. Бьюсь об заклад, Вы никогда не пробовали лайм.

— Зря бьётесь, — улыбнулась она, — однажды довелось.

— Он родом с полуострова Малакка [13], — добавил мужчина.

— Всеми цитрусовыми, насколько я знаю, мы обязаны Юго-Восточной Азии.

— Верно. Да здравствует международная торговля...

— ...колонизация, конкистадорство, рабство и грабёж?

— С приветом от Вашего очаровательного шёлкового платья, мисс. И какао, который Вы так страстно любите пить за завтраком. С корицей, кажется?

Она только покачала головой, признавая, что тема слишком неоднозначна.

В северной, менее всего освещённой части оранжереи глаз радовали так же плотные сине-зелёные розетки эхеверии [14] с её розово-желтыми цветоносами, оранжевые цветы алоэ, полосатые листья пилеи [15]. Здесь нашлось место даже небольшому папоротнику.

— Прошу любить и жаловать, адиантум [16]. А вот это, рядом, маранта пестролистая [17]. Забавно, согласитесь? Такой милый домашний горшочек...

Девушка согласно засмеялась, присаживаясь рядом с этим забавным растением на корточки и протягивая пальцы к большим округлым листьям, как вдруг Киллиан тихо шикнул на неё, схватил за руку и поднял на ноги. Эмма от удивления прикрыла рот рукой (чтобы не вскрикнуть): из недр зимнего сада к ним выползало Нечто. Всё в земле, в комьях грязи, с листьями в спутанных волосах и всё заросшее этими самыми волосами, густыми и чёрными, оно недовольно поглядывало на гостей. Через плечо у Нечто была перекинута тяжёлая железная лопата, от вида которой мороз пробегал по коже.

— Привет, Ворчун! — очень громко, и радостно, и приветливо воскликнул дворецкий.

"О Господи! Точно. Где-то я эти брови... вернее, бровь (она была одна, большая и неимоверно пушистая) уже видела..."

Низкий человечек что-то невнятно пробурчал.

— Знакомьтесь, Эмма, это Лерой. Всё, что Вы видите вокруг себя — плод огромных страданий и ещё более огромного таланта этого замечательного человека.

Чудик улыбнулся, перекинул лопату на другое плечо.

— Мы живём в очень суровой зоне со слишком жёстким для многих здешних растений климатом. Лерой каким-то магическим образом держит под контролем влажность и температуру воздуха, чуть ли не лично удобряет все свои детища, чистит прозрачные потолки, стены и окна от снега, в общем, чего только не делает! Я не думаю, что есть на свете человек, который так же хорошо разбирается во всей этой ботанике и так её любит, как наш Лерой.

Чумазый человечек сиял от счастья. Он приподнял мятую шляпу перед дамой, буркнул что-то вроде "приятного Вам дня" и исчез в зелёных зарослях так же внезапно, как и появился.

* * *

Они уходили всё глубже в зелёные дебри зимнего сада. С высокого потолка свисали плющи и вьюны, воздух был удивительно свежий, как в осеннем лесу. Кругом всё зеленело и цвело. Растения были везде: в горшках, кадках, клумбах... неуклюжая тропинка, всё больше сужаясь, вывела их к декоративному прудику, в котором плавали две черепашки и красный карп. Рядом стояла деревянная скамейка.

— Как считаете, это ближе к лавальеру [18] или лани [19]? — поинтересовался мистер Джонс.

— Хм... я бы сказала, что она слишком светла для лани. Так что лавальер будет в самый раз, — улыбнулась Эмма, садясь на скамейку и извлекая из складок платья небольшой блокнотик и карандаш. Немного прикусив последний (вредная привычка, должно быть; но до чего же мило она выглядела), девушка принялась рисовать. Рядом тянули ветви к солнцу три юных кофейных деревца.

* * *

Как же увлечённо она рисовала! То улыбаясь, то прикусывая губу, такая умиротворённая и чертовски спокойная. Между ними продолжалась ненавязчивая беседа о яблонях, о лилиях и гвоздиках, об астрах, гортензиях и георгинах, о вишне и мандаринах. Иногда они меняли место рисования и даже вернулись к жасминной плети, которая так впечатлила мисс Свон.

Её серо-зелёные глаза были полуприкрыты, тени от ресниц падали на щеки. Брови слегка хмурились, тонкие губы изогнулись в улыбке. Светлая прядь упала на лоб. Эмма пару раз пыталась сдуть её и выглядела при этом крайне забавно.

С ней было безумно приятно и легко подолгу говорить. Смотреть на неё. Он давно забыл о том, что в этом мире вообще существует спиртное.

— А не хотите ли прогуляться в самое любимое моё место? — предложил он девушке, когда на бумаге уже не осталось места для белых цветов, от запаха которых у Киллиана Джонса голова давно шла кругом. — Лерой бережёт его, как зеницу ока.

— А почему бы и нет? — Эмма стряхнула с платья пыль и проследовала за дворецким.

На этот раз забраться им пришлось в самую дальнюю часть Южного крыла. Здесь, за стеклянной перегородкой, жили самые капризные цветы — орхидеи и розы. Войдя в маленькую тепличку, Эмма ахнула.

Какие же разные здесь были розы!

Маленькие аккуратные кустарничновые насыщенного крапового цвета [20].

Белые с нежно-розовыми каёмками — такие миниатюрные и изящные.

Лилейные плети, взбиравшиеся к самому потолку.

Здесь были даже редкие, старинные английские розы — крупные, охристые и бело-желтые. Рыжие флорибунды [21], тоже компактными кустами. Бордовые розы, чёрные розы, которые мисс Свон видела впервые в жизни (а наслышана о них была давно и, по её словам, не совсем верила).

— Как же... Боже, Джонс, как же я счастлива, что приехала сюда!

Как искренне прозвучало это признание. Вдыхая запах цветов, она тепло улыбалась.

Орхидеи оказались ещё прекраснее. Капризные, нежные, требующие к себе, наверно, чуть ли не в полтора раза больше внимания, чем ко всему остальному цветнику, они с лихвой оплачивали этот труд своей неописуемой красотой.

Росли орхидеи в специальных подвесных корзинах из древесной коры. Его спутница не слишком хорошо разбиралась в их видах, поэтому довольный Киллиан в очередной раз решил, что настал его звёздный час.

— Зигопеталум [22] — самый неприхотливый из всех, но, согласитесь, по красоте остальным ничуть не уступает. Просто полюбуйтесь на эти лепестки цвета бордосского вина [23], на эти крапинки... Мои любимые цветы, знаете ли. Вы не смотрите на меня так, мисс Свон, — засмеялся он, — я человек с тончайшей душевной организацией, между прочим! А вот розовая Ванда. Теплолюбивая до жути, тропический гость в наших варварских краях, можно сказать.

— Да, соглашусь. Я никогда не видела настолько красивых орхидей, Киллиан.

Как же приятно прозвучало его имя, произнесённое Эммой.

— Мисс Беаллара, — представил он следующую пышную орхидею.

— Этот розовый цвет иногда называют гаити [24], — задумчиво изрекла девушка.

— Это же вроде голубой?..

— Разные трактовки, знаете ли, — улыбнулась она. — А это?..

— Лелия. Великолепный аромат, не правда ли?

— Чарующий.

Цветы лелии имели яркий пурпурно-малиновый цвет, который не мог не привлечь к себе внимания. В блокноте мисс Свон медленно возникали несколько букетов. "Как же красиво она всё-таки рисует..."

— Эмма, а Вы давно увлекаетесь живописью?

