Преступный человек (гет)

Солнце жарит так, словно вознамерилось выжечь Аканэ глаза. Огромное, раскалённое, похожее на красный перезрелый апельсин — греет давно потухшие развалины Нона-Тауэр, отражается от гигантских зеркальных осколков и радугой сверкает на мелкой стеклянной крошке.

Красиво и жутко.

Глаза слезятся от режущего сетчатку света, но Цунэмори упрямо стоит на вывороченном куске асфальта, крепко обхватив себя руками, и думает о том, что ещё три недели назад была на подвальном этаже разрушенной теперь Башни и в очередной раз отчитывалась перед Сивиллой. Говорила о том, что террористическая группировка уничтожена, разведданные и оружейные центры не обнаружены. Главарь? Нет, главарь скрылся. Самостоятельно ли? А то как же. Сарказм? Нет, вам почудилось.

Мир рухнул за пятнадцать дней. Вечером в понедельник неизвестные проникли в Нона-Тауэр и заминировали несущий остов. Через десять минут прогремел взрыв. Через три часа с горы обломков скатился последний камушек. Через трое суток заглохли последние стоны замурованных под толщей камня, металла и стекла людей. Через неделю руины перестали дымить, и на воздух взлетело Бюро Общественной Безопасности. Ещё через сутки — Министерство Благосостояния.

Через девять дней после первого взрыва оставшиеся в живых инспекторы и исполнители бежали из страны. Через десять — посчитали число жертв. Тысяча четыреста восемь, включая гражданское население. Первое подразделение не досчиталось Суго и Караномори. К вечеру дроны нашли тело Тэппэй.

О Шион вестей не было.

На одиннадцатые сутки в убежище оставшихся в живых служащих Бюро заявился Когами. Бледнее обычного, сорвавшийся с цепи волкодав — глаза горят, кулаки сжаты, а глаза ищут среди растерянных следователей и карателей знакомые лица.

Первой его увидела Мика — звонкая пощёчина эхом прокатилась по бетонным стенам запасной штаб-квартиры Бюро. В пылающих глазах младшего инспектора больше не было страха перед загадочным террористом — лишь глубокое отвращение напополам с разрывающей на части яростью.

Звонкий удар словно послужил сигналом — вымотанные смертями, страхом и безуспешными попытками призвать разбушевавшееся общество к миру стражи порядка набросились на некогда прекрасно им знакомого коллегу, и дело почти дошло до самосуда.

Гиноза вывел его из толпы, одним взглядом прервав все толки и пересуды, кивнул на самую дальнюю запертую дверь и, стоило им остаться наедине, умолял сказать, что вот эти тысяча четыреста восемь трупов не на его совести. Шинья отношения к терракту не имел, а спустя ещё сутки его люди нашли Караномори. Раненую, но живую.

Яёй заплакала впервые за долгие годы.

В сеть слили информацию об истинной сущности Сивиллы. А с развалин наконец вернулась Аканэ с небольшой оперативной группой и дурными вестями: обезумевшие повстанцы захватили город.

Через пятнадцать дней после первого взрыва, когда озверевшие мятежники оттеснили мирное, не пожелавшее эвакуироваться население к западу, Цунэмори вновь пришла на развалины Нона-Тауэр.

Солнце жарило так, словно вознамерилось выжечь старшему следователю глаза. Огромное, раскалённое, похожее на красный перезрелый апельсин — согревало давно потухшие развалины Нона-Тауэр, отражалось от гигантских зеркальных осколков и радугой сверкало на мелкой стеклянной крошке.

— Красиво, — негромко шепчет Цунэмори, крепче обхватывая себя руками.

— И жутко, — отзывается Когами.

— С Сивиллой можно было бороться иначе, — негромко, почти отчаянно признаётся Цунэмори. — Я почти справилась.

— Знаю.

— Когда же я оступилась?

— Когда решила, что должна справляться с этим в одиночку.

Мир рухнул за пятнадцать дней. Одна война закончилась началом новой. В ней не было ни следователей, ни карателей. Лишь кровь, порох и огромная арена на месте некогда процветавшего города.

Мир рухнул за…

— Мы построим новый, — Когами отбросил в сторону вторую выкуренную сигарету. — Без прошлого, без истории.

Мир рухнул, чтобы начать сначала.

Позади Аканэ слышится характерный булькающий звук — кто-то из крепких голов Бюро оказался обладателем менее крепкого желудка, и едва ли его можно было в этом упрекнуть. На развалинах пахнет металлом, порохом и палёной плотью, сотни стонов из-под завалов сливаются в один и словно звучат в голове инспекторов, а не в действительности.

— Нужно пригнать технику со старых заводов в промзоне, — хмурясь, предлагает Гиноза. — Вручную мы не справимся.

Стоило взлететь на воздух головному отделу Сивиллы, как в городе тут же отказали все системы внутреннего регулирования: встали поезда, отказали автопилоты у машин, тысячи дронов заглохли прямо во время выполнения работы, а рабочая телефонная сеть оказалась в руках только у Бюро Общественной Безопасности — сработал аварийный протокол. Автоматизированные блоки больниц, предприятий и крупных торговых центров вышли из строя — один взрыв повлёк за собой катастрофу.

Стражи порядка лишились единственного реального оружия — доминаторов, и было лишь вопросом времени, когда повстанцы нанесут свой следующий удар, а сотни заключённых потенциальных преступников поймут, что держат их теперь только стены.

— С ними нет связи — придётся ехать самим. Полагаешь, нам позволят выйти за черту города? — негромко спрашивает Цунэмори, наблюдая за тем, как из-под металлической балки вытаскивают очередной обезображенный труп.

— Не узнаем, пока не попробуем.

Аканэ хмурится, машинально сжимая в ладони ствол бесполезного теперь доминатора, и коротко кивает:

— Возьми с собой второе подразделение и отправляйся, — Гиноза молча разворачивается, зная, что лишившиеся обоих инспекторов каратели второго подразделения без вопросов подчинятся его приказу.

— И вооружитесь. Не думаю, что они станут стрелять холостыми, — добавляет Цунэмори.

— Подготовить штаб-квартиру?

— Этим займётся шестое подразделение — Сагара ранен и всё равно ничем не может помочь здесь.

— Аканэ?..

Уловив незнакомые до сего момента интонации (неуверенность и опаска — на бывшего начальника совсем не похоже), Цунэмори оборачивается:

— Да?

— Это не Когами.

Девушка тихонько хмыкает и обхватывает себя руками, отпустив, наконец, доминатор. Это не Шинья — в этом Цунэмори ни секунды не сомневается. Тот действовал с ювелирной точностью даже тогда, когда минировал огромные заводы и брал штурмом вражеские оружейные. Он прекрасно понимает, что без Сивиллы начнётся хаос. Он привык воевать, а не подстрекать революцию.

А взорвавшие Нона-Тауэр затеяли переворот и явно не чураются жертв среди мирного населения.

— Я знаю. Будьте осторожны.

Нобучика переступает с ноги на ногу, делает знак одному из исполнителей второго подразделения и идёт к полицейской машине.

Это, безусловно, не Когами. Но проникнуть в Башню незамеченным чужой не мог.

* * *

В Нона-Тауэр постоянно находилось около полторы сотни служащих. В основном техники и связисты. Охраны в здании было немного — Сивилла и здесь предпочитала доверяться исключительно дронам и автоматизированной системе безопасности, однако проникнуть внутрь незамеченным, не имея специального доступа, возможным не представлялось. Выходило, что подрывниками были кто-то из числа работающих здесь. Согласно записям с камер наблюдения, до взрыва здание никто не покидал, а значит террористы похоронили себя под завалами вместе со всеми остальными — кто именно вступил в сговор с повстанцами, они теперь не узнают.

Но мало работать в самой Башне, чтобы знать, что именно располагалось на подвальном этаже.

Для этого нужно быть либо самой Сивиллой, либо Аканэ — о расположении мозгового центра никто, кроме неё, не знал. Догадываться могли многие, но при подготовке настолько тщательно продуманной диверсии ни о каких «бы» говорить не приходилось — террористы точно знали, куда бить.

Поручиться за то, что ни одна живая душа помимо неё не была посвящена в тайну Системы, Цунэмори, конечно же, не могла, но и представить себе ситуацию, в которой Сивилла позволяет секретной информации просочиться за пределы Министерства Благосостояния, тоже было трудно. Глупость — последнее, в чём можно было упрекнуть разум оставшейся после дела Камуи Кирито сотни асимптомных преступников.

Но и возможный крот в Министерстве, и разрушенная Башня отступили на второй план, когда в главном офисе Бюро обнаружили бесполезную груду проводов и металла — тело Главы Касэй.

На счастье Аканэ, безвольно валявшееся посреди офиса кибертело обнаружили дежурившие на этаже два охранника. Те, растерявшись, затрубить тревогу не успели и помчались к дежурившему в ту ночь инспектору.

А Шимоцуки Мика достаточно долго проработала в Бюро и достаточно долго знает об истинном лице Сивиллы, чтобы не постесняться двух паникующих охранников оглушить и, прежде чем подавать рапорт в Министерство, вызвать на место Цунэмори.

— Двести сорок семь преступников с асимптоматикой, — глухо говорит Мика, сидя на ступеньках прокуренной лестницы и потирая ладонь о ладонь.

Прятать роботизированный облик Сивиллы пришлось самим — это двух охранников можно было накачать препаратами и убедить в том, что последние два дня те провалялись в медблоке. Провернуть всё то же самое со всем остальным Бюро не выйдет, а огласка сейчас никому не нужна.

— Ты знала, — роняет Аканэ.

— Как и ты, — пожимает плечами Шимоцуки. — Я не вовремя сунула нос в грязное бельё семейства Тоганэ, и они решили, что это знание — подходящее для меня наказание.

Эксперимент в духе Сивиллы — дрожащий от страха следователь не представляет достаточной ценности, чтобы в случае чего жалеть о его потере, а шанс посмотреть на реакцию кого-нибудь, кроме Цунэмори, слишком редкий, чтобы его упускать.

— А чем отличилась ты?

Аканэ крутит в руках сотовый телефон, пришедший на замену вышедшим из строя браслетам, и окидывает напарницу оценивающим взглядом. Мика не та, с кем следовало бы откровенничать. Во всяком случае, здесь и сейчас. Тем более не следует говорить ей, что единственное, что мешает назвать Цунэмори асимптомником — это отсутствие у неё за душой преступлений. Аканэ давно не питает о себе иллюзий — она не первая с немутнеющим психопаспортом, и не она последняя. Другое дело, что до неё подобные либо присоединялись к Сивилле, либо, как Макишима, погибали за собственные обиды и идеалы.

Шимоцуки тихонько фыркает, по-своему расценив затянувшееся молчание старшего инспектора, и сцепляет пальцы в замок.

— Думаешь, это я?

— Нет, — качает головой Аканэ. — Смелости бы не хватило.

— А тебе? — резче, чем хотелось бы самой Мике, спрашивает младшая.

— А мне — глупости, — просто отвечает Цунэмори и уходит с лестничной площадки.

Мика смотрит, как за старшей по званию закрывается дверь, и ничуть не удивляется тому, что вот уже восемь часов нет ни начальников, ни подчинённых, а Цунэмори по-прежнему слушают не только каратели, но и инспекторы.

У Аканэ за стальным фасадом — сталь.

И это многое объясняет.

* * *

— Дай угадаю: вы приехали на завод, обнаружили там нетронутую технику, но не нашли ни одного рабочего? — потирая уставшие глаза, спрашивает Аканэ.

Гиноза кивает, сгружая на стол тяжёлый чемодан, и ослабляет узел галстука.

— Именно. Итого у нас два крана и один экскаватор — бросить полицейскую машину мы не могли. Не Бог весть что, но я поговорил с Хинакавой. Они с Караномори нашли способ замкнуть транспортную систему на Бюро и реанимировать дроны, но… Что?

Аканэ тихонько смеётся и откидывается на спинку кресла.

— Они наладят связь, но чтобы дроны на самом деле заработали, требуется разрешение Министерства Благосостояния.

Нобучика напрягается и требовательно приподнимает брови:

— И?

— А оно не даёт его вот уже три с половиной часа, — Цунэмори качает головой и впервые с момента взрыва позволяет себе короткий, усталый и совсем немного отчаянный вздох. — За помощью к нам обратились только больницы, школы и несколько частных торговых сетей. Поступило около сотни запросов от работающего на дому населения. От заводов ни одного сообщения. Мы попытались связаться с каждым.

— Пустые?

— Ни души. Из города за пару часов исчезло полтора миллиона жителей, Министерство нас игнорирует, а единственные подозреваемые находятся под развалинами Нона-Тауэр. Гино, это не теракт. Власть узурпировало…

— …Министерство.

Аканэ кивает, скрещивает руки на груди и отворачивается к окну.

* * *

Над центром города висит густой смог. Полицейские, пожарные сирены и сирены скорой помощи соревнуются в громкости, а у главного входа Бюро Общественной Безопасности толпятся сотни мирных жителей — они не знают, куда ещё идти.

От Министерства Благосостояния по-прежнему нет вестей, у города нет света, воды и связи.

Инспекторы и исполнители срывают друг на друга голос.

А в кабинете Главы Касэй тихо и пусто.

Аканэ заходит без стука, прикрывает за собой дверь и смотрит на пустой трон Сивиллы. Бесшумно подходит, отталкивает кресло в сторону и опирается руками об идеально отполированную поверхность письменного стола.

Монитор компьютера, что ещё чуть меньше суток назад по факту был главным компьютером города, выключен, но не обесточен — в углу горит крохотный зелёный огонёк. Старший инспектор проводит пальцем по сенсору, зажмуривается, как только экран ярко вспыхивает, и делает глубокий вздох.

Когда Аканэ в следующий раз открывает глаза, в голове так же тихо, как в кабинете Главы Касэй. Мысли маршируют друг за другом, выстраиваясь в ровную шеренгу, разум сортирует факты по папкам, просчитывает комбинации и строит одну догадку за другой.

«Что ты видишь?» — светится на мониторе.

Аканэ закрывает глаза.

Аканэ спокойна.

— Аканэ, чем, по-вашему, опасен цепной пёс?

Цунэмори проводит подушечкой пальца по краю чашки и обхватывает её двумя ладонями.

— Острыми зубами.

— Жаждой свободы, дорогой инспектор, — качает головой Сайга Джоджи и садится напротив.

Аканэ достаточно часто навещает профессора, чтобы заметить — тот заказывает новые книги дважды в неделю, места в обоих книжных шкафах уже почти нет, а ставить ещё один в камере попросту некуда. Впрочем, следователь не сомневается — не взлети Сивилла на воздух, та бы придумала, как угодить почувствовавшему власть доктору наук. Слишком уж ценен он, видно, был для Системы, мог позволить себе вольность там, где все прочие о ней не могли и мечтать.

— Что для домашнего пса амуниция, то для цепного — наказание. Спусти первого с поводка, и он вернётся домой, отцепи второго — он умчится прочь. Вот и ответьте мне, Аканэ: теперь, когда и вас, и любого заключённого здесь держат разве что только двери, вы пёс домашний или цепной?

Цунэмори знает, что профессор никогда и ничем не интересуется просто так, а разговаривать с ним — всё равно что ходить туда-обратно по канату без страховки. Но пять лет — срок немалый, инспектор равновесие держит не хуже акробата под куполом цирка, а собственное равнодушие даётся Аканэ легко.

Настолько легко, что иногда становится страшно.

— …или вы эту цепь держите? — коротко улыбнувшись, предполагает Джоджи.

Цунэмори склоняет голову к плечу, оставляя вопрос без ответа, и делает небольшой глоток кофе. Тот горчит на языке и приятным жаром прокатывается по пищеводу — Аканэ пьёт крепкий, совсем без сахара и очень, очень горячий.

— Что вы скажете о подрывниках? — спрашивает она.

Сайга смотрит на неё с несколько секунд, будто бы всё ещё надеясь получить ответ на заданный вопрос, затем коротко вздыхает, отставляет чашку в сторону и закидывает ногу на ногу.

— Тот, кто взорвал Башню, точно знал, что делал. Дело даже не в том, что он выбрал подвальный этаж — в этом, к слову, можно было бы углядеть скорее любовь к театральности, нежели осведомлённость о чём-то, чего не знают все остальные. Дело в том, что он нанёс удар по одной лишь Башне. А значит, был уверен, что избавится от Сивиллы одним ударом.

— Целью теракта могла быть и не Сивилла, — возражает Аканэ, — а банальная популяризация идеи терроризма как такового.

— Да, заяви он о себе. Но поскольку наш доброжелатель не просто пожелал остаться тайным, но и похоронил своих исполнителей под завалами Нона-Тауэр, то не лишним будет предположить, что целью была именно Система.

Цунэмори отводит взгляд, встаёт с кресла и, скрестив руки на груди, поворачивается лицом к книжному шкафу, спиной — к Джоджи.

— И что из этого следует?

— Что трудно себе представить такой сценарий, в котором у Сивиллы не было бы резервного головного центра. А мы имеем то, что имеем, а значит, на подвальном этаже располагалось то, что иметь аналогов не могло. Нечто уникальное. В единственном экземпляре.

Цунэмори не вздрагивает — только едва заметно напрягается и ненадолго прикрывает глаза.

— Вот только вам, Аканэ, всё это прекрасно известно. Потому я недоумеваю о цели вашего визита. Разве что…

Сайга хмурится, видя, как девушка крепче обхватывает себя руками, и проницательно замечает:

— Разве что вы решили оценить, насколько ситуация очевидна. И сколь много людей смогут сделать из неё верные выводы.

Аканэ вздыхает, поворачивается к профессору лицом и добавляет:

— И как скоро.

Профессор Сайга окидывает следователя оценивающим взглядом и пожимает плечами.

— Три дня назад, сразу после взрыва, во всей тюрьме пропало электричество. Аварийный протокол вступил в силу лишь спустя двадцать секунд, и знаете… За это время большая часть заключённых догадалась подёргать за ручку двери своей камеры. В то время как стражи порядка были куда больше озабочены неработающей кнопкой SOS. Как результат — пять сбежавших преступников.

Сайга поднимается с дивана и внимательно заглядывает инспектору в глаза:

— Аканэ, важно не то, как скоро. Важно, кто догадается.

* * *

Каждый из служащих Бюро, будь то следователь или же каратель, каждый месяц сдавал промежуточный экзамен. Состоял он из двух частей: тестирование, содержащее, как правило, вопросы уголовного права, и испытание на симуляторе на выбор экзаменатора.

В программу симулятора было записано множество возможных и невозможных вариантов развития событий — от банальных ограблений до вторжения инопланетян. Хинакава, к примеру, последние любил более всего и тренировался исключительно на них. Мика же, зная, что вряд ли маловероятный сценарий попадётся на экзамене, предпочитала тренироваться на тех, что предполагали привычные всем ограбления и убийства.

Вещь удобная и, как Шимоцуки не раз могла убедиться, на практике действительно нужная, но, как бы ни были подкованы служащие Бюро, с прогремевшим взрывом и последовавшей за ним катастрофой они не справлялись.

Потому что не было такого сценария, в котором не было бы Сивиллы.

И если до сего дня никто вопросом «что было бы, если бы» не задавался, то теперь, едва ли не вручную растаскивая завалы и печально косясь на бесполезные доминаторы, спрашивать было поздно.

— Нас к этому не готовили, — глухо и зло цедит Мика, жестом командуя группе зачистки погружать последние из найденных трупов и везти их в морг — процедура опознания будет проходить там.

— А как ты себе это представляешь? — снисходительно посмеивается Суго, и Шимоцуки даже не думает обижаться на фамильярность — ни исполнителей, ни инспекторов теперь нет, а Тэппэй проработал в Бюро намного больше, чем она.

— А как ты себе представляешь вторжение инопланетян? — вопросом на вопрос отвечает она. — Вот именно! Но почему-то я знаю, куда сообщать об НЛО, но понятия не имею, что делать, если больше некому сообщать!

Суго открывает перед ней дверь служебной машины и, бросив последний взгляд на обломки Башни, из-под которых спустя три дня больше не доносится ни единого стона, садится за руль.

— Сивилла слишком многим не нравилась, чтобы демонстрировать собственным стражам возможность своего падения, — поясняет он. — Это как раз понятно. Странным кажется другое.

— Если ты о пританцовывающем на камнях Хинакаве сегодня утром, то это не странно — без контроля сейф с наркотиками в медблоке взломать может даже школьник, что уж говорить о Шо. Он под кайфом.

— Нет, — хмыкнув, качает головой Тэппэй. — Я о том, что как-то всё у них гладко вышло — один взрыв, и нет никакой Сивиллы. Я догадываюсь, что, вероятно, в Башне располагался какой-то главный центр управления Системой, но разве могло быть так, что у главного компьютера Японии нет резервной копии? Смешно даже: перед Сивиллой трепетали все сто тридцать миллионов населения, а её уничтожил один-единственный заряд.

Шимоцуки смотрит на мелькающие за окном магазинные вывески и крепче стискивает в руках сотовый телефон.

— М? Что скажешь?

Мика вздрагивает, словно тот не спросил, а в спину ударил, растерянно моргает и старательно отводит взгляд. Потому что сказать ей нечего.

— Да, странно.

Ведь она прекрасно знает ответ.

* * *

Сивилла не терпела дураков, и тот факт, что он, — Гиноза, — дураком отнюдь не был, был ему, — Гинозе, — на руку.

На итоговом экзамене он получил шестьсот восемьдесят два балла, что было на тридцать девять баллов меньше, чем у Когами, но, учитывая феноменальность результата последнего, его показатель был более чем прекрасным. В Бюро его взяли после собеседования, освободив от компьютерного тестирования, в то время как Шинья собеседование и вовсе проспал.

Заявился в последнюю минуту с сигаретой в зубах, вышел из кабинета Главы Касэй спустя две минуты после того, как зашёл, и так и не понял, какого чёрта все паниковали. Удивлён никто не был, а Гино мучила беззлобная зависть: как бы он ни старался, у лучшего друга всё равно выходило лучше, а то, с каким неприкрытым интересом смотрел на Шинью отец, уверенности в себе Нобучике не прибавляло.

Впрочем, время шло, подростковые комплексы остались в прошлом, а усидчивость и педантичная любовь к порядку, в противовес нахальной безалаберности Шиньи, принесли свои плоды.

Недостаток таланта и чутья компенсировался незаурядным умом — что со взрывом не всё чисто, он заподозрил сразу.

Укрепился в своих сомнениях, когда срочное собрание созвала Аканэ вместо Главы, и уверился в своей правоте окончательно, стоило Касэй и вовсе пропасть.

Он с несколько минут был озадачен тем, что недоумение по поводу творящегося вокруг не выказывает Цунэмори, однако стоило встретиться взглядом со старшим инспектором там, на развалинах Нона-Тауэр, как Нобучика понял — следователь не удивлена не потому, что ничего не подозревает. А потому что точно знает.

— Аканэ.

— Не сейчас, — грубее, чем хотелось, отвечает она, застёгивает пиджак и выходит из-за стола. — Я еду в Министерство.

Тон для неё нехарактерный — Гиноза в очередной раз убеждается в правильности собственных догадок и укоризненно хмурится. Цунэмори виновато улыбается, подхватывает со стола папку с документами и, извиняясь, касается металлического запястья.

— Гино, правда, я вернусь, и мы обязательно…

— Сивилла была человеком?

В мыслях звучало куда логичней, чем прозвучало вслух, но выражение лица Аканэ того стоило. Знай он бывшую напарницу чуть хуже, мелькнувшую в глазах вину тот бы и не заметил — короткое мгновение, большее, что может та себе позволить и что Гиноза мог бы от неё ожидать.

Цунэмори отпускает его запястье, руки падают вдоль тела безвольными плетями, и, отступив на шаг назад, следователь опирается на стол.

— Не совсем, — уклончиво отвечает она, поняв, что отпираться смысла нет.

Нобучика требовательно приподнимает брови, и та нехотя продолжает:

— Сивилла была коллективным разумом. Мозгом двухсот сорока семи асимптомных преступников.

— А Глава…

— Кибертело. Роль Касэй поочередно исполнял кто-нибудь из них, — Аканэ устало проводит рукой по лбу и с опаской заглядывает напарнику в глаза. — Гино, я хотела рассказать, но…

— Брось, — отмахивается Нобучика. — Ты бы никогда не рассказала, не будь в этом нужды. И промолчала бы сейчас, не догадайся я сам.

Это правда. Гиноза это знает, Аканэ знает, что он знает, и первый устаёт её за это винить, а вторая и не думает во лжи раскаиваться.

Нобучике потребовалось три дня, чтобы предположить подобное, и сначала оформившаяся было мысль показалось ему абсурдной. Но человек — единственное, что могло существовать в единственном экземпляре, и если допустить, что Система — существо органическое, то многое становится понятным.

