Преступный человек (гет)

Условия Министерства оказываются просты. Под АЭС находится почти две тысячи преданных Сивилле человек. Единственная, кого те готовы выслушать, не кидаясь при этом банками с керосином, Аканэ. В случае её отказа Министерство грозится взорвать электростанцию и похоронить под глубоким слоем грунта неверных новой власти людей, а сам город — под парами радиоактивного облака. В случае же согласия — полного и добровольного — обещают вернуть горожанам дома и работу, а также возобновить деятельность Бюро Общественной Безопасности.

На размышления Министерство даёт четыре дня. Не по доброте душевной — слишком щедро, для шантажа и споров хватило бы и суток, вероятно, проблемы внутри самого вновь собранного правления. Не сработались, не договорились или кого-то ждут, но позволить себе не обращать внимания на спрятавшихся под землёй инспекторов и исполнителей больше не могут.

Вариантов масса, но ни один из них не кажется Цунэмори хоть сколько-нибудь убедительным, ей никак не перестать чувствовать себя пойманной в ловушку мышью, и от этого она теряет остатки концентрации. Иллюзия контроля исчезает, поводок выскальзывает из рук, и так удачно использованная профессором метафора теперь кажется смешной: она не пёс, не цепной и не домашний, она не та, кто держит в руках цепь. Она — зазевавшийся прохожий, что теперь не бежит, заметив сорвавшихся с привязи собак. Стоит посреди дороги, словно прилипнув к земле, хочет дёрнуться с места и не может, срывается, наконец, когда челюсти клацают уже подле одежды, но пространство вокруг, как в страшном сне, заливает густым сиропом. Руки и ноги тяжелеют, она вязнет в асфальте, словно в трясине, и падает нестерпимо медленно.

— Они готовы пожертвовать жизнями двух тысяч человек, но будут рады этого не делать, и хотят сотрудничать с нами, но могут и обойтись, — подытоживает Мика. — Вам не кажется это странным?

Аканэ выдёргивает из инспирированного собственным воображением кошмара. Она моргает, избавляясь от сизой дымки перед глазами, и пытается незаметно смахнуть с плеч ощущение вязкого, словно желатин, тумана. Незаметно не выходит — Когами вопросительно приподнимает брови, и ей остаётся только отрицательно мотнуть головой в молчаливой просьбе ни о чём не спрашивать. Тот в ответ пожимает плечами, еле-еле, и отворачивается прежде, чем их бессловесный диалог становится очевидным для окружающих.

Гиноза же скользит взглядом по запертой двери и в ответ на вопрос Мики утомлённо качает головой.

— Нам не предоставили выбора. Министерство знает, что Аканэ не оставит горожан на верную смерть. Это не торг, это ультиматум.

— Тогда вдруг они блефуют? — предполагает Шимоцуки и взглядом ищет поддержки. — Если Министерство уверено в том, что Цунэмори согласится на сотрудничество, то взрывать электростанцию не планирует в принципе — они не станут жертвовать городом, это глупо.

— Хочешь проверить? — тонко улыбается Когами. — В случае нашего согласия они получают Аканэ и ещё две тысячи человек электората. В случае нашего отказа, по сути, ничего не теряют, потому как большинство уже на их стороне, а несколько десятков бунтующих полицейских положения дел не изменят.

— Хорошо, если с нами, но и без — тоже неплохо, — тихо хмыкает Яёй.

— Верно, — кивает Шинья и кидает Кунидзуке ириску. — Кроме того, они очень хитро обошли вопрос нашей дальнейшей судьбы. Не дали никаких гарантий, что все из нас останутся живы, а саму Аканэ сразу с места не передадут в лапы Тоганэ. Гиноза прав, это не сделка и не компромисс. Мы либо делаем так, как нам говорят, либо погибают две тысячи человек.

— Передадут в лапы Тоганэ? — Цунэмори выпрямляется и неосознанно скрещивает руки на груди. — Я в состоянии за себя постоять, а это — шанс спасти людей и выманить Тоганэ.

В тесной каморке, избранной ими для подобных совещаний, повисает гулкая тишина. Кунидзука изумлённо приоткрывает рот, Мика фыркает, выражая всю степень своего недоверия к такого рода жертвенности, а Когами переглядывается с Гинозой, что бешеным взглядом буравит затылок Цунэмори, и тушит сигарету.

— К чему это? — скривившись так, словно у неё болят все зубы разом, спрашивает Шимоцуки. — Принесением себя в жертву проблему ты не решишь.

— Самоотверженность здесь ни при чём, — выплёвывает Гиноза и отходит от Аканэ настолько далеко, насколько позволяет тесная комната, будто бы только расстояние помогает ему держать себя в руках и не попытаться прямо сейчас придушить старшего инспектора. — Это расчёт.

— Верно, — раздражённо хмурясь, отзывается Аканэ. — И…

— И я говорю нет, — перебивает её Гино.

— Прости?..

— Нет, — повторяет Нобучика. — Не такой ценой.

— Какой ценой? — переспрашивает Цунэмори и всем корпусом поворачивается к бывшему напарнику. — Он не покажется, если хотя бы кто-нибудь из вас будет в зоне видимости. Нужно выманить его, зацепить за живое, и только когда он почувствует себя в безопасности, решит, что контролирует ситуацию, а я в его руках, то начать…

— С чего ты взяла, что ты нужна ему живой? — резонно замечает Нобучика. — Мы и дёрнуться не успеем, как он свернёт тебе шею.

— Так просто? — у Аканэ вырывается изумлённый смешок, и она отбрасывает с глаз чёлку. — Ему нужна не просто месть, ему нужно моё унижение.

— Ты пытаешься меня уговорить или отговорить?

— Гино, ты сам сказал, что это ультиматум, другого выхода…

— Найдём.

Аканэ шумно выдыхает, отворачивается от яростно сопящего напарника и встречается взглядом с Когами. Она ожидала сомнений и недовольства, и на самом деле ей не требовалось разрешение Гинозы, однако если ему придёт в голову ей воспрепятствовать, то весь и без того трещащий по швам план полетит коту под хвост, а на кону — две тысячи жизней. Действовать, не заручившись его поддержкой, слишком опасно.