— Мне было восемь, — лицо внезапно омрачилось. Видимо, с этим возрастом её связывали не самые приятные воспоминания.

— Извините, если я...

— Тогда умерла моя мать. Так и не увидев ни одной моей работы.

Эмма продолжала сосредоточенно рисовать. На этот раз её вниманием завладела большая орхидея цвета светлой морской волны.

— Это аганизия. Апогей капризности, по словам Ворчуна... Ох и намучился он с этой "принцессой".

* * *

Их разговор плавно перешёл на недавний урок у мистера Рихтера. По словам Эммы, это было невероятно захватывающе и местами даже забавно. Когда она уже дошла до подробностей, в саду очень не к стати возник какой-то холёный лакей и официальным тоном заявил, что в помощи Джонса нуждаются на конюшне. Мысленно мужчина ругался всеми чертями: что эти идиоты там такого натворили, что не могут справиться без него?! Лакея он прогнал, но проблема от этого никуда не делась.

— Мне очень жаль, мисс Свон, что я вынужден Вас покинуть.

— Ничего страшного, мистер Джонс. Я полагаю, мне тоже пора. Большое спасибо Вам за столь приятно проведённое время.

"А Вам действительно понравилось?"

Мило улыбнувшись на прощанье, она удалилась по направлению к лестнице. "Я счастлива." Глянув ей вслед, дворецкий неожиданно со всей силы и ярости саданул сжатым кулаком по стене. "Если бы ты только знала..."

* * *

На разбор полётов в конюшне ушло полчаса. Мало того, что некоторые не обременённые мозгами молодые люди совсем не туда ссыпали овёс (резко подорожавший за последние месяцы, между прочим!), так они ещё и умудрились неправильно распределить сено между стойлами. Ну действительно, почему бы не насыпать жеребёнку норму взрослого коня, а про старого серого мерина вообще забыть?

Дворецкий уже выходил на свежий воздух с твёрдым намерением отчитать всех этих обормотов перед ужином, когда увидел медленно идущего к конюшне Дэниэла. Мужчина остолбенел. Второй раз за день Киллиану дико захотелось по чему-нибудь садануть, желательно с ноги. "Как же давно это случилось..."

Он резко свернул с тропинки, обходя конюха за добрый километр.

Спину Дэниэл держал неестественно ровно, на шуточки остальных конюхов никак не реагировал. Да и замечал ли он их вообще?..

Захотелось выпить.

* * *

Веранда. Тот же мерзкий туман, тот же мутный пейзаж, от которого Джонса сегодня уже тошнило. Его тошнило от всего, и не только сегодня. Но к чему вспоминать вспоминать об этом?

Мешая ром с коньяком и разбавляя всё это дело виски, он, глядя куда-то в пустоту, пил. Постепенно ему делалось всё равно, вообще всё равно, чего мужчина и хотел добиться. Глупые, ненужные мысли медленно расплылись в липком тумане, желудок обуяло блаженное тепло. Почему бы и не напиться до чёртиков? Можно будет больше ничем не мучиться.

Мысли льются сквозь пальцы и исчезают далеко внизу.

Постепенно он забывался.

Неожиданно (хотя, скорее ожидаемо) на веранде возник мистер улыбающийся Голд.

— Всё пьёте, и пьёте, и пьёте, мистер Джонс, так недолго и печень посадить.

— Да пошёл ты, ублюдок! — Киллиан, пьяный, вскочил и со злостью швырнул в него первой попавшейся под руку пустой бутылкой. Стекло с громким и жалобным звоном разбилось о стену, возле которой секундой раньше стоял хозяин замка. Мужчина гладенько ухмыльнулся.

— Я даже представить себе не могу, что ты чувствуешь. А она хороша, правда? Каково это, ощущать себя совершенно беспомощным, а, Джонс? Ты всё равно ничего не сможешь сделать, и ты это знаешь.

Киллиан порывался ударить его в зубы, расквасить нос, стереть мерзкую жабью гримасу с этого ненавистного лица...

...но не смог.

Мистер Голд смеялся.

___________________________________________________________________________________

[1] Аквавит — скандинавский алкогольный напиток, настоянный на специях и травах, крепостью от 38 до 50 градусов.

[2] Эль — вид пива, изначально производимый без использования хмеля. Есть мнение, что пиво открыли шумеры примерно 3000 лет до н. э.

[3] Тортуга (сейчас — Тортю) — скалистый остров в Карибском море. В XVII веке остров являлся крупным центром пиратства.

[4] Ветреница (Анемона) — род многолетних травянистых растений семейства Лютиковые.

[5] Амарантовый — красно-розовый оттенок, близкий к пурпурному и фиолетовому.

[6] Берилловый — светло-голубой цвет с лёгким зелёным оттенком.

[7] Блакитный — сине-голубой цвет.

[8] Бристольский голубой — ярко-голубой цвет.

[9] Агава — многолетнее бесстебельное суккулентное растение семейства Спаржевые.

[10] Каланхоэ — род суккулентных растений семейства Толстянковые.

[11] Вермильоновый — ярко-алый с оранжевым отливом, цвет румянца.

[12] Кипенно-белый — белоснежный, цвет кипеня — белой пены, образующейся при кипении воды.

[13] Малакка (Малайский полуостров) — крупный полуостров в Юго-Восточной Азии. Является южной оконечностью полуострова Индокитай.

[14] Эхеверия — род суккулентных растений семейства Толстянковые. Это многолетние травянистые растения с сочными листьями, образующими плотную прикорневую розетку, или невысокие суккулентные кустарнички.

[15] Пилея — однолетние или многолетние растения с декоративными листьями, семейства Крапивные.

[16] Адиантум — род папоротников.

[17] Маранта — род тропических растений с ярко окрашенными листьями.

[18] Лавальер — желтоватый светло-коричневый цвет.

[19] Лань — желтовато-коричневый цвет, от названия животного.

[20] Краповый — ярко-красный цвет.

[21] Флорибунда — сорт роз.

[22] Зигопеталум, Ванда, Беаллара, Лелия — сорта орхидей.

[23] Цвет бордосского вина — красно-фиолетовый.

[24] Гаити — или розовый, или ярко-синий цвет.

По парковым дорожкам бродил туман. Бродил он неспешно, лениво, вдумчиво. То он немножко расступался, то заволакивал всё вокруг до такого состояния, что не видно было не то что ни зги, — своих рук не видно было. Ночка минула холодная, утром же резко потеплело — теперь под ногами чавкала грязь вперемешку с талым снегом. Кругом тишина...

...но не спокойствие. С громким "Ой!" кто-то столкнулся нос к носу прямо посреди главной аллеи.

— Добрый день, мисс Свон. Смотрю, Вы тоже любите послеобеденные прогулки? — заметил кареглазый мужчина, как только смог понять, кто перед ним.

— Мистер Голд? Простите!

— И Вы простите! Тут не видно вообще ничего. Право же, я смог опознать Вас только по шляпке, мисс.

Она засмеялась.

— Ох уж этот туман...

— И не говорите. Жаль, что погода оставляет желать лучшего и Вы не можете видеть этот парк во всей его обычной красе.

— Что поделать, зима, — пожала плечами девушка.

— Это неимоверно печально — каждый год наблюдать за тем, как вянут и чахнут мои прекрасные цветы, — с грустью в голосе поделился хозяин.

Его печаль была столь неподдельной и возвышенной, что Эмма даже не знала, каким образом лучше выразить свои соболезнования. Обычно хозяева больших поместий более склонны грустить из-за дыр в бюджете, гулящих служанок или буйствующих конюхов.