Понятным, откровенно говоря, становится всё, и Гиноза несколько мгновений искренне думает, что обвинять Аканэ в молчании глупо. По-детски и не к лицу бывшему инспектору.

Он даже почти не злится, когда вдруг решает спросить:

— И как давно?

Цунэмори же может соврать. Убедительно, без заминки. Может отшутиться. Может промолчать, что, в общем-то, куда хуже, но…

Но честное:

— С тех пор, как погиб Кагари, — выбивает у Нобучики почву из-под ног.

Он находит в себе силы молча кивнуть и выйти за дверь. Аканэ не бросается вслед за ним, и для этого ей вовсе не обязательно силой удерживать себя на месте.

Аканэ едет в Министерство Благосостояния, чтобы обнаружить там пустые помещения, включённые, но вычищенные компьютеры и светящееся на одном из мониторов: «Что ты видишь?».

Гиноза думает о том, что та лгала ему (им, конечно же, им) на протяжении пяти лет.

Аканэ думает, что дважды — это уже система. Подпись и отличительный знак.

Гиноза в ярости.

Аканэ спокойна.

— Что вас здесь держит, профессор? — переставляя шахматную фигуру, спрашивает Цунэмори.

— Всяко не двери, — улыбается Сайга.

— Вам вовсе не обязательно отсюда сбегать — достаточно выйти вслед за мной. Сивиллы больше нет, снаружи вас никто не осудит.

Джоджи внимательно смотрит на доску, оценивая сделанный инспектором ход, и коротко хмыкает, позволяя себе каплю ничуть не обидного снисхождения:

— Она никогда не осуждала меня — она меня боялась. Шах и мат, Аканэ. Но в этот раз намного лучше.

Цунэмори из-за поражения не расстраивается, напротив — негромко смеётся и с готовностью пожимает протянутую ладонь. Откидывается на спинку дивана и закидывает ногу на ногу.

За последние четыре дня из тюрьмы сбежали ещё трое. В отсутствии роботизированного контроля охрану исправительного учреждения, разумеется, усилили, но полицейских решительно не хватало — привыкшее к Сивилле общество подобных кадров, ввиду отсутствия необходимости, не готовило, а город и без того слишком нуждался в служащих Бюро, чтобы бросать все силы БОБ на охрану преступников.

— Теперь у вас есть шанс станцевать на её могиле.

Джоджи загадочно улыбается и оставляет вопрос без ответа.

— Вы решили переманить на свою сторону горожан? — вместо этого спрашивает он.

Формулировка Аканэ не нравится, потому что смысл был в том, чтобы население не подкупить, а защитить, но Сайга, как всегда, прав. Когда стало ясно, что Министерство им больше не помощник, а их враг не койот с динамитной шашкой в зубах, то пришла пора принимать решительные меры и хотя бы попытаться наладить связь с городом. Цунэмори предложила разделить и следователей, и карателей на несколько групп и распределить по городу — одни будут инспектировать больницы, другие торговые центры и школы. Те, что останутся, будут патрулировать улицы, предлагая нуждающимся горожанам помощь — в отсутствии не просто привычных благ цивилизации, но даже электричества, в ней нуждались многие.

Тюрьму Аканэ взяла на себя.

— У нас не так много преимуществ, чтобы ими разбрасываться, а мирное население — сила большая. Часть и без того, почувствовав свободу, учинила разбой. Попади они в руки тех, кто найдёт их гневу применение — нам не справиться.

— Вы разговаривали с остальными заключёнными?

Цунэмори кивает и отводит взгляд.

— И всё ещё спрашиваете, почему я не бегу отсюда?

— Хотите сказать, что боитесь расправы? Бросьте, профессор, — Аканэ отмахивается и поднимается с дивана. — Они остаются здесь, потому что думают, будто террористы не станут уничтожать своих потенциальных союзников. Почти тысяча преступников могут сослужить им неплохую службу, но… Но ведь это неразумно.

— Отчего так? — хитро прищурившись, интересуется Джоджи.

— Оттого что те, кто взорвал Башню, — выходцы Министерства, и диверсию готовили не один день. Им не нужно стадо обезумевших в четырёх стенах потенциальных преступников. Если допустить, что все пропавшие из промзоны люди — повстанцы, то у террористов нет недостатка в численности.

— Нет, Аканэ, — качает головой профессор, — вы не поняли. Отчего вы в этом так уверены?

— Анализируете меня? — зло сверкнув глазами, сквозь зубы спрашивает старший инспектор.

— Не могу удержаться, — пожимает плечами Джоджи, чем ещё больше злит Цунэмори. — Обещаю — все наблюдения будут опубликованы посмертно.

Аканэ юмор не оценивает — отворачивается от профессора, скрещивает руки на груди, будто бы отгораживаясь от настойчивого взгляда Сайги, и на выдохе говорит:

— Оттого что так бы поступила я.

Джоджи молчит с несколько секунд, коротко вздыхает и доверительно смотрит следователю в глаза:

— Знаете, Аканэ, однажды я имел весьма познавательную беседу с Главой Касэй. Она не показалась мне человеком, который способен терпеть кого-либо инстанцией выше себя. Более того, она производила впечатление той, кто сама отдает приказы, а не получает их от Министерства или Сивиллы. Но сила её заключалась в том, что она никому не давала шанса усомниться в своём на это праве. И хотя я не испытываю к ней ни капли симпатии, я бы посоветовал вам в данном случае следовать её примеру.

Профессор поднимается с кресла, поправляя неизменный шарф и, лукаво изогнув бровь, спрашивает:

— Как, кстати, её здоровье?

Аканэ расправляет плечи, даже не пытаясь скрыть короткую усмешку, и твёрдо отвечает:

— Взрыв ударил в самое сердце.

* * *

— Только два человека способны вывести тебя из себя, и, поскольку Когами здесь нет, я предположу, что дело в Цунэмори. Аканэ на ссору не способна, поэтому ссорился, вероятней всего, ты. А раз ты скорее обижен, чем зол, то…

— Кунидзука.

— М?

— Помолчи.

В Центральной Больнице Ариаке пациентов немного — после взрыва больше умерших, чем пострадавших, а последние лежат в палатах интенсивной терапии и по коридорам не ходят. Но в отсутствии дронов справляться даже с небольшим потоком пациентов в разы труднее, потому по отделению бегают сразу несколько смен медперсонала. Перебрасываются короткими фразами по пути, тащат за собой тележки с перевязочными материалами, катят по полу стойки с капельницами и не обращают ни малейшего внимания на двух патрулирующих больницу карателей.

— По шкале от одного до десяти, насколько всё плохо?

— Яёй, пожалуйста.

Пахнет в коридоре асептической чистотой — тяжёлые ботинки на ногах и оружие за поясом кажутся Кунидзуке среди белых стен и халатов совершенно неуместными. Совсем как «пожалуйста» из уст Гинозы. Первое заслуживает укорительного взгляда от старшей медсестры, второе — искреннего недоумения в глазах Яёй.

— Это… личное? — не сдаётся она.

Нет. Информация, что утаила Аканэ, — угроза. Просочись она сейчас в сеть, и завтра их проблемой станет не взбрыкнувшее Министерство, а толпа обезумевших мирных жителей. Узнай об этом все прочие следователи и исполнители, они потеряют поддержку в лице служащих БОБ — вряд ли те захотят и дальше бороться за павший коллективный разум шайки асимптомных преступников. Убеждать их в том, что дело здесь не в сущности Сивиллы и борются они теперь не за неё, времени у них нет, а Цунэмори и без того не пользуется популярностью вне первого отдела.

— Если нет, то не вижу поводов молчать.

Но для Гинозы это личное.

Кунидзука тихонько хмыкает и качает головой.

— Вот видишь. Тебя оскорбляет её молчание, но и сам ты рассказывать не торопишься. А значит, коробит тебя не то, что она лгала нам. А то, что она лгала тебе. У этого есть название, и вряд ли оно тебе понравится…

— Замолчи.

— Гино. Не сегодня, так завтра армия Министерства уничтожит всех несогласных с переворотом. Или прогремит ещё несколько взрывов. Не исключено, что следующая их цель — Бюро. Кто знает, кому из нас суждено погибнуть под его завалами. Ты уверен, что нам не стоит знать?

Нобучика уже ни в чём не уверен, но под «мы» Кунидзука подразумевает отнюдь не Бюро.

— Как думаешь, почему Сивиллу уничтожил всего лишь один взрыв?

Однажды Когами настоял на том, чтобы принять гитаристку-бунтарку в первое подразделение. Гиноза не понял тогда, почему, зачем и что в ней такого особенного. Но сейчас, когда в светлых глазах напротив, будто в зеркале, отражается кристально-чистое понимание, Гино знает — Шинья не прогадал.

И впервые за долгие годы службы ему приходится надеяться на глупость всех прочих.

* * *

— Двадцать шесть городских школ обеспечены автономными источниками электропитания и водоснабжения. Команды техников сейчас работают над подключением их к общей телефонной сети, однако мы не можем воспользоваться существующей кабельной системой, приходится проводить новую, а без помощи дронов это займёт по меньшей мере двое суток.

— Хорошо. Хинакава, проинспектируешь сегодня каждую из групп техников — жду отчёта к завтрашнему утру, — Аканэ останавливается за бывшим креслом Главы в конференц-зале, дожидается кивка от бывшего подчинённого и скрещивает руки на груди. — Пятое подразделение, что у вас?

— Нам удалось реабилитировать центральный торговый комплекс, но они отказываются работать бесплатно. Электронная система платежей вышла из строя, а материальных аналогов ни у нас, ни у жителей нет. Кроме того, большинство продуктовых магазинов располагают только репликаторами — настоящих продуктов у них нет, а больше половины жилых домов лишены электричества.

Цунэмори проводит большим пальцем по нижней губе и тихонько вздыхает.

— Сколько продуктов у ТК на складе?

— Если каждому по прожиточному минимуму, то на два месяца хватит, но…

— А что со сроками годности?

— С полуфабрикатами проблем нет, но за прошедшую неделю мы потеряли уже сорок восемь процентов фруктов, овощей и молочных продуктов.

— На пищевых заводах ни души, — пожимает плечами Караномори. — А техники хоть отбавляй. Перевезите всю скоропортящуюся еду и переработайте её в полуфабрикаты — так выиграем ещё месяц.

— А отдать нам еду попросишь за «спасибо»? — спрашивает Шимура Рюго, старший следователь пятого подразделения. — Волонтёров на завод где возьмёшь? Я же сказал, они отказываются работать бесплатно.

— А тебе значок инспектора за какие заслуги дали?

— Под дулом пистолета заставишь? — Рюго пренебрежительно хмыкает и отворачивается. — Напомни, Шион, сколько у тебя единиц?

— Доминатором можешь себе зад подтереть, Рю…

— Хватит, — сухо прерывает начавшуюся было ссору Аканэ. — Шимура, донесите до сведения директора магазина, что если продукты в ближайшие сутки не будут разделены между жителями города поровну, то не достанутся и им самим тоже. Выставите у прилавков магазина и на складах охрану, и до тех пор, пока вопрос не будет решён, никого не впускать. Тачибана-сан разумный человек — он не станет упрямиться. Что касается шестого отдела…

— А какого чёрта вы, инспектор Цунэмори, считаете, что имеете право нам приказывать? — донёсся с последнего ряда голос Сагары Ичиро. — В зале есть ещё шесть старших инспекторов, не думаете же вы, что звание любимчика отсутствующей здесь Главы Касэй даёт вам на это право?

По конференц-залу пронёсся негромкий шепоток, и по лицам большинства инспекторов и исполнителей было видно, что точку зрения старшего следователя шестого подразделения те более чем разделяют. Ичиро пользовался среди коллег немалым авторитетом — тот не единожды вытаскивал не только инспекторов, но и исполнителей из самого пекла, но доверие он заслужил отнюдь не этим.

Сагара был едва ли не единственным следователем, что не боялся пойти наперекор Главе Касэй.

— Напомните мне, Сагара-сан, не вы ли в день взрыва ворвались ко мне в офис и спросили, что делать? — спокойно интересуется Аканэ. — Или вы, Шимура? Мацуока? Ёшида? А может, Хирано и Сано-сан?

— Я молчал, — поднимает раскрытые ладони Рюго и сползает по стулу ниже.

— Нет, всё же это Сагара-сан вбежал в офис первого подразделения, размахивая неработающим доминатором, — не меняясь в лице, продолжает Цунэмори.

По лицу Ичиро идут безобразные бурые пятна, старший инспектор сжимает кулаки и отворачивается в сторону.

— Не все же из нас, инспектор Цунэмори, видя смерть друзей, способны удерживать показатель психопаспорта на нуле. Как раз напротив, подобные бессимтомники…

— Сагара, закрой рот! — громко огрызается Кунидзука.

— А вот карателей точно никто не спрашивал, — ядовито парирует Ичиро.

— Кто знает, насколько потемнел твой паспорт за прошедшую неделю, — не теряется Яёй. — Ты же не способен «удерживать его на нуле»…

Сагара Ичиро работал в Бюро вот уже десять лет, а первое и шестое подразделение не раз сотрудничали. С Кунидзукой он до сего момента находился в отношениях если и не дружеских, то приятельских — ссориться сейчас было неприятно им обоим, но когда дело касалось старшего инспектора первого подразделения, всё шло наперекосяк. Там, где первый отдел своим следователем восхищался, всех прочих хладнокровность новенькой и очевидное к ней расположение Касэй пугали.

— Кунидзука—сан, — перебивает её Аканэ. — Всё в порядке. Сагара прав, и как раз это я собиралась обсудить с вами на сегодняшнем собрании.

— Да неужели! — восклицает Ичиро, но под взглядом Яёй всё же немного тушуется.

— Да, — кивает Аканэ. — Сразу после взрыва времени на это не было, но сейчас, в отсутствии Главы нам необходимо выбрать того, кто займёт её место.

— А оно нам надо? — спрашивает Шимура. — Мы поделили город на зоны, так пусть каждый из старших инспекторов отвечает за порядок в пределах своей.

— … и получим семь автономных областей, неспособных договориться между собой, — возражает Хирано. — Аканэ права.

— Тогда выдвигаю свою кандидатуру! — восклицает Ичиро.

— Легче сразу сдать город повстанцам, — ехидно улыбается Мика и показывает Сагаре язык.

Огрызнуться в ответ старший следователь не успевает. Цунэмори ставит на стол канцелярскую корзину, а рядом кладёт стопку листиков. Пишет на одном имя, аккуратно складывает и кладёт в корзину.

— Пишите ваши варианты и кладите сюда. Хирано—сан?

— Да?..

— Подсчитайте, пожалуйста, как только все закончат. Выиграет тот, кто соберёт наибольшее количество голосов.

На этом Аканэ подхватывает со спинки кресла свой пиджак и идёт к выходу из зала.

— Цунэмори—сан?.. — робко подаёт голос Сано Кацуми, лишь за несколько дней до взрыва получившая звание старшего инспектора.

Аканэ оборачивается и вопросительно приподнимает брови.

— А кого предложили вы?

Цунэмори скользит взглядом по первому подразделению, ни на ком не задерживаясь, и вновь поворачивается к выходу. Пальцы чуть дольше возятся с пуговицей на пиджаке, подборок смотрит чуть ниже, а тонкие плечи едва заметно сутулятся. Пару бесконечно долгих секунд Аканэ выглядит меньше и тоньше, чем она есть на самом деле. Синяки под глазами темнее, а огромные карие глаза тусклее.

Лишь пару незаметно пролетевших секунд.

— Нобучику Гинозу, — расправляя плечи и вздёргивая подбородок, отвечает она.

Служащие БОБ, как по команде, поворачиваются к бывшему напарнику железной Аканэ, Яёй прячет короткую улыбку за воротом пальто, а Гино впервые за всё собрание отрывает взгляд от пола.

Было предложено три кандидатуры. За Сагару проголосовал только Сагара.

А Нобучика выиграл, обогнав Аканэ на семь голосов.

* * *

— И как отреагировал исполнитель Гиноза? — спрашивает Сайга Джоджи, протягивая инспектору очередную чашку кофе.

— Разозлился, — обхватывая ледяными ладонями кружку, отзывается Аканэ.

— А что чувствуете вы?

За толстыми стенами тюрьмы для потенциальных преступников льёт дождь. Редкие прохожие прячутся под крышами пустующих кафе, патрульные, насупившись, кутаются в служебные куртки, а Сагара Ичиро сердито жалуется снисходительно улыбающейся Яёй на жизнь.

Через три часа на воздух взлетит Бюро Общественно Безопасности. Погибнут одиннадцать карателей, шесть младших следователей и один старший — Сагара успеет порадоваться лишь тому, что Кунидзука покинула офис раньше.

Суго Тэппэй и Караномори пропадут без вести.

— Аканэ?

Цунэмори делает больший глоток, обжигая нёбо и язык, морщится и отставляет чашку в сторону.

— Ничего. Я ничего не чувствую.

Сорок пять минут до взрыва

— Какого чёрта?

В офисе первого подразделения темно. Гиноза сидит за столом Аканэ, и той видны лишь сверкающие глаза, ворот белой рубашки и тусклые отблески света на металлической руке.

Цунэмори снимает пиджак, вешает его на спинку первого попавшегося кресла и прислоняется к рабочему столу Нобучики.

— Полагаю, тебя можно поздравить, — проигнорировав пространный вопрос, едва заметно улыбается она.

Злость Гинозы почти материальна. Тяжёлая, тёмная, хоть ножом режь — Аканэ и не помнит, когда в последний раз видела его в такой ярости. Разве что в тот самый день, когда Когами познакомил её с Джоджи.

Тогда Нобучика кричал. Сейчас скорее рычит.

— Двадцать восемь против двадцати одного. Благодаря твоей отповеди у меня была фора.

Цунэмори тогда кричала в ответ. Сейчас едва ли повысит голос.

— Победа есть победа, — пожимает плечами Аканэ. — Только трое из них отдали свой голос за тебя, потому что так поступила я — оставшиеся двадцать пять честно заработаны тобой.

— Почему?

— Потому что ты подходишь куда больше, чем я, и…

— Аканэ, почему ты вообще это затеяла? — перебивает её Гино.

Холодный ливень за окном сменяется противной моросью — падающую с неба воду глазом не видно. Лишь на фоне света от фонарей сверкает мокрая пыль. Задержавшиеся до ночи на улице прохожие выглядывают из-под крыш кафе и, ругая погоду, хмурые, спешат по домам.

Старший инспектор смотрит, как одна капля на окне догоняет другую, сливается с ней, промчавшись вниз, исчезает за рамой, и опускает взгляд в пол.

— С того самого дня, как я упустила Макишиму, а Когами сбежал, я всегда ношу с собой перочинный нож, — Аканэ достает из-за пояса складной ножик и показывает его Нобучике. — Пистолет слишком заметен, да и выстрелить из него я не могу, а нож… Убить им трудно, но мне так спокойней.

Цунэмори ненадолго замолкает, словно не решаясь продолжить, и рассеянно скребёт лезвием по железной поверхности стола.

— Помнишь, что со мной было, когда я услышала о смерти бабушки?

Гиноза кивает, крепче стискивает стальной ладонью подлокотник кресла и, поняв, что та в темноте не видит, негромко отзывается:

— Помню.

— Не останови ты тогда меня, в грудь ему я бы била отнюдь не кулаками. А ножом. Я выхватила его из-за пояса быстрее, чем успела хотя бы подумать. Ни секунды не сомневалась, что смогу… — Цунэмори хмыкает и смотрит карателю прямо в глаза. — После я посмотрела график своего психопаспорта. И знаешь, что самое ужасное? В тот момент, когда я сорвалась с места, показатель упал на одиннадцать единиц.

— Аканэ, ты не преступница, — забывая о собственной злости, устало выдыхает Гиноза.

— Знаю, — легко соглашается та. — Но я асимптомник, здесь Сагара прав. А ты единственный, кто может мне возразить и… единственный, кому я доверяю.

Нобучика поднимается, огибает стол и встаёт напротив Аканэ.

— А я могу тебе доверять?

Сорок минут до взрыва

— Я хорошо делаю свою работу, — не на тот вопрос отвечает старший следователь.

— Неубедительный аргумент, — роняет Нобучика.

Аканэ не видит смысла говорить о доверии, Гиноза — о хорошем выполнении работы, когда работы этой больше нет.

— Раньше он тебя устраивал.

— Раньше я полагался на ту, чьи приказы считал абсолютными.

Цунэмори знает, чего от неё добиться пытается он, Гино — каких целей придерживается она. Разница в том, что Нобу честен, а Аканэ лукавит.

— И во что это вылилось? — заламывает одну бровь Аканэ и огибает стол, словно пытаясь создать между ними хотя бы подобие материальной преграды. Встает напротив окна, сцепив руки на груди, и смотрит на редкие машины на автостраде. — Забавно, да? Заводишь щенка с прекрасной родословной, холишь его, лелеешь, а потом выясняется, что он безродная дворняга — выбросишь на помойку или солжёшь всем остальным?

Разница в том, что Гиноза в своей правоте убеждён. Аканэ обманывается и упорно этого не замечает.

— Ты говорила, что не закон защищает людей, а люди — закон, так в чём же…

— Поэтому я и солгала, — перебивает его Цунэмори, оглядываясь через плечо. — Сивилла была не идеальна, но убеждать в этом нужно было не общество, а саму систему. Когда бы она поняла, что отказ от идеала и есть идеал — это был бы следующий шаг.

— Тогда почему ты даёшь задний ход?

— Что?.. — не понимает Аканэ.

Тридцать пять минут до взрыва

— Закон не просто преступили! — восклицает Гино. — Над ним надругались. Виновники сидят в Министерстве, методично, неторопливо рвут устав за уставом и смеются нам в лицо, а ты вручаешь бразды правления мне в руки, чтобы… Чтобы что? Доказать всем, что не шла на поводу у Касэй? Что не пытаешься занять её место?..

— Гино, я…

— Или, что не возомнила законом себя?

В офисе становится тихо: слышится лишь дробь дождя по подоконнику, частое дыхание Нобучики и короткий, отчаянный выдох Цунэмори. Та словно выталкивает из груди последний воздух, смотрит на бывшего напарника, видя его впервые, и тщетно пытается поставить на место снесённые им стены.

Кирпичики ложатся друг на друга неровно, а Гиноза милосердием не отличается — замахивается и бьёт сильнее.

— Ты нашла в себе силы солгать нам. Так имей смелость довести дело до конца.

Над городом встают плотные, грязно-серые тучи.

— Я спрошу ещё раз: я могу тебе доверять?

Где-то вдалеке глухо гремит гром, яркая вспышка озаряет тёмные, неосвещённые улицы города и побледневшее лицо Аканэ. Таймер на подвальном этаже показывает тридцать одну минуту, а Кунидзука в этот самый момент отчаивается отобрать у Сагары бутылку виски и присоединяется к празднику жизни главного инспектора шестого подразделения.

Цунэмори поводит плечами, сбрасывая оцепенение, невесело улыбается и качает головой:

— Сегодня мне доверился двадцать один человек, Гино. Ты должен быть тем, кто усомнится.

Тридцать минут до взрыва

— А Когами может тебе доверять?

Гинозе кажется, что за эти проклятые пять лет он так ничему не научился, и упрямо лезущий ему в голову Шинья — тому пример. Ко самодовольства и без подачек Нобучики не занимать, но иногда Когами единственный, чьё имя вызывает у Аканэ что-то кроме вежливого и капельку пренебрежительного внимания.

Гинозе кажется, что за эти проклятые пять лет не изменилась и она. Во всяком случае в том, что касается третьей Гончей — Цунэмори зло прищуривает глаза и оборонительно обхватывает себя руками.

— Ему бы и в голову не пришло, — огрызается она.

И это уже что-то. Аканэ не пускается отчаянно объяснять, почему поступает так, а не иначе, не ищет понимания, но она злится, а это много. Нобучика, должно быть, окончательно и бесповоротно сошёл с ума, раз научился видеть всю палитру раздражения Цунэмори, от негодования до злости, но это больше, чем он мог от неё ожидать.

Во всяком случае, сейчас. Когда сам он может позволить себе разве что разговор на повышенных тонах, а уж точно не ссору, которую он так настойчиво весь день ищет.

— Ладно, — глухо говорит он. — Пусть так. Но не жди, что я буду думать о тебе хуже, чем ты того заслуживаешь, лишь потому что ты так захотела.

— Как скажете, исполнитель Гиноза, — тускло улыбается Аканэ.

— Тебя подбросить до дома? В больнице сегодня дежурим мы с Кунидзукой, поэтому…

— Нет, — качает головой инспектор. — Мне ещё нужно поработать.

Гиноза кивает, нехотя признавая ничью, и выходит из офиса. На таймере двадцать шесть минут до взрыва. Цунэмори садится за свой стол, достаёт из кармана пачку SPINEL и почти не удивляется, когда монитор перед ней вдруг загорается.