В глазах Шиньи одобрения тоже нет, но он, в отличие от лучшего друга, ситуацию оценивает трезво. Крутит меж пальцев зажигалку, переступает с ноги на ногу и, наконец, говорит:

— Притормози, инспектор. Чёрным по белому — они обещали тебя вашему доморощенному берсерку. Одна ты туда не пойдёшь, — смотрит на неё ещё с несколько мгновений и тут же предлагает альтернативу: — Сопровождение отсюда до здания ФармМерк, жучки Шион и прослушка.

Цунэмори хмурится, не слишком довольная предложенным, и качает головой:

— Выставишь своих людей вдоль дороги? Министерство нашло слепые зоны в системе безопасности Нона-Тауэр — их вычислят.

— Кто сказал, что это будут мои люди? Они нашли дыры в защите Башни — я три года прятался от Сивиллы у неё под носом, — Шинья легко пожимает плечами и опирается о стену. — Сопровождать тебя буду я.

Аканэ хмурится, не находя ни одного достойного аргумента, уже открывает рот, чтобы возразить, как Когами продолжает:

— Либо так, либо мы ищем способ вывести людей из-под АЭС без твоего участия.

В голосе Когами снова чудится самодовольное превосходство, и Цунэмори кажется, что того разговора на развалинах Нона-Тауэр не было. Не было его куртки на плечах, сигаретного дыма вокруг, такой редкой между ними откровенности и робко потревоженной границы между "можно" и "нельзя". Шинья не прятал на дне глаз застарелую печаль, а она не пыталась вырвать у времени хотя бы каплю почти забытого за три года чувства защищённости.

Она почти верит в то, что ей всё привиделось, как вдруг Когами склоняет голову к плечу, заглядывает ей в глаза и просит:

— Пожалуйста.

На плечи будто бы вновь опускается снятая на пороге штаб-квартиры куртка, от осколков отражается красное закатное солнце, влажный, липкий туман отступает, уголки губ Шиньи подрагивают в улыбке, и Аканэ кивает раньше, чем успевает подумать. Тут же поводит плечами, избавляясь от ощущения чужого тепла на плечах, и отворачивается, дабы ненароком не встретиться взглядом с Гинозой.

А тот смотрит точно меж лопаток.

И в глазах не гнев и не укор — разочарование.

Когда Цунэмори выходит вслед за ним из комнаты, Кунидзука видит мелькнувшую на губах Когами улыбку и закатывает глаза.

— Вы как не поделившие погремушку дети, — едко замечает она.

— Интересное сравнение, — хмыкает Шинья.

— Вас с детьми?

— Аканэ с погремушкой, — прикуривает и садится за стол. — Шион уже способна держать в руках ноутбук? Пора натравить на мышек Министерства нашу кошку…

* * *

Аканэ выходит в коридор и с неудовольствием обнаруживает, что с приходом всех людей Когами в штаб-квартире стало на самом деле тесно. Нужно отдать им должное, они не теснятся у двери импровизированного офиса (или, быть может, разбежались, как только дверью хлопнул Гиноза), но и так, сбиваясь в группы и мигрируя между конференц-залом, лазаретом, личными комнатами и столовой, создают впечатление толпы.

Толпы, которая, стоит Цунэмори спешно направиться вслед за Нобучикой, любопытно смотрит ей вслед. Она сбавляет шаг, пытаясь идти как ни в чём не бывало, но Гиноза, во-первых, выше, во-вторых, в бешенстве — либо она сейчас побежит, либо упустит возможность нагнать его, а устраивать сцены посреди коридора — идея не из лучших. Повстанцы из ЮВАСа беспрекословно подчиняются Когами и, пока это так, Аканэ волнуют мало, но вот бывшие следователи и каратели — дело другое. Её они слушают неохотно, Гинозе доверяют больше, но если они позволят им считать, что в их отношения закралось что-то личное, что личные неурядицы, ссоры и недоразумения хоть как-нибудь влияют на принимаемые ими решения, то им конец.

Тем более сейчас, когда большая часть не уверена, стоит ли и дальше оставаться здесь, и не знает, какова вероятность, что Министерство оставит их в живых. Ещё больше их волнует вопрос, что важнее: лично убедиться в том, что две тысячи людей под АЭС останутся целыми и невредимыми, или спасти собственные шкуры, пока ещё не слишком поздно и у Министерства есть причины не подрывать штаб-квартиру.

Аканэ догоняет бывшего напарника, взглядом сверлит резкий, злой профиль и, когда понимает, что гипнотизирование эффекта не возымеет, тянет исполнителя за манжету пиджака.

Глупый жест, продиктованный необходимостью, — она бы с удовольствием дёрнула его за локоть, но вокруг по-прежнему люди. Аканэ досадливо морщится от нелепости своего поведения, и пренебрежительное фырканье Гинозы едва не становится последней каплей. Но каратель сворачивает в незнакомый Цунэмори коридор, убеждается, что посторонних глаз вокруг нет, кивком головы указывает на дверь и пропускает её вперёд.

В лицо ей тут же летит древко швабры, а сама она едва не врезается в полку с чистящими средствами, растворителями и краской.

— Это, — отпихивает в сторону швабру и оглядывается по сторонам, — кладовка?

— Предлагаешь поговорить в конференц-зале? — с вызовом, словно защищаясь, спрашивает Нобучика. — Или, быть может, стоило у всех на виду свернуть в жилой блок?

Аканэ зло отряхивает пыль с рукавов и отступает максимально назад — в комнатке достаточно места, чтобы стоять, не касаясь друг друга, но особенно размахивать руками не стоит.

— Следовало остаться вместе со всеми, — угрюмо откликается она, — а не выскакивать, обиженно хлопнув дверью.

Гиноза прищуривается, и если несколько мгновений назад он почти веселился, наблюдая за проступившей на лице старшего инспектора брезгливостью вперемешку со смущением, то сейчас снова злится.

— Обиженно? — переспрашивает он. — Нет, Аканэ, я всего-навсего не собирался участвовать в планировании твоего самоубийства — это нормальная реакция нормального человека на ваше безумство.