— Скажите, а почему мистер Рихтер живёт в Вашем замке, а не где-нибудь поближе к людям и потенциальной публике? Его картины восхитительны, но почему они так мало известны? — перевела тему она.

— Хороший вопрос, мисс Свон, — засмеялся хозяин замка, — это долгая история...

— ...И я буду рада её выслушать, — улыбнулась девушка.

"А Вы настойчивы, мисс. Как бы это не вышло кое-кому боком... что ж, Вы хотите историю? Будет Вам история!" — право же, мистер Голд всегда так любил сказки...

— Он жил здесь всегда, — начал он на высокой и задумчивой ноте. Как красиво прозвучали эти слова — "Он жил здесь всегда" — как мелодично и проникновенно они прозвучали. Это было похоже на начало красивой северной легенды. Он любил легенды, особенно норвежские. В его библиотеке этому была посвящена целая книжная полка. — По словам мистера Рихтера, он очень любит этот дом, эдакий далёкий от суетного мира прекрасный, живописный уголок, где он может свободно Творить.

Как хорошо, что мистер Рихтер сам — никогда и никому — не будет вот так разбазаривать историю своей жизни. Какое приятное чувство вольности это даёт сейчас красноречивому рассказчику.

— Никто ему здесь не мешает и не отвлекает от работы. Альвинхен, как это сейчас входит в моду говорить, интроверт до мозга костей. И, скажу Вам по секрету, невероятно эгоцентричный интроверт. На мнение окружающих ему всегда было плевать со своей высокой башни, пишет он исключительно для себя. Вы — первый человек, перешедший ветродуйный коридор за последние пять, а может, и все десять лет, — сказал мистер Голд с долей иронии, как бы предлагая одновременно посмеяться и проникнуться выпавшей на долю девушки честью.

— Неужели в самом деле? А уборка, а провизия? — в голосе Эммы явно слышалось изумление.

— Всё сам, мисс Свон. Любую паутинку, пылинку, каждую завалящую вещицу, проще говоря, всё барахло, заполоняющее Северную Башню, он считает своей собственностью и никому не позволяет к этому прикасаться.

— Удивительно...

— "Кораблекрушение" — единственная его картина, которую увидел свет, да и то, только потому, что Альвинхену в то время были жизненно необходимы деньги.

— А на каких правах он живёт в Вашем замке? — спросила девушка. — Вы родственники?

Медленно идя вперёд по прямой аллее, не видя вокруг ничего, кроме бледной пелены тумана, лиц друг друга они тоже не видели. Эмма была внимательным и весьма пытливым слушателем. Последний вопрос был великолепно скользким и дальновидным (к счастью, задавая его, она руководствовалась всего лишь навсего любопытством, а не каким-либо другими соображениями, более опасными и практичными), однако Голда он не смутил.

— Как и я, в замке мистер Рихтер имеет куда больше прав, чем вся остальная прислуга, — в голосе мужчины невольно проскользнула тень тщеславия, самоуверенности и бахвальства. Да, здесь он хозяин, и он никому не даст об этом забывать. — Но его не волнуют такие прозаичные вещи, как управление поместьем. Живёт себе в Северной Башне, никого туда не пуская, и живёт, ко всему безразличный, как скумбрия.

"Какое забавное сравнение, — посмеивался Голд про себя, вглядываясь в туманную пелену, стелющуюся у его ног. Где-то вдали виднелись расплывчатые очертания двух высоких башен. — Да, сравнения мне, определённо, всегда удавались..."

— Так вы родственники, или нет? И как тогда вышло...

— ...что у Замка два владельца? — улыбнулся он краешками губ. Хорошо, что она не видит в тумане лица хозяина. Эта игра была более, чем просто увлекательна, и нельзя было, чтобы она заподозрила что-то не то, разглядев эту улыбку. — Мы не родственники, если уж на то пошло. Но мы большие друзья. Интересная, на самом деле, история... Вы послушаете?

— Эта погода располагает, мистер Голд, — засмеялась она, — ничто не в силах отвлечь меня от Вашего рассказа. Ой!

— Ей-богу, мисс Свон, смотрите под ноги, — сказал мужчина, вовремя подхватывая её под локоть.

— Весьма благодарна, мистер Голд.

— Я в те времена был ещё безусым юнцом, поместьем управляла моя престарелая мать. Я могу бесконечно долго перечислять достоинства этой женщины: отменный вкус, например, утончённость, любовь к искусству — она играла на пяти музыкальных инструментах и превосходно пела. Дама благородная, щедрая и с неимоверно добрым сердцем. Так случилось, что родители и брат Альвинхена умерли во время пожара, мальчик остался без гроша в кармане, один во всём мире, — он позволил себе трагичную паузу. — Миссис Голд приютила его здесь, в Замке-над-Обрывом. Мы очень скоро сдружились, моя мать полюбила его, как собственного сына. Мы стали сводными братьями. В этих стенах и открылся его дар к рисованию.

— И немудрено. Необыкновенно живописные места.

Он улыбнулся. Мисс Свон была так увлечена его рассказом, что её пришлось поддерживать ещё целых два раза. Когда у тебя есть трость, удостовериться в том, что земля в том месте, на которое ты собираешься наступить, ровна, гораздо проще.

— Перед смертью матушка даже включила Альвинхена в завещание: он стал полноправным владельцем Северной Башни, в которой живёт и по сей день. Правда, распорядиться ею с юридической точки зрения без моего согласия он не может, но ему того и не надо.

* * *

"Вот оно как, оказывается, было... думаю, не стоит расспрашивать об этом мистера Рихтера — не самая приятная тема для разговора," — думала девушка,блуждая взглядом в плотном тумане. Вот он слегка расступился, потом ещё... Ого, а они сейчас достаточно далеко от Замка! Странно, шли вроде бы по прямой дорожке, а оказались в стороне, прямо противоположной своему изначальному направлению. "Как же плохо я ориентируюсь на местности..."

— Как поживает Ваш отец? — услышала она голос слева от себя.

— Отец?.. — слегка растерялась девушка. По правде говоря, это была не самая приятная тема для разговора. С другой стороны, мистер Голд не сразу нашёл слова для рассказа о знакомстве с мистером Рихтером и своей покойной матери — выходит, он имеет права на ответную откровенность с её стороны. — По правде говоря, дела его сейчас идут не лучшим образом, — осторожно сказала Эмма.

— А что случилось? Насколько я знаю, дело Вашего отца весьма прибыльно...

— До некоторых пор так и было, — ответила девушка, едва сдержав излишне эмоциональный вздох, рвавшийся приправить эту фразу, — однако в последние два года торговля идёт не самым лучшим образом. Это началось позапрошлой зимой, когда на корабль отца, гружёный шелком и кофе, напали пираты.

— Это же какие деньги... — поднял брови он, — я сочувствую, мисс Свон.

— Ещё пара неудач, разрыв с давним партнёром — и вот, — печально закончила девушка. Присутствие мистера Голда удивительным образом развязывало ей язык: рядом с вежливым и внимательным хозяином Замка невольно ощущаешь себя услышанным. В воздухе повисла смесь из вновь нахлынувшего тумана и сочувствия. Казалось, они не шли, а плыли, как два корабля, разрезая белые волны.

— Но как это могло столь сильно повредить состоянию ваших капиталов? — удивлялся мужчина. — Мистер Свон очень любил рассказывать мне о своих четырёх тысячах в банке и о богатом родовом поместье чуть ли не четырнадцатого века...