«Что ты видишь?»

— Что ты охерительно не оригинален, — беспечно отзывается голос Когами у Аканэ в голове.

* * *

Двадцать пять минут до взрыва

— Сагара, она лучше, чем вы думаете, — опрокинув стакан виски, негромко говорит Яёй.

— Она грёбаный киборг! — восклицает Ичиро. — Когда мы ловили Макишиму… Да, Кунидзука, мы, в тот день на улицах города не только ваше первое подразделение задницами рисковало. Так вот тогда нам говорили, что статичный психопаспорт не есть хорошо и подобным асимптомникам место за решёткой. А когда обнаружилось, что у любимицы Главы цвет ни разу в жизни не менялся больше, чем на один оттенок, асимптоматика стала нормальной? Да не пизди!..

— Цунэмори никогда и никого не убивала, не смей сравнивать её с…

— Её бабку убили прямо во время её задания, она едва не придушила дурного гонца с херовой вестью, и что, ты думаешь, стало с её паспортом? Показатель упал на одиннадцать единиц! Знакомо?

Яёй отодвигает уже почти пустую бутылку от старшего инспектора шестого подразделения подальше и тяжело вздыхает.

— Все принятые ею решения были верными, и если для этого ей нужно быть асимптомником, то не вижу в этом ничего плохого, Ичиро. Она не раз спасала жизни нам и, не забывай, тебе.

Сагара выразительно фыркает, смотря сквозь дно пустого стакана, и откидывается на спинку жёсткого дивана. У него в жилом блоке всё по-армейски аскетично, а до взрыва было ещё и педантично чисто. За всё время службы он оставался здесь от силы пару раз, предпочитая ночевать дома — жена расстраивалась, когда тот задерживался в Бюро на ночь, а дети скучали без отца.

Сейчас же на полу валяются упаковки из-под чипсов, а в холодильнике — две пачки готового ужина с истёкшим сроком годности. В сложившихся обстоятельствах дом стал непозволительной роскошью.

— Поговорим, когда она переступит через следующий труп.

— Тебе было бы проще, рыдай она над каждым погибшим?

Ичиро пожимает плечами и, устремив взгляд куда-то поверх бутылки, вздыхает:

— Мне было бы проще, управляй людьми люди, а не искусственные мозги в красивых кибертелах. А что Касэй, что ваша Цунэмори… Ты чего?

Яёй невесело смеётся и делает глоток прямо из горла. Сагара смотрит на посмеивающуюся девушку и недоумённо хмурится — ничего смешного в своих словах он сам не видит, хотя выпил ровно в два раза больше Кунидзуки.

— Ничего, — качает головой Яёй и поднимается с кресла.

Надевает плащ, всё ещё бездумно улыбаясь, и, не оборачиваясь, машет ему рукой.

— Вспомнила, как кибертело Цунэмори выблёвывало ужин после своего первого задания. Бывай, я на дежурство!

Сагара отмахивается от неё, как от надоедливой мухи, и тоскливо смотрит на пустую теперь бутылку. Улыбка же на лице Яёй тает, стоит ей выйти за дверь жилого блока. Управляй людьми люди…

Как же близок к нетрезвой правде Сагара сейчас, а как же слеп он был все эти годы.

* * *

Пятнадцать минут до взрыва

Случаи, когда ситуация казалась ей тупиковой, Аканэ может пересчитать по пальцам одной руки. Тест по статистике в средней школе — это раз. Тогда ошибка была допущена в самой задаче, и за указание на неё ей добавили два балла к итоговому результату. Сто два балла из ста возможных — о ней впервые написали в газетах.

— Ерунда. Я решил все семьсот двадцать вопросов итогового теста за сорок пять минут, и мне добавили балл за скорость.

Выбор работы после окончания. Бабушка до последнего была за Медицинский Университет, но Бюро казалось ей лучшим вариантом. Это два.

— Брось, ты была уверена.

Убийство бабушки два года назад. Это три.

— Хотеть убить и на убийство решиться — суть разные вещи.

И сейчас. Четыре.

Десять минут до взрыва

Нона-Тауэр была первой. Всё продумано до мелочей. Смертники вошли через главный вход, предъявили пропуска и заминировали подвальный этаж здания. Между моментом, когда они переступил порог, и взрывом прошло не больше нескольких минут, в противном случае Касэй тут же бы засекла недоброжелателей и успела бы их остановить.

— Ей не впервой.

Они знали, что повлечёт за собой взрыв. А значит, сидят высоко и видят достаточно далеко, чтобы обман Сивиллы раскрыть, но себя не сдать.

— Министерство, не иначе.

Промзону очистили быстро и без лишнего шума. Камеры не успели засечь ничего подозрительного, и тот факт, что все возможные каналы связи оказались под их контролем лишний раз доказывал — с ними не менее талантливые программисты, чем Караномори и Хинакава.

Более того.

— Программисты, хорошо знакомые с Системой Безопасности Бюро.

Надпись на мониторах появлялась лишь тогда, когда её видела Аканэ — склонность к театральности и…

— …нездоровое увлечение тобой.

Если не обращать внимания на это, то в поступках прослеживаются и мотив, и логика — бескровная революция, город берут измором, а несогласных уничтожают.

— Если не обращать внимания.

— То очень похоже на тебя.

— Я в твоей голове, мой маленький инспектор. И я бы никогда не ударил по вам.

— Это правда или так думаю я?

— Я в твоей голове.

— Не ответ.

План идеален. Так бы делала сама Аканэ, желай она Сивилле гибели, и всё сошло бы за теракт Когами, не будь подделка настолько…

— …грубой.

— И что это значит?

Три минуты до взрыва

— Цунэмори?.. — неуверенно окликает старшего инспектора Кунидзука и негромко стучит по стеклу машины.

Аканэ вздрагивает, отвлекаясь от размышлений, выпрямляется в кресле и опускает стекло. Пепел с сигареты падает на чистый коврик под ногами, а Яёй пытается не обращать внимания на сильный запах табака, что бьёт по носу, стоит следователю открыть окно.

— Ты с кем-то… разговаривала? — неловко переступив с ноги на ногу, спрашивает Кунидзука.

— Нет, тебе показалось, — качает головой Аканэ и тушит сигарету. — Вы с Гино сегодня дежурите в больнице.

— Да, — чуть смутившись, отвечает Яёй. — Я задержалась, как раз сейчас собираюсь туда.

— Подвести? — предлагает Цунэмори. — Мне по пути.

Кунидзука удивлённо приподнимает брови, оборачивается на здание Бюро и неуютно мнётся.

— Я… Да, если не трудно, — обходит машину с другой стороны и садится на пассажирское кресло. — Спасибо.

— Слушай, а в Нона-Тауэр на мониторах перед взрывом тоже светилось «Что ты видишь»?

— Заткнись, Бога ради, — цедит сквозь зубы Аканэ, заводит машину и включает кондиционер.

На полную мощность.

— Что? — переспрашивает Яёй.

— Не за что, — криво улыбнувшись, отвечает на благодарность Цунэмори и трогается с места.

Три секунды до взрыва

— Как обстановка в больнице?

За их спинами раздаётся оглушительный грохот взлетевшего на воздух Бюро. Тёмное небо окрашивается в багровый, взрывная волна толкает машину вперёд, а подушки безопасности вышибают весь воздух из груди.

В салоне машины больше не пахнет SPINEL.

Лишь дымом и гарью.

— Я же говорил, — звучит еле слышно.

— Аканэ, вы эмоционально неполноценны.

Цунэмори поднимает взгляд от своих сцепленных в замок пальцев и вопросительно приподнимает брови. Профессор как всегда говорит не более, чем правду, но то, как неожиданно прямо он её преподносит, наводит на мысли о том, что собственная камера нравилась ему всё же больше.

И это немудрено — штаб-квартира, в которую были вынуждены бежать все оставшиеся в живых следователи и каратели, не располагала комфортом. Сразу видно, что никто всерьёз не рассчитывал когда-либо ей воспользоваться — жёсткие кровати, голые стены и неработающая вентиляция. Непозволительная небрежность для той, кто заставляла дронов педантично разгребать помойки на окраинах города.

— Сивилла создала лабораторию стресса, — поясняет Джоджи, пытаясь поудобней устроиться на жёстком стуле. — И вы не находите, что отсутствие реакции на стресс скорее признак отсутствия здоровья, чем наличия оного? И кто более преступен: те, кто на стресс реагирует или те, кто к нему равнодушен?

— Профессор, — улыбается Аканэ, — вас держали под стражей за то, что паспорта ваших студентов темнели. А что с цветом вашего собственного паспорта?

Сайга лукаво склоняет голову к плечу и закидывает ногу на ногу.

— Надо же, инспектор. Спустя четыре года вы, наконец, задаёте правильные вопросы.

— У меня был хороший учитель, — без намёка на лесть говорит Цунэмори и пожимает плечами. — Так всё же?

Профессор с несколько секунд раздумывает, вероятно, подбирая правильные слова, задумчиво обводит скромную комнату взглядом и уклончиво отвечает:

— Я всегда находил любопытным то, как доминатор, имея весьма ограниченное представление о творящемся у нас в голове, считывает электрические импульсы мозга, частоту дыхательных движений и сердцебиение и преобразует уравнение из отнюдь неравнозначных переменных в цифру. Ведь, если вдуматься, наука неточная — Доминатор хорош в девяноста процентах случаев, но стоит ему натолкнуться на оставшиеся десять, и он превращается в бесполезную железку с крутой подсветкой.

— Так бы я отвечала на допросе, — усмехается Аканэ. — Профессор, я не Сивилла и теперь даже не инспектор.

— Ох, Аканэ, я и не пытался от ответа увильнуть! — смеётся Джоджи. — Я пытался подвести вас к тому, в чём заключается суть асимптоматики. К тому, что она, как и всякая патология, бывает разной этиологии, и если ваша, к примеру, происходит от эмоциональной скудности, асимптоматика Макишимы — от его непоколебимой веры в собственную правоту и абсолютного отсутствия даже зачатков совести, то моя — от умения себя контролировать.

— Хотите сказать, что ваш паспорт не темнел только из-за нормальной ЧСС? — скептически заломив бровь, спрашивает Цунэмори.

— А на что, по-вашему, реагировал доминатор? Ведь крайне мало тех, кому приговор «потенциальный преступник» был вынесен в детстве. Зачастую доминатору для этого хватало неблагополучной семьи ребёнка и склонности того к расчленению лягушек. Все прочие преступники были пойманы уже на преступлении и попались лишь по той простой причине, что не смогли успокоить свой мозг. Вот вам и ответ, Аканэ: вы были не интересны доминатору, потому как никогда не достигали порога его чувствительности, Макишима был настолько убеждён в своей правоте, что в неё верил даже доминатор, а я никогда не давал железке повода.

— Но вас всё равно упекли за решётку.

— Ну, — Сайга философски пожимает плечами, — прежде чем прийти к такому выводу, мне пришлось свои догадки подтвердить. Сивилле мои опыты пришлись не по вкусу.

— Когда-то я вам почти сопереживала, — вскользь замечает Цунэмори.

— Напрасно, — легко откликается профессор. — Опыты на людях были запрещены задолго до Системы, и если по современному законодательству обвинить меня было не в чем, то с точки зрения морали я был виновен по всем статьям.

Из коридора доносятся шум и чьи-то злые крики, напоминая Аканэ о том, что взорвавшееся Бюро, а вслед за ним и Министерство никуда не делись. Навязчивое цифра тысяча четыреста восемь, вот уже сутки стоящая перед глазами, — именно столько погибших вместе с гражданским населением принесло три взрыва и четыре стычки на востоке города, — вновь всплывает в мыслях, и Цунэмори, подавив короткий вздох, поднимается с неудобной кушетки.

— Аканэ, — окликает её Джоджи. — Ваше показное безразличие может убедить только доминатор и коллег из числа тех, что не слишком хорошо вас знают. И хотя, вероятно, казаться сейчас равнодушной вам хочется в последнюю очередь, но приберегите злость, что вот-вот вырвется наружу, до лучших времён. Она вам в поисках Суго Тэппэя и Караномори Шион не помощник. Инспектор Гиноза прекрасно справляется, но и ему нужна поддержка.

Цунэмори кивает, проглатывая давно позабытую ярость, открывает дверь и выходит в коридор.

Голоса доносятся из конференц-зала, из них громче всех — голос Мики. Тише, но с куда большей угрозой — голос Гино.

Едва ли сейчас время для шуток, но Мика спорит с такой страстью, что происходящее куда больше напоминает фарс, нежели на самом деле разворачивающуюся драму, и стоит Аканэ переступить порог конференц-зала и невозмутимо сесть, как Шимоцуки всплёскивает руками и буквально падает в кресло.

— А знаете что? Идите вы к чёрту, — показывает пальцем сначала на Гинозу, затем на Аканэ и скрещивает руки на груди. — Вы оба.

Яёй, бледная от волнения, бросает взгляд на Шимоцуки и снова смотрит в пол, не имея сейчас ни сил, ни желания вздорную подругу ни успокаивать, ни с ней спорить. Сжимает пальцы так, что белеют костяшки, и устало прикрывает глаза. Караномори пропала, и собственная беспомощность давит неподъёмным грузом — она сутки провела позади Хинакавы, до рези в глазах вглядываясь в показания камер и сканеров, вздрагивала каждый раз, когда на экране загорался тёплый огонёк человеческого тела, и корила себя за разочарование, когда выжившим оказывался кто-то другой, и за радость, когда труп принадлежал не ей.

И в первом, и во втором случае лица были знакомыми, но чужими, и именно поэтому сейчас не время и не место заявлять о своём отчаянии громче, чем глазами — в зале двадцать семь выживших. И все кого-то либо уже потеряли, либо ещё не нашли.

— Тебя никто не держит, — неожиданно негромко и убийственно спокойно заявляет Аканэ.

— Прости, что?.. — опасно сощурившись, переспрашивает Мика, и вмиг подскочивший в помещении градус раскалённой проволокой впивается в кожу.

Паниковать не время, но и делать вид, что ничего не произошло — тоже. Во всяком случае, требовать этого от всех остальных — точно. Это видно по зарёванным глазам Сано, когда она, вздрогнув, поднимает неверящий взгляд на Цунэмори, по злости во взгляде Хирано и по сжавшему кулаки Рюго.

Терпение каждого из них уже готово лопнуть, Гино проводит рукой по лицу, понимая, что взрыва не избежать, но Цунэмори говорит первая:

— Тебя здесь никто не держит, — повторяет она и штопором вкручивается в глаза Мики, сильнее натягивая поводок и не давая ни одному из них сорваться с места. — Ты в праве выйти отсюда, прихватив всех тех, кто захочет пойти вслед за тобой, но только будь уверена: больше тебя здесь никто ждать не будет. Ты можешь продолжать орать на Гино, на меня, на Хинакаву, упрекая нас в том, что мы ни черта не делаем и делать не хотим, но только не забывай считать — за тот час, что ты срываешь в этом зале голос, Хинакава обнаружил ещё двоих, а Гино выслал за ними машину, — Аканэ замолкает, с головы до ног оглядывая присмиревшую Мику, и отворачивается. — Думай, что и когда говоришь, Шимоцуки. Твоя паника за три года ещё никому не помогла.

Аканэ бьёт по больному, и Мика то ли от удивления, то ли от стыда не находит, что ответить — старший инспектор никогда никого не укоряла вслух. Она благодарила, если для благодарности был повод, поощряла, когда задание было выполнено в срок и без ошибок, но никогда не ругала, даже если из-за просчёта одного всё шло прахом.

До сего момента. Кто бы знал, что однажды все выговоры за трёхлетнюю службу прозвучат в одном предложении, в зале, где скорбь и ярость борются за каждый кусок их сердец.

— Рюго, — обращается Гиноза к Шимуре, когда убеждается в том, что более Мика огрызаться не намерена, — сегодня твой черёд патрулировать место взрыва — гражданские, те, что отказались эвакуироваться, помогают нам разгребать завалы, но в случае нападения они мало что могут сделать, а раздавать им оружие неблагоразумно. Отани, Шинохара, — два бывших карателя кивают, — Пойдёте с ним. Химура, Сано, Ёшида и Мацуока, возьмите с собой по одному напарнику и отправляйтесь на восточную, западную, северную и южную границы города соответственно. В вашем распоряжении по машине на каждую группу, но будьте очень осторожны — мы не знаем, против кого боремся, а осмотреть границы нужно тщательно. Завтра вас сменят другие.

Дожидается кивка от старших инспекторов и чуть подаётся вперёд:

— Шимуру на развалинах сменю я, а пока отправлюсь патрулировать центральный район и…

— Кто-то должен остаться здесь, — перебивает его Аканэ.

— Да. Оставшиеся тринадцать человек, в том числе и ты, — чуть напрягаясь, отвечает он.

Цунэмори качает головой и не просит, требует:

— Позволь мне сменить Рюго и отправиться сегодня в патруль, я…

— Не может быть и речи.

— …знаю, что искать.

Нобучика приподнимает брови, откидываясь на спинку кресла, взглядом спрашивает, что же это, и получает такой же немой ответ — пока Аканэ сама не убедится хотя бы в малой вероятности своего почти безумного предположения, озвучивать она его не станет. Гиноза глубоко вздыхает и склоняет голову. Оглядывает всех присутствующих и отодвигает планшет в сторону.

— Хорошо. Но ты возьмёшь с собой Кунидзуку, — Яёй вскидывает голову, собираясь запротестовать и выпросить себе шанс остаться здесь, за спиной Хинакавы, перед десятком мониторов с картой города, но натыкается на воистину железный взгляд Нобу. — Это не обсуждается.

— Договорились, — соглашается Цунэмори, и Яёй разочарованно прикусывает губу. Знает, что здесь ничем и никому не поможет, но и сил в себе отвлечься от навязчивой тревоги не находит.

— Тогда с организационной частью мы закончили, — оперативники негромко шуршат, собираясь покинуть зал, но Гино качает головой. — Это не всё.

Переглядывается с Аканэ, и та по одному взгляду понимает, что он собирается сделать. Не самый хороший момент, но лучшего может не представиться — в конечном итоге, они и так всё узнают. А раз это неизбежно, то разумней рассказать самим.

Вероятно, узнают и, вероятно, разумней. Цунэмори ещё никогда и ни в чём не была так не уверена.

— Вы все, возможно, обратили внимание на то, как легко повстанцам удалось уничтожить Сивиллу, — бывшие исполнители и инспекторы переглядываются и вновь занимают свои места. — Не сомневаюсь, что у некоторых из вас есть свои предположения на этот счёт, и те, кто всё это затеял, наверняка захотят этим воспользоваться. Поэтому будет лучше, если правду о том, чем была Сивилла, вы услышите, — скользит взглядом по Цунэмори и без заминки заканчивает: — от меня.

Аканэ прикрывает глаза, испытывая крайне неуместную сейчас смесь облегчения, благодарности, горечи и нежности и вспоминает, наконец, что значит нести груз с кем-то напополам.

В словах Гинозы чудится прощение за три года молчания, и она впервые с тех самых пор, как Сивилла показала себя, не чувствует себя одинокой.

* * *

— Аканэ! — Яёй выходит из конференц-зала вслед за старшим инспектором и оборачивается на доносящийся из-за двери гул — вопреки ожиданиям, шокированы все были куда больше, чем злы, и, отчасти, в побеге она Цунэмори винить не может.

Уж с чем-чем, а с негодованием сотрудников Гиноза справится в одиночку куда лучше, чем с не слишком озабоченной душевным равновесием коллег Аканэ, но одно мгновение всё же порывается вернуться обратно.

Ей неизвестно, как долго о Сивилле знала сама Цунэмори, но узнав на несколько суток раньше остальных, Кунидзука чувствовала и сопричастность, и вину. Принять удар на себя — выбор Нобучики, но привычка поддерживать друг друга у первого подразделения всегда была сильнее здравого смысла.

— Я знаю, ты хочешь остаться здесь, — говорит Аканэ, как только Кунидзука её нагоняет. — Но здесь ты сейчас мало чем поможешь, ни Гино, ни я на развалины тебя не пустим, а мне нужен кто-нибудь надёжный рядом. Кроме того, — она бросает на бывшего карателя короткий взгляд и позволяет себе слабую улыбку, — Нобучика не отправил бы тебя вместе со мной, не будучи уверенным в том, что тебе это нужно.

— Я знаю, — вымученно улыбается она в ответ, — хотя мне не слишком нравится, что он заранее в этом уверен. Но я о другом хотела спросить.

Аканэ заходит в раздевалку, все четыре стены которой занимают ровные ряды металлических шкафчиков, и открывает один из.

— Да?

— Да, я… — Яёй приоткрывает дверцу того, что рядом, и замирает. — Я просто хотела убедиться в том, что ни ты, ни Гино не забываете о том, что до взрыва Сивилла собиралась отправить нас на поимку Когами.

Цунэмори замирает на одно мгновение с тяжёлыми армейскими брюками в руках, кивает в знак того, что услышала, и снимает блузку.

— И про террористическую группировку, которую он, скорее всего, возглавляет.

Аканэ меняет юбку на брюки, лакированные туфли на сапоги с высокой шнуровкой и крепит нож на бедре. Надевает белую футболку, продевает руки в ремни и застёгивает кобуру с пистолетом.

— Помню.

— Тогда ты не можешь не замечать, что всё, что происходит — очень на него похоже, — Кунидзука выдыхает, когда Цунэмори захлопывает дверцу шкафчика и внимательно смотрит ей в глаза.

— Он бы никогда не ударил по нам, — повторяет Аканэ слова призрака у себя в голове.

— Это правда или ты так думаешь? — с нажимом спрашивает Яёй. — Аканэ, я тоже не хочу, чтобы подрывником оказался он, но сходство трудно…

— Будь подрывником Когами, — перебивает её старший инспектор, — у нас бы не было ни одного подозрения на его счёт. Но мысль верная.

Кунидзука осекается, не понимая, к чему бывшая начальница клонит, и рассеянно смотрит, как та перезаряжает пистолет.

— Похоже на Когами, но не он, — продолжает Цунэмори. — Ничего не напоминает?

Бывший исполнитель понимает не сразу. Перебирает в голове образ за образом, уже собирается сдаться, как вдруг спотыкается об один из них — бледный, по сравнению с оригиналом.

— Ты думаешь?.. — выдыхает поражённая внезапной догадкой Яёй.

— Я ничего не думаю. Я подозреваю, — мягко поправляет её Аканэ. — Но я редко бываю не права, а паника Мики, — хмурится, кивком головы указывает Кунидзуке на шкафчик и показывает на циферблат часов, — за три года ещё никому не помогла. Жду тебя у Хинакавы, не забудь…

Дверь раздевалки громко стучит по стене, и будь ситуация иной, Хинакаве бы наверняка досталась очередная затрещина от Кунидзуки.

— Аканэ! — громко восклицает он, и Яёй позволяет себе целую секунду надежды. — Я нашёл Суго!

Цунэмори шагает вперёд, не скрывая облегчения на лице, Яёй корит себя за горечь, что портит рябью затопившую сердце радость, но тут выражение лица Шо меняется. Он переводит взгляд с одной девушки на другую и громко шмыгает носом:

— Я отправил дронов сразу, как только разглядел сигнал со сканера, но…

К тому моменту, как изуродованное, едва узнаваемое тело Суго Тэппэя привозят в штаб-квартиру, Аканэ и Кунидзука уже уезжают в город. Мика сидит у закрытого в чёрный пакет тела всю ночь, пока Гино силой не уводит её прочь. Проглатывает предложенный виски залпом и засыпает, положив гудящую голову на сложенные на металлическом столе руки. Нобучика смотрит с несколько минут на выбившиеся из причёски локоны, замечает залёгшие под глазами синяки и не рискует относить чутко спящую девушку на кровать. Накрывает сверху пледом и прикрывает за собой дверь, отчаянно жалея о том, что отпустил Аканэ в город.

Сканеры Хинакавы больше не показывают ни одного живого тела на месте разрушенных Бюро и Министерства, и Шо яростно сметает со стола осточертевшую клавиатуру. Косится на открытую банку с таблетками и выбрасывает и их тоже.

А на поверхности, за три сотни метров вверх от штаб-квартиры идёт дождь.

Тушит дымящиеся руины, смывает с камней кровь и заглушает шаги переступившего границу города Когами.

Город походит на брошенный посреди океана пассажирский лайнер, капитан которого покинул судно раньше крыс. Три удара по корпусу из бетона, металла и стекла — точно по жизненно важным органам. Продырявленный, гигантский корабль дрейфует по бескрайней водной глади, безмолвно ожидая, когда же противник отправит его на дно.