— Ты сам знаешь, что иначе никак! — восклицает Цунэмори и сердито нахохливается, как только Гиноза шикает на неё, призывая к тишине. — Либо я иду туда одна, и меня, вероятно, «передают в лапы Тоганэ», либо я иду туда с вами, и нас наверняка взрывают вместе с АЭС.

— Не драматизируй.

— Не драматизируй?! — Гиноза закрывает глаза ладонью, отчаявшись добиться от неё тишины, и отворачивается. — Тысяча четыреста восемь, Гино, — напоминает Аканэ и вся будто бы сдувается. — А будет три тысячи четыреста восемь. Я трезво смотрю на ситуацию, а ты… — раздумывает мгновение, не зная, стоит ли упрекать в том, в чём сама не уверена, и всё же решается: — А ты просто ревнуешь.

Наблюдать за тем, как с лица карателя сходит последняя краска, стоит Аканэ тяжких усилий. Несколько злосчастных секунд, и он мало похож на себя обыкновенного и всё больше — на того самого старшего инспектора Гинозу, с которым она познакомилась почти четыре года назад. Слишком хорошо себя контролирующего, чтобы не страдать от этого самому.

Страшная перемена. Если нового Нобучику она знает достаточно хорошо и может позволить себе говорить без вуали из формальностей и сплошь двусмысленных приказов-просьб, то как быть с тем самым Гинозой она не имеет ни малейшего понятия. Тот самый срывается в объятия праведного гнева сразу, взрывается, как пороховая бочка с коротким фитилём, и тут же закрывается, прячется внутри себя, гасит пламя, пока копоть не начинает сочиться сквозь поры, и молчит.

Молчание хуже любого крика. Цунэмори неловко поводит плечами, но яростный взгляд выдерживает. Вздёргивает подбородок и склочно продолжает:

— Я не права?

Взгляд бывшего напарника темнеет, и Аканэ думает, что ошиблась. Поторопилась с выводами, повелась на логику Джоджи, зациклилась на высказанном им предположении и в знакомом лабиринте вдруг повернула не туда. Она уже готова извиниться, но Нобучика еле заметно вздрагивает, сглатывает и смотрит исподлобья. Мрачно.

— А если и так?

У Цунэмори перехватывает дыхание, она приоткрывает рот, собираясь не то вслух отпраздновать правильность своей догадки, не то неуместно рассмеяться, и… Ничего не говорит. Она не знает, как реагировать. Радости от прозвучавшего вслух почти признания в небезразличии нет, ожидаемого облегчения тоже. Лишь замешательство, смятение, тревога и испуг. Она не понимает, как дифференцировать одну ревность от другой, не знает, в чём именно признался Гиноза, и больше всего сейчас боится из-за глупого любопытства и детского упрямства, которое не к лицу ни инспектору вообще, ни ей в частности, друга потерять.

Должно быть, все её переживания зеркалом отражаются на лице, а молчит она уже очень долго — Гиноза коротко улыбается, из глаз пропадает всякий намёк на злость и опаску. Только лёгкая усталость.

— То, что ты себе навоображала, мне не нравится, — усмехается он. — Я не вынашиваю к тебе романтических чувств, а если и заеду Шинье несколько раз по нахальной роже, то точно не из-за тебя.

— И ничего я не… — неубедительно пытается оправдаться Цунэмори, отводя взгляд и неумело пряча затопившее её облегчение.

— Конечно, — легко соглашается Гино, и голос его теплеет. — Аканэ? — дожидается, пока она посмотрит на него, и говорит: — Мне претит мысль, что отправить тебя туда — единственный возможный вариант. Я переживаю, что одного Когами будет мало, что мы не сможем предусмотреть всего, а Тоганэ окажется умнее, чем мы думаем. Это меня волнует. А расстраивает то, что ты даже не пытаешься поговорить со мной.

Не прозвучавший вслух вопрос повисает в воздухе, и то, что обыкновенно представляло для них нежелательную и непреодолимую трудность — поговорить о чувствах, а не сбежать друг от друга, как всегда ничего не сказав, получается само собой. Цунэмори виновато улыбается и пожимает плечами.

— Я испугалась, что ты скажешь, что я не права?..

Гиноза недоумённо хмурит брови, осмысливая услышанное, и вдруг самодовольно улыбается. Эмоция на лице напарника настолько непривычная, что Аканэ забывает о смущении и вине — смотрит широко распахнутыми глазами и с недоверием улыбается. Она его порадовала?..

— Рано или поздно, — прикидывает Нобучика, — я это скажу.

— Вот так бескомпромиссно?

— Ну окажешься же ты хоть когда-нибудь неправой.

В глазах Аканэ сквозит немая благодарность — за честность и обещание остановить, когда это будет необходимо. За то, чего не чувствует, потому что ни ответить, ни уйти и оставить в покое она не может. Сайга оказался как всегда во всём прав: ей нужен тот, кто скажет «нет», ткнёт пальцем в правильное, подскажет верный поворот и станет тем, кто усомнится.

Ей нужен Гиноза, и за этот потерявший актуальность выбор она благодарна более всего.

Аканэ улыбается, взглядом говоря больше, чем может вслух, переступает через порог кладовки и шокировано замирает. Гино едва не врезается ей в спину, смотрит поверх макушки следователя на одного из повстанцев и прокашливается.

— В кладовке? — с любопытством спрашивает парень.

— Мы ничего не… — заикается Цунэмори, но тот разводит раскрытые ладони в стороны и смеётся.

— Ребят, вот честно, вообще всё равно, — шутливо отдаёт честь и идёт дальше по коридору.

Двое бывших напарников смотрят вслед насвистывающему что-то под нос повстанцу, переглядываются и идут обратно по коридору.

— Где он таких берёт? — вырывается у Цунэмори прежде, чем они снова заходят в комнату.

— Сами, — пожимает плечами Гиноза. — У нас в школе даже шутка была про «Закон Всемирного Когамитения». Что ты смеёшься? Так и было…

* * *

На следующий день и так мучительно-нервная атмосфера в штаб-квартире накаляется окончательно, и единственным местом, где можно вздохнуть спокойно и не рисковать наткнуться на беспокойно мотающегося из стороны в сторону карателя или следователя, становится медблок. Там в воздухе висит запах антисептиков, марли и горелых проводов — широкоэкранные мониторы, предназначенные для наблюдения за картой города, автономно не работают, а неделя беспрерывной работы, видимо, для них долго. Градус же колеблется от прохладного подспудного раздражения до тёплого, почти хмельного веселья.