— Почти вся упомянутая Вами сумма ушла в уплату долгов и, боюсь, схожая участь может грозить и нашему старому дому, — иногда у неё складывалось впечатление, что с того сомнительного четырнадцатого века родовое поместье Свонов никто и не ремонтировал.

"Неловко... чувствую себя словно оголённой: как будто я нахлебницей сюда приехала!" — опомнилась Эмма. Черт, она ведь собиралась всеми возможными способами избегать темы денег и бизнеса своего отца! Как она умудрилась выболтать всё это в считанные минуты? Теперь хозяину не составит никакого труда догадаться, что на учёбу у мистера Рихтера девушка возлагает очень большие тайные надежды.

В своих мечтах она продавала собственные картины и жила этим, давала уроки живописи. Сейчас это было последним, что могло спасти Эмму от участи быть выданной замуж по расчёту (рано или поздно бесконечно проливаемые на дорогие сюртуки "приценивающимся" господам вина и соусы перестанут действовать) и дать ей свободу.

Повисла тишина.

"Я нелепейшая из дур!"

— А как здоровье Вашей матери, Эмма?

"Видимо, Вы давно не общались с моей семьёй, мистер Голд, лет эдак десять, иначе бы знали..." — не без досады подумала девушка. Поразительно, но за последние десять минут это была уже вторая реплика, выбившая землю у неё из-под ног.

— Боюсь, Ваш вопрос немного запоздал, — спокойно ответила мисс Свон.

— Ради Бога, простите!.. — дошло до мистера Голда. — Он не говорил мне... когда я спрашивал, как поживает его уважаемая жена, ответ всегда был один: она чувствует себя прекрасно.

— А ответ и не мог быть другим: он снова женился по прошествии сорока дней.

Искреннее смятение хозяина замка не могло не тронуть девушку. "Неужели ему действительно были так небезразличны дела моей семьи?"

— Я сочувствую... я знал Мэри-Маргарет, и она была прекраснейшей из женщин. У Вас её глаза, Эмма.

По её щеке скатилась слеза.

* * *

Он упивался своей ролью. Как это приятно — осознавать, что ты чертовски хороший актёр, — просто словами не передать! Его милая спутница тихо рыдала. Как это трогательно, мило и печально — рыдала на его заботливо предоставленном плече. Рыдала, несомненно, впервые за долгие, очень долгие годы, потому что раньше такого любезного плеча рядом не находилось.

Голд наслаждался моментом, с удовольствием понимая, что эту игру он уже выиграл.

* * *

— Ну-ну, что Вы...

— Извините, мистер Голд, я...

— Я всё понимаю. Ничего страшного. Ваша мачеха, она...

— Сьюзан. Её зовут Сьюзан.

Эмма вытерла с глаз слёзы и выпрямилась. Девушка на минуту поддалась обуявшим её чувствам — и вот результат: она уже плачется в воротник хозяину. Как неловко, должно быть, он себя чувствовал; какое счастье, что в тумане не видно его лица — Эмме было бы слишком стыдно взглянуть ему в глаза.

— Отношения у нас со Сьюзан весьма прохладные, — сказала она, чтобы заполнить тишину. Удивительное дело эта тишина — выжидающая и полная сочувствия — из тебя так и тянет потоки слов; лишь бы не молчать. — Вы только не подумайте, что я питаю к ней неприязнь наподобии Золушкиной, — она усмехнулась, — вовсе нет. Сьюзан всё время старается вывести меня в свет, подыскать выгодную партию. Хлопочет о хорошем образовании. И она очень любит отца...

"...Вот только меня она не любит" — сказано не было — а слышно было.

* * *

Некоторое время пришлось идти в тишине. Мисс Свон тихо хлюпала носом (это можно списать на обычную простуду, не к чему драматизировать слишком уж сильно), а он размышлял. Его расчёты оправдали себя целиком и полностью: ничто из сказанного Эммой не стало для мистера Голда новостью, и он был вполне доволен своей осведомлённостью.

Оставалось ещё кое-что важное.

* * *

Он остановился.

— Мисс Свон, простите, что задел столь болезненную для Вас тему. Позвольте мне её перевести.

Она молчала.

— Я не мастер их переводить, но я всё же попробую. Как прошёл Ваш урок с мистером Рихтером?

"Да, весьма удобная тема для разговора, — мысленно похвалила Эмма, которая тоже была бы очень рада смене предмета обсуждения, — не в первый раз за утро меня об этом спрашивают, и всё равно есть, что вспомнить"

— Это было довольно впечатляюще.

— Он тот ещё чудак, согласитесь? — засмеялся Голд.

— Пожалуй, что да, но он...

— Гений.

— Именно так, — кивнула девушка. — О лучшем учителе я и мечтать не могла. А он учил кого-нибудь до меня? — как забавно, что она почувствовала лёгкий укол ревности: так было лет десять назад — тогда ещё девочка узнала, что её учитель танцев, оказывается, занимается не только с ней. "Но как так?!" — топала она ножками, капризно глядя на мать.

— Нет. Он всегда говорил, что не хочет брать учеников, потому что ему жалко детей.

— Ну... я не ребёнок, — усмехнулась Эмма, — и мне слишком нравится живопись.

— Завидую людям, которые умеют рисовать, — покачал головой мужчина.

— Вы никогда не пытались? — изумилась она.

— Пытался. И, поверьте, очень рад, что никто этого не увидел!

— Вы весьма самокритичны.

— Порой самокритика лучше любой другой критики, особенно если ты разбираешься в том, на что дерзнул посягнуть.

— ...Другими словами, Вы слишком доскональна изучили искусство, чтобы взяться за создание чего-то своего? — вскинула бровь Эмма.

— Верно, мисс Свон. Боюсь, я не выполню своих ожиданий, ведь в моём мозгу каждую секунду то, что я попытаюсь малевать, будет сравниваться с "Джокондой" и фресками Сикстинской капеллы. Но я ничуть не сожалею об этом, поверьте.

— Наверно, мне повезло, что кисть попала в мои руки раньше, чем некоторые исторические труды.

— Вам несказанно повезло, — согласился мужчина. — Вы предпочитаете акварель или масло?

— Не найдусь с ответом, — сказала девушка после полуминутной паузы. — Пастель, графит, гуашь... Я как сорока — меня привлекает всё блестящее.

— Ох, мисс Свон, — улыбнулся он своей иронично, — Вы ещё не знаете, что такое быть настоящей сорокой. Вы когда-нибудь что-нибудь коллекционировали?

— Нет, если честно, — покачала головой девушка, — или банки с жуками считаются?

— О!.. — всплеснул руками мужчина.

— Да, я ознакомилась с частью Ваших коллекций, — засмеялась Эмма, — и они впечатляют. Никогда не видела такого скопления антиквариата в одном здании: столичный Музей Искусств — и тот уступает Вашему замку.

— И это Вы ещё не всё видели, — не без гордости заявил Голд, подкинув трость в воздухе.

— Позвольте ещё один внеурочный комплимент Вашей библиотеке, — добавила мисс Свон, широко улыбаясь. — И книгам, оставленным на подоконнике.

— О, это... да, Вы писали, что любите детективы. И я подумал, что, увлекаясь Агатой Кристи и Конан Дойлом, юной леди не следует забывать, что у истоков этого неординарного жанра...

— Эдгар Аллан По, "Убийство на улице Морг". Вы меня недооцениваете, мистер Голд, — улыбнулась девушка, кокетливо поправляя шляпку. Такой привычный легкий жест. И что, что сейчас он не может произвести должного эффекта из-за плохой видимости?