Тишина почти зловещая, и Аканэ не сразу вспоминает, что сразу после взрыва большая часть населения бежала из города, а затем и из страны — центр, некогда переполненный людьми и дронами, сейчас пустует. По дорогам летают порванные газеты и неутилизированный мусор, из звуков только шорох ботинок по асфальту и урчание двигателя машины. Через мгновение Кунидзука глушит и его.

— Как в фильмах-катастрофах, — говорит Яёй.

Вдыхает душный воздух и разочарованно морщится — ночной прохладой и не пахнет. В воздухе висит ощущение скорой грозы и проливного дождя, не самое лучшее время для патруля, но, благо, у них есть машина.

— Что? — переспрашивает Цунэмори, оглядывая фасад из тонированного стекла перед ними.

— Знаешь, как в фильмах, где всё человечество истребляют за считанные дни и на всём земном шаре остаётся лишь горстка выживших, — поясняет Кунидзука. — Пустые города, мёртвая тишина, мрачные небоскрёбы и летающий по бетонным джунглям мусор. Постапокалипсис в пределах одного города.

— Это затишье перед бурей, — глухо отзывается Аканэ и оглядывается вокруг. — Они ждут.

— Чего? — не понимает Яёй, пытаясь разглядеть в городском пейзаже вокруг то же, что и она.

Они объехали центр города вокруг, но на патруль это похоже было мало — Цунэмори всю дорогу едва смотрела по сторонам. Крутила в руках планшет с картой, увеличивала старые схемы заброшенных складов, тоннелей и подземки, словно искала что-то или кого-то конкретного, а не неясную угрозу в черте города.

— Пока мы сложим оружие и сдадимся, — отвечает Аканэ. — Оставим город и придём к ним с повинной.

— А разве мы не уже? — невесело спрашивает Яёй. — Что мы можем им противопоставить? Нас три десятка выживших, в нашем распоряжении одна штаб-квартира, боеприпасы, которых хватит, при хорошем раскладе, на год и сомнительная поддержка в виде лояльного городского населения, боевая подготовка которых тот ещё предмет для обсуждения. А если сдадимся, то… то вряд ли нас оставят в живых.

Цунэмори снимает пистолет с предохранителя и кивком указывает на здание перед ними.

— А вот это как раз будет зависеть от того, что мы найдём здесь.

Яёй достаёт пистолет и косится на начальницу:

— Это один из филиалов ФармМерк.

— Сейчас — да, — кивает Аканэ. — А тридцать три года назад здесь располагалась главная лаборатория Тоганэ-Груп.

В переулке рядом эхом прокатывается металлический звон — крышка мусорного бака под порывом ветра упала на асфальт. Над головой гудят бесполезные линии электропередач, а где-то вдалеке сверкает молния.

Через несколько секунд город наполнят шум проливного дождя и раскаты грома.

А через несколько минут в штаб-квартире Бюро сработает сигнализация, оповещающая немногочисленных своих обитателей о проникновении извне.

* * *

Поступая на службу в Бюро, Мика была готова следовать указаниям доминатора, подчиняться воле Сивиллы и смотреть на потенциальных как на ещё одно средство для борьбы с преступностью, а не как на равных. Она легко договаривалась с совестью, обладала достаточным, а порой даже чрезмерным честолюбием и усердием.

Однако к тому, чтобы воочию увидеть смерть, она оказалась не подготовленной.

Доминатор убивал на показ грязно, оставлял после себя гигантские лужи крови, брызгал тёмно-алым на стены, асфальт и самого стража порядка. Доминатор убивал в назидание, дабы показать, что бывает, когда твой мир не вписывается в идеальную систему Сивиллы, и что будет, позволь ты себе считать, будто правда не в наборе цифр и не в показании графиков, а в совокупности — и плохого, и хорошего.

Доминатор убивал человека, Сивилла создавала машин, но не все, на кого был нацелен уничтожитель, были людьми, и не все, кто работал на Сивиллу, были машинами.

Суго Тэппэй не был.

И теперь он мёртв, а его убийца там, на свободе, над штаб-квартирой, в которой они прячутся как в бункере после ядерного взрыва и ждут, когда же их самопровозглашённые судьи соизволят сделать следующий шаг.

— Как видишь, доминатор не был истиной в последней инстанции, — слышит Шимоцуки у себя за спиной и отрывает взгляд от чёрного пакета.

Гиноза стоит, прислонившись плечом к дверному проёму и смотрит на бывшую начальницу устало и совсем немного — снисходительно.

— Людей всегда судили люди, — глухо откликается она.

— Сивилла была коллективным разумом, каждая единица которого не была лишена эгоизма, лицемерия и тщеславия. Она была людьми, лишёнными индивидуальности, но возомнившими себя богами, — Нобучика пожимает плечами и переступает порог. — Если уж и быть судимым, то хотя бы прописным законом и за дело. А не за возможность его совершения.

Мика опускает голову на сцепленные в замок ладони и горбится ещё сильнее.

— Но можно было иначе, — смотрит воспалёнными глазами на застёгнутый в пакет труп и качает головой. — Не так.

— Можно было, — соглашается Гиноза и легко касается её плеча. — Пойдём, здесь ты себе уже ничем не поможешь.

Мика плетётся за ним нехотя, на пороге оглядывается и давит почти отчаянный вздох — не время и не место показывать свою слабость. Не перед ними, и уж тем более не перед Гинозой. Садится за стол и залпом выпивает предложенный виски — жидкое пламя обжигает нёбо, прокатывается по пищеводу и падает в желудок. С непривычки легче становится сразу, и она почти благодарна Нобучике, что садится напротив молча, никак не комментируя, не упрекая и не пытаясь поучать. Но и не уходит.

Что тоже хорошо.

Гиноза смотрит, как Мика, положив голову на скрещенные руки, засыпает, и с несколько секунд думает отнести её в комнату. Неуверенно касается, ловит короткий вздох и не рискует разбудить — Шимоцуки и без того спит не крепко. Тогда он приносит плед, накрывает спину и плечи и тихо притворяет за собой двери.

Ей нужно отдохнуть, а ему не нужно с ней нянчится. Вернее, не нужно было — теперь она не инспектор, а он не каратель. Она младшая, он старший, девушка, в конце концов, и если к Аканэ относиться как к равной проще, пусть и не всегда легко, то у Мики нет ни железной воли Цунэмори, ни её же ума.

Теперь он один из немногих, кто помнит те времена, когда восторг от Сивиллы, уверенность в ней были ярче и сильнее, чем сомнения. Помнит время, когда нажимал на курок доминатора без лишних раздумий, когда точно знал, что тот не ошибается. Ему есть с чем сравнивать — Мике сравнивать не с чем, её жизнь ударила с размаха, резко, по лицу, она недолго чувствовала себя правой и теперь не знает, как с этим справиться.

Это заслуживает и сочувствия, и жалости — Цунэмори их дать не может, Гиноза пока ещё на них способен.

— Гиноза-сан, — отвлекает его от раздумий Хинакава.

— Да? — Нобучика поднимает взгляд от планшета и устало трёт лоб.

— Камеры снаружи зафиксировали какое-то движение. Тепловые датчики молчат, там дождь и сильный ветер, но, может, послать кого-нибудь наружу осмотреться?

Вероятней всего там ничего нет — потревоженные ветром ветки деревьев, мусор, коего в промзоне, под которой находилась штаб-квартира, очень много, оставшиеся без хозяев и крыши над головой собаки и кошки. Вариантов много, но подстраховаться лишним не будет.

— Да, отправь Шибату, — говорит он. — Всё равно он уже час по блоку без дела шатается, заодно…

Громкий звон сигнализации глушит окончание фразы, Гиноза подскакивает со стула, Хинакава выходит в коридор и быстро сверяется с камерами на планшете, а оставшиеся в штабе оперативники сбегаются в центральный холл. Кто-то, как и Мика, сонно потирает глаза, кто-то в полной боевой готовности с пистолетами наперевес.

— Код «два нуля — три», — даёт Шо сигнал по громкоговорителю, а Гино вытаскивает у него из рук планшет.

— Взломали коды безопасности и отключили камеры на первом уровне, — рапортует Хинакава.

— Словно точно знали, где они расположены, — кивает Гиноза, возвращает ему планшет и достаёт оружие. — Заблокировать все жилые блоки и командные центры, всем рассредоточиться согласно протоколу, — и, не дожидаясь ответа, отключает сигнализацию и выходит в коридор.

Тихо становится сразу, стоит только Хинакаве дать соответствующие указания. Слышны только глухие шаги по бетонному полу и негромкий треск рации — Гиноза в который раз думает о том, что стоило бы заменить и средства связи, и обувь.

О расположении штаб-квартиры, согласно уставу, знала только сама Сивилла и старшие инспекторы подразделений, потому мысль перебраться сюда показалась им более чем разумной — часть инспекторов погибла, оставшиеся в данный момент с ними, и если исключить возможность того, что среди них завёлся крот, то о предательстве изнутри пока думать не приходится. Другое дело, что немалое число инспекторов в своё время были разжалованы до карателей, а подсчитать точное число без вести пропавших возможности пока нет. О перебежчиках думать не время — слишком много трупов и слишком мало хороших вестей, но…

Но до того момента, как в холл командного блока, заложив за голову безоружные руки, заходит Когами, в голове Гино крутится множество возможных вариантов и имён.

После — только затопившее с головой облегчение и громкий звон пощёчины. Мика, прижав к груди покрасневшую ладонь, бесстрашно смотрит на беглого исполнителя. В её в глазах — отвращение напополам с безрассудной яростью. В его — любопытство, обидное снисхождение и едва заметно — мучительная тревога.

Звонкий удар словно служит сигналом — вымотанные смертями, страхом и безуспешными попытками призвать разбушевавшееся общество к миру стражи порядка бросаются на некогда прекрасно им знакомого коллегу, кричат, обвиняют и щелкают предохранителями. Растерянный Хинакава нерешительно смотрит на Гинозу, Джоджи, вышедший на шум последним, качает головой, а сам Нобучика убирает оружие и одним взглядом пресекает разгорающийся самосуд.

Загораживает на показ вальяжно сложившего руки на груди Когами и опускает взгляд на зло усмехающуюся Мику.

— Ну конечно, — тянет она. — Виноваты все, кроме тех, кто априори виноватым быть не может, так?

— Достаточно, — тихо просит Нобучика и кивком головы указывает Шинье на выход.

Шимоцуки брезгливо отшатывается, когда Когами проходит мимо неё, обхватывает себя руками и сквозь зубы цедит:

— Иногда вы с Аканэ забываете, что мир не вращается вокруг вас.

— Иногда ты, — так же негромко отвечает Гино, — и все вы забываете, что, прежде чем стрелять, нужно думать. Успокойтесь и вернитесь на свои места.

Уверенность в собственных словах и собственной правоте испаряется, стоит только закрыться за спиной стальной двери. В комнате тихо, не слышно ни треска рации, ни шагов десятка ботинок по бетонному полу, ни чуть слышного, неуверенного «Он безоружен» Хинакавы, ни усталого «Гино прав, это не он» Шибаты.

Не слышно вообще ничего, кроме шороха одежды и отчаянного, почти умоляющего:

— Скажи мне, что эти тысяча четыреста восемь трупов не на твоей совести, а все они, — он неопределённо указывает себе за спину, — не правы.

Когами, знающий лучшего друга чуть больше, чем просто хорошо, приводит единственный аргумент, имеющий значение в данный момент:

— Я бы никогда не ударил по вам.

Сам того не зная, повторяет не раз звучавшие в сознании Аканэ слова, но, в отличие от своего фантомного двойника, на этом не замолкает. Смотрит исподлобья, и в последующих его словах слишком много искреннего раскаяния, чтобы усомниться в их реальности.

— Прости, что так долго.

* * *

— Ты не знаешь, что мы ищем, — не спрашивает Кунидзука, когда они выходят ни с чем из ещё одного кабинета пустого здания ФармМерк.

Слишком мало времени прошло с тех пор, как служащие покинули здание, чтобы оно выглядело заброшенным, но достаточно, чтобы в офисах стоял неуютный запах пустоты и пыли — так пахнет в квартирах, оставленных своими хозяевами на время отпуска.

В помещениях душно и темно. Система вентиляции не работает с тех самых пор, как прогремел первый взрыв, а чтобы включить хотя бы свет, нужно спускаться на подвальный этаж. Свет из окон привлечёт лишнее внимание, а для осмотра редких, оставленных в спешке бумаг и выключенных компьютеров им достаточно и тусклого света фонариков.

— Я ищу… следующую хлебную крошку, — Аканэ морщится, недовольная сравнением, и садится в первое попавшееся кресло.

— Почему ты думаешь, что она должна быть здесь? — не понимает Яёй. — Разве это не слишком очевидно и мелочно для того, кто задумал переворот?

— Ну, — Цунэмори приподнимает уголок губ, и усмешка на её лице выглядит так странно и одновременно знакомо, что Яёй вынуждена гнать от себя сравнение подальше и обещать себе подумать о нём чуть позже. Или не думать вовсе, потому как, откровенно говоря, не её это дело. — Не думаю, что сам по себе переворот — идея Тоганэ Сакуи, если мои предположения вообще верны, и он на самом деле жив. Им скорее воспользовались, посулив то, чего он так отчаянно жаждал два года назад.

— Тебя.

— Да, и пошли на некоторые уступки, потворствуя его слабостям в обмен на информацию. Перед ним не стоит цели сохранить своё участие в тайне, оттуда бессмысленная, нездоровая тяга к безвкусной театральности. Здесь, — Аканэ обводит взглядом офис, — для него всё началось, и если он хочет сказать: «Да, всё верно. Но что дальше?», то лучшего места я придумать не могу.

— Так бы делала ты? — лукаво изогнув бровь, приводит излюбленный аргумент старшего инспектора Кунидзука.

— Нет, — качает головой Аканэ. — Так бы делал он, и именно в этом всегда заключалась его главная ошибка.

Монитор перед Цунэмори вдруг загорается, Кунидзука, не уточняя, в чём именно ошибся Тоганэ, смотрит на засверкавшую надпись и поражённо выдыхает.

«Ты видишь. И что дальше?»

Аканэ закидывает ногу на ногу, ставит локти на подлокотники и недобро улыбается.

— Он старался быть похожим, — говорит Яёй.

— Да, — соглашается Аканэ. — Но похожим не был.

Глаза Когами всегда предостерегали. Ближе не подходи, с плеча не руби, рот не разевай, к чёрту иди.

С первого дня его с Гино знакомства в нём чувствовалось что-то дикое, звериное. Что-то слишком жаждущее свободы, чтобы кому-либо подчиниться. Необузданный, своевольный, самоуверенный и безгранично искренний. Жил, не оглядываясь на других, мечтал, не прося разрешения.

Его глаза будто бы предупреждали: не подходи — обожжёшься, но сил убегать у Гинозы уже не было. Когами шутя решал учебные задачи, лучше всех стрелял, быстрее всех бегал, учился на отлично, но будто бы особо того не желая. На парах вел себя показательно равнодушно, запросто мог прогулять половину занятия, заявиться на вторую, сесть прямо под нос преподавателю и на вопрос, почему он опоздал, ответить:

— Погода хорошая.

Преподаватели от такой наглости дурнели в прямом смысле слова: пыжились, краснели, яростно сжимали кулаки и угрожали исключением. Шинья пожимал плечами, выдирал из тетради Нобучики чистый лист и за десять минут излагал всё содержимое занятия. Второй лист выдирал уже из конспекта хорошенькой соседки по парте, писал на нем объяснительную на имя декана, весело подмигивал Гино и, оставив и то, и другое на ошеломлённого преподавателя, с пары уходил. Сессию закрывал на отлично и на пару недель раньше остальных и ничуть не скрывал, что собственное будущее волнует его мало и открывающимися перспективами не поражает. Не ясно, что бесило профессорский состав больше — его наглость или же бессмысленно пропадающий талант.

Их дружба всегда была странной — истинный гений одного, упорный труд второго, пламень и лёд, они ни в чём не сходились, просто однажды Гиноза пошёл по стопам отца, а Шинья решил, что почему бы и нет.

Они никогда ни в чём не сходились, но всегда были заодно.

Одно лишь было неверным.

— Ты отпустил их на патруль вдвоём? — так и не прикурив, Когами отводит сигарету от губ и отходит от мониторов.

В штаб-квартире многолюдно — с того момента, как Шинья появился на пороге, прошли почти сутки, за это время без малого три десятка его людей обосновались здесь, а ещё два собирались отправиться на место взрыва помогать разбирать завалы. Численность всей террористической группировки Когами не назвал, однако, раз уж в своё время Сивилла успела ими заинтересоваться, за три года бывший исполнитель успел либо самостоятельно сколотить нечто грандиозное, либо к грандиозному присоединиться и в лидеры выбиться — беглого карателя те слушались безоговорочно.

Ни первое, ни второе Гинозу бы не удивило. Другое дело, что когда на вопрос, где Аканэ, Нобучика ответил, что та отправилась на патруль, Когами не потребовал подробностей. Странно было это.

Ещё страннее — слышать этот вопрос теперь.

— Не смей, — почти шипит Гиноза, скользя по другу взглядом. — Тебя не было три года — моё «нельзя» не останавливало её тогда, сейчас тем более. Так что не смей меня в этом упрекать.

Когами коротко улыбается, пожимает плечами и прикуривает.

— И не думал, — вновь поворачивается к мониторам, показания которых, повинуясь летающим по клавиатуре пальцам Хинакавы, меняются с космической скоростью, и увеличивает масштаб карты. — Аканэ большая девочка. Я удивлён, что это знаешь ты.

— Тебя не было три года, — на тон тише повторяет Гино.

Шинья оглядывается через плечо, Нобучика рисует в воображении едва ли возможное в серых глазах сожаление и не позволяет себе радоваться негромкому:

— Прости.

Потому что Шинье не жаль.

— Ты задаёшь неверный алгоритм поиска, — говорит Когами Шо. — Измени эти параметры и заново откалибруй сканер, тогда…

— Нет, — вырывается у Гино раньше, чем он успевает себя остановить.

Хинакава оборачивается и трясёт головой:

— Когами-сан прав, если…

— Нет, Шинья, — повторяет Нобучика, и с губ так и не повернувшегося на оклик Ко слетает короткий вздох. — Тебя не было три года — ты ничего не знаешь.

Шо пришибленно замолкает, переводя настороженный взгляд с одного на другого, Когами легко меняет исходные данные сканера, следит за быстро сужающейся зоной поиска и глубоко затягивается.

— Да, меня не было три года, — откликается он и кивком головы указывает на красную точку на экране. — Шион часто отсиживалась на нижнем оружейном складе, там почти не было камер, но зато отменно работала вентиляция. Взрыв снёс всё по минус третий этаж, а этот уровень вряд ли пострадал — там несущие стены в два раза толще.

Хинакава поражённо смотрит на оживший спустя двое суток тепловой сканер и судорожно набирает номер Цунэмори, что утром сменила на развалинах Рюго. Когами тушит сигарету прямо о поверхность металлического стола и поворачивается к Гинозе лицом.

— Я ничего не знаю, Аканэ большая, испуганная девочка, но и тебе не в чем меня упрекнуть. Потому что ты не видел меня три года и ничего обо мне в течение этих трёх лет не знаешь.

Гино прикрывает глаза и сжимает металлический кулак, пытаясь заглушить фантомную боль.

— Я не хочу ссориться, — признаётся он. — Ни тогда, ни сейчас. И я рад, что ты здесь.

— И я, — кивает Шинья.

Хинакава, сбиваясь и едва не плача, передаёт Аканэ данные о предположительном месте расположения Караномори и предупреждает о том, что в скором времени подойдут люди Когами. Яёй на том конце провода давит радостные всхлипы, Цунэмори стопорится на имени беглого исполнителя и забывает о нашедшейся Шион.

— Когами? — переспрашивает она.

Голос старшего следователя режет повисшую между Гинозой и Шиньей тишину, Нобучика открывает рот, собираясь пояснить слова Шо, но Когами успевает раньше:

— Здравствуй, мой маленький бывший инспектор.

Аканэ выдаёт чуть дольше затянувшаяся тишина и резкое:

— Здравствуйте, Когами-сан, — в ответ.

В глазах Гинозы плещется старая злость. В глазах Когами — жгуче-холодный азарт. А в голосе Аканэ не лёд и не пламя. Голос Аканэ хрустит. Как тонкая корочка кристально-чистого снега.

Нобучика и Шинья никогда ни в чём не сходились, но всегда были заодно.

Одно лишь было неверным — из них двоих огнём был Гино. Шинья — иссиня-прозрачная, арктическая глыба льда.

* * *

Настороженные взгляды сменяются благодарными только тогда, когда прибывшим людям Когами удаётся добраться на три этажа ниже подвального и не обрушить груду бетона на непотревоженный оружейный склад.

Те работают слажено и почти молча. Изредка негромко переговариваются и прячут редкие беззлобные улыбки, что никоим образом не относятся к происходящему, но разряжают напряжённую обстановку — у немногочисленных служащих Бюро, которые контролируют разбор завала, горе, а добровольцы из гражданского населения пришедших на подмогу террористов боятся ничуть не меньше, чем неясную угрозу из Министерства.

Когда же те вытаскивают из-под завалов Караномори, Цунэмори отдаёт приказ немедленно отправляться в штаб-квартиру и к носилкам даже не поворачивается. Потому что Яёй плачет впервые на её памяти, а даже у Аканэ есть свой предел. Своё собственное «слишком», что находится на границе между «у меня всё под контролем» и «всё катится к чертям» — поддержать она Кунидзуку не может, порадоваться живой Шион так, как радуются ей бывшие служащие Бюро, тоже, а требовать от них сейчас соблюдения субординации или хотя бы банальной осторожности бессмысленно и жестоко.

— Цунэмори Аканэ? — окликают её, и прежде, чем повернуться к говорящему, она всё же мажет взглядом по погружаемым в машину носилкам.

— Да? — приподнимает она брови и смотрит в глаза невысокому мужчине.

— Такеши Тацуя, — представляется он, — я один из людей Когами Шиньи.

— Я хорошо вижу и прекрасно слышу, Такеши-сан, — бесцветно замечает она, следя за удаляющейся машиной. — Разглядела и расслышала вас с первого раза.

Тацуя коротко улыбается, складывает руки за спиной и едва заметно склоняет голову к плечу.

— Шинья был прав, вам палец в рот не клади.

Цунэмори заламывает бровь и, обогнув террориста, вновь подходит к завалу, оценивая проделанную прибывшей подмогой работу.

— Как «человек Когами Шиньи», вы должны знать, что он редко бывает неправ.

— И вам это не нравится, — с толикой изумления утверждает Такеши, становясь возле неё.

Аканэ косится на непрошенного собеседника и неуютно поводит плечами. Тот ненамного превосходит её в росте, однако слажен крепко и в плечах широк. В водянисто-серых глазах плещется бесхитростное веселье, а вокруг лапками расходятся мелкие морщинки — он уже ближе к сорока, чем к тридцати и, судя по жёсткой осанке, редкой седине в и без того светлых волосах и шрамах от пуль на обнажённых руках, пережил и видел многое. Наверняка в прошлом служил не в полиции, а в каких-нибудь войсках, а в группе Когами оказался не от нечего делать.

Держится бывший солдат нарочито небрежно, однако, Аканэ уверена, стоит сейчас возникнуть хотя бы малейшему намёку на опасность, винтовка за спиной мгновенно окажется в руках.

— Отнюдь, — возражает Цунэмори, усилием воли подавляя так и рвущееся на волю раздражение, — благодаря ему спасён наш аналитик. Так что вы хотели?

Тацуя снова улыбается чему-то своему и, перекатившись с носков на пятки, говорит:

— Шинья просил передать, что, когда мы зашли в город, мы не встретили на востоке ни одной живой души. Это предположение, но либо жители примкнули к врагу, либо некто теснит их к западу. Вас очень мало, и вы почти два с половиной часа после взрыва не имели возможности контролировать хотя бы границы — пройти мимо вас нетрудно, но не заметить сотни мигрирующих горожан ещё труднее, что…

— …наводит нас на мысли о том, что перемещаются они по тоннелям подземки, контролировать и уж тем более перекрыть которые мы возможности не имеем, — продолжает Цунэмори. — На западе города расположена АЭС. Я не вижу иных причин гнать туда горожан, кроме как шантажировать нас заложниками, но… — Аканэ устало трёт лоб и жестом даёт всем сигнал сворачиваться. — Но если им хватает людей, чтобы тихо загнать сотни горожан в подземку, то зачем вообще прибегать к шантажу, если они могут задавить нас количеством.

— Вы точь-в-точь повторили его слова, — без удивления, с которым обыкновенно все подмечали этот факт, замечает Такеши.

— Да что вы? — невесело усмехается Аканэ. — Передайте Когами, раз уж он всерьёз рассматривает возможность прослушки нашей линии связи, что я с напарником проверю восточные линии метрополитена.