Бесится, разумеется, полковник Саммерс. Веселится — дорвавшаяся до лэптопа Шион. Не глядя машет вошедшему в лазарет Когами рукой, продолжая что-то яростно набирать на клавиатуре, крутит головой от одного монитора к другому, тут же сверяется со сводками на втором ноутбуке и едва не пританцовывает от счастья. Или же от лихорадочного возбуждения, тут кого из них спросить — её саму или Саммерса.

— Если решил подкинуть этой истеричке ещё работы, то учти, здесь полно пропофола, — не отрываясь от рукописных заметок, говорит полковник. — Ляжешь рядом.

— Рид, не думал, что придётся хоть когда-нибудь это сказать, но… — Когами ставит перед Шион чашку горячего кофе и опирается на соседнюю койку. — Я тебя боюсь.

— Приятно наконец убедиться в том, что даже твоё фатальное желание рисковать жизнью имеет свои пределы, — невесело отзывается Саммерс.

— Особенно не обнадёживайся. Как дела у нашего аналитика?

— Ваш аналитик, — откладывая в сторону записи и всем корпусом поворачиваясь к Когами, говорит Рид, — уверена, что трёхмесячные курсы по оказанию первой медицинской помощи и несколько статей в интернете дают ей право контролировать процесс своего лечения.

— Вы неверно рассчитали дозу морфия, полковник Саммерс, смиритесь, — не отрываясь от работы, вставляет свои пять копеек Шион.

— Моей задачей было купировать боль, а не оставить вам возможность ясно мыслить...

— Возможность ясно мыслить в данный момент спасает ваши задницы...

— Хинакава Шо справлялся не хуже вашего.

— Ты его отослала? — перебивает их Шинья и, ловко увернувшись от предупреждающего хлопка по тыльной стороне ладони, поворачивает к себе второй ноутбук.

— Да, — Караномори отрывает взгляд от монитора и одно мгновение выглядит почти виновато: видно, Хинакава ушёл не без возражений и свой кусок приправленных раздражением оскорблений всё же получил. — Так надо было. Он трое суток глаз не сомкнул, а Хинакава... — хмурится, понимая, что ни Саммерс, ни Когами о «фармакологической» проблеме Шо ничего не знают, и отмахивается. — Ему нужно отдохнуть.

Шинья взглядом словно переспрашивает: «Отдохнуть?», и Шион не может не признать, что она по этому скучала. Собирать из частей целое за сотые доли секунды проклятому прохвосту всегда удавалось лучше всего. Просто заметить, если знать, что искать — единожды сомкнувшиеся веки, вмиг изменившийся взгляд. Секунду назад он подозревал её в чрезмерно ревностном отношении к собственной работе, сейчас же не просто смотрит, видит — у Шо слегка подрагивают руки, он почти ничего не ест, судя по всему, плохо спит и не сразу реагирует на болевые раздражители. Высокий болевой порог, нездоровая эйфоричность и полное отсутствие критики к своему физическому состоянию.

«Да», — молча подтверждает его догадки Караномори и пожимает плечами. Хинакава зависим, и, да, она уже видела, что случается, если его вовремя не притормозить.

— Что удалось обнаружить? — Когами легко переводит разговор в безопасное русло и досадливо вздыхает, обнаружив в открытых на лэптопе файлах нервирующий его порядок — педантичная любовь Шион к строгим схемам порой досаждает.

— Что твоё фатальное желание рисковать жизнью по-прежнему при тебе, — Караномори набирает последнее предложение, торжествующе вскидывает сжатый кулак в воздух и убирает ноутбук с колен. — То, что ты предлагаешь, теоретически красиво, на деле — почти не выполнимо.

— Почти? — подмечает Когами понравившееся ему слово.

— Едва ли выполнимо, — Караномори морщится, но сказать ему, что это невозможно, означает соврать. — Ты обманешь их камеры. Голограммы Хинакавы неотличимы от живых людей до тех пор, пока на них смотришь. Но неразумно будет предполагать, что ни одному из гадов Министерства и уж тем более Тоганэ не придёт в голову рано или поздно до неё дотронуться.

— Да, и они почувствуют не более чем человека.

— Ага, — Шион ехидно ухмыляется и скрещивает руки на груди. — На полторы головы выше, в два раза шире в плечах, с огромными лапищами и без сисек.

Шинья отвлекается от лэптопа и в притворном ужасе распахивает глаза.

— Так Министры теперь пожимают грудь, а не руки?

— Ты понял, о чём я, — отмахивается Караномори. — Хватит заговаривать мне язык, я прекрасно тебя знаю. Чего ты на самом деле хочешь добиться?

Шинья вздыхает, убирает ноутбук в сторону и, игнорируя неодобрительное и мало разборчивое ворчание Рида, полностью садится на кушетку.

— Я действительно хотел подменить Аканэ голограммой.

— Я догадалась. И поскольку предлагать на её роль Яёй или Мику даже для тебя слишком...

— Об этом я тоже подумал, — перебивает её Когами, и в любой другой ситуации Шион бы порадовалась секундному выражению виноватого смущения на его лице.

Шинья ровно мгновение выглядит так, словно жалеет о том, что не может себе позволить отправить в очевидную ловушку кого угодно, кроме Цунэмори. Будто ему за это на интуитивном уровне стыдно, но на деле мысль ходит по кругу и не даёт возможности забыть о себе окончательно и начать обдумывать что-нибудь менее рисковое. Что-нибудь, что не будет одновременно отдавать и чудовищным равнодушием, и ужасающим небезразличием.

Он выглядит так, словно в этом деле есть что-то помимо загадки, опасности и злодея с интеллектом, предположительно, выше среднестатистического. Но потом Шион моргает, и смущение на пополам с растерянностью с лица беглого карателя пропадает. Он смотрит, вопросительно приподняв брови, в глазах светится насмешливое «да брось!», и Караномори отворачивается, ведь дело, конечно же, не в том, о чём она подумала.