— Вам доводилось читать Коллинза? — поинтересовался он.

— "Лунный камень" — да. И я была впечатлена... Сказать, что я обожаю детективы, — ничего не сказать, — мечтательно изрекла мисс Свон. — Не помню ни одного раза, чтобы я заглядывала в конец книги.

— Удавалось ли Вам когда-нибудь прийти к разгадке тайны до этого самого конца? — голос мистера Голда был то ли серьёзным, то ли шутливым.

— Не сказать, чтоб слишком часто. Увы и ах, Агата всегда на шаг впереди.

— И в этом вся прелесть.

— Согласна. Каждый раз чувствуешь себя облапошенной. Помню, как я радовалась, когда "распутала" — хотя это слишком громко сказано, я просто пыталась логически размышлять, — "Восточный экспресс".

— Пожалуй, одна из самых сильных её книг.

— Это безумно увлекательно. Даже не знаю, с чем сравнить для красивого словца.

— Я бы сравнил эти эмоции с напряжённой охотой.

— Конец книги как конец погони?

— Верно. В детективах же, по сути, точно так же ведётся охота...

— Вот только охотник не один. И роли, когда начинается расследование, становятся исключительно двоякими. У Вас большие охотничьи угодья, мистер Голд?

— На много миль вокруг — ни одного человеческого поселения. Всё это, если подумать, можно записать в мои охотничьи владения.

— Впечатляет.

— Не то слово.

* * *

— Я слышала, Вы хорошо фехтуете, мистер Голд, — с интересом посмотрела на него девушка.

— Возможно, мне стоит быть скромнее...

"Это был сарказм"

— Интересно Вы живёте. А я даже и не знаю, что ещё могу о себе рассказать...

— Разве у Вас нет больше никаких увлечений, мисс?

— Ну... — она замялась. — Наверно, это выглядит смешно, но иногда я пишу стихи.

— Я бы на Вашем месте так не считал. Поэзия — прекрасное занятие для женщины дворянского происхождения, — заверил он.

— Но это редко... — смутилась Эмма. — Зато дневниковые записи я веду постоянно.

* * *

Их послеобеденная встреча в парке была совершенно случайна (Эмме не помешает так думать). Когда диалог подошёл к своему логическому завершению, люди разошлись, из вежливости, чтобы не надоедать друг другу.

Возле красиво подрезанного, но сейчас, увы, голого и совсем непривлекательного на вид куста шиповника всколыхнулся туман, хрустнула ветка, и парк снова погрузился в тишину.

Чем дальше в зиму — тем раньше темнеет. В комнате мисс Свон холодно и пусто: возможно, она ещё на ужине или решила где-то прогуляться; кто-то из прислуги открыл окно, чтобы проветрить помещение. На прикроватной тумбочке лежит толстый блокнот.

Вот, ветер, ворвавшись в комнату, раскрыл его где-то на середине.

«Пятнадцатое октября. Сегодня я побывала на осенней ярмарке. День был солнечный и ясный, народу на площади — что селёдки в бочке, и все разряжены в пух и прах. Играла бойкая музыка, прилавки были изукрашены разноцветными лентами. Боюсь, узнай кто, что я туда ходила, — запрут до конца дней. К счастью, до меня никому нет дела.

Мне просто необходим дверной замок…"

Ветер задумчиво перелистнул несколько страниц.

"Семнадцатое октября. Я даже не знаю, с чего начать Чтоб вас всех чёрт побрал вместе с этим домом Как я нена Сегодня в доме праздник — День Рождения отца. Мне остаётся только удивляться: мы на грани банкротства, но мистер Свон явно решил отпраздновать на широкую ногу. Поскрипывают заваленные столы, хрипит и надрывается духовой оркестр, стульев не хватает. Вычурные дамочки и не менее вычурные господа танцуют и смеются. Сьюзан и отец танцуют и смеются.

Сижу тут, в своей комнате, как дура, зарёванная и жалкая..."

За окном сгущалась тьма, читать стало практически невозможно. Чиркнула спичка — страницы дневника залил мягкий свет свечного огонька.

"Двадцатое октября. Это был день, ха-ха, очередного моего грандиозного провала.

Вот так прошёл мой день!"

Шорох страниц.

«Нет, я всё понимаю. У них есть все основания для того, чтобы меня ненавидеть, и даже больше. Уму непостижимо, как у меня получается всё испортить всякий раз, когда меня выводят в приличное общество! Сьюзан очень старается подыскать мне выгодную партию, но мы живём в маленьком провинциальном городке: девушек на выданье отнюдь не мало, а женихи рано или поздно закончатся.

Я много думала с тех пор. И о том, что мне предстоит, и о том, что она пережила. Временами меня посещают мысли о том, что я была бы счастлива, будь я незаконно рожденной — это бы значило, что ей всё же довелось кого-то любить.»

За дверью послышался чей-то весёлый голос. Хозяйка комнаты возвращалась сюда. Свеча мгновенно погасла, блокнот закрылся.

Дверная ручка повернулась. Окно с грохотом захлопнулось — сквозняк.

* * *

— Какой длинный день, — отметила девушка, скидывая туфли. Увидь кто, как небрежно она это делает и как далеко летит несчастная обувка, -скривил бы губы в жеманной гримасе и заявил, что леди себя так не ведут. К счастью, Эмма была здесь одна. Она повесила шляпу и палантин на крючок, дёрнула за колокольчик — через пять минут в комнату спустилась Белль с тем, чтобы помочь мисс Свон высвободиться из шнуровки и корсета. Они разожгли огонь в камине, после чего горничная, пожелав Эмме спокойной ночи, отправилась к себе.

Мисс Свон села на ковёр возле камина и, глядя на медленно занимающиеся огнём угли, задумчиво поворошила их кочергой. В комнате стало теплее. На лице и на ладонях чувствовался приятный жар. Она взяла с тумбочки записную книжку и, вооружившись пером с чернильницей начала писать (вернее, не так: сначала она случайно поставила большую кляксу, а потом уже приступила к изложению).

«Третье декабря, вечер. День был насыщенный, даже не знаю, с чего начать…»

Задумчиво пожевав кончик пера, Эмма продолжила:

«Утром дворецкий показывал мне зимний сад. Прекраснейшее место, никогда ещё не видела подобной красоты! Столько зарисовок… А мистер Джонс куда более интересный и приятный собеседник, чем мне казалось.»

Она улыбнулась: как же опрометчиво бывает первое мнение о людях. Мокнув перо в чернильнице, Эмма начала новый абзац:

«После обеда я встретила в парке мистера Голда, узнав из его уст кое-что интересное о своём новом учителе. Это помогло мне ответить на некоторые вопросы: что забыл столь одарённый художник в холодной, безлюдной северной глуши? Всё же, я до сих пор поражаюсь, как все эти люди здесь уживаются, практически полностью отрезанные от внешнего мира. Например, Реджина, которая, кажется, ненавидит в этом замке всё, что движется. Или Руби и Белль. Вторая сегодня в разговоре со мной попутно (и неосознанно, кажется) предавалась мечтаниям о том, как бы ей хотелось попутешествовать по миру, "да хотя бы по Англии и Ирландии!" Так отчего же ей не уехать отсюда? Впрочем, задать столь бестактный вопрос я ей не могу.