— Уже, — кивает Такеши, пристально следя за реакцией старшего инспектора. — Группа, отправившаяся с вашим раненным аналитиком, передаст вашим людям и Шинье, что вы отправились на восток города. Нам велено вас сопровождать.

Цунэмори скрипит зубами, еле сдерживая злость, и быстрым шагом отправляется к машине. Вполне в духе Когами — предугадать её реакцию, набросать план действий, заранее предупредить о нём своего посыльного и устроить из банальной вылазки шоу. От затеи за версту несёт снисходительной издёвкой, и если от самого Когами Цунэмори в глубине души и ожидала чего—то подобного, то читать то же самое в глазах до сего дня незнакомого Такеши Тацуи выше её сил.

— Не злитесь, инспектор Цунэмори, — останавливаясь рядом с её машиной, просит Такеши. — Это не насмешка, это…

— Такеши-сан, — перебивает его Аканэ, поворачивая ключ и выжимая сцепление, — если вы внимательно слушали всё, что обо мне говорят, то должны знать, — принимает из рук севшего на пассажирское сидение исполнителя первичный отчёт и коротко кивает в знак благодарности, — что злость — эмоция мне недоступная. Не отставайте.

Инспекторская машина трогается с места, и Такеши, с пару секунд посмотрев ей вслед, садится в один из фургонов. Даёт указание следовать за машиной, а сам скрещивает руки на груди и чуть видно улыбается.

Из-под колёс инспектора Цунэмори поднимается дорожная пыль, ветер тут же относит её в сторону стеклянных фасадов бывших бизнес-центров, а Тацуя понимает, почему так неожиданно появившийся три года назад Когами Шинья в ответ на нетрезвые вопросы новых сотоварищей о жизни под куполом Сивиллы порой лишь коротко улыбался и не в пример самому себе нелепо отшучивался.

Потому что не так уж невыносима жизнь в пекле ада. И не так уж равнодушна знаменитая фаворитка Сивиллы, как о ней говорят.

* * *

Яёй покидает аскетичный медблок только тогда, когда сурового вида врач из группы Когами в третий раз повторяет ей, что жизни Караномори ничего не угрожает, и не терпящим возражений голосом заявляет, что если та сейчас хотя бы не пойдёт и не поест, то он положит её на койку рядом. Под капельницу.

Тот, судя по выправке, военный. Судя по тону — званием не ниже полковника. Спорить с ним у Кунидзуки желания не возникает ни на йоту. Шион в себя пусть и не приходит, но кардиограмма на мониторе бежит резво, грудная клетка плавно вздымается, и сомнений в том, что аналитик жива, у Яёй не остаётся.

Она прикрывает за собой стальную дверь, кивая в ответ на напоминание о еде, и устало прислоняется к холодной бетонной стене. Облегчённо выдыхает, чувствуя наконец, как же сильно она устала за прошедшие почти двое суток на ногах, и на одно мгновение прикрывает глаза.

А в следующее распахивает их, услышав шаги в коридоре, и тут же обнаруживает себя на шее у растерявшегося от неожиданности Когами. Тот негромко смеётся, тут же обнимая её в ответ, и прижимается щекой к пахнущим общим для всех в штаб-квартире шампунем волосам.

— Спасибо, — шепчет Кунидзука ему на ухо, громко шмыгая носом и даже не думая смущаться стоящих за спиной беглого исполнителя Гинозы и Шимоцуки. — Ко, я…

— Всё получилось только благодаря необычайно чувствительным сканерам вашего юного компьютерного гения, — говорит он. — Я всего лишь знал, где стоит искать.

— Ох, просто скажи «пожалуйста» и перестань скромничать, — сквозь смех ворчит Кунидзука и, чуть отстранившись, утирает слёзы.

— Как она? — спрашивает Гиноза.

Кунидзука отходит от Шиньи на полшага и изнемождённо улыбается:

— Неплохо. Врач говорит, что ей ничего не угрожает, и даже на самый призрачный намёк на сомнение в моём голосе реагирует как на оскорбление в свой адрес. Страшный человек.

— Полковник Саммерс, — тянет Когами так, словно одно только его имя всё объясняет. — Многие из пострадавших в бою выздоравливают на несколько суток раньше, лишь потому что более не могут оставаться с ним в одном помещении. Сама-то как?

Яёй окидывает взором массивную дверь медблока и, неожиданно резко крутанувшись на невысоких каблучках, закидывает одну руку на шею Когами, вторую — Гинозы и радостно говорит:

— Страшно хочу есть. И услышать, где ж тебя, засранца, всё это время носило.

Гиноза закатывает глаза в ответ на искрящийся совсем несерьёзными искорками взгляд Шиньи и позволяет бывшей подчинённой утянуть себя в сторону кухни.

Мика же, потерянно застыв посреди коридора, лишь изумлённо хлопает глазами и смотрит вслед удаляющейся тройке. Потерянно, потому что не знает, имеет ли право пойти вслед за ними. Изумлённо, потому что впервые видит едва ли не единственную на всё Бюро подругу такой. Счастливой, живой, открытой и… действительно молодой. Впервые видит, чтобы она хоть до кого-нибудь дотрагивалась с такой вопиющей непосредственностью, с какой сейчас виснет на шеях двух самых грозных обитателей штаб-квартиры, и чувствует — перед ней трое давно знакомых друг с другом людей.

Таинственный Когами Шинья подле неё не выглядит опасным террористом, а Гиноза — желчным начальником, и Мика порывается уйти прежде, чем они обнаружат её неуместную и, ей кажется, постыдную растерянность. Но тут Яёй оборачивается и, тепло улыбнувшись, кивком головы велит следовать за ними. Мика мнётся ещё несколько секунд, судорожно пытаясь придумать убедительную отговорку, и едва действительно не уходит прочь, притворившись больной, как вдруг ноги сами несут её вслед за старыми друзьями, а затем и за общий с ними стол.

Когда же перед ней опускается осточертевший бичпакет, уходить уже поздно, но очень хочется — разговор личный, и, хотя ей, безусловно, любопытно чуть больше, чем она сама согласна признать, её касается вряд ли.

Когами меж тем невозмутимо протягивает ей чашку с дымящимся чаем, она смущённо и очень тихо благодарит беглого карателя, бесится из-за мелькнувшей в серых глазах благодушной издёвки, но вслух возмутиться не успевает.

— Рассказывай, — вгрызаясь в пресный протеиновый батончик и усаживаясь прямо на кухонную тумбу, требует Кунидзука.

И Шинья рассказывает. Ничего из того, что действительно могло бы представлять какой-либо практический интерес или в принципе имело право быть высказанным в присутствии не только Мики, но и Яёй. Рассказывает не правду и не ложь, не о себе или группе, а о мире за пределами Японии.

Потому что это именно то, о чём просила измученная переживаниями, больная от свалившихся на них катастроф Кунидзука.

Ближе к ночи, когда уже весь чай выпит, а от протеиновых батончиков слегка подташнивает, Когами достаёт из кармана знакомую Мике пачку сигарет. Она смотрит на них долго, пытаясь вспомнить, где же видела название "SPINEL", вспоминает, по-новому смотрит на загадочного Шинью, и в этот же самый момент Хинакава оповещает их о возвращении Аканэ.

Когда Когами и Цунэмори встречаются взглядами, Шимоцуки кажется, что она видит столкновение двух локомотивов на полном ходу.

И в этот самый момент ей многое становится ясным.

* * *

— Аканэ, что случилось? — негромко спрашивает Гиноза, когда та без всяких объяснений, прямо с порога велит собрать всех в конференц-зале.

Хинакава оповещает всех по громкоговорителю, сам тут же быстро шепчет что-то Цунэмори на ухо и, только получив кивок от неё, быстро пересказывает одну из их проблем Нобучике. Тот бледнеет, на секунду сбросив шаг, переглядывается с Когами и тут же отдаёт приказ всем находящимся на своих постах в городе экстренно вернуться в штаб-квартиру.

Как только большая часть людей Когами и не рассредоточенные по городу исполнители и инспекторы располагаются в конференц-зале, Гиноза встаёт со своего места, ещё раз сверившись с предоставленным Хинакавой рапортом, и, тяжело оперевшись о стол, заявляет:

— Согласно последним полученным нами данным, в сеть слили информацию об истинной сущности Сивиллы, — по залу проносится ошеломлённый рокот, и Гино поднимает раскрытую ладонь, показывая всем замолчать. — Поскольку не все из оставшегося в городе населения располагают сетью Интернет, наш противник распространил по всему городу листовки с разоблачением Системы. Те из горожан, что до сего дня поддерживали нас, вероятнее всего, нашими союзниками больше не являются.

Из зала доносится мрачное:

— Не мудрено, — нерадостное заключение тут же поддерживают тихим рокотом, и Гиноза вновь жестом заставляет всех замолчать.

— Кроме того, благодаря сегодняшней вылазке инспектора Цунэмори и разведотряда Когами Шиньи, нам удалось установить, что повстанцы оттеснили мирное население к западу, на территорию АЭС. Восток города абсолютно пуст. Поскольку захватчики до сих пор не предъявили никаких требований, а западная АЭС — потенциальная атомная угроза для всей страны, мы расцениваем сложившуюся ситуацию как захват заложников. Этот бой мы проиграли.

— Бой? — переспрашивает один из карателей. — Мы сдали город, жителей и жалкой кучкой в несколько десяток человек спрятались под землей. При всём уважении, Гиноза-сан, мы проиграли войну, и я не вижу смысла и дальше бороться неизвестно за что. Кто знает, может завтра они подорвут штаб-квартиру — мы должны сложить оружие.

— Не подорвут, — неожиданно подаёт голос Аканэ.

— Откуда такая уверенность?

— Их информатор, — поднимаясь со своего места, поясняет она, — понятия не имел, где располагается штаб-квартира.

Каратели и следователи перешёптываются между собой, Цунэмори меж тем включает проектор, и на большом экране появляется изображение.

— Мы не знаем, сколько человек из Министерства несут ответственность за взрывы, и будь мы уверены в том, что нас не перестреляют при попытке сдаться, мы бы так и поступили, исполнитель Танака. Сложили бы оружие, — она поднимается на трибуну, встаёт по правое плечо от Гинозы и кивает на экран. — Однако сегодня я и Кунидзука Яёй убедились в том, что информацию захватчикам продал небезызвестный вам Тоганэ Сакуя.

Шимоцуки подрывается с места, собираясь опровергнуть громкое заявление старшего инспектора, однако та тут же прибивает её взглядом обратно к креслу и, смотря ей в глаза, продолжает:

— Бывший каратель первого подразделения и сын одного из непосредственных участников проекта Сивилла, — отворачивается от Мики и чуть склоняет голову, — переживший захват Камуи Кирито два года назад.

— Какого чёрта!.. — Гино опирается обеими ладонями о стол точно напротив Мики, и та от неожиданности вздрагивает — металлический кулак бьётся о металлическую поверхность со страшным, низким звоном.

Нобучика, кажется, сам не ожидавший грохота, отшатывается и с досадой смотрит на свою ладонь. Сжимает и разжимает пальцы, словно почувствовав удар, и с раздражением одёргивает рукав .

— Гино, — осаждает его Аканэ, что стоит позади него, подперев стену и скрестив руки на груди, — успокойся, она не…

— Не виновата? — не поворачиваясь, спрашивает он. — Шимоцуки, ты знала, кто он такой и на что способен! Так почему же именно в этот момент ты решила довериться железке?

Мика прикрывает глаза, громко сглатывает и отворачивается в сторону от бешеных глаз Гинозы. Если от кого она и ожидала нападок, то это от Цунэмори. Гиноза же, на её памяти, часто раздражался или выказывал недовольство, но никогда не выходил из себя.

— Доминатор на него не реагировал, — негромко говорит она. — Не считывал ни одного показателя — ни пульса, ни мозговых импульсов, как я должна была…

— Доставить тело в Бюро! — снова повышает голос Нобучика. — Тебе всего лишь нужно было забрать труп. Или, — отходит на ещё один шаг и наконец перестаёт буравить бывшую начальницу взглядом, — пустить ублюдку пулю в лоб. Чтобы наверняка.

— Гино, — снова вмешивается Аканэ, отходя от стены и легко касаясь стиснувшей металлическую руку ладони. — Это не только её вина — Мика не убедилась в том, что он на самом деле мёртв, и оставила тело без присмотра. Я не отправила группу зачистки. Никто из нас не заметил, что в списке опознанных не хватает ещё одного имени. Об этом уже тогда было поздно говорить — если Министерству нужен был информатор, то забрали его сразу. Что уж искать виноватых теперь.

Нобучика избегает прикосновения и в ответ молчит. Цунэмори убеждается в том, что больше тот нападать на младшего инспектора не намерен и садится за стол.

Мика никогда не признается, но ей становится легче. И дело не в том, что Аканэ вступилась за неё сейчас — нет, это была обыкновенная констатация фактов, ведь немногим ранее, в конференц-зале, называя имя информатора, старший инспектор смотрела на неё. И немой укор тогда был много хуже ярости в глазах Гинозы сейчас.

Но как только Аканэ садится напротив и устало трёт лоб, Мика перестаёт чувствовать себя как на допросе, хоть Нобучика и продолжает угрюмо нависать над ней, а позади с тлеющей сигаретой в руках стоит Когами. Шимоцуки ни капли не верит в то, что тот способен ударить в спину, или в то, что она стоит того, чтобы он марал о неё руки, но неясная угроза за спиной нервирует.

— Как бы там ни было, — продолжает Цунэмори, — повстанцы теперь по всему городу. Мы не сможем передвигаться до поверхности группами: есть шанс, что они проследят наши перемещения, и мы лишимся убежища. И, к сожалению, — она смотрит поверх плеча Мики, и та понимает, что Цунэмори обращается к Шинье, — ваших людей, Когами-сан, это тоже касается. Если снаружи остался ещё кто-нибудь из вашей группы, дайте им знать, чтобы они залегли на дно.

«Ваших» режет по ушам так же, как и пресловутое «сан». Гино невесело усмехается, Яёй тихонько вздыхает, а Мика покрывается мурашками от сквозящего в голосе Аканэ незнакомого холодка. Только Шинья, кажется, веселится. Затягивается, тут же сбрасывает пепел прямо на пол и, отодвинув стул рядом с Микой, тоже садится.

— Как пожелаешь, инспектор, — не принимает он навязанные правила игры. — Однако с чего ты взяла, что моих людей, оставшихся снаружи, примут за ваших союзников?

Аканэ открывает рот, чтобы что-то сказать, но в следующее же мгновение капитулирует — жестом просит продолжать.

— Первым делом повстанцы согнали в подземку запад города, — вмиг становясь серьёзным, поясняет Шинья. — Судя по предположительному маршруту их следования, следующим будет юг, затем центр и, наконец, север. Часть моих людей окажется среди заложников, которых ведут к АЭС, а часть, я надеюсь, благополучно присоединилась к повстанцам.

На мелькнувший в глазах обернувшейся Мики восторг Когами не реагирует. Куда больше его интересует он же, но во взгляде Аканэ — едва заметный, скрытый за недюжинным упрямством и уязвлённой гордостью.

— Тогда как мы можем быть уверены в том, что они в данный момент работают на нас, а не вы с ними вместе — на Министерство?

Шинья крутит в руках пачку "SPINEL", Цунэмори невольно чувствует точно такую же у себя в кармане, и от этого почему-то злится ещё больше.

— А что говорит тебе твоя голова? — вопросом на вопрос отвечает он, и Аканэ чувствует неладное. — Я бы никогда не ударил по вам.

Это Аканэ уже слышала. Перед взрывом Бюро в прокуренном салоне машины. Тогда знакомый голос звучал точно в голове, сигарета тлела в руках, а не напротив, и рядом не было никого, кто услышал бы её ответ.

— Это правда или так думаю я? — глухо произносит она.

— Что говорит тебе твоя голова, — повторяет Шинья, и именно в этот момент Аканэ меньше всего уверена в том, стоит ли слушать себя, себя ли она всё это время слушала и где кончается она и начинается он.

В этот момент Цунэмори ни в чём не уверена. Во рту неожиданно пересыхает, сердце бьётся непривычно часто, а в серых глазах напротив — возмутительное спокойствие и незыблемая твёрдость. Когами склоняет голову к плечу, словно делясь собственной убеждённостью, и Аканэ немного отпускает. Ровно настолько, чтобы рвано кивнуть, откинуть с лица отросшую чёлку и, прокашлявшись, выдохнуть:

— Хорошо.

В этом «хорошо» чуть больше, чем просто признание его к ним лояльности — не слышит этого разве что Шимоцуки, по той простой причине, что не знала Когами раньше и не привыкла к тому, что Аканэ рядом с Шиньей принципиально отличается от самой себя в одиночку. В этом «хорошо», «спасибо» и «прости» — спасибо за то, что пришёл, прости, что усомнилась.

Когами кивает в ответ, услышав невысказанную благодарность и извинения, и пододвигает к себе планшет.

— Так что у вас на этого Тоганэ?

— Три года назад занял твоё место в подразделении, — отвечает Гиноза, не отходя от стены. — Обладатель самой высокой интегральной характеристики за всю историю — восемьсот девяносто девять единиц на момент смерти и в среднем семьсот шестьдесят на протяжении службы в первом отделе.

— Это смертный приговор, — хмурится Когами. — Как его допустили до работы?

— Данные были сфальсифицированы, — поясняет Аканэ. — Он сын Тоганэ Мисако, одной из участниц проекта Сивилла. В семьдесят третьем году, до того, как присоединиться к Сивилле, она проводила эксперимент по искусственному созданию асимптомного разума. Подопытным был её собственный сын. Эксперимент провалился, и вместо нулевой характеристики она получила рекордно высокую. Позже она подредактировала его профайл, чтобы он смог пойти на службу в Бюро в качестве Карателя, где сменил четырёх инспекторов, прежде чем перейти в первое подразделение под мою ответственность.

— Зачем он так часто менял подразделения?

— Цвет паспорта, — негромко отзывается Мика. — Психопаспорт всех следователей, которые с ним работали, чернел. Как только характеристика переваливала за три сотни, он их убивал. Информация об этом была тщательно засекречена, но… — Шимоцуки неуютно поводит плечами. — Мне удалось её обнаружить.

— За что и поплатилась, — перебивает её Цунэмори. — Тоганэ, разумеется, знал, кем была его мать, и в назидание они открылись перед Шимоцуки.

— И даже после этого ты… — тянет Гиноза, но Мика неожиданно подскакивает с места и отходит к противоположной стене.

— Тем более после этого! — кричит она. — Я не Аканэ — я испугалась! Как я должна была отреагировать на то, что Система, воле которой я подчинялась всё это время, всего лишь подвал, набитый консервированными мозгами асимптомников? Кричать об этом на каждом углу? Пустить пулю в лоб Касэй? Или, может, заминировать подвал? — Шимоцуки шумно выдыхает и обхватывает себя руками. — Я знаю, что струсила. Но вы не видели Тоганэ в тот момент. Он будто бы не понимал, что его мать не есть Сивилла. Он жаждал доказать всем вокруг, что нет никого чище, чем она, и когда Цунэмори…

Мика переводит взгляд на старшего инспектора, не зная, имеет ли она право об этом рассказывать. Аканэ недовольно хмурится, не считая, что в этой информации в данный момент есть нужда, сетует в очередной раз на не слишком контролирующую язык напарницу и без особого желания говорит:

— Тоганэ, отчаявшись добиться от меня реакции смертями чужих людей, убил мою бабушку. Я… вышла из себя, но результат был отличным от того, что ожидал Тоганэ. Мой показатель упал до нуля, — Аканэ пожимает плечами и ерошит падающую на глаза чёлку. — Мозг Мисако Тоганэ был уничтожен после зачистки, и, хотя теперь измерить чей-либо показатель невозможно, полагаю, цель его осталась прежней — я.

— Мёртвая, — поправляет её Гиноза.

— Не исключено, — не отрицает, но и не соглашается Цунэмори. — И, вероятно, таков один из возможных финалов трагедии, которую он так усердно пишет всё это время, но… — старший инспектор машет рукой в сторону планшета и оглядывается на Гинозу. — Но это слишком просто для того, кто подорвал три здания и не поленился оставить одно и то же сообщение везде, где я была. Привести меня таким образом в ФармМерк и не заманить в ловушку, а поставить перед фактом — я знаю, кто он, но ничего не могу с этим поделать. Сообщения были не хлебными крошками даже, это…

— …насмешка, — заканчивает за неё Когами, пролистывая отчёт по делу Камуи Кирито и фотографии сообщений Тоганэ, сделанные Аканэ.

— Да, — нехотя соглашается Цунэмори.

— Хотел бы он её убить, сделал бы это раньше, — Шинья тушит сигарету и кидает окурок в урну. — Тоганэ Сакуя знал, где жила Цунэмори, застать её дома до взрыва было проще простого, для этого вовсе не обязательно устраивать представление, которое наверняка не сильно понравилось его друзьям из Министерства, ведь он фактически раскрыл себя. Это не месть даже, это жажда, — Когами ведёт рукой в неясном жесте, подбирая слово, — доминирования, желание унизить когда-то оказавшегося не по зубам противника. Аканэ здесь не жертва и не предмет торга, она...

— …трофей, — глухо вставляет Цунэмори, и ни один из них даже не трудится кивнуть в ответ.

Стоит только последнему слову повиснуть в воздухе, как в помещении воцаряется тишина. Почти неловкая, потому что Аканэ упорно на Когами не смотрит, а тот, напротив, буравит её взглядом. В глазах Гинозы чудится усталое смирение, Мика безуспешно давит восторженный вздох, а Кунидзука не сдерживается — фыркает.

Случись всё это на пару дней раньше, Аканэ бы ничему не удивлялась — диалог, несомненно, произошёл у неё в голове, сигарета дымила в пепельнице, а посторонних слушателей не было бы и в помине. Но то на пару дней раньше. Сейчас Когами сидит за одним с ней столом, размышляет вслух не для неё — для себя, и она невольно задаётся вопросом: с кем говорит он, когда говорить не с кем?

Через пару минут Гиноза отправит Аканэ и Яёй спать — те двое суток на ногах, а мир навряд ли провалится ещё глубже в бездну, позволь они себе хотя бы несколько часов сна. Так он скажет им. Сам же решит, что Когами не лучшая компания для Цунэмори на взводе.

Через несколько часов придёт в себя Караномори, и первым, что она увидит, будет мирно посапывающая на соседней кушетке Кунидзука. Полковник Саммерс, конечно же, дьявольски страшен, но чувств не лишён.

Чуть больше, чем через сутки, Аканэ всё же вернётся на развалины Нона-Тауэр.

Пока же у Цунэмори красные от недосыпа глаза, о том, что Шион действительно жива, говорит только мерно пищащий кардиомонитор, на груде камней, металла и стекла вместо некогда величественной Нона-Тауэр гуляет только ветер, а Гиноза…

— А знаете, — вдруг прерывает молчание Яёй, — вы вдвоём, — тычет пальцем поочередно в Когами и Цунэмори и припечатывает: — Вы страшные.

А Гиноза улыбается впервые за ночь.

* * *

Сайге Джоджи по роду своей деятельности приходилось иметь дело с самыми разными людьми, и до того момента, как Сивилла лишила его сначала преподавания, а затем и свободы, в его распоряжении был пластилин вполне пластичный, ведь к профессорской мантии прилагался целый вагон привилегий.

Но оценить щедрый дар научного звания по достоинству мог лишь тот, кто находил очарование в тщательном, аккуратном и ревностном наблюдении за человеком, и уж кто-кто, а профессор Сайга здесь был безусловным экспертом.

Правда, попадались среди его студентов и те, кто подковёрные профессорские игры видел насквозь.

Первым таким был так и не связавший свою жизнь с Бюро Безопасности Элиот Манн, талантливый полукровка, что в жалкие сорок три минуты укладывал его на шахматной доске на лопатки. Вторым — Когами Шинья. Этот в шахматы выигрывал с переменным успехом и не сразу, но учился с воистину ужасающей скоростью. Не только игре — всему. Он интуитивно угадывал то, чему сам Джоджи учился годами, находил выходы из на первый взгляд безвыходных ситуаций и безрассудно не верил в поражение.

Третья его студенткой никогда не была.

Однако ученицей Цунэмори Аканэ оказалась более чем примерной.

— Аканэ, вы вот уже двадцать минут стоите напротив меня, игнорируя предложение сесть, и у меня создаётся впечатление, будто вы пришли меня в чём-то обвинить, — устав играть в молчанку, первым подаёт голос Сайга. — Простите мою нетактичность, но, насколько мне известно, Гиноза Нобучика настоял на вашем отдыхе, а не на…

— Я выспалась, — перебивает его Аканэ.

— Уверяю вас, четыре часа после двух суток бодрствования мозг скорее утомляют, чем бодрят, — ничуть не укорительно замечает он, мысленно поздравляя себя с завязавшимся диалогом. — Итак?