— Ни Яёй, ни Шимоцуки не смогли бы отвечать на вопросы так, как Аканэ, — поясняет Когами. — Да и сама Цунэмори ни за что бы на подобное не пошла.

Дело в том, что из них всех Когами единственный, кого по скорости и роду мышления от Цунэмори не отличить, и он об этом, конечно же, подумал.

— Выступить в роли Аканэ самому пришло мне в голову во вторую очередь, но ты права: ни одна голограмма не способна сымитировать тактильные ощущения. План провалится раньше, чем мы приступим к реализации. Тогда я решил, что пора моим людям под АЭС и под крылом Министерства взяться за дело.

— Заменить горожан под АЭС твоими ребятами? — недоверчиво спрашивает Шион. — И в чём разница?

— Тепло, — одобрительно улыбнувшись, соглашается Когами, — но не горячо. Не люди — дроны. Я слышал, ваш парень виртуоз.

Караномори встряхивает головой, понимая, к чему он клонит, и улыбается. Слегка изумлённо, с неверием, будто сомневается в способности Когами трезво оценивать ситуацию и понимать, где кончается «с трудом, но можно» и начинается нереализуемое «фантастика».

— Хинакава может сконструировать одну голограмму, — аккуратно замечает она. — Две. Да даже пять за оставшиеся у нас двое суток! Может спрятать под ними дронов, и ни одна живая душа не догадается, не потрогав, но две тысячи!.. Ты рехнулся.

Шинья оскорблённым не выглядит. Напротив — загадочно улыбается, крутит меж пальцев зажигалку, вновь открывает лэптоп и поворачивает его монитором к Шион.

— Не нужно две тысячи. Нужна одна, которая изобразит две тысячи.

* * *

Такеши Тацуя терпеть не мог приказы, и то не прихоть и не черта характера — всего лишь приевшееся за годы службы отвращение. Ему нередко приходилось следовать даже тем из них, что шли вразрез с его собственным принципами, желаниями и убеждениями, поэтому, когда в одном из шумных баров ЮВАСа к нему подсел трезвый, как стёклышко, но насквозь пропахший потом, кровью и табачным дымом японец, окинул его с ног до головы любопытным, внимательным взглядом, мельком глянул на почти пустую бутылку скотча и бескомпромиссно заявил: «Хватит!», Тацуя не нашёл ничего лучше, кроме как резко развернуться и со всей своей пьяной дури замахнуться тому в скулу.

Он промазал. Молниеносная реакция, твёрдо стоящие на полу ноги и ясный ум незнакомца сыграли против него. Японец выглядел так, словно на нём отрабатывал навыки кулачного боя целый взвод, но пальцы, сомкнувшиеся на запястьях Такеши, держали крепко, а сам парень не демонстрировал ни капли усталости или боли. Железобетонная решимость, самоуверенность без грамма самолюбования и обидная брезгливость, когда ему пришлось подхватить нелепо оступившегося Тацую.

Когами Шинья представился тогда главарём террористической группировки, тут же предложил ему присоединиться к ним, потому что «такие снайперы на дороге не валяются», и расплатился за его выпивку. Оказалось, что в карманах у Такеши действительно в тот день не было ни гроша, а Когами главарь не группировки, а оппозиционного движения.

Немного слишком, чтобы не заинтересоваться, и не достаточно, чтобы напугать. Его, во всяком случае.

— Вы не японец, — констатирует Аканэ и садится за стол напротив него.

Такеши отвлекается от кофеварки и, замявшись на секунду, достаёт из шкафчика вторую металлическую кружку.

— Наблюдательно, — со смешком говорит он и салютует ей посудой. — Будете?

Цунэмори кивает, подпирая подбородок кулаком, и заинтересованно хмурится.

— Но почему вас так зовут?

— Моя мать вышла замуж за отчима уже будучи беременной. Ей показалось правильным выразить свою благодарность, дав мне японское имя, — Тацуя хмыкает, протягивая Аканэ кофе. — Она всегда туго соображала. Чёрный, я угадал?

— Простите, — извиняется Цунэмори, забирая предложенный напиток.

— Вопрос оказался нетактичным лишь из-за ответа, — пожимает плечами Такеши и тоже садится. — Вам не за что извиняться.

Они сидят какое-то время молча: Такеши размешивает сахар, Аканэ греет о тёплую чашку руки, и ни один из них не торопится уходить. Слышны только негромкие позвякивания ложки о металл, плеск капающей воды в раковине и тихий гул из коридора. Уже поздняя ночь, а к третьему дню даже самые нервные утомились в достаточной степени, чтобы наконец-то заснуть. Шансов, что на кухню кто-нибудь заглянет, не так уж и много, да и дела особого до этого ни Аканэ, ни Тацуе нет — никто не запрещал группе Когами общаться со служащими Бюро.

— Как вы познакомились с Когами? — спрашивает Цунэмори.

— Оказался слишком пьян, чтобы сопротивляться, и достаточно трезв, чтобы запомнить, — пожимает плечами он. — А вы?

— После обучения меня определили в первое подразделение Бюро. Он был в нём карателем. Мы не принимаем в армию не кровных японцев. Как вы оказались среди выброшенных в ЮВАС войск?

— Ситуацию в ЮВАСе контролирует шесть стран, — хитро сверкнув глазами, отвечает Такеши. — Я родился под этим именем, но жил с рождения в Британии. Там же и служил. Шинья не берёт под крыло тех, в ком не видит пользы. Почему он обратил на вас внимание?

— С чего вы взяли?

— Не напрашивайтесь на комплимент, инспектор, я видел, как он на вас смотрит.

— Ревнуете?

— Бросьте. Я три года прикрывал ему спину, он мой друг.

— Что здесь первично — прикрытие или дружба? Есть только один человек, которого Когами сам называет другом. И, поверьте, это дорогого стоило им обоим.

— Гиноза Нобучика, — тянет Тацуя. — Конечно же. Железная стена первого отдела. Как на вас смотрит он, я тоже видел. Вы для него кто-то вроде младшей сестры, к которой неравнодушен его лучший друг — вроде бы обоих любит, но за обоих вместе боится. Так, инспектор? Или нет?