День был длинный, и я очень устала. К вечеру со мной даже случилась весьма забавная шутка: стоя после ужина (достаточно позднего) на балконе и рисуя, я не смогла разглядеть внизу подъездную дорогу, хотя туман уже схлынул. Вспомнив, что она вообще-то была выложена из достаточно ярких желтых камней, я поняла, что мне определённо пора идти спать.»

* * *

Глубокая ночь. Погасший камин. Остывший воздух. Золотистые волосы на подушке. Мирное дыхание.

Мягкий ковёр в коридоре при всей своей роскошности и красоте имел ещё одно важное достоинство: он делал шаги неслышными. В замочной скважине двери под номером 37 повернулся ключ.

Крадучись, неурочный гость обошёл кровать мисс Свон и склонился над спокойным лицом девушки, наверно, желая убедиться, что та действительно спит.

Безымянный любитель очень странных мест для ночных прогулок (таких, как комната незамужней девушки) присел на корточки возле большого сундука. С этим замком он тоже расправился без малейших проблем и, подняв крышку, зашарил внутри.

Наконец, кто-то извлёк из недр сундука что-то увесистое и прямоугольное, похожее на книгу. Бесшумно проскользнув под шторы (он сделал это так быстро и ловко, что щёлочка образовалась не дольше, чем на секунду), уселся на подоконник. Озарённый холодным светом молодой луны, предмет в руках гостя принял явные очертания: теперь можно было без сомнений заключить, что это толстая связка писем.

"Гость" развязал её и стал перебирать конверты, читая о диагонали. Едва просмотрев, он откладывал одно письмо за другим: кажется, искал этот midnight walker что-то вполне конкретное.

Очередной конверт оказался значительно плотнее, чем его предшественники.

«Милая Эмма, — гласило извлечённое письмо, — я знаю, что ты очень по мне скучаешь. Поверь, я тоже. Вчера я купила в книжной лавке (она тут такая большая и красивая, что просто дух захватывает! она гораздо больше, чем наша домашняя библиотека) кое-что, что, я уверена, придётся тебе по душе...»

Большие округлые буквы были старательно вдавлены чьей-то рукой в лист почтовой бумаги. Мэри-Маргарет писала очень подробно, с теплом и любовью, писала так, будто рассказывала своей маленькой дочери сказку на ночь. Скользя взглядом по страницам, он видел, что миссис Свон явно понимала: у одинокой Эммы, оставшейся, должно быть, дома с отцом, не было других развлечений и радостей, кроме писем матери.

Из рассказа Мэри-Маргарет следовало, что она на тот момент по какому-то делу (о котором дочери либо не сообщалось, либо было сообщено заранее) находилась в столице. Подробно описывались улицы, набережная, маленькое приключение с улетевшей шляпкой («Ветер выл, что наш дворовый пёс на луну, помнишь, как мы не могли уснуть, гадая, что же это за чудовище издаёт такие страшные звуки?») и переменчивое настроение Мэри-Маргарет. Словом, длинное письмо наверняка очень порадовало девочку.

Последняя страница:

«Знаешь, Эмма, я очень хорошо понимаю тебя: когда моя мама (твоя бабушка) куда-то уезжала (а её поездки иногда затягивались на месяцы), я тоже всегда грустила. В такие дни лучше всего читать: попроси няню приготовить тебе какао и найди в библиотеке книгу "Дети капитана Гранта", ты ни за что не пожалеешь, обещаю. И тогда время пролетит быстро и незаметно, как стриж. Ты помнишь, как носятся стрижи над обрывом у реки?

P.S. Попроси няню положить тебе в какао щепотку корицы. Попробуй, уверена, тебе очень понравится!»

Портрет действительно оказался приложен. Ну как портрет — пожелтевший от времени лист бумаги, на котором мягким карандашом была нарисована молодая женщина со скромным, кротким взглядом и чистыми, нежными чертами лица: да, она действительно была даже не хороша собой, а по-настоящему красива — это было что-то неуловимое, бесподобно переданное неизвестным художником, прозрачная мягкость, свежесть и тепло. Большие глаза, должно быть, имели светлый оттенок голубого или серого; короткие волосы, в насмешку всякой моде, были распущены и вились, как у барашка.

Как и Эмма, Ребекка была блондинкой. Определённая схожесть имелась, но точно не в выражении лица: даже спящая, мисс Свон слегка хмурилась. И, наверно, не в характере.

Кто-то хорошо потрудился над этим портретом — он получился таким живым, будто Ребекка Бланшар, давно уже умершая, осталась жить на этом клочке бумаги.

На её правом плече имелось кое-что интересное. Увидеть это, не зная, что именно ищешь, вряд ли представлялось возможным. Тени на складках атласного платья женщины складывались в два на первый взгляд незаметных символа: "А.Р."

Пол и потолок каким-то уму непостижимым образом поменялись местами. Стена справа выгнулась, как панцирь черепахи, стена слева расплывалась. Пространство вокруг напоминало художество крепко пришибленного авангардиста.

Перед ним скакал умильный маленький зелёный зверёк с острыми ушками, чёрными глазками и пушистым хвостом. Он улыбался во все зубы (кажется, у зверька был протез — слишком уж их было там много) и напевал что-то на вроде "Губит людей не пиво — губит людей вода!"

Да, Джонс был мертвецки пьян.

Допетляв до ведра с талой водой, дворецкий трясущимися руками поднял его над головой, каким-то чудом удержав равновесие и не уронив, и вылил на себя.

— Твою, ..., мать!!! — заорал Киллиан, роняя ведро себе на ногу.

Нет, это, конечно, безусловно, неоспоримо, была крайне дельная идея — в реальность его ввернуло так резко, будто кто-то рывком вытащил за шкирку из-под воды — сейчас мужчина так же хватал ртом воздух и бешено вертел глазами, прыгая с ноги на ногу и судорожно пытаясь понять, где он и что он.

У этого прекрасного метода был всего один минус: пьяный, Киллиан забыл о том, что немного одет. И немного обут. Ныне мистер Джонс представлял из себя стекающую водой, облепленную тяжёлым мокрым фраком конструкцию в хлюпающих носами ботильонах. И с температурой воздуха тоже вышел ма-аленький такой промах: в открытое настежь окно пробрался холодный воздух и безжалостно набросился на жертву утреннего пьянства.

Рассыпаясь в проклятиях, Джонс начал судорожно переодеваться. Одна особо подлая пуговица не желала расстёгиваться на протяжении целых трёх минут. Это были три мучительные минуты. Так же особое "наслаждение" доставил процесс расшнуровывания мокрых ботильонов.

Болтаясь по комнате, как в бочке сельдь, он имел несчастье мельком взглянуть на циферблат часов. Оказалось, что полдень минул без малого пятнадцать минут назад. "А чтоб его!.." Кажется, на обед кому-то придётся опоздать.

* * *

Из-за двери обедней доносился тихий звон столового серебра, звуки голосов, а так же умопомрачительный запах картофеля и мяса, заставивший Киллиана слегка прибавить шагу. На ходу поправляя лоцканы наспех отрытого в комоде синего фрака и расправляя упрямый высокий воротник, мистер Джонс не был особо озабочен терзаниями совести. "Пунктуальность всегда была моей сильной стороной," — подумал мужчина, входя в комнату и одаряя всех присутствующих широкой улыбкой.

По лицу этого человека сложно было сказать, что десятью минутами ранее он стоял посреди своей комнаты с головы до ног мокрый и злой, как чёрт; ещё сложнее — что полчаса назад он был матросски пьян.

— А Вы легки на помине, мистер Джонс, — заметил камердинер, подняв глаза от тарелки с супом-пюре.