— Он заходил к вам? — отрывая, наконец, взгляд от шершавого бетонного пола, спрашивает она.

— Шинья? — понимает Сайга. — Нет, не заходил. Он, инспектор Цунэмори, уже очень давно не нуждается в моём участии и…

— Участие? — с кривой улыбкой на губах перебивает его Аканэ. — Так вы это называете?

— Консультация, совет, помощь, в конце концов, — позволяя себе нотку нетерпения в голосе, отмахивается Джоджи. — Называйте как хотите, сути это не меняет. Шинья давно взял с меня всё, что я был способен ему дать, а терапия плохо работает на том, кто знает все уловки.

Цунэмори отворачивается от профессора, крепко обхватив себя руками, и нервно передёргивает плечами. Прикусывает губу не в силах удержать раздражённую, злую гримасу и шумно втягивает воздух.

— Аканэ, что случилось? — подавшись вперёд, спрашивает Сайга.

Следователь запрокидывает голову, рассматривая серый потолок и безрадостно улыбается.

— Я везде проиграла.

Джоджи удивлённо вскидывает брови, ожидая этих слов от кого угодно, только не от неё, и склоняет голову к плечу.

— Неужто вам изменяет ваше хладнокровие? — голос меж тем звучит участливо спокойно.

— Я считала, что смогу перекроить Сивиллу в одиночку, — признаётся Аканэ. — Считала, что мне не хватает данных. На деле же я просчиталась со временем и переоценила терпение горожан. Тогда у меня даже мысли не мелькнуло о том, что нужно всем рассказать. Я была уверена в своих действиях, ведь поступи я иначе, развязалась бы гражданская война и жертв было бы куда больше, чем сейчас. Тогда только я могла сложить реальность и созданный Сивиллой образ в одно, и можете упрекнуть меня в излишней самоуверенности, но…

— Аканэ, вы одна из немногих, кто может озвучить подобное, не боясь услышать упрёков в излишней самоуверенности, — мягко возражает Джоджи и встаёт подле неё. — Когда вы пришли ко мне впервые, вы стояли за плечом Когами и жаждали знаний. С тех пор вы приходили ко мне когда за ними, когда за утешением, весьма своеобразным, прошу заметить, — в голосе Сайги слышится улыбка, и Цунэмори поворачивается к нему лицом, — потому что мало кто будет искать утешения у человека, что долгие годы находил забавным повышение интегральной характеристики у студентов во время своих лекций.

Цунэмори отвечает на прозвучавшую горькую усмешку несмелой улыбкой и на сей раз не пытается спорить.

— Сейчас же вами движет желание выговориться, — продолжает Сайга, — желание услышать: «Да, ты всё делаешь правильно, продолжай в том же духе», вот только я не тот, чьё одобрение вы действительно жаждете услышать.

Аканэ раздосадованно хмурится и качает головой:

— Профессор, вот только не нужно и сюда Когами…

— А кто сказал, что я о Шинье? — удивляется Джоджи. — Отнюдь, инспектор. Вы с ним как химическая смесь, что порождает хаос, вами движет бесконечное соперничество, стремление к победе и, простите, если лезу не в своё дело, желание обладать.

Цунэмори смущённо склоняет голову, пряча неожиданный румянец, и теребит застёжку на ремнях.

— Вы с ним затеяли игру, в которой нет победителей. Бой ради боя — не боитесь проиграть и знаете, что не разочаруете. А вот Гиноза Нобучика — другое дело.

— Я ни с кем не воюю, я… Что?

Аканэ перестаёт глазеть на уже вдоль и поперёк изученный книжный стеллаж и всем корпусом поворачивается к профессору. Взгляд у того лукавый и до странности довольный, словно у человека, не до конца уверенного в своих догадках и внезапно получившего их подтверждение.

— Гиноза, — повторяет он.

Цунэмори заламывает бровь и отступает на шаг.

— Меня и Гино не связывает ничего, кроме…

— Я знаю, — просто соглашается Джоджи, и Аканэ задаётся вопросом, сколько ещё раз он не даст ей закончить предложение. — Я никоим образом не пытался намекнуть на характер ваших отношений, как, впрочем, и тогда, когда мы говорили о Шинье, — в голосе звучит самодовольная смешинка, и Цунэмори корит себя за просчёт. — Я всего лишь пытался сказать, что Гиноза ваш моральный компас. Хорошо это или плохо? Сказать трудно. Но это так.

Аканэ расцепляет руки на груди, неуютно мнётся на месте и наконец садится на жёсткую кровать. Сайга отмечает, что та больше не выглядит ни подавленной, ни отчаявшейся, поздравляет себя с крохотной победой и включает кофеварку.

Удивительное дело, но никто так и не заметил, как он утащил её с общей кухни.

— А все те выводы, за которые вы упрекнули меня, — шутливо замечает он, — сделали вы сами. И, откровенно говоря, это добавляет и без того любопытной ситуации огня.

— Боже, — Аканэ закатывает глаза и облегчённо смеётся. — Подозреваю, профессор, что студенты поумнее вас не особенно любили.

— О! — восклицает Сайга. — Терпеть не могли. Кофе?

В медотсеке пришла в себя Караномори. На поверхности наконец закончился дождь. Сквозь тяжёлые серые тучи выглянуло солнце, а над беспокойно шумящим морем закричали чайки. Всё ещё никогда не было так плохо: следователи и каратели загнаны в тупик, они проигрывают сражение за сражением, мучаются в неизвестности и не пытаются загадывать на будущее.

Всё ещё никогда не было так плохо, но впервые с момента взрыва Башни иррационально, вопреки здравому смыслу и всяким законами логики впереди забрезжила надежда.

Солнце жарит так, словно вот-вот выжжет Аканэ глаза. Огромное, раскалённое, похожее на красный перезрелый апельсин — согревает давно потухшие развалины Нона-Тауэр, отражается от гигантских зеркальных осколков и радугой сверкает на мелкой стеклянной крошке.

Глаза слезятся от режущего сетчатку света, но Цунэмори упрямо стоит на вывороченном куске асфальта, крепко обхватив себя руками, и думает о том, что ещё три недели назад была на подвальном этаже разрушенной теперь Башни и в очередной раз отчитывалась перед Сивиллой.

Сейчас с момента взрыва прошло уже пятнадцать дней. Всего пятнадцать бесконечно долгих дней. Аканэ чувствует себя смертельно уставшей и беспомощной. И не знает, как с этим быть.

— Красиво, — негромко шепчет она, зябко поёжившись.

— И жутко, — отзывается Когами.

Аканэ, явно не ожидавшая, что окажется застуканной на руинах старого мира, вздрагивает, хмурится от досады и напоминает себе держать язык за зубами — опасная привычка рассуждать вслух до добра не доведёт, и единственное, что сейчас радует, это отсутвие сигареты в руках.

— Я, кажется, ясно выразилась относительно передвижений по поверхности, Когами-сан.

— И я внимательно вас выслушал, Цунэмори-сан, и донёс до сведения своих людей, — делая особенное ударение на имени, без намёка на покорность в голосе отвечает Шинья.

— Приказы одинаковы для всех.

— Верно, и Гино дал добро, — Когами щёлкает зажигалкой, а Аканэ понимает, что угодила в свою собственную западню. Тоскливо косится на сигарету и пытается тайком вдохнуть табачный дым. Выходит неважно, но не то чтобы Цунэмори всерьёз рассчитывала что-либо от беглого карателя утаить. — К слову, хороший выбор: он возразит тебе тогда, когда ты на самом деле будешь сомневаться, и сдастся под твоим напором, если ты действительно решишь его в чём-либо убедить. Из тебя вышел недурной серый кардинал.

— Для его лучшего друга ты слишком мало в него веришь, — небрежно и не слишком убедительно роняет Аканэ.

— Так всё-таки «ты»?

— Иди к чёрту.

Когами негромко смеётся и выдыхает дым. Смотрит, как осторожно, но глубоко дышит Аканэ, и с едва заметной улыбкой на губах подходит ближе.

— Дурная привычка.

— Тебя спросить забыла, — с наигранной злостью огрызается Цунэмори, но отойти не пытается даже из принципа.

Хотя надо бы. И хотелось бы.

Хочется топнуть ногой, обиженно повернуться к беглому исполнителю спиной и окатить волной презрения и недоверия, но реальность отступает перед образом, что она три года самостоятельно культивировала, собственное «но» меркнет по сравнению со своим же «хочу», а сердце и разум неосознанно тянутся к знакомому. Родному. Надежному.

И Аканэ стоит рядом. Дышит одним на двоих с ним воздухом и тихонько злится на саму себя.

— С Сивиллой можно было бороться иначе, — негромко, почти отчаянно признаётся Цунэмори. — Я почти справилась.

— Знаю.

— Когда же я оступилась?

— Когда решила, что должна справляться с этим в одиночку.

— Да, точно, — горько и совсем не весело смеясь, кивает Аканэ. — Это я уже слышала.

— Я не упрекаю.

— Ещё бы ты упрекал! — восклицает Цунэмори и тут же шумно втягивает в себя воздух, пытаясь успокоиться. Сутулится, словно стараясь стать меньше, скукожиться и спрятаться, и ненадолго прикрывает глаза. — Когда ты узнал?

— О Сивилле или о том, что знаешь ты?

Аканэ поворачивается к нему лицом, встречается взглядом с серыми глазами и устало вскидывает брови.

— Хочешь сказать, это произошло не одновременно?

Шинья выглядит почему-то довольным, а плечами пожимает напоказ небрежно, будто бы стараясь таким образом заранее, на всякий случай до инспектора донести, что теперь уже эта информация никакого значения не имеет, и как бы скоро он о Сивилле не узнал, сейчас ничего изменить нельзя. Никакое раскаяние не повернёт время вспять, и он не сможет прийти на помощь. Не смог бы, даже будь у него такая возможность.

Держаться в тени было правильным решением. Единственно верным.

— Почти сразу, как ушёл. Ты пришла ко мне с запрограммированным на парализатор Доминатором — я не знал, в чём дело, но неладное заподозрил.

— И кто же просветил?

Когами жмурится от яркого солнца и с несколько секунд раздумывает над ответом.

— А если я скажу, что весь мир знал, что у нас происходит?

— Отвечу, что день из без того не был радостным.

* * *

У всех, кроме профессора.

Тот, задолго до того, как выбрать своей кафедрой психиатрию, всерьёз увлекался криминалистикой.

Его интересовали закономерности приготовления, совершения и раскрытия преступления, возникновения и существования его следов, собирания, исследования, оценки и использования доказательств. Нравилось разрабатывать систему предупреждения, раскрытия и расследования преступлений. Нравилось считать себя способным её разработать, но, как только он вышел из-за студенческой скамьи, шоры с глаз пришлось снять.

Криминалистика перестала казаться столь привлекательной, он с головой ушёл в большую психиатрию, а позже, сполна насытившись миром патологии, нашёл себя в том, что получалось у него лучше всего.

Сначала в психологии преступников.

— Я вас ждал, — отвлекаясь от книги, но не оборачиваясь, произносит Сайга.

Но теперь и в психологии людей, их ловивших.

Гиноза садится в кресло, не дожидаясь приглашения, и встречается взглядом с внимательными глазами за прямоугольными стёклами очков.

* * *

— Инициатива «Глобус», — рассказывает Когами, доставая вторую сигарету. — Так её назвали. Около сорока лет назад появилась идея создать союз двадцати крупнейших стран мира, основанный на едином органе управления. Планировалось открыть по одному филиалу в каждом государстве и объединить их посредством Всемирной Паутины. «Наказание до преступления»… — Когами хмыкает и закуривает. — Часть стран отказалась сразу. Части идея пришлась по вкусу, но никто из них не был готов запустить прототип — быть может, главы государств не были уверены в том, что их коэффициент окажется удовлетворительным, или же подозревали, что население в общей своей массе едва ли положительно отреагирует на принудительную психологическую проверку. Эти страны дали проекту добро при условии, что, прежде чем их подключат к общей сети, проект протестируют на любой стране-добровольце, — стряхивает пепел и пожимает плечами. — Этой страной оказались мы, и, как ты, верно, догадываешься, инициатива с треском провалилась. Успех в пятьдесят два процента не мог считаться успехом даже условно. Японию обязали отключить Сивиллу в течение трёх месяцев, но…

— Но мы объявили о своей автономности и повесили железный занавес, — хмуро заключает Аканэ. — Как удалось избежать информационной утечки?

— Сивилла, — вновь жмёт плечами Когами. — Она пресекала любые попытки оставшихся девятнадцати государств просочиться в нашу Сеть. До прошлого года Япония не только не выпускала за пределы страны никого, кроме верхушки власти, но и не впускала на территорию иностранных граждан. Покинуть страну можно было только бежав из неё.

— И ты бежал.

— Не ставя перед собой цели узнать о «Глобусе», но да, — соглашается Шинья и примирительно улыбается. — Спрятаться от Сивиллы в Японии у меня не было ни единого шанса.

* * *

— Я ждал вас, — повторяет профессор и откладывает книгу в сторону, — но, должен признаться, несколько раньше.

— И когда же? — с видом человека, неуверенного в том, интересен ли ему ответ, спрашивает Гиноза.

— Когда Аканэ выдвинула вашу кандидатуру. Что-нибудь выпьете?

— Нет, благодарю.

— А зря, — Джоджи включает кофеварку, и спустя несколько секунд в помещении густо пахнет кофе. — Колумбийская арабика — бархатистая, сильная. Лёгкая горчинка, мягкая кислинка и едва уловимые фруктовые ноты. Потрясающий кофе…

— Я не о кофе пришёл говорить, — резко перебивает его Нобучика.

Сайга садится обратно, обхватив чашку двумя ладонями, и делает крохотный глоток. Он пьёт чёрный, без сахара и всегда обжигающе горячий — Аканэ, к примеру, считает, что у напитка такой температуры вообще не разобрать вкус, Когами профессора целиком и полностью понимает, а вот что касается Гинозы, то тут, предлагая, Джоджи немного лукавил.

Гиноза Нобучика наверняка предпочитает крепкий чай, а если и пьёт кофе, то только с молоком.

* * *

— Кто они? Те, с кем ты пришёл, — не слишком надеясь на честный ответ, спрашивает Аканэ.

— Те, кто знали о «Глобусе» и бежали из страны до того, как об их осведомлённости прознала бы Сивилла. Дети репрессированных политиков, скрывшихся сорок лет назад, друзья и коллеги. Иностранные агенты, пытавшиеся всё это время проникнуть в Японию, — без утайки отвечает Когами. — Но большей частью — повстанцы из ЮВАС.

— Что?

В голосе Аканэ звучит настолько искреннее изумление, что Когами убирает сигарету от губ и всем корпусом поворачивается к ней.

— Юго-Восточный Азиатский Союз, — осторожно поясняет Шинья, не слишком уверенный в том, что Цунэмори смутила аббревиатура.

— Я знаю, что это, — непонятно огрызается инспектор. — Я знаю, что гражданская война не прекращалась ни на день, но мы начали постройку Шамбалы полгода назад и столько же поставляем миротворческих дронов, так почему… — Когами снисходительно улыбается, склоняет голову к плечу, и Аканэ снова чувствует себя школьницей, неверно решившей у доски пример.

Учитель недоволен, класс смеётся, а она унижена и зла. Цунэмори не знает, насколько пример удачный — она никогда так не ошибалась.

— Ясно, — цедит она сквозь зубы, искря как оголённый провод. — Ты всё это время был там. Сотни жизней на алтарь твоей гордыни и взыгравшего эго.

— Так ты обо мне думаешь?

— Нет, Когами, — возражает Аканэ и всплёскивает руками в совершенно не свойственном ей жесте. — Так ты себя ведёшь, и, знаешь, мы оба уже видели человека, совершившего ту же ошибку.

Смотрит прямо, невидящим взглядом человека, окончательно и бесповоротно потерявшего связь со здравым смыслом, не находит во взгляде Шиньи понимания, но знает — там алыми буквами сияет табличка «ОПАСНО». И, наплевав на вопящий инстинкт самосохранения, безапелляционно припечатывает:

— Ты убил его.

* * *

— Вы пришли поговорить о себе, — невозмутимо соглашается Сайга. — Люди по природе своей склонны к подобным беседам с теми, кто готов слушать, и…

— Я не…

— …зачастую говорят о себе даже тогда, когда рассказывают о других, — заканчивает профессор и с вежливым любопытством приподнимает брови. — Так о чём вы хотели поговорить, Нобучика?

Гиноза от сквозящей в голосе Джоджи оскорбительной издёвки буквально дуреет. Скрипит зубами, стискивает механический кулак, едва сдерживаясь и игнорируя скользящую по глазам алую пелену, и усилием воли заставляет себя выдохнуть. Берёт себя в руки и звенящим от напряжения голосом спрашивает:

— За чем она к вам приходит?

* * *

Когами один из тех немногих людей в окружении Аканэ, обладающих воистину железным самоконтролем, когда дело касается их самих. Переход на личности — верный способ проиграть спор с ним, в то время как любое посягательство на справедливость и порядок превращает его в высокотехнологичную, сложную бомбу с чувствительными сенсорами по всей поверхности. Не подходи — взорвёшься, Цунэмори усвоила это ещё в первые месяцы в Бюро и раз и навсегда зарубила себе на носу.

С Гинозой всё совсем наоборот — он сохраняет хладнокровие ровно до тех пор, пока конфликт остаётся за пределами его зоны комфорта и взрывается как пороховая бочка, стоит обидчику переступить воображаемую стоп-линию.

Свои плюсы и минусы есть как в первом, так и во втором случае, но если к Гино за годы совместной работы она успела притереться, то от подобных пикировок с Когами порядком отвыкла.

И сейчас о вырвавшемся неосторожном обвинении остро жалеет.

— Прости, — выдыхает она и отводит взгляд, теряя весь запал. — Ты насмехаешься, и я…

— Аканэ, это не насмешка, — перебивает её Шинья, и если отголоски злости и слышны в его голосе, то давать ей волю сиюсекундно он не намерен. — Беззлобная снисходительность — быть может, но это старая привычка. Я не хотел обидеть и, ещё раз повторяю, тем более в чём-либо тебя упрекнуть.

— Знаю, — отзывается Цунэмори, обхватывает себя руками и неловко переводит тему: — Шамбала рухнула? Так ты понял, что что-то стряслось с Сивиллой?

— Да, — кивает Когами, и напряжение ненадолго отступает. — Власть вернулась к председателю Хань, и мне самому не верится, что я это говорю, но Сивилла была куда гуманней. Гражданская война разгорелась с новой силой. Они уже даже не воюют — истребляют друг друга.

— И почему же ты здесь?

Шинья оборачивается, и вот теперь Аканэ видит разницу. Не насмешка, нет. Беззлобное, совсем не обидное и даже тёплое снисхождение. Лёгкое удивление тем, что она действительно не понимает, и глубокое, насквозь пропитавшее его смирение. Смирение человека, знающего, что привязанность — недоступная роскошь, что идти на поводу у собственных чувств смерти подобно и что двое дорогих людей здесь не сравнятся с сотнями, доверившимися ему там.

Но... Он никогда не ударит по ним. И другим бить не позволит.

Странный коктейль из эмоций в обыкновенно непроницаемых глазах ошарашивает, и Аканэ к своему стыду чувствует, как щёки заливает предательский румянец.

— Вот и я думаю, что это не вопрос, — соглашается Когами с её безмолвным ответом и вновь затягивается.

* * *

— Я могу поговорить с вами об Аканэ, Нобучика, — мягко замечает Сайга. — Но беседовать о том, чего она сама не пожелала вам рассказать, увы, не в праве.

— Я не спрашиваю о чём, — Гиноза устало проводит рукой по лбу и прикрывает глаза. — Я спрашиваю, за чем?

— Вы спрашиваете, за чем или почему не к вам? — считает нужным уточнить Джоджи, и взгляд, которым его награждает бывший инспектор, куда красноречивее любой хлёсткой пощёчины. — За мнением. Иногда за утешением. Почти никогда за советом. По большей же части Аканэ приходит, чтобы высказаться и не услышать ничего в ответ. Что же касается вашего настоящего вопроса…

— Гиноза-сан, — громко трещит коммуникатор голосом Шо.

Нобучика тихонько ругается, выуживает из пиджака устройство и жмёт на кнопку приёма.

— Да, Хинакава?

— У нас сообщение. От Министерства.

Гино смотрит на коммуникатор так, словно всерьёз надеется увидеть лицо Хинакавы, и встаёт.

— Уже иду.

Одёргивает полы пиджака, застёгивает пуговицу и сверху вниз смотрит на профессора.

— Так что же?

— Ответ на него будет зависеть от того, знаете ли вы, за или против Сивиллы всё это время была инспектор Цунэмори.

Гиноза хлопает дверью раньше, чем слышит негромкое и лукавое: «Мои двери всегда открыты». Громко чеканит шаг, пытается думать о том, что с ними наконец связалось Министерство, что сейчас, вероятно, им будут угрожать и запугивать, и не может.

В голове крутится проклятое «за или против», и хуже всего то, что Гино прекрасно знает ответ.

* * *

— Сивилла была неплоха, — несмело и обречённо признаётся Цунэмори. — Несовершенна, да. Жестока, может. В чём-то категорична, но с ней у нас был шанс на порядок. На мир.

Шинья качает головой, выбрасывая ещё одну выкуренную сигарету, щурится на уже свалившееся за горизонт солнце и снимает куртку. Набрасывает её на плечи Аканэ, и та, тут же позабыв о собственном упрямстве, кутается в знакомое тепло и запах.

— Мы учились и работали так, как хотела Система, — твёрдо произносит он. — Жили там, где хотела она. Принимали те решения, которые были одобрены ею. Ещё немного, и мы бы влюблялись и создавали семьи с теми, кого выбрала бы для нас Сивилла. Плевать я хотел на такой мир, Аканэ, и к чёрту этот порядок, если мне не позволено жить в мире там, где я хочу, и с теми, с кем хочу!

Одно мгновение Цунэмори борется со странным желанием спросить, где и с кем он хочет. Почему-то смущается этого вопроса, вспоминает ироничную ремарку Джоджи о любопытной ситуации и об огне и зарывается носом в ворот куртки.

— Мир рухнул за пятнадцать дней, — шепчет она, и Когами её едва слышит — из-за ворота и без того шёпот звучит особенно глухо, а говорит Аканэ в сторону.

— Мы построим новый, — обещает Когами. — Без прошлого, без истории.

У Аканэ в кармане трещит коммуникатор. Она нехотя вытаскивает руку из длинного, тёплого рукава и отвечает на вызов.

— Да?.. Хорошо. Сейчас будем… Нет, не с Яёй, с Когами... — откидывает волосы с лица и кивает. — Уже едем.

Жмёт на отбой, но коммуникатор от лица не убирает. Прижимает его к подбородку и как-то очень грустно улыбается.

— Построим новый, — словно эхо, повторяет она. — А позволят? — запахивает чужую куртку поплотнее и идёт к машине. — С нами связалось Министерство. Кажется, тоже собирается строить новый мир, — садится на пассажирское сиденье и привычно подтягивает к себе колени. — На трупе старого.

В штаб-квартиру они едут молча. Когами ведёт ровно, уверенно. Аканэ сидит рядом, свернувшись клубочком, и если ненадолго прикрыть глаза, то можно представить, что этих пяти лет не было.

Конец первой части

Сообщение из Министерства было коротким, сухим и предельно вежливым, словно цена вопроса — ещё один президентский срок, а не жизни почти двух тысяч людей.

На то, чтобы договориться между собой, соблюсти все поставленные условия и подготовиться к фактической встрече с новой властью, ушло четверо суток. Инспекторы и исполнители ссорились между собой, повстанцы из ЮВАСа перешёптывались по углам, с опаской и любопытством косились на бывшую полицию и прекрасно знали, что делать с предоставленным им выбором. Пришедшая в себя Караномори, разругавшись с полковником Саммерсом, вынудила Хинакаву притащить в медблок хотя бы ноутбук и с необычной для себя сосредоточенностью погрузилась в виртуальную сеть, отмахнулась от вопросов Яёй, всем своим видом суля нечто грандиозное.

Когами, Гиноза и Аканэ в своём молчании выглядели страшнее, чем во время своих же споров, и это пугало ровно до тех пор, пока все они, наконец, не вышли на поверхность.

В следующие три дня выяснилось, что под АЭС — одна тысяча восемьсот двадцать два человека, Министерство Благосостояния избирательно милосердно, а Тоганэ Сакуя не отличается долгим терпением.

На протяжении последующей недели — что Караномори и Хинакава боги программирования, из обычного пистолета Мика стреляет лучше, чем из Доминатора, Гиноза беспощаден, Когами может быть пугающе кровожадным, когда дело доходит до того, что принадлежит ему, а самое страшное оружие Аканэ — слова. Ими она бьёт ничуть не хуже, чем в своё время Касэй.