— В этом ваша задача? Наблюдать?

— ...и стрелять. Я снайпер, инспектор Цунэмори. Итак?

Аканэ делает крохотный глоток, пробуя, достаточно ли кофе остыл, и нехотя отвечает:

— На первом задании я выстрелила ему в спину. Из парализатора.

— Почему?

— Он хотел убить жертву насилия, потому что показатель её психопаспорта взлетел до летального.

— Вот как. И что же — спасли?

— Нет, её убил Гиноза.

— Такая солидарность вас слегка раздражает.

— Напротив. Благодаря этому они всё ещё живы.

— Так не бывает, инспектор. В реальной жизни всегда приходится выбирать.

— Вы уверены, что вы хорошо знаете Когами? — мстительно спрашивает Цунэмори и отодвигает от себя чашку. Кофе внезапно перестаёт казаться вкусным, а сквозящий в словах Тацуи намёк будит только-только унявшиеся благодаря Гино сомнения.

— А вы? — переспрашивает Такеши, и всякая враждебность из глаз пропадает. — Перестаньте, инспектор, — примирительно говорит он. — Вы меня превратно поняли.

— Вы полезли не в своё дело.

— Не смог удержаться! — пожав плечами, восклицает Такеши. — Шинья не слишком-то разговорчив, когда дело касается его самого. А тут вы — так легко раздражаетесь, если правильно выбрать момент. Уверен, я не услышал бы и половины, приди мне в голову поговорить с Гинозой.

— У него тяжёлый удар левой, — предупреждает Аканэ. — Не стоит.

— Премного наслышан, — хмыкает Тацуя. — Спрашивайте. Вам же интересно.

— Вам от моих вопросов пользы больше, чем мне, — с едва заметно улыбкой отзывается Цунэмори и пододвигает кружку обратно.

Секундная вспышка гнева в ответ на неуместное любопытство и оскорбительные предположения действует, на удивление, благотворно. Мысли, до сего момента метавшиеся между желатиновым кошмаром, запертыми в подземке людьми, курткой Когами на плечах и внезапно догадливым Нобучикой, наконец-то выстраиваются в ряд, идут одна за другой, ложатся на нужные полочки и перестают слепить. Разговор о том, что не касается сегодняшней беды и никак не влияет на решение насущных проблем, отвлекает от рушащегося на поверхности мира и парадоксально успокаивает.

Как много правды в возмущении и злости Тацуи, Аканэ судить не берётся — это не так важно. Данное разрешение волнует её куда больше, и если уж он сейчас едва ли не единственная ниточка к тем трём годам, что они провели порознь, то не воспользоваться этим глупо.

— Шамбалу курировала сама Касэй, — начинает Аканэ. — Поэтому мне мало известно об истинном положении дел в ЮВАСе, но я знаю, что за контроль психопаспортов на территории Союза был ответственен Николас Вонг. Когами сам сказал, что Сивилла оказалась куда гуманней, чем председатель Хань, зачем же вы подогревали восстание?

— Подогревали? — удивляется Тацуя. — Инспектор, мы никогда не боролись с Сивиллой в ЮВАСе. Во всяком случае, мы бы не вступили в открытый конфликт с ней до тех пор, пока не избавились от председателя и Вонга.

Аканэ хмурится, не понимая, как Хань и Вонг оказались в одном предложении, и чуть подаётся вперёд.

— Но если рассуждать так, то и Николас Вонг не представлял для вас интереса. Он продвигал проект Шамбалы.

— Вопрос не в том, что он делал, а в том — как, — непонятно отвечает Такеши. — Председатель долгое время потворствовал вспыхивавшим на территории ЮВАСа войнам. Едва ли не платил за их начало, но после своего визита в Японию неожиданно сделался миротворцем и предложил перекроить политический строй Союза по принципу Сивиллы. Довольно рискованный шаг для того, кто всю жизнь посвятил кровавой резне, а подле себя держал самых отъявленных гадов Союза. С ним прибыл и Николас Вонг, и вот тогда-то мы и заподозрили неладное. Оказалось, что из Японии вернулся уже не наш кровожадный председатель, а напичканное асимптомными мозгами кибертело.

Цунэмори проглатывает уже остывший кофе и кивает.

— К вам из Японии вернулась сама Сивилла. Вместе с Вонгом в качестве нового председателя, — понимает она. — Но Когами понял, что Сивилла уничтожена, как только рухнула Шамбала. Почему тогда ничего не стряслось с председателем?

Тацуя вздыхает и неуверенно поводит плечами.

— На тот момент мы не знали, что опасней — полубезумный, но уже привычный нам Хань или же паутина Сивилла. Нам удалось выяснить, что настоящий председатель жив. Узнали, где его держат, как охраняется кибертело псевдопредседателя и когда состоится следующий визит Вонга в Японию. Признаться, это было проще, чем мы думали, но обернулось почти катастрофой — мы вернули настоящего председателя, однако тот, вопреки нашим ожиданиям, не начал войну против Сивиллы, а вновь взялся за старое. Теперь с одной стороны нас притесняли войска председателя, а с другой — поставляемые вами дроны во главе с одобренными потенциальными преступниками Вонга.

— Что? — Аканэ удивлённо вскидывается и едва не смахивает со стола посуду — подхватывает у самого края.

В глазах Тацуи светится горечь напополам со снисхождением, он трёт одну ладонь о другую и невесело улыбается.

— Для инспектора вашего уровня вы порой удивительно наивны. Подумайте, как много в месте, подобном ЮВАСу, людей с нормальным показателем Психопаспорта? Тем более среди военных.

Цунэмори поражённо выдыхает, прикрывает глаза и качает головой.

— Николас Вонг ассимптомник.

— Верно, — кивает Такеши. — Он сфабриковал интегральные характеристики своих солдат. Вряд ли об этом знала сама Сивилла, — Тацуя выходит из-за стола, включает кран и подставляет чашку. — Не удивлюсь, что если бы не случившееся здесь, то не сегодня так завтра в наши края с инспекцией прибыли бы вы.