— Мы с мистером Франкенштейном как раз заключали пари, — добавил хозяин.

— И на предмет чего же, позвольте полюбопытствовать? — изобразил удивление Джонс. Он с независимым видом отодвинул стул и окинул глубокомысленным взглядом сервированный стол.

— Я полагал, что Вы вообще не почтите нас своим присутствием в этот ясный день. И Вашими стараниями проиграл мистеру Голду целую порцию крабов. Погодите, или не успел проиграть? — ухватился Виктор за тонкий нюанс в поисках спасения.

— М-м, у нас на обед крабы? — заинтересовался дворецкий.

— Боюсь, наше рукопожатие уже было скреплено и разбито, когда уважаемый мистер Джонс возник на пороге столовой, — отрезал себе кусочек масла Голд.

— Может, Вы хоть притворитесь, что сожалеете о содеянном? — возмутился мистер Франкенштейн, буравя взглядом опущенную голову Киллиана, не проявляющего интерес ни к чему в этой комнате, кроме своего супа. "Не просто супа, а супа-пюре!" — да, это была очень важная деталь.

— Мне очень жаль, — спешно заверил Джонс. — Суп-пюре с сыром и томатами... Кто-нибудь, напомните мне сложить миссис Лукас хвалебную оду четверостишьях эдак в семи.

— Миссис Лукас? — переспросила Эмма. Видимо, девушка подумала о служанке по имени Руби и не поняла, к чему тут миссис.

— Вдова Лукас, бабушка одной из горничных, — наша кухарка уже много лет.

— Мм, тогда понятно.

— Она прелестно готовит, не правда ли?

— Соглашусь, — кивнула Эмма.

Виктор тем временем проводил перевооружение. Когда в его руках оказалась ложка для спагетти, камердинер перевёл тему:

— Мисс Свон, Вы когда-нибудь встречали лесного кота?

"Великолепный вопрос для девушки дворянского происхождения! Браво, Вик!"

— Ну-у, у нас во дворе некогда обитал кот Пушок.

— О нет-нет, лесные котяры куда крупнее и опаснее. К слову, их здесь немерено. С виду они дымчатые, полосатые, и хвосты у них толстые, как сардельки.

— Нащ Пушок сам был похож на сардельку. И бед от него было превеликое множество: потери понесли все курятники в радиусе двух миль.

Усмехнулись все, кроме Регины, находившей подобный юмор низкосортным, и Джонса, целиком и полностью увлечённого спагетти.

— Я бы не сказал, что дикий кот — самое интересное, что можно повстречать на территории поместья, — глубокомысленно изрёк мистер Голд, тоже не желавший оставаться в стороне от столь интересной беседы.

— На пути сюда я, кажется, слышала волчий вой.

— Не без этого, не без этого. Это Вам ещё повезло не наткнуться на высокогорных быков.

— Звучит внушительно, — хмыкнула Эмма.

— А так же лисы, куницы, норки, благородные олени... — кажется, мистер Франкенштейн по совместительству работал энциклопедическим словарём на пол ставки.

— Я смотрю, фауна здесь отнюдь не так скудна, как может показаться.

— Больше всего Вам понравятся нетопыри, — ехидно заверил дворецкий. "Если она, конечно, знает, что они из себя представляют."

Девушка прыснула, явно оценив шутку. Джонс, разглядывая её открытое смеющееся лицо, живо вспомнил, почему с утра готов был глотать хоть мольорт, и отвёл глаза, нахмурившись.

— Вы сегодня и сами напоминаете разбуженного в период зимней спячки нетопыря, мистер Джонс, — разумеется, хозяин никогда не позволит себе воздержаться от неуместного комментария!

— Не с той ноги встали?

— Исключительно не с той, мисс Миллс.

Лицо Киллиана исполнилось привычной невозмутимости, а взгляд устремился к тарелке с крабами. "Более привлекательное зрелище, чем ваши зубоскалящие физиономии".

— А вы часто выезжаете на охоту? — обратилась мисс Свон к мужчинам, и Киллиан был ей весьма признателен за мгновенную "разрядку".

— Где-то раз в две недели, обычно, — ответил камердинер, — но с наступлением зимы дело несколько затрудняется. Сугробы у нас по временам бывают так высоки, что лошади буквально топнут в снегу.

Эмма задумчиво посмотрела чуть вправо и вверх, как будто мысленно рисовала себе подобную картину. "Должно быть, у неё получилось бы стоящее полотно", — подумал Джонс, протыкая вилкой сочное крабовое мясо. Он старался сосредоточиться на еде, но получалось плохо.

— Это грандиозное зрелище, если хотите знать моё мнение, — добавил мистер Голд. — Однажды мы завалили бурого медведя. Зверя свирепее представить очень трудно.

— Орангутан, — предложила девушка, улыбнувшись.

Её улыбка мгновенно отразилась на губах мистера Голда:

— Я смотрю, Вы прочитали "Убийство на улице Морг"?

— Да, и я ничуть не жалею о содеянном, — улыбнулась мисс Свон.

Дворецкий во внеочередной раз нашёл эту улыбку преступно обворожительной. На кой же чёрт он сюда сунулся?! Прожить без этого обеда можно было запросто, так зачем же махать красной тряпкой перед быком? В сидящей напротив девушке он сейчас находил то самое яркое пятно перед глазами взбешённого зверя.

Происходящее было чертовски неправильным. Такая, как мисс Свон, просто не должна была попасть сюда. Не должна была сидеть за этим столом, мило улыбаться и смеяться его шуткам. Молодая, способная, очаровательная, чёрт возьми, она не должна была оказаться в этих стенах.

"Экая нелепица: а я, чёрт побери, ещё не до конца пропил свою душонку," — издал мысленный смешок Джонс. Он смотрел на Эмму, и взгляд его в какой-то момент исполнился лютой ненависти: "Так просто не должно было случиться!"

Как раз в этот миг она случайно подняла глаза и чуть не выронила серебряную вилку от изумления и испуга. Должно быть, в ту секунду исполненное ярости лицо Киллиана Джонса действительно выглядело ужасающим.

Дворецкий был готов провалиться сквозь землю. "Что она могла подумать?!"

Но Эмма просто молча опустила взгляд на тарелку. Ещё вчера она бы сделала надменное и безразличное лицо. Кажется, концепция поменялась. Увы, ненадолго. "По-моему, я её обидел..." — мужчина забористо ругался, теребя тушку краба. Нож, скребущий по фарфоровой тарелке, издавал отвратительные звуки, режущие слух, но даже они могли показаться упоительными.

Следующий взгляд, который поймал на себе Киллиан, принадлежал многоуважаемому и всеми обожаемому хозяину Замка-на-Обрыве, да продлятся годы его, да просветлеет небо над челом его! Карие с золотым проблеском глаза издевательски посмеивались. Они прямо-таки хохотали — того и гляди, слёзы выступят. "Развлекаешься, сволочь?" — "Откровенно развлекаюсь!"

У дворецкого зачесалась лодыжка двинуть этому господину каблуком под столом аккурат по больному колену. Но это была бы выходка обиженного вспыльчивого мальчишки — не Киллиана. Последний же лишь очень нехорошо улыбнулся человеку, которого ненавидел больше всех живых существ на этом жалком свете. Мысленно мужчина рисовал себе вожделенный образ бутыли с чем-нибудь настолько крепким и ядрёным, что весь этот бред отправится прямиком к Дьяволу на очень долгий сорк.