Двух последующих дней хватило на то, чтобы Министерство Благосостояния обосновалось в новом здании, Гиноза занял пост главы Бюро Общественной Безопасности, а Аканэ — председателя Совета Министров. Повстанцам ЮВАСа, выпущенным из страны под командованием Когами, было поручено подавление восстаний в бывших колониях Сивиллы.

Сжимая кулаки и зло сверкая глазами, выходцы из старого мира неохотно вставали на рельсы нового. Злость нескольких десятков человек не имела никакого веса на фоне безудержной, жадной радости многих тысяч.

Одна война закончилась началом новой, новая захлебнулась, не успев разгореться, сузилась до размеров крохотного, но отчаянно бунтующего мира лишь нескольких человек и тихо тлела, выжидая своего часа.

Аканэ хватала воздух губами, дышала урывками, вперемешку со стонами, цеплялась за обнажённые плечи Когами, оставляя поверх старых шрамов новые царапины, выгибалась, едва ли не плача от сладкой судороги, и улыбалась — полубезумно.

Шинья замер на мучительно долгое мгновение, поймал подёрнутый поволокой взгляд Аканэ, толкнулся резко, глубоко, срывая с губ ещё один бесстыжий стон, и глухо выдохнул:

— Всегда держи под контролем бунтаря.

— Бунтарь в данном случае ты или я? — сглотнув, спросила Аканэ.

— А как тебе больше нравится, мой маленький голый инспектор? — Когами прижался губами к губам, радуясь капризному хныканью, дразняще качнулся и неожиданно нежно, мучительно медленно поцеловал.

— Что мы будем делать? — негромко, сквозь стон.

— Как и всегда, — хрипло, но твёрдо. — Воевать.

Условия Министерства оказываются просты. Под АЭС находится почти две тысячи преданных Сивилле человек. Единственная, кого те готовы выслушать, не кидаясь при этом банками с керосином, Аканэ. В случае её отказа Министерство грозится взорвать электростанцию и похоронить под глубоким слоем грунта неверных новой власти людей, а сам город — под парами радиоактивного облака. В случае же согласия — полного и добровольного — обещают вернуть горожанам дома и работу, а также возобновить деятельность Бюро Общественной Безопасности.

На размышления Министерство даёт четыре дня. Не по доброте душевной — слишком щедро, для шантажа и споров хватило бы и суток, вероятно, проблемы внутри самого вновь собранного правления. Не сработались, не договорились или кого-то ждут, но позволить себе не обращать внимания на спрятавшихся под землёй инспекторов и исполнителей больше не могут.

Вариантов масса, но ни один из них не кажется Цунэмори хоть сколько-нибудь убедительным, ей никак не перестать чувствовать себя пойманной в ловушку мышью, и от этого она теряет остатки концентрации. Иллюзия контроля исчезает, поводок выскальзывает из рук, и так удачно использованная профессором метафора теперь кажется смешной: она не пёс, не цепной и не домашний, она не та, кто держит в руках цепь. Она — зазевавшийся прохожий, что теперь не бежит, заметив сорвавшихся с привязи собак. Стоит посреди дороги, словно прилипнув к земле, хочет дёрнуться с места и не может, срывается, наконец, когда челюсти клацают уже подле одежды, но пространство вокруг, как в страшном сне, заливает густым сиропом. Руки и ноги тяжелеют, она вязнет в асфальте, словно в трясине, и падает нестерпимо медленно.

— Они готовы пожертвовать жизнями двух тысяч человек, но будут рады этого не делать, и хотят сотрудничать с нами, но могут и обойтись, — подытоживает Мика. — Вам не кажется это странным?

Аканэ выдёргивает из инспирированного собственным воображением кошмара. Она моргает, избавляясь от сизой дымки перед глазами, и пытается незаметно смахнуть с плеч ощущение вязкого, словно желатин, тумана. Незаметно не выходит — Когами вопросительно приподнимает брови, и ей остаётся только отрицательно мотнуть головой в молчаливой просьбе ни о чём не спрашивать. Тот в ответ пожимает плечами, еле-еле, и отворачивается прежде, чем их бессловесный диалог становится очевидным для окружающих.

Гиноза же скользит взглядом по запертой двери и в ответ на вопрос Мики утомлённо качает головой.

— Нам не предоставили выбора. Министерство знает, что Аканэ не оставит горожан на верную смерть. Это не торг, это ультиматум.

— Тогда вдруг они блефуют? — предполагает Шимоцуки и взглядом ищет поддержки. — Если Министерство уверено в том, что Цунэмори согласится на сотрудничество, то взрывать электростанцию не планирует в принципе — они не станут жертвовать городом, это глупо.

— Хочешь проверить? — тонко улыбается Когами. — В случае нашего согласия они получают Аканэ и ещё две тысячи человек электората. В случае нашего отказа, по сути, ничего не теряют, потому как большинство уже на их стороне, а несколько десятков бунтующих полицейских положения дел не изменят.

— Хорошо, если с нами, но и без — тоже неплохо, — тихо хмыкает Яёй.

— Верно, — кивает Шинья и кидает Кунидзуке ириску. — Кроме того, они очень хитро обошли вопрос нашей дальнейшей судьбы. Не дали никаких гарантий, что все из нас останутся живы, а саму Аканэ сразу с места не передадут в лапы Тоганэ. Гиноза прав, это не сделка и не компромисс. Мы либо делаем так, как нам говорят, либо погибают две тысячи человек.

— Передадут в лапы Тоганэ? — Цунэмори выпрямляется и неосознанно скрещивает руки на груди. — Я в состоянии за себя постоять, а это — шанс спасти людей и выманить Тоганэ.

В тесной каморке, избранной ими для подобных совещаний, повисает гулкая тишина. Кунидзука изумлённо приоткрывает рот, Мика фыркает, выражая всю степень своего недоверия к такого рода жертвенности, а Когами переглядывается с Гинозой, что бешеным взглядом буравит затылок Цунэмори, и тушит сигарету.

— К чему это? — скривившись так, словно у неё болят все зубы разом, спрашивает Шимоцуки. — Принесением себя в жертву проблему ты не решишь.

— Самоотверженность здесь ни при чём, — выплёвывает Гиноза и отходит от Аканэ настолько далеко, насколько позволяет тесная комната, будто бы только расстояние помогает ему держать себя в руках и не попытаться прямо сейчас придушить старшего инспектора. — Это расчёт.

— Верно, — раздражённо хмурясь, отзывается Аканэ. — И…

— И я говорю нет, — перебивает её Гино.

— Прости?..

— Нет, — повторяет Нобучика. — Не такой ценой.

— Какой ценой? — переспрашивает Цунэмори и всем корпусом поворачивается к бывшему напарнику. — Он не покажется, если хотя бы кто-нибудь из вас будет в зоне видимости. Нужно выманить его, зацепить за живое, и только когда он почувствует себя в безопасности, решит, что контролирует ситуацию, а я в его руках, то начать…

— С чего ты взяла, что ты нужна ему живой? — резонно замечает Нобучика. — Мы и дёрнуться не успеем, как он свернёт тебе шею.

— Так просто? — у Аканэ вырывается изумлённый смешок, и она отбрасывает с глаз чёлку. — Ему нужна не просто месть, ему нужно моё унижение.

— Ты пытаешься меня уговорить или отговорить?

— Гино, ты сам сказал, что это ультиматум, другого выхода…

— Найдём.

Аканэ шумно выдыхает, отворачивается от яростно сопящего напарника и встречается взглядом с Когами. Она ожидала сомнений и недовольства, и на самом деле ей не требовалось разрешение Гинозы, однако если ему придёт в голову ей воспрепятствовать, то весь и без того трещащий по швам план полетит коту под хвост, а на кону — две тысячи жизней. Действовать, не заручившись его поддержкой, слишком опасно.

В глазах Шиньи одобрения тоже нет, но он, в отличие от лучшего друга, ситуацию оценивает трезво. Крутит меж пальцев зажигалку, переступает с ноги на ногу и, наконец, говорит:

— Притормози, инспектор. Чёрным по белому — они обещали тебя вашему доморощенному берсерку. Одна ты туда не пойдёшь, — смотрит на неё ещё с несколько мгновений и тут же предлагает альтернативу: — Сопровождение отсюда до здания ФармМерк, жучки Шион и прослушка.

Цунэмори хмурится, не слишком довольная предложенным, и качает головой:

— Выставишь своих людей вдоль дороги? Министерство нашло слепые зоны в системе безопасности Нона-Тауэр — их вычислят.

— Кто сказал, что это будут мои люди? Они нашли дыры в защите Башни — я три года прятался от Сивиллы у неё под носом, — Шинья легко пожимает плечами и опирается о стену. — Сопровождать тебя буду я.

Аканэ хмурится, не находя ни одного достойного аргумента, уже открывает рот, чтобы возразить, как Когами продолжает:

— Либо так, либо мы ищем способ вывести людей из-под АЭС без твоего участия.

В голосе Когами снова чудится самодовольное превосходство, и Цунэмори кажется, что того разговора на развалинах Нона-Тауэр не было. Не было его куртки на плечах, сигаретного дыма вокруг, такой редкой между ними откровенности и робко потревоженной границы между "можно" и "нельзя". Шинья не прятал на дне глаз застарелую печаль, а она не пыталась вырвать у времени хотя бы каплю почти забытого за три года чувства защищённости.

Она почти верит в то, что ей всё привиделось, как вдруг Когами склоняет голову к плечу, заглядывает ей в глаза и просит:

— Пожалуйста.

На плечи будто бы вновь опускается снятая на пороге штаб-квартиры куртка, от осколков отражается красное закатное солнце, влажный, липкий туман отступает, уголки губ Шиньи подрагивают в улыбке, и Аканэ кивает раньше, чем успевает подумать. Тут же поводит плечами, избавляясь от ощущения чужого тепла на плечах, и отворачивается, дабы ненароком не встретиться взглядом с Гинозой.

А тот смотрит точно меж лопаток.

И в глазах не гнев и не укор — разочарование.

Когда Цунэмори выходит вслед за ним из комнаты, Кунидзука видит мелькнувшую на губах Когами улыбку и закатывает глаза.

— Вы как не поделившие погремушку дети, — едко замечает она.

— Интересное сравнение, — хмыкает Шинья.

— Вас с детьми?

— Аканэ с погремушкой, — прикуривает и садится за стол. — Шион уже способна держать в руках ноутбук? Пора натравить на мышек Министерства нашу кошку…

* * *

Аканэ выходит в коридор и с неудовольствием обнаруживает, что с приходом всех людей Когами в штаб-квартире стало на самом деле тесно. Нужно отдать им должное, они не теснятся у двери импровизированного офиса (или, быть может, разбежались, как только дверью хлопнул Гиноза), но и так, сбиваясь в группы и мигрируя между конференц-залом, лазаретом, личными комнатами и столовой, создают впечатление толпы.

Толпы, которая, стоит Цунэмори спешно направиться вслед за Нобучикой, любопытно смотрит ей вслед. Она сбавляет шаг, пытаясь идти как ни в чём не бывало, но Гиноза, во-первых, выше, во-вторых, в бешенстве — либо она сейчас побежит, либо упустит возможность нагнать его, а устраивать сцены посреди коридора — идея не из лучших. Повстанцы из ЮВАСа беспрекословно подчиняются Когами и, пока это так, Аканэ волнуют мало, но вот бывшие следователи и каратели — дело другое. Её они слушают неохотно, Гинозе доверяют больше, но если они позволят им считать, что в их отношения закралось что-то личное, что личные неурядицы, ссоры и недоразумения хоть как-нибудь влияют на принимаемые ими решения, то им конец.

Тем более сейчас, когда большая часть не уверена, стоит ли и дальше оставаться здесь, и не знает, какова вероятность, что Министерство оставит их в живых. Ещё больше их волнует вопрос, что важнее: лично убедиться в том, что две тысячи людей под АЭС останутся целыми и невредимыми, или спасти собственные шкуры, пока ещё не слишком поздно и у Министерства есть причины не подрывать штаб-квартиру.

Аканэ догоняет бывшего напарника, взглядом сверлит резкий, злой профиль и, когда понимает, что гипнотизирование эффекта не возымеет, тянет исполнителя за манжету пиджака.

Глупый жест, продиктованный необходимостью, — она бы с удовольствием дёрнула его за локоть, но вокруг по-прежнему люди. Аканэ досадливо морщится от нелепости своего поведения, и пренебрежительное фырканье Гинозы едва не становится последней каплей. Но каратель сворачивает в незнакомый Цунэмори коридор, убеждается, что посторонних глаз вокруг нет, кивком головы указывает на дверь и пропускает её вперёд.

В лицо ей тут же летит древко швабры, а сама она едва не врезается в полку с чистящими средствами, растворителями и краской.

— Это, — отпихивает в сторону швабру и оглядывается по сторонам, — кладовка?

— Предлагаешь поговорить в конференц-зале? — с вызовом, словно защищаясь, спрашивает Нобучика. — Или, быть может, стоило у всех на виду свернуть в жилой блок?

Аканэ зло отряхивает пыль с рукавов и отступает максимально назад — в комнатке достаточно места, чтобы стоять, не касаясь друг друга, но особенно размахивать руками не стоит.

— Следовало остаться вместе со всеми, — угрюмо откликается она, — а не выскакивать, обиженно хлопнув дверью.

Гиноза прищуривается, и если несколько мгновений назад он почти веселился, наблюдая за проступившей на лице старшего инспектора брезгливостью вперемешку со смущением, то сейчас снова злится.

— Обиженно? — переспрашивает он. — Нет, Аканэ, я всего-навсего не собирался участвовать в планировании твоего самоубийства — это нормальная реакция нормального человека на ваше безумство.

— Ты сам знаешь, что иначе никак! — восклицает Цунэмори и сердито нахохливается, как только Гиноза шикает на неё, призывая к тишине. — Либо я иду туда одна, и меня, вероятно, «передают в лапы Тоганэ», либо я иду туда с вами, и нас наверняка взрывают вместе с АЭС.

— Не драматизируй.

— Не драматизируй?! — Гиноза закрывает глаза ладонью, отчаявшись добиться от неё тишины, и отворачивается. — Тысяча четыреста восемь, Гино, — напоминает Аканэ и вся будто бы сдувается. — А будет три тысячи четыреста восемь. Я трезво смотрю на ситуацию, а ты… — раздумывает мгновение, не зная, стоит ли упрекать в том, в чём сама не уверена, и всё же решается: — А ты просто ревнуешь.

Наблюдать за тем, как с лица карателя сходит последняя краска, стоит Аканэ тяжких усилий. Несколько злосчастных секунд, и он мало похож на себя обыкновенного и всё больше — на того самого старшего инспектора Гинозу, с которым она познакомилась почти четыре года назад. Слишком хорошо себя контролирующего, чтобы не страдать от этого самому.

Страшная перемена. Если нового Нобучику она знает достаточно хорошо и может позволить себе говорить без вуали из формальностей и сплошь двусмысленных приказов-просьб, то как быть с тем самым Гинозой она не имеет ни малейшего понятия. Тот самый срывается в объятия праведного гнева сразу, взрывается, как пороховая бочка с коротким фитилём, и тут же закрывается, прячется внутри себя, гасит пламя, пока копоть не начинает сочиться сквозь поры, и молчит.

Молчание хуже любого крика. Цунэмори неловко поводит плечами, но яростный взгляд выдерживает. Вздёргивает подбородок и склочно продолжает:

— Я не права?

Взгляд бывшего напарника темнеет, и Аканэ думает, что ошиблась. Поторопилась с выводами, повелась на логику Джоджи, зациклилась на высказанном им предположении и в знакомом лабиринте вдруг повернула не туда. Она уже готова извиниться, но Нобучика еле заметно вздрагивает, сглатывает и смотрит исподлобья. Мрачно.

— А если и так?

У Цунэмори перехватывает дыхание, она приоткрывает рот, собираясь не то вслух отпраздновать правильность своей догадки, не то неуместно рассмеяться, и… Ничего не говорит. Она не знает, как реагировать. Радости от прозвучавшего вслух почти признания в небезразличии нет, ожидаемого облегчения тоже. Лишь замешательство, смятение, тревога и испуг. Она не понимает, как дифференцировать одну ревность от другой, не знает, в чём именно признался Гиноза, и больше всего сейчас боится из-за глупого любопытства и детского упрямства, которое не к лицу ни инспектору вообще, ни ей в частности, друга потерять.

Должно быть, все её переживания зеркалом отражаются на лице, а молчит она уже очень долго — Гиноза коротко улыбается, из глаз пропадает всякий намёк на злость и опаску. Только лёгкая усталость.

— То, что ты себе навоображала, мне не нравится, — усмехается он. — Я не вынашиваю к тебе романтических чувств, а если и заеду Шинье несколько раз по нахальной роже, то точно не из-за тебя.

— И ничего я не… — неубедительно пытается оправдаться Цунэмори, отводя взгляд и неумело пряча затопившее её облегчение.

— Конечно, — легко соглашается Гино, и голос его теплеет. — Аканэ? — дожидается, пока она посмотрит на него, и говорит: — Мне претит мысль, что отправить тебя туда — единственный возможный вариант. Я переживаю, что одного Когами будет мало, что мы не сможем предусмотреть всего, а Тоганэ окажется умнее, чем мы думаем. Это меня волнует. А расстраивает то, что ты даже не пытаешься поговорить со мной.

Не прозвучавший вслух вопрос повисает в воздухе, и то, что обыкновенно представляло для них нежелательную и непреодолимую трудность — поговорить о чувствах, а не сбежать друг от друга, как всегда ничего не сказав, получается само собой. Цунэмори виновато улыбается и пожимает плечами.

— Я испугалась, что ты скажешь, что я не права?..

Гиноза недоумённо хмурит брови, осмысливая услышанное, и вдруг самодовольно улыбается. Эмоция на лице напарника настолько непривычная, что Аканэ забывает о смущении и вине — смотрит широко распахнутыми глазами и с недоверием улыбается. Она его порадовала?..

— Рано или поздно, — прикидывает Нобучика, — я это скажу.

— Вот так бескомпромиссно?

— Ну окажешься же ты хоть когда-нибудь неправой.

В глазах Аканэ сквозит немая благодарность — за честность и обещание остановить, когда это будет необходимо. За то, чего не чувствует, потому что ни ответить, ни уйти и оставить в покое она не может. Сайга оказался как всегда во всём прав: ей нужен тот, кто скажет «нет», ткнёт пальцем в правильное, подскажет верный поворот и станет тем, кто усомнится.

Ей нужен Гиноза, и за этот потерявший актуальность выбор она благодарна более всего.

Аканэ улыбается, взглядом говоря больше, чем может вслух, переступает через порог кладовки и шокировано замирает. Гино едва не врезается ей в спину, смотрит поверх макушки следователя на одного из повстанцев и прокашливается.

— В кладовке? — с любопытством спрашивает парень.

— Мы ничего не… — заикается Цунэмори, но тот разводит раскрытые ладони в стороны и смеётся.

— Ребят, вот честно, вообще всё равно, — шутливо отдаёт честь и идёт дальше по коридору.

Двое бывших напарников смотрят вслед насвистывающему что-то под нос повстанцу, переглядываются и идут обратно по коридору.

— Где он таких берёт? — вырывается у Цунэмори прежде, чем они снова заходят в комнату.

— Сами, — пожимает плечами Гиноза. — У нас в школе даже шутка была про «Закон Всемирного Когамитения». Что ты смеёшься? Так и было…

* * *

На следующий день и так мучительно-нервная атмосфера в штаб-квартире накаляется окончательно, и единственным местом, где можно вздохнуть спокойно и не рисковать наткнуться на беспокойно мотающегося из стороны в сторону карателя или следователя, становится медблок. Там в воздухе висит запах антисептиков, марли и горелых проводов — широкоэкранные мониторы, предназначенные для наблюдения за картой города, автономно не работают, а неделя беспрерывной работы, видимо, для них долго. Градус же колеблется от прохладного подспудного раздражения до тёплого, почти хмельного веселья.

Бесится, разумеется, полковник Саммерс. Веселится — дорвавшаяся до лэптопа Шион. Не глядя машет вошедшему в лазарет Когами рукой, продолжая что-то яростно набирать на клавиатуре, крутит головой от одного монитора к другому, тут же сверяется со сводками на втором ноутбуке и едва не пританцовывает от счастья. Или же от лихорадочного возбуждения, тут кого из них спросить — её саму или Саммерса.

— Если решил подкинуть этой истеричке ещё работы, то учти, здесь полно пропофола, — не отрываясь от рукописных заметок, говорит полковник. — Ляжешь рядом.

— Рид, не думал, что придётся хоть когда-нибудь это сказать, но… — Когами ставит перед Шион чашку горячего кофе и опирается на соседнюю койку. — Я тебя боюсь.

— Приятно наконец убедиться в том, что даже твоё фатальное желание рисковать жизнью имеет свои пределы, — невесело отзывается Саммерс.

— Особенно не обнадёживайся. Как дела у нашего аналитика?

— Ваш аналитик, — откладывая в сторону записи и всем корпусом поворачиваясь к Когами, говорит Рид, — уверена, что трёхмесячные курсы по оказанию первой медицинской помощи и несколько статей в интернете дают ей право контролировать процесс своего лечения.

— Вы неверно рассчитали дозу морфия, полковник Саммерс, смиритесь, — не отрываясь от работы, вставляет свои пять копеек Шион.

— Моей задачей было купировать боль, а не оставить вам возможность ясно мыслить...

— Возможность ясно мыслить в данный момент спасает ваши задницы...

— Хинакава Шо справлялся не хуже вашего.

— Ты его отослала? — перебивает их Шинья и, ловко увернувшись от предупреждающего хлопка по тыльной стороне ладони, поворачивает к себе второй ноутбук.

— Да, — Караномори отрывает взгляд от монитора и одно мгновение выглядит почти виновато: видно, Хинакава ушёл не без возражений и свой кусок приправленных раздражением оскорблений всё же получил. — Так надо было. Он трое суток глаз не сомкнул, а Хинакава... — хмурится, понимая, что ни Саммерс, ни Когами о «фармакологической» проблеме Шо ничего не знают, и отмахивается. — Ему нужно отдохнуть.

Шинья взглядом словно переспрашивает: «Отдохнуть?», и Шион не может не признать, что она по этому скучала. Собирать из частей целое за сотые доли секунды проклятому прохвосту всегда удавалось лучше всего. Просто заметить, если знать, что искать — единожды сомкнувшиеся веки, вмиг изменившийся взгляд. Секунду назад он подозревал её в чрезмерно ревностном отношении к собственной работе, сейчас же не просто смотрит, видит — у Шо слегка подрагивают руки, он почти ничего не ест, судя по всему, плохо спит и не сразу реагирует на болевые раздражители. Высокий болевой порог, нездоровая эйфоричность и полное отсутствие критики к своему физическому состоянию.

«Да», — молча подтверждает его догадки Караномори и пожимает плечами. Хинакава зависим, и, да, она уже видела, что случается, если его вовремя не притормозить.

— Что удалось обнаружить? — Когами легко переводит разговор в безопасное русло и досадливо вздыхает, обнаружив в открытых на лэптопе файлах нервирующий его порядок — педантичная любовь Шион к строгим схемам порой досаждает.

— Что твоё фатальное желание рисковать жизнью по-прежнему при тебе, — Караномори набирает последнее предложение, торжествующе вскидывает сжатый кулак в воздух и убирает ноутбук с колен. — То, что ты предлагаешь, теоретически красиво, на деле — почти не выполнимо.

— Почти? — подмечает Когами понравившееся ему слово.

— Едва ли выполнимо, — Караномори морщится, но сказать ему, что это невозможно, означает соврать. — Ты обманешь их камеры. Голограммы Хинакавы неотличимы от живых людей до тех пор, пока на них смотришь. Но неразумно будет предполагать, что ни одному из гадов Министерства и уж тем более Тоганэ не придёт в голову рано или поздно до неё дотронуться.

— Да, и они почувствуют не более чем человека.

— Ага, — Шион ехидно ухмыляется и скрещивает руки на груди. — На полторы головы выше, в два раза шире в плечах, с огромными лапищами и без сисек.

Шинья отвлекается от лэптопа и в притворном ужасе распахивает глаза.

— Так Министры теперь пожимают грудь, а не руки?

— Ты понял, о чём я, — отмахивается Караномори. — Хватит заговаривать мне язык, я прекрасно тебя знаю. Чего ты на самом деле хочешь добиться?

Шинья вздыхает, убирает ноутбук в сторону и, игнорируя неодобрительное и мало разборчивое ворчание Рида, полностью садится на кушетку.

— Я действительно хотел подменить Аканэ голограммой.

— Я догадалась. И поскольку предлагать на её роль Яёй или Мику даже для тебя слишком...