— Вполне в духе Сивиллы, — отзывается Аканэ, тоже поднимаясь. — Отправить меня в качестве палача к Вонгу под прикрытием поимки беглого карателя. В назидание.

Тацуя выключает воду, промокает руки бумажным полотенцем и снова смотрит на следователя с любопытством.

— Неужто вам требовались напоминания о неуместности чувств в ходе расследования?

— Неужто вам взаправду есть до этого дело? — в тон ему спрашивает Цунэмори и отвлекается на сигнал оповещения.

Читает короткое сообщение и с благодарностью протягивает Тацуе чашку.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — кивает Такеши, верно поняв, за что на самом деле благодарит следователь, и тоже смотрит на вибрирующий телефон. — Будем надеяться, что собрание не по поводу очередных требований Министерства.

Из коридора слышатся шаги плетущихся к конференц-залу инспекторов, исполнителей и людей Когами, Аканэ хмурится, не понимая, что могло побудить Гинозу собрать всех в зале, и выходит из кухни.

— Ну признайтесь же, — с намёком на издёвку просит Тацуя.

— В чём?

— В том, что их солидарность и особенно солидарность во всём, что касается вас, вас же и раздражает.

Цунэмори снова перечитывает полученное сообщение, знает, что Нобучика воспользовался общей рассылкой, и понимает, что он мог созвать их всех только в двух случаях: если бы из Министерства пришло новое сообщение и если бы они придумали, как быть с АЭС. Будь это Министерство, её бы предупредил Хинакава. Всегда предупреждает.

А значит, они что-то для себя решили, между собой обсудили и теперь собираются рассказать об этом всем остальным, не посоветовавшись с ней.

И если это так, то...

Аканэ захлопывает крышку телефона и идёт к конференц-залу.

— Вы не представляете, насколько.

Если это так, то в придуманном ими плане меньше риска для неё, но куда больше — для всех остальных. Солидарность Когами и Гинозы в отношении неё самой бесит Цунэмори несравненно сильнее, чем их редкие разногласия во всём прочем.

* * *

За то долгое время, что она была единственной, кто знал об истинной сущности Сивиллы, Аканэ порядочно отвыкла ничего не знать. Неведение — понятие ей незнакомое. Теперь же, сидя в конференц-зале напротив трибуны, за которой обыкновенно стояла сама, она испытывает нечто сродни ревности — такое же горькое и кусачее — и кое-что вполне определённое — ярость, что вот-вот перестанет срываться с кончиков барабанящих по подлокотнику ногтей и с шипением выльется на сидящего рядом Гинозу.

— Что мне нужно знать до того, как Когами откроет рот? — негромко спрашивает она Нобучику.

Гино кивает на стоящегося за трибуной Шинью.

— Он сейчас всё расскажет.

Цунэмори тихо вздыхает, и в любой другой ситуации, которая не предполагала бы висящую над ними угрозу в виде двух тысяч заложников и Аканэ, что уже завтра отправится на заклание, Гино бы, несомненно, посмеялся. Сейчас же он позволяет себя лишь слабую улыбку и короткий взгляд.

— Тебе нравится его план, — шепчет Цунэмори.

— С чего ты взяла?

— Ты светишься, — цедит она сквозь зубы. — Я в любом случае отправлюсь туда, что бы вы там ни придумали.

— Отправишься, — легко соглашается Гиноза и подскакивает кому-то навстречу.

Аканэ оборачивается, чтобы посмотреть, кому тот собрался помогать, и тут же оказывается в на удивление крепких объятия Шион. Та плюхается в кресло по другую сторону от Цунэмори, отмахиваясь от предложенной Нобучикой помощи, вытаскивает локоть из стальной хватки Кунидзуки и чмокает старшего инспектора в макушку. Выглядит она при этом усталой, но счастливой. Аканэ оглядывает её с ног до головы, чуть дольше смотрит на тонкий гипс на левой голени, усыпанные ссадинами руки, запавшие щёки и тёмные круги под глазами, знает, что под грубой тканью формы грудную клетку обхватывает тугая повязка, и с лёгкой тревогой замечает, что раньше всегда уложенные волосы собраны в обыкновенный хвост, всегда алые губы не накрашены, а раньше длинные, ухоженные ногти теперь подстрижены по самые подушечки. Неизбежно сопровождающий Караномори Шион запах роскоши и лоска выветрился, уступив месту букету из антисептиков, антибактериальных мазей и бинтов, и это тревожит куда больше, чем стоящий за трибуной Когами.

— Ничто так не угнетает, как лазаретовский сухпаёк! — восклицает Шион, с небольшим усилием устраиваясь в не слишком удобном кресле и выуживая из кармана явно казённой серой формы пачку сигарет. — И курить нельзя!

Цунэмори яростно сверкает глазами поверх светловолосой макушки и вымучено улыбается.

— Рада вас видеть, Караномори-сан, — осекается и поворачивается к вновь севшему Гинозе. — Караномори. Гино, какого чёрта он...

Договорить она не успевает. За трибуну поднимается Хинакава, и фрагменты паззла разом встают на место. Она вжимается в спинку кресла и почти шипит:

— Я никому не позволю отправиться туда под моей маской.

— Никто и не сможет, — отзывается Гиноза. — Кунидзука и Шимоцуки не могут говорить так, как говоришь ты, а он сам не вышел телосложением.

— Он что, думал о том, чтобы отправить вместо меня...

— Интересно, правда? — Нобучика улыбается почему-то немного грустно и подпирает подбородок ладонью.

Не говорит, что Шинья пусть на секунду, но готов был рискнуть успехом операции ради её безопасности, потому что сказать подобное — всё равно что выболтать нечто запретное. Аканэ ему, безусловно друг, но и Когами тоже. Есть вещи, вмешиваться в которые ему не стоит, как бы сильно они его ни пугали.

— Не интересно, — огрызается Цунэмори, — а жестоко.

— Ну, Шинья порядочный эгоист, инспектор, — с улыбкой вклинивается в разговор Шион, игнорирует предупреждающий взгляд Нобучики, и с наслаждением затягивается. — Будь его воля, он бы...