— Жаль, что сегодня в меню не предусмотрено белого вина, — невзначай бросил мистер Голд, копающийся в салате из морепродуктов. "Ход ваших мыслей слишком предсказуем, Джонс" — было написано на его лучащемся от кошачьего спокойствия лице.

"Оба мы прекрасно знаем, что ни на что другое, кроме как топить свою ненависть в алкоголе, Вы решительно не способны", — прочитал Киллиан на его изогнутых губах. С годами он освоил этот навык в совершенстве.

— Да, оно отлично пошло бы под рыбу, — не могла не согласиться экономка. — Хотя, вполне возможно, что запас в наших кладовых с недавнего времени несколько поиссяк...

"Браво! Вы прекрасная команда: жаба и змея", — мрачно ответил про себя Киллиан. Мисс Миллс в изящности подхода к ударам несколькими дюймами ниже солнечного сплетения могла дать фору даже Голду.

В этом прекрасном замке, оплоте человеколюбия и мира, мистер Джонс безраздельно заведовал винными погребами и в том, пожалуй, состояло его единственное небольшое счастье. Не так давно Реджина застукала его на складе с несколькими бутылями белого в обнимку, о чём теперь со свойственным ей презрением вспоминала при каждом удобном случае. "Боюсь, мисс, Вы ничем не лучше, потому что то, за чем заставал Вас я, даже как-то за столом вспоминать не хочется."

— Как по мне, так яблочный компот куда приятнее, — пожала плечами Эмма. — От него, по крайней мере, ни у кого ещё в голову не кровь не ударяла.

И вновь ненавязчивость, и вновь намёки! Всё в лучших традициях светской беседы. "Свон, я не хотел, чёрт побери! И если ты полагаешь, что я только и делаю, что пью..." — то она вообще-то правильно полагает. Вот кто его дёрнул так по-идиотски одним неверным взглядом внести свою лепту в творящийся абсурд? Как теперь объясниться с вполне симпатичной ему девушкой, которая вдобавок скинула всё на якобы нетрезвость? Да он трезв, как трескучий мороз!

Ситуация всё более усугублялась.

— К слову, возможно, Вас, мисс Свон, заинтересует тот факт, что охотимся мы не только с ружьями, — вдруг подал голос Виктор.

"Я всегда знал, что Франк — самый вменяемый человек в этом доме!"

— То есть? — взяла и поддержала разговор девушка. Сказать, что мистеру Джонсу стало теплее от того, что она предпочла очередную нейтральную тему его изящно завуалированной травле, — равно что промолчать.

— Мы с мистером Голдом немного владеем арбалетами, — решил похвастаться словоохотливый камердинер.

— Вы большой любитель преуменьшить, мистер Франкенштейн, — тут же хохотнул Киллиан. — Однажды этот... крайне умный человек прострелил грушу в сантиметре от моей головы, — пояснил он для дамы.

— Да Вы сами, игнорируя просьбы и мольбы, подошли к моей импровизированной мишени, Джонс! — возмутился ответчик.

— Мне просто-напросто было жалко бедный плод, сок которого по итогу ещё излился мне на жабо. Это же сущее расточительство. Лучше бы белок стреляли.

Мистер Голд, едва заметно кривя краешек губы, молча занимался салатом. Кажется, ему перемена направления ветра пришлась не по вкусу. Мисс Свон улыбалась. Может, она всё же не в обиде на Джонса? Он почему-то очень надеялся на это. Так не хотелось повторно запятнать свою репутацию в её глазах... Киллиан судорожно подыскивал нужное изречение, которое могло бы окончательно разрядить обстановку, когда в дело вмешалась Реджина. "Да что ж вам на месте-то не сидится?"

— Лично я не вижу поводов для радости в том, что кто-то находит приятным развлечением истребление живых существ.

— Скажите это множеству Ваших ни в чём не повинных подчинённых — вот они посмеются, — ответил дворецкий.

Он и сам не уважал пристрастие отдельных личностей к откровенному браконьерству, полагая его жестоким, глупым и не приносящим никакой пользы занятием, но сегодня не желал быть солидарен с мисс Миллс ни в чём. Думать о том, что он ох как лицемерит, Джонсу не хотелось. Да и к чему это, если он давно уже вынужден заниматься этим по пять раз на дню?

Эмма скрыла улыбку за кружевной салфеточкой. Франкенштейн даже этого делать не стал. Должно быть, шутка удалась. Возможно, мисс Свон находит приглядным именно его красноречие? Тогда он будет красноречив, до потери сознания красноречив.

— И ладно бы мы так нуждались в мясе, — продолжала проповедь Реджина.

Ответственной за провизию в замке была именно мисс Миллс, и, к её чести, с этим проблем ещё никогда не возникало.

— Охота издревна и поныне является одним из самых популярных занятий у любого человеческого сообщества, — "блеснул эрудицией" Киллиан, готовый сейчас распинаться на какую угодно тему, лишь бы только ловить на себе задумчивый взгляд второй представительницы женского пола.

— Очередное доказательство того, что люди — существа, начисто лишённые всякого здравого смысла, — фыркнула экономка.

Виктор и Эмма синхронно пригубили чашки с компотом. Народ желал хлеба и зрелищ — народ получал их сполна.

— Вы, случаем, не относите себя к их числу? — невинно поинтересовался Джонс.

— Биологические признаки беспощадны, к сожалению.

"Родись Вы вороной или куницей — мир лишился бы множества проблем".

— Кто знает, может, одним прекрасным утром Вы обнаружите у себя удлинённые парные клыки или чешую... — самоотверженно попробовал утешить её мистер Джонс.

— Кто знает, может, одним прекрасным утром Вы обнаружите у себя хоть одно выполненное хозяйственное поручение? — внёс свою лепту мистер Голд. "С каких это пор Вы утратили интерес к кальмарам в своём салате, хотел бы я знать?"

"Перенести торшеры из 15-той гостевой комнаты в 20-тую, вычистить от пыли все бра на первом этаже, подготовить к ревизии винные погреба..." — Джонс так и видел, как мистер Голд мысленно перечисляет всё, о чём забыл распорядиться дворецкий сегодня утром.

— Боюсь, климат у нас не дотягивает до таких параметров начала дня, — покачал головой Киллиан.

— Искренне сожалею.

Сколь удивительный шарм придают слову "искренне" губы этого человека! В мире есть свет и тьма, есть огонь и лёд, есть тори и виги, есть те, кому летом при езде в карете всегда жарко, и те, кому всегда холодно... ещё есть мистер Голд и искренность.

Мистер Джонс, закончив со вторым, перешёл к компоту. За окном столовой стоял поистине прекрасный зимний день, но мужчина почему-то заметил это только сейчас. Шёл снег, улёгся ветер, с улицы пахло морозом. Отличная погода, чёрт возьми! Пожалуй, хлебнёт чего покрепче он как-нибудь в следующий раз. Джонс исподлобья поглядывал на Виктора, который случайно сболтнул, что собирается после обеда пойти проведать своего гнедого на конюшне. Кажется, у Киллиана только что родилась прекрасная идея насчёт того, как разнообразить ему этот поход. Свежевыпавший снег должен быть липким...

"Чуть не забыл!"

— Мисс Свон, — обратился он к девушке, — Ваш учитель просил передать, что ждёт Вас через полчаса в Северной башне.

Эмма вмиг просияла. Озарив всех присутствующих радостной улыбкой, она пожелала хорошего дня и вспорхнула из-за стола. Лёгкий шорох складок пышного платья цвета жжёного кофе, мимолётное касание ручки двери — и она исчезла.

* * *

Лица четырёх людей за столом разительно изменились.