— Об этом я тоже подумал, — перебивает её Когами, и в любой другой ситуации Шион бы порадовалась секундному выражению виноватого смущения на его лице.

Шинья ровно мгновение выглядит так, словно жалеет о том, что не может себе позволить отправить в очевидную ловушку кого угодно, кроме Цунэмори. Будто ему за это на интуитивном уровне стыдно, но на деле мысль ходит по кругу и не даёт возможности забыть о себе окончательно и начать обдумывать что-нибудь менее рисковое. Что-нибудь, что не будет одновременно отдавать и чудовищным равнодушием, и ужасающим небезразличием.

Он выглядит так, словно в этом деле есть что-то помимо загадки, опасности и злодея с интеллектом, предположительно, выше среднестатистического. Но потом Шион моргает, и смущение на пополам с растерянностью с лица беглого карателя пропадает. Он смотрит, вопросительно приподняв брови, в глазах светится насмешливое «да брось!», и Караномори отворачивается, ведь дело, конечно же, не в том, о чём она подумала.

— Ни Яёй, ни Шимоцуки не смогли бы отвечать на вопросы так, как Аканэ, — поясняет Когами. — Да и сама Цунэмори ни за что бы на подобное не пошла.

Дело в том, что из них всех Когами единственный, кого по скорости и роду мышления от Цунэмори не отличить, и он об этом, конечно же, подумал.

— Выступить в роли Аканэ самому пришло мне в голову во вторую очередь, но ты права: ни одна голограмма не способна сымитировать тактильные ощущения. План провалится раньше, чем мы приступим к реализации. Тогда я решил, что пора моим людям под АЭС и под крылом Министерства взяться за дело.

— Заменить горожан под АЭС твоими ребятами? — недоверчиво спрашивает Шион. — И в чём разница?

— Тепло, — одобрительно улыбнувшись, соглашается Когами, — но не горячо. Не люди — дроны. Я слышал, ваш парень виртуоз.

Караномори встряхивает головой, понимая, к чему он клонит, и улыбается. Слегка изумлённо, с неверием, будто сомневается в способности Когами трезво оценивать ситуацию и понимать, где кончается «с трудом, но можно» и начинается нереализуемое «фантастика».

— Хинакава может сконструировать одну голограмму, — аккуратно замечает она. — Две. Да даже пять за оставшиеся у нас двое суток! Может спрятать под ними дронов, и ни одна живая душа не догадается, не потрогав, но две тысячи!.. Ты рехнулся.

Шинья оскорблённым не выглядит. Напротив — загадочно улыбается, крутит меж пальцев зажигалку, вновь открывает лэптоп и поворачивает его монитором к Шион.

— Не нужно две тысячи. Нужна одна, которая изобразит две тысячи.

* * *

Такеши Тацуя терпеть не мог приказы, и то не прихоть и не черта характера — всего лишь приевшееся за годы службы отвращение. Ему нередко приходилось следовать даже тем из них, что шли вразрез с его собственным принципами, желаниями и убеждениями, поэтому, когда в одном из шумных баров ЮВАСа к нему подсел трезвый, как стёклышко, но насквозь пропахший потом, кровью и табачным дымом японец, окинул его с ног до головы любопытным, внимательным взглядом, мельком глянул на почти пустую бутылку скотча и бескомпромиссно заявил: «Хватит!», Тацуя не нашёл ничего лучше, кроме как резко развернуться и со всей своей пьяной дури замахнуться тому в скулу.

Он промазал. Молниеносная реакция, твёрдо стоящие на полу ноги и ясный ум незнакомца сыграли против него. Японец выглядел так, словно на нём отрабатывал навыки кулачного боя целый взвод, но пальцы, сомкнувшиеся на запястьях Такеши, держали крепко, а сам парень не демонстрировал ни капли усталости или боли. Железобетонная решимость, самоуверенность без грамма самолюбования и обидная брезгливость, когда ему пришлось подхватить нелепо оступившегося Тацую.

Когами Шинья представился тогда главарём террористической группировки, тут же предложил ему присоединиться к ним, потому что «такие снайперы на дороге не валяются», и расплатился за его выпивку. Оказалось, что в карманах у Такеши действительно в тот день не было ни гроша, а Когами главарь не группировки, а оппозиционного движения.

Немного слишком, чтобы не заинтересоваться, и не достаточно, чтобы напугать. Его, во всяком случае.

— Вы не японец, — констатирует Аканэ и садится за стол напротив него.

Такеши отвлекается от кофеварки и, замявшись на секунду, достаёт из шкафчика вторую металлическую кружку.

— Наблюдательно, — со смешком говорит он и салютует ей посудой. — Будете?

Цунэмори кивает, подпирая подбородок кулаком, и заинтересованно хмурится.

— Но почему вас так зовут?

— Моя мать вышла замуж за отчима уже будучи беременной. Ей показалось правильным выразить свою благодарность, дав мне японское имя, — Тацуя хмыкает, протягивая Аканэ кофе. — Она всегда туго соображала. Чёрный, я угадал?

— Простите, — извиняется Цунэмори, забирая предложенный напиток.

— Вопрос оказался нетактичным лишь из-за ответа, — пожимает плечами Такеши и тоже садится. — Вам не за что извиняться.

Они сидят какое-то время молча: Такеши размешивает сахар, Аканэ греет о тёплую чашку руки, и ни один из них не торопится уходить. Слышны только негромкие позвякивания ложки о металл, плеск капающей воды в раковине и тихий гул из коридора. Уже поздняя ночь, а к третьему дню даже самые нервные утомились в достаточной степени, чтобы наконец-то заснуть. Шансов, что на кухню кто-нибудь заглянет, не так уж и много, да и дела особого до этого ни Аканэ, ни Тацуе нет — никто не запрещал группе Когами общаться со служащими Бюро.

— Как вы познакомились с Когами? — спрашивает Цунэмори.

— Оказался слишком пьян, чтобы сопротивляться, и достаточно трезв, чтобы запомнить, — пожимает плечами он. — А вы?

— После обучения меня определили в первое подразделение Бюро. Он был в нём карателем. Мы не принимаем в армию не кровных японцев. Как вы оказались среди выброшенных в ЮВАС войск?

— Ситуацию в ЮВАСе контролирует шесть стран, — хитро сверкнув глазами, отвечает Такеши. — Я родился под этим именем, но жил с рождения в Британии. Там же и служил. Шинья не берёт под крыло тех, в ком не видит пользы. Почему он обратил на вас внимание?

— С чего вы взяли?

— Не напрашивайтесь на комплимент, инспектор, я видел, как он на вас смотрит.

— Ревнуете?

— Бросьте. Я три года прикрывал ему спину, он мой друг.

— Что здесь первично — прикрытие или дружба? Есть только один человек, которого Когами сам называет другом. И, поверьте, это дорогого стоило им обоим.

— Гиноза Нобучика, — тянет Тацуя. — Конечно же. Железная стена первого отдела. Как на вас смотрит он, я тоже видел. Вы для него кто-то вроде младшей сестры, к которой неравнодушен его лучший друг — вроде бы обоих любит, но за обоих вместе боится. Так, инспектор? Или нет?

— В этом ваша задача? Наблюдать?

— ...и стрелять. Я снайпер, инспектор Цунэмори. Итак?

Аканэ делает крохотный глоток, пробуя, достаточно ли кофе остыл, и нехотя отвечает:

— На первом задании я выстрелила ему в спину. Из парализатора.

— Почему?

— Он хотел убить жертву насилия, потому что показатель её психопаспорта взлетел до летального.

— Вот как. И что же — спасли?

— Нет, её убил Гиноза.

— Такая солидарность вас слегка раздражает.

— Напротив. Благодаря этому они всё ещё живы.

— Так не бывает, инспектор. В реальной жизни всегда приходится выбирать.

— Вы уверены, что вы хорошо знаете Когами? — мстительно спрашивает Цунэмори и отодвигает от себя чашку. Кофе внезапно перестаёт казаться вкусным, а сквозящий в словах Тацуи намёк будит только-только унявшиеся благодаря Гино сомнения.

— А вы? — переспрашивает Такеши, и всякая враждебность из глаз пропадает. — Перестаньте, инспектор, — примирительно говорит он. — Вы меня превратно поняли.

— Вы полезли не в своё дело.

— Не смог удержаться! — пожав плечами, восклицает Такеши. — Шинья не слишком-то разговорчив, когда дело касается его самого. А тут вы — так легко раздражаетесь, если правильно выбрать момент. Уверен, я не услышал бы и половины, приди мне в голову поговорить с Гинозой.

— У него тяжёлый удар левой, — предупреждает Аканэ. — Не стоит.

— Премного наслышан, — хмыкает Тацуя. — Спрашивайте. Вам же интересно.

— Вам от моих вопросов пользы больше, чем мне, — с едва заметно улыбкой отзывается Цунэмори и пододвигает кружку обратно.

Секундная вспышка гнева в ответ на неуместное любопытство и оскорбительные предположения действует, на удивление, благотворно. Мысли, до сего момента метавшиеся между желатиновым кошмаром, запертыми в подземке людьми, курткой Когами на плечах и внезапно догадливым Нобучикой, наконец-то выстраиваются в ряд, идут одна за другой, ложатся на нужные полочки и перестают слепить. Разговор о том, что не касается сегодняшней беды и никак не влияет на решение насущных проблем, отвлекает от рушащегося на поверхности мира и парадоксально успокаивает.

Как много правды в возмущении и злости Тацуи, Аканэ судить не берётся — это не так важно. Данное разрешение волнует её куда больше, и если уж он сейчас едва ли не единственная ниточка к тем трём годам, что они провели порознь, то не воспользоваться этим глупо.

— Шамбалу курировала сама Касэй, — начинает Аканэ. — Поэтому мне мало известно об истинном положении дел в ЮВАСе, но я знаю, что за контроль психопаспортов на территории Союза был ответственен Николас Вонг. Когами сам сказал, что Сивилла оказалась куда гуманней, чем председатель Хань, зачем же вы подогревали восстание?

— Подогревали? — удивляется Тацуя. — Инспектор, мы никогда не боролись с Сивиллой в ЮВАСе. Во всяком случае, мы бы не вступили в открытый конфликт с ней до тех пор, пока не избавились от председателя и Вонга.

Аканэ хмурится, не понимая, как Хань и Вонг оказались в одном предложении, и чуть подаётся вперёд.

— Но если рассуждать так, то и Николас Вонг не представлял для вас интереса. Он продвигал проект Шамбалы.

— Вопрос не в том, что он делал, а в том — как, — непонятно отвечает Такеши. — Председатель долгое время потворствовал вспыхивавшим на территории ЮВАСа войнам. Едва ли не платил за их начало, но после своего визита в Японию неожиданно сделался миротворцем и предложил перекроить политический строй Союза по принципу Сивиллы. Довольно рискованный шаг для того, кто всю жизнь посвятил кровавой резне, а подле себя держал самых отъявленных гадов Союза. С ним прибыл и Николас Вонг, и вот тогда-то мы и заподозрили неладное. Оказалось, что из Японии вернулся уже не наш кровожадный председатель, а напичканное асимптомными мозгами кибертело.

Цунэмори проглатывает уже остывший кофе и кивает.

— К вам из Японии вернулась сама Сивилла. Вместе с Вонгом в качестве нового председателя, — понимает она. — Но Когами понял, что Сивилла уничтожена, как только рухнула Шамбала. Почему тогда ничего не стряслось с председателем?

Тацуя вздыхает и неуверенно поводит плечами.

— На тот момент мы не знали, что опасней — полубезумный, но уже привычный нам Хань или же паутина Сивилла. Нам удалось выяснить, что настоящий председатель жив. Узнали, где его держат, как охраняется кибертело псевдопредседателя и когда состоится следующий визит Вонга в Японию. Признаться, это было проще, чем мы думали, но обернулось почти катастрофой — мы вернули настоящего председателя, однако тот, вопреки нашим ожиданиям, не начал войну против Сивиллы, а вновь взялся за старое. Теперь с одной стороны нас притесняли войска председателя, а с другой — поставляемые вами дроны во главе с одобренными потенциальными преступниками Вонга.

— Что? — Аканэ удивлённо вскидывается и едва не смахивает со стола посуду — подхватывает у самого края.

В глазах Тацуи светится горечь напополам со снисхождением, он трёт одну ладонь о другую и невесело улыбается.

— Для инспектора вашего уровня вы порой удивительно наивны. Подумайте, как много в месте, подобном ЮВАСу, людей с нормальным показателем Психопаспорта? Тем более среди военных.

Цунэмори поражённо выдыхает, прикрывает глаза и качает головой.

— Николас Вонг ассимптомник.

— Верно, — кивает Такеши. — Он сфабриковал интегральные характеристики своих солдат. Вряд ли об этом знала сама Сивилла, — Тацуя выходит из-за стола, включает кран и подставляет чашку. — Не удивлюсь, что если бы не случившееся здесь, то не сегодня так завтра в наши края с инспекцией прибыли бы вы.

— Вполне в духе Сивиллы, — отзывается Аканэ, тоже поднимаясь. — Отправить меня в качестве палача к Вонгу под прикрытием поимки беглого карателя. В назидание.

Тацуя выключает воду, промокает руки бумажным полотенцем и снова смотрит на следователя с любопытством.

— Неужто вам требовались напоминания о неуместности чувств в ходе расследования?

— Неужто вам взаправду есть до этого дело? — в тон ему спрашивает Цунэмори и отвлекается на сигнал оповещения.

Читает короткое сообщение и с благодарностью протягивает Тацуе чашку.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — кивает Такеши, верно поняв, за что на самом деле благодарит следователь, и тоже смотрит на вибрирующий телефон. — Будем надеяться, что собрание не по поводу очередных требований Министерства.

Из коридора слышатся шаги плетущихся к конференц-залу инспекторов, исполнителей и людей Когами, Аканэ хмурится, не понимая, что могло побудить Гинозу собрать всех в зале, и выходит из кухни.

— Ну признайтесь же, — с намёком на издёвку просит Тацуя.

— В чём?

— В том, что их солидарность и особенно солидарность во всём, что касается вас, вас же и раздражает.

Цунэмори снова перечитывает полученное сообщение, знает, что Нобучика воспользовался общей рассылкой, и понимает, что он мог созвать их всех только в двух случаях: если бы из Министерства пришло новое сообщение и если бы они придумали, как быть с АЭС. Будь это Министерство, её бы предупредил Хинакава. Всегда предупреждает.

А значит, они что-то для себя решили, между собой обсудили и теперь собираются рассказать об этом всем остальным, не посоветовавшись с ней.

И если это так, то...

Аканэ захлопывает крышку телефона и идёт к конференц-залу.

— Вы не представляете, насколько.

Если это так, то в придуманном ими плане меньше риска для неё, но куда больше — для всех остальных. Солидарность Когами и Гинозы в отношении неё самой бесит Цунэмори несравненно сильнее, чем их редкие разногласия во всём прочем.

* * *

За то долгое время, что она была единственной, кто знал об истинной сущности Сивиллы, Аканэ порядочно отвыкла ничего не знать. Неведение — понятие ей незнакомое. Теперь же, сидя в конференц-зале напротив трибуны, за которой обыкновенно стояла сама, она испытывает нечто сродни ревности — такое же горькое и кусачее — и кое-что вполне определённое — ярость, что вот-вот перестанет срываться с кончиков барабанящих по подлокотнику ногтей и с шипением выльется на сидящего рядом Гинозу.

— Что мне нужно знать до того, как Когами откроет рот? — негромко спрашивает она Нобучику.

Гино кивает на стоящегося за трибуной Шинью.

— Он сейчас всё расскажет.

Цунэмори тихо вздыхает, и в любой другой ситуации, которая не предполагала бы висящую над ними угрозу в виде двух тысяч заложников и Аканэ, что уже завтра отправится на заклание, Гино бы, несомненно, посмеялся. Сейчас же он позволяет себя лишь слабую улыбку и короткий взгляд.

— Тебе нравится его план, — шепчет Цунэмори.

— С чего ты взяла?

— Ты светишься, — цедит она сквозь зубы. — Я в любом случае отправлюсь туда, что бы вы там ни придумали.

— Отправишься, — легко соглашается Гиноза и подскакивает кому-то навстречу.

Аканэ оборачивается, чтобы посмотреть, кому тот собрался помогать, и тут же оказывается в на удивление крепких объятия Шион. Та плюхается в кресло по другую сторону от Цунэмори, отмахиваясь от предложенной Нобучикой помощи, вытаскивает локоть из стальной хватки Кунидзуки и чмокает старшего инспектора в макушку. Выглядит она при этом усталой, но счастливой. Аканэ оглядывает её с ног до головы, чуть дольше смотрит на тонкий гипс на левой голени, усыпанные ссадинами руки, запавшие щёки и тёмные круги под глазами, знает, что под грубой тканью формы грудную клетку обхватывает тугая повязка, и с лёгкой тревогой замечает, что раньше всегда уложенные волосы собраны в обыкновенный хвост, всегда алые губы не накрашены, а раньше длинные, ухоженные ногти теперь подстрижены по самые подушечки. Неизбежно сопровождающий Караномори Шион запах роскоши и лоска выветрился, уступив месту букету из антисептиков, антибактериальных мазей и бинтов, и это тревожит куда больше, чем стоящий за трибуной Когами.

— Ничто так не угнетает, как лазаретовский сухпаёк! — восклицает Шион, с небольшим усилием устраиваясь в не слишком удобном кресле и выуживая из кармана явно казённой серой формы пачку сигарет. — И курить нельзя!

Цунэмори яростно сверкает глазами поверх светловолосой макушки и вымучено улыбается.

— Рада вас видеть, Караномори-сан, — осекается и поворачивается к вновь севшему Гинозе. — Караномори. Гино, какого чёрта он...

Договорить она не успевает. За трибуну поднимается Хинакава, и фрагменты паззла разом встают на место. Она вжимается в спинку кресла и почти шипит:

— Я никому не позволю отправиться туда под моей маской.

— Никто и не сможет, — отзывается Гиноза. — Кунидзука и Шимоцуки не могут говорить так, как говоришь ты, а он сам не вышел телосложением.

— Он что, думал о том, чтобы отправить вместо меня...

— Интересно, правда? — Нобучика улыбается почему-то немного грустно и подпирает подбородок ладонью.

Не говорит, что Шинья пусть на секунду, но готов был рискнуть успехом операции ради её безопасности, потому что сказать подобное — всё равно что выболтать нечто запретное. Аканэ ему, безусловно друг, но и Когами тоже. Есть вещи, вмешиваться в которые ему не стоит, как бы сильно они его ни пугали.

— Не интересно, — огрызается Цунэмори, — а жестоко.

— Ну, Шинья порядочный эгоист, инспектор, — с улыбкой вклинивается в разговор Шион, игнорирует предупреждающий взгляд Нобучики, и с наслаждением затягивается. — Будь его воля, он бы...

Договорить аналитик не успевает. Когами кивает утомлённому, но довольному Хинакаве и поворачивается к залу. Оглядывает собравшихся следователей, карателей и повстанцев и локтями опирается на трибуну.

— Завтра истекает данный нам Министерством срок на размышления, — начинает он. — Каждый из вас знает, что оставить под АЭС горожан и надеяться на то, что взрыв — всего лишь блеф, мы не можем. А значит, знаете вы и то, что завтра мы выполним условия сделки и инспектор Цунэмори сдастся Министерству.

— Вот так просто? — удивляется Шимуро.

— Разумеется, нет, Рюго, — Когами подмигивает старшему инспектору пятого подразделения, с которым ещё во времена обучения наперегонки бежал стометровку, и коротко улыбается. — Даже если инспектор Цунэмори явится завтра под АЭС, никто не гарантирует нам, что её тут же не сопроводят к Тоганэ Сакуе, а две тысячи горожан просто отпустят по домам. Даже если они не планируют взрывать электростанцию, стрелять по мирному населению им ничто не мешает. Слишком высок риск проиграть дважды, и именно поэтому наша первоочередная задача — вывести из-под удара людей и избежать вторичного шантажа.

— Мы не можем эвакуировать их незаметно: нам не хватит людей, — возражает Химуро. — Да и кроме того, вокруг АЭС и под ней почти полторы сотни камер.

— Сто сорок две, — как бы между прочим замечает Караномори.

— И к каждой из ста сорока двух камер подключены мы, — переглянувшись с Шион, отвечает Шинья. — Помимо этого, среди захваченных горожан находятся тридцать два человека из моих ребят. Ещё сорок — среди тех, кто примкнул к новому Министерству. Благодаря полученным данным у нас есть фотографии каждого из пленников, информация о контролируемых выходах и входах АЭС и схема охраны тоннеля подземки. А с камер мы имеем общую картинку, которая позволяет воссоздать толпу, — улыбается Хинакаве и уступает ему место. — Голограмму толпы.

Шо неловко переступает с ноги на ногу, смущённо чешет растрёпанную макушку и, подключив к ноутбуку флешку, выводит на экран схему построения голограммы.

— Через шесть часов будут готовы три голограммы, — объясняет он. — Каждая из них настроена воспроизводить фрагменты видеозаписи, которую ведёт Министерство под АЭС. Они, конечно же, не будут такого качества, как индивидуальные, но через камеры разницы не уловить. Как только люди Когами-сана выведут первую группу, включится первый фрагмент записи. Таким образом никто не заметит пропавших пленников.

— А как вы их выведете? — переглянувшись с Ёшидо, спрашивает Хирано. — Тоннель один, а на эвакуацию двух тысяч нужно много времени.

— Пустим на камеры в тоннеле старые записи, — поясняет Шион. — Мы не говорим, что за оставшиеся сутки сможем вывести все две тысячи, но чем меньше мирного населения под угрозой, тем больше свободы действия у нас в случае открытой агрессии со стороны Министерства.

— Мы не пытаемся избежать сделки, — поясняет Когами. — Мы страхуемся на случай обмана.

— Значит, всё равно сдаёмся? — угрюмо спрашивает Шимуро.

— Да, — кивает Когами. — Но на своих условиях, — кивком благодарит Хинакаву, отпускает его обратно к голограммам и выключает монитор. — Тем из вас, кто хочет покинуть город до завтрашнего дня, лучше сообщить об этом сейчас — мы обеспечим вам безопасный отход до того, как Министерству станет известно расположение штаб-квартиры. Что до транспорта, то...

Никто из оставшихся в живых инспекторов и исполнителей не высказывает желания покинуть укрытие. Когами ещё долго рассказывает, как именно они проникнут к АЭС, в чём будет заключаться работа каждого из присутствующих в конференц-зале и каков план действий в случае, если взрыв на самом деле не блеф.

Цунэмори же смотрит на него поверх сцепленных в замок пальцев и совсем тихо, так, чтобы слышал только Гиноза, говорит:

— Знаешь, когда он ушёл, я думала, что когда-нибудь смогу стоять на одной с ним ступени, — качает головой и кивает на окруживших Когами повстанцев и служащих Бюро. — Думала, что смогу также, и, когда это произойдёт, он перестанет меня учить, оберегать и бесконечно дёргаться, думая, что, плетясь позади, я рано или поздно споткнусь. И начнёт слушать.

— Аканэ, он не считает... — пытается возразить Гино, но Цунэмори жестом просит его замолчать и продолжает:

— Но теперь, когда это наконец произошло, я почему-то продолжаю смотреть на него снизу вверх, восторженно открыв рот, и даже рассердиться по этому поводу не могу, — смеётся невесело и поворачивается к Нобучике, широко открыв глаза и впервые за долгое время смотря прямо. — Потому что мне это нравится, хотя нравиться не должно.

Гиноза сглатывает, давно отвыкнув от такой обескураживающей честности, вспоминает, что когда-то, несколько лет назад, именно она стояла посреди офиса и кричала на него, чуть было не срывая голос, читает в глазах отчаянный восторг и паническое восхищение и сдаётся. Мысленно извиняется перед Когами за болтливость и говорит:

— Аканэ, он готов был рискнуть успехом операции ради твоей безопасности и отправить в лапы Министерства Кунидзуку и Шимоцуки. Мгновение, но ты знаешь, что значит для него хотя бы предположить вероятность подобного.

Цунэмори кивает, соглашаясь, и снова смотрит на склонившегося над лэптопом Шинью.

— Знаю, — убирает с лица отросшие волосы и растерянно, хрупко улыбается: — С чувством времени у нас троих по-прежнему плохо.

Подошвы ботинок вновь, как в том проклятом кошмаре, врастают в пол. Воздух в конференц-зале густеет, нёба касается тошнотворный запах жжённого сахара, и к страху не успеть спасти всех вокруг добавляется новый — не спастись самой.

Признаться, без этого знания жилось куда проще. Во всяком случае, раньше в этом кошмаре была только она. Теперь сквозь сизую дымку вязкого тумана виднеется хорошо знакомый силуэт. Не за спиной, как три года до этого, не в голове и не в причудливом узоре табачного дыма.

А прямо перед глазами.