Договорить аналитик не успевает. Когами кивает утомлённому, но довольному Хинакаве и поворачивается к залу. Оглядывает собравшихся следователей, карателей и повстанцев и локтями опирается на трибуну.

— Завтра истекает данный нам Министерством срок на размышления, — начинает он. — Каждый из вас знает, что оставить под АЭС горожан и надеяться на то, что взрыв — всего лишь блеф, мы не можем. А значит, знаете вы и то, что завтра мы выполним условия сделки и инспектор Цунэмори сдастся Министерству.

— Вот так просто? — удивляется Шимуро.

— Разумеется, нет, Рюго, — Когами подмигивает старшему инспектору пятого подразделения, с которым ещё во времена обучения наперегонки бежал стометровку, и коротко улыбается. — Даже если инспектор Цунэмори явится завтра под АЭС, никто не гарантирует нам, что её тут же не сопроводят к Тоганэ Сакуе, а две тысячи горожан просто отпустят по домам. Даже если они не планируют взрывать электростанцию, стрелять по мирному населению им ничто не мешает. Слишком высок риск проиграть дважды, и именно поэтому наша первоочередная задача — вывести из-под удара людей и избежать вторичного шантажа.

— Мы не можем эвакуировать их незаметно: нам не хватит людей, — возражает Химуро. — Да и кроме того, вокруг АЭС и под ней почти полторы сотни камер.

— Сто сорок две, — как бы между прочим замечает Караномори.

— И к каждой из ста сорока двух камер подключены мы, — переглянувшись с Шион, отвечает Шинья. — Помимо этого, среди захваченных горожан находятся тридцать два человека из моих ребят. Ещё сорок — среди тех, кто примкнул к новому Министерству. Благодаря полученным данным у нас есть фотографии каждого из пленников, информация о контролируемых выходах и входах АЭС и схема охраны тоннеля подземки. А с камер мы имеем общую картинку, которая позволяет воссоздать толпу, — улыбается Хинакаве и уступает ему место. — Голограмму толпы.

Шо неловко переступает с ноги на ногу, смущённо чешет растрёпанную макушку и, подключив к ноутбуку флешку, выводит на экран схему построения голограммы.

— Через шесть часов будут готовы три голограммы, — объясняет он. — Каждая из них настроена воспроизводить фрагменты видеозаписи, которую ведёт Министерство под АЭС. Они, конечно же, не будут такого качества, как индивидуальные, но через камеры разницы не уловить. Как только люди Когами-сана выведут первую группу, включится первый фрагмент записи. Таким образом никто не заметит пропавших пленников.

— А как вы их выведете? — переглянувшись с Ёшидо, спрашивает Хирано. — Тоннель один, а на эвакуацию двух тысяч нужно много времени.

— Пустим на камеры в тоннеле старые записи, — поясняет Шион. — Мы не говорим, что за оставшиеся сутки сможем вывести все две тысячи, но чем меньше мирного населения под угрозой, тем больше свободы действия у нас в случае открытой агрессии со стороны Министерства.

— Мы не пытаемся избежать сделки, — поясняет Когами. — Мы страхуемся на случай обмана.

— Значит, всё равно сдаёмся? — угрюмо спрашивает Шимуро.

— Да, — кивает Когами. — Но на своих условиях, — кивком благодарит Хинакаву, отпускает его обратно к голограммам и выключает монитор. — Тем из вас, кто хочет покинуть город до завтрашнего дня, лучше сообщить об этом сейчас — мы обеспечим вам безопасный отход до того, как Министерству станет известно расположение штаб-квартиры. Что до транспорта, то...

Никто из оставшихся в живых инспекторов и исполнителей не высказывает желания покинуть укрытие. Когами ещё долго рассказывает, как именно они проникнут к АЭС, в чём будет заключаться работа каждого из присутствующих в конференц-зале и каков план действий в случае, если взрыв на самом деле не блеф.

Цунэмори же смотрит на него поверх сцепленных в замок пальцев и совсем тихо, так, чтобы слышал только Гиноза, говорит:

— Знаешь, когда он ушёл, я думала, что когда-нибудь смогу стоять на одной с ним ступени, — качает головой и кивает на окруживших Когами повстанцев и служащих Бюро. — Думала, что смогу также, и, когда это произойдёт, он перестанет меня учить, оберегать и бесконечно дёргаться, думая, что, плетясь позади, я рано или поздно споткнусь. И начнёт слушать.

— Аканэ, он не считает... — пытается возразить Гино, но Цунэмори жестом просит его замолчать и продолжает:

— Но теперь, когда это наконец произошло, я почему-то продолжаю смотреть на него снизу вверх, восторженно открыв рот, и даже рассердиться по этому поводу не могу, — смеётся невесело и поворачивается к Нобучике, широко открыв глаза и впервые за долгое время смотря прямо. — Потому что мне это нравится, хотя нравиться не должно.

Гиноза сглатывает, давно отвыкнув от такой обескураживающей честности, вспоминает, что когда-то, несколько лет назад, именно она стояла посреди офиса и кричала на него, чуть было не срывая голос, читает в глазах отчаянный восторг и паническое восхищение и сдаётся. Мысленно извиняется перед Когами за болтливость и говорит:

— Аканэ, он готов был рискнуть успехом операции ради твоей безопасности и отправить в лапы Министерства Кунидзуку и Шимоцуки. Мгновение, но ты знаешь, что значит для него хотя бы предположить вероятность подобного.

Цунэмори кивает, соглашаясь, и снова смотрит на склонившегося над лэптопом Шинью.

— Знаю, — убирает с лица отросшие волосы и растерянно, хрупко улыбается: — С чувством времени у нас троих по-прежнему плохо.

Подошвы ботинок вновь, как в том проклятом кошмаре, врастают в пол. Воздух в конференц-зале густеет, нёба касается тошнотворный запах жжённого сахара, и к страху не успеть спасти всех вокруг добавляется новый — не спастись самой.

Признаться, без этого знания жилось куда проще. Во всяком случае, раньше в этом кошмаре была только она. Теперь сквозь сизую дымку вязкого тумана виднеется хорошо знакомый силуэт. Не за спиной, как три года до этого, не в голове и не в причудливом узоре табачного дыма.

А прямо перед глазами.